"Искушение фараона" - читать интересную книгу автора (Гейдж Паулина)

ГЛАВА 5

Хаэмуас и Шеритра осторожно, стараясь, чтобы их не заметили, пробирались по дому, и до их слуха доносилась болтовня слуг, уже зажигавших в саду лампы.

– Мы такие грязные, и от нас несет базаром, – шептала Шеритра. – Что лучше – прийти к обеду вовремя, но в таком виде, или же умыться, но тогда неминуемо опоздать?

– Лучше умыться, – твердо заявил Хаэмуас. – Промедление не такой страшный грех в глазах твоей матери, как неопрятность. Не задерживайся долго, Шеритра.

И они расстались. В покоях Хаэмуаса своего господина уже поджидал Каса, держа наготове чистые полотенца, свежую одежду и полагающиеся по случаю украшения. Все это было аккуратно разложено на постели.

– Царевна вне себя от гнева, – сообщил он Хаэмуасу, когда тот кратко спросил, как обстоят дела дома. – Она хотела узнать, куда ты поехал. И царевна Шеритра не явилась к ней сегодня, чтобы играть на лютне.

Хаэмуас уже шел в умывальню, а Каса спешил за ним следом.

– Я знаю, – сказал Хаэмуас. – Вряд ли я сумею оправдаться. Нубнофрет страшна в гневе, Каса. Так что давай, мне надо поскорее умыться.

Прошло совсем немного времени, а он уже выходил из погружающегося в вечернюю мглу дома, направляясь в сад, чтобы окунуться в его приятную полутьму. Шеритра уже вышла. Она сидела, обхватив руками колени и подтянув их к подбородку. На ней было простое голубое платье, запястья обхватывали лазуритовые браслеты, такая же диадема из лазурита украшала лоб. Лицо она не накрасила. Шеритра разговаривала с Гори, брат полулежал на траве рядом с ней.

Волосы у него были еще влажными после купания. Хаэмуас прошел к детям, сел на стул, позади которого в поклоне застыл слуга. Едва он поздоровался с сыном, как из-за колонн появилась Нубнофрет, следом за ней шел слуга с подносом, заставленным изысканными яствами. Хаэмуас взял зубчик чеснока, вымоченного в меду. Нубнофрет с привычным изяществом опустилась в кресло рядом с ним, и от его внимания не ускользнуло, какое суровое у нее лицо.

Шеритра с воодушевлением рассказывала Гори о том, как они провели день.

– А еще мы видели совершенно удивительную женщину! – говорила Шеритра. – Правда, отец? Немного надменная, но такая грациозная!

Нубнофрет бросила на мужа вопросительный, с легкой иронией взгляд, и Хаэмуас вдруг подумал, что ему вовсе не хочется говорить сейчас об этой женщине, что шла впереди, такая высокая, стройная и влекущая. У него осталась на сердце маленькая незаживающая царапина – как след от кошачьего коготка.

– Да, было в ней что-то необычное, – подтвердил он. – Нубнофрет, долго нам еще дожидаться обеда?

– Всего несколько минут, – ответила жена, не скрывая раздражения. – Ты редко проявляешь подобное нетерпение.

Быстро темнело. Еще несколько минут они разговаривали о том, что произошло за день, а огни, которые стали зажигаться в доме, уже отбрасывали бледные лучи на бархатистые цветы. Хрустальные струи фонтана слабо серели в темноте. Рыбки в пруду в дальнем конце сада выплыли на поверхность и охотились теперь на комаров, которые в превеликом множестве вились над самой водой. От этой охоты в пруду возникали крошечные водовороты. Обезьяны подобрались поближе к людям и расселись на корточках неподалеку, не отрывая глаз от подносов с едой и просительно вытянув перед собой ладошки.

Наконец Нубнофрет смягчилась. Кивнув Ибу и главному домашнему управляющему, она поднялась с места, и все прочие последовали за ней.

«Чем, интересно, занята сейчас та женщина? – Эта мысль явилась Хаэмуасу совершенно неожиданно, когда он уже поднялся по широким ступеням среди колонн и направлялся в столовую, туда, откуда доносился великолепный букет цветочных ароматов и где музыканты уже начали свою игру. – Может быть, у нее есть муж, с которым они прогуливаются теперь по саду, наслаждаясь вечерней прохладой? А может быть, она живет в родительском доме, она – такая недотрога, презирающая мужчин, и сидит сейчас одна-одинешенька в своих покоях, пока ее родители стараются развлечь очередного воздыхателя, которому так и не суждено будет никогда приблизиться к ней? Нет, – его мысли текли своим чередом, пока Хаэмуас устраивался среди подушек, – она не юная девушка. У нее было много женихов, но никто ей не нужен. Она – из простых людей, но понимает, что достойна лучшей участи, и поэтому ждет своего принца».

Рядом с ним уселась Нубнофрет, и вскоре Хаэмуас вновь убедился, какой острый у жены язычок.

– Я уже привыкла, что ты оставляешь меня в одиночестве при всякой удобной возможности – если тебе вдруг стало скучно или же если государственные соображения позволяют не устраивать грандиозных приемов, – шипела она. – Но я все равно не позволю, чтобы в этом доме ты подрывал мой авторитет в глазах Шеритры или поощрял ее увиливания от исполнения своих обязанностей! Я не позволю, чтобы ты внушал ей, будто бы можно потакать всем своим прихотям!

Глядя ей в глаза, Хаэмуас хотел объяснить, что таким образом он всего-навсего собирался загладить свою вину перед Шеритрой за то, что накануне вечером не выполнил данного ей слова, но он не смог заставить себя пуститься в эти объяснения. Во всяком случае сейчас.

– Прошу прощения, Нубнофрет, – тихо произнес он, – ты совершенно права, и я не буду с тобой спорить.

Она откинулась на подушках, выражение ее лица смягчилось – жена готова была услышать от него массу ярых возражений и оправданий. Он нежно поцеловал ее в щеку, а она вдруг взяла его лицо обеими руками и прижала свои полные губы к его рту.

– Ты доводишь меня до полного отчаяния, – хрипло произнесла она, – но я все равно люблю тебя. – Ее губы пахли сладким медовым вином, язык играл у него во рту.

Несмотря на свое решение посвятить весь вечер семье, Хаэмуас, как будто занятый легкой беседой с родственниками, вновь обратился мыслями к таинственной незнакомке. Он видел, как при ходьбе у нее напрягаются икры, как поднимаются и опускаются ступни. Он ясно видел ее белое облегающее одеяние, туго натянувшееся на бедрах. «Но это же смешно, – убеждал он себя. – В Египте полно прекрасных женщин из многих стран. И я вижу их на каждом шагу – едва только выйду из дома, ступлю внутрь храма, когда работаю во дворце Пи-Рамзес. Что особенного именно в этой?» Ответа он не находил и наконец, подчиняясь воспитанной с годами самодисциплине, запретил себе думать о незнакомке. Слуга наполнил его чашу в четвертый раз, и Хаэмуас заметил, что Нубнофрет этим вечером особенно нежна с ним. Он старался изо всех сил поддерживать легкую беседу с детьми, но вино все же оказалось лучше беседы, оно было такое прохладное, душистое, что Хаэмуас оставил попытки разговоров, замолчал и отдался приятным ощущениям.

Потом, быстро и незаметно соскальзывая в сон, Хаэмуас успел подумать, что, пожалуй, выпил больше, чем следовало бы. Никто не отказывал себе в подобном удовольствии, но Хаэмуас понимал, что сейчас, когда ему исполнилось тридцать семь, он уже немолод, и по утрам после обильных возлияний накануне чувствует себя плохо. «У Нубнофрет тоже завтра будет болеть голова, – думал он, слегка раздосадованный на самого себя, тогда как глаза у него слипались, а он спросонья натягивал простыни до самого подбородка. – Я пил оттого, что меня мучило чувство вины, она же – стараясь заглушить раздражение. А пить надо только от радости». После этого мысли у него начали путаться.

Ему снился сон, и в этом сне он сидел на траве среди фруктового сада где-то в Дельте, под безжалостными лучами полуденного солнца, но жары он не чувствовал, наоборот, ему было очень и приятно. «Как славно, – думал он во сне, поднимая к солнцу лицо и закрывая глаза. – Такой сон – предзнаменование чего-то очень хорошего». Деревья вокруг клонились под тяжестью спелых плодов, и время от времени до его слуха доносился глухой удар – это яблоко отрывалось от ветки и падало на землю. Долгое время он так и сидел, наслаждаясь покоем и теплом и не задавая себе вопроса – ведь это всего лишь сон, – почему это так сильно пахнут цветущие деревья, ведь уже стоит время сбора урожая.

Хаэмуас чувствовал, как под одеждой разбухает, напрягается и растет его пенис. «Вот еще одно доброе предзнаменование», – подумал он во сне. Хаэмуасу показалось, что он открыл глаза. «Владения мои приумножатся». Ему почудилось, что в ярком солнечном свете, там, где неподвижно стояли подернутые тонкой пеленой деревья, он заметил какое-то неуловимое движение. Белое полотно одежды, как будто бы загорелая нога, опущенная вниз ступня, потом – рука, обвивающая древесный ствол, длинные изящные пальцы трепетно и нежно пробежали по коре. «Я тверд, как дерево, я полон сока жизни. Полон сока…» От пережитого наслаждения, от полноты эрекции у него закружилась голова, не отрывая глаз он смотрел на эти пальцы, нежно и страстно ласкающие дерево… Он проснулся. Хаэмуас лежал, подтянув колени к груди и обеими руками сжимая свой пенис. Он весь покрылся потом. Простыни были свалены в кучу на полу.

Хаэмуас поднялся. Он двигался неуверенно, как пьяный, голова неприятно кружилась. «Какое ужасное вино», – подумал он, схватив подвернувшуюся под руку одежду и обернув ее вокруг пояса. Ощупью выбирая дорогу, он добрался до двери и ступил в коридор. Он не имел понятия о том, сколько сейчас времени, но явно час уже поздний. Дом стоял, погруженный в тишину. Чуть пошатываясь, Хаэмуас дошел до покоев Нубнофрет и переступил через храпящих у входа стражников. На подстилке прямо у дверей крепко спала Вернуро, разбросав во сне руки. Хаэмуас обошел вокруг девушки и направился прямо в спальню к жене.

Она тоже спала, тихо дыша во сне. Ночная сорочка распахнулась до пояса, простыни сбились до самых колен. «Эта женщина – не Нубнофрет, – неясно думал Хаэмуас, склоняясь над женой. – Не моя изысканная жена. Это – Нубнофрет, опьяненная вином». От таких мыслей охватившее Хаэмуаса чувственное желание еще усилилось. Он неуклюже устроился на постели рядом с женой, отдернул тонкие покрывала и приник губами к ее соску. Сосок мгновенно стал твердым, Нубнофрет застонала, стала кожей тереться о его лицо. Хаэмуас чувствовал, как ноги у нее раздвинулись, бедра напряглись.

– Это ты, Хаэмуас? – прошептала она.

– Да, – ответил он тоже шепотом. – Можно мне, Нубнофрет?

Вместо ответа она взяла его руку и положила себе между ног, приподнимая голову, готовая ответить на его поцелуй. От нее пахло терпкими духами, которые она так любила, и ее кожа была горячей и упругой. Охваченный переживаниями недавнего сновидения, собственным неукротимым желанием, Хаэмуас занялся любовью с женой; он слышал, как она стонала и кричала в самые острые мгновения наслаждения, пока и он не извергся в сильнейшем взрыве. Мокрый и дрожащий, Хаэмуас повалился на нее. Нубнофрет плакала.

– Что с тобой, Нубнофрет? – хрипло спросил он в полном недоумении, не понимая, что происходит. Она резко оттолкнула его от себя.

– Что-то с Шеритрой, – коротко бросила она и соскользнула с кровати, вытянув руку и стараясь нащупать свою сорочку. Плохо понимая, что происходит, Хаэмуас вновь намотал вокруг пояса простыню, и они вдвоем выскочили в коридор.

Вернуро и стражники проснулись. Девушка, все еще сонная, пыталась зажечь лампу. Нубнофрет бросилась вперед, не обращая ни на кого внимания. Перед глазами Хаэмуаса вздрагивала грива каштановых колос, быстро мелькали босые ступни под колышащейся рубашкой из белого полотна. «Голые ноги, – подумал он, внезапно озадаченный. – Голые ступни. Солнечный свет. Яблоневый сад. Мой сон». И тут его как громом поразило: женщину из его сна, скрывающуюся за деревом, увешанным плодами, он уже видел раньше, видел вместе с Шеритрой, когда они катались по городу. А сам он только что разрушил защитные чары, которые должны были оградить его от злого колдовства, – ведь он занимался любовью с Нубнофрет. «Как такое могло случиться? – вновь и вновь, ошеломленный и охваченный ужасом, задавал он себе этот вопрос – И чтобы со мной! Такая потеря самообладания недопустима! Теперь мы все беззащитны».

Нубнофрет уже поворачивала к покоям Шеритры, когда оттуда показалась Бакмут. Служанка поклонилась.

– Что случилось? – накинулась на нее Нубнофрет.

– Просто приснился страшный сон, – ответила девушка. – Царевна попросила меня принести ей немного вина, чтобы успокоиться. Она проснулась.

Хаэмуас не стал ждать. Пройдя мимо обеих женщин, он подошел прямо к кровати Шеритры. Дочка сидела на постели, характерным жестом обхватив колени. Она была совершенно бледна. Увидев отца, она протянула руки ему навстречу, он сел рядом, и она уткнулась лицом ему в плечо.

– Что случилось, Солнышко? – спросил он мягко. – Все хорошо, я с тобой.

– Я и сама не знаю, – ответила Шеритра с дрожью в голосе, которую она безуспешно старалась унять. – Мне никогда не снились кошмары, ты ведь знаешь, но нынче ночью… – Она передернула плечами и подняла на него глаза. – Меня охватил какой-то ужас, страх. Мне никто не снился – ни человек, ни животное, а просто какое-то отвратительное чувство – будто сзади ко мне крадется существо, без глаз, без рук, но оно знает, что я… – я его добыча, оно мне угрожает и собирается меня сожрать.

Нубнофрет села на кровати рядом с дочерью и взяла ее за руку.

– Бакмут сейчас принесет тебе вина, – сказала она бодрым голосом, – и потом ты снова спокойно уснешь. Тебе просто приснился дурной сон, только и всего. Смотри, мы с отцом здесь, с тобой, все хорошо и спокойно. Слышишь, как кричит сова? Она охотится. Ты – у себя дома, в своей постели, и все в полном порядке. – Она гладила бледную руку дочери и улыбалась. Хаэмуаса переполняла нежность. Свободной рукой он обнял жену за плечи.

– Простите, что потревожила ваш сон, – сказала Шеритра. – Я сегодня провинилась перед мамой, и этот сон, должно быть, мне наказание за непослушание.

– Нет, наверное нет. – В кои-то веки Нубнофрет воздержалась от того, чтобы обратить ситуацию в свою пользу. – Вот и Бакмут. Возьми, выпей вина, а мы посидим с тобой, пока ты не заснешь.

Некрасивое лицо Шеритры стало спокойным и умиротворенным. Она взяла чашу с вином, сделала несколько глотков, потом откинулась на подушки.

– Отец, расскажи мне что-нибудь, – произнесла она сонным голосом, а он, бросив на жену радостный взгляд, принялся рассказывать. Не успел он, однако, произнести и нескольких фраз, как дыхание Шеритры стало ровным, бледные веки закрылись. Хаэмуас и Нубнофрет тихонько вышли из комнаты, а Бакмут затворила за ними дверь.

– Так мы успокаивали детей, пока те были совсем маленькими, – сказала Нубнофрет, когда они шли по коридору. – И хотя Шеритра сильно испугалась, я вновь почувствовала себя молодой. – Она задумчиво улыбнулась мужу из-под копны разметавшихся волос.

– Как, Нубнофрет, ты кажешься себе старой?! – спросил он с удивлением. – Но ты никогда…

– Никогда не подчеркиваю свой возраст? – закончила она его мысль. – Но это ведь вовсе не означает, что я его не ощущаю. Я совсем не холодная и безупречная хозяйка богатого дома, Хаэмуас.

Он посмотрел на жену, ожидая уловить в ее взгляде упрек. Однако упрека не было. Она в нерешительности смотрела на него, подобно молоденькой девушке, жаждущей поцелуя, но не готовой сделать первый шаг. Ее глаза, все еще чуть припухшие со сна, светились любовью. Хаэмуас обнял жену.

– Ты останешься со мной нынче ночью? – спросила она с мольбой в голосе. – Я так давно не чувствовала рядом тепла твоего тела. – И опять он не заметил в ее голосе знакомых и привычных ноток обвинения.

– Мне бы тоже этого хотелось, – признался он, а про себя подумал, что действие защитных чар все равно разрушено, и теперь близость с женой не принесет никакого вреда. И все же, лежа в постели рядом с ней и ощущая кожей теплоту ее тела, он снова ясно увидел перед собой ту женщину на улице. И весь огромный дом сразу наполнился темными тенями – предзнаменованием кошмара, разбудившего нынче ночью Шеритру. Хаэмуас уснул, шепча молитву.

На следующий день он долго мучился от сильнейшей головной боли, его одолевала усталость. Вся семья собралась с утра в большом прохладном зале; они сидели, наслаждаясь тишиной и покоем, прежде чем разбежаться по своим делам.

– Я займусь планами по захоронению быков Аписа, это слишком долго откладывалось, потом я ненадолго отправлюсь в храм Птаха, – сообщил Хаэмуас.

В ответ Нубнофрет лишь приподняла брови. Поцеловав мужа в щеку, она плавной походкой вышла из комнаты. Хаэмуас с удивлением заметил, что за ней послушно последовала и Шеритра.

– А я отправлюсь сегодня в гробницу, – объявил отцу Гори. – Вечером меня пригласили в гости в один дом в квартале иноземцев, так что увидимся за обедом, отец.

Хаэмуас смотрел вслед сыну, любуясь его легкостью, ловкостью движений и великолепно развитыми ногами. Потом он со вздохом отвернулся. Что это значит – молодость и красота, богатство и преклонение. Хаэмуас прекрасно знал, что гороскоп Гори день ото дня пророчил ему удачу, тогда как его собственный становился все более и более двусмысленным и неопределенным.

Хаэмуас вернулся к себе в кабинет. Пенбу уже приготовил для него стопку официальной корреспонденции и сидел на полу, готовый записывать под диктовку. Хаэмуас окинул комнату полным сожаления взглядом, – яркое солнце поздней весны заливало весь пол потоками света, проникавшего через узкое окно, расположенное высоко наверху. Он рывком раскрыл первый лежащий перед ним свиток. «Сегодня я сначала совершу подношения Птаху, призванные оградить этот дом от напастей, а потом прогуляюсь по реке, – такое обещание дал себе Хаэмуас. – И думать ни о чем не буду, только слушать, как шелестит листва и поют в зарослях птицы».

Покончив с письмами, Хаэмуас позвал к себе архитектора, и около двух часов они беседовали о том, как лучше устроить захоронения быков. Работа зодчего пришлась ему по вкусу, и Хаэмуас, прежде чем удалиться в личные покои на легкий завтрак, тщательное омовение и переодевание, распорядился, чтобы раскопки начинались незамедлительно. Потом в сопровождении Амека и Иба он сел в большую лодку и отправился вниз по каналу, тому самому, где во время празднеств из храма плыла священная лодка Птаха.

Неподалеку от храма Хаэмуас сошел на берег и направился дальше пешком, под сенью священных сикомор Птаха, к ступеням, спускающимся к воде у подножия храма, и дальше, по нагретым солнцем гранитным плитам, огороженным двумя массивными пилонами. Он приблизился к внешнему двору храма. Верная свита следовала за ним.

В этом дворе уже собрались молящиеся. Легким, едва заметным облачком над пилонами внутреннего дворика святилища поднимались ладанные курения, доносились негромкие голоса певцов и звон бубнов. Хаэмуас снял сандалии и отдал Ибу. Он принес свое любимое ожерелье из бирюзы, украшенное посередине Оком Гора, – это было его приношение богу, в храме которого он исполнял обязанности жреца три месяца в году. Прижав ожерелье к обнаженной груди, Хаэмуас пошел во внутренний двор, стараясь по дороге не задеть случайно простых людей, погруженных в молитву. Они стояли, закрыв глаза и широко раскинув руки. Амек и Иб укрылись в тени высокой стены.

Хаэмуас ступил во внутреннюю часть храма. Здесь находились только жрецы и музыканты. Птаху поклонялись в течение всего дня, с самой зари, когда святилище открывалось, бога кормили и одевали, и до заката, когда его земной дом, овеянный мрачной таинственностью, запирался на замок. На мгновение Хаэмуас замешкался, вслушиваясь в ритм ритуальных песнопений и вглядываясь в движения танцоров, прославляющих божество. Потом, найдя для себя место, он простерся ниц и начал возносить молитвы.

Обе части храма – и внешний, и внутренний двор – не имели крыши, и Хаэмуаса нещадно жгло солнце, когда он поднялся с земли, а потом снова распростерся лицом вниз на песчаном полу. Сначала он твердил обычные слова молитвы, вознося хвалу веселому богу, создателю всего живого. Потом он поднялся и стал умолять Птаха не забывать, что он, Хаэмуас, – его честный и верный слуга, которому теперь, в результате собственного недомыслия, потребовалась помощь и поддержка бога, чтобы защитить дом и семью. Хаэмуас долго и страстно молился, но чувство уверенности не наступало. Вместо этого он все сильнее и сильнее убеждался, что допустил оплошность, и, хотя бог и примет его дар, Хаэмуасу следует молить о помощи где-то в другом месте. «Ведь в самой потаенной глубине своего сердца ты служишь Тоту, – пришла ему внезапная мысль. – Ведь именно его ты обидел, стремясь к новым и новым знаниям, открывающим путь к божественным власти и могуществу. Ты что, боишься обнажить свою душу в молитве перед Тотом, как делаешь это перед Птахом? Ибо Тот способен понять больше, но он не так легко прощает? И лишь его слугам ведомы и ужас, и экстаз, внушаемые высшей божественной мудростью».

Наконец Хаэмуас сдался. Приблизившись к святилищу, он церемонно передал свой дар жрецу и пошел назад, туда, где за гибкими телами танцоров, захваченных своим искусством, высились тяжелые двери, ведущие во внешнее пространство храма. Хаэмуас как раз ступил в густую тень, которую отбрасывали двери, когда увидел ее.

Женщина стояла позади группки молящихся и как раз поворачивалась, чтобы выйти из храма. Хаэмуас успел заметить ее лицо – лицо человека, уверенного в себе и отрешенного от окружающей суеты. У нее был прямой нос, подведенные черным глаза, челка блестящих волос, – но вот она уже повернулась к нему спиной и двинулась вперед своей, казалось бы, ленивой, плавной, но такой целеустремленной походкой. На ней было желтое платье, такое же облегающее фигуру, что и в прошлый раз, старомодного покроя, не оставляющего незамеченным ни единого изгиба тела, однако поверх него развевалась белая накидка с золотой каймой, спускающаяся до лодыжек.

Хаэмуас мгновение смотрел, как эта накидка колышется над самыми ногами женщины, обутыми в легкие сандалии, потом бросился следом за ней. Народу почему-то стало больше, горячий воздух, казалось, горел огнем, и Хаэмуасу пришло на ум, что все вокруг только и думают, как бы помешать ему догнать незнакомку.

– Прочь с дороги! – Он расталкивал всех на своем пути, не обращая внимания на людей, склоненных в молитве или просто стоящих и любующихся величественной картиной земного дома Птаха. – Прочь, убирайтесь!

Поднялся недовольный ропот, и на Хаэмуаса обратили внимание охранявшие храм стражники, которые несли караул вдоль всей стены.

– Вы что, не видите ее? – закричал Хаэмуас, обращаясь к Ибу и Амеку, тоже заметившим волнение и поспешившим к господину узнать, в чем дело. – Амек, ты же видел ее вчера. Беги за ней, догони!

Стражники узнали Хаэмуаса и замерли в нерешительности, не зная, что предпринять. А он, пробравшись между пилонами, выскочил на широкий двор, ведущий к каменным ступеням, спускавшимся к воде. Хаэмуас огляделся по сторонам. Женщины нигде не видно. Добежав до угла, он стал всматриваться вдаль, туда, где тянулась длинная стена храма, но на всем обширном, открывшемся перед ним пространстве женщины он не заметил. Никого не оказалось и у северной стены. В полуденном зное тихо и безмятежно мерцала вода канала. По берегам росли деревья, и Хаэмуас, охваченный яростью, понял, что его незнакомка, совершенно не осознавая, какой посеяла переполох, просто укрылась в тени этих деревьев по дороге… Куда? Куда же? Едва переводя дух, к нему подошли Иб и Амек. Вид у них был смущенный и озадаченный, и Хаэмуасу пришлось призвать на помощь всю свою выдержку, чтобы не сорвать на них гнев, – ведь его слуги ни в чем не виноваты.

– Ты ее видел? – обратился он к Амеку. Тот взглянул на него так, словно перед ним умалишенный.

– Видел, царевич, – ответил он, – но мы никак не могли ее догнать, ведь тебе до нее было ближе, чем нам.

– Ничего страшного. – Хаэмуас прикрыл глаза и поморщился. – Все в порядке. А теперь вы должны идти домой и собрать всех воинов, которых только можно. Дайте им гражданское платье, расскажите, какая эта женщина из себя. Они должны обыскать весь Мемфис, не привлекая к себе излишнего внимания. И дома никто не должен знать о том, что я приказал вести поиски. Вам все ясно?

Они кивнули, по-прежнему смущенные, но Хаэмуасу это было безразлично. И не важно, какую цену ему придется заплатить, но он твердо решил, что посмотрит в лицо той, что вторгается в его сны, лишает покоя. «Будто мне в вино подлили приворотного зелья, – размышлял Хаэмуас, – или же прочли надо мной любовное заклинание, а я об этом и не подозреваю. Она словно околдовала меня, и всякий раз, когда я ее вижу, мне хочется смотреть на нее бесконечно долго, не отрывая глаз. Это как дурман, как маковый настой для тех, кто мучается от боли. Или же это кто-то из чародеев вздумал сыграть со мной такую шутку?»

Слуги все еще смотрели на него в полном недоумении, но Хаэмуас уже отвернулся и быстро пошел, почти побежал вдоль канала, пожирая глазами манящую к себе тень под густыми ветвями деревьев. При этом он знал, чувствовал, что и в этой тени не найдет ту, кого так жадно искали его глаза. Лодка царевича мерно покачивалась на волнах на том самом месте, где канал соединяется с Нилом. У самого спуска к воде сидел капитан, разговаривая о чем-то с рулевым. Завидев приближающегося господина, оба поднялись.

Едва ответив на их приветствие, Хаэмуас бросился к лодке.

– Везите меня домой! – приказал он. – И побыстрее! Его приказание было немедленно исполнено.

Во время короткой поездки Хаэмуас до самого дома не выходил из крошечной душной каюты, стараясь совладать с волнением и нетерпением, охватившими все его существо. О том, чтобы провести остаток дня, прогуливаясь по реке, он совсем позабыл. Все, о чем он мог сейчас подумать, это как наилучшим образом убить время, дожидаясь донесений от слуг, отправленных на поиски.

Сойдя на берег, он прошел прямо к себе в кабинет. Там сидели Пенбу и еще один молодой писец, помогавший ему делать чистовые копии с тех приблизительных, грубых набросков, которые они снимали прямо в гробнице. Хаэмуас распорядился, чтобы они нашли себе какое-нибудь другое место для занятий. Пенбу, бросив на него удивленный взгляд, молча исполнил приказание господина, и вот дверь за ними тихо закрылась. Хаэмуас стал ходить по комнате. Он прекрасно понимал, что у него найдется добрая дюжина дел, которыми он мог заняться и которые принесут благотворное забвение, но именно сейчас у него не хватало сил, чтобы заставить себя делать именно то, что нужно. «У меня нет никаких сомнений, что когда-нибудь я обязательно разыщу ее, – размышлял он, скрестив на груди руки и меряя комнату широкими шагами. – Если потребуется, я привлеку к своим поискам и полицию Мемфиса. Нет у меня сомнений и в том, что, когда это случится, меня ожидает разочарование. Если сон претворяется в реальность, разочарование неизбежно. Возможно, она простолюдинка, необразованная и неотесанная, грубая и сварливая, или же избалованная стерва из какого-нибудь небогатого семейства, начисто лишенная такта и вкуса, зато с большими претензиями и амбициями».

Он шагал по комнате, пока не почувствовал усталость. Потом вышел в сад и улегся в тени на льняное покрывало, положив голову на подушку. Он попытался задремать. Где-то неподалеку, рядом со спуском к воде, раздавался голос садовника, разговаривавшего со своим помощником, который занимался тем, что подстригал кусты, растущие вдоль дорожки в саду. Совсем рядом слышалось негромкое сопение и возня обезьян. В воздухе царил покой, стояла та особая предзакатная тишина, которая казалась бесконечной. Искупаться в фонтане залетали птицы. Освеженные, они бодро взмахивали крыльями, не переставая самозабвенно щебетать.

Спустя некоторое время Хаэмуас услышал шаги и сел. Каждый нерв, каждый мускул в его теле сковало напряженное ожидание, но это оказалась всего лишь Шеритра. Она уселась на землю рядом с отцом, и Хаэмуас заметил у нее на коже капельки воды. Спутанные мокрые волосы падали на плечи тяжелой темной волной. За ней следовала Бакмут. Она остановилась на некотором расстоянии от дочери и отца.

– Мама сегодня надавала мне столько поручений, сколько могла выдумать, – сообщила Шеритра, выжимая из волос воду. – Но в конце концов ей все же пришлось меня отпустить, и я решила искупаться. Весна, похоже, уже закончилась, да, отец? Днем становится жарко, и в полях взошли посевы. А ты здесь чем занимаешься?

Приподнявшись на локте, Хаэмуас смотрел, как по ее шее скользят прозрачные струйки воды, стекают на грудь. Он вовсе не собирался обо всем ей рассказывать, но получилось как-то само собой:

– Я снова видел эту женщину. В храме Птаха.

Шеритре не надо было объяснять, о какой именно женщине идет речь. Ловкими движениями она разглаживала пряди волос.

– Ты с ней говорил?

– Нет. – Хаэмуас задумчиво мял в руке травинку. – Когда я ее заметил, она как раз выходила из храма. Со мной были Амек и Иб, но догнать ее не удалось никому. Тогда я послал их на поиски и теперь жду сообщений.

По знаку Шеритры к ним подошла Бакмут и подала своей госпоже гребень. После чего девушка удалилась на такое расстояние, что до нее не долетали слова их разговора. Шеритра принялась гребнем расчесывать длинные волосы. Отдельные прядки уже высохли и легким облачком обрамляли ее лицо. Не отрывая глаз от купающихся в фонтане птиц, она спросила:

– А зачем тебе вообще понадобилось ее искать?

Хаэмуасу почудилось какое-то движение, легкое прикосновение к тыльной стороне ладони, и он посмотрел на свою руку. Там ничего не было, но внезапно его память озарила яркая картина: маленькая танцовщица, страдающая раздражением кожи, выражая признательность, припадает губами к его руке.

– Не знаю, – признался он дочери, – и я не обманываю тебя. Знаю только, что покой вернется ко мне лишь тогда, когда я смогу взглянуть в ее лицо и услышу звук ее голоса.

Шеритра глубокомысленно кивнула и принялась обтирать с ноги быстро высыхающие под солнечными лучами капли воды.

– Надеюсь, тебя ждет разочарование, – неожиданно для него произнесла она. Хаэмуас видел, как краска волнения залила ее шею и поднялась к лицу, разрумянив смуглые щеки.

– Почему это? – спросил он, хотя и сам знал ответ. Его только удивила проницательность дочери.

– Потому что если этого не произойдет, если она хотя бы отчасти соответствует тому образу, который ты создал в своем воображении, то ты захочешь узнать ее поближе.

Хаэмуаса смутил ее тон – такой он был взволнованный.

– Но пусть даже и так, – возразил он, – кому станет от этого хуже? Многие люди счастливы в семье, имея множество наложниц. В чем ты видишь угрозу, Солнышко?

Он ожидал привычной детской реакции на это ласковое прозвище, на попытки отца чуть поддразнить ее. Но вместо этого Шеритра вдруг повернулась к нему, глядя прямо в глаза. Щеки у нее разгорелись еще сильнее.

– Отец, ты не из тех, кто руководствуется в жизни своими чувствами, – начала Шеритра. – Ты всегда спокоен, всегда добр и справедлив. Я не могу даже представить себе, что ты полюбишь какую-то другую женщину, не маму, хотя я вижу, что время от времени у тебя появляются новые наложницы. – Она опустила взгляд. – Но ведь они привлекают тебя всего лишь как новая игрушка, ты все равно в сердце своем хранишь верность матери. А эта женщина… – Она судорожно сглотнула и с явным усилием заставила себя продолжать: – Она уже сейчас занимает все твои помыслы. Я все отлично вижу, и это мне не по душе.

Слушая ее рассуждения, то, как она облекает в слова свои мысли и чувства, Хаэмуасу хотелось рассмеяться. Для всех юных девушек отец подобен доброму божеству – опоре и основанию, на котором зиждется их домашняя жизнь, правильная и чистая, как заповеди Маат, отец для них – олицетворение праведности и мудрости, он внушает благоговейный страх. И Шеритра отчасти смотрела на него такими же глазами. Но страх ее вызван чем-то иным, некими переживаниями и мыслями, которые свойственны скорее взрослой, зрелой женщине, а не юной девушке. В этом есть некое предчувствие тайной угрозы – может разразиться свирепая буря, способная смести все на своем пути – любовь, честность, доброту, – и тогда обнажатся тайные страсти и желания, до поры скрытые от посторонних глаз. «Неужели и я, сам об этом не подозревая, способен на безрассудство», – размышлял Хаэмуас, с нежностью глядя в глаза дочери. Думал и не находил ответа, ведь он не знал, что означает «влюбиться».

– Просто мне интересно разгадать ее тайну, – ответил он через некоторое время. – Это как расшифровывать древние свитки, спрятанные в гробницах, как читать старинные надписи на стенах усыпальниц. Когда я смогу в ней разобраться, когда пойму, что меня ожидает очередное разочарование, как это часто случается и с древними рукописями, тогда я позабуду о ней и ко мне вернется покой. Так что видишь, Шеритра, волноваться совершенно не о чем.

Она улыбнулась отцу, позабыв свои недавние тревоги.

– О такой возможности я как-то не подумала, – произнесла она. – Отлично. В таком случае желаю тебе интересного приключения. Рассказывай мне, как будут развиваться события. Должна признаться, что эта женщина и меня не оставила безучастной. – Она взяла гребень, запахнула на груди полотенце и поднялась. – К нам с заднего хода приползла еще одна змея, – продолжала она, – и я стараюсь сделать так, чтобы ей у нас понравилось. Обычная наша постоялица нежится теперь, свернувшись в клубок, в прохладном углу где-нибудь в огромном зале, а эту, вторую, мне еще предстоит выманить из ее укрытия, где бы оно ни было – в саду или под камнем. Если в доме живут змеи, значит, в этот дом придет удача, так ведь, отец?

Он кивнул в знак согласия и смотрел, как девушка легко пробежала по саду на своих длинных журавлиных ногах и опустив плечи. Бакмут поспешила за ней, и снова Хаэмуас остался один.

Он поднялся, сунул голову под освежающие прохладные струи фонтана и обошел вокруг дома, кивая по пути слугам, но не находя в себе силы ни отправиться на позднюю прогулку по реке, ни вернуться в свои покои. Он снова направился туда, где сидел под деревом, не чувствуя под собой ног, опустился на траву. Голова кружилась, хотелось спать, Хаэмуаса мучило чувство презрения к себе.

Наконец, когда солнце начало клониться к западу и свет, заливающий сад, уже не был ослепительно ярким, к нему подошел Иб, грязный и утомленный. Он механически поклонился господину. Все лицо Иба покрывала мельчайшая серая пыль, по краю ноздрей к коже пристал песок. Хаэмуас разрешил ему сесть, и Иб с облегчением опустился на траву.

– Смотри не попадайся в таком виде на глаза Нубнофрет, – сказал Хаэмуас. – Ну что, есть новости?

Иб покачал головой, и сердце у Хаэмуаса упало.

– Новостей немного, царевич, – признался управляющий. – Тридцать человек прочесывали сегодня весь день городские улицы и трактиры. Эту женщину видели многие, однако заговорить с ней не удалось никому. – Сорвав с себя измятую и грязную набедренную повязку, Иб обтер лицо. – И никто не знает, где она живет.

На некоторое время Хаэмуас погрузился в раздумья.

– Спасибо, Иб, – произнес он наконец. – Пойди умойся, а потом ты должен разбить своих воинов на группы по пять человек. Каждая группа должна нести вахту по четыре часа, пусть дежурят по очереди, и завтра с утра снова начинайте поиски. Кто-нибудь непременно увидит эту женщину или услышит о ней что-нибудь важное.

Хаэмуас почувствовал, что Иб не согласен с ним. Он отослал слугу в дом, а сам остался сидеть на траве. «Я потратил впустую почти целый день, – в отчаянии думал он. – Я просидел тут, будто окончательно лишился рассудка.. А какого еще ответа, интересно, можно было ждать от Иба? „Да, царевич, мы нашли эту женщину, она ждет тебе в большом зале»?» Хаэмуас заставил себя подняться и медленно пошел следом за Ибом. Однако управляющего нигде не было видно, и он позвал Касу. Следующие полчаса Хаэмуас наслаждался потоками воды, под струями которой слуга оттирал его тело, а потом опрыскивал лотосовой водой. Наконец, облачившись в свежую одежду, Хаэмуас отправился на поиски жены.

В личных покоях Нубнофрет с помощью косметолога освежала свой макияж после дневного отдыха. Она, без сомнения, обрадовалась и немало удивилась его приходу. Сидя на табуретке, женщина развернулась, чтобы лучше увидеть мужа. Вокруг ее восхитительных глаз поблескивала сурьма, на веки уже нанесли зеленые тени, а на губы – краску хны. На ней было просторное платье, открытое спереди и свободно ниспадавшее до колен; роскошные изгибы ее тела вызвали у Хаэмуаса почти забытое, годами не испытанное изумление и восхищение.

– Ты обычно не приходишь ко мне в это время! – воскликнула она с улыбкой. – Что-нибудь случилось, Хаэмуас?

Он присел на краешке ее разобранной постели.

– Нет, ничего, – ответил он. – У тебя сейчас много дел, Нубнофрет? Не хочешь прокатиться со мной на лодке перед обедом, подышать свежим воздухом на палубе? Скажем, до Пер-нефера? Полюбуемся на закат, поиграем в сеннет?

– Вообще-то я не могу, – ответила она с сомнением в голосе. – В амбар на заднем дворе пробрались мыши, они попортили много зерна, и у нас может не хватить хлеба. Я как раз жду управляющего, хочу распорядиться, чтобы принесли побольше зерна из главного амбара, а еще я должна проследить, как будут разбрасывать газелий навоз, чтобы отпугнуть мышей. – Нубнофрет с сожалением приводила ему все эти доводы.

– А для чего тогда нам нужен старший на кухне? – возразил он. – Вот пусть и присматривает за делами. Ты ведь отлично обучила слуг, Нубнофрет. Дай хоть разок себе отдохнуть.

Нубнофрет задумалась.

– Ты прав, – произнесла она наконец. – Мне нужно немного времени, дорогой, чтобы привести себя в порядок, и я выйду к лодке.

Ему вовсе не хотелось ехать кататься по реке. Он мечтал найти укромный, скрытый от посторонних глаз уголок, затаиться там и ждать, пока не придет Иб и не сообщит ему, что незнакомку наконец-то выследили. Однако Хаэмуас вполне понимал всю опасность и неразумность подобного желания и решительно запретил себе поддаваться таким мыслям. Сейчас, когда Ра уже начал свой спуск в рот Нут, река прекрасна в вечернем сиянии солнца, да и Нубнофрет будет счастлива прокатиться на лодке. При мысли о том, что прогулка доставит жене радость, Хаэмуаса с новой силой охватило чувство вины, он улыбнулся про себя, кивнул и быстро вышел из ее покоев.

В последующие недели Хаэмуас железным усилием воли принуждал себя исполнять свои обычные обязанности, заниматься делами, требующими его внимания и участия, в то время как его слуги прочесывали Мемфис. Он заставил себя осмотреть места погребения Аписа, где раскопки едва только начались, а также устроительные работы на каналах, предназначенных для орошения его угодий. Из Дельты не поступало никаких новостей касательно запутанных брачных переговоров с хеттами, и это чрезвычайно радовало Хаэмуаса. Ему вовсе не доставляла удовольствия мысль о том, что отец призовет его в Пи-Рамзес именно теперь, когда все его внимание поглощено ежевечерними сообщениями ведущих поиски воинов.

Спал он плохо. Ему снилось, что в пустыне бушуют сильные ветры, поднимая ревущие водовороты песка, что разлившийся Нил обрушился на Египет, а вода все прибывает, затопляет, пожирает землю милю за милей, что на кухне его собственного дома от плиты возник пожар и яростное пламя вырвалось через крышу, охватило весь город, озарив его зловещим красным сиянием.

Когда настало время составлять гороскоп для всей семьи на следующий месяц, Хаэмуас принялся за работу, охваченный опасениями и дурными предчувствиями, он трудился с особым тщанием, дотошно выверяя самые мельчайшие детали. Лично ему гороскоп не сулил ничего хорошего. «Если верить этим предсказаниям, – размышлял Хаэмуас, записывая результаты своих изысканий, – то мне лучше всего улечься в постель и вообще не шевелиться, пока не закончится месяц хатхор. Звезды не пророчат ни смерть, ни болезни, просто большое невезение. Просто». Хаэмуас мрачно усмехнулся. Нубнофрет звезды предвещали вполне обычное течение жизни – мелкие, ничего не значащие скачки в равномерном потоке жизни, едва ли подверженной переменам. Для Гори, чей гороскоп, как правило, был очень удачным, на этот раз отдельные дни обещали быть чуть менее приятными. Предсказания гороскопа Шеритры были почти такими же дурными, как и у самого Хаэмуаса.

Окончив работу, на которую у него ушел почти целый день, Хаэмуас быстро засунул свои записи в ящик и сидел, охваченный глубоким отчаянием. «Шеритру можно отослать в дом Сунеро в Нинсу, – размышлял он, – если только она согласится. Мы с Нубнофрет об этом уже говорили. Но где, в каком месте ей скорее улыбнется удача, а где ее поджидают несчастья, о которых пророчат звезды? Дома или на чужой стороне? Ответа нет. Мы сумели пережить болезни, смерти правителей, дворцовые интриги, – думал Хаэмуас, поднимаясь с места и выходя из кабинета. – И все эти несчастья в гороскопе обозначались как неудачные дни. И лишь конкретное происшествие, сам случай становился для нас неожиданным неприятным сюрпризом. И этот месяц мы переживем, как пережили и прочие напасти». Но и теперь, выходя из коридора на дневной свет, уже начинавший гаснуть, Хаэмуас понимал, что обманывает себя. Он чувствовал, как что-то чужое и незнакомое витает в воздухе, и это вызывало его сильнейшие опасения.

Странно, но ему совсем не хотелось осматривать гробницу в Саккаре. Там все еще трудились Пенбу и прочие писцы и рисовальщики, а Гори каждый день в течение нескольких часов следил за их работой. Хаэмуас же там не появлялся. Он хотел, чтобы гробницу поскорее закрыли и опечатали. А свиток, с такой алчностью вырванный из мертвых пальцев мумии, Пенбу должен как можно скорее переписать, после чего вернуть на законное место. Однако нежелание Хаэмуаса прикасаться к нему было так велико, что свиток по-прежнему лежал, нетронутый, в том самом ящике, куда его запер писец. В конце концов, Хаэмуас понимал: ему придется или продолжить работу над расшифровкой загадочных надписей, или же вернуть свиток туда, где он его взял, но ведь это решение можно отложить на более подходящее время. Гори каждый день приносил отцу искусные списки, сделанные со сложных иероглифов и вдохновенных картин, покрывавших стены гробницы, но Хаэмуас, не испытывая ни малейшего желания их обсуждать, всякий раз находил предлог, чтобы отложить работу на потом.

– Эти сценки, конечно, прекрасны сами по себе, – объяснял он сыну, – но никаких новых знаний они не несут. – Мы займемся их подробным изучением позже, когда гробница будет закрыта, а пока все мое внимание сосредоточено на быках Аписа.

Он говорил неправду, и Гори это чувствовал. «Оставь меня, Гори», – хотелось сказать Хаэмуасу, когда он смотрел, как сын, присев на краешек стола, болтает обутой в сандалию ногой. Ведь и часа не прошло, как к нему заходил Иб и в очередной раз лишь уныло покачал головой. Однако Хаэмуас сдерживал себя.

– Попроси Пенбу, пусть сложит их аккуратно в стопку, а я в ближайшее время выкрою минутку, чтобы рассмотреть эти копии более тщательно.

Гори, бросив на отца непонимающий взгляд, соскользнул со стола и вышел из кабинета.

Хаэмуас сидел без движения, уставившись в пространство пустым взглядом. Когда все это началось? – задавал он себе вопрос, до конца даже не осознавая, что именно имеет в виду. Он собирался с силами, чтобы еще раз выйти к обеду в кругу семьи, потом провести вечер, наслаждаясь прохладой сада и слушая не лишенные занимательности замечания Нубнофрет. После чего последует благословенное погружение в неосознанное, на смену которому придет нескончаемая череда долгих раскаленных часов, которые ему надо чем-то заполнить, иначе можно сойти с ума. «Это наваждение. Да, сомнений нет. Потом наступит минута истины – минута встречи, и пусть она поразит меня жесточайшим разочарованием, но пусть, о Тот, о Птах, о Хатхор, богиня красоты, пусть моя жизнь вновь вернется в свое привычное русло!»

Миновала первая неделя месяца хатхор, и Хаэмуас стал терять надежду когда-либо отыскать незнакомку. Скрепя сердце он отозвал воинов, занятых поисками. Хаэмуас с облегчением обнаружил, что признание собственного поражения его несколько успокоило, и разум вновь возобладал в суждениях. С неподдельным интересом Хаэмуас обратился к своим обычным занятиям, к тем немногим пациентам, кого лечил, к каждодневным делам. Гороскоп по-прежнему внушал ему серьезные опасения, но Хаэмуас решил, что, видимо, был слишком взволнован, составляя предсказание, и допустил поэтому какую-то ошибку.

На третий день второй недели месяца хатхор Хаэмуас решил обсудить с Си-Монту, как идет сбор урожая на царских виноградниках в окрестностях Мемфиса, – этими делами ведал его брат. Фараон запросил у него цифры – приблизительное количество вина ожидаемого урожая, а Си-Монту в свою очередь послал письмо Хаэмуасу, приглашая брата приехать. Его мучили опасения по поводу того, что на некоторых растениях вянут и опадают листья. На самом же деле он был только счастлив немного потянуть время и провести приятный денек в обществе брата, сидя в тени сада, попивая пиво и наслаждаясь легкой беседой. Хаэмуас с радостью принял это приглашение и отправился на лодке в сопровождении Касы, Амека и двух воинов на север, туда, где город кончался и где за высокими надежными стенами раскинулись роскошные виноградники отца, ухоженные и взлелеянные, как избалованные дети.

Хаэмуас сидел на палубе в тени небольшого навеса, наслаждаясь пока еще свежим утренним ветерком, который в считаные часы превратится в обжигающее дыхание Ра, и его сила будет с каждой минутой возрастать, ведь лето было в самом разгаре. Они удалялись от Мемфиса, от его мастерских и базаров, двигаясь на север вдоль берегов реки, любовно возделанных рукой человека. Одно за другим проплывали перед глазами имения знати, по очереди следовали друг за другом чистые белые ступени, спускающиеся к воде, с привязанными поодаль ухоженными лодками и яликами, зеленые лужайки, заросли кустов, деревья, потом – стена и снова каменные ступени, ласкаемые речной волной. Дальше, позади этих владений, тянулась речная дорога, огибавшая северные окрестности города, потом зигзагом возвращавшаяся к реке – там, где Нил пересекал северный канал. Сразу за этим каналом вокруг гостеприимного домика Си-Монту и раскинулись виноградники Рамзеса. Воду к ним подавали по ирригационным каналам, через которые были наведены мосты.

Хаэмуас смотрел, как скрылось из виду последнее имение, как быстро кончилась зеленая полоса растительности, и вот опять перед ним раскинулась широкая дорога, запруженная, как всегда, тяжело груженными осликами, босыми крестьянами и рабами, сгибающимися под тяжестью носилок. Хаэмуасу было приятно вновь услышать шум и гомон толпы. Сегодня он чувствовал себя бодрым и радостно-спокойным. Благоухающий ветерок осушил пот, стекавший на лоб из-под полотняной повязки, украшенной черно-белыми полосами. Отливающие синевой нильские волны нежно и ритмично бились о борт лодки. Капитан приказал гребцам налечь на весла, и его звонкий голос гармонично вплетался в общий хор звуков: это и доносящиеся с берега окрики, и резкое щебетание птиц, пикирующих вниз над самой головой Хаэмуаса в поисках выброшенных в воду остатков еды, и шаги Касы на палубе, который пришел предложить своему господину прохладной мятной воды и сушеных фиников. На носу стоял Амек, как обычно, пристальным взглядом обводя береговую линию, второе судно, вспарывающее волны совсем рядом, феллаха, который с помощью шадуфа орошал живительной влагой поля на противоположном берегу реки.

Хаэмуас поблагодарил Касу и как раз подносил к губам золотую чашу с водой, как вдруг его обращенный к берегу взгляд выхватил из пестрой толпы, из огромного беспорядочного скопления людей и животных какую-то вспышку ярко-алого цвета. Рука его замерла на полпути. Во рту пересохло. В ту же секунду его охватил страшный гнев, какого он не испытывал никогда прежде, руки дрожали от напряжения, в висках пульсировала кровь. Та женщина шла среди толпы своей легкой упругой походкой, так хорошо знакомой Хаэмуасу, так безжалостно мучившей его истерзанное воображение. Ее голова была перехвачена белой лентой, широкой волной спадавшей на спину. Солнечные лучи ярко блестели, отражаясь от простого серебряного оплечья и множества браслетов, унизывавших руки от локтей до запястий. Хаэмуас вскочил на ноги и стоял, не спуская с нее глаз. В его душе бушевала неудержимая, бешеная ярость. Вдруг он увидел, как женщина томным, плавным движением поднимает руку, чтобы отвести от лица черную прядь растрепанных ветром волос. Ладонь у нее была ярко-оранжевой от хны. «Ну держись, сука, – подумал он, весь дрожа. Долгие недели томительного ожидания, расстроенное лицо Иба, с которым он каждый вечер являлся на доклад к господину, молчание Шеритры, недовольство Гори, даже усталость слуг, отлично известная ему, хотя и не видная постороннему глазу, – все это мгновенно вскипело в душе Хаэмуаса, вызвав к жизни жажду насилия, сметающего все на своем пути. – Сука, сука, сука!»

– Капитан, приказываю немедленно грести к берегу! – выкрикнул он. – Амек!

Чаша выпала у него из рук, и Хаэмуас едва заметил, что Каса подошел, чтобы поднять ее. Повинуясь приказу господина, к нему спешил Амек.

– Как только нос лодки коснется берега, ты должен немедленно догнать вон ту женщину.

Дрожащей рукой он указал направление, и Амек проследил взглядом. Он кивнул. Женщина шла навстречу им по дороге по направлению к городу, и у них было достаточно времени, чтобы ее перехватить. «На этот раз, – думал Хаэмуас, изо всех сил сжимая зубы, – на этот раз тебе от меня не уйти».

– Когда вы ее схватите, спросите о цене.

– О цене, царевич? – Темные брови Амека поползли вверх от удивления.

– Да, о том, сколько она стоит. Я хочу провести с ней ночь.

Капитан личной охраны царевича поклонился и без дальнейших промедлений сбросил с ног сандалии и подошел к самому борту, готовый спрыгнуть на болотистый берег, едва только лодка пристанет к суше. Хаэмуас отступил в тень навеса, не отдавая себе отчета в тех словах, которые только что сорвались с его губ. Ему удалось немного унять дрожь, но в душе по-прежнему полыхали гнев и ярость – надежное топливо, от которого вскипает кровь и пальцы сами сжимаются в кулаки.

Не успела лодка ткнуться носом в берег, как Амек уже спрыгнул с борта, обрызгавшись с ног до головы и по колено погрузившись в мутную воду. Женщина шла почти вровень с ним, ничего не видя и не подозревая. «Спеши», – мысленно подгонял слугу Хаэмуас. Охваченный нетерпением, он смотрел, как Амек одну за другой освободил свои крепкие ноги из болотистой жижи, ухватился за какую-то прибрежную поросль, выбрался на твердую почву и бросился к дороге. «Ну же! – мысленно понукал его Хаэмуас, сгорая от нетерпения. – Ну же, Амек!» Грубо растолкав толпу, Амек встал посреди дороги, широко расставив ноги, выхватил свой короткий меч, преградив женщине путь за какую-то секунду до того, как она чуть не прошла мимо.

Женщина остановилась. Под облегающим платьем, по цвету напоминавшим оперение некой заморской птицы, было видно, что одно колено у нее чуть согнуто. Руки она свободно опустила. Охвативший Хаэмуаса гнев уступил место чувству тревоги и волнения. У него было время, чтобы отдать должное ее непоколебимому самообладанию. Хаэмуас видел, как Амек заговорил, опустив меч к забрызганным речной грязью ногам. Он ждал, что женщина, услышав о его предложении, бросит взгляд в сторону реки, но она даже не повела гордой головой. Она заговорила. Она говорила мало и сделала движение, будто бы намереваясь отступить в сторону, но Амек вновь загородил ей путь и стал быстро что-то объяснять. На сей раз она гордо подняла голову и заговорила очень быстро, с напряжением. Амек придвинулся ближе к ней. Она повторила его движение. Так они и стояли, уставившись друг на друга. Потом Амек вдруг убрал меч в ножны, а женщина вновь слилась с толпой, быстро миновав Хаэмуаса, его лодку и скрывшись из виду, – по-прежнему олицетворяя собой леденящее душу спокойствие. Хаэмуас почувствовал, как у него сжимается горло. Он едва мог вздохнуть.

Капитан спустил на берег трап, и Хаэмуас, все еще крепко сжимая кулаки, смотрел, как Амек поднялся на борт, прошел по палубе и укрылся в тени навеса. Он поклонился. Хаэмуасу срочно требовался глоток свежего воздуха – надо заговорить.

– Что скажешь? – прорычал он.

Амек поморщился. Быстро подсыхавшая на ногах грязь постепенно начинала отваливаться, рукой он смахнул с лица речную тину.

– Я передал твое предложение, – ответил он, – и сделал это с большим тактом, царевич.

– Ну конечно! – нетерпеливо перебил его Хаэмуас – Я хорошо тебя знаю, Амек. И что она ответила?

Амек казался смущенным, он не мог смотреть в глаза господину.

– Она ответила так: «Передай этому самонадеянному господину, своему хозяину, что я – благородная женщина, а не какая-то простолюдинка. Меня нельзя купить».

Рот Хаэмуаса внезапно наполнился слюной.

– Но ты настаивал, я ведь видел. Я видел!

– Да, царевич, я так просто не сдался, – покачал головой Амек. – Тогда она повторила еще раз, что она – благородная женщина, а не простолюдинка. И что я должен передать ее слова моему самонадеянному хозяину-грубияну.

«Самонадеянный грубиян». Хаэмуас чувствовал, как в голове у него одно за другим рождаются жестокие проклятия.

– Но ты хотя бы попробовал выяснить, где она живет? – спросил он.

Амек кивнул.

– Я сказал, что мой хозяин – очень богатый и влиятельный человек и что он уже долгое время ищет ее. Я подумал, что она, возможно, будет польщена и смягчится, но мои слова не возымели никакого действия. Она лишь холодно улыбнулась, глядя мне прямо в лицо. «За золото меня не купишь, а власти я не боюсь» – вот как она сказала. Я не захотел превышать данных мне полномочий, царевич, и поэтому не стал ее арестовывать. Мне пришлось ее отпустить.

Хаэмуас резко выбросил вперед кулак и ударил Амека в челюсть. Тот, не ожидая такого поворота событий, упал навзничь и, оглушенный, некоторое время лежал без движения.

Потом его голова склонилась в сторону, он коснулся рукой рта. «Арестовать! – Хаэмуас готов был кричать от досады. – Арестовать, избить ее, ты должен был силой затащить ее на борт и швырнуть к моим ногам!» Потом вдруг на него со всей силой обрушилась реальность, и Хаэмуас склонился на коленях перед слугой, охваченный ужасом от того, что только что совершил.

– Амек! – позвал он. – Прости. Я вовсе не хотел… Клянусь Амоном, я не собирался…

Амек с трудом улыбнулся.

– Я видел ее лицо, – произнес он. – И я не виню своего господина за то, что он меня ударил. Она прекрасна. Это я должен принести тебе извинения. Я не выполнил поручение своего господина.

«Да, ты видел ее лицо, – думал Хаэмуас, пораженный в самое сердце. – Ты чувствовал на своей коже ее дыхание, ты мог заметить, как вздрагивают у нее веки, как вздымается от негодования грудь, когда она набирает побольше воздуха, чтобы вложить в свой ответ все возможное презрение. Я рад бы ударить тебе еще разок».

– Нет, – коротко сказал он. – Нет, ты не виноват. – И с этими словами он резко повернулся и скрылся в каюте, со всей силой задернув за собой занавеску.

Больше он не отдавал распоряжений капитану лодки. Он сидел один в своей каюте, погруженной в голубоватую полумглу, подтянув колени к подбородку, крепко зажмурив глаза и раскачиваясь взад-вперед, охваченный унижением и яростью, направленной на сей раз на себя самого. «Никогда прежде не случалось такого, чтобы я ударил слугу, – мучительно думал он. – Жестко упрекал – да, кричал – да, бывали случаи, когда я почти терял самообладание, но никогда, никогда я никого не бил. А тут – Амека! Человека безупречной верности, всю жизнь прослужившего мне на благо, человека, который много лет защищал и охранял меня. – Хаэмуас закусил губу. Он почувствовал, что лодка, сделав небольшой рывок, отошла от болотистого берега, услышал, как капитан резко выкрикивает приказы команде. – Еще раз принести свои извинения – этого недостаточно, – размышлял тем временем Хаэмуас. – Урон уже нанесен. И невозможно сделать так, будто не было этой секунды, – секунды, когда я поддался вспышке безумной ярости. И в чем ее причина? – Он прислонился к стенке каюты, источавшей легкий аромат кедра, и открыл глаза. – Причина – женщина. Женщина, которую мне не удалось поймать. Амек честно исполнил свой долг, но решил не преступать законов Маат и не приводить ее ко мне силой». Хаэмуас услышал, как с наружной стороны в стену каюты робко постучал Каса. Царевич взял себя в руки.

– Входи!

Слуга раздвинул занавеси и с поклоном вошел в каюту.

– Поскольку не поступало никаких других распоряжений, царевич, капитан направил лодку к дому господина Си-Монту, – сказал он. – Будут ли у тебя какие-нибудь еще желания?

Хаэмуасу с трудом удалось подавить рвущийся наружу истерический смех. «Мое главное желание – заполучить эту похожую на мираж женщину, что сводит меня с ума. Мое другое желание – сделать так, чтобы события последнего часа начисто стерлись у людей из памяти. Еще одно мое желание – вернуть себе душевный покой, который я всегда принимал как должное».

– Принеси воды и фиников, – сказал он.

Хаэмуас подумал о том, чтобы повернуть лодку обратно к дому, но вдруг ему безудержно захотелось во всех подробностях поведать о случившемся любимому брату. Он выпил принесенной Касой воды, пожевал финик и сидел, погрузившись в невеселые раздумья.

Бен-Анат встретила деверя со своей обычной приветливостью, тепло обняла его и усадила отдыхать в саду, в тени огромной раскинувшейся сикоморы. Приставив к нему слугу и извинившись за то, что вынуждена оставить его на какое-то время в одиночестве, она поклонилась и ушла обратно в дом. Хаэмуас облегченно вздохнул. Общаться с Бен-Анат было легко и просто, но в его теперешнем состоянии Хаэмуас не мог заставить себя вести ни к чему не обязывающую беседу о семейных делах. Слугу он попросил принести пива и сидел теперь, принуждая себя делать небольшие, осторожные глотки, тогда как на самом деле он готов был выпить все залпом и потребовать еще. Жара сводила с ума, и ему хотелось напиться до беспамятства. Однако желание поговорить с Си-Монту взяло верх.

Наконец на лужайке показался брат. Он, видимо, утром работал на виноградниках и едва успел умыться и переодеться, но кроме узкой полоски белого полотна на бедрах, на нем больше ничего не было. Его кожа была смуглой от загара, а сам он – коренастым и крепким, не потому, что занимался стрельбой из лука, борьбой или катанием на колеснице, а потому, что многие часы проводил на полях, обливаясь потом наравне с крестьянами. В его обществе Хаэмуас чувствовал себя уютно и спокойно. Он поднялся и поцеловал брата в мягкую, заросшую щетиной щеку. Си-Монту взмахнул рукой, чтобы Хаэмуас устраивался поудобнее на подушках, разбросанных поверх тростниковой циновки. Сам он сел рядом.

– Что случилось? – мягко произнес он. – Почему ты пьешь пиво, когда вокруг лучшие виноградники во всем Египте? Глядя на тебя, Хаэмуас, виноградные лозы засохнут от огорчения. Как твои дела? Принеси вино пятилетней выдержки! – приказал он слуге, потом бросил на Хаэмуаса прямой, слишком проницательный взгляд. «Си-Монту умеет принять вид простого крестьянина, – размышлял Хаэмуас, – он может также орать и ругаться, как последний матрос, но и то и другое – обман. На самом деле он прекрасно образованный царевич этой страны, просто многие предпочли об этом забыть».

– Знаешь, Си-Монту, стоит только мне сегодня начать пить вино, и я уже не смогу остановиться, – признался Хаэмуас. – Так что давай покончим с делами фараона, а потом я хотел бы с тобой поговорить.

Си-Монту кивнул. Хаэмуас всегда испытывал благодарность по отношению к брату за то, что тот не совал нос в чужие дела, за то, что всегда готов был принять тебя, не требуя объяснений.

– Хорошо, – улыбнулся Си-Монту. – Обсуждение просьбы отца не займет у нас много времени. В этом году ожидается огромный урожай винограда, если только мне удастся предотвратить болезнь лозы. Плоды уже завязались, сами ягоды небольшие, но грозди – огромные. Однако в некоторых местах чернеют листья и лозы. Ты лекарь, может быть, посмотришь сам и посоветуешь какое-нибудь лекарство. Эй! – окликнул он слугу, который принес припорошенную пылью опечатанную бутыль и две алебастровых чаши. Слуга подал бутыль Си-Монту, и тот, предварительно осмотрев печать, взломал ее и разлил вино.

Хаэмуас смотрел, как густая темная струя льется в чаши, внезапно пронизанная яркими лучами солнечного света. Си-Монту предостерегающе поднял палец:

– По одной чаше сейчас, потом ты посмотришь лозы и выпишешь отцу счет за предоставленные услуги, потом – еще по одной, или, если захочешь, допьем эту бутыль до дна. – Он улыбнулся, и Хаэмуас, сам того не ожидая, улыбнулся брату в ответ. – Если хочешь, я прикажу унести бутыль после того, как ты выпьешь две чаши. – Он подал чашу Хаэмуасу и поднял вверх свою. – За Египет! Пусть вечно он правит всеми землями, что нам так нужны!

Хаэмуас выпил. Вино, терпкое и сладкое, приятно охладило горло. Великолепный букет. Через некоторое время благородное тепло разлилось по жилам, и Хэамуас впервые за весь день почувствовал облегчение и покой. Они долго беседовали с братом о своих семьях, о врагах, о делах в соседних странах – предмет, мало известный Си-Монту и еще меньше его интересовавший, – а также о множестве крестьянских забот.

Наконец Си-Монту поднялся, и вдвоем они неспешно двинулись по винограднику. Хаэмуас с мрачным юмором заметил, что брат не потрудился приказать, чтобы им устроили навес от солнца. Так они и стояли под палящими лучами, осматривая листья и беседуя о делах. Хаэмуас высказал кое-какие предложения. Си-Монту согласился. Никто лучше него не знал, как следует ухаживать за виноградными лозами, и все же Хаэмуас смог оказаться полезным брату.

Потом они неторопливо вернулись в сад, чтобы выпить по второй чаше вина.

– Знаешь, – начал Си-Монту, как только они уселись в тени, – вид у тебя такой, будто тебе только что с немалыми усилиями удалось спастись из Подземного царства, а по дороге ты еще и расправился с Великим змеем. Так что же случилось?

И Хаэмуас обо всем ему рассказал. Едва коснувшись своей душевной раны, он не мог уже остановиться, слова лились и лились непрерывным потоком, и когда он наконец замолчал, солнце уже клонилось к закату. Си-Монту все время не отрываясь смотрел на брата, не произнося ни слова, лишь изредка негромко покашливая. Когда же Хаэмуас замолчал, Си-Монту выпил свою чашу до дна и вновь налил вина себе и брату. Потом он сидел, не произнося ни слова, рассеянно теребя бородку.

Появилась Бен-Анат. Она вопросительно взглянула на мужа. Тот поднял вверх два пальца, она улыбнулась, кивнула и вновь скрылась в тени дома – по-прежнему узкой, но уже начинавшей заметно удлиняться. Хаэмуас с завистью смотрел, какое тонкое взаимопонимание царит между ними.

– Когда я полюбил Бен-Анат, – начал Си-Монту, – весь двор дружно пытался мне внушить, что я веду себя как безумный. Отец часами вел со мной беседы. Мать подсовывала самых соблазнительных женщин, каких ей только удавалось заставить при помощи уговоров и угроз. И в конце концов меня лишили права наследования. И что? – Он рассмеялся. – Да мне было совершенно все равно. Ни единой секунды я не сомневался в том, что делаю. Все силы, вся моя энергия ушли на то, чтобы завоевать единственную женщину, которая мне нужна.

Хаэмуас про себя улыбнулся. Си-Монту обладал недюжинной силой, и если направить ее в одно русло, сопротивление этой силе и энергии было бесполезно.

– Она – единственная дочь капитана сирийского судна, но, о боги, сколько же в ней тогда было надменности! А потом вдруг она забеспокоилась, что со временем я не смогу простить ей, что из-за такого брака вынужден был отказаться почти от всех своих царских привилегий. Но ни разу в жизни я не пожалел о своем решении. – Он устремил на брата неожиданно трезвый взгляд. – Ты испытываешь к Нубнофрет подобные чувства?

– Тебе прекрасно известно, что это не так, – признался Хаэмуас. – Я люблю ее настолько, насколько вообще способен любить…

– Насколько ты разрешаешь себе любить, – перебил его Си-Монту, – то есть пока твои чувства не причиняют тебе неприятностей. И кто может судить, кому из нас больше повезло в жизни или кто поступил более мудро? Смотри на вещи трезво, Хаэмуас. У тебя любящая жена и хорошая семья. А ты отчаянно стремишься овладеть женщиной, которую несколько раз увидел на улице. Возможно, с тобой такое творится впервые в жизни. И что теперь делать?

Хаэмуас протянул руку, чтобы вновь наполнить свою чашу. Си-Монту не спешил исполнить его просьбу. Хаэмуас коротко кивнул. Со вздохом Си-Монту налил ему вина до краев. После чего продолжал:

– Подобные страдания выпадали на долю многих. Они, мой ученый брат, зовутся похотью. Похотью. Только и всего.

Ты так мучаешься, словно на карту поставлено существование самого дорогого, что у тебя есть, включая и твою жизнь. Но ведь на самом деле это не так. У тебя есть два пути. – В задумчивости он провел своими короткими мозолистыми пальцами по лицу, смахнув с усов кроваво-красные капли вина. – Ты можешь продолжить поиски этой женщины, и когда-нибудь – ты ведь и сам это знаешь, – когда-нибудь ты непременно ее найдешь. И станешь предлагать ей по очереди всевозможные блага, пока наконец не отыщется ключик, способный отомкнуть замок ее добродетели, однако к тому времени твое желание начнет постепенно угасать. Есть еще другой путь: не давай ей завладеть твоими помыслами, гони ее от себя прочь, и тогда через шесть месяцев ты и думать о ней забудешь. – Он подмигнул Хаэмуасу. – Во втором случае тебя, возможно, станут терзать любопытство и сомнения – от чего именно ты отказался, однако, зная твой характер, любезный братец, я бы сказал, что эти сомнения не будут слишком долгими.

«Когда-то раньше ты хорошо знал мой характер, – подумал Хаэмуас, – но время не стоит на месте. Мне вовсе не нравится, что все складывается именно так, и мне кажется, ты не можешь понять меня, Си-Монту, но, по-моему, я больше не способен управлять собственными мыслями и желаниями».

– А что бы ты сделал на моем месте? – спросил он вслух.

– Я бы все рассказал Бен-Анат, – не задумываясь ответил Си-Монту, – а она бы сказала мне так: «Ты, низкое отродье иссохшего фараона, если я не слишком хороша для тебя, убирайся вон и ищи себе компанию на проезжей дороге. Но когда ты приползешь ко мне на коленях и будешь слезно молить о милости, говоря, что я – лучшая во всем мире, я, так и быть, пущу тебя на кухню, где твое место будет среди самых низких рабынь, которым, впрочем, ты к тому времени сделаешься ровней». Дело в том, – просто продолжал Си-Монту, – что ни одна другая женщина не вызывает у меня такого жгучего желания, как моя жена. Хочешь совет? – Хаэмуас молча кивнул. – Прекрати свои поиски и преследования, обрати внимание на Нубнофрет – она заслуживает почитания и за свою красоту, и за то, что великолепно исполняет обязанности жены, а еще – закрой гробницу.

Хаэмуас глядел на него, не понимая. Даже несмотря на винные пары, приятно затуманившие сознание, он испытывал некоторое потрясение. Си-Монту пристально смотрел на него.

– Закрыть гробницу? Да, я рассказал тебе о том, что меня тревожит, но мне кажется, эта гробница не имеет никакого отношения к возможному выбору, который мне придется сделать.

– Не имеет? – переспросил Си-Монту. – А я вовсе не уверен. Ты, конечно, в своем стремлении к новым знаниям и открытиям соблюдаешь внешние правила приличия и все положенные церемонии, но твое поведение по отношению к усопшим не становится от этого более уважительным. Ты полагаешь, что обеспечиваешь собственную безопасность благодаря тому, что совершаешь подношения, восстанавливаешь гробницы. А тебе никогда не приходило в голову, Хаэмуас, что мертвые, возможно, хотят только одного – чтобы их оставили в покое, а твои дары и подношения не искупают того, что ты тревожишь их покой? Мне что-то вовсе не по душе это твое последнее предприятие. Закрой гробницу.

Хаэмуас почувствовал, как ледяная рука сдавила сердце. Си-Монту, с его обычной способностью выражаться без обиняков, высказал вслух все тайные опасения, терзавшие душу Хаэмуаса, осознать которые во всей полноте ему не хватало мужества.

– Я не верю, что между этими событиями существует какая-либо связь, – медленно произнес он, тщательно подбирая слова, так как чувствовал, что начинает пьянеть, а еще потому, что знал: он говорит неправду.

Си-Монту пожал плечами.

– Возможно, ты и прав, – произнес он ровным голосом. – Пора обедать. Ты, конечно же, останешься? У меня сегодня не ожидается никаких занудных гостей, не то что в твоем доме, где от зевоты иногда прямо челюсти сводит.

Они поднялись и в сгущающихся сумерках двинулись по направлению к дому. Хаэмуас чувствовал себя значительно лучше, но одновременно в душе у него зрело некое мятежное семя. Си-Монту не имеет права обвинять его в непочтительности к мертвым – Си-Монту, ничего не смыслящий в истории, в том, какую огромную ценность представляют собой его находки, сделанные во время раскопок. И о том, что такое жреческая служба, Си-Монту тоже понятия не имеет. Он, Хаэмуас, не совершает ничего дурного. А что касается этой женщины… Он вошел в столовую в доме своего брата, и Бен-Анат встретила его ласковой улыбкой. Хаэмуаса усадили за маленький столик, приготовленный специально для него. Что же касается женщины, он твердо решил ее найти; ведь и брат сказал, что так и будет. Похоть это или что иное, незнакомка пробудила в нем чувства, никогда не испытанные прежде, и теперь он полон решимости во всем разобраться до конца. Рассказывать об этом Нубнофрет он не собирается. Ей не понять. А боги? Наконец Хаэмуас окончательно сдался, подчинившись приятному действию вина. Если бы боги хотели наказать его или дать знать, что его раскопки и изыскания противны их воле, они давно бы уже это сделали. Ведь разве он не друг богам? Он вновь наполнил свою чашу и занялся великолепным обедом, приготовленным искусными поварами Бен-Анат. Звучала арфа, и Хаэмуас почувствовал, что впервые за много месяцев от души радуется жизни, радуется самому себе.

На следующее утро он проснулся поздно и обнаружил, что находится в комнате для гостей в доме своего брата Си-Монту. Прошедший вечер он помнил плохо. Слуга, предоставленный в распоряжение Хаэмуаса, который должен был помочь ему умыться, одеться и позавтракать, сообщил, что к Нубнофрет вчера вечером был отправлен посыльный и что о слугах позаботились.

Хаэмуас разыскал Бен-Анат, поблагодарил ее за гостеприимство, собрал своих людей и отправился домой. Си-Монту к этому времени уже ушел работать на виноградниках. «Не помню даже, когда я в последний раз пил так много, – размышлял Хаэмуас, сидя в своей лодке, прислонившись к наружной стенке каюты. – Но вино у Си-Монту на самом деле отличное. Голова не болит, лишь чувствуется непривычная легкость да некоторая потеря координации».

И вдруг он вспомнил. Это было на пиру во дворце отца, когда к нему обратился незнакомец с таинственным свитком. Странная встреча. Его мысли текли ровно и спокойно, подобно движениям гребцов, дружно опускавших весла в текучую воду, поднимая мелкие брызги, сверкавшие в лучах солнца. «Я потерял свиток. Как жаль! Я чувствую себя виноватым за эту оплошность. Что же, делать нечего, все в прошлом. А впредь не следует так много пить».

Неспешно размышляя обо всем этом, он не сводил глаз с берега. Вскоре река круто свернула к западу, и показались имения знати. Но сегодня его душевный покой не потревожило алое платье, и неподвижная фигура Амека твердо стояла на носу лодки. Хаэмуас и сам не знал, какое чувство главенствует в его душе – желание увидеть ее или страх оттого, что она вновь явится ему каким-то непостижимым образом и тогда он утратит волю и самообладание, свойственные цивилизованному человеку. Но вот показался и его причал, несущий вахту стражник из отряда Амека, и Хаэмуас понял, что избавлен от очередной встречи.

Едва сойдя на берег, Хаэмуас тотчас же отправился на поиски жены. Нубнофрет в своих покоях диктовала письмо одной подруге при дворе. Хаэмуас вошел, она подняла голову и улыбнулась, глядя на него.

– Что, дорогой брат, хорошо провел время? – спросила она. – Вид у тебя отдохнувший.

– Да, приятно, – признался Хаэмуас, легким кивком головы ответив на поклон писца, писавшего под диктовку Нубнофрет. – Я не собирался там ночевать, Нубнофрет. Приношу свои извинения, если нарушил заведенный домашний порядок.

– Нет, не нарушил. – Она поднялась и подошла к нему, нежно проведя острым ноготком по щеке и целуя его обнаженную грудь. Губы у нее были мягкими, и Хаэмуас не уловил и тени упрека ни в словах жены, ни в ее мягком взгляде. Слуги любили посплетничать, и сейчас, наверное, они уже смакуют историю о том, как Хаэмуас, необъяснимым образом потеряв голову, вдруг набросился на Амека с кулаками. Однако, надо отдать должное Нубнофрет, благодаря ее стараниям они не выносили за порог семейные дела, не болтали о них со слугами из других домов. И Хаэмуасу впервые пришла в голову мысль, что Нубнофрет, может быть, прислушивается к тому, о чем нашептывает ей Вернуро. Его охватило отчаяние. «Мои похождения не могут долго оставаться тайной для домашних, – думал он, улыбаясь жене. – Ах, как тяжел, как утомителен обман!»

Из Дельты не поступало никаких новостей, так, во всяком случае, сообщил мне Пенбу, – продолжала тем временем Нубнофрет, – не приезжали никакие нежданные гости. Не забудь, однако, что не позднее чем через неделю нас навестит Мей по дороге домой из каменоломен Ассуана. А теперь, Хаэмуас, прошу меня простить. Я должна закончить письмо. Сегодня у меня еще много дел. – Ее сияющие черные глаза молча сообщили ему, что она постарается покончить с делами как можно быстрее, чтобы потом быть в полном его распоряжении. А Хаэмуас совсем позабыл про верховного архитектора своего отца. Сердце у него упало. В другое время он был бы счастлив принять у себя дома столь выдающегося и образованного гостя, но теперь ему хотелось лишь одного – чтобы и отец, и братья, и все государственные чиновники исчезли без следа, а он мог бы посвятить свои мысли… Хаэмуас резко обернулся к жене.

– Дай мне знать, когда освободишься, – ответил он. – Пойдем поплаваем.

Скрывшись у себя в кабинете, Хаэмуас увидел на столе подготовленную Гори аккуратную стопку вчерашних находок. Хаэмуас быстро принялся за работу. «Хватит бездельничать, – думал он. – Чем быстрее я просмотрю эти документы, тем скорее смогу закрыть и опечатать гробницу. Я растратил впустую слишком много времени и сил, которые следовало бы употребить на работу моих архитекторов». Прежде чем приняться за дело, он позвал Иба.

– Надо возобновить поиски, – приказал он. – Не важно, какие усилия от нас потребуются, я все равно должен найти эту женщину.