"Искушение фараона" - читать интересную книгу автора (Гейдж Паулина)

ГЛАВА 3

Уже наступал вечер, когда Хаэмуас осмотрел отца и, не обнаружив в его состоянии сколько-нибудь существенных изменений, прописал ему безобидный эликсир. Хаэмуас и сам чувствовал усталость, вызванную не столько физическими нагрузками, сколько напряженными переговорами. Он был астрологом и поэтому в начале каждого месяца составлял гороскоп для себя и для всей своей семьи. И если верить этому гороскопу, последняя треть сегодняшнего дня была наделена особым значением – она могла принести ему либо огромную удачу, либо, наоборот, большое несчастье, в зависимости от того, как поступит сам Хаэмуас. Двусмысленность этого предсказания вызывала досаду, и, направляясь в свои покои, чтобы отдохнуть перед обедом, Хаэмуас не мог думать ни о чем ином. Пышные празднества, которые фараон устраивал у себя во дворце, часто доставляли царевичу подлинную радость. Сюда неизменно приглашались гости со всех концов света, были здесь и его коллеги-ученые, врачеватели и чародеи – подходящая компания для бесед и споров. Но нынче вечером за любым, даже за самым случайным, малозначительным разговором он не сможет забыть о странном предсказании гороскопа.

В его покоях никого не было. Хаэмуас не стал звать Касу, чтобы раздеться. Он сам сбросил с себя одежду, с жадностью выпил воды из большого кувшина, всегда стоявшего наготове в просторном зале, и с чувством явного облегчения опустился на ложе.

Зашло солнце, и через час в огромном зале, отведенном Рамзесом для приемов, уже объявляли о приходе Хаэмуаса, Нубнофрет и Гори. Они вошли, сопровождаемые свитой.

Когда верховный глашатай стукнул посохом по полу, все разговоры прекратились, гости молчали, с почтением выслушивая все титулы Хаэмуаса, но когда они с семьей уже входили в зал, гомон поднялся снова, и Хаэмуасу казалось, будто он плывет в волнах людского моря.

Сотни гостей в ярких одеждах стояли небольшими группками или прогуливались по залу, держа в руках чаши с вином; они беседовали и смеялись; мощная волна их голосов шумным эхом отдавалась от расписанных колонн и потолка, разукрашенного мелкой россыпью серебряных звезд.

К ним подошла девочка-рабыня, совершенно нагая, лишь ее талия была перехвачена бело-синей лентой. Она поклонилась и возложила им на головы гирлянды из розовых лотосов и синих васильков. Другая рабыня поднесла восковые палочки, уснащенные благовониями, которые полагалось прикреплять к парику. Хаэмуас послушно склонил голову, чувствуя, как мягкие ручки касаются его головы, повязывая ленту. При этом не переставал всматриваться в толпу гостей.

К ним приближалась Бинт-Анат. Длинный алый наряд в мелкую складку плотно облегал фигуру, летящая накидка не скрывала изящных плеч, а длинные черные пряди ее парика уже блестели от подтеков тающего воска. Девушка-рабыня отошла, и Хаэмуас склонился перед Верховной женой правителя Египта.

– Приветствую тебя, брат, – весело произнесла Бинт-Анат. – Я бы с удовольствием побеседовала с тобой, но прежде мне надо поболтать с Нубнофрет. Я так давно ее не видела. Прошу меня простить.

Подобно богине, подобно самой Хатхор, она легко двигалась в ореоле почтения и благоговения, охватывавшего всех, кто ее видел; рядом всегда высились два дюжих шарданца-телохранителя, а следом за ней шествовала изысканно убранная свита.

– С каждым разом, Бинт-Анат, ты становишься все красивее и красивее, – серьезно произнес Хаэмуас. – Конечно, я прощаю тебя. Но тогда ты должна написать мне письмо.

Улыбнувшись ему ослепительной улыбкой, она повернулась к Нубнофрет. Сопровождавшие ее дамы прекратили веселую болтовню. Они теперь бросали робкие взгляды на Гори, отворачивались затем только, чтобы через мгновение снова посмотреть в его сторону, еще раз увидеть его прекрасное лицо и загорелое сильное тело. Он дружески улыбался, глядя на них, и Хаэмуас, перехватив взгляд Антефа, подмигнул ему. Самая смелая из дам подошла к ним и, поклонившись Хаэмуасу, обратилась прямо к Гори.

– Возможно, царевич, тебе потребуется пара, чтобы пройти в обеденный зал, ведь ты всего два дня в Пи-Рамзесе и еще не приобрел здесь друзей, – начала она. – Меня зовут Неферткай, я – дочь Мея, царского архитектора. Я буду рада составить тебе компанию во время обеда, а потом, если пожелаешь, я могла бы для тебя спеть.

Хаэмуас с интересом наблюдал, как озадаченное недоверие, поначалу охватившее Гори, медленно сменяется интересом, стоило только ему рассмотреть высокую грудь Неферт-кай, ее стройную талию, обтянутую желтым облегающим платьем, ее глаза с поволокой, обведенные сурьмой, и выразительный влажный рот. Гори склонил голову.

– Поскольку ты дочь Мея, значит, можешь среди прочих избранных наслаждаться изысканным обществом в самом первом ряду от царского возвышения, – сказал он. – Так отведи и меня туда, Неферт-кай, и я буду рад отобедать в твоем обществе, как только объявят о прибытии фараона. Я страшно голоден.

И они ушли, ловко лавируя среди толпы. Хаэмуас смотрел им вслед. Антеф скромно растворился среди гостей, но Хаэмуас знал, что хотя Гори может весело провести время за обедом в компании девушки, может с ней изрядно выпить, целоваться, говорить комплименты, а может быть, и перейдет к более страстным ласкам в тиши и уединении садов, раскинувшихся вокруг дворца, к ночи он все равно будет бесцельно бродить вдоль реки или же вернется в свою комнату в компании верного Антефа.

Хаэмуас знал, что мужчины не интересуют его сына, хотя не раз бывало, что некоторые из них начинали испытывать к нему сексуальное влечение. Гори нравились молодые девушки, что так за ним и увивались, но его чувств по-настоящему пока не затронула ни одна из них, а значит, и тело его тоже не принадлежало никому. Для Гори душа и тело были нераздельны.

На мгновение Хаэмуаса охватило сочувствие и жалость к смелой дочке Мея, потом он направился к своему столу на царском возвышении, где уже начали собираться ближайшие родственники Рамзеса. Усаживаясь поудобнее на подушках, он обменялся парой прохладных любезностей со своим братом, принцем крови Рамзесом, уже всецело поглощенным содержимым винной чаши, а также с его Второй женой и царицей Мериет-Амон. В это время верховный глашатай трижды с силой ударил посохом об пол, и гул сотен голосов быстро стих.

– Великий правитель Фив, Сын Сета, Сын Амона, Сын Птаха-Татенена, Животворец обеих земель, Могущественная сила, Доблестный воин, Победитель злостных азиатов… – монотонно звучал голос глашатая, и при этих словах Хаэмуас мрачно усмехнулся. – … Повелитель празднеств, Царь всех царей, Великий Бык… – Хаэмуас перестал слушать. Все присутствующие в зале уткнулись лбами в пол, а сам он уперся головой в подушки, на которых только что сидел.

Наконец глашатай замолчал. Хаэмуас слышал, как у самого уха прошелестели сандалии отца, затем раздались более легкие шаги – это шла сестра. Изящно выгнувшись, Бинт-Атан со вздохом уселась на место, а Рамзес повелел гостям подняться с пола. Хаэмуас опять уселся на свои подушки и придвинул поближе маленький столик для угощений.

Фараон прошествовал следом за своей женой-дочерью. Его ослепительный головной убор в бело-синюю полоску венчали золотая кобра и гриф, глаза были подведены черной краской, веки блестели яркой зеленью. На каждом пальце мерцали кольца, на впалой груди позвякивали кресты-анки и изображения Ока Гора.

– Я уже принял твое снадобье, Хаэмуас, – сказал фараон. – На вкус отвратительное, и пользы от него, кажется, никакой, разве что аппетит разыгрался.

У основания царского помоста хранитель устанавливал в специальные подставки символы божественной царской власти – крюк, цеп и кривую саблю, а толпу гостей от помоста царской семьи отделял целый отряд стражников-шарданцев. По знаку Ашахебседа, скромно стоявшего у царского стола, из своих укрытий стали появляться слуги, нагруженные блюдами с кушаньями, и изысканные ароматы яств быстро заглушили запахи воска, цветов и благовоний. Ашахебсед прислуживал Рамзесу.

– От всех, кто тебя окружает, включая и меня, ты ожидаешь быстрых чудес, – произнес Хаэмуас с теплотой. – Дай время, отец, чтобы лекарство подействовало. И неплохо было бы пораньше лечь спать.

Ашахебсед снимал пробы с кушаний. Рамзес с нетерпением наблюдал за ним.

– Я и в постели постоянно занят, – сказал он лукаво. – От женщин нет ни минуты покоя, Хаэмуас. Их так много, и все требуют удовлетворения! И что я должен делать?

– Не набирай себе так много, – со смехом произнесла Бинт-Анат. – Прислушайся к Сути, когда он пытается сообщить, сколько золота из царской казны ежедневно расходуется на содержание твоих гаремов. И тогда, возможно, ты предпочтешь воздерживаться от новых соглашений и брачных договоров.

– Хм-м, – только и произнес фараон. Он с аппетитом приступил к еде, сохраняя при этом изящество движений.

Прислужник за столом Хаэмуаса наполнил и его тарелку, и царевич отдал должное мастерству и таланту отцовских поваров. Он увидел, что совсем рядом с царским возвышением сидит Нубнофрет в компании нескольких подруг из числа знати, а невдалеке – Гори и Неферт-кай. Гори ужинал, а девушка скрестила обе руки на его обнаженном плече и терлась лицом о его ухо. Хаэмуас с грустью подумал о своей Шеритре. Чем-то она сейчас занята? Молится, а может быть, прогуливается по саду при свете факелов в компании верной Бакмут? Или, может быть, сидит у себя в комнате, подтянув колени к подбородку, и думает о нем? Задает себе вопрос, чем он занят в эту минуту? Упрекает себя за излишнюю застенчивость, за то, что не смогла заставить себя окунуться в водоворот жизни? Хорошо было бы видеть ее здесь, чтобы глазки у нее блестели от вина и веселья, пальчики обхватили бы плечо какого-нибудь молодого вельможи, а губы прижимались к его уху. Фараон опять высказывал в его адрес какие-то замечания. Его брат Рамзес, склонившись над тарелкой, фальшиво насвистывал себе под нос веселую мелодию. Хаэмуас всей душой отдался развлечениям вечера.

Через несколько часов, насытившись фаршированным гусем, салатом из огурцов и всевозможными сладостями, слегка опьяненный, Хаэмуас стоял у северных дверей в компании своего друга Веннуфера, верховного жреца Осириса из Абидоса. Шум в зале не стихал. Голоса гостей звучали более раскованно и громко по мере того, как опустошались кувшины с вином и начинались развлечения. Тут и там слышались восклицания, обрывки песен – так гости выражали свое одобрение и восторг, глядя на трюки пожирателей огня, жонглеров и акробатов, на изящных обнаженных танцовщиц с волосами, спадающими до земли. Их блестящие от пота бедра манили немым призывом, золотые цимбалы в руках выбивали завораживающий ритм.

Хаэмуас и Веннуфер нашли относительно тихое место, где можно было побеседовать без помех. Сквозь приоткрытые двери из сада сюда долетал приятный ночной ветерок. Фараон к этому времени уже покинул праздник. Гори нигде не было видно, и Нубнофрет чуть раньше предупредила Хаэмуаса, что оставшуюся часть вечера она проведет в компании Бинт-Анат в ее апартаментах. Он машинально поцеловал жену и тотчас же вернулся к столь интересному для него разговору с Веннуфером – они беседовали об истинном происхождении праздника «хеб-сед», и царящие вокруг шум и гвалт огромного сборища людей их совершенно не беспокоили.

Хаэмуас был всецело поглощен изложением оппоненту своей точки зрения, его лицо оказалось вплотную придвинуто к Веннуферу, рука с чашей чуть отведена в сторону, чтобы раб мог без труда подливать ему вина, как вдруг внезапно он почувствовал на коже чье-то прикосновение. Сначала он не обратил внимания, решив, что кто-то по ошибке просто случайно задел его, но прикосновение повторилось. Он обернулся, раздраженный.

Перед ним стоял какой-то старик, изо всех сил стараясь сдержать кашель. Именно такой кашель, как было известно Хаэмуасу, характерен для больных, страдающих от хронических болезней легких. Старик стоял чуть согнувшись, а его рука, которая только что отвлекла Хаэмуаса от беседы, уже сжимала амулет Тота, висевший на его сморщенной груди. Этот амулет был его единственным украшением. На выбритой голове старика не было головного убора, босыми были и выкрашенные желтой краской ноги. Несколько нездоровое, одутловатое лицо, плотно сжатые губы – его внешность могла бы произвести отталкивающее впечатление, если бы не глаза. Яркие и живые, они были устремлены на Хаэмуаса. Над широкой полосой ткани – старомодной юбкой, доходящей до середины бедра, – складками нависал живот, за поясом торчал какой-то свиток.

Хаэмуас взглянул на старика с нетерпением, которое быстро сменилось изумлением. Эти глаза он уже где-то видел. Перед ним – жрец? Они встречались в Оне или в Мемфисе? Тогда почему он так бедно одет? Выглядит точно крестьянин. Или перед ним – кто-то из слуг, которых не допускают прислуживать господам лично, и они редко попадаются на глаза? Но что в таком случае он делает в Пи-Рамзесе и, вообще, почему его отпустили из дома и как он пробрался сюда? «Если это действительно так и передо мной слуга, которого я не знаю в лицо, надо поговорить с Нубнофрет о том, что пора бы ему отойти от дел. У бедняги такой вид, словно одной ногой он уже стоит в зале Последнего Суда». Хаэмуас подавил внезапный порыв обнять незнакомца за плечи, потом вдруг его охватила ледяная дрожь, очень схожая с отвращением. Веннуфер, видя, что его собеседник утратил всякий интерес к разговору, замолчал и стоял, потягивая вино, всматриваясь в пеструю толпу гостей и не обращая ни малейшего внимания на просителя, – а у Хаэмуаса не было никаких сомнений, что этот человек собирается о чем-то его попросить. Наверное, о каком-нибудь снадобье, решил он.

Под твердым взглядом незнакомца опьянение Хаэмуаса улетучивалось. Он стоял, не в силах отвести взгляд, и постепенно в глубине этих глаз он стал различать нечто ужасное, тщательно скрываемый глубокий страх.

– Царевич Хаэмуас? – наконец заговорил незнакомец. Вопрос этот, подумал Хаэмуас, был не более чем формальность. Он заставил себя кивнуть.

– Я не могу сейчас осмотреть тебя и назначить лечение, – проговорил он, сам удивляясь тому, что говорит шепотом. – Обратись к моему глашатаю и договорись о времени, когда я тебя приму.

– Мне не нужно никакого лечения, царевич, – ответил незнакомец. – Я умираю, и у меня осталось мало времени. Я пришел просить тебя об одном одолжении.

Одолжении? Хаэмуас видел, что его полные губы дрожат.

– Так проси, – сказал он.

– Это очень важный вопрос, – продолжал старик. – Прошу тебя, отнесись к нему со всей серьезностью. Речь идет о судьбе моей ка.

Значит, дело касается волшебства. Хаэмуас расслабился. Старик хочет, чтобы над ним прочли или записали для него какое-нибудь заклинание. Однако едва только он подумал об этом, как незнакомец покачал головой.

– Нет, царевич, – произнес он хриплым голосом, – меня волнует вот что. – Опустив глаза, он стал что-то вытаскивать из-за пояса – какой-то свиток. На лысой голове блестели отсветы пламени. Старик осторожно протянул свиток Хаэмуасу. Царевич, заинтригованный и заинтересованный, привычным движением взял папирус и повертел в руках.

Папирус был, несомненно, очень старым. Ощущая под пальцами его хрупкость, Хаэмуас не мог сдержать дрожь. Свиток небольшой, папирус свернут всего три раза, но Хаэмуасу он почему-то казался слишком тяжелым.

Вокруг бушевал праздник. Музыканты что было сил били в барабаны, раздавались громкие звуки арфы и лютни, их гармоничные ритмы разносились по залу, отражаясь от каменных плит пола. Пирующие танцевали, повсюду слышались громкие выкрики. И только вокруг них двоих, тех, на кого снаружи падали темные тени, казалось, воцарилась сама вечность.

– Что это? – спросил Хаэмуас.

Старик опять закашлялся.

– Эта вещь несет в себе опасность, царевич, – сказал он. – Опасность для моей ка, опасность и для тебя. Ты любишь мудрость, ты – великий и уважаемый человек, преданный Тоту, богу мудрости и знания. Я прошу тебя сделать то, что я в своей глупости и невежестве выполнить не в силах. – Глаза старика потемнели, и Хаэмуас читал в них отчаянную мольбу и невыносимое страдание. – Мое время истекает, – продолжал старик. – Прошу тебя, уничтожь свиток, сделай это вместо меня, и в ином мире я паду ниц перед могущественным Тотом, стану тысячи и тысячи раз молить его даровать тебе многие и многие тысячи лет. Прошу тебя, Хаэмуас! Сожги свиток! Сожги ради себя и ради меня! Больше я ничего не могу сказать.

Хаэмуас перевел взгляд с его искаженного мукой лица на свернутый папирус, который держал в руках. Когда он снова поднял глаза, старика уже не было. Охваченный одновременно и легкой досадой, и странным волнением, он стал глазами искать в толпе этого человека, но нигде не видел ни лысого, покрытого старческими пятнами черепа, ни впалой груди. К нему подошел Веннуфер.

– Что ты здесь делаешь, Хаэмуас? – спросил он с легким раздражением в голосе. – Или ты слишком пьян, чтобы продолжать нормальный человеческий разговор?

Но Хаэмуас только пробормотал в ответ какие-то невнятные извинения и поспешил прочь, на улицу, мимо недоумевающих стражей, дежуривших у дверей, на мягкую и влажную от росы лужайку, окутанную ночной тьмой.

Шум праздника постепенно стихал у него за спиной, и вскоре он оказался в полной тишине. Он шел по серевшей во тьме дорожке, идущей вдоль северной стены дворца. Это был самый короткий путь в его личные покои. Хаэмуас осторожно сжимал в руке свиток, опасаясь, как бы папирус не раскрошился.

«Какая все это ерунда, – размышлял он на ходу. – Старик чувствует приближение смерти и хочет напоследок хоть на несколько минут ощутить собственную важность и значительность. Эту дурацкую игру он затеял со мной потому только, что я, хотя и царской крови, всегда открыт для разговоров с любым. В этом свитке наверняка перечислены имена его слуг да сколько им платят. Пошутить решил? Может быть, это проделки Гори? Нет. Тогда Веннуфера? Разумеется нет. Или это мой отец решил таким способом испытать меня?» Несколько мгновений, вглядываясь в смутно различимую дорожку, Хаэмуас обдумывал такую возможность. У Рамзеса была привычка проверять лояльность и верность своих подданных самым неожиданным способом и в любое, угодное для него время. Это началось с тех пор, как передовые отряды его армии потерпели сокрушительное поражение при Кадеше. Хаэмуас, однако, ни разу еще не подвергался подобным испытаниям. Как и никто другой из царской семьи.

«Но откуда нам знать? – размышлял Хаэмуас, сворачивая за угол, туда, где ярко горела дюжина факелов, освещая подход к восточным воротам дворца. – Может быть, он испытывает нас все время, но, успешно миновав все ловушки, мы остаемся в полном неведении относительно истинного механизма этой тонкой игры? Но если нынче на мою долю выпало испытание, то в чем меня испытывают? И с какой целью? Должен ли я предать свиток огню не читая, доказав тем самым верность своему господину, которая превосходит мою любовь к новым знаниям? А если сначала прочитать, а потом избавиться от него? Никто и не узнает, что сперва я разворачивал свиток. – Хаэмуас быстро оглянулся, но вокруг в полном безмолвии простирались благоухающие сады, погруженные в ночную тьму, да на фоне стены неясными пятнами выделялись темные кусты. Неподвижные деревья, раскинувшие свои черные руки, стояли непроницаемой стеной. – Нет, что за глупость, – подумал Хаэмуас. – Отец не стал бы выслеживать меня. Это просто смешно. Но тогда… Что это?»

Он уже подошел совсем близко к первому факелу, вдруг его шаги замедлились. Хаэмуас остановился. Он стоял прямо под огнем. Стоит лишь поднять руку, и он коснется мерцающих оранжевых язычков, что пляшут в ночной тьме. Осторожно держа свиток кончиками пальцев, Хаэмуас поднес его к свету, охваченный странной надеждой, что ему удастся прочесть содержание, не разворачивая папирус, но свиток, конечно же, не сделался прозрачным, а лишь слегка посветлел в свете факела. «Это безумие, – размышлял Хаэмуас. – Вся эта история отдает сумасшествием». Кожей лица, охваченной дрожью рукой он ощущал тепло огня. Папирус начал чуть темнеть, и Хаэмуас чувствовал пальцами, как он съеживается и морщится в руке. «Свиток очень старый, – думал Хаэмуас. – Существует вероятность, что он на самом деле представляет определенную ценность». Он поспешно отдернул руку от пламени факела и стал разглядывать папирус. Один уголок обгорел, и Хаэмуас заметил, что маленький клочок папируса оторвался и медленно спланировал на землю.

Чрезвычайная удача или ужасное несчастье, в зависимости от моих действий, – тихо произнес он, вспомнив предсказание гороскопа. Но какое именно действие – сжечь свиток или оставить себе – принесет ему удачу и счастье? Потому что теперь он точно знал, что в гороскопе говорилось именно об этом событии, об этом свитке, и какой бы путь он сейчас ни избрал, последствия будут иметь для него первостепенную важность.

Долгое время Хаэмуас стоял в нерешительности, вспоминая старика, его молящие глаза, его слова, волнение. Хаэмуасу хотелось поскорее освободиться, сбросить этот груз, навязанный ему помимо воли. В то же время он пытался уверить себя, что его нынешнее состояние объясняется в первую очередь воздействием вина да поздним часом, пытался утвердиться во мнении, что напрасно старается усмотреть некий зловещий смысл, судьбоносную важность в эпизоде совершенно бессмысленном. С тихим стоном он спрятал свиток среди многочисленных складок своего наряда и медленно двинулся через круг света в широкую полосу темной тени и дальше, туда, где у входа во дворец стояли двое стражников. Поприветствовав воинов, несущих вахту, Хаэмуас прошел в покои, отведенные во дворце для его семьи. Навстречу ему поспешили Иб и Каса.

– Где ты пропадал, царевич? – спросил Иб. На лице у него было написано нетерпение и одновременно облегчение. – Вот ты беседуешь с верховным жрецом – а в следующую минуту тебя и след простыл. Амек сразу же бросился тебя искать, и вероятно, он все еще продолжает поиски. Ты делаешь нашу работу очень трудной.

– Иб, я не узник у своих слуг, – раздраженно проговорил Хаэмуас. – Я прошел через сады и вошел во дворец через восточные ворота. И мне кажется, это дело телохранителей – следить за тем, куда я направляюсь. – «Что на самом деле не совсем верно», – подумал он. Иб вспыхнул, а Хаэмуаса внезапно охватила такая сильная усталость, что он едва мог устоять на ногах. – Каса, принеси горячей воды, чтобы смыть краску с рук и ног, – приказал он. – И прошу тебя, поторопись. Я хочу лечь спать. Здесь больше никого нет? – Каса поклонился и вышел, вместо него ответил Иб:

– Ее высочество еще не возвращалась, царевич Гори тоже. И из их свиты никого нет.

«Мне мягко дают понять, что я не прав, – думал Хаэмуас, улыбаясь самому себе. – И правильно делают». Жестом примирения он положил руку Ибу на плечо.

– Спасибо, Иб, – сказал он. – Ты можешь идти. Поклонившись, слуга удалился, а Хаэмуас направился к себе в опочивальню.

Во всех четырех углах комнаты в вазах стояли свежие цветы. Горели две лампы: одна на высокой золотой подставке посреди комнаты, другая – у изголовья его ложа, с которого уже предусмотрительно были сдернуты покрывала. Здесь царил дух тишины, ничем не потревоженного покоя. Со вздохом Хаэмуас опустился в кресло и проверил, на месте ли свиток. На поясе его не оказалось. Он перебрал все складки одежды, посмотрел на полу, но свитка нигде не было. Постучав, вошел Каса, за ним следовал мальчик с кувшином горячей воды, от которой поднимался густой пар. Хаэмуас поднялся им навстречу.

– Вы не видели свитка на полу у двери или в большом зале? – спросил он.

Юноша, не поднимая глаз, покачал головой, поспешно поставил кувшин на специальную полку и вышел из комнаты. Каса тоже отрицательно покачал головой.

– Нет, царевич, – сказал он.

– Ну так поди и поищи, – приказал Хаэмуас. Усталости у него как не бывало. – Смотри внимательнее.

Его слуга вернулся через несколько минут.

– Свитка нигде не видно.

Хаэмуас уже надевал на ноги сандалии, которые только что снял.

– Пойдем со мной, – сказал он и бросился назад в большой зал, внимательно осматривая каждую плитку пола. И в самом деле, ничего. В сопровождении Касы он вышел из своих комнат, со всем возможным тщанием обследовал соседние помещения, но в тусклых лучах догорающих факелов мерцающие во тьме покои фараона лежали перед ним совершенно пустые.

Хаэмуас вышел на дорожку в саду. Те же двое стражников дремали, опершись на копья. При звуке шагов оба встрепенулись и вытянулись.

– Вы не заметили свитка у меня за поясом, когда я входил во дворец? – спросил он.

Стражники ответили отрицательно.

– Но может быть, вы не заметили? – настаивал он. – Вы уверены?

Заговорил один из воинов, тот, что был выше ростом.

– Царевич, нас специально обучают наблюдательности, – сказал он. – Ни один человек не может ступить во дворец, если при нем есть какие-нибудь подозрительные предметы. Конечно же, мы не можем ни в чем заподозрить тебя, но мы по привычке внимательно осматриваем каждого входящего, и заверяю, когда ты проходил, а мы приветствовали тебя, никакого свитка у тебя не было.

«И это правда, – подумал Хаэмуас с досадой. – У шарданцев зоркий глаз, и они остановят всякого, если заподозрят, что у входящего спрятано оружие».

Кивнув стражникам в знак благодарности, он вынул из подставки факел и, согнувшись, тщательнейшим образом обследовал каждый дюйм, пройденный им недавно, – от дворцовых садов до самых ворот. Он ничего не нашел. Встав на колени, он принялся искать на каменных плитах маленький обгоревший клочок папируса, но и его нигде не было видно. Ругаясь вполголоса, он внимательно обследовал траву по обе стороны от дорожки, аккуратно раздвигая зеленые стебли. Каса наблюдал за его действиями с явным недоумением. Поиски не принесли результата.

В конце концов Хаэмуас вернулся к себе. Сердце его стучало.

– Разбуди Рамоза, – приказал он Касе. – Пусть немедленно явится ко мне.

Каса открыл было рот, чтобы возразить, но ничего не сказал и быстро вышел.

Хаэмуас мерил шагами комнату. «Это невозможно, – думал он. – Я никого не встретил на своем пути. Я засунул свиток за пояс, сделал пять шагов до двери и прошел прямо к себе комнату. Так не бывает. – Его начал охватывать страх, но Хаэмуас старался подавить волнение. „В нем таится опасность, – так сказал старик. – Он опасен и мне, и тебе». – Значит, я совершил ошибку? Или все-таки это некое таинственное испытание?» Поднеся руку к груди, Хаэмуас почувствовал, как бешено колотится у него сердце. По спине ручьем стекал пот. Он чувствовал, как влага затекает ему за пояс юбки.

Когда перед ним предстал Рамоз, заспанный и слегка взъерошенный, Хаэмуас бросился к нему почти бегом.

– Я потерял весьма ценный свиток, – сказал он. – Обронил где-то во дворце или в саду. Тому, кто найдет свиток и принесет мне, я дам три золотых слитка. Объяви об этом, глашатай, расскажи всем, кто еще остался во дворце.

В глазах Рамоза не осталось и следа сонливости. Он поклонился, молча выражая, что понимает всю важность возложенной на него миссии, и поспешил исполнять поручение, поправляя на ходу одежду. Не успела закрыться за ним дверь, как в комнату вошла Нубнофрет. Ее появлению предшествовал запах вина и скомканных, раздавленных цветов лотоса.

– Хаэмуас, что здесь происходит? – спросила она. – Рамоз просто налетел на меня, так стремительно он выбегал из твоей комнаты. – Ты что, заболел? – Она подошла ближе и стала пристально всматриваться в его лицо. – Да, вид у тебя нездоровый. О боги, ты бледен как полотно. Сядь, прошу тебя.

Хаэмуас дал усадить себя в кресло. Он чувствовал на лбу прохладную руку жены.

– Хаэмуас, у тебя жар, – объявила она. – Да, я вижу, ты питаешь к Пи-Рамзесу настоящую ненависть, и город платит тебе тем же, потому что его демоны всякий раз насылают на тебя болезни и немочи. Я пошлю за жрецом. Надо, чтобы он прочел заклинание, изгоняющее демонов.

Хаэмуас схватил ее за руку. Лихорадку и в самом деле следовало лечить заклинаниями, поскольку вызывали ее злобные демоны, но он-то прекрасно знал, что свой недуг навлек на себя сам и никакие демоны сейчас не гнездятся в его теле. «Или гнездятся? – внезапно подумал он, ощутив некоторое смущение. – Может быть, решив оставить свиток у себя, я тем самым совершил непоправимую ошибку, которая и дала демонам силы проникнуть в мое тело? И теперь я стал носителем некоей разрушительной и злой силы?» Нубнофрет с выражением недоумения ждала, что он скажет. Он все еще крепко сжимал ее руку в своей. Сильная дрожь сотрясала все его тело.

– Хаэмуас, ты меня пугаешь. – Голос Нубнофрет донесся до него словно издалека. – Прошу тебя, пусти.

Он пришел в себя и сквозь зубы пробормотал какие-то слова извинения. Затем отпустил ее руку. Нубнофрет потерла больное место.

– Каса! – громко позвала она. – Уложи царевича в постель. Посмотри на него!

В комнату вбежал Каса и, бросив быстрый взгляд на Нубнофрет, помог Хаэмуасу подняться с кресла и лечь на ложе.

– Только не надо жреца, – тихо произнес Хаэмуас. Он лежал в постели, дрожа по-прежнему и подтянув колени к подбородку. – Прости меня, Нубнофрет. Ложись спать и не тревожься. Мне просто надо как следует выспаться. Я потерял сегодня один важный свиток, только и всего.

При этих словах Нубнофрет вздохнула с облегчением.

– В таком случае мне все ясно, – произнесла она с упреком. – Другие испытывают такие страдания, если только потеряют любимое дитя, ты же, дорогой брат, можешь обливаться слезами и дрожать над жалким клочком папируса.

– Я знаю, – ответил он, сжимая зубы и стараясь унять дрожь. – Я глупец. Спокойной ночи, Нубнофрет.

– Спокойной ночи, царевич. – И она выплыла из комнаты, не произнеся больше ни слова.

– Царевич, чем еще я могу тебе помочь? – обратился к нему Каса.

Хаэмуас приподнял голову с подушки и пристально посмотрел в полное тревоги лицо своего слуги. Такое напряжение оказалось ему не по силам. На него навалилась невыносимая тяжесть, и веки сами собой, без его воли, опустились.

– Ничего не нужно, – выговорил он шепотом. – Не буди меня рано, Каса.

Слуга поклонился и тихонько вышел. Хаэмуас наконец-то остался один, во всяком случае, он очень на это надеялся. Объяви сейчас Птах о конце света, Хаэмуас не смог бы заставить себя открыть глаза. Все звуки доносились до него издалека, будто с другого конца города, из другого мира. Он мгновенно погрузился в забытье. Так человек, теряющий опору под ногами, быстро сползает по краю темной бездны. Хаэмуасу снился сон.

Стоял полдень, жаркий летний полдень, безжалостная жара обжигала дыхание. От яркого света он почти ослеп. Понуро опустив голову, Хаэмуас шел по дороге, покрытой белой пылью, которая тоже дышала на него отраженным жаром жестокого солнца. Немного впереди шла какая-то женщина. Хаэмуас видел только ее голые лодыжки, чуть припорошенные мельчайшим белым песком – облачка его поднимались при ходьбе, – да ритмично открывались загорелые икры женщины, когда во время движения отлетало в сторону ее алое одеяние.

Некоторое время он, не обращая внимания на бесконечную усталость, на пот, ручьем стекавший ему на глаза, с удовольствием наблюдал за ее ритмичными движениями, смотрел, как поочередно напрягаются и расслабляются мышцы, как пальцы ног сгибаются, распрямляются и вновь погружаются в мягкий песок, рассеивая вокруг тусклые облачка. Вскоре, однако, ему захотелось посмотреть этой женщине в лицо. Хаэмуас попытался поднять голову, но ему это не удалось. Он приложил огромное усилие, напряг шею, стараясь заставить ее распрямиться, а голову – подняться. Но взгляд его все равно оставался прикован к дороге, монотонно скользившей вперед под легкой поступью незнакомой женщины.

Хаэмуасу хотелось, чтобы женщина остановилась. Он уже задыхался от жары, да и усталость одолевала все сильнее. Он позвал ее, но слова слетели с губ беззвучным дуновением раскаленного воздуха. «Стой! – в отчаянии молил он мысленно. – Прошу тебя, остановись!» Но женщина по-прежнему продолжала свой путь. Хаэмуасом овладела некая гипнотическая завороженность. Ему смутно казалось, что по краям дороги должна расти зеленая трава, там стоят деревья, отбрасывающие живительную тень, за которую он отдал бы сейчас все на свете, но его попытка свернуть с пути не принесла успеха – он по-прежнему все шагал и шагал вперед, как зачарованный следуя за уверенной поступью женщины, не замечавшей его.

Наконец, с первым неясным светом зари и ранним щебетанием птиц, Хаэмуас проснулся. В комнате царил полумрак. Было тихо. Ночная лампа давно погасла, и он чувствовал слабый запах прогоревшего фитиля, смешивающийся с испарениями своего тела. Он все еще дрожал, не в силах освободиться от кошмара. Простыни были влажными от пота. «Такие сны снятся в лихорадку, – размышлял Хаэмуас, пытаясь приподняться на постели. – В этом все дело». Он посмотрел на ночной столик, на свою кровать, ощупал руками лицо – словно еще раз желая убедиться, что теперь его окружает обычная реальность, жизнь, строящаяся по законам разума и материи. Вдруг он ощутил сильнейшее возбуждение, его охватило чувственное желание такой силы, какого он не помнил уже многие годы.

Хаэмуас некоторое время лежал неподвижно, стараясь восстановить дыхание, успокоить разум. Потом он тихо позвал Касу и приказал приготовить утреннюю ванну и подать завтрак. Дворец уже начинал постепенно просыпаться, но сюда доносились лишь отдаленные звуки. В покоях Хаэмуаса всегда было тише, чем в других частях Пи-Рамзеса.

Каса завязывал сандалии на ногах Хаэмуаса, когда появился Рамоз. Сердце у Хаэмуаса затрепетало, и он приказал глашатаю говорить. Но Рамозу нечего было сказать своему господину.

– Помощники сообщают, царевич, что никто из тех, кого они опросили, не видел свитка и ничего о нем не слышал, – признался он. – Все же мы продолжаем поиски и всем сообщаем об обещанной тобой награде. Мне очень жаль.

Ты не виноват, Рамоз. – Хаэмуас встал и сделал знак рукой – глашатай может идти. Он послал за Амеком. Дожидаясь, пока придет телохранитель, Хаэмуас не мог удержаться от того, чтобы еще раз обыскать и свою опочивальню, и приемную, и зал, ведущий в его личные покои, но все усилия оказались напрасными. Вскоре его уже приветствовал Амек.

– Приготовь мне носилки, – приказал Хаэмуас. – Нынче утром я отправляюсь в храм бога Ра, чтобы вместе с другими жрецами вознести молитвы. – Он и сам не знал, что скажет именно эти слова, как не знал, откуда взялось это непреодолимое желание поехать в храм, вдохнуть аромат ладана, ощутить атмосферу власти и покоя. И все же Хаэмуас остро чувствовал, что, отказавшись от своего намерения, он немедленно об этом пожалеет.

Оставшиеся дни, проведенные в Пи-Рамзесе, были посвящены встречам и беседам с правителями северных и южных земель, с иностранными посланниками, с настоятелями храмов и с отцом. Хаэмуас еще раз навестил мать. Однажды днем в сопровождении надежной охраны он отправился побродить по пестрым городским базарам в поисках подходящего подарка для Шеритры. Съездил поохотиться на болотах в компании хеттского посланника, и оперение незадачливых уток, сбитых хеттом с помощью палки, не шло ни в какое сравнение с роскошным убором из перьев у него на голове.

Нубнофрет, конечно же, позабыла о своем недовольстве. Хаэмуас редко видел ее и Гори, пока наконец не настал день, когда им пора было возвращаться домой в Мемфис. Сам он, казалось, полностью оправился от приступа непонятной болезни, одолевшей его в тот вечер, когда он потерял свиток. К его вящему огорчению, свитка так и не нашли. Он, впрочем, и не надеялся. Глубоко в его душе зрело твердое убеждение, что здесь не обошлось без вмешательства духов, что по какой-то, понятной лишь им одним причине на мгновение стерлась граница между миром живых и мертвых, и он сам стал именно той точкой, в которой дрогнула разделявшая их стена. Тот старик был или великим чародеем, владеющим тайнами общения с невидимыми силами, – Хаэмуас, однако, в этом сомневался, – или же воплощением некоего духа, а свиток его – не более чем струйка дыма, небесное облачко, растаявшее без следа при первых признаках зари.

Предсказания гороскопа, ясно виденный им обрывок свитка, сморщенный и почерневший от пламени факела, настойчивые мольбы старика – все это Хаэмуас постарался упрятать в самые отдаленные уголки памяти. Теперь он вернется домой, займется планами захоронений священного быка Аписа, продолжит раскопки и изыскания в Саккаре и вновь обретет чувство уверенности в себе и собственной правоты. И лишь сон преследовал его с прежней силой. Он ясно помнил каждую мельчайшую деталь, и долго еще обнаженные женские ноги в песке вызывали в его душе острый приступ внезапной опустошенности и сильнейшего желания.

С семьей они отплыли домой, тяжело нагруженные разными хозяйственными покупками, а также подарками для Шеритры и друзей, оставшихся в Мемфисе. За то время, что они гостили у фараона, река разлилась еще сильнее, совсем разбухла и несла свои воды заметно медленнее. Обратная дорога заняла больше времени, несмотря на попутный ветерок, дувший с севера, поскольку судно двигалось против течения и пришлось налечь на весла.

Хаэмуас, охваченный, как всегда, нетерпением поскорее увидеть недвижный лес пальм на фоне пустыни и пирамид, который всегда служил ему знаком приближения родных мест, сидел под навесом на палубе «Амона-повелителя», всецело поглощенный мыслями о предстоящих делах. Нубнофрет проводила время в уединении, дремала, наложив на лицо слой питательного крема, предохраняющего кожу от сухого воздуха пустыни, или играла в настольные игры с Вернуро. Гори и Антеф разбросали по выжженным солнцем доскам палубы свои новые игрушки и головоломки, предназначавшиеся для потрошения, которые им удалось отыскать на городских рынках. «Не может быть никаких сомнений, – думал Хаэмуас, вслушиваясь в плеск весел и хлопанье навеса на ветру, – что нет во всем Египте семьи, столь же удачливой, счастливой и благословенной, как наша».