"Искушение фараона" - читать интересную книгу автора (Гейдж Паулина)

ГЛАВА 21

Стражники уложили Гори на постель и ушли, а он мгновенно погрузился в тяжелый, навеянный дурманом сон, в котором ему являлась Табуба. Облаченная в ослепительно белые одежды, она сидела в саду в густой тени сикоморы, обнажив одну свою восхитительную грудь. К сморщенному соску грубо слепленным, лишенным губ ртом приникла маленькая восковая кукла, из головы и живота которой торчали медные иголки. Кукла сосала, мерно и ритмично раскачиваясь взад и вперед. «Осталось немного, Гори, дорогой, – нежно ворковала Табуба, – смотри, он почти наелся».

Гори проснулся, его горло сдавил беззвучный, не способный вырваться наружу крик. Охваченный мгновенной паникой, он тотчас ощутил уже знакомую пульсирующую боль в голове и в животе. Он принялся неистово шарить руками по постели, пока постепенно разум не вернулся к нему. Потом он долго лежал неподвижно, стараясь притерпеться к боли, сродниться с ней.

А за стенами его покоев жизнь большого господского дома шла своим чередом. До его слуха доносились звуки шагов, вздохи стражников, что переминались с ноги на ногу прямо за его дверью, откуда-то со стороны сада слышались обрывки музыки, носом он чуял запах пшеничной похлебки. С трудом повернув голову, Гори понял, что, пока он спал, кто-то заходил в комнату и принес ему поесть. На прикроватном столике его поджидала уже остывшая миска с похлебкой, а также тарелка с ломтиками дыни, вымоченными в меду. Рядом лежал ножик для фруктов, его острие ярко блестело в солнечном свете, проникавшем в комнату сквозь высокое окно под самым потолком.

Гори тупо уставился на нож. В голове у него медленно кружились сцены и события минувшей ночи, их призрачный хоровод напоминал скорее дурной сон, но Гори точно знал, что все это – правда. «Отец без колебаний отмел все мои доводы, все то, что я так стремился ему сообщить, – устало размышлял Гори. – Шеритра преданно поддерживает меня, но и она боится и не хочет взглянуть правде в глаза. Она слишком поглощена Хармином, чтобы допустить мысль о том, будто он… будто Табуба… И что мне осталось? Меня не спасет никакое заклинание, а куклу найти нам никак не удается. Я думаю, Шеритра права. Кукла спрятана в доме на восточном берегу. Если бы только мне хватило сил туда добраться…» Нож для фруктов по-прежнему лежал совсем рядом, невинно поблескивая в солнечных лучах. С его острия стекали в тарелку капли меда.

Созерцая блеск металла, Гори вновь погрузился в полудрему. Он не понял, закрылись ли у него глаза, потому что, когда он опять пришел в себя, взгляд его по-прежнему был устремлен на маленький фруктовый ножик. Боль только усилилась. Ему казалось, что какая-то дикая кошка острыми зубами вгрызается в его внутренности. Никто к нему не приходил. «Никому я не нужен, никто не зайдет, чтобы посмотреть, как тут я, – думал он в приступе жалости к самому себе. – Ни одного слуги, кто мог бы искупать и успокоить меня, ни одного лекаря, кто приготовил бы для меня благословенный напиток забвения. Все меня оставили».

По щекам его катились слезы слабости и одиночества. Гори, поддавшись настроению, тихо лежал, подтянув колени к груди, а эта страшная хищная тварь все так же вгрызалась в него изнутри, когтями терзала мозг. Но спустя некоторое время он, заставив себя приподняться на постели, потянулся к фляге с маковой настойкой, которую сам же бросил на столик перед тем, как тяжелым камнем рухнуть в омут беспамятства. Встряхнув флягу, Гори сделал большой глоток. Питья оставалось на дне. Внезапно он ощутил явный прилив сил и просветление в голове, отчего его охватила новая волна панического страха. Отец Гори – лекарь, и юноше было прекрасно известно, что часто у смертельно больного человека вдруг наступает резкое, но очень краткое улучшение, к нему возвращаются силы и ясность рассудка, но все это – всего лишь на миг. Потом быстро наступает конец. Так свеча, перед тем как навсегда погаснуть, вспыхивает в последний раз. «Этим моментом надо воспользоваться, – решил Гори. – Долго он не продлится».

Мучительная агония отступила, теперь его тело терзала тупая, глухая боль, а острый нож все так же спокойно лежал на маленьком столике. «В доме на восточном берегу, – неспешно размышлял Гори. – Я не хочу умирать без борьбы. Сколько стражников несут караул у моих покоев? Вряд ли больше одного. И вряд ли этот один все время начеку, ведь он приставлен охранять смертельно больного человека. – Рука его потянулась к ножу, он сомкнул пальцы на рукояти. – Нынче вечером», – сказал он себе, после чего опять заснул, не выпуская из рук ножа.

Кода он проснулся, было темно. Бесшумный, бестелесный и невидимый слуга успел за это время поставить на столик ночную лампу, но не потрудился унести несведённый завтрак. «На месте отца я устроил бы этому слуге взбучку», – подумал Гори с мрачной усмешкой. Пальцы его, пока он спал, просто приросли к ножу, рука запуталась в простынях. Выпутавшись, он разжал руку и стал осматривать себя. Чувствовал он себя гораздо лучше. Гори прекрасно понимал, что это улучшение не более чем затишье перед последней опустошительной бурей, однако он предпочел долго об этом не задумываться.

Со всеми возможными предосторожностями он сел на постели, нащупал ногами пол и аккуратно встал. Комната чуть поплыла перед глазами, но это быстро прошло. Тут он заметил, что стоит совершенно голый, но его грязная одежда, которую, видимо, с него сняли стражники, валяется здесь же в кресле. Медленно и осторожно, все еще опасаясь выпрямиться во весь рост из страха, что в ту же секунду его пронзит невыносимая боль, Гори проковылял к креслу и оделся. Из-за двери до его слуха не доносилось ни единого звука. Осторожно ступая, он неслышно приблизился к двери, крепко сжимая в пальцах нож, и приложил ухо к теплой поверхности из кедровой древесины. Ему удалось лишь расслышать, как стражник по ту сторону медленно ходит взад и вперед. Гори слегка приоткрыл дверь.

Стражник стоял справа от него, с расслабленным и скучающим видом опираясь о стену. Его фигура находилась в тени. Ближайший факел горел на некотором отдалении в глубине коридора, прикрепленный к стене. Гори набрал полную грудь воздуха. Он хорошо сознавал, как мало осталось у него сил. Если задуманное не удастся с первого раза, второй возможности уже не представится. Бесшумно ступив в коридор, он, изо всех сил сжимая нож, бросился к своей цели. Схватив стражника за руку, он быстро всадил нож ему в горло. Воин захрипел, схватился рукой за грудь и сполз на пол. В неясном свете факела Гори видел, что в его широко раскрытых глазах застыл ужас. У него не хватило сил, чтобы втащить мертвое тело в комнату, но теперь это не имело значения. Через несколько минут его самого уже не будет в доме. Чтобы убить воина, который лежал сейчас у его ног, истекая кровью, Гори израсходовал невероятное количество сил и энергии. Ему пришлось некоторое время неподвижно стоять, упираясь рукой в стену, пока безлюдный коридор не перестал кружиться у него перед глазами. Боль, возобновившаяся с новой силой, распирала ему живот и словно бы посылала вниз, в ноги, огненные столбы пламени. Стараясь дышать ровнее, Гори склонился над мертвым телом, уперся ногой ему в плечо и высвободил свое оружие. Он вытер об одежды стражника кровь. После чего направился в сторону сада.

Все входы в дом охранялись, Гори это отлично знал, и конечно же, там, где открывался выход в непроглядную ночь, маячила еще одна высокая фигура часового. Гори не хотел больше никого убивать. Воины ни в чем не повинны, они просто честно исполняют свой долг. Однако в накатившей волне холодного отчаяния он ясно осознал, что ему придется по крайней мере как-то подобраться к стражнику и обезвредить его. Иного пути нет.

Он крался вперед, держа нож наперевес. Стражник переступил с ноги на ногу, и рукоять его меча глухо стукнула о пряжку на поясе. Гори резко выбросил вперед руку, целясь в подколенные связки. Он ясно почувствовал их под острием ножа, а стражник, издав глухой стон, рухнул на пол. Он кричал, извиваясь от боли. Поблизости стоял высокий кувшин с питьевой водой, выставленный сюда, чтобы вода охлаждалась на сквозном ветерке, задувающем с обоих открытых концов коридора. Крякнув от натуги, Гори перевернул кувшин. Вода плеснула ему на ноги, потоком закружилась вокруг упавшего стражника и, смешавшись с его кровью, хлынула в сад, на траву. Подхватив кувшин, Гори со всей силы ударил им стражника по голове. Крик и стоны мгновенно стихли. Покрытый испариной, весь дрожа, Гори, миновав бездвижное тело, вышел наконец в сад.

Стояла тихая ясная ночь, в небе, усыпанном яркими звездами, светила полная луна, но у Гори не было времени восхищаться этой красотой. Он направился к причалу, пошатываясь и запинаясь на ходу. Все же ему удалось преодолеть это расстояние довольно быстро. Он по запаху понял, что река поднялась. Под легким покровом нежных ароматов цветущих растений и влажной травы явственно различался густой, тяжелый, сыроватый запах реки. Гори шел по траве, минуя дорожку, с осторожностью пробираясь вперед, весь обратившись в слух, готовый в любую минуту столкнуться с какими-нибудь караульными. Но в тот раз удача сопутствовала ему. Все стражники, видимо, несли караул вокруг главного дома.

От реки поднималась ночная свежесть, во влажном воздухе мерцало и приплясывало пламя факела, освещавшего спуск к воде. Он пошел прямо на этот свет, слишком измученный, чтобы предпринять обходной путь, скрываясь в темноте. Гори не знал, как он сумеет поладить со стражником, охраняющим лодки. Он осторожно спустился по ступеням, едва не теряя равновесия от боли, что опять стучала молотом у него в голове, и увидел караульного. Он сидел у самой воды, прислонившись к камню, и спал крепким сном. «Вот еще один слуга, которому на пользу пошла бы хорошая взбучка», – подумал Гори и чуть не рассмеялся в голос. Так, а где же ялик? Он заметил лодку чуть в стороне, справа. Привязанная к шесту, она слегка колыхалась на волне.

Стараясь ступать как можно осторожнее, чтобы ступени не ходили ходуном под его ногами и не разбудили бы тем самым стражника, Гори выдернул воткнутый в речное дно шест для управления лодкой. В самой лодке весел не оказалось, но это и не важно. Он понимал, что сил грести у него все равно не хватит. Теперь ему придется полностью положиться на волю течения реки, которое с каждым днем, по мере нарастания половодья, набирало силу. Ему предстоит проплыть на север совсем немного. Отвязав лодку, он свалился внутрь, на дно.

Сжимая в руках шест, он оттолкнулся о берега, и маленькое суденышко, качнувшись, устремилось к середине реки. Когда лодка достигнет основного течения, ему больше ничего не придется делать, просто сидеть и ждать, когда река принесет его к цели. Голова кружилась, и внезапно Гори стало страшно при мысли о том, что он может потерять сознание. Нож он все еще сжимал в руке. Пояса, за который можно было бы заткнуть оружие, на нем не было, одна лишь юбка болталась на бедрах, поэтому Гори просто положил нож на дно лодки и прижал его сверху ступней. Обеими руками он еще раз оттолкнулся шестом, лодка сначала заупрямилась, но через секунду Гори почувствовал, как ее легко подхватил и понес основной поток. Он издал тяжелый вздох облегчения.

Когда Гори вновь пришел в себя, он увидел, что лодка плывет в разорванном луче лунного света, слева от него темнеют городские стены, а справа за скудную прибрежную почву цепляются тонкие хилые ветви акаций. Значит, он все-таки потерял сознание. Тихо постанывая, он хотел похлопать себя по щекам, но пальцы лишь слабо коснулись кожи. Прилив сил, благодаря которому он сумел забраться так далеко от дома, теперь быстро покидал его, и Гори стало страшно, что он может умереть прямо здесь и его тело, скрюченное на дне лодки, будет долго носиться по волнам, пока наконец его не прибьет к берегу где-нибудь в Дельте. «И тогда будет слишком поздно бальзамировать его, – в ужасе подумал он. – Оно уже успеет сгнить. О, Амон, царь всех богов, сделай так, чтобы мне удалось благополучно добраться до ее дома!»

Лодка медленно покачивалась на волнах, и вскоре Гори уже мог различить темные очертания знакомых прибрежных зарослей, разраставшихся по мере того, как они уходили вглубь берега, превращаясь в густую пальмовую рощу, в самом сердце которой скрывалось жилище Табубы. Гори принялся усердно работать шестом, неловко отталкивая лодку от середины реки и направляя ее к берегу. В первую минуту ему было тяжело, и он стал бояться, что течение в конце концов пересилит его жалкие потуги, но потом наконец лодка поддалась, и вскоре раздался глухой удар – это борт ялика ударился в старые, стертые каменные ступени. Нащупав в темноте на дне лодки нож, Гори с трудом выбрался на берег. Ялик в то же мгновение отклонился в сторону, и его начало сносить течением, но Гори это было безразлично.

Ему казалось, что прошло очень много времени. Опустившись на четвереньки, он выбрался на дорожку и некоторое время лежал ничком, прижимаясь щекой к твердому утоптанному песку. «Как мне хочется спать, – думал он. – Хочется зарыться в эту землю и никогда больше не выходить наружу». Сознание и в самом деле оставило его на некоторое время, потому что, когда он вновь открыл глаза, луна уже начала бледнеть.

С глухим стоном он поднялся на ноги и, шатаясь, двинулся вперед. Под пальмами царила непроглядная тьма. Словно огромные черные колонны, деревья обступали его со всех сторон, глухой неприступной стеной стояли справа и слева, погруженные в свою неведомую и неразгаданную тайну. Гори изо всех сил старался не дать этим зловещим теням разлучить его с реальностью, однако на последнем повороте, когда его взору уже открылся дом, ему стало казаться, что он вновь очутился в Коптосе, что видит перед собой погруженные в гробовую тишину древние развалины, среди которых царит мрачный покой. Сжав в кулак остатки воли, Гори все же заставил себя отвлечься от мыслей о прошлом и возвратиться в настоящее. Чувство безнадежного одиночества и смертной тоски тем не менее не покидало его. Царившая здесь тишина была полна мрачных и недобрых сил, и пока Гори с трудом пробирался вперед, осторожно ступая по скудной иссохшей траве, он мог поклясться, что за его действиями пристально наблюдают чьи-то нездешние, неподвластные земной реальности взоры. «Мне больше нечего терять, – внушал себе Гори. – Не может быть худшего зла, чем то, что мне уже причинили, как не может быть и более мучительной боли, чем та, что съедает теперь мое тело. Я войду в дом через главный вход, я хочу сразу оказаться в этом огромном, пустом и холодном зале. Я не стану смотреть на здешних безмолвных слуг, если кто-то из них встретится мне на пути, потому что и они не заметят меня. В темные часы ночи, когда господа не нуждаются в их услугах, ушебти возвращаются в свой сумеречный мир полужизни-полусмерти, где бесцельно блуждают, слепые, глухие и бесчувственные, словно дерево…» Гори передернул плечами, отчего по всему телу новой обжигающей волной разлилась боль, и ступил из прохладного сумрака ночи в плотную и густую тьму, царящую в доме.

В дальнем углу зала он увидел слугу, стоявшего у стены, ровно соединив ступни, прижав руки к бокам и закрыв глаза. Гори приблизился, бросил на него один-единственный быстрый взгляд и спокойно прошел мимо. Слуга не шелохнулся. Впереди, словно выход в ничто, темной дырой зиял коридор. Чуть замешкавшись, Гори вытер о подол потную ладонь, крепче сжал нож и ступил в эту мрачную тьму.

Тьма стояла кромешная. Гори знал, что бывшая комната Табубы расположена с левой стороны от выхода, ведущего в сад. Туда он и направился, опираясь одним плечом о стену. В противоположной части дома спят сейчас Сисенет и Хармин. «Или что там делают по ночам живые трупы, – подумал Гори, не в силах удержаться от очередного приступа мрачного веселья, в котором сам он различал явные признаки истерики. – Не надо им мешать». Плечом он почувствовал, что натолкнулся на косяк, и протянул руку, ощупывая стену. Да, вот она, дверь. Она легко поддалась и беззвучно открылась. Пахнуло лишь легчайшее дуновение воздуха. Гори вошел в комнату.

Здесь тоже царила непроглядная тьма, и Гори в отчаянии подумал, что ему придется вести поиски на ощупь. Лампу он с собой не захватил, да у него бы и недостало сил, чтобы брать с собой такую поклажу. Стоило ему коснуться рукой этой двери, как боль набросилась на него с новой силой, и теперь ему казалось, что и тело, и мозг кто-то разрывает изнутри острыми железными крючьями. Он сделал попытку отвлечься, подняться, воспарить над болью, мысленно оградить свою способность думать и размышлять от этой всепоглощающей муки, но сделать это оказалось не так-то просто.

Зажав нож в зубах, он медленно и очень аккуратно принялся шаг за шагом обследовать комнату, ощупывая все углы, поверхность пола. Вскоре он наткнулся на ложе, теперь стоявшее незастеленным. Ощупав тюфяк, пол под ложем, Гори хотел было продолжить поиски с другой стороны постели, но вскоре осознал, что комната практически пуста. Все комоды и ларчики Табубы отсюда вынесли. Не было ни прикроватного столика, ни святилища Тота. Все это она забрала с собой в дом его отца.

Всхлипывая от усталости и разочарования, Гори стал ощупью пробираться назад, к выходу. «Ты скоро умрешь, – казалось, звучал у него в голове издевательски-насмешливый голос. – Тебе ни за что не отыскать восковую куклу. Эта женщина слишком умна, и не тебе с ней тягаться. Кто бы мог подумать каких-то шесть месяцев назад, когда вы с отцом сидели посреди Саккары и смотрели, как из гробницы серым облачком вырывается воздух древних столетий, что ты окончишь свои дни здесь, в полном одиночестве, жалко скорчившись в этой пустой и душной комнате, и жизнь будет по каплям мучительно истекать из твоего тела?» «Успокойся, – твердо сказал себе Гори, хотя слезы горячей струей катились ему на шею. – Прими то, что есть, и делай все, что в твоих силах». Он ударился коленом о край двери и вскоре уже выбрался в коридор.

В его противоположном конце виднелся тонкий лучик тусклого желтоватого света. Гори остановился как громом пораженный. Он был совершенно уверен, что раньше, когда он входил в комнату, здесь, в коридоре, стояла непроглядная тьма. Однако теперь кто-то зажег лампу, тусклый свет которой пробивался из-под двери. «Чья это дверь?» – думал Гори, еще крепче сжимая нож и медленно пробираясь туда, откуда исходил этот свет. Миновав вход в главный зал, оставшийся от него по левую руку, Гори успел заметить, что слуга по-прежнему неподвижно стоит у стены. Но чья же это дверь? Оказалось, эта дверь вела в комнату Сисенета, и совершенно неожиданно она приоткрылась. Гори охватило странное спокойствие. Распахнув дверь настежь, он вошел.

В первую секунду его поразил запах. За свою жизнь Гори побывал во многих местах, связанных со смертью, и без труда узнал этот запах – дух земли, подернутой плесенью, запах выжженного солнцем камня и веками не тронутой почвы с легкой примесью сладковатого тления, разлагающейся человеческой плоти. Здесь же именно запах гниения доминировал над остальным. Он ударил Гори в нос, ноздри непроизвольно сжались, горло сдавила судорога. В этой комнате он никогда не бывал прежде. Комната была небольшой, на серых глиняных стенах не было никаких украшений, под ногами – голый земляной пол без плитки. У дальней стены стояло ложе, на котором Гори разглядел только каменную подставку для головы, а посреди комнаты он успел заметить стол с простой лампой на нем. На столе Гори увидел ларец. Возможно, там находилось что-то еще, но Гори не мог больше ничего рассмотреть, потому что весь обзор ему загородила мужская фигура. Хозяин комнаты поднялся из-за стола и с холодной улыбкой на устах взирал на Гори. «Это место что-то мне напоминает, – думал Гори, стоя в дверях и осматриваясь вокруг. – Эта комната похожа на… на гробницу».

Но в тот момент у него не было времени, чтобы испугаться, потому что Сисенет уже холодно кланялся ему. На нем была короткая полотняная юбка. В остальном его жилистое сухощавое тело было обнаженным и словно бы присыпанным пылью, как земляной пол в комнате, как и безыскусно сколоченный стол. Словно припорошенным землей.

– Так, значит, это ты, Гори, – сказал Сисенет, с прежней усмешкой глядя на него. – Я слышал, как кто-то крадется по коридору. Я сразу подумал, что это можешь быть ты. У тебя нездоровый вид, юный царевич. Можно даже сказать, что на твоем челе – печать смерти. Интересно, отчего?

Гори сделал шаг внутрь комнаты, вспомнив вдруг о том, что его рука сжимает ножик для фруктов. Сисенет чуть отступил, проведя пальцами по поверхности стола, оставив в пыли длинный след. На столе Гори заметил кожицу мертвого скорпиона. В тусклых лучах лампы она слабо светилась. Гори не отвечал. Он ждал. Он никогда прежде всерьез не задумывался о том, что же представляет собой этот так называемый брат Табубы. Сисенет всегда оставался в его представлении тихим, неприметным созданием, вполне довольным своим одиночеством. Он лишь время от времени возникал на периферии зрения Гори, как бы на окраинах жизненного пространства, и казалось, что ему не надо ничего, кроме его научных изысканий да уединения собственной комнаты. Но теперь, глядя ему прямо в глаза, Гори впервые задумался, а в чем, собственно, состояли его научные изыскания. Сисенет по-прежнему улыбался. Улыбка эта вовсе не радовала Гори, и ему вдруг стало казаться, что за внешним самообладанием этого человека скрываются надменность и высокомерие, а за его незаметностью, стремлением держаться в тени – гордая самоуверенность, что лишь холодно наблюдает за происходящим и выносит каждому свой безжалостный приговор. Сисенет олицетворял собой власть. Холодок пробежал по спине у Гори.

– Так это ты! – воскликнул он. – Все время ты. Ты произнес заклятие, погубившее Пенбу. Ты вступил в сговор с Табубой, чтобы она соблазнила отца. И теперь ты хочешь убить меня!

Вместо ответа Сисенет сделал шаг в сторону, а Гори увидел, что на столе, словно некий злобный, первобытный божок, заплывший жиром, восседает восковая кукла, которую Гори тщетно разыскивал. Мерцающий свет лампы играл на медных иголках, одна из которых была вогнана в бесформенную, грубо слепленную, едва намеченную голову от виска к виску, а вторая пронзала широкий живот. Рядом с этим чудовищем Гори заметил свои серьги из яшмы, оправленной в золото. «Значит, серьги, – подумал он. – Как верно. Как отвратительно точно и безошибочно».

– Не эту ли вещицу ты ищешь, царевич? – любезно поинтересовался Сисенет. – Да. Так я и думал. Но уже слишком поздно. Через два дня ты умрешь.

Слабость накатила на Гори тошнотворной волной, но он, расставив пошире ноги, чтобы сохранить равновесие, справился с подступившей к горлу дурнотой.

– Но за что? – прохрипел он и вдруг еще сильнее ощутил отвратительную вонь, стоявшую в комнате. Казалось, словно она сквозь кожу проникает внутрь его тела и сама его плоть в ужасе содрогается. – За что? Значит, правда, что ты – ее муж? Ты на самом деле – царевич и маг Ненефер-ка-Птах, а она – царевна Агура? Отец воскресил вас всех, вы – ходячие трупы, но за что вы мучаете нас?

– Бедняжка Гори, – произнес Ненефер-ка-Птах с притворным сочувствием. – Наверное, тебе лучше сесть. Вот, возьми стул. Может быть, позвать слугу, чтобы он принес тебе вина? – В его черных глазах горели злобные огоньки. «Ему известно, о чем я думаю, – решил Гори, и объявший его ужас только усилился. – Я нахожусь сейчас рядом с созданием, чей возраст составляет не одну сотню лет, которое не имеет права разгуливать здесь по дому, разговаривать и смеяться, улыбаться и шевелить руками, которое по всем законам должно неподвижно лежать и гнить себе в темной земле, завернутое в полотняные пелены». – Я одним лишь словом могу вызвать их к жизни, – продолжал Ненефер-ка-Птах. – Они не возражают. Мои слуги послушны мне во всем.

– Не надо вина, – прошептал Гори, хотя ему очень хотелось выпить чего-нибудь, чтобы заглушить отвратительный запах мертвечины, наполнивший его ноздри. Серьги весело поблескивали в свете лампы, словно дразня его, а мерзкая кукла не спускала с него насмешливого взгляда.

В наших краях, на юге, только и разговоров было, что о ней, – начал Ненефер-ка-Птах тоном, предполагающим долгий и увлекательный рассказ. Он не спеша ходил по комнате, не издавая при ходьбе ни малейшего звука. – Благородного происхождения, редкостной красоты, наделенная притягательностью, перед которой не мог устоять ни один мужчина. О ее чувственности и мастерстве в искусстве любви ходили легенды. Когда мы стали тонуть, она вцепилась в меня, ее ноги переплелись с моими, словно в страстном объятии, все ее тело сотрясали судороги страха. Она ведь и с тобой переплетала ноги, правда, Гори? – Гори кивнул, испытывая одновременно и отвращение, и некую зачарованность. – А я не испытывал страха. Я думал тогда о Свитке, о моем Свитке, – чтобы заполучить его я потратил столько времени и усилий, – и душа моя была спокойна. Жрецам я заблаговременно отдал соответствующие указания. Нас следовало похоронить в саркофагах без крышек и замуровать за фальшивой стеной внутри гробницы. Сам же Свиток полагалось пришить в руке моего слуги. Я заранее распорядился, чтобы в случае нашей смерти убили двоих моих слуг, чтобы их похоронили вместо нас в гробнице. Но Мерху… – Он замешкался, провел рукой по гладкому черепу. – Мерху, мой сын. Яркий цветок юного Египта в те времена. Красивый, одаренный, избалованный и своенравный. Ему было известно о Свитке. Им обоим было известно. Он дал согласие на то, чтобы мои распоряжения касались и его похорон тоже, и очень кстати это пришлось, поскольку сам он утонул совсем скоро, едва наши с Агурой тела были забальзамированы и уложены в гробницу, которую твой батюшка с таким легким сердцем осквернил. И вот все мы погибли по вине воды, – сказал он. – В этом, несомненно, проявилась недобрая шутка великого божества, ибо мы любили Нил безудержной любовью. Мы купались в реке и удили рыбу, мы катались на лодке долгими, озаренными закатами вечерами, мы предавались любви у самой кромки воды, а волна лизала нам ноги, устраивали грандиозные приемы на ее великолепных берегах и всякий раз с болью смотрели, как убывает в реке вода, чтобы потом разлиться с новой силой. Свою гробницу в Саккаре мы разукрасили изображениями Нила, так же поступил и Мерху. Он хотел, чтобы его похоронили в Коптосе, ведь он очень любил этот город. А бог тем временем лишь ждал подходящего момента, чтобы оборвать наши дни в той стихии, что доставляла нам при жизни величайшее из наслаждений. Вот какие любопытные парадоксы преподносит порой жизнь. – Он подошел к Гори. – Я понимал, что обладать Свитком вовсе не безопасно, – сказал он, – но я был искусным чародеем, величайшим во всем Египте, и решил поэтому пойти на риск. Свиток принадлежал мне. Я добыл его огромным трудом. И наша безвременная смерть – моя и всей семьи – оказалась ценой, которую нам пришлось заплатить за пять лет беспечной жизни в богатстве и процветании.

– Но ты не ответил на мой вопрос, – произнес, запинаясь, Гори, хотя если бы у него достало сил, он с криками ужаса без оглядки бросился бы прочь отсюда.

«Я проникал своим телом внутрь мертвеца, – думал он. – Я предавался любви с трупом, с мертвой плотью, как те безумцы, что бродят вокруг Обители мертвых. А что же отец? Вся его жизнь теперь имеет лишь одну цель, и цель эта – обладание Табубой. Даже Шеритра не избежала осквернения. Мы все повинны в страшных грехах, понять которые не сможет ни одна живая душа во всем Египте. А эти трое, интересно, всегда были такими гнусными? Такими безжалостными хищниками, не останавливающимися ни перед чем? Или же это таинственная алхимия невольного воскрешения из мертвых отняла у них человеческие черты, то, без чего невозможна невинная и праведная жизнь, здравость и честность суждений и в конце концов вечный покой в царстве Осириса? Может быть, цена такого воскрешения – отречение богов? И стало быть, боги теперь отреклись и от всех нас?»

Ненефер-ка-Птах вновь принялся расхаживать по комнате.

– На твой вопрос? – переспросил он. – Ах да! При чем здесь вы? Мы были благодарны твоему отцу за то, что он нас оживил, и, будь на то наша воля, мы бы просто забрали у него Свиток и жили бы себе тихо и мирно где-нибудь в Мемфисе. Однако Тот… – Казалось, он старается подыскать правильные слова. – Тот сделался моим хозяином и господином. Свиток – его детище, и, завладев им, я попал к богу в полное подчинение. Ничего хорошего в этом нет, когда ты находишься под неусыпным надзором недремлющего ока не знающего жалости божества. Обычного человеческого преклонения оказывается недостаточно. О, этого мало. Тебе не ведомо, юный Гори, как остер его клюв и как непреклонен взгляд. Смертный становится его рабом. «Хаэмуас согрешил, – сказал бог. – Он теперь служит лишь одному богу – самому себе. Он должен быть уничтожен. В обмен на Свиток ты отдал мне свою ка, а душа Хаэмуаса принадлежит мне, поскольку он давно нарушает закон, оскверняя святые места и бессовестно разграбляя чужие богатства. Сделай все как полагается». А бога невозможно ослушаться, и должен признаться, царевич, мне доставило истинное удовольствие наблюдать, как благодаря нашим усилиям ваша самодовольная, заносчивая семейка распадается у нас на глазах. Да и всем нам это зрелище доставляло удовольствие. Я получил еще одну возможность применить свои магические чары, а Табуба вдоволь насладилась игрой, в которой она столь опытна и искусна.

Он смотрел Гори прямо в глаза, и юноша вдруг ощутил, как под этим взглядом в нем вспыхнуло страстное желание обладать Табубой, огненное и всепоглощающее желание, заглушить которое оказалась не в силах даже боль.

– Вы все – мерзкие, гнусные твари! – воскликнул Гори. – Верни мне мою жизнь!

– Но ты тоже осквернен, – напомнил ему Ненефер-ка-Птах. – Ты входил в ее лоно. Для тебя нет спасения.

Гори крепче сжал в руке нож. Твердое острие придавало сил.

– Я не заслужил такой судьбы! – воскликнул он. – Я не хочу умирать! Не хочу!

Охваченный яростью, удесятерившей его силы, Гори бросился на Ненефер-ка-Птаха, держа нож в вытянутой руке. Его противник по-прежнему стоял неподвижно, глядя на Гори бесстрастными глазами. С отчаянным криком Гори размахнулся и всадил фруктовый нож ему в горло, прямо под подбородок. Острие глубоко вошло в плоть. А Ненефер-ка-Птах даже не вздрогнул. Гори согнулся пополам, он весь дрожал, по щекам у него катились слезы. Потом он поднял глаза. Ненефер-ка-Птах смотрел на него сверху вниз, потом вдруг широко зевнул. И тут Гори увидел, что из противоположной стороны шеи у него торчит лезвие, только крови на нем нет и следа, острие совершенно сухое и чистое. Гори охватил ужас. Ненефер-ка-Птах вытащил его оружие из собственного горла. Острие вышло с легким чавкающим звуком. Ненефер-ка-Птах бросил нож на стол.

– Я уже умер, – ровным голосом произнес он. – Мне казалось, Гори, ты все понял. Я не могу умереть второй раз.

Слабость овладела Гори, и он повалился на грубый земляной пол, плача слезами боли и бессилия. Когда он подумал, что надо заставить себя подняться на ноги, у двери ему вдруг почудилось какое-то движение. Глазами, затуманенными от слез, он успел заметить фигуру Шеритры. Она стояла на пороге, оцепенев от ужаса, раскрыв рот. За ее спиной маячил Антеф.

– Я видела! – закричала она. – О боги, Гори, ты оказался прав! Я сама все видела!

Он заметил, как Ненефер-ка-Птах отвесил поклон.

– Да это сама восхитительная Шеритра, юная царевна, – сказал он. – Добро пожаловать. Не желаешь ли принять участие в нашем маленьком празднике? Извини, не могу предложить тебе ничего, кроме кожицы скорпиона да дохлых мышей, но возможно, тебе больше по вкусу придется душа – ка твоего братца Гори? Она такая сочная и нежная.

– Гори! – воскликнула Шеритра.

Он уже успел подняться на ноги и, пусть потрясенный до глубины души, все еще сохранил способность рассуждать связно и здраво.

– Уходи отсюда! – приказал он. – Антеф…

Но было уже поздно. Издав крик ужаса, Шеритра бросилась по коридору прочь от этого места. Гори сделал попытку последовать за ней, и в дверях Антеф бросился к другу, чтобы его поддержать. Они вместе выбрались в коридор и как раз заметили, как в его дальнем конце открылась дверь, из комнаты в темноту проник яркий свет, и Шеритра лицом к лицу столкнулась с Мерху, стоявшим на пороге. Она крепко прижалась к нему.

– Скажи, скажи мне, что это неправда! – не переставая кричала она, цепляясь за него, пряча лицо у него на груди, все теснее прижимаясь к нему всем телом. – Скажи мне, что ты меня любишь, что обожаешь меня, что мы поженимся, как только будет готов брачный договор. – Она подняла к нему искаженное страхом лицо. – Скажи, что ты не знал правды ни о своей матери, ни о Сисенете, что ты ничего не знал! Скажи, Хармин!

Его отец вышел из своей комнаты и теперь безучастно наблюдал за происходящим. Гори, который едва стоял, тяжело опираясь на руку Антефа, заметил, как отец и сын обменялись заговорщицким взглядом и в глазах обоих на миг мелькнуло злобное торжество. Потом Мерху грубо оттолкнул от себя Шеритру.

– Поженимся? – громко произнес он, окидывая ее взглядом, выражавшим подчеркнутое неприязненное изумление. – Чтобы я женился на тебе? – Он отступил на шаг, весь его царственный облик дышал презрением, а Шеритра, ошеломленная, стояла без движения. – Ты была для меня всего лишь заданием, к тому же довольно скучным. Не люблю возиться с девственницами. Обхаживать твое тощее и костлявое тело было просто отвратительно, но еще хуже – притворяться, что я тебя люблю. Больше я не желаю иметь с тобой ничего общего. Игра мне наскучила.

– Шеритра… – едва выдохнул Гори, но она уже бросилась мимо него в коридор с таким выражением стыда и изумления на лице, что ему стало страшно за сестру.

Гори неловко заковылял за ней следом, Антеф поддерживал его за пояс, а за их спинами Ненефер-ка-Птах разразился смехом. Этот резкий, нечеловеческий звук преследовал их всю дорогу, пока они шли по коридору и когда выбрались в сад, он сотрясал ночь восторженным криком безумца, разбудившим ото сна мрачные тени, злобных демонов иного мира, предающихся теперь своему гнусному веселью. И лишь когда они ступили на дорожку, ведущую к воде, пальмовые деревья мало-помалу заглушили этот дикий крик.

Шеритра сидела на причале, сжавшись в комок, дыхание вырывалось из ее груди резкими толчками, от глубокого потрясения она даже не могла плакать. Когда они с Антефом, пошатываясь на ходу, приблизились к берегу, Гори заметил, что ялика нигде не видно, зато у самого края причала к стойке прочно привязан плот.

– Как вы узнали, что я поехал сюда? – спросил Гори.

– Царевна узнала, – пояснил Антеф. – Два часа назад у твоей двери нашли мертвого часового, а тебя самого не оказалось в комнате. Во всем доме объявили тревогу. А мы-то весь день только и делали, что гадали и решали, каким образом лучше вывезти тебя из дома. Шеритра сказала, что единственное место, куда ты мог бы направиться, – это дом Сисенета. Воспользовавшись всеобщей паникой и суматохой, мы потихоньку улизнули из дома, и нас, наверное, до сих пор никто не хватился.

Они уже подошли к Шеритре, но она никак не отреагировала на их появление. Она все так же сидела, подтянув колени к груди, спрятав лицо. Все тело ее сотрясалось от беззвучных рыданий.

– Шеритра, – позвал Гори, – ты не можешь здесь оставаться. Ты должна ехать домой, Шеритра!

Наконец она подняла голову. На ее искаженном от горя лице не было и следа слез, а за гримасой боли и ужаса, как показалось Гори, читалось выражение холодной ярости, жесткой решимости, которое не на шутку его встревожило.

– Мы с Антефом отвезем тебя домой, – сказал он, – а потом вдвоем отправимся вниз по течению, в Дельту. Мне необходимо найти жреца Тота или Сета, кто смог бы снять с меня это заклятие.

Шеритра с явным усилием постаралась взять себя в руки и поднялась, слегка пошатываясь.

– Прости меня, Гори, за то, что не поверила тебе, – произнесла она сдавленным шепотом. – Я видела, как ты ударил Сисенета ножом. Я видела, как из горла у него торчало острие. И все равно я не могу понять…

– Я знаю, – быстро проговорил Гори. – Садись на плот, Шеритра. Антеф, грести придется тебе одному.

Они взобрались на плот, и Антеф оттолкнулся от берега. Гори сидел, обхватив Шеритру руками и склонив голову ей на грудь. Антеф же, тяжело дыша, в одиночку сражался с сильным течением. Гори закрыл глаза. «Два дня, – подумал он. – У меня осталось всего два дня, если только эта тварь сказала правду». Шеритра шевельнулась, и до его слуха донеслись ее всхлипы.

Плот ткнулся о берег, и Антеф сказал:

– Царевна, мы дома. Ты будешь сходить на берег?

Гори разомкнул руки на шее сестры. Словно сквозь какую-то дымку он чувствовал, как она взяла его лицо в ладони. Он ощутил у себя на губах ее поцелуй, словно с неба к нему слетели темные траурные лепестки.

– Я люблю тебя, Гори, – страстно произнесла она срывающимся голосом. – Я никогда тебя не забуду. Иди с миром.

«Итак, она знает, что спасения мне нет», – подумал Гори с тоской. Прижавшись щекой к ее лицу, он сидел некоторое время, не в силах произнести ни слова. Прилив сил давно миновал, и теперь ему хотелось лишь одного – свернуться в клубок вот на этом самом плоту и впасть в спасительное забытье. Гори почувствовал, как она поднялась, как прошла к берегу, а потом до его слуха доносился лишь мерный плеск речной волны да тяжелое дыхание Антефа.

– Вези меня на север, Антеф, – пробормотал Гори и погрузился в благословенно-бездонное, избавляющее от боли забытье.

Шеритра неспешно поднималась по каменным ступеням причала. Она слышала, как за спиной крякнул Антеф, отталкивая плот от берега, но не обернулась. Она была теперь холодна и спокойна, она вполне овладела собой. Машинально поприветствовав стражника, дежурившего на берегу, она поднялась на дорожку, ведущую к дому, и пошла вперед, словно в кокон завернутая в это хрупкое, неестественное спокойствие.

Близился рассвет. Она чувствовала его приближение. Факелы догорали, а тьма, царящая в саду, казалось, дышала неким беспокойством. Мимо пробежал какой-то слуга, на ходу поклонившись царевне, и потом, в кустах, принялся за свои бесполезные поиски. «Им его не найти, – холодно думала Шеритра. – Он сейчас принадлежит одним богам. Никому из людей не дано к нему приблизиться».

Она смело ступила в дом, войдя через главный вход и не обращая ни малейшего внимания на царящую всюду суматоху, она беспрепятственно прошла к себе в покои. Бакмут крепко спала, распростершись на полу перед дверью; Шеритра переступила через ее тело и проследовала в свою спальню. У постели догорала лампа, разливая вокруг мягкий прозрачный свет.

Шеритра подошла к туалетному столику, открыла шкатулку и достала бритву, которой Бакмут обыкновенно брила ей волосы на теле. Бритва была очень острой, и Шеритра в задумчивости провела острием по большому пальцу. «Что там такое говорил отец совсем недавно? Если хочешь вскрыть себе вены, не надо резать поперек запястья. При таком порезе артерии повреждаются недостаточно сильно. Ножом следует ударить вдоль руки, чтобы кровь хлынула мощным потоком. И тогда тебе уже никто не сможет помочь. Никто не сможет помочь… Все это было лишь игрой, – думала она, занеся бритву над запястьем. – Он лишь притворялся, что понимает меня, притворялся, что любит, а всякий раз, когда мы предавались любви, он в душе смеялся, издевался надо мной, преодолевая свое отвращение, вынуждая себя меня обнимать. О, будь он проклят, будь проклят! И будь проклята я сама за собственную глупость. Следовало бы знать с самого начала, что такой красавец никогда не полюбит такую дурнушку, как я».

Ей очень хотелось вонзить в свою плоть это безобидное, ярко сверкающие острие, ощутить краткий миг боли, увидеть, как струей хлынет кровь, но у нее не хватало душевных сил, чтобы заставить себя совершить этот дикий поступок, направленный на самоуничтожение. «Никто и не заметит, вот в чем дело, – с холодной рассудительностью размышляла она. – Ни отец, ни мать, а Гори сейчас борется за собственную жизнь.

Ни единая душа не встревожится о том, что меня больше нет, а Табуба лишь улыбнется. Я сама во всем виновата. Я не заслужила того, чтобы быть счастливой, и весь остаток дней я проведу, стараясь помнить об этом. И свидетелями моих стараний станут вот эти четыре стены».

– Бакмут! – позвала она, отбрасывая бритву на кровать. Через секунду появилась служанка, протирая глаза со сна. – Принеси мне послание фараона.

Бакмут кивнула и, шаркая на ходу, пошла исполнять приказ. Она быстро вернулась и принесла госпоже туго свернутый свиток. Шеритра взяла его, взломала печать и развернула папирус. «Любезному моему внуку Гори шлю приветствия и наилучшие пожелания, – читала она. – Тщательно взвесив и обдумав полученные от тебя известия, а также посовещавшись с министром по правам наследования, я принял решение провести изыскания касательно твоих утверждений. В течение двух недель в Мемфис приедет с этой целью специальный человек. Да будет тебе известно также, что я чрезвычайно недоволен неподобающими выходками членов вашего семейства и приму в этом отношении все необходимые меры, дабы водворить мир и покой как в самом Мемфисе, так и в доме твоего отца. За сим остаюсь, твой царственный дед Рамзес Второй, и прочая, и прочая». Шеритра, сдавленно усмехнувшись, отпустила нижний конец свитка. Все это теперь не имеет значения.

– Бакмут, – обратилась она к терпеливо дожидающейся служанке, – с этой минуты я намерена все свои дни проводить, не покидая своих покоев. Сюда не разрешается входить никому. Я не желаю ни с кем разговаривать. Ты все поняла?

Девушка кивнула с недоверчивым видом, и Шеритра ее отпустила. «Вот и отлично, – размышляла она, укладываясь в постель и натягивая простыню на плечи. – Бакмут решит вначале, что это не более чем причуда, а время будет все идти и идти… – Она откинулась на подушку и закрыла глаза. – Легковерная дурочка, – думала она. – „Тощее и костлявое тело. Не люблю возиться с девственницами»…»

Издав сдавленный крик, она крепко зажмурилась, подтянула колени к своей крошечной груди. «Никому больше не позволю причинить мне боль, – поклялась она, стараясь отогнать от себя мучительные картины недавнего прошлого, терзавшие ее память. – Никому». И она заснула, убитая горем.