"Искушение фараона" - читать интересную книгу автора (Гейдж Паулина)

ГЛАВА 10

До рассвета оставалось не более трех часов, когда Хаэмуас в полном изнеможении опустился на постель, не обратив ни малейшего внимания на заботливо приготовленную Касой воду для вечернего омовения. Ночник почти догорел. Хаэмуас задул лампу и лег, уверенный, что проспит завтрашним утром необычно долго. Но, к собственному удивлению, он проснулся в свое привычное время, свежий, хорошо отдохнувший и полный сил. Никакие ночные кошмары ему не досаждали.

Умывшись и одевшись, он раскрыл ковчежец, желая вознести утренние молитвы. Ему припомнились события прошлой ночи. Возможно, все это мне приснилось, говорил себе Хаэмуас, настолько в ясном свете утра все казалось нереальным. Но даже рассуждая сам с собой подобным образом, он весело мурлыкал что-то себе под нос, потому что отлично знал, чем именно сон отличается от яви.

Когда он закончил утренние молитвы и погасил ладанную курильницу, слуга объявил, что его хочет видеть Гори. Хаэмуас передал курильницу Ибу и повернулся к дверям, чтобы поприветствовать сына. Его сердце нынешним утром было полно доброты и любви, которые он жаждал излить на всякого, однако его радость несколько померкла при виде молодого человека. Гори по-прежнему хромал, но встревожило Хаэмуаса главным образом выражение его лица. Гори был бледен, осунулся, под глазами залегли темные круги, плечи опустились. Куда девалась его привычная гордая осанка?.. Встревоженный, Хаэмуас бросил взгляд на его колено, опасаясь, как бы не началось заражение, но рана закрылась хорошо, и все швы были прекрасно видны.

– Гори, что тебя тревожит? – спросил Хаэмуас.

Гори взглянул на него с удивлением и пожал плечами.

– У меня что, и в самом деле больной вид? – сказал он с вымученной улыбкой. – Колено болит, но я думаю, отец, ты еще долго не станешь снимать швы, потому что это место всегда в напряжении. Могу я сесть?

– Конечно.

– Я плохо спал, – продолжал Гори, усаживаясь на стул рядом с постелью Хаэмуаса. – Не помню точно, что именно мне снилось, но это было нечто ужасное, что-то темное, мрачное и зловещее, исполненное самых недобрых предзнаменований. Я проснулся весь разбитый. Теперь мне уже лучше.

Хаэмуас сел на постель и внимательно всмотрелся в лицо сына.

– Тебе необходимо три-четыре дня соблюдать строжайший пост, – сказал он. – Тогда тело очистится, и твоя ка обретет покой.

– Возможно, ты прав, – сказал Гори. – Жаль, что ты не составил мой гороскоп, отец. Скоро наступит месяц фаменот, а мне не хочется блуждать впотьмах, не имея понятия о том, какие дни и часы для меня опасны. Без гороскопа я не в состоянии принимать верных решений. – Он говорил, не глядя на отца. Его взгляд блуждал по комнате, а руки были крепко сжаты на коленях.

– Тебя беспокоит что-то еще, – допытывался Хаэмуас. – Обещаю, я составлю гороскопы на следующий месяц. А теперь, Гори, не хочешь ли рассказать мне о своих бедах? Может быть, я сумею тебе помочь.

Гори взглянул отцу прямо в глаза и улыбнулся:

– Уверяю тебя, царевич, со мной все в порядке. Я последую твоему совету и буду соблюдать пост. Наверное, все дело в том, что мы с Антефом в последнее время слишком много предавались возлияниям, слишком много и неразборчиво ели и слишком часто ложились в постель на рассвете.

Хаэмуасу вдруг припомнилось чувство, охватившее его накануне ночью, когда он шел по тропинке в пальмовой роще Табубы, возвращаясь к лодке, и он невольно поежился.

– Сегодня приезжает Антеф.

– Да. – Гори выпрямился. Он еще не успел наложить на лицо краску, и Хаэмуас с облегчением заметил, что румянец постепенно возвращается, а в глазах загорается обычный яркий свет. – Отец, ты еще не занимался свитком?

Хаэмуасу не было нужды уточнять, каким именно. Вот уже три месяца, как для него существовал лишь один свиток, ни на минуту не оставлявший его в покое, страх перед которым таился в глубине сознания, постоянно напоминая о себе, как ноющий больной зуб.

– Нет, пока нет, – ответил он. – А почему ты спрашиваешь?

Гори снова отвел взгляд и сидел, уставившись в одну точку на противоположной стене.

– Потому что вчера я навещал Табубу. Я хотел встретиться с Сисенетом, но его не оказалось дома. Он начитанный человек, и я подумал, что смогу еще раз обсудить с ним все, что касается гробницы.

Хаэмуаса охватила беспричинная тревога, к которой примешивалась и ревность.

– Ты навещал Табубу? – резко переспросил он. – Ты отправился к ней, ничего не сказав мне? Ты проводил с ней время наедине?

Гори непонимающе смотрел на него.

– Да, и нам кажется, что Сисенет может помочь разобраться в тексте этого свитка. Она сама предположила, что брат может оказаться нам полезным. Она сказала, что у него имеется некоторый опыт в переводах древних записей, и, если ты позволишь, я бы хотел пригласить Сисенета к нам, чтобы он взглянул на свиток.

– Она приедет к нам сегодня, чтобы навестить Нубнофрет, – сказал Хаэмуас, хотя ему по какой-то непонятной причине не хотелось сообщать об этом Гори. – Я сам поговорю с ней об этом. Думаю, если Сисенет приедет взглянуть на записи, ничего страшного со свитком не произойдет. – «А не случится ли чего со мной самим?» – внезапно пришла ему в голову совершенно иррациональная мысль.

– Приедет сегодня? – воскликнул Гори. – Откуда ты знаешь? Вчера она ничего мне не говорила.

«Гори, несомненно, что-то тревожит, – подумал Хаэмуас. – Интересно, что же случилось».

– Твоя мать только и говорит, как ей хотелось бы еще раз встретиться с Табубой, вот я и послал ей записку вчера вечером, – объяснил сыну Хаэмуас. – Ответа я не получил, значит, она приняла приглашение. – «Никогда прежде я не лгал своему сыну, – мрачно подумал Хаэмуас, – но, сдается мне, это будет не единственная ложь. Возможно, и он, сознательно что-то недоговаривая, тоже не до конца честен со мной?»

– Вот как? – только и сказал Гори. – В таком случае я останусь сегодня дома. Этот свиток вызывает у меня живейший интерес. – С трудом поднявшись, он вдруг быстро склонился к отцу и поцеловал его. Потом, хромая, вышел из комнаты.

Табуба приехала вскоре после того, как закончился дневной сон, когда весь дом уже успел напитаться солнечным теплом. Хаэмуас, к великой радости Нубнофрет, сообщил ей, что Табуба приезжает специально ради нее, чтобы пару часов провести в приятных женских разговорах. Поэтому на причале, чтобы встретить ее и проводить в дом, стояла Вернуро, служанка и компаньонка Нубнофрет.

Когда доложили о прибытии гостьи, Нубнофрет только что поднялась с постели и сидела за туалетным столиком с зеркалом в руках, совершенно обнаженная, если не считать тонкой полотняной повязки, наброшенной на бедра. Слуга как раз накладывал сурьму ей на веки, но, повинуясь слову госпожи, немедленно удалился. Нубнофрет повернулась, желая обнять гостью.

– Табуба, как я рада, что ты собралась меня навестить! – воскликнула она, обдав гостью терпким мускусным запахом духов. Я знала, что мы с тобой подружимся. Ведь подруга – это так важно, особенно если живешь в браке с мужчиной, для которого превыше всех прочих обязанностей – его многочисленные государственные дела. Садись. Извини за неубранную постель, я совсем недавно встала. – Она вздохнула. – Жара становится невыносимой, и мне кажется, у меня лицо просто распухает. А у тебя такой свежий вид!

Табуба отказалась от предложенного стула и устроилась на постели, поджав ноги и подоткнув под спину подушку. Нубнофрет заметила, что сегодня Табуба предпочла своим старомодным нарядам, плотно облегающим тело, восхитительное белое платье длиной до лодыжек, собранное на груди на желтую кокетку, украшенную изящной вышивкой. Платье было без рукавов и выглядело очаровательно. Одну руку Табубы выше локтя сжимал золотой браслет, в ушах качались длинные золотые капли. Ее лицо было тщательно загримировано, волосы, лишенные каких бы то ни было украшений, аккуратно собраны в высокую прическу. Усевшись поудобнее, она улыбнулась, глядя в глаза Нубнофрет.

– А мне нравится жара, – сказала она. – В жару, царевна, я отлично сплю, хотя, конечно, остерегаюсь проводить долгие часы на открытом солнце в это время года. Не желает ли царевна присесть рядом со мной?

С легким вздохом Нубнофрет опустилась на постель и улеглась на бок, подперев голову рукой, на которую свешивались ее черные кудри.

– Вернуро скоро принесет напитки и угощение, – сказала она. – Я подумала, нам лучше не выходить из дома. В спальне немного прохладнее, чем в саду, там словно в печи. И нет даже легчайшего ветерка, ни один волос не шелохнется. Скажи мне, Табуба, ты уже свела знакомство с кем-нибудь из мемфисской знати? Как тебе здесь нравится?

Табуба засмеялась. Это был свободный, непринужденный смех, но Нубнофрет показалось, что при этом сверкнул хищный оскал.

– Мы получаем множество приглашений от обитателей северных окрестностей Мемфиса, – ответила она. – Я уверена, им интересно познакомиться с нами поближе, и в этом желании нет ничего предосудительного. Но приглашения мы принимаем редко. Нам нравится жить спокойно, тихой и размеренной жизнью. Мемфис прекрасное, великолепное место, но нам вполне хватает просто сознания того, что все удовольствия и радости, какие он может предоставить, всегда здесь, рядом, словно лакомства на тарелке, стоит лишь руку протянуть.

– И такая жизнь не кажется тебе скучной? – спросила Нубнофрет. – Ведь хозяйство, должно быть, не отнимает у тебя много времени?

– Нет, не отнимает, – подтвердила Табуба. – Но свои часы я посвящаю исследованиям истории Египта – его отношений с другими странами во времена правления Осирис Хатшепсут, той, что назначила одного из моих предков на должность надсмотрщика караванных путей из Коптоса к Восточному морю. В свободное время я люблю просто гулять по городу. Люблю ходить пешком.

«Даже и не знаю, что думать о тебе, – размышляла Нубнофрет не без легкой зависти. – Обязанностей у тебя немного, не то что у меня. Ты вольна делать все, что пожелаешь.

Старинные корни твоей семьи в Коптосе. Тогда почему ты сама здесь?»

– Это довольно необычное занятие для женщины, – сказала она, и ее голос прозвучал несколько более язвительно, чем она сама того хотела. – Я говорю об исторических исследованиях. Что же до пеших прогулок, я вижу, какое благотворное влияние они оказывают на твое тело. Ты прекрасно сложена, Табуба!

– Царевна, ты не должна недооценивать и собственную красоту, – пылко возразила Табуба, и Нубнофрет поняла, что собеседница верно угадала, в чем истинная причина едва уловимой нотки горечи, прозвучавшей в ее словах. – Мужчинам вовсе не всегда нравятся худые и физически крепкие женщины. Твои груди – само воплощение женственности, такие полные, с крупными сосками. Округлость бедер радует глаз, а изгиб живота для всякого мужчины станет свидетельством твоей плодовитости и чувственности. Ты создана для любви.

Нубнофрет несколько удивили прямота и откровенность ее слов, а когда Табуба легко провела рукой по ее икре, она и вовсе смутилась. Но это касание было скорее дружеским, ободряющим.

– Жаль, что Хаэмуас не разделяет этого мнения, – рассмеялась Нубнофрет. – Иногда мне кажется, что он вообще перестал меня замечать. Я для него – хранительница дома, я веду хозяйство, воспитываю его детей и принимаю нескончаемых высокопоставленных гостей. – Она покачала головой. – И эти заботы отнимают все мое время, так что иногда я и сама не чувствую больше себя женщиной. Но так устроена жизнь, ты согласна, Табуба? Когда проходит юность, романтика остается позади, ей нет места в размеренных буднях долгого брака.

– Совсем не обязательно, – мягко возразила ее собеседница. – Хаэмуас навещает время от времени своих наложниц?

Нубнофрет задумалась, прежде чем ответить на этот вопрос. Нет ли здесь нарушения правил приличия или же это обычный предмет, о котором одна взрослая женщина вправе побеседовать с другой? Глядя на открытое, полное дружеского участия лицо Табубы, Нубнофрет решила остановиться на втором варианте. Она покачала головой, отбросив со лба прилипшие волосы.

– Нет, он к ним вообще не прикасается. Я и сама давно уже их не видела. Они приходят и уходят, когда им заблагорассудится, встречаются с родственниками, иногда, получив разрешение, отправляются в дальние поездки, а бывает, помогают мне развлекать важных гостей. Они очень милы, но не из тех, конечно же, с кем можно водить дружбу. Нет, Табуба. Если Хаэмуасу нужна женщина, он приходит ко мне.

– Я знаю, он очень тебя любит, – сказала Табуба. – Возможно, кажется, что он не слишком балует тебя вниманием, но на самом деле он очень высоко тебя ценит.

– Вполне возможно, – Нубнофрет снова вздохнула, – но это любовь скорее к товарищу, к другу, а не те чувства, какие мужчина питает к своей возлюбленной. И все равно я не жалуюсь. Я счастлива. – Впервые эти слова, к которым она так часто прибегала в своих мысленных монологах, прозвучали неубедительно. «На самом ли деле это так? – размышляла Нубнофрет. – Правда?» – А ты, – продолжала она, – твой муж давно умер, ты не чувствуешь себя одиноко?

– Да, чувствую, – честно призналась Табуба. – Но я предпочту коротать свой век вдовой, чем вступить в брак просто для того, чтобы избавиться от одиночества. Чужие богатства мне ни к чему, а позаботиться обо мне может мой дорогой Сисенет. Да, царевна, я жажду любви, но не готова платить за нее любую цену. И условия должна ставить я сама.

Нубнофрет подумала, что ей очень нравится Табуба.

– Мы знакомы со многими достойными мужами Египта, – сказала она. – Может быть, ты хотела бы с кем-нибудь из них встретиться? Знаешь, я ведь хорошая сваха! – И обе разразились громким смехом. Нубнофрет села на постели и вытерла глаза краем своей набедренной повязки. В эту минуту вошла Вернуро и с поклоном принялась расставлять на столике кувшины с водой, вином, пивом, а также блюда с угощениями.

– Благодарю за заботу, царевна, – с трудом отдышавшись, проговорила Табуба, – но я предпочитаю сама наводить на людей скуку, нежели терпеть кого-нибудь постороннего, кто бы наводил скуку на меня. Мне, пожалуйста, вина, – продолжала она в ответ на безмолвное приглашение Нубнофрет. Вернуро тихонько вышла.

А как же Хармин? – продолжала расспросы Нубнофрет. Она обладала тонко развитым чувством общественной иерархии, прекрасно понимала, насколько важно занимать в этой иерархии подобающее место, и просто не представляла, как семья благородного происхождения может не испытывать желания продвинуться по этой лестнице вверх. – Разве он не хотел бы получить какую-нибудь должность при дворе или хотя бы место жреца?

– Нет, не думаю, – ответила Табуба, потягивая вино. – Он, конечно же, унаследует мое родовое имение, пусть оно и невелико, и уже теперь он имеет возможность распоряжаться состоянием, оставленным ему отцом. Он ценит благополучную и спокойную жизнь, но, в силу характера, не захочет вращаться в обществе властей предержащих.

Нубнофрет такой ответ пришелся по душе. Явный интерес, который к молодому человеку питала Шеритра, несколько тревожил ее мать – а вдруг он всего лишь пытается проложить себе дорогу ко двору правителя Египта?

– Я очень надеюсь, что они с Шеритрой хорошо проводят сегодня время, – осторожно заметила она. – Они отправились вверх по реке, насколько я знаю, чтобы наблюдать за животными на болотах, и, если повезет, они надеются увидеть крокодила. Правда, я совсем не завидую тому, что они гуляют в такую жару.

Табуба обеими руками сжимала чашу с вином.

– Я как раз хотела поговорить с тобой о юной царевне, – нерешительно начала она. – Мне кажется, она очень застенчива и дичится людей.

– Да, это так, – сказала Нубнофрет. Ее мучила жажда, и половину вина из своей чаши она уже выпила. По телу разлилось умиротворяющее тепло, сознание приятно затуманилось. – Шеритра совершенно лишена уверенности в себе. Она умна и могла бы составить счастье любого молодого человека, но она и смотреть ни на кого из них не желает. Меня поразило до глубины души, с какой легкостью тебе удалось ее разговорить.

– Возможно, она чувствует, что мне по душе ее общество. – Табуба вытянула ноги и поудобнее устроилась на подушках. – Я хочу попросить тебя об одном одолжении, царевна.

«Какая жалость! – лениво подумала Нубнофрет. – Я всегда рада оказывать услуги старым друзьям или людям моего положения, но эта женщина пока что ни то ни другое. А я уже подумала, что начинаю к ней привязываться». Она ждала продолжения.

– Позволь Шеритре погостить некоторое время в моем доме. Мне часто не хватает женского общества, ведь моя семья – это двое мужчин, а у нас с царевной нашлось много общих тем для разговора. Я, возможно, сумела бы помочь ей обрести уверенность, научила бы красиво одеваться, а мне с ней хорошо, потому что она умеет меня рассмешить.

«Рассмешить? – Нубнофрет искренне удивилась. – Чтобы Шеритра могла кого-нибудь рассмешить? Хотя, возможно, в этом есть некоторый смысл. Хаэмуас говорил как-то, что отправит Шеритру в Фаюм погостить к Сунеро, если я не перестану одергивать ее. Вообще-то, мои замечания для ее же пользы». И Нубнофрет уже охватило знакомое чувство легкого раздражения, какое Шеритра без труда умела вызывать у матери.

– Но, Табуба, а как же эта новая привязанность, недавно возникшая между моей дочерью и твоим сыном? – возразила она. – Не слишком разумно позволять им жить под одной крышей.

– Но это ведь моя крыша, царевна, – напомнила Табуба. – А я придерживаюсь самых высоких нравственных устоев. Царевна, разумеется, возьмет с собой собственных слуг, а также стражников, каких Хаэмуас сочтет необходимым назначить в свиту для ее безопасности. У нас степенная семья и строгие правила, – продолжала она с улыбкой, – а иногда хочется чего-нибудь поживее.

Нубнофрет сдалась на уговоры, чему в немалой степени способствовало выпитое вино. Без Шеритры жизнь в этом доме станет намного спокойнее, и, возможно, ей удастся хотя бы отчасти вернуть былую близость с мужем, если между ними не будет постоянных трений из-за дочери.

– Она ведь не просто царевна, – напомнила Нубнофрет Табубе. – В ее жилах течет кровь богов, поэтому к ней должны относиться с особым почтением, охранять ее и оберегать. Но… – Она улыбнулась. – Мы спросим саму Шеритру, когда она вернется домой, а последнее слово, конечно, останется за мужем. О боги! Какая жара! Не хочешь ли искупаться?

Табуба кивнула и поблагодарила хозяйку за приглашение. Нубнофрет позвала служанок, и вскоре обе женщины, совершенно обнаженные, стояли бок о бок в каменной купальне под струями благоухающей лотосовой воды. Чаши с вином они по-прежнему держали в руках и непринужденно болтали, обсуждая новейшее средство для смягчения волос.

Когда на закате Шеритра вернулась домой, охваченная приятным возбуждением и радостью после прекрасно проведенного дня, она увидела, что обе женщины сидят на тростниковых циновках у бассейна и поглощены разговором. Жара спала, и все вокруг – их тела, лужайка, цветы на клумбах – погрузилось в медное сияние последних солнечных лучей. Обе женщины подняли головы и улыбнулись Шеритре, когда она приблизилась к ним по сухой траве, и Нубнофрет приглашающим жестом похлопала рукой по циновке.

– Хорошо провела время? – спросила она, а Шеритра, усаживаясь подле матери в сгущающейся тени, отбрасываемой полосатым бело-голубым навесом, заметила, что рядом лежат два пустых кувшина из-под вина, а речь Нубнофрет утратила четкость. Она немало удивилась, потому что ей редко доводилось видеть, чтобы Нубнофрет теряла контроль над собой под действием вина, но одновременно девушка наблюдала за ней с радостью. Морщинки на лице матери, которой было уже тридцать пять лет, начинали постепенно застывать, преждевременно превращаясь в извечно строгое, суровое выражение, которое теперь, под действием вина, пропало, и в ее великолепных глазах светились довольство и нега.

– Отлично, – ответила Шеритра, кивая Табубе в ответ на ее почтительный полупоклон. – Примерно в пяти милях от города, вверх по течению, у западного берега, мы с Хармином нашли бухточку, в том месте, где в Нил впадает старый заброшенный канал. Устье совсем заросло, там полно птичьих гнезд, водится всякая живность. Мы провели там целый день. Но крокодила так и не видели. Из-за жары на время обеда мы укрылись в большой каюте на лодке. А сейчас Хармин поехал домой. – Она повернулась к Табубе. – Прошу прощения, Табуба, если бы я знала о твоем визите, я пригласила бы его сюда, чтобы потом вы вместе отправились домой.

– Ничего страшного, царевна, – ответила Табуба. – Мы с твоей матушкой прекрасно скоротали сегодня время в женской компании, а Хармин, я уверена, нарушил бы нашу идиллию!

Шеритра с любопытством взглянула на обеих женщин. Они казались чистейшим воплощением томной изнеженной женственности, их словно окутывала аура взаимного доверия, и Шеритре отчего-то сделалось не по себе. У нее самой не было близких подруг. К бестолковой болтовне распущенных дочек знакомых своего отца она всегда питала глубочайшее презрение; этих вечно хихикающих девчонок интересовали только мода, косметика, новые прически, что недавно стали так популярны в Дельте, а еще молодые люди – у кого из них самое красивое и крепкое тело. Переводя взгляд с мечтательного, полусонного лица матери на Табубу, томно и чувственно раскинувшуюся на циновке, Шеритра думала, что все эти вопросы женщины обсудили сегодня самым тщательнейшим образом. Нубнофрет подтвердила ее догадки.

– Мы весь день сегодня только и занимались тем, что пили вино и болтали о самых незначительных пустяках, – объяснила она. – Мне такие разговоры на пользу.

– Я тоже великолепно провела время, – вступила в разговор Табуба. – Мне не хватает женского общества, а с прислугой я не разговариваю. – Она бросила на Нубнофрет вопросительный взгляд, словно ожидая какого-то продолжения.

Нубнофрет кашлянула.

– Табуба любезно приглашает тебя погостить в ее доме некоторое время, – сказала она. – Я полагаю, Шеритра, если ты сама не против, смена обстановки пошла бы тебе на пользу. Ну, что скажешь?

Шеритра внимательно всматривалась в лицо матери, вслушивалась в тон, каким были произнесены эти слова. Часто бывало так, что в вопросе подобного рода уже содержался намек на ожидаемый ответ, и девушка тогда понимала, что выбора на самом деле у нее нет. На этот раз, однако, Шеритра не уловила никакого скрытого приказа и, несмотря на свою повышенную, сверхъестественную чувствительность, не заподозрила, что от нее хотят избавиться. Нубнофрет смотрела на нее, прищурив от солнца глаза, подведенные сурьмой. «Я буду рядом с Хармином, – думала Шеритра. – Час за часом быть вместе, говорить с ним, видеть его прекрасный образ, возможно, целовать его, возможно даже… Но ведь так не полагается, так нельзя». Шеритра задумалась, сама не заметив, как ее брови нахмурились, а мать тем временем продолжала:

– Разумеется, с тобой поедет Бакмут, твой личный писец и служанка. Отец подберет для тебя подходящую стражу. – «А также соглядатая, чтобы сообщать ему о каждом моем шаге, – уныло добавила про себя Шеритра. – Но ведь так положено».

– А что говорит отец? – спросила она.

– Я пока не спрашивала его мнения, – призналась Нубнофрет. – Я решила сначала узнать, что ты сама об этом думаешь. Ну, что скажешь?

– Соглашайся, царевна! – принялась уговаривать ее Табуба. – Я буду польщена и почту за честь для себя, если ты погостишь в моем доме, и мне будет приятно иметь такую собеседницу. А Хармин будет рад превыше всякой меры, я уверена! – Искоса бросив взгляд на Нубнофрет, она простодушно добавила: – Или я сказала слишком много? – Но Нубнофрет была занята тем, что втирала лотосовое масло в кожу рук и на ее вопрос лишь рассеянно кивнула.

– Полагаю, он будет очень рад, – сухо произнесла она, – и я вовсе не возражаю, при условии, что он не сможет проводить время наедине с моей дочерью. – Она резко вскинула взгляд и посмотрела на девушку. – Шеритра, не думай, что ты должна ехать.

«Но ты хочешь, чтобы я поехала, – недовольно думала Шеритра. – Отлично вижу, что так оно и есть. Если бы мне захотелось поступить тебе назло, я бы отказалась, но ты прекрасно знаешь – не так ли, мамочка? – что я не могу упустить шанс стать ближе Хармину».

– Совсем наоборот, – сказала она, – я с удовольствием поеду. Благодарю тебя, Табуба.

Табуба ласково ей улыбнулась:

– Вот и прекрасно! Я распоряжусь, чтобы тебе приготовили комнату. Вообще-то я отдам тебе свою спальню, ведь она самая большая во всем доме. У нас есть еще несколько незанятых комнат.

Шеритра не возражала. Она – царевна, и ей по праву положено занимать наилучшее место где бы то ни было.

– Когда бы ты хотела приехать? – продолжала Табуба. Шеритра пристально посмотрела на мать.

– Завтра, – сказала она.

– Отлично! – Табуба выпрямилась на циновке.

В эту секунду из тени террасы появились Хаэмуас и Гори и направились к ним. Гори сильно хромал. Поднявшись с места, Табуба приветствовала их с таким изяществом, что Шеритру охватила зависть. «Еще месяц назад я бы и внимания не обратила, – подумала она про себя, – а если бы и заметила, мне было бы все равно. Я бы просто в душе посмеялась над ней, а теперь я сама, ради Хармина, хочу овладеть этой естественной уверенностью и грацией». Шеритра неловко поднялась, чтобы подставить отцу щеку для поцелуя. Гори улыбнулся сестре и тяжело опустился в кресло, услужливо поданное расторопными слугами.

– Итак, – начал Хаэмуас. Бегло, хотя и ласково, поприветствовав Нубнофрет, он теперь не спускал взгляда с Табубы. – Похоже, мы, мужчины, нарушили вашу идиллию. У вас такой довольный вид. Ну как, вы успели разрешить все неотложные государственные дела и определить судьбы Египта?

Шеритра подумала, что такой снисходительный тон отцу вовсе не свойствен. «Что-то его тревожит. А почему это Гори так мрачно уставился в землю? Ну нет, никому не позволю испортить мне настроение в такой замечательный день». Нубнофрет рассказывала мужу о приглашении Табубы, и девушка прислушивалась, как они обсуждают между собой ее решение. Отец не имел серьезных возражений. Шеритре показалось, что, несмотря на высказанные им кое-какие замечания и требования, в общем и целом он точно так же, как и мать, рад этому неожиданному повороту событий. Удивленная и несколько уязвленная, она старалась поймать его взгляд, чтобы прочесть в нем поддержку и одобрение, но ее усилия не принесли результата. Табуба ждала, прищурив от солнца глаза и медленно переводя взгляд с одного на другого. Она не делала попыток вмешаться в их разговор, и Шеритре казалось, что в ее молчании и отстраненности есть какое-то самодовольство. Наконец отец повернулся к ней.

– Я буду скучать без тебя, Солнышко, – весело начал он. – Но мы с мамой, разумеется, будем часто навещать тебя, пока ты не захочешь вернуться домой.

«Мама не будет, – мятежно подумала Шеритра, – а что до тебя, милый отец…» Внезапно ее осенила дикая мысль, и Шеритра судорожно вздохнула. Неужели такое возможно? Хаэмуас не проявлял никаких признаков радости или воодушевления. Шеритра незаметно переключила внимание на Табубу. Женщина улыбалась каким-то своим мыслям и водила рукой по траве. Шеритра стала всматриваться в ярко блестевшие глаза отца, приглядывалась к его резким движениям. Сердце у нее упало. «Значит, вот в чем дело. Если я буду гостить у Табубы, это даст отцу возможность приезжать туда в любое время, когда только ему захочется. А мне почему-то кажется, что такое желание у него будет возникать весьма и весьма часто».

Шеритра не понимала, почему ее охватила тревога, едва только она поняла, что Хаэмуас питает интерес к другой женщине. Возможно, такие перемены пойдут ему на пользу, помогут вернуть уходящую молодость. И все же, припомнив тот странный, вызвавший их обоюдное смущение недавний разговор, она поняла, что все не так просто. Сама она искренне восхищалась Табубой, но ведь она не мужчина. А для мужчин Табуба опасна, инстинктивно чувствовала Шеритра.

Девушка тайно, из-под опущенных ресниц, разглядывала брата. Гори сидел, склонив темную голову, уставившись в одну точку на своем больном колене. «О, Хатхор, только не это! – думала Шеритра, охваченная ужасом. – Только не это, почему они оба? А Табуба знает?»

Табуба и Хаэмуас говорили о свитке.

– Я принял решение дать Сисенету возможность взглянуть на свиток, – неохотно проговорил Хаэмуас. – Только ему придется сделать это здесь. Я несу ответственность за сохранность свитка как перед богами, так и перед бессмертной ка того, кто раньше был его владельцем. Но теперь, Табуба, я дошел до той степени непонимания, на которой я с радостью готов принять любую помощь.

Табуба немедленно стала что-то ему объяснять, а Шеритра взглянула на мать.

Нубнофрет не принимала участия в беседе. Она легла на бок, прикрыла глаза. В ее позе ощущалась скрытая напряженность, и Шеритра вдруг подумала, что этот день заканчивается для матери не так радужно и беспечно, как начинался.

Внезапно Шеритра почувствовала сильную слабость, ее словно охватил жар. Вокруг нее бушевали страсти – пока неявные и почти неосознанные опасения матери, угрюмость Гори и странная, непривычная оживленность отца. А в центре всего – Табуба, та, что лишь несколько минут назад сидела здесь, лениво и томно раскинувшись на солнце, а теперь была поглощена важным разговором на серьезные исторические темы. «Она знает? – вновь и вновь задавала себе Шеритра этот вопрос. – Если бы у нее имелись какие-нибудь подозрения на этот счет, она, конечно, не стала бы приглашать меня погостить в своем доме. Или стала бы?» Шеритра резко поднялась, и разговор прервался.

– Отец, позволь мне уйти в дом, – сказала она. – Я весь день провела на солнце и очень устала. Я хочу совершить омовение до обеда. – Она понимала, что ее слова звучат высокопарно, что стоит она сгорбившись, двигается неловко, что всем ее близким опять за нее стыдно, но она ничего не могла с собой поделать. Хаэмуас удивленно кивнул.

– Конечно, – сказал он.

Шеритра сделала над собой усилие, чтобы обратиться к Табубе.

– Я прибуду в твой дом завтра днем, – сказала она.

– Увидимся завтра, царевна, – последовал вежливый ответ.

И Шеритра поспешно ушла, почти бегом бросилась вокруг пруда с журчащим фонтаном посредине, мимо цветочных клумб. Ее охватило смущение, и ей казалось, что все оставшиеся удивленно смотрят ей вслед. Она была счастлива, когда наконец вбежала в дом. «Возможно, мне не следует к ней ехать, – в отчаянии думала она на бегу, едва замечая приветствия часовых, несущих во дворце стражу. – Возможно, Табуба хочет, чтобы у отца был повод приезжать к ней, не вызывая подозрений». «А возможно, ты просто слишком много придумываешь, – насмешливо говорил ей какой-то другой голос, – и твое воображение не дает тебе покоя; поезжай к Хармину и не думай ни о чем другом».

Уже в двух шагах от двери в свои покои Шеритра подняла голову, чтобы взглянуть на свое отражение. Сутулая, худая, – лишенная привлекательности девушка – гладкое медное зеркало высотой от пола до потолка было к ней совершенно безжалостно. «Я ничего не могу с собой поделать, – подумала она с отчаянием, граничащим с паникой. – И лишь он один обладает способностью изменять меня до неузнаваемости, поэтому я не должна упускать такого шанса. Так что на этот раз не стану заботиться об остальных». И, отвернувшись от медной стены, она вошла к себе.

Казалось, что ужин не кончится никогда. Мать явно мучилась от головной боли, но тем не менее она приложила все усилия, чтобы как полагается принять двух глашатаев фараона, неожиданно посетивших их дом по пути на юг, в Нубию. Потом, после ужина, Шеритра отправилась на поиски Гори. Брат с угрюмым видом сидел у главного входа, положив больную ногу на возвышение и уставившись в душную тьму, которая, казалось, еще больше раскаляется от ярко горящих факелов, освещающих двор перед домом и мощеную дорожку к причалу. Шеритра, подобрав платье, уселась у его ног прямо на ступени, ведущие внутрь дома. Гори поднял на нее глаза. Он улыбнулся ей своей обычной обезоруживающей улыбкой, но Шеритру не так-то легко было обмануть.

– У тебя какое-то горе, правда? – спросила она напрямик. – И мне кажется, что причина твоего несчастья не в больном колене.

Он едва слышно пробормотал ругательство, потом усмехнулся.

– Твоя проницательность просто сбивает с толку, – ответил он. – Нет, колено здесь ни при чем. Отец завтра снимет швы.

Шеритра ждала, что он скажет что-то еще, но Гори молчал. На какое-то мгновение ей показалось, что, может быть, лучше будет промолчать, но ее пугала отчужденность, вдруг ворвавшаяся в их семью, необъяснимое охлаждение, которое возникло между родителями, между отцом и ею самой, между отцом и братом. Она ощущала в душе отчаянное желание не терять близости со своим прекрасным братом, которого так любила, потому что без него, она понимала, ей некого будет любить. Несмотря на свою разгорающуюся страсть к Хармину, она пока не во всем могла ему довериться.

– Ты влюблен в Табубу, так ведь? – тихо произнесла она.

Она уже начала бояться, что Гори не ответит или, еще хуже, солжет ей, но вот он неуклюже потянулся к ней и коснулся губами ее щеки, пощекотав волосами.

– Да, – ответил он, выдавая сорвавшимся голосом глубокое волнение.

– Она знает об этом?

– Да. – Он вздохнул. – Когда я был у нее вчера, я во всем ей признался. Она же сказала, что я могу приезжать к ней когда захочу и что мы навсегда останемся добрыми друзьями.

Сердце девушки переполнялось жалостью к брату. Он был в таком отчаянии, он так запутался.

– И ты согласился? Гори сел прямо.

– Конечно нет! – воскликнул он. – Я сумею найти способ завоевать ее любовь. В конце концов, я ведь один из самых завидных женихов в Египте и, конечно же, самый красивый. Она не сможет устоять, если мое великолепное тело будет маячить у нее перед глазами достаточно часто.

Шеритру поразила циничность его слов.

– Но, Гори, ты ведь никогда… твоя сила именно в том…

– Ну, я просто никогда прежде не задумывался, какую хорошую службу может сослужить привлекательная внешность, каким мощным оружием она может стать, – со стоном произнес он. – Мужчины у нее нет. Если бы ее чувства были отданы кому-то другому, она сказала бы мне об этом. Нет, Шеритра, сейчас она засела у меня в печенках, но настанет день, когда у нее в печенках засяду я.

Шеритру поразили и его грубые слова, и резкий, хриплый голос, каким они были произнесены. В отчаянии она старалась найти в нем хорошо знакомые черты милого брата, всегда веселого и открытого, за это и горячо любимого всеми вокруг.

– А с отцом ты говорил об этом? – спросила она.

– Нет. Я пойду к нему, когда она согласится стать моей, а пока это его совершенно не касается.

«Значит, Гори, поглощенный собственной сердечной драмой, не замечал того, что творится с Хаэмуасом. Да, все именно так. – Шеритра ясно представила себе возможные последствия этой истории во всем их невыразимом ужасе. Не говоря уже о той борьбе, что неминуемо разгорится между двумя горячо любимыми ею людьми, надо еще думать о будущем. – Если эта женщина достанется Гори, к дому, конечно же, пристроят дополнительное крыло, и Табуба будет постоянно попадаться на глаза Хаэмуасу. Но если Хаэмуас женится на ней и она получит титул Второй жены со всеми положенными правами и привилегиями, будет совсем скверно. Табуба за столом во время обеда, Табуба распоряжается на борту царской лодки, Табуба на ложе Хаэмуаса, а Нубнофрет тем временем страдает в одиночестве… А представить, как она сама будет общаться с Табубой. – Шеритра передернула плечами. – А с Гори? О боги, как мне хотелось бы, чтобы догадка про отца оказалась ложной! Пусть наваждение Гори закончится так же внезапно, как оно началось».

Гори снова наклонился к сестре, и до нее донесся кисловатый винный запах его дыхания.

– Завтра ты поедешь к ней погостить, – прошептал он. – Ты нравишься ей, Шеритра. Поговори с ней обо мне. Пусть она задумается. Как, поможешь мне?

Шеритра отпрянула.

– Попробую, Гори! – воскликнула она. – Но на самом деле все не так, как ты себе представляешь. О, зачем только она появилась в нашей жизни! Мне страшно!

Он ничего не сказал, не сделал попытки утешить и приободрить ее, и Шеритра поднялась и ушла. Она проходила по огромному дому, наполненному тихим таинственным шепотом, направляясь в свои покои, где служанки уже собирали ее вещи. Разум внушал ей, что надо прекратить сборы, достать вещи и разложить их по местам, но сердце ее стремилось к Хармину. Сегодня он снова поцеловал ее, когда они вдвоем лежали в высокой траве на берегу реки, укрывшись от глаз стражников и слуг, оставшихся на лодке. Высоко стоявшее солнце дышало зноем и негой; Шеритра томилась и млела, чувствуя, как черные волосы Хармина щекочут шею, а от его губ, нежно стискивающих ухо девушки, словно веяло прохладой. «Я ничего не могу сделать, – думала Шеритра, входя к себе и едва отвечая на торопливый поклон Бакмут. – Я не могу остановить эту бурную волну перемен, что обрушилась на всю нашу семью. Я и сама стала жертвой этих перемен, я тоже всем существом ощущаю бурный натиск чего-то неизвестного. И каждый из нас должен спасать себя самого».

На следующий день она в сопровождении Бакмут, всех своих личных служанок и четырех стражников, отобранных Амеком и одобренных отцом, отплыла от родного причала. Нубнофрет легко простилась с дочерью, чуть приобняв Шеритру и заверив ее, что она может возвращаться домой, как только пожелает. Но Хаэмуас, отведя дочь в сторону, вложил ей в руку листок папируса.

– Это твой гороскоп на месяц фаменот, – проговорил он. – Вчера вечером я составил гороскопы для всех нас. Должен сказать, Солнышко, мне не понравились предсказания. Прочти его, как только представится возможность, и не забывай, что я совсем рядом – не дальше, чем глаза и уши твоего стражника. На этой неделе я непременно приеду навестить тебя.

Внезапно Шеритра крепко прижалась к отцу, словно она не ехала погостить, а отправлялась в изгнание куда-нибудь в Дельту в наказание за какое-то страшное преступление. Уже сейчас она чувствовала, что начинает скучать по отцу. И все же где-то в самой глубине души в ней зрела твердая холодная решимость, и, кроме того, в голосе отца она уловила нотки скрытой нетерпеливой радости. Поцеловав отца в щеку, она ступила на борт. Гори вообще не пришел проводить сестру. Шеритра помахала родителям и быстро скрылась в каюте.

Не прошло и часа, а ее гребцы уже причаливали к берегу рядом с домом Табубы, хотя, как обычно летом, крепчал северный ветер, вода в реке упала, и течение, несущее лодку вперед, было очень слабым. Шеритра все время просидела в каюте в компании верной Бакмут у своих ног, сжимая в руках папирус с так и не прочитанным гороскопом. Она была охвачена смятением, взволнована, не знала, к кому обратиться, словно не ехала погостить на недельку к новой подруге, а отправлялась в трудное и опасное путешествие через Великую пустыню, не ведая, что ждет ее впереди. Ее волнение и тревога еще более усиливались оттого, что девушка понимала: и мать и отец, пусть и по разным причинам, рады ее отъезду. Этому радуется и Гори, поскольку хочет, чтобы она позаботилась о его интересах. Так думать несправедливо, Шеритра отлично это понимала, но не могла отделаться от ощущения, чтоб брат ее предал.

Несмотря на такие знакомые, беспечные голоса слуг, укрывшихся на палубе под навесом, несмотря на крепких и сильных воинов Амека, таких надежных, что она не задумываясь доверила бы им собственную жизнь, Шеритра чувствовала себя одинокой и беззащитной. «Мне следует переехать жить в Пи-Рамзес, – с отчаянием думала она. – Дедушка отведет мне покои во дворце. Тетушка Бинт-Анат окажет теплый прием. Мемфис я теперь ненавижу. – И по мере того как крепла в ней эта уверенность, Шеритра все яснее понимала, как сильно переменилась она сама за последнее время, как далека теперь от нее та хрупкая, застенчивая девушка, какой она была еще совсем недавно. – Я по-прежнему хрупка, ох как хрупка, – размышляла она, – но теперь немного иначе. Тогда во мне была какая-то невинность, а поняла я это только сейчас. Вопрос только, должна ли я сожалеть об этих переменах или радоваться им? Не могу сказать».

Хармин поджидал ее, стоя на верхнем краю сходней и вглядываясь в речную даль. Услышав сигнал капитана о том, что лодка подходит к берегу, Шеритра вышла из каюты и сразу же увидела Хармина. Девушка заметила, как его задумчивое лицо при виде нее озарилось мгновенной радостью. Он несколько раз поклонился, пока личный писец царевны со всеми положенными церемониями помогал девушке сойти на берег и подняться туда, где ее поджидал Хармин. Повинуясь ее слову, вся свита стала подниматься по песчаной дорожке, ведущей к дому. С ней остались только стражники и Бакмут.

– Хармин, – произнесла она, и теперь юноша имел право заговорить.

– Добро пожаловать в мой дом, царевна, – торжественно сказал он. – Не могу найти слов, чтобы выразить, как я счастлив, что ты согласилась принять приглашение матушки. Я твой смиренный раб и готов исполнить любое желание, какое может у тебя появиться, пока ты гостишь здесь.

Она взглянула ему в глаза, ощущая, как сильно и часто бьется ее сердце, как сладко сжимается все внутри, когда она на него смотрит.

– Я приготовил для тебя носилки, – продолжал Хармин. – Путь недолгий, но жара стоит безжалостная.

– Спасибо, но у меня есть свои, – ответила девушка. – Хотя сегодня, Хармин, мне не понадобятся носилки. Я с удовольствием пройдусь пешком. Какую великолепную тень отбрасывают пальмовые деревья! Пойдем? Я не могу дождаться, когда своими глазами увижу твой дом. Отец и Гори говорят, что он совсем особенный. Бакмут, где мое опахало?

Она двинулась вперед, и Хармин последовал за ней. Мухи, этот истинный бич лета, день ото дня досаждали все больше, их черные тучи кружились в воздухе, с жадностью набрасываясь на всякого, от кого исходил хотя бы легкий запах пота, усаживаясь вокруг рта, вокруг глаз. Шеритре казалось, что здесь, в тени пальм, они более привязчивы, нежели дома. Привычным движением она стала обмахиваться опахалом из конского волоса, слушая Хармина, который рассказывал ей о плодовитости этих пальм, о предстоящем сборе фиников и о том, какие донесения о грядущем урожае он получил от управляющего имением из Коптоса.

– Мой отец проявлял мало интереса к хозяйственным делам, – объяснял Хармин, – во всем полагаясь на управляющего, поручая ему руководить работой феллахов, но мне самому нравится за всем присматривать, бродить вдоль оросительных каналов и наблюдать, как поднимаются свежие зеленые всходы, как зреют колосья и растут овощи.

– Ты, кажется, скучаешь по этим занятиям, – заметила Шеритра, и молодой человек подтвердил ее догадку.

– Бывает, что скучаю, – тихо проговорил он, – но в целом не могу сказать, что мне не хватает Коптоса. Самые ранние мои воспоминания детства нельзя назвать счастливыми. Смотри, царевна! – Он махнул рукой. – Вот наш дом.

Первое впечатление Шеритры было не таким, как у Хаэмуаса и Гори. Несмотря на свежую побелку, несмотря на то что в маленьком садике усердно трудился один-единственный садовник, дом показался девушке заброшенным и неприветливым. Чистые стены представились ей бесцветными и безжизненными, лужайка – это вовсе не уютная полянка, а жалкая попытка сдержать натиск мощных пальмовых деревьев, подступающих к самому дому, тишина и покой этого места напомнили запустение и забвение.

Вскоре, однако, первое впечатление рассеялось. Поприветствовав склонившуюся в поклоне Табубу и Сисенета, она с любопытством ступила внутрь.

– Понимаю теперь, почему твой дом произвел на отца такое сильное впечатление, – сказала Шеритра, оглядевшись. – Все выглядит так, будто этому убранству не одна сотня лет. – Но испугавшись, что ее слова могут показаться хозяевам обидными, она поспешно добавила: – Мне очень нравится такая простота, это тонкий вкус. Когда вокруг полно безделушек и украшений, невозможно ни думать, ни возносить молитвы богам. – Она слышала, как где-то в глубине дома переговариваются ее слуги, слышала стук об пол вносимых ящиков. Сопровождавшие царевну воины, не обращая внимания на хозяев, ходили по дому с полной уверенностью, чувствуя за спиной власть своего господина-царевича. За Шеритрой следовал ее личный писец, держа наготове дощечку. Никого из хозяйских слуг не было видно.

– Прошу тебя, царевна, – сказала Табуба. Сисенет, вновь поклонившись девушке, уже ушел к себе. – Позволь показать тебе комнату, которую я для тебя приготовила. Пусть твои слуги устанавливают в моем доме порядки по твоему усмотрению, словно этот дом – твой собственный. Наши слуги не станут им мешать. – Шеритра робко последовала за Табубой, глядя на ее затянутую в желтую ткань спину, чувствуя, что Хармин не отстает от нее ни на шаг. – Проход вон в том конце ведет прямо в сад, – говорила Табуба. – Там есть дверь, но мы закрываем ее, только когда дует хамсин, чтобы в дом не нанесло песка. Брат, Хармин и я будем ночевать в другой части дома. Мне жаль, что в доме нет комнат, чтобы разместить твою свиту, но для них найдется достаточно места в пристройке с тыльной стороны дома.

– Бакмут всегда спит на полу у меня в комнате, – сказала Шеритра и вошла в комнату, на которую показала Табуба. Комната была небольшой, но, подобно всем прочим помещениям в доме, она казалась просторней, чем была на самом деле. Шеритра быстро огляделась: здесь стояло ложе, стол, одно кресло, табуретка и небольшой туалетный столик. Она кивнула Бакмут:

– Скажи, пусть вносят мои вещи.

– Я перенесла отсюда свои комоды, – сказала Табуба, – но если они тебе понадобятся, они, разумеется, в полном твоем распоряжении.

Шеритра с улыбкой дотронулась до ее руки:

– Спасибо, Табуба. Ты сделала все возможное, чтобы я чувствовала себя хорошо у тебя дома.

Табуба с сыном поняли, что должны уходить. Когда за ними закрылась дверь, Шеритра со вздохом упала на постель. Ей бы хотелось, чтобы здесь было чуть светлее, потому что в комнате царил полумрак, но больше света означает и больше жары, а эта прохлада очень приятна.

– Здесь опахала мне не понадобятся, – заметила она, обращаясь к Бакмут. – Проследи, чтобы постель застелили моим бельем, и пришли ко мне писца, как только воины установят порядок караула. Как ты думаешь, когда подадут к столу? Я ужасно голодна.

– Я пойду спрошу, царевна, – сказала служанка и вышла.

Шеритра неподвижно сидела, прислушиваясь к тишине и глядя на два ярких пятна света, отбрасываемых из окон, расположенных высоко, под самым потолком. При мысли о том, что Хармин сейчас где-то совсем рядом, ее охватила восторженная радость. «Я отлично проведу здесь время», – думала она, совершенно позабыв о своих недавних опасениях.

На обед подали простую, но искусно приготовленную пищу, которую хозяева и гостья вкушали в большом зале, усевшись с поджатыми ногами на подушки у низкого стола из кедрового дерева. Шеритре прислуживал человек из ее свиты, пробуя каждое блюдо, прежде чем предложить девушке. Дома все проверки проводили на кухне, и о безопасности пищи объявлялось еще до того, как ее подавали к господскому столу, а здесь этот ритуал, выполняемый исключительно ради нее одной, приятно волновал Шеритру, хотя и напоминал ей о ее добровольном изгнании. У многих знатных вельмож имелись для этой цели личные слуги, особенно у тех, что стояли ближе других к фараону, у которого были все основания опасаться собственных подданных, но Сисенет, очевидно, не давал себе труда содержать специального человека. Он сам, его сестра и племянник сидели за столом и ели с видимым удовольствием, наслаждаясь приятной легкой беседой, в которую оказалась вовлечена и Шеритра, быстро почувствовавшая себя легко, как дома.

После еды все разошлись по своим покоям, чтобы посвятить сну следующие, самые жаркие часы дня, и Шеритра, освежившись умыванием, с огромным удовольствием растянулась на постели в спальне Табубы. Бакмут разложила свой тюфячок около входной двери, но даже после того, как Шеритра отпустила ее отдыхать, девушка по-прежнему не могла отойти от постели царевны, явно чем-то встревоженная.

– Что с тобой, Бакмут? – спросила Шеритра.

Служанка стиснула руки. Она стояла, опустив глаза.

– Прошу меня простить, царевна, – проговорила она, – но мне очень не нравится в этом доме.

– Что ты хочешь сказать? – Шеритра села на постели.

Бакмут закусила губу.

– Я и сама точно не знаю, – неуверенно произнесла она, – но здешние слуги почему-то не произносят ни слова.

– Ты хочешь сказать, они не желают с тобой разговаривать? Они ведут себя грубо?

Бакмут покачала головой:

– Нет, царевна. Понимаешь, они вообще не разговаривают. Они не глухие, они делают то, что попросишь, и мне кажется, они не немые, потому что я видела, как одна женщина облизывала губы, но просто они вообще все время молчат.

– Возможно, так обучила их хозяйка, – предположила Шеритра. – Знаешь, Бакмут, во всяком доме свои порядки, и поведение прислуги во многом зависит от того, какой образ жизни ведут хозяева. – Изумленная и взволнованная, Шеритра с трудом сдерживала нервные нотки в голосе, недовольная тем, что служанка со своими подозрениями лишь усилила ее собственные смутные страхи. – Этим людям необходимо больше тишины, чем нам у нас дома, – продолжала она, – и слугам, возможно, было отдано приказание не раскрывать лишний раз рта, если все распоряжения им ясны и понятны. Это все мелочи. Не думай об этом.

Но все же Бакмут не унималась:

– Но эта тишина какая-то зловещая, царевна. Она на меня давит.

– Ты просто не привыкла так жить, – сказала Шеритра тоном, не терпящим возражений, и снова улеглась в постель, поудобнее устроившись на подголовнике из слоновой кости. Она подавила желание попросить девушку, чтобы та и впредь делилась с госпожой своими мыслями и впечатлениями. Шеритра закрыла глаза. Она слышала, как Бакмут прошла к своему тюфяку, а от ее вздохов и посапываний во сне к Шеритре вернулось чувство покоя и защищенности. «В коридоре за дверями на карауле стоит мой часовой, – думала она. – Весь дом наводнен моими слугами. Если я закричу, сразу услышит Хармин, и у меня впереди интересное и захватывающее приключение, где я буду главным действующим лицом. Так откуда взялась эта неуверенность, так напоминающая страх? Мне тоже не нравится царящая здесь тишина. В ней нет покоя, нет тихого безмолвия, которое никому не мешало бы. Она подобна невидимой завесе, скрывающей неясную и темную цель, она словно отделяет нас, отрезает от всего прочего мира, от всего того, куда ее сила не способна дотянуться. – Не открывая глаз, Шеритра улыбнулась собственным размышлениям. – А я-то думала, что в нашем доме тихо! Ты все еще маленький пугливый ребенок, – говорила она себе. – Пора бы подрасти!» Она почти кожей ощущала, как неумолимая полуденная жара высушивает глиняные стены, сомкнувшиеся вокруг нее, словно кокон. Бакмут чуть постанывала во сне. Шелковистая простыня приятно холодила гладкую кожу Шеритры, и девушка уснула.