"Последняя инстанция" - читать интересную книгу автора (Корнуэлл Патриция)

Глава 14

Тут Шандонне не скупится на подробности. Да, из ресторана они ушли вдвоем. Ночь выдалась прохладной, и все-таки они решили пройтись — до ее квартиры было всего ничего, пара кварталов от ресторана. Он с чувством, почти как поэт, описывает луну и облака. Небо перечеркивали широкие млечно-голубые полосы, из-за которых выглядывало ночное светило. Говорит, полная луна всегда пробуждала в нем эротический настрой — она напоминает оплодотворенное чрево, ягодицы или женскую грудь. Порывы ветра метались между жилыми высотками, и он даже снял с себя шарф и закутал Сьюзан, чтобы она не продрогла. Утверждает, что был в длинном темном пальто из кашемира, и мне сразу вспомнилась Руфь Ствон, судебный медик из Франции (ей довелось пережить встречу с самим, как мы полагаем, Шандонне).

Еще двух недель не прошло со времени моей поездки во Францию, где я но поручению Интерпола встречалась с доктором Ствон из Institut Medico-Legal[21], чтобы вместе поработать над парижскими убийствами. Мы разговорились, и она рассказала, как однажды ночью к ней позвонил человек, у которого якобы сломалась машина. Попросил воспользоваться телефоном. Он тоже был в длинном темном пальто и производил впечатление очень приличного человека. Потом, уже наедине, доктор призналась мне еще кое в чем: не выходит из головы непривычный, крайне неприятный запах, который исходил от незнакомца. От него разило мокрой шубой, точно от бродячего животного. Она сразу почуяла неладное, нутром уловила. И все равно вполне могла бы его впустить, или, что более вероятно, он сам ворвался бы в дом, если бы не одно чудесное обстоятельство.

Муж доктора Ствон — шеф-повар знаменитого парижского ресторана «Ле Дом». В тот день ему нездоровилось, и он остался дома, а когда жена открыла дверь, окликнул ее из соседней комнаты, желая знать, кто пришел. Нежданный гость в черном пальто пустился наутек. На следующий день доктор Ствон получила записку: печатные буквы на окровавленном обрывке оберточной бумаги с подписью «Le Loup-garou». Мне еще предстоит смириться с тем, что я не пожелала понять очевидного: доктор Ствон производила аутопсию французских жертв Шандонне, а потом он заявился за ней. Я вскрывала павших от его руки американок и не предприняла серьезных мер безопасности. А следовало бы подвести жирный общий знаменатель под этими двумя событиями. Впрочем, люди склонны верить, что беда обойдет стороной — может случиться что угодно с кем угодно, только не с тобой.

— Вы не могли бы описать, как выглядел консьерж? — На пленке Бергер продолжает беседу с Шандонне.

— Тонкие усики. Мундир, — говорит Шандонне. — Она назвала его Жаном.

— Секундочку, — подаю голос я.

Бергер в который раз нажимает «паузу».

— От него пахло? — спрашиваю я. — Сегодня утром вы находились с ним в одной комнате, — я указываю на экран. — Во время беседы вы что-нибудь чувствовали?

— Если серьезно, — перебивает она, — от него страшно разило псиной. Вонь мокрой шерсти и давно не мытого тела. Меня едва наизнанку не вывернуло. Подкузьмили медики: могли бы и подготовить пациента.

Существует расхожее заблуждение, что людей сразу же по поступлении в больницу моют. Нет, как правило, обработают раны — и в палату, если только пациент не из тяжелых.

— А два года назад, при расследовании смерти Сьюзан, кто-нибудь из «Люми» жаловался на запах? Не припоминали, что ее спутник испускал скверный душок? — спрашиваю я.

— Нет, — отвечает Бергер. — Никоим образом. Повторюсь, я не представляю, как они могут быть одним и тем же лицом. Однако не отвлекайтесь. Сейчас начнется еще более странное.

Следующие десять минут я смотрю, как Шандонне потягивает пепси, курит и повествует о своем мнимом визите к Сьюзан Плесс. С поразительной точностью он описывает ее жилье, начиная от ковриков на деревянном полу и обивки с цветочными мотивами и заканчивая лампами а-ля Тиффани. Его, мол, не сильно впечатлили ее художественные вкусы, все увешано довольно прозаичными репродукциями с музейных выставок, фотографиями с морскими пейзажами и лошадьми. Она любила лошадей, добавляет Шандонне. Говорила, что выросла среди лошадей и теперь страшно по ним скучает. Бергер, каждый раз, когда из уст Жан-Батиста вылетает выверенная, подтвержденная информация, отстукивает по столу в конференц-зале. Описание обстановки в доме Сьюзан определенно наводит на мысль, что он там побывал. Да, девочкой она действительно много общалась с лошадьми. Да, да, все верно.

— Боже мой, — только и сказала я. Качаю головой, а внутри медленно ворочается страх. Страх перед тем, куда все это ведет. Даже думать не хочется. А что делать? Мыслей из головы не выбросишь. То есть Шандонне клонит к тому, что я сама его пригласила в свой дом?!

— Который теперь час? — Голос Бергер звучит с экрана. — Вы остановились на том, что Сьюзан откупорила бутылку белого вина. Когда примерно?

— Часов в десять-одиннадцать. Точно не скажу. И вино оказалось не из лучших.

— Сколько на тот момент вы уже выпили?

— Ну, с полбутылки, в ресторане. А после, хоть она мне и подливала, я особенно и не пил. Дешевое калифорнийское пойло.

— Значит, пьяны вы не были.

— Я вообще не пьянею.

— Вы мыслили трезво.

— Разумеется.

— А как по-вашему, Сьюзан была пьяна?

— Разве что слегка. Я бы даже сказал, она была счастлива, просто счастлива. Мы сидели у нее в гостиной, на диване. Окна выходили на юго-запад, и вид открывался чудесный. Из гостиной видны красная вывеска отеля «Эссекс-Хаус» и парк.

— Все верно, — говорит Бергер, снова отстукивая по столу. — И уровень содержания алкоголя в крови у нее был одиннадцать сотых. Она действительно пропустила пару бокальчиков, — добавляет подробности из отчета патологоанатома.

— Что произошло потом? — Она допрашивает Шандонне.

— Мы держимся за руки. Она берет в губы мои пальцы, один за другим, так возбуждающе. Мы начали целоваться.

— Вы можете сказать, в котором часу?

— У меня не было причин уточнять время.

— У вас были часы?

— Да.

— У вас они по-прежнему есть?

— Нет. Жизнь моя стала хуже из-за этих. — Он так и сплюнул с презрением: «Этих!» Слюна брызжет каждый раз, когда он вспоминает своих обидчиков с неподдельным, казалось бы, отвращением. — У меня и денег больше нет. Часы я заложил, наверное, с год назад.

— Вы имеете в виду тех же самых людей? Полицию? Правоохранительные органы?

— Американских федералов.

— Вернемся к Сьюзан. — Бергер не дает отклоняться от темы.

— Я смущаюсь. Не знаю, захотите ли вы знать, что было дальше, во всех подробностях. — Берет стаканчик пепси и зажимает в сероватых, похожих на червей губах пластиковую соломинку.

Неужели кому-то захотелось поцеловать эти губы?! Не представляю, как к такому мужчине вообще можно прикоснуться.

— Прошу вас рассказать мне все, что только припомните, — говорит Бергер. — Правду.

Шандонне опускает на стол стаканчик, и меня несколько выводит из равновесия рукав Талли, который снова появляется в кадре: он подносит зажигалку к очередной сигарете в губах убийцы. Интересно, нашему подозреваемому вообще-то приходит в голову, что Джей — тоже агент федеральной службы, один из тех, кто, по его словам, неотступно следит за ним и калечит его жизнь?

— Ладно, я все вам расскажу, пойду навстречу. Хотя лично предпочел бы этого не делать. — Изо рта вырывается струйка дыма.

— Прошу вас, продолжайте. Как можно подробнее.

— Какое-то время мы целовались, а затем быстро перешли к следующей стадии. — Он умолкает.

— Что вы подразумеваете под следующей стадией?

При нормальных обстоятельствах допрашиваемому достаточно сказать, что у него был секс, и все. В рядовой ситуации следователь либо прокурор, который снимает показания или производит первоначальный или перекрестный допрос, на том и поставит точку; особые подробности не имеют значения. Однако в нашем случае жертвы (Сьюзан Плесс и остальные женщины, в гибели которых мы подозреваем Шандонне) подверглись такому жесточайшему насилию на сексуальной почве, что возникает необходимость выяснить детали, узнать, как Жан-Батист вообще представляет себе половую близость.

— Мне бы этого не хотелось. — Он снова играет с Бергер. Желает, чтобы его упрашивали. — О таких вещах с посторонними я не разговариваю, и уж тем более в присутствии дамы.

— Для общего блага будет полезнее, если вы перестанете воспринимать меня как представительницу противоположного пола и увидите во мне прокурора, — говорит Бергер.

— Не могу говорить с вами и не думать «женщина», — мягко отвечает он, еле заметно улыбнувшись. — Вы очень хороши.

— Вы меня видите?

— Вообще-то я едва различаю предметы. Зато точно знаю, что вы хороши собой. Наслышан.

— Сэр, я бы попросила вас обойтись без дальнейших комментариев в мой адрес. Тут мы достигли ясности?

Он кивает, не сводя с нее взгляда.

— Сэр, что конкретно вы делали после того, как начали целовать Сьюзан? Вы ее касались, ласкали, раздевали? Касалась ли она вас, ласкала, снимала с вас одежду? Что именно? Вы помните, что в ту ночь было на ней из одежды?

— Коричневые кожаные брючки. Я бы сравнил их с цветом бельгийского шоколада. В обтяжку, но дешевкой она не выглядела. На ногах — полуботинки из коричневой кожи. Черный топ наподобие гимнастического костюма, с длинными рукавами. — Возводит взгляд к потолку. — Овальный вырез. Такие топы застегиваются между ног. — Он изображает, будто защелкивает кнопки. Гляжу на его пальцы, покрытые короткими бледными волосками, и сразу приходят в голову кактусы и ершики для бутылок.

— Это называется трико, — подсказывает Бергер.

— Сначала я даже немного растерялся: хотел коснуться ее кожи и не смог вытащить из-под брюк топ.

— Вы пытались сунуть руки под ее топ, но не смогли, потому что на ней было трико, которое застегивается между ног?

— Совершенно верно.

— Как она отреагировала на вашу попытку вытащить ее топ?

— Мое замешательство здорово ее повеселило. Она посмеялась надо мной.

— Высмеяла?

— Нет, в другом смысле. Сказала, что я забавный. Даже пошутила что-то о пресловутой прозорливости французских мужчин.

— Значит, она знала, что вы из Франции.

— Ну разумеется, — мягко отвечает Шандонне.

— Она знала французский?

— Нет.

— Это по ее словам или вы предполагаете?

— За ужином я поинтересовался, говорит ли она по-французски.

— Итак, она поддразнила вас насчет трико.

— Да. Поддразнила. Просунула мою руку к себе в штанишки и помогла расстегнуть кнопки. Помню, она сильно возбудилась, я даже немного удивился, что ее так легко привести в волнение.

— Как вы узнали, что она была возбуждена?

— Мокренькая, — отвечает Шандонне. — Знаете, мне не очень-то приятно вам все это рассказывать. — Его лицо оживилось. На самом деле он явно обожает говорить на такие темы. — Вы уверены, что я должен продолжать с такими подробностями?

— Прошу вас, сэр. Все, что сможете вспомнить. — Бергер тверда и неэмоциональна. Шандонне с таким же успехом мог бы рассказывать, как он разбирает часы.

— Я стал трогать ее груди и расстегнул лифчик.

— Вы помните, как он выглядел?

— Черный.

— В комнате горел свет?

— Нет. Но мне кажется, что лифчик был темным. Возможно, я ошибаюсь. Во всяком случае, не светлый.

— Как вы расстегнули его?

Шандонне умолкает, его глаза за темными стеклами сверлят видеокамеру.

— Просто расстегнул. — Его руки расцепляют невидимые крючки.

— Вы разорвали бюстгальтер?

— Конечно же, нет.

— Сэр, ее бюстгальтер был разорван спереди. Буквально содран.

— Это не моих рук дело. Видимо, после моего ухода пришел кто-то другой.

— Хорошо, давайте вернемся к тому моменту, когда вы сняли бюстгальтер. Брюки были уже расстегнуты?

— Расстегнуты, хотя все еще на ней. Я поднял ее топ. Видите ли, для меня большое значение имеет оральный контакт. Ей это очень нравилось. Ее было трудно остановить.

— Пожалуйста, объясните, что вы подразумеваете, говоря «ее было трудно остановить».

— Она начала хватать меня, шарить между ног, старалась стянуть с меня брюки, а я не был готов. Мне еще многое предстояло сделать.

— Многое предстояло сделать? Что еще вам предстояло сделать, сэр?

— Я не был готов подвести дело к завершению.

— Что вы подразумеваете под завершением? Секс или что-то другое?

«Завершение ее жизни».

— Окончить заниматься любовью, — отвечает он.

Ненавижу. Не перевариваю все это: слушать его фантазии, особенно если предположить, будто он знал, что я буду их слушать, что он выливает на меня свои откровения так же, как он выливает их на Бергер. Плохо, что присутствует Джей: сидит прямо там и наблюдает. Он по большому счету не многим отличается от пойманного маньяка: оба втайне ненавидят женщин, пусть даже и сгорают по ним неуемной страстью. Я до последнего не подозревала об истинной природе Джея, пока он не оказался в моей постели в номере парижского отеля, когда было уже слишком поздно. Представляю, как он сидел рядом с Бергер в тесной больничной приемной. Могу себе вообразить, что творится у него на уме, пока Шандонне выкладывает подробности о ночи любви, которой у него, возможно, ни разу и не было за все его существование.

— У нее было прекрасное тело, и мне хотелось вкушать его подольше, но она почти настаивала. Ей так не терпелось. — Рассказчик смакует каждое слово. — И мы пошли в спальню. Легли на ее кровать, разделись и занялись любовью.

— Она сама раздевалась, или вы сняли с нее одежду? — В тоне Бергер сквозит глубочайшее, всепоглощающее неверие в его правдивость.

— Я сам снял всю одежду. А она сняла мою.

— Она ничего не сказала по поводу вашего тела? — спрашивает Бергер. — Вы целиком выбрились?

— Да.

— И она ничего не заметила?

— Я был очень гладкий. Она не заметила. Поймите же, с тех пор многое переменилось, и все из-за этих.

— Что же с вами произошло?

— Меня преследовали, ходили по пятам, избивали. Через несколько месяцев после того, как я провел ночь со Сьюзан, какие-то люди напали на меня на улице. Мне изуродовали лицо. Разбили губу, раздробили кости вот здесь. — Он касается очков, указывая на глазницы. — В детстве у меня были сложности с зубами из-за болезни; пришлось сильно постараться, чтобы устранить дефекты. На передних зубах стояли коронки, так что выглядели они более-менее нормально.

— А за работу стоматологов платили те люди, у которых вы, по вашим собственным словам, жили?

— Семья помогала деньгами.

— Вы брились перед походом к дантисту?

— Я обривал те области, которые выглядывали из одежды. Например, лицо. Обязательная процедура перед выходом на улицу. А когда меня избили, пострадали зубы, коронки стали непригодны — ну и, в конце концов, вы видите, на что похожи мои собственные зубы.

— Где на вас напали?

— Я по-прежнему жил в Нью-Йорке.

— Вам оказали медицинскую помощь? Может быть, вы заявили о нападении в полицию? — спрашивает Бергер.

— О, непозволительная роскошь. Само собой разумеется, приказ был отдан сверху: тут замешано руководство правоохранительных органов. Я ни о чем не мог заявить. И за медицинской помощью не обращался. Стал вести кочевую жизнь, вечно в бегах. Мою жизнь уничтожили.

— Не припомните фамилию своего дантиста?

— Ох, так давно все было. Сомневаюсь, что он вообще жив. Его звали Трупп. Морис Трупп. Кажется, он принимал на улице Шишаг.

— Трупп? Наподобие трупа? — спрашиваю я Бергер. — А Шишаг — переиначенное гашиш? — С отвращением, не в силах поверить подобному цинизму, качаю головой.

— Итак, вы со Сьюзан перешли в спальню и занялись сексом, — возвращается к основной теме Бергер. — Прошу вас, продолжайте. Сколько времени вы находились в постели?

— Часов до трех утра. Потом она сказала, что мне пора, поскольку ей надо собираться на работу. Так что я оделся, и мы решили снова встретиться вечером. Договорились на семь в «Абсенте», одном приятном французском бистро неподалеку от ее дома.

— Вы сказали, что оделись. А она? Она была одета, когда вы уходили?

— На ней была черная сатиновая пижама-двойка. Сьюзан ее надела, и мы поцеловались у двери.

— И вы спустились вниз? По дороге вы никого не заметили?

— Только Жана, портье. Я вышел и какое-то время передвигался пешком. Набрел на кафе и позавтракал. Проголодался как волк. — Он умолкает. — «Нейлс». Так оно называлось. Прямо через дорогу от «Люми».

— Вы помните, что заказывали?

— Эспрессо.

— Вы сильно проголодались и решили ограничиться кофе? — Бергер демонстративно привязывается к слову «проголодался»: она понимает, что он ее дразнит, дурачит, пытается обвести вокруг пальца. Шандонне было не до еды. Он вкушал образы только что свершенного насилия, разорванной плоти, чуял запах крови — мерзавец сейчас оставил после себя женщину, избитую и закусанную до смерти. И что бы он ни говорил, дело обстояло именно так. Негодяй, каких свет не видывал.

— Сэр, когда вы узнали о трагичной гибели Сьюзан? — спрашивает Бергер.

— Вечером она не пришла, как было условлено.

— Да уж, думаю, нет.

— Не появилась и на следующий день...

— Пятого декабря или шестого? — спрашивает Бергер, наращивая темп, словно желая показать, что пришло время играть по ее правилам.

— Шестого, — отвечает Шандонне. — Наутро после нашего несостоявшегося свидания я узнал обо всем из газеты. — Напускает на себя наигранную грусть. — Я был потрясен. — Всхлипывает.

— Она, само собой разумеется, так и не появилась в «Абсенте» накануне вечером. Но вы, по вашим словам, пришли.

— Пропустил бокальчик вина в баре и ждал. В конце концов, ушел.

— Вы кому-нибудь в ресторане говорили, что ждете ее?

— Да. Поинтересовался у метрдотеля, не заходила ли она — вдруг, думаю, оставила для меня записку. Сьюзан постоянно мелькала на экране, так что ее все знали.

Бергер очень подробно опросила его насчет метрдотеля, в чем был одет сам Шандонне, сколько он заплатил за вино и как — наличными или чеком, представился ли, когда наводил справки о подруге. Разумеется, нет. На все про все ушло пять минут. Бергер заметила, что кто-то из бистро позвонил в полицию и сообщил — к ним заходил человек и ждал Сьюзан Плесс. Тогда, два года назад, все тщательно проверили. Оказалось правдой. Описание интересующего следствие человека полностью совпадало с тем, как описывает себя Жан-Батист. Посетитель действительно заказал в баре бокал красного вина, спрашивал, не заходила ли Сьюзан, не оставила ли записку, и не представился. А кроме того, его внешность идентична внешности человека, который накануне вечером ужинал с убитой в «Люми».

— Вы кому-нибудь говорили, что провели с ней ночь, когда она погибла? — задает вопрос Бергер.

— Нет. Когда я узнал, что произошло, просто не смог.

— И что же, по-вашему, произошло?

— Это они сотворили. Они с ней такое сделали. Чтобы снова меня подставить.

— Снова?

— Еще до того, в Париже, у меня тоже были женщины. С ними произошло то же самое.

— У вас были любовницы до смерти Сьюзан?

— Одна или две. Потом еще и после. Со всеми происходит то же самое, потому что за мной следят. Я снова и снова пускался в бега, прятался от людей, переживал немыслимое напряжение и трудности, и состояние мое ухудшалось. Я живу в постоянном кошмаре... Нет, я никому ничего не говорил. Кто бы мне поверил?

— Интересный вопрос, — отрезала Бергер. — Я, кстати, вам не верю, сэр. Вы убили Сьюзан, ведь правда, сэр?

— Нет.

— Вы ее изнасиловали, сэр, так?

— Нет.

— Били и кусали ее, сэр, верно?

— Нет. Вот поэтому я никому и не стал ничего рассказывать. Кто бы мне поверил? Кто поверит, что на меня объявлена настоящая охота только потому, что отца моего считают преступником, крестным отцом мафии?

— Вы не пошли в полицию и не стали рассказывать, что вы, возможно, последний, кто видел Сьюзан живой, потому что сами ее и убили. Не правда ли, сэр?

— Я действительно не стал рассказывать. А если бы и решился, то меня тут же обвинили бы, как и вы. Я уехал в Париж. Скитался. Тешил себя надеждой, что обо мне забудут... Не тут-то было. Эти так легко не отступятся.

— Сэр, вы в курсе, что тело Сьюзан было покрыто следами от укусов, в которых обнаружена ваша слюна, и что ДНК слюны и семенной жидкости из ее влагалища совпадает с вашим генным профилем?

Черные стекла очков устремлены на Бергер.

— Надеюсь, вам не надо объяснять, что такое ДНК?

— Полагаю, тема моей ДНК должна была всплыть.

— Потому что вы ее кусали.

— Я не кусал. Я придаю большое значение оральным ласкам. Я... — Он умолкает.

— Вы в чем-то хотели признаться? Каким вашим действием можно объяснить присутствие на следах от укусов вашей слюды, если вы их не наносили?

— Я люблю любовные игры, — снова говорит он. — Обсасываю, лижу.

— Где конкретно? Вы хотите сказать, что буквально облизываете каждый дюйм кожи?

— Да. Всю целиком. Мне нравится женское тело. До последнего дюйма. Может, потому что сам я лишен... Потому что оно так прекрасно, а красота — то, чего я всегда был лишен, понимаете? Я их боготворю. Моих женщин. Их плоть.

— К примеру, стопы? Лижете и целуете их?

— Да.

— Щиколотки?

— Везде.

— Вы когда-нибудь кусали грудь этой женщины?

— Нет. У нее была очень красивая грудь.

— Но вы сосали ее, лизали?

— О, как одержимый.

— Грудь для вас важна?

— Да, очень. Честно.

— Вы выбираете женщин с большой грудью?

— У меня есть склонность к определенному типажу.

— Опишите, пожалуйста, свои пристрастия.

— Очень пышная. — Он складывает ладони чашечкой и подносит к груди, на лице застывает сексуальное напряжение: он описывает тип женщин, которые его возбуждают. Может, это только игра воображения, но под черными очками от солнца сверкнул недобрый огонек. — Не толстые; не терплю толстых женщин. Стройная талия и пышные бедра. — Он снова складывает ладони чашечкой, будто сжимая волейбольные мячи; вены на руках вздулись, играют мускулы.

— Сьюзан, надо полагать, принадлежала к вашему любимому типажу? — Бергер невозмутима.

— Меня к ней сразу потянуло, едва только она вошла в ресторан.

— В «Люми»?

— Да.

— Кроме всего прочего на ее теле были обнаружены волосы, — вдруг говорит Бергер. — Вы в курсе, что на трупе нашли необыкновенно длинные, тонкие, как пух младенца, волосы, совпадающие с вашими? Как такое возможно, если вы, по вашим собственным словам, были выбриты? Не вы ли сами только что сказали, что выбрили все тело?

— Их специально подложили. Я уверен.

— Те самые люди, которые объявили на вас охоту?

— Да.

— А откуда у них могли взяться ваши волосы?

— Одно время, лет пять назад, когда я жил в Париже, у меня нередко появлялось чувство, будто меня преследуют, — говорит он. — Будто за мной наблюдают, ходят по пятам. Я тогда понятия не имел почему. Тогда я был моложе и не всегда полностью брился. Ну, представьте, к чему брить спину? До нее трудно дотянуться, по правде говоря, невозможно; к тому же, видите ли, в молодости я стеснялся женщин, редко осмеливался заводить знакомства. Так что я не придавал особого значения бритью, прятал волосы под брюками и длинными рукавами, а брил только руки, шею и лицо. — Он провел по щеке. — Однажды я пришел домой — в квартиру, где жили мои приемные родители...

— На тот момент ваши приемные родители были еще живы? Та пара, о которой вы упоминали? Те, чей дом находился рядом с тюрьмой? — добавляет Бергер с ноткой иронии в голосе.

— Нет. Но какое-то время мне удавалось там жить. Расходы были вполне скромными, иногда я подрабатывал. Бывало, приду домой, и такое чувство, что здесь кто-то побывал. Странно как-то. Ничего не пропадало, кроме покрывал с постели. Ну, думал я, ничего страшного, хорошо, хоть все не унесли. Такое случалось несколько раз. Теперь-то я понимаю: это они. Им понадобились мои волосы. А на белье много волос, сообразили? — Подносит руку к клубкам волос на голове. — Если не бриться, они постоянно падают. Цепляются за мебель, если слишком длинные отрастут. — Он вытягивает руку, чтобы продемонстрировать свои длинные невесомые лохмы.

— Так значит, вы хотите сказать, что, когда повстречались со Сьюзан, у вас не было длинных волос? Даже на спине?

— Вообще нигде. Если на ней обнаружили длинные волосы, значит, их туда намеренно подложили. Понимаете, к чему я клоню? И все равно я признаю, что повинен в ее смерти.