"Джек Потрошитель" - читать интересную книгу автора (Корнуэлл Патриция)

ГЛАВА ШЕСТАЯ УОЛТЕР И МАЛЬЧИКИ

В возрасте пяти лет Сикерт подвергся трем тяжелым операциям по поводу фистулы.

Во всех биографиях Сикерта, которые мне доводилось читать, встречается лишь краткое упоминание об этих операциях, и я не уверена, что кто-нибудь вообще представлял себе, что это была за фистула и почему пришлось выполнять три опасных для жизни ребенка операции, чтобы ее устранить. Более того, нет ни одной объективной, научной книги, которая бы детально рассмотрела каждый из восьмидесяти одного года, проведенного Сикертом на этой земле.

Больше всего мы можем узнать из книги Денниса Саттона, опубликованной в 1976 году. Саттон — вдумчивый ученый, полагающийся на свидетельства тех, кто действительно знал «старого мастера». Автору пришлось пойти на некоторые компромиссы, чтобы получить разрешение от Фонда Сикерта на использование некоторых защищенных авторским правом документов, в частности писем. Юридические препоны по воспроизведению материалов Сикерта, в том числе и репродукций его картин не позволяют в полной мере представить себе картину его сложной жизни. В архивах Саттона, хранящихся в университете Глазго, мы находим ссылки на картину «Потрошитель», которую Сикерт написал в 30-е годы. Если такая картина и существует, то я не нашла больше ни одного упоминания о ней.

Есть и другие упоминания о своеобразном поведении Сикерта, которые должны были бы вызвать хотя бы любопытство в том, кто хотел детально разобраться в его жизни. В письме из Парижа от 16 ноября 1968 года Андре Дюнойе де Сегонзак, известный художник, связанный с группой Блумсбери, написал Саттону, что в 1930 году был знаком с Сикертом. Сегонзак писал о том, что Сикерт утверждал, что «жил» в Уайтчепеле в том самом доме, где жил Джек Потрошитель, и часто рассказывал «об осторожной и достойной изучения жизни этого чудовищного убийцы».

Историк искусства и ученица Сикерта доктор Анна Грейцнер Робинс, работающая в университете Ридинга, говорит, что она не представляет, как можно изучать творчество Сикерта и не заподозрить его в том, что он был Джеком Потрошителем. Некоторые из ее опубликованных работ, посвященных творчеству художника, отражают наблюдения, позволяющие проникнуть в загадку этого человека. Похоже, истинное его лицо скрыто туманом, как и фигура Потрошителя. А любые попытки пролить свет на подробности его жизни встречаются поклонниками художника как богохульство.

В начале 2002 года Говард Смит, куратор Художественной галереи Манчестера, обратился ко мне, чтобы узнать, известно ли мне, что в 1908 году Сикерт написал очень мрачную, темную картину и назвал ее «Спальня Джека Потрошителя». В 1980 году картина была пожертвована галерее, и куратор немедленно сообщил об этом доктору Венди Бэрон, получившей профессорскую степень по творчеству Сикерта и написавшей о художнике больше чем кто бы то ни было. «Нам только что вручили в дар две картины Сикерта, написанные маслом», — писал куратор Джулиан Трейхерц доктору Бэрон 2 сентября 1980 года. Одна из них, по словам куратора, называлась «Спальня Джека Потрошителя», масло, холст, 20x16».

Доктор Бэрон ответила мистеру Трейхерцу 12 октября. Она подтвердила, что комната, изображенная на картине, действительно изображает спальню в доме в Кэмден-тауне (Морнингтон Кресчент, 6), где Сикерт снимал два верхних этажа после возвращения в Лондон из Франции в 1906 году. Доктор Бэрон замечала, что дом в Кэмден-таун, по мнению Сикерта, действительно являлся жилищем Джека Потрошителя в 80-е годы XIX века. Хотя я не нашла никаких упоминаний о том, что Сикерт действительно полагал дом № 6 на Морнингтон Кресчент жилищем Джека Потрошителя, художник мог иметь тайное убежище во время совершения серийных убийств. В письмах Потрошителя говорится, что он переехал в ночлежку, которая вполне могла располагаться в доме № 6 на Морнингтон Кресчент. Сикерт поселился здесь в начале XX века, и вскоре в миле от его дома была найдена проститутка с перерезанным горлом.

Сикерт часто рассказывал друзьям о том, что однажды он поселился в доме, хозяйка которого утверждала, что именно здесь жил Джек Потрошитель и что она отлично знает, кто он такой. Она считала Потрошителем болезненного студента-ветеринара, который в конце концов попал в сумасшедший дом. Домовладелица сообщила Сикерту имя серийного убийцы, и художник записал его на мемуарах Казановы, которые он читал в тот момент. Но, несмотря на свою уникальную фотографическую память, он не мог вспомнить имя, а книга исчезла в годы Второй мировой войны.

Картина «Спальня Джека Потрошителя» оставалась в запасниках галереи в течение двадцати двух лет. И эту картину доктор Бэрон не включала в свои исследования творчества художника. Я никогда о ней не слышала. Не знал о ней и доктор Робинс, не знали в галерее Тэйт. Никто из тех, с кем я беседовала, не имел представления об этой картине. И неудивительно. Вряд ли кому-нибудь захотелось бы предавать эту картину гласности. Идея о том, что Уолтер Сикерт мог быть Джеком Потрошителем, «глупа и безнравственна», как заявил племянник художника Джон Лессор. Лессор не связан с Сикертом по крови, поскольку всего лишь являлся родственником третьей жены художника, Терезы Лессор.

Работая над этой книгой, я не сотрудничала с Фондом Сикерта. Ни его руководители, ни кто-либо другой не могли разубедить меня в том, чтобы предать гласности материалы, доказывающие истинность моей точки зрения. Я собирала воспоминания современников Уолтера Сикерта — в частности, Уистлера и двух первых жен художника, — которые никоим образом не были связаны с Фондом Сикерта.

Мне удалось избежать повторяющихся ошибок, которые кочуют из одной книги в другую. Никто из исследователей не счел важной фистулу, от которой художник страдал в раннем детстве, заслуживающей упоминания, потому что ни один из них не представлял, что это было за заболевание и какое влияние оно оказало на психику Сикерта. Должна признать, что была шокирована, когда услышала от Джона Лессора, что фистула была «отверстием в пенисе».

Не думаю, что Лессор понимал, насколько важно то, о чем он сказал. Я была бы удивлена, если бы оказалось, что Деннис Саттон знал о болезни Сикерта больше. Саттон ограничивается сообщением о том, что в детстве Сикерт подвергся двум неудачным операциям «по поводу фистулы в Мюнхене» и в 1865 году, когда семья Сикертов перебралась в Дьепп, бабушка художника Анна Шипшэнкс предприняла третью попытку, показав внука известному лондонскому хирургу.

Хелена в своих мемуарах не упоминает о медицинских проблемах старшего брата, но это неудивительно — откуда бы ей об этом узнать. Маловероятно, что проблемы с гениталиями Уолтера были темой семейных разговоров. Во время операций Хелена была еще совсем ребенком, а когда стала достаточно взрослой, чтобы обратить внимание на половые органы брата, тот вряд ли разгуливал нагишом перед ней — или перед кем-нибудь другим. Сикерт косвенно намекал на фистулу, когда говорил, что приехал в Лондон «сделать обрезание».

В XIX веке фистулы ануса, прямой кишки и влагалища были настолько распространенными, что для их лечения в Лондоне создали специальную больницу — клинику Святого Марка. В медицинской литературе я не нашла упоминаний о фистуле пениса, но этот термин могли ошибочно использовать для описания генитальных аномалий, наблюдавшихся у Сикерта. Слово «фистула» произошло от латинского слова, обозначающего «трубочку». Его используют для описания аномального отверстия или пазухи, которая может вызвать такие уродства, как соединение прямой кишки с мочевым пузырем, или с уретрой, или с влагалищем.

Фистула может быть врожденной, однако часто она возникает в результате абсцесса, который повреждает мягкие ткани и кожу, формируя новый выход для мочи, кала и гноя. Фистулы причиняют человеку сильные страдания, а порой приводят к фатальному исходу. В старинных медицинских журналах мы находим описание чудовищных случаев болезненных язв, испражнения в мочевой пузырь и менструаций через задний проход.

В середине XIX века врачи приписывали возникновение фистул различным причинам: сидению на сырой поверхности, простудам, вызванным поездкой на верхнем этаже омнибуса после тяжелой физической нагрузки, проглатыванию мелких костей, «неправильному» питанию, алкоголю, неудобной одежде, использованию подушек на сиденье, сидячему образу жизни, свойственному людям определенных профессий. Доктор Фредерик Салмон, основатель клиники Святого Марка, лечил Чарльза Диккенса от фистулы, вызванной, по мнению врача, тем, что писатель слишком много времени проводил за письменным столом.

Клиника Святого Марка была основана в 1835 году специально для лечения заболеваний прямой кишки и их «ужасных осложнений». В 1864 году ее перевели в Айлингтон. В 1865 году больницу постиг финансовый крах, когда секретарь сбежал из Лондона, прихватив с собой четыреста фунтов — четверть годового дохода клиники. Излечившемуся Диккенсу предложили устроить благотворительный обед, но он отклонил это предложение. В том же году Уолтера Сикерта привезли в клинику Святого Марка, где его должен был оперировать недавно назначенный хирург, доктор Альфред Дафф Купер. Доктор Купер позже женился на дочери герцога Файфского и был посвящен в рыцари королем Эдуардом VII.

Доктору Куперу в то время было двадцать семь лет. Он считался восходящей звездой медицинского мира. Специализировался он на лечении венерических заболеваний и болезней прямой кишки. Однако ни в одной из его опубликованных работ я не нашла упоминаний о том, что он лечил так называемую фистулу пениса. Объяснения болезни Сикерта варьируются от очевидных до невероятных. Природа могла наделить его генетическим врожденным уродством гениталий, называемым гипоспадией, когда отверстие уретры оказывается на нижней стороне полового члена. В немецкой медицинской литературе того времени мы находим упоминание о том, что случаи простой гипоспадии считались «мелочью» и были более распространены, чем считалось ранее. Врачи полагали, что фистула не мешает оплодотворению и не нуждается в хирургическом лечении, которое само по себе может вызвать инфекцию и смерть.

Поскольку уродство Сикерта потребовало трех хирургических операций, мы не можем считать его медицинскую проблему «мелочью». В 1864 году доктор Йоханн Людвиг Каспер, профессор судебной медицины из Берлинского университета, опубликовал описание более серьезной формы гипоспадии. Он описал случай, когда уретра открывалась у основания пениса. Еще более серьезным заболеванием являлась эписпадия, при которой уретра разделялась и проходила по рудиментарному или не полностью развитому половому члену, напоминая открытый канал, а не трубку. В середине XIX века в Германии такие состояния рассматривались как гермафродитизм.

После рождения пол Сикерта мог быть двойственным. Возможно, его пенис был мал, неоформлен и перфорирован. Мочевой пузырь соединялся с каналом, который открывался у основания пениса — или возле ануса. Возможно, в промежности Сикерта имелась трещина, напоминавшая женские половые органы: клитор, влагалище и половые губы. Возможно, что пол Сикерта вообще не смогли правильно установить, пока в складках так называемых половых губ не были обнаружены яички, а затем и установлено, что у него нет матки. В случаях интерсексуальных гениталий, если настоящий пол ребенка является мужским, он вырастает мужественным и здоровым во всех отношениях, за исключением пениса. Пенис может быть достаточно функциональным, но нормальным он не становится никогда. На заре развития хирургии попытки исправить серьезно деформированные гениталии приводили только к полному уродству пациентов.

Не имея медицинских документов, я не могу с уверенностью утверждать, какой аномалией пениса страдал Сикерт. Но если его проблема была всего лишь «мелкой» гипоспадией, почему его родители решились пойти на рискованную операцию? Почему его мать и отец так долго ждали, прежде чем попытаться исправить то, что было весьма неприятно и болезненно для ребенка? Сикерту было пять лет, когда его подвергли третьей операции, и мы не знаем, сколько времени прошло с момента первых двух. Мы знаем, что его бабушка потребовала привезти ребенка в Лондон, считая его состояние невыносимым. Судя по всему, неудачные операции были проведены недавно и привели к осложнениям. Если Сикерту было три или четыре года, когда началась эта кошмарная медицинская эпопея, то, по-видимому, родители выжидали, пока не станет точно понятен его пол. Я не знаю, когда Сикерту дали имя Уолтер Ричард. Не сохранилось ни свидетельства о рождении, ни записи в церковной книге о крещении.

В своих мемуарах Хелена пишет, что в ее детстве Уолтера и его братьев часто называли «Уолтером и мальчиками». Сомневаюсь, чтобы братья Уолтера называли себя подобным образом. Еще менее вероятно, что такую фразу придумала маленькая Хелена. Я уверена, что это выражение она запомнила со слов родителей.

По описанию Хелены Уолтер отличался ранним развитием и стремлением к доминированию. Он не относил себя к той же категории, что и другие мальчики в семье. Возможно, он физически отличался от своих братьев, а может быть, и от всех мальчиков. Если такое предположение верно, то постоянное повторение этой фразы унижало и лишало маленького Уолтера мужественности.

Раннее детство Сикерта было омрачено медицинским насилием. Когда коррективная операция по поводу гипоспадии проводится позже чем через восемнадцать месяцев после рождения, она может вызвать у мальчика страх кастрации. Операции, проведенные на Сикерте, привели к образованию рубцов и шрамов, из-за которых эрекция стала болезненной или вообще невозможной. Возможно, была осуществлена даже частичная ампутация пениса. На картинах Сикерта мы не видим обнаженных мужчин. Я нашла только два черновых наброска с мужскими фигурами, да и то они были сделаны в подростковом возрасте или во время обучения в художественной школе. Пенисы на этих обнаженных фигурах напоминают уродливые обрубки и не имеют ни малейшего сходства с нормальным половым членом.

Одной из характерных особенностей писем Потрошителя является то, что многие из них написаны карандашами для рисования и измазаны яркими чернилами и красками. В небольших набросках чувствуется рука профессионального художника. Во многих письмах встречаются фаллические изображения ножей — все они очень длинные и напоминают кинжалы, за исключением двух коротких, усеченных лезвий. Одно из писем с изображением усеченного ножа отправлено 22 июля 1889 года. Оно написано черными чернилами на двух листах дешевой бумаги без водяных знаков.

Лондон Запад

Дорогой шеф!

Давайте снова вернемся к старым трюкам. Вы хотите меня поймать? Я полагаю, что вам имеет смысл посмотреть в районе Кондит-стрит — я покинул свою конурку. На Кондит-стрит и в окрестностях — ха-ха — я забрал еще четыре жизни у грязных шлюх и добавил их к своей маленькой коллекции. Теперь мне нужно отдохнуть. Делайте что хотите, но вам меня никогда не поймать… Небольшое лезвие, но острое. (Джек Потрошитель приписал эту фразу под изображением ножа.)

Под этим письмом стоит подпись, состоящая из отчетливых букв «Р.Ст.у.». На первый взгляд это сокращение может быть адресом, поскольку буквы «Ст.» дважды встречаются в тексте и используются для обозначения улицы — Стрит, а «У» может означать «запад» (West). В Лондоне нет такого адреса Р. Стрит Вест, но некоторым может показаться, что сокращение «Р.Ст.» является старинной аббревиатурой для обозначения Риджент-стрит, которая переходит в Кондит-стрит. Однако не стоит исключать и того, что зашифрованные инициалы несут в себе двойной смысл — еще одна издевка, «поймайте меня, если сможете». Они могут указывать на личность убийцы, а также и на то, где он провел определенное время.

На множестве картин, гравюр и набросков Сикерта он использовал вместо подписи сокращение «Ст.». В последние годы своей жизни он удивил мир искусства тем, что стал называть себя не Уолтером, а Ричардом Сикертом. Тогда он начал подписывать свои работы просто «Р.С.» или «Р.Ст.». В письме, написанном Потрошителем полиции 30 сентября 1889 года — всего через два месяца после приведенного выше письма, — мы снова видим усеченное лезвие ножа, напоминающее скальпель или прямую бритву. Подписано это письмо инициалами «Р.» (возможно, «У.») и «С», нарисованными прямо на лезвии. Я не уверена, что на эти инициалы вообще обратили внимание, и Сикерта это очень поразило. Он не хотел, чтобы его поймали, но его возбуждала игра с опасностью. Когда полиция не обратила внимания на столь легкий для понимания ключ, он был глубоко разочарован.

Уолтер Сикерт отлично знал район Риджент-стрит и Нью-Бонд-стрит. В 1881 году он таскался за Эллен Терри, когда та делала покупки в магазинах Риджент-стрит, подбирая себе костюм для роли Офелии в постановке театра «Лицеум». В доме № 148 по Нью-Бонд-стрит располагалось Общество изящных искусств, где выставлялись и продавались картины Джеймса Макнила Уистлера. В письме, написанном в июле 1889 года, Потрошитель использует слово «конурка» («digging»). Это американское сленговое выражение, используемое для обозначения дома, квартиры или офиса. В связи со своей профессией Сикерт не мог не приходить в Общество изящных искусств, которое располагалось как раз в «окрестностях» Кондит-стрит.

Можно бесконечно предполагать, что именно хотел сказать Потрошитель своими письмами. Однако они как нельзя более точно совпадают с тем, что происходило в разуме Сикерта. Есть основания полагать, что Сикерт читал книгу Роберта Льюиса Стивенсона «Странная история доктора Джекилла и мистера Хайда», опубликованную в 1885 году. Не пропустил он и театральной постановки, которая стала идти в лондонских театрах летом 1888 года. Книга Стивенсона могла помочь Сикерту осознать раздвоенность собственной личности.

Между Джеком Потрошителем и мистером Хайдом много общего: необъяснимые исчезновения; различные почерки; туман; переодевание; секретные убежища, где хранилась одежда для маскировки; замаскированное телосложение, рост и походка. В своем символическом романе Стивенсон дал замечательное описание психопатии. Доктор Джекилл, вполне достойный и благополучный человек, попадает в зависимость от мистера Хайда, являющегося «воплощением извечного зла». После совершенного убийства Хайд скрывается на темных улицах, испытывая эйфорию от своего кровавого подвига. И он уже начинает фантазировать о новом преступлении.

Зло, живущее в докторе Джекилле, это «животное», которое живет внутри него, которое не испытывает страха и презирает опасность. Именно в образе мистера Хайда способности доктора Джекилла обостряются до крайности. Когда милый доктор превращается в чудовищного Хайда, его одолевает ярость и страсть мучить и терзать тех, кто слабее его. «В этом исчадии ада не было ничего человеческого», — писал Стивенсон. Ничего человеческого не оставалось и в Сикерте, когда над ним брала верх его вторая натура, вышедшая «из ада».

Но тяжелыми операциями и сохранившимися на всю жизнь уродствами страдания Сикерта не исчерпались. Он страдал от того, что в XIX веке называли «развращенным состоянием крови». Письма, написанные Сикертом во взрослом возрасте, показывают, что он часто мучился от абсцессов и нарывов, которые заставляли его оставаться в постели. Он отказывался обращаться к врачам. Точный диагноз генитальных деформаций и других медицинских проблем, связанных с этим уродством, навсегда останется загадкой, хотя в 1899 году Сикерт говорил о том, что его «органы воспроизведения всю жизнь болели», а также упоминал о своей «физической немощи». Книг клиники Святого Марка, относящихся к XIX веку, не сохранилось. Не сохранилось и записей сэра Альфреда Даффа Купера, где можно было бы найти информацию об операции, сделанной Сикерту в 1865 году. Внук доктора, историк и писатель Джон Джулиус Норвич, утверждает, что в семье не осталось архивов доктора Купера.

Хирургия в начале и середине XIX века была делом неприятным. Особенно хирургия пениса. Обезболивающее действие эфира, закиси азота (веселящего газа) и хлороформа было открыто тридцатью годами раньше, но в Великобритании хлороформ начали использовать только в 1847 году. Впрочем, это не помогло маленькому Уолтеру. Доктор Салмон, главный врач клиники Святого Марка, не верил в анестезию и не позволял использовать хлороформ в своей больнице, потому что в слишком больших дозах он вызывал смерть.

Неизвестно, использовали ли хлороформ при двух первых операциях, проведенных в Германии, хотя в своем письме Жак-Эмилю Бланшу Сикерт вспоминал, как его усыпляли хлороформом на глазах у отца. Трудно утверждать с точностью, было ли это на самом деле или это была только фантазия художника. Мы не знаем, использовалась ли анестезия в 1865 году, когда Сикерта оперировал доктор Купер. Самое удивительное заключается в том, что маленький мальчик сумел все это пережить.

Всего за год до этого, в 1864 году, Луи Пастер установил, что микробы вызывают инфекции. Спустя три года, в 1867 году, Джозеф Листер доказал, что с ними можно бороться, используя карболовую кислоту в качестве антисептика. Инфекции были основной причиной смертей в больницах, поэтому многие люди отказывались от операций, предпочитая умереть от рака, гангрены, инфекций, связанных с ожогами или переломами, или от других смертельных болезней. Уолтер выжил, но вряд ли сумел забыть свой чудовищный больничный опыт.

Мы можем только представить ужас пятилетнего мальчика, которого отец оставил в чужом огромном городе — Лондоне. Мальчика увезли от матери и отдали на попечение отца, которому были чужды сострадание и любовь. Освальд Сикерт был не тем человеком, который стал бы успокаивать и ласкать мальчика по дороге в клинику Святого Марка. Скорее всего, он вообще ничего не сказал сыну.

В клинике Уолтера и его нехитрый скарб передали на попечение экономки, скорее всего, миссис Элизабет Уилсон, семидесятидвухлетней вдовы, верящей только в чистоту и дисциплину. Она уложила мальчика в постель, заперла его вещи в шкаф, вымыла его и прочитала больничные правила. У миссис Уилсон была одна помощница, а по ночам в здании не оставалось ни одной сестры.

Сколько Уолтер пробыл в клинике до операции, я не знаю. Не могу я утверждать, использовался ли хлороформ или инъекции пятипроцентного раствора кокаина или другого обезболивающего. Поскольку вплоть до 1882 года в клинике Святого Марка обезболивания не применяли, могу только предположить самое худшее.

В операционной горел открытый угольный камин. Он согревал комнату и служил для нагрева инструментов, используемых для прижигания. Стерилизовались только стальные инструменты. Ни халаты, ни перевязочный материал стерилизации не подвергались. Большинство хирургов надевали черные длинные халаты, похожие на те, что использовались мясниками на бойне. Чем грязнее и окровавленнее был халат, тем выше ценился опыт хирурга. Чистота считалась ненужной роскошью. Главный хирург лондонской клиники сравнивал стирку операционного халата с маникюром, который вдруг решил бы сделать себе палач перед тем, как отрубить жертве голову.

Операционный стол представлял собой обычную кровать, скорее всего железную, без спинок. Что должен был испытать пятилетний ребенок, очутившийся на железной кровати, трудно себе представить. Его привязали, ему предстояла болезненная операция. Неудивительно, если бы в будущем он связывал железную кровать с кровью, болью, ужасом — и яростью. Уолтер был один. Отец не оказал ему поддержки. Скорее всего, уродство сына вызывало у него только стыд и отвращение. Уолтер был немцем. Он впервые попал в Лондон. Он чувствовал себя беспомощным и несчастным, заключенным в английскую тюрьму, где со всех сторон его окружали страдающие люди, подвергающиеся мучительным процедурам и принимающие горькие лекарства. А тут еще и старая, не знающая сострадания сестра!

Миссис Уилсон (если предположить, что именно она дежурила в тот день, когда Уолтеру делали операцию) помогала уложить Уолтера на спину и развести его ноги. Обычно при операциях на прямой кишке или гениталиях пациента жестоко связывали, притягивая запястья к щиколоткам. Уолтера могли просто привязать к постели, а его ноги могла удерживать сестра, пока доктор Купер делал разрез вдоль всей фистулы. Это была обычная больничная практика.

Если Уолтеру повезло, то на нос и рот ему наложили повязку, пропитанную хлороформом, из-за чего после операции его ужасно тошнило бы. Если же ему не повезло, то он оставался в сознании и испытал весь тот кошмар, который с ним происходил. Неудивительно, что Сикерт всю жизнь ненавидел «этих ужасных больничных сестер, их иглы, их клизмы и их лезвия» — так он писал более пятидесяти лет спустя.

Доктор Купер мог использовать для разрезания тканей тупой нож или «изогнутый направитель» (стальной зонд) для того, чтобы проверить глубину отверстия в пенисе, или трокар для прокалывания мягкой плоти. Он мог оставить в новом отверстии отрезок «прочной нити», чтобы не позволить этому отверстию зарасти. Так поступают при прокалывании ушей. Все зависит от того, что именно было с пенисом Уолтера. Можно только утверждать, что операция, проведенная доктором Купером, была более серьезной и болезненной, чем две предыдущие операции, сделанные в Германии. После нее остались шрамы и рубцы. Могла она привести и к более катастрофическим последствиям — стриктурам и частичной или почти полной ампутации.

В опубликованных работах доктора Купера мы не встречаем упоминания о фистулах пениса или о гипоспадии. Но он всегда стремился проводить обычные операции у детей максимально быстро, чтобы маленький пациент не подвергся шоку. Старался доктор Купер закрыть рану как можно быстрее. В конце процедуры доктор должен был закрыть и зашить рану шелковой нитью, называемой «лигатурой», и обложить рану ватой. Пока Уолтер проходил через все это и бог знает через что еще, старая миссис Уилсон в крахмальном халате удерживала его ноги и затыкала ему рот, если Уолтеру не сделали обезболивания. А если сделали, то ее лицо было последним, которое он увидел перед тем, как ему на нос и рот наложили отвратительно сладко пахнущую повязку с хлороформом. Она же была первым человеком, которого он увидел, проснувшись от мучительной боли и тошноты.

В 1841 году Чарльза Диккенса оперировали без анестезии. «Я страдал от мучительной боли, пока все это со мной проделывали, — писал Диккенс другу. — Я еле сумел все это перенести». Операция на пенисе должна была быть еще более болезненной, чем любая ректальная или анальная процедура, особенно если пациентом был пятилетний иностранец, который вообще не понимал, что с ним происходит, когда миссис Уилсон забирала его одежду или появлялась у его постели с пиявками, полагая, что любое воспаление происходит от избытка крови.

Может быть, миссис Уилсон была милой старушкой. А может быть, она была строгой и суровой. В те времена медсестры должны были быть одинокими или вдовами, чтобы иметь возможность все свое время посвящать клинике. Сестрам платили мало, работали они долго, работа у них была тяжелой, неприятной и рискованной. Сестры нередко спивались. Они мало спали и с похмелья могли совершить ужасную ошибку. Я ничего не знаю о миссис Уилсон. Вполне возможно, что она была и полной трезвенницей.

Пребывание в клинике должно было показаться Уолтеру бесконечной чередой страшных, мучительных дней. В восемь утра в больнице был завтрак. В 11.30 пациентам давали молоко и суп. Вечером раздавали ужин, а в 9.30 гасили свет. Так он лежал день за днем, страдая от боли, и никого не было рядом, чтобы успокоить, приласкать маленького мальчика или хотя бы поговорить с ним на родном языке. Если в глубине души он ненавидел сестру Уилсон, вряд ли кто-нибудь сможет его в этом упрекнуть. Если он представлял, что именно она уничтожила его пенис и причинила ему столько страданий, это вполне понятно. Если он ненавидел свою мать, которая бросила его в таком ужасном состоянии, это неудивительно.

В XIX веке быть рожденным вне брака или быть ребенком незаконнорожденной матери было ужасным клеймом. Когда бабушка Сикерта по матери занималась сексом вне брака и получала от этого удовольствие, следовательно, по викторианским стандартам, она страдала от того же генетического заболевания, что и обычные проститутки. Считалось, что любые генитальные дефекты передаются наследственным образом и являются «заразным заболеванием крови». В газетах такие состояния называли «болезнью, которая стала проклятием человечества с самых первых дней его возникновения, оказывая ужасное воздействие на потомство в третьем и даже четвертом поколениях».

Сикерт вполне мог обвинять в своих детских страданиях, унижениях и уязвленной мужественности генетический дефект, «отравление крови», унаследованное от аморальной бабушки и незаконнорожденной матери. И это убеждение оказало трагическое воздействие на психику Сикерта. Травма, полученная в детстве, отразилась на его взрослой жизни и на тех выражениях, которые он использовал в речи и в письмах.

Во многих его письмах мы встречаем такие метафоры, как операционный стол, операция, диагноз, рассечение, вскрытие, хирург, доктора, роковой театр, кастрация, потрошение, извлечение всех органов, анестезия, анатомия, окостенение, деформация, прививка, вакцинация. Некоторые из этих образов шокируют, они отвратительны, особенно когда неожиданно появляются в середине абзаца, посвященного искусству или повседневной жизни. Сикерт вообще очень неожиданно использовал жестокие и шокирующие метафоры в своей речи. Говоря об искусстве, он мгновенно мог переключиться на патологические ужасы, смерть, сердца мертвых женщин, кошмар, страх, ненависть, насилие, добычу, каннибализм, мертворожденных, кровь, перерезанное бритвой горло, вскрытые гробы, разложение, бритвы, ножи, лезвия.

В 1912 году в статье для журнала «Инглиш Ревью» Сикерт писал: «Увеличенные фотографии обнаженных трупов должны висеть в каждой художественной школе в качестве стандарта изображения обнаженной натуры».