"Выкуп за собаку" - читать интересную книгу автора (Хайсмит Патриция)

Глава 5

В тот момент, когда Кларенс, раздевшись, юркнул в постель к Мэрилин на Макдугал-стрит, Кеннет Роважински на перекрестке Вест-Энд-авеню и Сто третьей улицы достал шариковую ручку и бумагу, собравшись написать второе письмо о похищении собаки. Он не был уверен, что отправит его. Он написал много писем, так и оставшихся неотправленными. Сам процесс доставлял ему удовольствие. Написав наверху страницы «Нью-Йорк», он облокотился на стол, отложил ручку и с неопределенной улыбкой уставился в пространство.

Роважински был пятьдесят один год. Невысокого роста, коренастый и в добром здравии. Правда, он прихрамывал на правую ногу: четыре года назад барабан бетономешалки придавил ему ступню, сломав кости плюсны, и два пальца пришлось ампутировать. Благодаря этому Кеннет получал теперь каждый месяц двести шестьдесят долларов. На той стройке он работал укладчиком труб и считался неплохим мастером: как в армии есть хорошие сержанты, которые никогда не добьются большего. Но адвокат помог ему составить жалобу так, что выходило, будто в ближайшем будущем его ожидало продвижение по службе, чему помешал тот несчастный случай; в результате Кеннету выплачивали щедрую компенсацию. Но с другой стороны, он уже не смог бы (думал Кеннет с гордостью, жалостью к себе и странным тщеславием) проворно прыгать по строительным лесам, как делал когда-то, значит, деньги он получал вполне законно.

Голова у него была круглая, щеки — румяные, уродливый нос по форме напоминал картошку. Радовался он, злился или боялся — выражение его лица мало менялось. Даже когда он видел хороший сон, оно оставалось почти тем же Он мог улыбаться, например, когда его забавляло письмо, которое он сочинял; хмуриться или напряженно оглядываться и прислушиваться если, скажем, кто-то стучал в его дверь или на лестнице раздавались шаги — и все. Кеннет жил в полуподвальной угловой квартире, состоявшей из одной большой комнаты и маленького туалета за дверью в одном углу. Там же помещалась раковина с зеркалом над ней, но ванны не было, и Кеннет мылся по меньшей мере дважды в неделю, стоя обнаженным перед раковиной на расстеленных на полу газетах. В комнате, куда никогда не проникал солнечный свет, постоянно горело электричество, но Кеннету это не мешало. Окна по размеру были в два раза меньше обычных, они располагались в четырех футах от пола и выходили на Вест-Энд-авеню (Кеннет никогда не открывал их). В них он видел только ноги прохожих — ничего больше. Гладильная доска всегда стояла наготове в переднем углу комнаты, рядом с ней — обшарпанный торшер. Газеты, свернутые и развернутые, валялись поодиночке или небольшими стопками на полу комнаты, рядом с колченогой кроватью, которую Кеннет иногда убирал, но чаще нет. Кухню заменяла небольшая газовая плита с двумя горелками и духовкой, стоявшая у стены, слева от стола, за которым сидел сейчас Кеннет. Одежды было немного: три пары брюк, два пиджака и четыре пары ботинок (одна пара такая старая, что он не собирался больше носить их). Имелся еще транзистор, но несколько месяцев назад приемник сломался, и Кеннет не потрудился отнести его в починку. Дверь квартиры выходила в коридор, который заканчивался ступеньками, ведущими к выходу на улицу; а по лестнице справа можно было попасть в квартиру хозяйки на первом этаже. Мешки для мусора оставляли в коридоре Кеннета, поэтому иногда до него доносились шаги громадного детины, сына хозяйки, полного идиота, который перетаскивал их к входной двери и втаскивал по ступенькам. Кеннет подозревал, что этот придурковатый детина появлялся здесь, чтобы подсматривать за ним в замочную скважину, поэтому он взял крышку от консервной банки (он нашел подходящую по размеру в мусоре: восемь дюймов в длину и два дюйма в ширину) и прибил ее к двери над замком, так что она болталась за задвижкой, на которую закрывалась дверь. При такой системе, даже если бы сын (его звали Оррин) попытался отодвинуть крышку, просунув что-то через замочную скважину, у него ничего не получилось бы. Если Кеннету требовалось запереть дверь изнутри, он просто вытаскивал жестянку из-за задвижки.

Кеннет был средним из трех детей в семье польского эмигранта, который приехал в Америку накануне Первой мировой войны и женился на немке. Старшая сестра, Анна, жила в Пенсильвании, и они практически не общались. Его младший брат, Поль, обосновался в Калифорнии: с ним Кеннет тоже не поддерживал отношений. Этот брат был снобом, он неплохо зарабатывал, растил двоих детей и дважды отказался одолжить (не то что просто дать) Кеннету деньги, когда тот нуждался в них, потому что возникли трудности с работой. Кеннет наконец написал Полю сердитое письмо, но не получил в ответ ни слова. Тем лучше!

Временами Кеннет считал, что ему повезло, поскольку он ни от кого не зависел благодаря своему ежемесячному доходу в двести шестьдесят долларов. В другие дни ему становилось жаль себя, одинокого, хромого, живущего в не очень приятном месте. Но это проходило, и он снова наслаждался своей большой комнатой и свободным существованием. Такие счастливые минуты обычно наступали после хорошей еды. Кеннет откидывался на спинку кресла, похлопывал себя по животу и улыбался, глядя в потолок, с которого свисала лампочка без абажура.

"Уважаемый сэр!

Ваша собака жива и здорова. Но я решил, что сложившаяся ситуация дает мне право требовать еще 1000 долларов (тысячу долларов), которую, я уверен, человек вашего положения может потратить без особого ущерба..."

Кеннет хотел сказать, что ему нужна еще тысяча долларов, но не сумел это выразить достаточно элегантно и не хотел выглядеть попрошайкой.

"Так вот, оставьте снова в 11 часов вечера в четверг тысячу долларов десятидолларовыми купюрами, как прежде, между теми же самыми столбами в ограде Йорк-авеню. На этот раз я гарантирую, что собака будет привязана к тому же столбу через час, минута в минуту.

Аноним".

Великолепно, подумал Кеннет. Нет необходимости снимать с письма копию. Он поднялся и, чтобы вознаградить себя, направился за пивом к холодильнику, стоявшему у духовки, но обнаружил там только наполовину выпитую маленькую бутылку. Пиво в ней оказалось безвкусным.

Шесть пустых бутылок разместились на полу. Кеннет повернулся к своей неубранной кровати и улыбнулся. Под простыней в изголовье кровати лежал сверток: девятьсот пятьдесят долларов, завернутые в кухонное полотенце и перетянутые резинкой. На счете у Кеннета было несколько сотен, но он не собирался делать сразу такой большой вклад.

Несомненно, Эдуард Рейнолдс выложит еще тысячу, главное — не попасться полиции. Кеннет не хотел рисковать. Он знал, что Рейнолдс ходил в полицию, потому что следил за ним в субботу утром. Кеннет поздравил себя с тем, что правильно высчитал, когда Рейнолдс туда пойдет — в субботу утром, хотя он следил за ним и накануне утром и вечером.

Пустые хлопоты! Собака, пижонская собака, была мертва еще вечером в среду. Зажав в руке камень, Кеннет со всей силы ударил ее по макушке, когда она забежала в кусты. Ему удивительно повезло, не говоря уже о том, что он проявил редкостную сноровку: так ловко стукнул бегущую собаку, что свалил ее первым же ударом, она даже не взвизгнула. Или все же она пискнула, но шум машин на шоссе заглушил этот звук? Во всяком случае, Кеннет поднял собаку и перебрался к другим зарослям, где нанес второй удар, который наверняка прикончил сучку, а затем пересек темный парк и окольным путем добрался до углового дома, где он жил. В парке он сиял с собаки ошейник и запихнул его в карман; он хотел бросить ее в какой-нибудь мусорный контейнер, но контейнеры здесь были из проволочной сетки, и их содержимое хорошо просматривалось. Кеннет принес животное в свою комнату. Кажется, только двое прохожих бросили взгляд на то, что он нес в руках, — Кеннет, конечно, держался подальше от света уличных фонарей, — но даже эти люди ничего не сказали, хотя с головы собаки капала кровь. Дома Кеннет завернул собаку в одну из своих простыней, выбрав самую старенькую. Потом он прошел с этим свертком почти двадцать кварталов, по направлению к центру, в район Спик, и избавился от него, бросив его в контейнер — проволочный, но это теперь не имело значения, поскольку собака была завернута в простыню, а вокруг валялись газеты и мусор, и разве станут люди, которые находили на помойке новорожденных детей, завернутых в старые одеяла, поднимать шум из-за собаки?

Потом Кеннет вспомнил, как шел домой, ощупывая в кармане собачий ошейник, и что ему расхотелось смотреть на него, читать, что на нем написано, хотя, убивая собаку, он представлял, как будет на досуге не спеша изучать этот пижонский ошейник. На нем болтались бирки, пластинка с именем, пара металлических колец, было много клепок, и желтая кожа выглядела прочной и добротной. Кеннет вытащил его из кармана и бросил в водосток.

Кеннет собирался потребовать выкуп у Рейнолдса, и вот он получил его. Он досадил этому снобу, который носил шикарное синее пальто и дорогие ботинки, а иногда натягивал и перчатки, даже когда на улице было совсем не холодно. Он прикончил собаку, на которую в ненастную погоду надевали клетчатую попонку.

Кеннет любил прогуливаться, просто бродить без определенной цели. Нога у него при ходьбе не болела, и хромал он в основном потому, что на стопе не хватало пальцев. Но случалось, признавался себе Кеннет, он даже подчеркивал свою хромоту, когда ему хотелось привлечь к себе сочувственное внимание или сесть в автобусе или в вагоне метро. Правда, редко кто вставал и уступал ему место, но если случалось вступить с кем-то в соревнование за освободившееся сиденье, хромота помогала. Кеннет любил прогулки, потому что в голове его при этом рождались разные мысли, подстегиваемые постоянно меняющимися картинами, на которые падал его взгляд: коляска с ребенком, полисмен, парочка разодетых дам промелькнула в такси, толстая женщина тащит тяжелые пакеты с продуктами из бакалейной лавки, чтобы съесть все это дома, а в окнах домов самодовольные мужчины в рубашках с короткими рукавами смотрят телевизор и жены несут им на подносе пиво, мягкий желтый свет падает на книжные полки и картины в рамах. Снобы. И мошенники — иначе как им удалось разбогатеть, и почему с ними живут женщины, да еще и обслуживают их? Кеннет практически не имел дела с женщинами и был убежден, что они тянутся к мужчинам с деньгами, которые покупают их и тратят на них деньги. Он считал, что женщинам неведомо сексуальное влечение, во всяком случае настолько, чтобы стоило говорить об этом, и что они просто используют свою физическую притягательность, чтобы привязать к себе мужчин.

Кроме Эдуарда Рейнолдса, Кеннет присматривал еще за двоими. Во-первых, женщина с белым пуделем, меньше собаки Рейнолдса. Она носила туфли на высоких каблуках, и у нее были крашеные черные волосы, такие же курчавые, как у ее собаки. Время от времени она встречалась на углу Бродвея и Сто пятой улицы с высоким, безвкусно одетым мужчиной, вероятно своим тайным любовником, потом они или шли в бар на Бродвей, или возвращались в дом женщины, где оставались около часа. Во-вторых, Кеннет следил за хорошо одетым, но печального вида юношей, который брел каждое утро в 8.15 по направлению к метро на Сто третьей улице. Он выглядел каким-то беззащитным. Сначала Кеннет собирался украсть белого пуделя у женщины (когда она поведет его в Риверсайд-парк и спустит с поводка), но тут возникло одно новое обстоятельство: как-то утром Рейнолдс (имени которого Кеннет тогда еще не знал), выйдя из своего дома, вскрыл письмо и бросил конверт в мусорную урну на углу Бродвея и Сто шестой. Кеннет извлек его оттуда и выяснил фамилию и адрес Рейнолдса. Тогда он стал писать письма. Это доставляло Кеннету удовольствие, потому что он знал, что Рейнолдс получал его послания, и догадывался, что они его раздражают. Кеннет понимал, что может погореть, но рассудил, что занятие того стоит. По его подсчетам, он написал уже тридцать или сорок писем дюжине людей. За некоторыми из них Кеннет потом наблюдал: как они выходили из своих домов и настороженно осматривались, иногда глядя испуганно прямо на него. Это его забавляло. Он определял фамилии по адресам на пакетах, доставляемых в квартиры. Все его жертвы были люди состоятельные, а значит, их напугает любая угроза.

Теперь, когда Рейнолдс обратился в полицию, Кеннету опасно было появляться неподалеку от его дома, однако его почему-то тянуло гулять именно здесь. Интересно, поставят они патрульных, чтобы наблюдать за «подозрительными личностями»? Кеннет сомневался. У полиции хватает других забот: например, просиживать штаны в забегаловке на Бродвее, поглощая гамбургеры. Пистолеты, записные книжки, утяжеленные дубинки, и задница свешивается по обе стороны стула, когда они лакают свой кофе и пожирают банановый пирог.

Около восьми Кеннет направился к Риверсайд-Драйв, в это время Рейнолдс или его жена обычно выводили прогулять Лизу. Возможно, сегодня вечером он увидит Рейнолдса и его жену, удрученно бредущих по улице, без своей собаки. На другой стороне, на Сто шестой улице, засветились желтые квадраты окон. Крепости снобов. Попробуй проскользнуть мимо швейцаров, чтобы добраться до них, — ничего у тебя не выйдет, будь ты вор или убийца. И однако, некоторым грабителям это все же удавалось. Кеннет улыбнулся своим мыслям, уголки его розовых губ приподнялись. Убийство не его конек. Ему нравились более изысканные способы. Изощренные пытки.

Вот полицейский. Этого высокого светловолосого парня Кеннет видел раньше три или четыре раза. Кеннет специально опустил глаза, когда они разминулись на восточной стороне шоссе, пройдя футах в шести друг от друга, и все же ощутил на себе взгляд копа. Ему хотелось перейти через дорогу и пройтись по Сотой улице, прежде чем отправиться домой, и не было никакой причины менять свое решение. Кеннет уже стоял одной ногой на проезжей части, а здоровой — на тротуаре, но, хотя горел зеленый свет светофора, он медлил. Он посмотрел налево, вдоль тротуара, чтобы проверить, продолжает ли полицейский идти в южном направлении. Парень остановился, оглянулся и, как показалось Кеннету, посмотрел на него. Кеннет повернулся и пошел на восток, по Сто восьмой улице.

Нельзя идти сразу домой, подумал Кеннет, вдруг полицейский решил проследить за ним? На улице было довольно темно. Кеннет изо всех сил старался не хромать. Он хотел заглянуть в кафе или купить пива и яиц в гастрономе, но там горел яркий свет, и если коп зайдет туда, то сумеет рассмотреть его как следует, а это плохо. Кеннету позарез нужно было узнать, следит за ним коп или нет.

Он дошел до Бродвея и повернул к центру, идя по восточной стороне улицы. Около Сто пятой улицы Кеннет мельком оглянулся. По тротуару шло человек пять, но копа среди них не было. Порядок. Кеннет направился домой. Он чувствовал себя дичью, за которой гонится охотник, и одновременно с облегчением сознавал, что ему удалось ускользнуть. Кеннет вошел в парадное и захлопнул за собой дверь, потом, прихрамывая, направился к своей двери и отпер ее.

Ну вот, он и в безопасности.

Кеннет подошел к столу, торопливо сложил письмо, которое писал Рейнолдсу, и засунул его в верхний ящик комода под какое-то белье. Оглянулся на неубранную постель, вспомнив о деньгах. Успокойся, сказал он себе. Выпей пива. Но пива не было, а идти снова на улицу он сейчас не решился бы. Придется обойтись. Пожалуй, он приготовит обед.

Откроет банку бобов. У него были отличные бобы, немного дороже, чем у Хайнца, и это скрасило ему воскресный вечер. За едой Кеннет читал газету, которую уже успел просмотреть до этого. Политика его не интересовала. Встречи, переговоры, даже войны происходили где-то за тысячу миль и не имели к нему никакого отношения: это все равно что события в телесериале. А вот в колонке новостей иногда попадались интересные вещи: на женщину напали в подъезде или самоубийцу нашли в квартире на Девяносто пятой улице — и тогда он внимательно читал каждое слово.

Кеннет прибрался в комнате и, раздевшись по пояс, вымылся в своей раковине, когда раздался стук в дверь. Из-за шума воды он не услышал шагов. Кеннет выругался с раздражением и немного испуганно. Он надел рубашку, но не стал заправлять ее в брюки.

— Кто там? — громко закричал он.

— Миссис Уильямс! — донесся уверенный голос, словно одно это имя давало право войти. Это была хозяйка.

Кеннет сердито отпер дверь и отодвинул задвижку.

Миссис Уильямс была женщиной высокой и крепкой, хотя и с расплывшейся фигурой. Седые волосы обрамляли вечно тревожное, унылое лицо. Под высокими бровями прятались широко расставленные поросячьи глазки, что придавало ей такой вид, будто ее только что глубоко оскорбили.

— Вы замешаны в какой-то неприятной истории, мистер Роважински? — Его фамилию она умудрялась произносить с каким-то отвратительным акцептом.

— Нет.

— Если вы влипли, то убирайтесь отсюда, понятно? — набросилась она на него. — Вы мне не очень-то нравитесь, знаете ли, как и ваши двадцать долларов в неделю. И я не желаю, чтобы в моем доме жили какие-то сомнительные личности.

Кеннет спросил, что случилось.

— Полицейский только что расспрашивал меня, как ваше имя и чем вы зарабатываете на жизнь.

— Полицейский?

— Он не сказал, в чем дело. И вот я спрашиваю вас.

— Откуда мне знать? Я ни в чем не виноват.

— Точно? Не заглядывали в чужие окна или что-то в таком роде?

— Вы пришли сюда, чтобы оскорблять меня? — спросил Кеннет, немного приободрившись. — Если вы...

— Полицейский не станет просто так являться с расспросами, — отрезала хозяйка. — Я не потерплю у себя в доме извращенцев. С какой стати мне с ними связываться, когда на свете полно порядочных людей? Если этот полицейский придет еще раз, я выставлю вас, слышите меня?

Она обязана предупредить его заранее, подумал Кеннет, но он был слишком ошарашен, чтобы указать хозяйке на это.

— Хорошо, миссис Уильямс! — пробормотал он и с такой силой вцепился в дверную ручку, что у него заболели пальцы.

— Просто хочу, чтобы вы знали. — Она повернулась и ушла.

Кеннет захлопнул дверь и снова запер ее. Что ж! По крайней мере, полицейский не расспрашивал, где он, не захотел поговорить с ним или обыскать его комнату. Или он вернется с разрешением на обыск? От этой мысли у Кеннета перехватило дыхание. Остаток вечера был сплошным мучением. Он достал из верхнего ящика спрятанное там письмо и порвал его, потом улегся в постель, но продолжал напряженно прислушиваться к шагам.