"Дверь № 3" - читать интересную книгу автора (О Лири Патрик)3Отвлечься от мыслей о матери оказалось не так уж трудно: я никак не мог забыть о Лоре – как о больном зубе, который то и дело трогаешь языком. Она была не просто очередной пациенткой, а каким-то наваждением, роковым шифром, который я был полон решимости разгадать ради нее и ради меня самого. То, что начиналось просто как тайна, очень быстро стало настоящим низвержением в ад. Как она могла сидеть у меня в кабинете среди переполненных пепельниц, недописанных бумаг, криво висящих репродукций и груд использованных пластиковых стаканчиков, поигрывать пыльными листочками моих комнатных цветов и беззаботно, без всяких эмоций рассказывать о таких ужасных, чудовищных вещах? «Своего земного отца я видела только в одной короткой ленте видеопамяти, которую они сняли. Он был лысый, в подтяжках, сидел парализованный в кресле вроде зубоврачебного и бессвязно бормотал, как в бреду. Они что-то делали с его телом». «Это трудно даже назвать изнасилованием. Они были как дети, играющие во взрослые игры. Занимались мной по очереди, с разными фаллическими имитаторами. Металлические самые неприятные, те, что из пластика, – лучше. Смех один: они даже пытались издавать звуки, как при сексе. Голоса у них тоненькие, совсем птичьи, в общем, все очень потешно». «Куклы у них совсем не получались. Глаза и рот еще туда-сюда, а вместо волос – просто пучок проволоки, я палец даже раз обрезала. Они вообще не представляют, насколько важна кожа, прикосновения, чувство осязания». «Представьте, что вы пытаетесь понять, что такое музыка, не имея ушей. Вот и они примерно такие же, как будто родились без некоторых органов чувств. Очень неуклюжие. Если вы им нужны, просто хватают. Сжимают руку изо всех сил и даже не понимают, что это больно, пока вы не закричите, а тогда пугаются и сажают вас в комнату снов на целый день или больше». «Они только и делают, что спят. Неподвижность – их нормальное состояние. Иногда мне казалось, что они меня просто не замечают, потому что я двигаюсь слишком быстро. Ну, вы понимаете – как крылышки у колибри». Как крылышки у колибри. Каждую нашу встречу она изводила меня своими историями, жуткими, странными, полными невероятных подробностей. Рассказывала легко, небрежно, словно такие вещи случаются сплошь и рядом, и это делало то, о чем она говорила, еще страшнее. Слушая, я весь сжимался и, как ни странно, чем дальше, тем больше страшился выздоровления своей пациентки, ибо если эти «пришельцы» – всего лишь ложная память, некий щит, ограждающий ее психику от глубинной травмы, то какой же реальный ужас может прятаться под такими фантазиями! Никогда не забуду одного мальчика, которого я консультировал. Ему было семь лет, и все семь он провел в ящике в темном подвале. Кормили его через щель. В конце концов его родителей разоблачили. Один покончил с собой, другого посадили. Мальчик вел себя очень робко и все время щурился от света. Глядя на меня, он заискивающе улыбался и был искренне удивлен и благодарен любому знаку внимания. В мою задачу входило помогать ему психологически в течение первого года опеки. Не имея никаких навыков, положенных ребенку его возраста, он тем не менее оказался способным учеником и быстро прогрессировал. Через полгода мой ученик уже вовсю смеялся, рисовал и даже пел песни. Все шло замечательно, пока до него вдруг не дошло, что все остальные дети росли совсем не так, как он – в темноте. Ужас от этого открытия, которое мальчик сделал, увы, благодаря мне, так ошеломил его, что он – не знаю даже, как сказать, – просто рассыпался на части на моих глазах и больше уже не приходил. Я его хорошо понимаю. Недели проходили одна за другой, а я все бился над диагнозом Лоры. Все мои профессиональные инструменты лежали наготове, по так и не пошли в ход. Мой любимый синий карманный справочник Американской медицинской ассоциации, настоящая библия психотерапевта, был затерт до дыр и оказался совершенно бесполезным. Пытаясь квалифицировать симптоматику нарушений, я метался вверх-вниз по логическому дереву решений, словно обезьяна в поисках фруктов, но так и не пришел ни к чему определенному. Вокруг были лишь обломанные ветви, которые никуда не вели. В моих внутренних дискуссиях воображаемым оппонентом всегда была Нэнси. Она и в самом деле была экспертом в подобных вопросах, поскольку часто выступала на суде по вопросам о невменяемости подсудимых. Там мы, кстати, и познакомились. Я имел честь выступить в качестве свидетеля-эксперта, поскольку мой шеф в тот раз чем-то отравился и не мог приехать. Нэнси тогда разделала меня под орех. Я испытал такое унижение, что так никогда и не решился повторить подобную попытку. С тех пор так и повелось: как только у меня появляется особенно трудный пациент, я сразу же мысленно моделирую дискуссию с Нэнси. – Пограничный случай? – спрашивает она, подняв бровь. – Нет, – решительно качаю головой. – Расстройство личности? – Это можно сказать о любом пациенте. Возможно. – Подавленность? – Не замечал. – Депрессия? Маниакальное состояние? Экспансивность? – Ничего подобного. – Профессиональные дисфункции? – Она вообще не работает. Имеет независимые средства. – Всегда подозревала, что богатые – психи, – ухмыляется Нэнси. – Это утешает. Признаки бреда, галлюцинаций? – Разумеется. – Ага. Смотрим психотическую ветвь… Галлюцинации на протяжении месяца и больше? – Да. – Навязчивые слуховые или зрительные галлюцинации? – Скорее вторичные. Но если воспоминания о детстве на другой планете считаются, то да. – Бредовая дезориентация? Шизоидность? – Первое – да, второе – нет. – Я вздыхаю. – Такая гибкость мышления вряд ли совместима с шизоидностью. – Гибкость? – Шизофреник невероятно конкретен. Ты его спрашиваешь: «Как спите?» Он отвечает: «Лежа». – Я устало потираю лоб. – Тем не менее уже теплее. Смотри «шизоидный тип». Нэнси прилежно листает синюю книжицу. – Так. Вот что тут написано. Симптомы должны соответствовать по крайней мере четырем из следующих пунктов. Один: устойчивые эксцентричные идеи… – Да. – Два: необычные верования или магическое мышление, например, вера в телепатию, шестое чувство, передачу ощущений и так далее. – Да. – Три: необычные ощущения, например, присутствия какого-то человека или внешней силы, которых на самом деле поблизости нет. «Я чувствовал, что моя мать стоит рядом и смотрит на меня». – О боже, неужели так и написано? Да, конечно. – Четыре: отсутствие друзей и доверенных лиц, кроме родственников первой ступени. – Не могу сказать. Первой ступени – это мать… – Кто у нас пациент – ты, что ли? – фыркает Нэнси. – Извини. Дальше. – Пять: эксцентричное поведение, странные привычки. – Само собой, – отвечаю я, накручивая на палец прядь волос. – Шесть: аффективное слабоумие или отчужденность. – Да. – Семь: подозрительность, параноидальные идеи. – Инопланетное вторжение годится? – улыбаюсь я. – А как ты думаешь? – парирует она. – Тогда пожалуй. – Отлично. Восемь: странные иллюзии, например, включающие явления, которые считаются невозможными. – Прямо в точку. – Я мрачно киваю. Нэнси весело хлопает в ладоши. Завидую ее жизнерадостности. – Ну вот и все! Шизоидный тип, классика – прямо из учебника. Ясно как день. – Что-то тут не то… – морщусь я, – мне кажется, мы открываем не ту дверь. – Вечно ты все усложняешь, Джон. – Нет, правда. Где-то есть подвох, и я никак не могу понять, где именно. – Не валяй дурака. Мы явно имеем дело с подавленным бредовым состоянием, усложненным недавним стрессом. Согласен? – Да, но… – Факторы стресса сильные? – Одновременно острые и хронические. Семь баллов по шестибалльной шкале – катастрофический уровень. Нэнси захлопывает синий справочник. – Значит, посттравматический стресс? – Да, но такой силы и продолжительности, с какими я никогда не сталкивался. Абсолютное вытеснение и глубокое подавление… может быть, и ложная память. Свои настоящие кошмары она не помнит и не хочет вспоминать. – Жестокое обращение? Изнасилование? Инцест? – Или даже хуже. Страшно даже представить, что там на самом деле, если понадобилась такая непробиваемая защита. Больше всего меня пугает то, как она держится… – Уверена в себе? – Не то слово. Никаких признаков перенесенной травмы. Вполне довольна жизнью. Мне иногда кажется… – Да? – Может, она все врет? Играет со мной? Привлекает внимание? Просто испорченная невротичка, которая может позволить себе раз в неделю позабавиться с доверчивым идиотом. – Но ты сам в это не веришь, так ведь? Почему? – Она говорит, что я ей нужен, и я чувствую, что так и есть. Только зачем, не имею понятия. Мне кажется, она и сама не знает, что вызвало к жизни ее бредовую защитную систему. Подозреваю, что у нее это с детства. – Значит, ты не удовлетворен диагнозом? – Насчет шизоидности? Нет, почему же, вполне возможно. Паршиво, если так. – Ты ведь знаешь, если причина органическая… – Да, конечно. Было бы неэтично действовать психотерапевтическими методами в случае, например, опухоли мозга. – Ты это исключаешь? – Не совсем. Пока еще рано говорить. – Ну и какой же вывод? – Трудно сказать. – А что тебе кажется? – Я передернул плечами. – Мне кажется, она говорит правду. – А на что ты надеешься? – Что она врет. – И что ты собираешься делать? – Спроси что полегче. Есть известная история про психиатра, который лечил знаменитого физика. Тот вообразил себя повелителем какой-то дальней планеты и долгие годы, занимаясь основной работой, втайне лелеял свою фантазию, придумывая историю своего нового мира, обычаи, языки, географию, политику и все такое прочее. Чтобы получше изучить психическое состояние больного и получить необходимую зацепку, врач сделал вид, что верит ему, а сам принялся искать противоречия в его блестящей, хоть и иллюзорной логике. В конечном счете пациент пришел в себя и понял свое заблуждение, однако врач, увлеченный столь тщательно разработанной легендой, продолжал играть и никак не мог остановиться, так что разубеждать его пришлось самому физику. Со мной такого не случилось. Я увлекся не бредом пациентки, а ею самой. Однако после каждой беседы с Лорой я был как выжатый лимон. Голова болела, сердце колотилось, рубашка промокала насквозь от пота. Мне пришлось даже перенести наши сеансы на конец рабочего дня, потому что после Лоры я уже ни на что не годился. Я жаждал отомстить ее хозяевам и потом каждый раз вынужден был напоминать себе, что их на самом деле не существует, что это невозможно, что ее рассказы – всего лишь детально разработанная фантазия, не имеющая под собой никаких оснований. Но слушая их, я каждый раз страдал вместе с Лорой. В конце концов мне пришла в голову такая тактика: чтобы подавить свое недоверие, я буду относиться к «пришельцам» просто как к персонажам некой пьесы. Речь идет о гениальной идее Карла Юнга, рассматривавшего образы бессознательного «как будто они реальные люди». Не навязчивые кошмары из снов, не игра воображения, не абстрактные символы психических комплексов, не привидения, демоны или ангелы, а именно люди. Юнг считал, что внутренний мир нашей психики так же реален, как и тот, что нас окружает. Но лишь поверив в персонажей, населяющих нашу душу, только признав их «автономность» – одно из наиболее революционных и редко принимаемых всерьез открытий Юнга, – мы способны понять то огромное влияние, которое те оказывают на нашу сознательную жизнь. Если эта идея заставляет вас усмехнуться, вспомните, как удобно чувствует себя фанатик в плену своих предубеждений. Ему никогда не придет в голову сомневаться, скажем, в своем расовом превосходстве. Так же точно мы не позволяем себе сомневаться в превосходстве и абсолютной власти нашего «Я», нашей осознанной сущности. Привычка застит нам глаза, мы даже не задаем себе подобных вопросов. Однако, если подумать, доказательства обратного попадаются буквально на каждом шагу. Разве вам не случалось, скажем, ехать привычным путем на работу и вдруг обнаружить, что не помните ничего за последние двадцать миль? Не торопитесь поздравлять себя с превосходными навыками вождения. Разве не удивительно, что вы смогли совершенно неосознанно управлять машиной в сложных дорожных условиях, где нужно постоянно оценивать обстановку и принимать кучу решений? Кто же все-таки сидел за рулем на протяжении тех двадцати миль? Итак, я решил поверить. Говорят, вера может возникать подобным образом. Вы исполняете все положенные внешние ритуалы, и они постепенно сами собой преображают душу. Если бы все было так просто. Слова Лоры проникали глубоко и пускали корни в таких уголках, где никакая логика не нужна, но разум оставался отстраненным, продолжал упорно сопротивляться. На протяжении целых месяцев я прилежно выслушивал трагическую повесть ее одиночества, не жалея своих профессиональных навыков, сочувствия, заботы и – да-да! – любви. Однако теперь, по мере того как мы все больше отдаляемся друг от друга и пустота в моей душе с каждым днем растет, сама Лора начинает видеться мне чем-то вроде героини неопубликованной книги, забытой рукописи, которую никто никогда не найдет. Я остался один с этой тайной в руках, настолько непостижимой, что любая попытка описать ее будет выглядеть нелепо. Моей пациентке не нужна была ни моя помощь, ни моя вера, ни моя любовь – ставки в той игре были неизмеримо выше. Я оказался перед чудовищным выбором: она хотела, чтобы я уничтожил мир. |
||
|