"Великолепная Гилли Хопкинс" - читать интересную книгу автора (Патерсон Кэтрин)

НУ, МИСС ХАРРИС, БЕРЕГИСЬ!

Во второй половине октября Гилли не только догнала свой класс, но стала первой ученицей. Она пыталась внушить себе, что мисс Харрис ничего не остается, как ставить ей пятерки. Само собой, старой ханже, конечно, до смерти не хотелось писать: «отлично», «ясно выраженная мысль», «хорошая работа» в тетрадях ученицы, которая так открыто не любила ее.

Но мисс Харрис — крепкий орешек. Если она и догадывалась, что Гилли презирает ее, она и виду не подавала. Поэтому Гилли не могла еще прибегнуть к испытанному приему — забросить учебу, как только учительница убедится, что перед ней — гений. Как здорово это получилось в «Голливудских Садах» — у всех учителей глаза на лоб полезли, когда в один прекрасный день, ни с того ни с сего, Гилли стала сдавать пустые тетрадки. Она решилась на это, когда случайно услышала слова директора, который говорил ее учительнице, что по успеваемости у Гилли лучшие показатели за всю историю их школы; конечно, никто и не подозревал, что она знает об этом, и потому приволокли целую кучу школьных психологов, чтобы разобраться в ней. Никто в школе не согласился взять на себя ответственность за ее поведение, и тогда решили свалить всю вину на ее приемных родителей. Это привело миссис Нэвинс в такое бешенство, что она потребовала у мисс Эллис забрать Гилли немедленно, хотя поначалу, после первых жалоб на отвратительные хулиганские выходки Гилли, неохотно согласилась оставить у себя Гилли до конца года.

Гилли чуяла, что пустой тетрадкой мисс Харрис не запугаешь. Скорее всего, она не обратит на нее никакого внимания. Мисс Харрис отличалась от прежних учителей, с которыми Гилли имела дело. Казалось, она совершенно не зависит от своих учеников. Как будто они не доставляли ей ни волнений, ни радости. У Гилли в учебнике была напечатана фотография мусульманки из Саудовской Аравии — с головы до ног она была скрыта покрывалом, видны были только глаза. Чем-то она напоминала мисс Харрис, которая прятала себя за невидимым покрывалом. Раз-другой в глазах ее появлялся блеск и, казалось, приоткрывал Гилли человека, таящегося за этим защитным покровом, но это случалось так редко, что Гилли даже самой себе не решалась сказать, что означает этот взгляд.

В иные дни ей было все равно, что на уме у мисс Харрис. Ходить в школу было довольно приятно: ни окриков, ни сюсюканья, отметки ставят по справедливости, а не по тому, как учитель относится к ученику. Как в баскетболе. Если прицелиться как следует, мяч попадет точно в корзину. Без дураков.

Но бывали дни, когда безразличие мисс Харрис раздражало Гилли. Она не привыкла, чтобы с ней обращались как со всеми прочими. С первого класса она заставляла учителей относиться к себе по-особому. Она сама руководила своим образованием. Занималась, когда хотела и чем хотела. Учителя заискивали перед ней, ругали ее, но никогда не смешивали ее с другими.

До тех пор, пока она плелась в хвосте, Гилли мирилась с тем, что к ней относятся, как ко всем остальным в классе. Но теперь даже утренняя улыбка мисс Харрис казалась ей эхом приветствия счетно-вычислительной машины: «Хелло, Гилли № 58706, сегодня мы продолжим наши занятия дробями». Стоило переступить порог класса, как включалась машина-автомат со словами: «Доброе утро», а за дополнительную плату в три тысячи долларов школа могла бы даже приобрести машину-автомат с электронным глазом, которая будет называть каждого ученика по имени.

Несколько дней Гилли представляла себе мисс Харрис именно такой машиной. Все вроде совпадало. Блестящая, холодная, бездушная, до отвращения справедливая, в ее нутре все подогнано одно к одному и скрыто от взглядов. Не мусульманка под покрывалом, а безупречный, непроницаемый механизм.

Чем дольше Гилли об этом думала, тем больше она злилась. Никто не вправе вот так отгораживаться от других. Хорошо бы перед тем, как выбраться из этой помойной ямы, хоть раз дернуть какую-нибудь проволочку в этой машине, увидеть хоть раз, как мисс Харрис исступленно заорет, выйдет из себя и рухнет.

Но мисс Харрис — это не Троттер. Стоило пробыть возле Троттер пять минут, чтобы стало ясно — путь к ее сердцу лежит через Уильяма Эрнеста. У мисс Харрис не было никаких привязанностей к людям. Как в телевизионных кадрах старой серии «Невыполнимое задание»: «Ваше задание, если вы решите взяться за него, состоит в том, чтобы проникнуть в электронный робот, узнать, как он действует, и обезвредить его». Самоуничтожающаяся пленка никогда не объясняла группе по невыполнимым заданиям, как надо действовать, но группа, похоже, всегда знала это. А вот Гилли понятия не имела.

Именно телевизор и подсказал ей, что надо делать. Мисс Харрис у нее и в голове не было. Честно говоря, она думала над тем, как заполучить оставшиеся деньги мистера Рэндолфа, и не слушала передачу последних новостей. И вдруг — странное дело! — именно эта передача натолкнула ее на мысль. В последних известиях сообщили о том, что какой-то важный правительственный чиновник рассказал в самолете анекдот. И его уволили. Заметьте, не просто анекдот, а анекдот непристойный. Но уволили его за другое. Этот анекдот оскорблял негров. И все черные в стране, и даже некоторые белые, пришли в бешенство. К сожалению, диктор не пересказал этот анекдот. Он бы ей пригодился. Но теперь, по крайней мере, в ее руках был какой-то ключ к мисс Харрис.

Она одолжила у Троттер немного денег на «школьные принадлежности» и купила пачку белой бумаги и цветные фломастеры. Прикрыв дверь в комнату, она принялась рисовать поздравительную открытку, стараясь сделать так, чтобы она как можно больше походила на «смешные» открытки, выставленные на вращающемся стенде в аптеке.

Сначала она попыталась нарисовать картинку и испортила шесть драгоценных листов бумаги. И тогда, проклиная свою бездарность, она стащила у Троттер журнал и вырезала оттуда фотографию высокой красивой негритянки в тунике «афро». Кожа у нее была немного темнее, чем у мисс Харрис, но в общем — похожа.

Над фотографией этой женщины Гилли аккуратно вывела печатными буквами несколько слов (хотя рисунки ее никуда не годились, но печатными буквами она писала вполне прилично): «Говорят, что черное — прекрасно!» Под картинкой она написала:

А на другой стороне открытки крохотными буквами приписала: "Только те, кто лично заинтересован в этом, утверждают: «Черное — прекрасно». Здорово получилось! Это была самая смешная открытка из всех, какие ей попадались на глаза. Вот это Гилли, ну и талант! Будь ее комната побольше, она бы от радости каталась по полу. Но пришлось лежать на кровати, и, обхватив себя руками, она хохотала до слез. Обидно, что открытка должна быть анонимной. С каким удовольствием она подписалась бы под этим шедевром.

На следующее утро Гилли явилась в школу спозаранку. Она тайком прошмыгнула по вонючей лестнице в класс «Харрис-6» еще до того, как сторож включил освещение в коридоре. Она испугалась было, что дверь заперта, но дверь открылась без труда. Гилли сунула открытку в учебник математики, лежащий посредине безукоризненно чистого стола мисс Харрис. Хотелось верить, что никто, кроме мисс Харрис, не найдет эту открытку, а то все пойдет насмарку. Во время занятий, особенно на уроке математики, Гилли украдкой поглядывала на мисс Харрис. Ведь та вот-вот возьмет этот учебник. Увидит торчащие края открытки и полюбопытствует. Но мисс Харрис не притрагивалась к учебнику. Когда он оказывался нужен, она брала его у кого-нибудь из учеников. Будто чуяла, что в ее учебнике заложена мина.

На большой перемене ее сердце, весело бившееся в начале дня в радостном ожидании, сердито застучало где-то в животе. Она так разозлилась, что ничего не произошло, что на следующем уроке сделала ошибки в трех словах, которые знала назубок. Когда в три часа раздался последний звонок, она перевернула вверх ногами свой стул, с грохотом швырнула его на парту и устремилась к двери.

— Гилли…

Сердце екнуло. Она повернулась к мисс Харрис.

— Будь добра, задержись на минутку.

Пристально глядя друг на друга, они ждали, когда класс опустеет. Наконец, мисс Харрис поднялась из-за стола и закрыла дверь. Она сняла стул с одной из первых парт и поставила его возле себя.

— Присядь, пожалуйста.

Гилли села. Учебник лежал на прежнем месте. Из него торчали края открытки.

— Тебе, наверно, трудно поверить, Гилли, но мы с тобой очень похожи друг на друга… (Неожиданно для себя Гилли заинтересовалась.) Я не говорю об уме, хотя и это правда. И ты, и я — люди умные, и мы знаем об этом. Но нас сближает скорее не ум, а гнев. Мы самые злые люди из всех, кого я знаю.

Мисс Харрис говорила все это спокойным голосом, который отрезал слова тонкими ломтиками, разделяя их небольшими паузами, словно она хотела дать Гилли возможность возражать. Но Гилли сидела как завороженная, точно мальчишки в фильмах, когда к ним приближается кобра. Она не собиралась действовать необдуманно.

— Но свою злость, — продолжала мисс Харрис, — мы выражаем по-разному. Меня всю жизнь учили не поддаваться ей, и я так поступала и поступаю. Поэтому я завидую тебе. Твоя злость — вот она, на поверхности, ты можешь посмотреть ей прямо в глаза.

С таким же успехом мисс Харрис могла бы говорить с ней на языке суахили, — Гилли не понимала ни слова.

— Но я оставила тебя после уроков не для того, чтобы сказать о том, как ты умна или как я завидую тебе. Я хочу поблагодарить тебя за открытку.

В ее словах должен был прозвучать сарказм, но «Харрис-6» улыбалась как живой человек. Когда же кобра бросится на свою жертву?

— Во время перемены я принесла твою открытку в учительскую и целых двадцать минут ругалась на чем свет стоит. Много лет никто не доставлял мне такого удовольствия.

Она сошла с ума, как машина в фильме «2001 год»!

Гилли встала и попятилась к двери. Мисс Харрис улыбалась и не пыталась остановить ее. Дойдя до лестницы, Гилли бросилась бежать и всю дорогу, до самого дома, ругалась на чем свет стоит.