"Лето страха" - читать интересную книгу автора (Паркер Т. Джефферсон)

Глава 2

Не могу вразумительно объяснить, почему в ту субботнюю ночь третьего июля я позвонил Эмбер Мэй Вилсон. Да, когда-то я был близок с ней, но с тех пор прошло почти двадцать лет. Да, я думал о ней — время от времени — на протяжении всех этих двадцати лет. Но я женился и живу с женой счастливо, без капли сожаления — вот уже пять лет.

Возможно, дело в том сне, что приснился мне прошлой ночью: маленькая Эмбер Мэй Вилсон стоит голышом на крыльце моего дома и говорит мне: «Меня зовут Эмбер Мэй. Мне три года. Я живу в белом доме. Можно мне взять пирожок?»

Это абсолютно правдивая история, я верю — Эмбер рассказала мне все о себе давным-давно, когда мы были влюблены друг в друга. Я говорю, я верю, что все это — правда, потому что во сне моем сконцентрировалось сразу несколько сущностей Эмбер: ее смелость, ее невинность, ее решимость изменить окружающую действительность, ее беззащитность. Но, как я постепенно стал понимать, в те два коротких года, что мы жили вместе, Эмбер постоянно пребывала в процессе созидания собственной личности. Она выдумала себя и, основываясь на этой своей выдумке, превращала себя в такую личность, которая могла бы удовлетворить ее. Истина для нее никогда не была чем-то статичным или абсолютным, необратимым или обязательным. Скорее она считала ее похожей на некий гардероб, благодаря которому можно измениться в любую минуту так, как ей понадобится.

Я позвонил ей из бара в ту ночь, в ночь — влажную и душную, и со мной заговорил ее автоответчик, который потребовал от меня назвать мое имя. Часы показывали двадцать минут первого, и почему-то я почувствовал, что должен встретиться с ней во что бы то ни стало.

Я поехал к ее дому, находящемуся в южной части города.

Какое-то время просидел в машине, глядя на калитку из кованого железа, подсвеченные снизу пальмы и внутренний дворик, открывавшийся фонтаном в образе взмывающего вверх дельфина, с бьющей изо рта струей воды. Неясно вырисовывался позади него высокий дом, погруженный в темноту. Он возвышался на прибрежном холме и смотрел своими окнами на Тихий океан. Как писали местные газеты, за сам дом, а также за три с половиной акра окружающей его земли она заплатила без малого три миллиона. Ближайшие соседи проживали от нее по меньшей мере за несколько сотен ярдов.

Это был мой третий за последнюю неделю визит к ее дому.

Эмбер жила в этом доме уже пять лет — своего рода рекорд для нее! Мне также достоверно известно, что она трижды меняла вид своих владений. Поначалу здесь были кирпичные дорожки и масса деревянных цветочных ящиков, повсюду торчали модные флюгера — просто какой-то взбесившийся Кейп-Код. Затем их сменила безводная панорама засухоустойчивых растений, бессистемно разбросанных, тропинки из гранитной крошки и кактусы. И наконец, наступил черед нынешнего калифорнийско-средиземноморского ландшафта. Я знаю это лишь потому, что благодаря своей службе постоянно мотаюсь по всему округу. Некоторые вещи просто невозможно не заметить.

Как я уже сказал, ночь выдалась на редкость душная. Я опустил стекла и откинул голову на подголовник, чтобы немного отдохнуть. Я думал о своей жене Изабелле. Изабелла — самая искренняя любовь во всей моей жизни. Она не только научила меня любить, но и позволила мне познать эту любовь. Должно быть, сейчас она спит. Должно быть, сейчас на ней, несмотря на жару, красная вязаная шапочка, сохраняющая голову в тепле. Инвалидное кресло и ее четырехгранная деревянная палка, должно быть, близко к кровати. Ее лекарства, должно быть, как всегда, в образцовом порядке — на тумбочке, под рукой, каждая порция содержится в белой бумажной чашке, чтобы полусонная и оглушенная прошлой инъекцией Изабелла смогла бы без труда взять их.

Изабелле двадцать восемь лет. В ее мозгу образовалась злокачественная опухоль. Она жила с ней немногим более года, тогда как сам я в ту ночь третьего июля в третий раз за одну неделю оказался у дома Эмбер Мэй Вилсон в Южной Лагуне, спрашивая себя, хватит ли у меня смелости подойти к ее калитке и нажать на кнопку звонка.

Ты можешь, читатель, потребовать прямо сейчас, чтобы этот Рассел Монро тебе кое-что объяснил.

Но, возможно, ты даже вообразить себе не можешь, как много всего он должен объяснить тебе.

Могу сказать лишь то, что во влажную, душную ночь третьего июля мне чертовски не хотелось ничего объяснять, в первую очередь — самому себе. Не хотел бы я делать это и сейчас. Но это было бы вопреки предначертанию судьбы, благодаря которому я оказался там: в ту ночь, третьего июля, я находился на подступах — во всяком случае, надеялся на это — к началу тайной жизни.

Я открыл «бардачок», достал фляжку (плоскую, серебряную, с выгравированной на ней надписью: «Со всей моей любовью. Изабелла») и в очередной раз хлебнул виски. Изабелла. Я убрал фляжку, закурил, снова откинулся на подголовник и снова стал смотреть во двор Эмбер. Я попытался выбросить из головы все мысли. Я заменил их воспоминаниями об Эмбер, о тех днях нашей юности, когда весь мир, казалось, существовал только для нас и радовался самому факту нашего существования. Разве не найдется в жизни каждого нескольких лет, в воспоминаниях представляющихся близкими к совершенству?

Я думал об этом, когда... входная дверь дома Эмбер неожиданно открылась. И — закрылась. И кто-то двинулся через дворик к калитке.

Это был мужчина. Он протер что-то платком, прежде чем позволил калитке распахнуться перед ним и — захлопнуться за ним. Он шел с опущенной головой. Большие пальцы его рук цеплялись за карманы джинсов, правая рука все еще продолжала сжимать платок. Уверенно повернув к югу, он шагнул к краю тротуара, пересек улицу, сел в черный «файрберд» последней модели и укатил.

Меня он не заметил, тогда как сам я очень даже хорошо видел его!

Это был Мартин Пэриш. Помощник шерифа Апельсинового округа. Капитан из отдела по расследованию убийств. Сначала он был просто моим знакомым, потом — другом и, наконец, — ближайшим, самым близким моим другом в течение двадцати лет.

Марти Пэриш — мужчина крупный, с добрыми голубыми глазами. К тому же он страстный охотник.

Мы с ним одновременно окончили школу шерифа — зимой 1974 года.

Именно Марти Пэриш представил меня Эмбер Мэй Вилсон.

Марти Пэриш был единственным мужчиной, за которого Эмбер вышла замуж. Пятнадцать лет назад. Но брак их оказался непрочным — продлился всего один год. И вот сейчас Марти выходит из ее дома после полуночи и стирает с ручки калитки отпечатки своих пальцев.

Я смотрел вслед его «файрберду», пока не исчезли в ночной темноте огни, и раздумывал над тем, не для того ли Мартин Пэриш приходил сюда, чтобы почерпнуть из того же самого колодца, из которого пришел почерпнуть я? Правда, мне всегда казалось, Мартин — сильный человек и способен устоять перед подобными соблазнами.

В тот же миг меня захлестнула волна стыда — но за кого? За Мартина? Или за себя самого?

Я в очередной раз позвонил Эмбер из машины и снова услышал записанный на пленку текст автоответчика. Но какой же это был зовущий, заговорщический голос!

Еще раз глотнув из фляжки, я убрал ее в «бардачок», поднял стекла и вышел из машины.

«Не делай этого, — услышал я слабый голос, — ведь никаких причин делать это у тебя нет, и потом ты не найдешь оправдания этому», — но ноги уже несли меня к ее калитке. Она оказалась незапертой.

Дом утопал в темноте, если не считать слабого свечения, идущего, вероятно, из кухни. Я постучал, позвонил, снова постучал. Дверь — заперта.

Я пошел по дорожке из круглых бетонных плит, обогнул дом и попал на задний двор.

В небе висела половинка луны, и в ее слабом свете я мог различить лишь холмистую лужайку, апельсиновые деревья, сбившиеся в рощицу в самом дальнем ее конце, бледный бетонный островок. Через щель из закрытого люка вырывался парок.

Раздвижная стеклянная дверь была задвинута до отказа. Сетчатая — отодвинута на пару футов. Отодвинута! У меня екнуло сердце, но я заставил себя сохранить спокойствие. А может, именно так и начинается тайная жизнь? Занавески на окнах — не задернуты. Ага, догадался я, это чтобы в дом проникал ночной воздух: от кондиционера у Эмбер всегда болит голова. Но незапертая сетчатая дверь! Не этим ли путем Мартин проник в дом? Я чуть надавил пальцами на сетку, тут же выше и слева от замка образовалась щель, вертикальная, в шесть дюймов. Впрочем, такую прозрачную сетку вполне можно разрезать самым простым кухонным ножом.

Внутри меня заметались демоны; я ощутил, как стремительно двинулись они по артериям, вдоль позвоночника. Они представлялись мне морскими чудищами, живущими глубоко внизу, под толщей воды, там, куда не проникает свет, — бесцветные, с головами странной формы и зубами-ножами. На моем лбу забилась жилка.

То, что я сделал в следующий момент, полностью шло вразрез со всем, чему меня выучили в полиции, с моим писательским инстинктом, с логикой сложившейся ситуации, даже вразрез с собственными моими эмоциями, кипящими внутри. Сам не понимаю, как это случилось, но эмоции, обычно сдерживаемые, вырвались наружу — я запаниковал, позволил страху овладеть мной и, нарушив все выработанные веками, известные мне с детства законы, прыгнул внутрь дома, нашел выключатель, щелкнул им и громко крикнул:

— Эмбер! Эмбер! Эмбер!

Ответа не последовало.

Я обошел все комнаты первого этажа. Пусто. Волей-неволей я всюду зажигал свет. Поднимаясь по лестнице, споткнулся о собственную ногу и больно ударился голенью о ступеньку. Мне определенно не хватало воздуха. Свет казался мерцающим, неестественным и, скрещиваясь с темнотой, образовывал на стенах и потолке предательские выступы, грани, блики. Все вокруг пребывало в движении. В комнате, в которой не помню как оказался, буквально врезался во что-то. Это «что-то» оказалось маленьким столиком. С него на пол соскользнули журналы, светильник покачнулся и упал, с мягким хлопком лопнула лампочка и разлетелась на мелкие осколки.

Тут же с криком «Эмбер!» я бегом бросился по длинному коридору к полуоткрытой двери. Мимо проносились картины, висевшие на стенах, потолок готов был рухнуть мне на голову. Сердце мое билось с такой частотой, что между ударами почти не было пауз. Наконец я остановился в дверном проеме. Выключатель оказался там, где ему и положено быть. Вспыхнул свет, и моему взору предстала вся комната. Ничто не предвещало того, что я увидел.

В первый момент я решил: это — кровь. Вторая мысль сменила первую: не кровь, это красная аэрозольная краска. Громаднейшие слова сияли на дверце встроенного зеркального шкафа: «SO JAH SEH»[2]. Поперек стены, прямо над изголовьем: «AWAKEN OR DIE IN IGNORACE»[3]. На дальней стене: «MIDNIGHT IS RETURN»[4]. И всюду, где только можно, заключенные в красные круги, начертанные неверной, неуклюжей рукой — искупительные символы, отвратительные выверты шестидесятых годов: цыплячьи лапки, модифицированные кресты и все в том же роде, указывающее на связь с нечистой силой.

Эмбер, в голубом шелковом халате, лежала на полу рядом с кроватью. Лицом вверх. Руки и ноги вывернуты. Ее волосы — густые темно-каштановые волосы — рассыпались по ковру. В них — вязкие клочья белого и розового, вырванные, как я понял, из того, что некогда было ее головой. А лицо!.. Милое, нестареющее, очаровательное лицо Эмбер — сейчас запрокинуто, расплющено, скособочено на одну сторону, вывернуто наверх, словно специально для того, чтобы предоставить ей возможность созерцать собственные, плавающие в луже крови волосы.

За десять лет работы в полиции я еще никогда не...

За десять лет писательской деятельности я никогда не...

Никогда. Ни единого раза. Даже ничего похожего.

На всю жизнь я запомнил, как стоял там: всей тяжестью своей придавленный к полу, дрожащий, с задранным к потолку лицом, с широко разинутым ртом, рвущимся на свободу воплем ужаса, который мог бы облегчить меня, но вместо этого мертвой тяжестью сдавил горло. Лишь едва слышный звук просочился сквозь эту тяжесть, вырвавшийся из самой глуби. Походил он на жуткий выхлоп и вызвал сильную пульсацию в глазах и ужасную боль, пронзившую меня от живота до рта. Вокруг меня заплясали, закружились символы.

Я подошел к Эмбер с той стороны, куда было обращено ее лицо. Нагнувшись и присев рядом, вгляделся в ее блеклые серые глаза. Они были безжизненными и потусторонними, не глаза — тусклое стекло.

Никогда еще за все десять лет...

Вырываясь из затопившей меня красноты — все, что я видел вокруг, было красным, окрашено в красное, очерчено красным, вымочено в красном, пропитано красным, — я прикоснулся пальцами к собственным губам и сразу потянулся к ее. Казалось, рука никогда не сможет преодолеть... расстояния от моего рта — до ее... как же далеко ее рот от моей руки! И какой же холод — кончики пальцев мгновенно оледенели соприкоснувшись с ее губами!

Я встал. В ванной взял пачку туалетной бумаги, вернулся к Эмбер и снова бегло оглядел комнату. Только теперь, рядом с дверью, заметил упакованные, но еще раскрытые чемоданы. Куда же Эмбер собралась?

Буквально заставил себя снова посмотреть на нее. Потом встал на колени, протянул руку, отдернул и все-таки провел бумагой по ее губам.

Перед тем как погасить свет, вытер выключатель в ее спальне. То же самое проделал со всеми остальными выключателями, даже с теми, к которым не прикасался. Потом занялся сетчатой дверью, протер ручку и все те места, до которых дотрагивался, открывая ее, и наконец, через несколько кровавых, похожих на сон мгновений, — последнюю, ледяную, медную, ту самую ручку калитки, которую незадолго до меня протирал Мартин Пэриш.

От машины меня отделяли десять тысяч миль.

Я приехал на Центральный пляж, зашел по пояс в воду и побрел вдоль берега. Погружал руки в песок, снова и снова бросал в лицо пригоршнями воду, отмывал руки от грязи, налипшей, как казалось мне, в доме Эмбер. Но сколько ни отмывался, продолжал ощущать застрявший в ноздрях запах убийства.

Ну и что теперь? Можно, конечно, сообщить в полицию — анонимный звонок. Можно прямо сказать полицейским, кто я такой и что Мартин Пэриш убил свою бывшую жену. Можно вообще ничего не делать, а просто ждать, как будут развиваться события. Впрочем, одного я делать определенно не собирался, а именно — признать то, что я был внутри дома! Эмбер Вилсон.

«Никогда. Ради Изабеллы, — твердил я себе. — Ради нас с Изабеллой».

И еще... я подумал... И, хотя то, о чем я подумал, показалось мне таким помрачением рассудка, какого я еще никогда не испытывал, вынужден признать: сильнейшее волнение охватило меня, сквозняком прошлось по позвоночнику и внесло еще большее смятение в мое сердце. Пока стоял в воде, яростно перемалывая пальцами мелкий тихоокеанский песок, я осознал: а ведь я наткнулся на самый потрясающий сюжет из всех, что встречались мне в жизни. Золотой материал, бесценный и — принадлежит лишь мне одному.

«Только разыграй эту мистерию умно», — сказал я себе.

Здесь больше чем тайная жизнь. Больше чем трагедия. Здесь, прямо на тарелочке с голубой каемочкой преподнесено мне событие — событие! — которое, если умело подойти к его раскрытию, может сыграть роль в моей карьере намного большую, чем дюжина второстепенных детективов. Я знал всех этих людей. Я был на месте происшествия!

Но неожиданно ощутил хищническую сущность, истинное лицо собственных амбиций, и мне стало тошно.

Но в тот момент какой стыд мог прокрасться в душу, все еще содрогающуюся от ужаса, в котором явилось мне лицо Эмбер?

Океан омывал мои руки и ноги, помогая прийти в себя...

В конце концов я сдвинулся с места и в скудном свете месяца побрел к своей машине. Мимо, держась за руки, проходили парочки. На набережной целовались влюбленные. Слева от меня промчалась собака.

So Jah seh.

Так говорит Господь.

Внезапно меня словно громом поразило — так страстно захотел я очутиться дома, в одной постели с Изабеллой, около нее! Словно плотина прорвалась, на меня обрушилась жуткая тоска. Боже, верни меня поскорее домой! Я стремительно вылетел из каньона, помчался вверх, по извилистой дороге, в конце которой высился наш дом на сваях, выглядевший вполне надежно.

На кухне я осмотрел колени — нет ли следов крови. Не обнаружил ничего подозрительного, но на всякий случай протер брюки пятновыводителем. Раздевшись наверху, побросал одежду в корзину с грязным бельем.

Потом целую вечность стоял под душем — сначала горячим, потом холодным.

Изабелла положила мне на грудь свою ладонь, когда я наконец улегся рядом с ней. Ее лицо было близко к моему, и я мог ощущать ее сонное дыхание.

— Как сильно бьется твое сердце! — прошептала она.

— Это оттого, что ты рядом со мной.

Она хмыкнула. Я знал ее реакцию: легкая улыбка, нежная и беглая. Изабелла уже снова уплывает назад, в сон, из которого ненадолго вынырнула.

— Сейчас очень поздно, Р-р-расс.

— Я только три стаканчика пропустил.

— Гм-мм...

— Я люблю тебя, Изабелла.

— Я тоже тебя люблю.

— Нет, я правда по-настоящему тебя люблю.

— Гм-мм. Ты м-м-мой герой.

Сердце в груди забилось чаще и громче. Я помню, что его удары становились все сильнее и сильнее, и наконец что-то подхватило меня и понесло, вместе со звуком шагов, спускающихся по ступеням вниз, в тишину снов.