"Пробирная палата" - читать интересную книгу автора (Паркер К. Дж.)Глава 8Эйтли закрыла глаза, потом снова открыла их. Было уже поздно, и ей хотелось спать. Но отчет лежал на столе уже два дня, и она знала, что потом времени не будет – на завтра намечены несколько встреч, а потом предстоит проверить бухгалтерские книги. Эйтли нашла нужное место и попыталась сконцентрироваться. Эйтли зевнула. На первый взгляд предложение выглядело вполне заманчивым. То здесь, то там вспыхивали войны. Империя не собиралась останавливаться на достигнутом, соседи паниковали, генералы и тыловики рыскали повсюду, надеясь изыскать возможность обновить снаряжение, и в этих условиях вложение денег в военное производство здесь, на Острове, или в Коллеоне, где рабочая сила ничего не стоила, а сырье было под рукой, представлялось хорошей инвестицией. Но Эйтли, чья осторожность возрастала день ото дня, попросила библиотекаря из Торговой палаты, обязанного ей кое-чем, посмотреть, нет ли какой информации по этому вопросу, и он нашел старый отчет начальника городского арсенала, составленный еще лет тридцать назад. Библиотекарь сделал для нее копию и переслал свиток, завернутый в шелк и перевязанный широкой голубой лентой. Все это было весьма любезно с его стороны, но никак не увеличивало шансов бедняги, если он рассчитывал на большее. С другой стороны, после всех его трудов она могла хотя бы ознакомиться с полезными сведениями. Она снова попыталась сосредоточиться, но взгляд лишь скользнул по странице, словно жеребенок, переходящий замерзшую реку. Какая скука… Впрочем, чего другого ожидать от отчета о работе арсенала, не любовных же излияний? Если один рабочий отливает в день полтора центнера стали, а из пяти центнеров получается 20 кирас с этими… – Она нахмурилась. Наверное, это просто совпадение, что Бардаса отправили служить именно в арсенал Ап-Калика. Кто еще мог бы помочь ей постичь премудрости этого дела? Доспехи и оружие прибывали на остров в запечатанных бочках, набитых соломой. Какое-то время эти бочки ждали покупателя, а потом за них рассчитывались и увозили. Что там внутри – этого никто не знал да особенно и не интересовался. Островитяне знали много – в конце концов, у них была библиотека, – но технические военные сведения не относились к разряду того, что могло разжечь их любопытство. Можно рассчитывать, что на Острове найдется с десяток человек, которые скажут, сколько стоит наплечник, двадцать человек, знающих, где делают самые лучшие наплечники. Можно составить заказ, можно оплатить накладные расходы – Эйтли знала человек сорок, которые с радостью возьмутся за исполнение, но, конечно, только за наличные. Но когда потребуется груз, на месте нужных людей не найдешь. Да и что взять с тех, кто никогда не занимался доспехами. Покажи им наплечник, и они, того и гляди, станут варить в нем яйца. Эйтли поиграла костяшками на счетах и записала полученные цифры на восковой дощечке. Какие солидные, надежные и бесполезные расчеты. Оружие и доспехи… Она задумалась. Неужели будет война? Так, похоже, считают все вокруг. И не только считают, но и рассчитывают. Планируют вперед, делают запасы и избавляются от ненужного хлама. Маупас скупает наконечники для стрел и распродает красильные кисти, потому что во время войны последние никому не нужны. Рен скупает у Маупаса кисти, потому что цена его устраивает, а война когда-нибудь закончится, и люди займутся покраской. Но, чтобы приобрести кисти, Рену позарез нужно столкнуть кому-то 200 тысяч медных заклепок, задешево приобретенных несколько лет назад в Агуилле. Что ж, отличная сделка – заклепки необходимы для доспехов, и скоро из-за войны спрос на них взлетит до небес: так не лучше ли приберечь заклепки и не накапливать кисти? Чудное это дело – война, если смотреть на нее с такой вот точки зрения. Сколько же всего она съедает! Сотни тысяч стрел, доспехи, которые будут измяты и покорежены, сотни тысяч стоптанных пар обуви, горы кожи, поясных блях, точильных камней, колесных ободов, гвоздей, черенков для боевых топоров, груды оберточного пергамента, перьев, чулок, фляг для воды. Штабеля обшивочных досок… всего и не перечислишь. Даже если не принимать во внимание людей, война – это грандиозная штука, громадная коллекция товаров, бесконечный поток поставляемых и потребляемых ресурсов. И все это идет в ненасытную утробу войны. Какая растрата богатств! А почему? Потому что война неизбежна. Тебе ли задавать такие вопросы. Перимадея уничтожена. Война была неизбежна. А взять, к примеру, падение Ап-Эскатоя, низвергнутого неким Бардасом Лорданом. Какие бессмысленные потери людей. Но то люди, а с вещами управляться легче, вещи – это теперь ее бизнес. Может, если бы она знала, что такое наплечник, то все вдруг прояснилось бы? Стало бы по-настоящему понятным? Может, да, а может, и нет. Дверь открылась. В комнату заглянула Сабель Вотц, ее главная помощница. – Посетители, – запыхавшись, взволнованным голосом, словно речь шла о приближающемся конце света, возвестила она. – Из столицы. Внизу, в зале. Если бы Эйтли полагалась только на тон своей помощницы, она, наверное, оказалась бы перед дилеммой: то ли распорядиться, чтобы подали вино и пирог, то ли приказать забаррикадировать дверь. К счастью, к порывам Сабель Эйтли уже привыкла. – Вот как? Что ж, самое время. Проведи их сюда. Подожди пару минут и принеси поднос. Сабель неодобрительно посмотрела на нее: – Хорошо. И не беспокоить? – Вот именно. Сабель ушла, а Эйтли по привычке оглядела кабинет – все ли в порядке. Дурацкий инстинкт: в конце концов, она не домохозяйка, свалившаяся с неба на голову свекрови, а агент, представляющий на Острове Орден Шастела – значит, важная персона. В последний момент Эйтли заметила под столом пару туфель. Ей едва хватило времени, чтобы подобрать их и сунуть под подушку, прежде чем дверь открылась, и Сабель провела двух Сынов Неба и писаря – высокого, худого и бледного, словно его вывесили на солнце для просушки да так и забыли. Какие они до невозможности вежливые, эти сыны Неба (их звали Икуэваль и Фезаль, оба были офицерами военно-морского флота Империи, что стало для Эйтли неожиданностью – она и не знала, что у Империи есть флот). Даже усевшись, они грозно нависали над ней, как башни Торговой палаты над соседними домами на ее улице. У обоих были белые волосы и короткие бородки клинышком, но Эйтли сразу отметила для себя различие – у Икуэваля пуговицы на воротнике черные костяные, а у Фезаля – серебристо-стальные. – Да, – сказала она, когда гости объяснили цель своего визита. – У меня есть два корабля, и я буду абсолютно счастлива… Фезаль осторожно откашлялся. – К сожалению, это уже не так. У вас теперь один корабль. Должен с прискорбием сообщить, что «Фехтовальщик» налетел на риф, когда, по всей видимости, пытался обойти установленную Империей блокаду. Судно раскололось и затонуло. Искренне надеюсь, что оно было должным образом застраховано. – Сын Неба ободряюще улыбнулся и добавил: – Если это поможет, я могу выдать вам документ, подтверждающий факт кораблекрушения, на случай, если у ваших страхователей появятся какие-то вопросы. В конце концов, – он еще раз улыбнулся, – знание это одно, а доказательство уже другое. – Спасибо, – сказала Эйтли. – Вы случайно не знаете, удалось ли кому-то спастись? – К сожалению, мы не располагаем никакими сведениями, – ответил Икуэваль. – У нас имеется лишь доклад одного патруля, находящегося в том районе и обнаружившего через некоторое время после случившегося каких-то неизвестных чужестранцев. Нарушители ускользнули, уйдя, вероятно, на север. В Перимадею. Эйтли кивнула: – Благодарю за сообщение. Она вдруг почувствовала себя так, словно только что перенесла сильную простуду – закружилась голова, появилось ощущение дезориентации. Поддерживать разговор стало затруднительно. – Что ж, значит, у меня один корабль. Думаю, о нем вы тоже знаете. – Конечно, – подтвердил Икуэваль. – «Стрела», шестьдесят футов, двести тонн, две мачты с прямым парусным вооружением. Капитан Додан Мостен. В настоящее время судно стоит на якоре, готовясь послезавтра отплыть в Шастел с грузом предметов роскоши, книг и мебели. Мы бы хотели нанять его по цене один четвертак за тонну в неделю плюс зарплата, провизия и страховка. Эйтли думала недолго. – Когда отправляться? – Решение еще не принято, – сказал Фезаль. – Мы хотели бы, чтобы корабль был в нашем распоряжении заранее, до начала самой работы: это нужно для того, чтобы все корабли находились у нас под рукой. Разумеется, оплата, за исключением содержания экипажа и за провизию, будет исчисляться со дня заключения контракта. – Понятно. И что же это за работа? Фезаль натянуто улыбнулся: – Боюсь, мы не можем сказать об этом. – О! – Эйтли посмотрела ему в глаза, но ничего там не увидела. – Меня заботит лишь возможный элемент риска. Буду с вами откровенна. Мне бы не хотелось влезть во что-то такое, в результате чего мой корабль пойдет ко дну. Тем более, – добавила она, – что теперь он у меня один. Я, видите ли, имею определенные коммерческие интересы, не касающиеся Банка, и мне необходимо судно… – В случае причинения каких-либо повреждений, – твердо сказал Фезаль, – или прямой потери корабля мы выплатим полную компенсацию в соответствии с его рыночной стоимостью на день заключения договора, и эта стоимость будет определена независимым оценщиком. Таково будет одно из условий договора. Так что вам действительно не о чем беспокоиться. Эйтли нахмурилась: – А как насчет упущенной выгоды? Ведь между временем гибели судна и днем получения компенсации пройдет какое-то время. Это будет учтено? Фезаль с уважением посмотрел на нее: – Полагаю, мы сможем прийти к договоренности на этот счет. Например, подобные потери включаются в сумму страховки. Но мы не сомневаемся, что ничего серьезного не произойдет. – Кое-какие опасения у меня есть, – сказала Эйтли, – но, полагаю, вы не станете комментировать слухи о том, что корабли нужны для переброски войск против вождя Темрая. – А ходят такие слухи? – удивленно спросил Икуэваль. Эйтли улыбнулась: – О, слухи ходят всегда. Но некоторые слухи более достоверны, чем другие. И все же… деньги есть деньги, а вы платите хорошо. Что ж, уверена, мы сумеем достичь договоренности. Вы не скажете мне, как долго может продлиться запланированная вами операция? – Извините, этого сказать не можем, – ответил Фезаль. – Доступ к информации ограничен. – Он развел руками, продемонстрировав длинные, тонкие пальцы. – Надеюсь, вам понятно, что определение каких-либо сроков в таких делах – вещь необычная и потенциально неудобная. Мы считаем, что предполагаемая нами оплата является более чем адекватной компенсацией. Разумеется, выбор за вами. – О, конечно, – сказала Эйтли. – Что ж, я была бы сумасшедшей, если бы отказалась от такого предложения. Теперь об оплате… как это будет осуществлено, авансом или после завершения срока аренды? Извините, возможно, вы сочтете это излишней суетой, но… – Вам нечего извиняться за то, что является проявлением деловой хватки и необходимо в вашей профессии, – ответил Фезаль. – Мы заплатим вперед за первый месяц. И по факту за остальное время. Надеемся, это разумный компромисс. Вы находите его приемлемым? – Форма оплаты? – Аккредитив. Его выпишут наши власти, и вы сможете получить деньги по нему уже здесь. – Он улыбнулся. – Думаю, лишь очень немногие из ваших соотечественников ведут дела через банк Шастела. И для вашего бизнеса это будет полезно. Впрочем, вам виднее, хотя после упразднения банка Лордана осталось не так уж много подобного рода учреждений вне Империи, поэтому большого выбора нет. – Хорошо, и, конечно, я с удовольствием возьмусь за обслуживание возможных клиентов, которые пожелают иметь дела с нами. Хотя, учитывая масштабы ваших финансовых операций, это будет нелегко. Боюсь, я закончу тем, что прекращу кредитование местных предпринимателей. Фезаль поднялся. – У вас много дел, – сказал он. – Благодарю за любезный прием. Мы свяжемся с вами, как только определимся с началом. С вами приятно иметь дело. – Спасибо и взаимно. Когда они ушли, Эйтли с увлечением занялась расчетами. Пришлось пересчитывать трижды, прежде чем она удостоверилась в том, что никакой ошибки нет и полученная в результате цифра действительно не является следствием какого-то элементарного упущения. Деньги и впрямь выходили большие. Итак, они собираются напасть на Темрая. Наверное, можно было бы радоваться: чудовище, враг, уничтоживший ее дом и убивший ее людей, сам должен был вот-вот потерпеть поражение и сгинуть. Его судьба – дело решенное, вопрос нескольких месяцев. Добрый человек любит своих друзей и ненавидит врагов, разве не этому ее учили в детстве? Несчастье моего врага – мое счастье. Да если бы они, эти двое, просто пришли к ней и попросили дать денег для войны, священной войны против Темрая, она согласилась бы да еще и благословила их на правое дело, но радости почему-то не было. Месть и выгода… почему-то Эйтли казалось, что все должно быть именно так. Конечно, деньги не помешают и всегда найдут себе применение, тем более сейчас, когда ее бедный «Фехтовальщик» лежит на морском дне, а вместе с ним и Геннадий с племянником. Даже если они выжили и блуждают теперь где-то между Империей и Темраем, шансы на то, что она когда-нибудь увидит их, невелики. Странно, но Эйтли почти не испытывала по этому поводу каких-либо чувств, не потому, что не хотела, просто не могла. Когда после падения Перимадеи она приехала сюда, то сразу же начала готовить для себя доспехи, надежную защиту от подобного рода событий: бизнес стал ее шлемом, друзья – ее кирасой (или чем-то там еще). Когда Эйтли взяла на борт «Фехтовальщика» Бардаса Лордана, чтобы навестить его братьев в Месоге, а вернулась с его мечом и его учеником, но без него самого, она намертво забила заклепки и отрихтовала сталь с тем, чтобы эти выкованные собственноручно латы смогли выдержать любое испытание. Смерть старого друга и юноши, отданного в ее руки Бардасом, была сильным ударом, но Эйтли не пошатнулась. Вот вам и достоинство хорошей брони: удары либо отскакивают от ее угловатой поверхности, либо растрачивают энергию на борьбу с внутренним напряжением металла, которое куда мощнее любой внешней силы. Броня, чтобы быть хорошей, надежной, должна испытывать собственные внутренние нагрузки, возникающие от стремления покоренного металла разогнуться, распрямиться, и тогда эта направленная вовне сила, столкнувшись с другой, идущей извне, удержит ее и оттолкнет. Теперь ее броня доказала свою прочность, с легкостью отразив удары. Перспектива прибыли, укрепления бизнеса, возможность расширить круг клиентов и улучшить свое состояние отразили силу атаки. Так что все в порядке. А что касается ее корабля, ее бедного суденышка, то Сын Неба не ошибся: оно было застраховано, причем на такую сумму, что удивительно, как оно еще ухитрялось плавать под таким грузом денег. Как только страховщики перестанут причитать – а для этого нужно лишь время и некоторые усилия, – она будет надежно обеспечена даже в случае потери «Фехтовальщика». А как же иначе. Для того страховка и существует, чтобы отражать удары. И если бы Эйтли не предвидела, не признавалась самой себе, что рано или поздно потеряет этот корабль, то, возможно, и не назвала бы его «Фехтовальщиком». Будучи женщиной методичной и организованной – если не по натуре, то благодаря практике, – Эйтли сделала пометку о встрече с Сыновьями Неба и вернулась к чтению отчета, целиком посвященного изготовлению доспехов. Она даже ухитрилась добраться до седьмого раздела, когда глаза наполнились слезами, после чего читать стало практически невозможно. – Неужели? – удивленно спросил Темрай, поднимая голову. – Перимадейцы? Я думал, что их уже не осталось. – Немного есть, то здесь, то там, – ответил посыльный. Его звали Леускай, и вождь знал этого человека уже несколько лет, хотя видел нечасто. Как человек вроде Леуская стал выполнять поручения инженеров, строящих на южной границе осадные машины, оставалось для Темрая загадкой. Подобным образом поступали многие, и это уже становилось проблемой: хотя люди никогда не поддерживали мятежников, а уж тем более не желали присоединяться к ним, они не испытывали восторга по поводу того пути, который избрал для кланов Темрай, и проявляли пассивное неодобрение или неуверенность в том, что сторонились всякой работы. У Темрая такое поведение вызывало по меньшей мере раздражение. Однако поднимать этот вопрос в разговоре со старым другом, таким, как Леускай, ему совсем не хотелось; разговор мог закончиться размолвкой, взаимными обвинениями, а там и дружбе конец. Терять друга вождь не мог – их и так осталось немного. – Все так плохо? – Темрай вздохнул. – А все потому, что к старости руки потеряли былую проворность. Я стал неуклюж, а ведь вроде еще совсем недавно зарабатывал на жизнь тем, что крушил металл. – В Перимадее, – напомнил Леускай, – где стандарты, как известно, не так высоки. Ладно, не томи. Что ты придумал? Темрай усмехнулся: – У этой штуки есть какое-то особенное название, но оно вылетело из моей головы. В общем, она защищает колено. Или, скорее, не защищает. – Да, защищать она может разве что уж совсем необычное колено, – согласился Леускай. – Хорошо, что ты сказал, что это такое, – сам бы я никогда не догадался. Мне она кажется каким-то согнувшимся блином. – Ты прав. – Темрай разжал пальцы, и злосчастное изделие упало на землю. – Огорчительно. Когда я был в Городе, то читал о том, как все это делается, и выходило так легко и просто. Берешь кожу потолще, обмакиваешь в расплавленный пчелиный воск, придаешь нужную форму и готово. Прочная, легкая защита, изготовленная из материала, которого всегда в избытке. Не знаю, – продолжал он, опускаясь на чурбан, которым пользовался, чтобы придать своему изделию нужную форму. – Раньше такого рода вещи получались у меня легко, а сейчас что-то утратилось. Ладно. Ты лучше расскажи, что это за бродяги. Удалось выяснить, кто они? Леускай улыбнулся: – Ты имеешь в виду, не шпионы ли они? Возможно. Судя по тому, что нам удалось узнать, один из них был колдуном, или помощником колдуна. Оба, похоже, имеют какое-то отношение к Острову и Ордену Шастела. – Вот как? – удивился Темрай. – Колдуны и дипломаты. Нам оказывают высокую честь. – Но это еще не все. – Улыбка сползла с лица Леуская. – Второй, мальчишка, несколько лет провел на Сконе. Был подмастерьем у Бардаса Лордана. Некоторое время Темрай сидел совершенно неподвижно, как будто окаменел. – Даже так? Что ж, тогда думаю, мы встречались. Мимолетом, но я запомнил. Как ты все это узнал? Леускай подтащил другой чурбан и тоже сел. – Вообще-то совершенно случайно. Помнишь Дондая, того старика, который, бывало, пек оладьи? Вождь кивнул: – Да, помню. Он умер не так давно. – Точно. А помнишь его племянника, на которого ты натолкнулся однажды ночью? Дассаская? Парень не разбирается в оладьях, но удивительно осведомлен относительно того, что делается на Острове. Говорит, у него остались кое-какие связи с той поры, когда он занимался своими делами в Ап-Эскатое, хотя, если кого-то интересует мое мнение, все это не совсем увязывается. В общем, по какой-то не вполне ясной причине этот Дассаскай… – Он шпион. – Неужели? Ну, тогда понятно, почему он шнырял поблизости, когда мы ставили требушеты. Так вот, этот Дассаскай случайно увидел наших двух гостей, узнал их (так он утверждает) и отправился к начальнику лагеря. – Госкаю. – Верно. Довольно приятный человек, но он очень обеспокоен случившимся, просто сам не свой, как ты и сам можешь представить. Сначала Госкай хотел просто повесить их на месте. Потом передумал, испугавшись, что спровоцирует войну, и собрался заковать пленников в цепи, потом ему пришло в голову, что они могут быть шпионами, Темрай вытер вспотевший лоб тыльной стороной ладони. – Есть какие-то догадки относительно того, как они туда попали? – спросил он. – Или просто пришли и сказали: «Эй, мы шпионы, вы не против, если мы тут покрутимся?» – Вряд ли, – рассмеялся Леускай. – Хотя если бы они так и сделали, я бы первым ответил: «Валяйте, будьте как дома». На мой взгляд, за ними стоит значительная сила, по-моему, это власти провинции. – Вполне возможно, – задумчиво ответил Темрай, – но давай не будем сейчас об этом. – Он сделал глубокий вдох, медленно выдохнул и спросил: – Итак, как они туда попали? Твое мнение? – Наши люди обнаружили их в болоте, – ответил Леускай. – В не самом лучшем состоянии. Колдун – не какой-то желторотый юнец. Если они шпионы, то им пришлось немало потрудиться, чтобы стать похожими на мертвецов. По их словам, они плыли в Шастел с Острова, потом едва не попали в руки берегового охранения Империи и уже на суше едва спаслись от патрулей. Довольно правдоподобное объяснение. – Может быть. – Темрай поднял голову и снова положил на землю молоток. – Вот что мы сделаем. Ты пришлешь их ко мне, а я к ним присмотрюсь, вежливо попугаю, а потом отпущу на все четыре стороны. Если они действительно шпионы, устрою им показательную прогулку со стражей. Бедняги ничего не поймут и растеряются. – Он огляделся и, заметив валявшийся вокруг мусор, результат его неудачного опыта, нахмурился. – Ты случайно не знаешь кого-нибудь, кто смог бы это сделать? У меня ничего не получилось, но на самом деле все не так уж трудно. Мне только досадно, что я знаю, как нужно сделать, но не могу. Леускай пожал плечами: – Боюсь, здесь тебе я не помощник. Конечно, можно написать письмо Бардасу Лордану, он сейчас как раз этим занимается на службе у Империи. Уверен, твой давний знакомый будет рад помочь. Темрай нахмурился, потом рассмеялся. – А знаешь, однажды, в Перимадее, он наткнулся на меня прямо на улице. Был пьян и, наверное, даже понятия не имел, кого едва не сшиб с ног. Где я, там обязательно появляется он, и это не поддается никакому объяснению. То есть я хочу понять, откуда взялась эта жуткая связь? Он – крестьянский сын из Месоги, и по всем канонам должен был бы выращивать репу у себя дома, копаться в грязи, а не прятаться в тени, преследуя меня повсюду, выжидая удобного случая, чтобы подставить мне подножку. Я спрашиваю себя и не нахожу ответа: что соединило, переплело наши жизни, связало их в узел? – Послушать тебя, так ты прямо-таки влюблен в этого парня, – проговорил Леускай. – Прямо как в старинных историях, разлученные любовники. – Ты так думаешь? В таком случае, самое время подумать о разводе. Когда посыльный нашел наконец Горгаса Лордана, тот работал в амбаре, помогая братьям чинить подгнивший пол. – Опасно для жизни, – мимоходом бросил Зонарас, когда Горгас спросил, почему они больше не пользуются этим помещением. – Доски прогнили насквозь. Ноги можно поломать. – Понятно, – ответил Горгас. – И ты махнул на него рукой, верно? Пусть все рушится, так? – У нас нет времени им заниматься, – вставил Клефас. – Работы много, сам видишь, а нас только двое. Горгас ухмыльнулся: – Теперь больше. И вот он предстал перед посыльным: заляпанный грязью, злой и раздраженный, стоящий перед только что поваленным каштаном, с топором в руке, с окровавленными пальцами, ободранными о сухую кору дерева. – Кто ты такой? – спросил Горгас. – Меня прислал сержант Моссай, – настороженно ответил посыльный. – Вам письмо. Из провинции. – Он протянул маленький латунный цилиндр. – Курьер прибыл в Торнойс прошлой ночью. – Ждет ответа? – Горгас вытер руки о рубашку. – Нет, – ответил посыльный, – сказал, что ответа не надо. Горгас покачал головой, взял цилиндр и отковырнул крышку ногтем большого пальца. Они начали с того, что взялись повалить дерево. Последний каштан из посаженных дедом вскоре после рождения их отца. Свалить его оказалось нелегко. Ветер согнул дерево, так что, когда они попробовали пилить, пилу зажало, и она в конце концов сломалась (как и все прочие инструменты, пила была старая и ржавая). Тогда в ход пошли топоры, но вскоре на ладонях выскочили волдыри, а потом Клефас отвлекся и расколол топорище. Подумав, братья раскопали еще одну пилу, более древнюю и ржавую, чем первая. Горгас обвязал ствол веревкой, и им удалось немного уменьшить давление на пилу, но когда до конца оставалось совсем немного, до Горгаса вдруг дошло, что если дерево упадет, то продавит крышу ветхого свинарника. Конечно, свинарник тоже давно не использовали по назначению, превратив в нечто вроде склада для всякого рода хлама, но Горгас все же заставил братьев подпилить каштан с другой стороны, а потом подрубить его топорами. Дерево рухнуло не совсем туда, куда намеревался направить его Горгас, но и не на свинарник, задев лишь угол крыши. Остаток дня ушел на то, чтобы обрубить ветки и распилить на части ствол, а потом перетащить все под навес, где из-за сырости хранить дрова стало невозможно. Ближе к вечеру трое братьев получили наконец то, ради чего все затеяли – несколько досок для пола в амбаре. – Ублюдок! – прорычал Горгас, сминая листок. – Знаешь что? Этот мерзавец Полиорцис заставил их отказаться от союза с нами. Посыльный отступил на пару шагов, словно желая показать, что он тут ни при чем. – Какая от этого польза Империи? Никакой. Ладно, черт с ними. Пошли закончим с полом. – Горгас вдруг повернулся к посыльному. – Ты вернешься в Торнойс, найдешь того курьера и доставишь его сюда. У меня все же есть для него ответ. Посыльный неуверенно кивнул: – А если он уже уехал? – Будет лучше, если не уехал, – предупредил Горгас. – Потому что если он уже уехал, то я захочу узнать, почему тебе понадобился целый день, чтобы добраться сюда. Все понятно? Посыльный поспешно убрался со двора. – Клефас, принеси клинья, здесь без них не обойтись, – сказал Горгас, – суховатый попался чурбан. Клефас постоял, словно размышляя о чем-то, потом медленно побрел к дому. Горгас вздохнул и вернулся к прерванной работе. Пытаясь расколоть бревно, он так глубоко вогнал топор, что не смог его вытащить, а когда попытался нажать на топорище, оно треснуло. – Теперь ты его не вытащишь, – высказал приговор Зонарас. – Посмотрим, – ответил Горгас. – Принеси клин и второй топор. Если понадобится, я просто вырублю этот чертов колун. – Как хочешь. – Зонарас пожал плечами, подавая второй топор. – Только поосторожнее, он еле держится. – Вот как? Брат кивнул: – Да, уже давно. Надо бы снять и подобрать новое топорище, но все некогда. Некоторое время Горгас молча махал вторым топором, пытаясь вырубить первый, но так и не добился ощутимого прогресса. Наконец появился Клефас с клиньями. Они были тяжелые и неописуемо древние, с расплющенными обухами, затупившиеся и пережившие, должно быть, не одно поколение Лорданов, безжалостно колотивших их увесистыми кувалдами. – Так-то лучше, – сказал Горгас. – Теперь дело пойдет. Давай, Зонарас, загони по клину с каждой стороны, и мы расколем проклятую деревяшку. Зонарас забил оба клина, но перестарался – Горгас освободил из плена первый топор, однако теперь зажатыми оказались клинья. – Великолепно, – сердито пробурчал Горгас. – Решили одну проблему, а получили сразу две. Зонарас вздохнул: – Этот пень не расколешь. Не надо было и браться. Горгас задумчиво посмотрел на упрямый чурбан и покачал головой: – Используем оба топора как клинья. Не беспокойся, у нас все получится. Уже темнело, когда братья в конце концов отказались от надежды решить возникшую проблему. – Завтра попробуем распилить, – сказал Горгас, когда они потянулись к дому. – Надо было сразу так и сделать, а не колоть. Зонарас и Клефас промолчали. Они скинули сапоги и уселись за стол, сметя на пол крошки, чтобы было куда положить локти. Клефас поднял голову. – Ниже по течению. Там, где Нисса когда-то стирала белье, вы же знаете это место. – Наверное, – подал голос Зонарас. – Но нам не нужна никакая лесопилка. Зачем? Горгас нахмурился: – Мне казалось, что и так понятно. Резать доски. Вместо того чтобы три дня возиться с какой-то колодой, ломать топоры… – Нам не нужны доски, – перебил его Зонарас. – Куда их девать? Вот заделаем пол и все. Да и эти мы могли бы купить. – Пустая трата денег, – нетерпеливо возразил Горгас. – Зачем покупать доски, если рядом лес? Кроме того, если установить лесопилку, то доски можно было бы продавать по цене намного ниже той, за которую покупают по всей округе. Это бизнес. Тут есть о чем подумать. Клефас покачал головой. – А кто будет на ней работать? – спросил он. – У нас с Зонарасом и так забот хватает. Или ты бросишь свои дела и будешь приезжать сюда каждый раз, когда кому-то понадобится несколько досок? Подумай сам и поймешь. Горгас махнул рукой, отметая возражение: – Не только доски: можно было бы делать балки для перекрытий, воротные столбы, двери, да много всего. При желании, лесопилка – отличная идея. Завтра с утра я этим и займусь. Приведу сюда людей. По крайней мере не будут слоняться без дела. Клефас и Зонарас переглянулись. – Ладно, – сказал Клефас, – раз уж ты так загорелся, то и нам нет смысла убиваться с чертовой деревяшкой. Отвезем ее потом на лесопилку и распилим. – Правильно, – добавил Зонарас. – Я хочу сказать, что спешить-то все равно некуда. Амбаром мы в любом случае давно не пользуемся. В ту ночь Горгасу приснилось, что он стоит у ворот города. Было темно, и он никак не мог определить, что же это за город – Перимадея, Ап-Эскатой, Скона или какой-то другой. Ворота были надежно заперты, и Горгас пытался взломать их, расколоть, пользуясь то топором, то клиньями. Как-то так оказалось, что клинья были его братьями, а он сам и топором, и кувалдой. Горгас ощущал каждый удар – интересно, куда уходит вся сила, когда сталь обрушивается на сталь? – чувствовал, как поворачивается топорище… Дерево– не сталь; конечно, в нем есть свои напряжения, своя внутренняя сила, но когда терзаешь его топором, волокна рано или поздно раздвигаются или рвутся, и в конце концов оно уступает, сдается, трещит и ломается. Но сталь, чем больше колотишь по ней молотом, становится только сильнее и крепче. Отсюда и логическое объяснение тому, почему Лорданы не такие, как все остальные люди… Бывают такие сны, которые рассеиваются, улетают, как только открываешь глаза. Проснувшись, Горгас еще немного полежал, но понял, что глаз уже не сомкнуть, и решил заняться какой-нибудь работой. Еще днем он перенес в свою комнату одну из немногих оставшихся масляных ламп, и теперь, изрядно повозившись с кремнем и отсыревшим трутом, умудрился-таки получить свет. У него имелось с собой несколько листков бумаги и еще чистая сторона письма, доставленного посыльным, – если разгладить ее на столе, то еще можно воспользоваться. Горгас сел и написал три письма: одно – племяннице, второе – своему помощнику, а третье – Полиорцису, Сыну Неба. Над последним пришлось покорпеть, чтобы, несмотря ни на что, облечь мысли в мягкие и вежливые формы. В конце концов, у них еще есть время переменить решение; не стоит задираться, упрямиться и наживать себе врагов только ради того, чтобы дать выход злости и раздражению. Именно способность держать чувства при себе, не позволять им влиять на принятие деловых решений и принесла Горгасу успех во всех его начинаниях. То есть во всех, завершившихся успешно. Он никогда не нарушал это незыблемое правило, кроме одного случая, когда дело коснулось Бардаса, и то отступление обошлось ему – боги подтвердят! – очень дорого. Но Бардас – особая статья. Бардас – его брат, его единственная неудача в жизни, полной удивительных и замечательных достижений. А провалы и неудачи почти всегда можно компенсировать, поправить, если только у тебя хватит сил держать чувства в узде. Когда Горгас закончил с письмами, было еще темно, все спали. После недолгих раздумий он решил заполнить оставшееся до рассвета время одним небольшим занятием, до которого в последние два-три дня у него просто не доходили руки. В углу комнаты стоял прекрасный колчан из гофрированной кожи. Горгас достал из него лук, тот самый, особенный, сделанный три года назад его братом. Люди, знавшие об обстоятельствах, сопутствующих работе над этим луком, изумлялись и даже приходили в ужас оттого, что он до сих пор хранит этот страшный подарок. Они почему-то считали, что Горгас давно избавился от него – сжег, закопал, выбросил в море. Они не могли понять, как он смотрит на это смертоносное орудие, тем более прикасается к нему. Но факт оставался фактом – лук был очень хорош, а так как стоил он Горгасу немалого, то хранить его, ухаживать за ним, пользоваться им было наименьшей взятой Горгасом на себя обязанностью – в противном случае все, что вошло в создание лука, оказалось бы растраченным попусту, бесцельно. Сначала Горгас извлек из специального кармашка небольшую, тонкую кисточку с упругими, жесткими волосками и прошелся ею по древку, сметая пыль, вычищая грязь и прочий мусор. Потом капнул на палец левой руки несколько капелек собственноручно приготовленного масла, отталкивающего влагу. Масло следовало втирать бережно, тщательно, а потому и работа требовала прилежания и терпения. Под конец Горгас натер тетиву пчелиным воском, небольшой кусок которого тоже всегда хранился вместе с луком. К тому времени, когда Горгас закончил, рассвет уже наступил, а когда он убрал лук на место, появилось и солнце. Горгас аккуратно вымыл руки – масло, которым он протирал оружие, было ядовитым, – натянул сапоги и отправился на поиски новой работы. Примерно через пару часов после того, как Горгас почистил свой лук, в бухту Торнойса вошло судно. Налетевший шторм изрядно потрепал корабль, добавив проблем, которые и без того немало осложняли навигацию в это время года. Учитывая все обстоятельства, судно неплохо справилось с выпавшим на его долю испытанием: в трюм попала лишняя вода, ветер попортил такелаж, а главная мачта дала трещину, так что, если бы шторм продлился чуть дольше, все могло бы закончиться куда хуже. Но буря промчалась, корабль остался на плаву, никто не погиб и даже серьезно не пострадал. Большего и желать трудно, выходя в море в такой неподходящий для плавания сезон. Было еще рано, и бухта практически пустовала. Рыболовецкий флот, разумеется, уже ушел, за исключением нескольких припозднившихся лодчонок, а суда побольше, которым предстояло отправиться в путь в тот же день, еще только готовились отчалить. Груз, как обычно, приняли накануне вечером, и люди имели полное право отдохнуть и выспаться перед тем, как уйти в море с утренним приливом. По пристани бесцельно слонялись двое или трое людей Горгаса; заняться им было нечем, и они лишь дожидались, пока откроются таверны, чтобы позавтракать. Судя по пасмурным физиономиям, ночь прошла весело, и прохладный ветерок еще не прочистил затуманенные головы. Поллас Артеваль, старшее лицо торнойского порта – с некоторой натяжкой его можно было даже назвать начальником порта, хотя на самом деле он оставался не более чем мелким торговцем, занимавшимся регистрацией и сбором денег с портовых лавочников, – стоял у ворот своего дома, пытаясь определить, откуда прибыл попавший в шторм корабль. Старой постройки, но крепкий, обшитый внахлест, не то что большинство шлюпок и клиперов, ходивших из Коллеона и Шастела, и, конечно, не имперский, с такими-то парусами. Возможно, с Острова – тамошние дельцы используют все, что плавает, и даже кое-что из того, что не плавает, – но, с другой стороны, оснастка не соответствовала принятым на Острове стандартам. Приглядевшись повнимательнее, Поллас понял, что показалось ему необычным в этом корабле, за что зацепился глаз. Вроде бы ничего особенного, мелкая деталь, всего лишь непривычное расположение румпеля, но Полласу показалось, что он уже встречал такое когда-то очень и очень давно. Впрочем, на своем веку ему довелось видеть немало особенностей как в расположении штурвала, так и, например, в креплении парусов. Сделав для себя мысленную пометку, он начал думать о другом, о теплом, свежем хлебе, политом свиным жиром. Корабль ткнулся носом в причал – если бы у него было лицо, он бы наверняка облегченно улыбнулся; Полласу даже показалось, что он слышит вздох, – кто-то соскочил на берег с веревкой, другие же сбросили трап. Люди были такие же, как и судно, незнакомые, но отдаленно напоминающие кого-то, кого он встречал лет 25—30 назад. Может быть, они приплыли из некоего далека, откуда раньше часто приходили корабли, но которое потом оказалось отрезанным по неведомым причинам: из-за войны, политических проблем или просто потому, что плавать стало невыгодно. Вполне естественно, что люди выглядели уставшими и раздраженными, кто бы был бодрым и веселым, проболтавшись всю ночь в бурном море? К тому же, судя по выражению лиц чужаков, впереди их еще ждала долгая и трудная работа. На пристани собралась уже изрядная толпа человек в шестьдесят – немалый экипаж для корабля такого размера: хотя, возможно, они были пассажирами. Потом – все произошло в тот отрезок времени, которого Полласу хватило, чтобы повернуться и принюхаться к запаху хлеба в печи – они все извлекли мечи, топоры и луки, надели на головы шлемы и выставили щиты. И только тут Поллас вспомнил, где видел такой корабль. Пираты Ап-Олетри, беглые рабы и дезертиры из армии Империи, люди, ставшие чумой для всего южного побережья, и если так, то явились они сюда вовсе не для легкого завтрака. Поллас Артеваль застыл на месте с открытым ртом, с ужасом сознавая, что не знает, как поступить. Пираты строились в колонны, человек по двадцать в каждой, а он думал лишь о жене, пекущей хлеб, и дочери, нарезающей бекон. Поллас не мог защитить их, у него не было никакого оружия, и он не умел драться. В Торнойсе солдатские навыки ни к чему. Здесь никто никому не угрожал. В какой-то момент Полласу пришла в голову утешительная мысль, что, может быть, чужаки просто Не сводя глаз с непрошеных гостей, он попятился к крыльцу. Должно быть, виной всему стал чей-то неверно истолкованный жест, какое-то слишком быстрое движение. Скорее всего зафиксированный краем глаза сигнал, поданный на языке тела и спровоцировавший инстинктивный, а не обдуманный ответ. Вероятнее всего, то, что произошло, случилось абсолютно непреднамеренно, но, так или иначе, а один из солдат Горгаса снял лук и выстрелил в одного из морских разбойников. Шесть человек не станут сражаться с силами вдесятеро большими, даже если все шестеро герои. Если бы стрела пролетела мимо или хотя бы просто скользнула по латам или шлему, все пошло бы по-другому, но этого не произошло. Пират упал на колени, вопя от боли, а его товарищи, вместо того чтобы помочь раненому, набросились на солдат. Все, может быть, еще обошлось бы, если бы они сразу убили всех шестерых, но и тут судьба выбрала худший сценарий. Один из шестерки бросился вдруг бежать к холму по направлению к казарме, где Горгас, дабы сделать свое присутствие в Торнойсе более ощутимым, разместил полроты военных. Прежде чем кто-либо успел что-то предпринять, солдат развил такую скорость, на которую никто не посчитал бы его способным. Настроение пиратов выразилось в том, как они вступили в бой. Без особенного удовольствия, но решительно и даже отчаянно, как люди, у которых легкая работа превращается вдруг в тяжкую повинность. Идут сюда, понял Поллас, но что он мог сделать, кроме как убраться прочь и увести в безопасное место семью? И еще Поллас знал, сам не отдавая себя в том отчета, откуда возникло это знание, что он уже опоздал. Ситуация не воспринималась им как реальная. Только что, совсем недавно – за это время не успела бы даже вскипеть вода в чайнике – все было нормально. И вот теперь у него на глазах люди, которых он знал: лавочники, грузчики и портовые бродяги, убегали от надвигающейся стены щитов, спотыкались и падали. Поллас не раз видел нечто подобное во сне, когда какой-то кажущийся смутно знакомым, но остающийся безымянным враг или монстр преследовал его, гнался за ним по улице или искал его в доме. При этом всегда – и в снах, и сейчас – присутствовало странное, не объясняющееся логикой ощущение отстраненности Кто-то тянул его за руку. Поллас оглянулся и увидел жену. Она указывала куда-то одной рукой и что-то выкрикивала. Он уступил, позволил ей увлечь себя, но при этом оглянулся – пираты вооружились скамьей, стоявшей перед «Счастливым Возвращением», и, орудуя ею как тараном, ломали двери склада, где хранился сыр. Они уже ворвались в дом Дола Бавена, потому что сам хозяин, почти голый, выбирался через заднее окно, не посмотрев, что его там ждет. Дол спрыгнул на землю и оказался как раз перед группой пиратов, один из которых ткнул его под ребра алебардой. – Ну же, идем, – кричала жена с той же примерно интонацией, с которой обычно гнала его домой, когда на столе уже остывал обед, и Поллас находил в этом смысл, но убивали его друзей, и самое меньшее, что он мог – это наблюдать. – Маваут, вернись! Это снова кричала жена, кричала вслед дочери, помчавшейся куда подальше от происходящего и, конечно, выбравшей неверное направление. Белис хотела броситься за ней, но Поллас удержал ее, стиснув запястье. Он видел, как Маваут, путаясь в длинных юбках, скатилась с холма, едва не врезалась в стену щитов, развернулась и помчалась назад. Они шли сюда, поднимались по склону. Если бы Поллас побежал, то, возможно, еще успел бы убраться с их пути. – Ладно, иду, – сказал он, и в этот момент в воздухе над ним возникла стрела, повисла, клюнула носом и стала падать на него. Он видел ее совершенно отчетливо, вплоть до цвета оперения, проследил весь ее маршрут до того самого мига, когда она проткнула его и вышла с другой стороны, оставив в теле Полласа шесть дюймов древка и перьев. Белис завопила, но Поллас почувствовал лишь легкий удар , и больше ничего, кроме, пожалуй, какого-то незнакомого и смутно тревожного ощущения присутствия чего-то постороннего и искусственного в своем теле. – Ладно, – бросил он жене, – перестань суетиться. Пора действовать обдуманно, пора уводить семью еще выше, к дороге. Пираты действуют предсказуемо, у них есть дела поважнее, чем преследовать отдельных разбегающихся жителей. Поллас опустился на ступеньку перед домом Арка Джависа и посмотрел на стрелу. Рубашка пропиталась кровью. Вставать было уже бессмысленно. Колени стали ватными, слабость ощущалась даже в локтях и запястьях. Он не смог сосредоточиться, собраться, справиться с рассеянностью. Лучшее и единственное, что мог Поллас, – это прислониться к двери и хотя бы ненадолго закрыть глаза, подождать, пока вернутся силы. Жена и дочь снова спорили – они всегда спорили, Маваут была в таком возрасте, – и, похоже, речь шла о том, нужно или не нужно вытаскивать стрелу. Белис говорила, что если вытащить стрелу сейчас, то кровотечение только усилится, и Поллас умрет. Маваут придерживалась противоположной точки зрения – конечно! – и уже почти впала в истерику. Поллас надеялся, что жена не уступит, как делала обычно, когда дочь доводила себя до такого состояния, потому что было бы ужасно умереть из-за избалованного ребенка. Он, должно быть, уснул на какое-то время, хотя ему показалось, что прошло всего лишь мгновение. Но до него долетали различные звуки, крики людей, передающих приказания. Какой-то мужчина требовал от кого-то держаться строя, другой кричал что-то вроде «поднять алебарды». Поллас приподнял голову – она стала очень тяжелой, – но на улице никого не было, кроме Белис, Маваут и его самого; бой, если это был бой, происходил ярдах в пятидесяти отсюда, на главной улице. Он напрягся, стараясь по звукам определить, что происходит, но в отсутствие зрительных образов отличить пиратов от людей Горгаса Лордана оказалось невозможно. И, конечно, он ничего не знал о том, как ведутся боевые действия, а без этого догадаться, что творится на месте боя, было так же трудно, как и отгадать, который час, слушая тиканье часов. Крики… приказы… Никогда раньше Полласу и в голову не приходило, что у сержантов столько дел… примерно как у капитана на корабле или у бригадира на стройке – обо всем надо думать одновременно и принимать решения молниеносно. Поллас не понимал значения военных терминов. Ни звона стали, ни стонов умирающих, ничего такого, что привычно ассоциировалось с войной, не было. Вообще все происходило настолько тихо, что у него даже появилась мысль, а дерется ли вообще кто-то? В какой-то момент Поллас вспомнил кое о чем и опустил глаза. Стрела исчезла, и, осознав это, он тут же почувствовал сильную боль в животе. Жена и дочь сидели рядом, держась друг за друга, как будто боялись, что ветер может разнести их в разные стороны. Потом появился шум, бой проходил громко. Поллас слышал удары, глухие, частые, короткие. Слушая клацанье и скрежет, он почти ощущал силу ударов. Металл встречался с металлом, мощь атакующего натыкалась на мощь защищающегося, и за каждым лязгом, за каждым звоном стояло напряжение, ужасное напряжение: пробить, проколоть, разрезать. Поллас закрыл глаза, чтобы сосредоточиться, отделить звуки друг от друга, что помогло бы их интерпретировать, но даже в темноте это было почти невозможно – мешали крики сержантов, заглушающие нюансы контактов металла с металлом. Совершенно внезапно бой сместился. Самым правдоподобным, на взгляд Полласа, объяснением, было то, что одна из сторон отступила или обратилась в бегство, потому что шум стал приглушеннее и отдаленнее. Возможно, люди Горгаса погнали пиратов к подножию холма, к морю. Но – это тоже представлялось возможным – пираты могли каким-то образом поменяться местами с солдатами, и тогда это они наступали, стараясь сбросить врага в воду. Поллас не разбирался в тактике военных действий и знал лишь то, что она сложна, сложнее, чем шахматы, в которые он проигрывал даже дочери. Кроме того, боль становилась все сильнее и интенсивнее, она мешала слушать, разрасталась, раскатывалась по всему телу, и у него так кружилась голова, словно он выпил целый галлон сидра на пустой желудок. Вообще ему стало настолько плохо, что даже интерес к бою ослаб. Странно было лишь то, что боль почему-то не препятствовала чувству сонливости, овладевавшему им все сильнее, а потому оставалось только уступить ему и… …он оказался в кровати, в своей собственной постели: в комнате было темно и никого рядом, так что Поллас не мог даже спросить, жив он или уже умер – сам он не мог определить наверняка. Как оказалось, наши победили, так что все было в порядке. |
||
|