К. Дж. Паркер Пробирная палата

Глава 1

Обычно сначала умирают, но в вашем случае мы сделаем исключение.

Бардас Лордан находился в новом ответвлении, куда попал из главной галереи. Он услышал, как взвизгнули напрягшиеся балки, как все вдруг захрустело и затрещало, потом что-то глухо ухнуло, сбив его с колен в грязь, и… больше ничего.

Он лежал, затаив дыхание, и слушал. Если ход и собирается обрушиться, это может произойти не сразу. Все зависит от того, выдержал ли свод в том месте, где ответвление соединялось с галереей. Если нет, то потолок шахты держится лишь на силе привычки и дощатых стойках, которыми крепили стены; он может обвалиться весь и сразу, но может и задуматься, неспешно и старательно, словно туповатый ученик, рассчитывая напряжения и силы, а потом прийти наконец к выводу, что у него нет никакого права оставаться на месте. В таком случае первыми знаками надвигающейся беды будут тревожный стон усталых перекрытий и ручеек пыли, просочившейся через щели между прогнувшимися под невыносимым весом досками.

Все, конечно, получилось вполне академично: позади – блокированная галерея, впереди – плотная стена глины. В любом случае деваться некуда. Если только кто-нибудь не пробьется через завал в галерее, не установит подпорки, не вывезет мусор и не обнаружит вход в ответвление раньше, чем здесь кончится воздух, Бардаса можно считать погребенным.

Обычно сначала умирают, но в вашем случае мы сделали исключение.

Впервые за многие месяцы он осознал, что окружен темнотой. Проведя в подкопах три года, поблуждав по бесконечному лабиринту тоннелей, вырытых осажденными и осаждающими под стенами города Ап-Эскатой, Бардас мог неделями обходиться без света и не замечать его отсутствия: инстинктивная потребность видеть проявлялась только в такие вот, как этот, моменты холодного ужаса.

Хочешь света? Держись. Он лежал на мягкой, раскрошившейся глине, чувствовал ее стылое и мертвящее прикосновение к своей щеке, ее отвратительную текстуру. Интересно, ему казалось, что после трех лет пребывания под землей способность испытывать сильные ощущения уже умерла. Бардас мог бы поклясться, что вырос из таких переживаний.

Ладно. Пути назад нет. Если подумать, воздуха здесь вполне может хватить до конца смены, что в данных обстоятельствах стоит расценивать как своего рода подарок свыше. Люди, давным-давно утратившие страх перед чем-либо, все еще приходили в ужас при мысли о смерти от удушья в результате обвала.

Назад пути нет. А оставаться на месте – занятие для дураков. Единственный вариант, о котором Бардас еще мог думать, это двигаться вперед со слабой надеждой, что вражеский ход, тот, к чему они так стремились, где-то совсем близко, и что ему удастся добраться до него – в одиночку, без посторонней помощи – раньше, чем кончится воздух.

Другими словами, выбор прост: либо копай, либо лежи. После недолгих раздумий Лордан решил копать. Даже если ничего не получится, работа поможет быстрее израсходовать воздух и покончить со всем этим. Раз и навсегда.

Саперам великого вождя не понадобилось много времени, чтобы понять: с помощью обычных инструментов и приемов пласт тяжелой глины, залегавший под Ап-Эскатоем, им не одолеть. Они впали в отчаяние и затупили лопаты, сражаясь с непокорным пластом около трех месяцев, пока какой-то забредший случайно старик из обоза не подсказал, что нужно делать. Он объяснил, что до войны работал землекопом и знал толк в земляных работах. Тридцать лет этот человек занимался прокладкой сточных труб в Ап-Месе, за шесть дней разграбленном и разрушенном до основания армией великого вождя, и то, чего он не знал о канавах и глине, не стоило и плевка.

Чтобы прорубить тоннель в глине, рассказал незнакомец, нужен крепкий квадратный деревянный столб вроде воротного, с перекладиной, прикрепленной дюймах в шести от основания. Столб устанавливается по диагонали между потолком и полом тоннеля так, чтобы основание находилось в футе от глины. Потом ты усаживаешься на перекладину, прижимаешься спиной к столбу и ногами загоняешь штык лопаты в глину. Когда штык вошел, резко вскидываешь колени – от пласта должен отвалиться изрядный комок. Откидываешь глину назад, чтобы идущие за тобой метельщики убрали ее длинными баграми, отнесли к маленькой мелкой тележке на колесиках с веревками и вывезли в главную галерею, где глину перегрузят на тачку и оттащат к лифту. И так весь день. За «брыкунами» – так старик называл тех, кто работает лопатой, – и метельщиками идут плотники, укрепляющие стены тоннеля, настилающие пол и потолок. За исключением распилки досок все остальное делается в полной темноте, потому что иногда хватает даже закрытого фонаря, чтобы в тоннеле взорвались скопившиеся пары, которые называют еще траншейным газом.

Бардас Лордан был слишком высок, чтобы стать хорошим брыкуном. Когда он подтягивал ноги, сидя на перекладине, колени почти упирались в подбородок. Такая работа для коротышек, приземистых, круглых как бочки мужчин, а не для длинных, поджарых экс-фехтовальщиков. К несчастью. Бардас выровнял лопату, легко прижал острие широкого штыка к стене и резко ударил ногой – брыкнул. Кости от лодыжек до шеи задребезжали.

Конечно, брыкуну не положено работать в одиночку: утомительная обязанность убирать комья спрессованной глины из-под ног землекопа ложится на плечи метельщика с его длинным багром. Но напарник Лордана остался где-то позади, в тоннеле, под несколькими сотнями тонн обвала, а следовательно, имел уважительную причину отлынивать, пусть даже в армии великого вождя. Так что Бардасу не оставалось ничего другого, как сползать через каждые три-четыре удара с крестовины, опускаться на колени и отгребать мусор за спину. Как кролик, роющийся в цветочной клумбе.

Перестань, Бардас, хватит, не уподобляйся кроту и сдохни с достоинством.

Все это и впрямь нелепо. Цыпленок, отчаянно пытающийся проклюнуться из мраморного яйца. Князь скупцов, барон скряг – каждый сам себе могильщик. Зачем тратиться, зачем выбрасывать деньги на ветер и платить гробовщику, если можешь сделать все сам? – мелкий червяк в огромном яблоке. Брыкающийся мертвец.

Внезапно что-то изменилось. Раньше штык входил в пласт, как входят ноги мясника в вязкую плоть старой туши, теперь лопата встретила сопротивление, как могло бы быть, если бы лезвие наткнулось на спрессованную глину стены тоннеля. Каждый удар отзывался все большей дрожью, пробегавшей от ступни до голени и выше.

Что-то изменилось, а любое изменение обнадеживало. Лордан подтянул колени так, что они коснулись уголков рта, и резко распрямил. Стена будто приготовилась поддаться, уступить, а не стоять неподвижно. Уже не заботясь о том, чтобы убирать мусор, Бардас бил и бил. Осыпающаяся земля мешала, но он был слишком захвачен надеждой, чтобы делать все, как должно.

Как это похоже на тебя, Бардас: однажды это тебя и погубит.

И вот наконец после очередного пинка лопата ушла в пустоту, в ничто, а он едва не свалился с крестовины, больно ударившись о перекладину копчиком.

Прошел, слава богам. Я нашел этот чертов ход. Ловко.

Не стоит и говорить, что света не было, но зато воздух пах совсем по-другому. Кориандр. Тоннель, в который он пробился, пропитался запахом кориандра. Расширив брешь лопатой, Лордан осторожно просунул в нее ногу и почти сразу нащупал плоскую поверхность доски. Бардас невольно усмехнулся: что, если бы он отшвырнул доску, а потолок взял да и обрушился бы на него? Вот это смерть, обмочишься со смеху.

Кориандр. Булочники противника добавляют в свой хлеб кориандр, а вот в армии великого вождя туда кладут чесночную соль и розмарин. Во влажном воздухе шахт запах дыхания – кориандр или чеснок – можно учуять за 50 ярдов, и это единственный способ узнать, что под землей кто-то есть, и определить, на чьей стороне этот кто-то. Кориандр и перечная колбаса – офицеры – пахли опасностью и смертью. Розмарин и чеснок – это свои, спасатели или новая смена, ползущие по тоннелю к тебе.

Лордан усилил давление на доску, перенес вес на левую ногу и наконец почувствовал, как из дерева со скрипом полезли гвозди. Прошел, но напоролся на кориандр. Сначала одно, теперь другое. И одно другого не лучше.

Он продвинулся к бреши, нащупывая путь каблуками, не отрывая задницу от земли, готовый отпрянуть назад, и осторожно, боком, протиснулся во вражеский ход. Ну и дела, но, может быть, обойдется. Ему даже в голову не приходило задуматься о том, почему просела галерея. Галереи проседают, вот и все! Но иногда это случается из-за того, что их подрывает враг. Делается это так: непосредственно под галерею прокапывают ход и роют воронку, называемую камуфлетом, которую заполняют бочками и котлами с жиром, протухшим салом и всем, что может гореть. Огонь высушивает потолок камуфлета, глина усыхает, трескается, и в полу галереи внезапно образуется провал, в который, как вода в сток, пытается уйти вся шахта. Галерея проседает. Работа сделана.

Что ж, тогда, если противник – кориандр – занят собственным ответвлением, то вряд ли кто-то будет сновать туда-сюда по главной галерее. А значит, можно проскользнуть через брешь в стене и пройти незаметно в ту или другую сторону, пока не наткнешься на какого-нибудь засранца, который и перережет тебе горло.

– О боги. – Голоса приближались: двое спешно – колени и ладони стучали о доски пола – пробирались в его сторону. – Может, мы так близко подошли к их галерее, что наша стена просела в яму. В таком случае вся их вонючая свора вот-вот прорвется сюда, если мы не закрепим стену по-быстрому.

Бардас Лордан поймал себя на том, что кивает в знак согласия: да, тот, кто говорил это, знает шахты как свои пять пальцев, такого человека хорошо бы иметь в своей смене, да вот только он – враг. Между тем двое приближались; похоже, у них и носов-то нет, подивился Бардас, но потом вспомнил, что его бригада не ела целых два дня, занятая то тем, то этим. А без хлеба нет и чеснока, а значит, нет и запаха, который может выдать твое присутствие. Как говорится, перестань жрать и живи вечно.

– Вот зараза! – раздался второй голос.

Бардас опустил руку к сапогу, нащупывая рукоять ножа, который всегда носил с собой. Если первый и впрямь ничего не чует, то с ним он определенно разделается. И тогда Бардаса возьмет уже второй. Принести в жертву ладью, чтобы выиграть пешку– ничего хорошего, если ты ладья. Но… к черту. Долг солдата – идти вперед и уничтожать врага. Так что, давай.

Он подождал, позволяя первому голосу проползти мимо, а когда второй оказался рядом, осторожно протянул руку, надеясь нащупать подбородок или скулу. Конечно, в этом Бардас был хорош. Его пальцы скользнули по бороде незнакомца, достаточно длинной, чтобы ухватиться за нее покрепче. Прежде чем невидимый враг успел издать хоть какой-то звук, Бардас вогнал клинок в треугольную впадинку у соединения шеи и ключицы, самое лучшее место, чтобы смерть пришла быстро и тихо. В подземелье носили короткие ножи – короткие ножи, мужчины-коротышки, короткие черенки лопат, да и жизнь короткая – в шахтах нет места ничему длинному. Он успел так аккуратно извлечь лезвие, что напарник убитого, шедший первым, похоже, ничего и не заметил.

И все же…

– Спасибо, – прошептал Бардас, отводя нож.

Таково нерушимое правило подземелий: ты благодаришь врага, умершего вместо тебя, когда кто-то один из вас двоих должен погибнуть. Разумеется, подав голос, он обнаружил свое присутствие, но у него все еще было кое-какое преимущество.

Его противник, кориандр, не имел ни малейшей возможности повернуться в узком проходе. А потому у него оставалось только два варианта: либо замереть и попытаться, подобно мулу, отбиться от напавшего ногами, либо прибавить ходу и убежать на четвереньках, словно прячущийся под стол малыш, куда подальше, чтобы затаиться в каком-нибудь боковом ответвлении, прежде чем враг поймет, что его уже не поймать. Тогда, конечно, они поменяются ролями, и уже Бардасу будет не до смеха, так что лучше этого не допустить.

Тихо фыркнув от отвращения, Бардас Лордан перебрался через тело убитого – кориандр, – чувствуя под ладонями и коленями мягкую, уступчивую плоть щек и живота мертвеца. Он принюхался, как выискивающий добычу хорек, прислушался – деревянная подошва чиркнула по камню, почти рядом, но все же не совсем – и, вытянув руки, скакнул вперед, отталкиваясь по-заячьи ногами. Неведомое чувство подсказывало, что враг близко, что между его подошвами и лицом Бардаса лишь несколько дюймов. Напрягшись, он прыгнул вперед, скорее по-лягушачьи, чем по-кошачьи, и грузно хлопнулся на чью-то спину, вдавливая локти в лопатки жертвы.

И что теперь?

Конечно, Бардас не имел никакого представления о том, где находится. В своих тоннелях он мог бы без труда найти дорогу назад: в его мозгу запечатлелась схема всего этого улья с галереями, переходами, ответвлениями, которых он никогда по-настоящему не видел, но которые тем не менее знал вполне интимно. Ему даже не нужно было вести счет, пробираясь по той или иной шахте, чтобы знать, где находятся ворота или где кончается переход и начинается галерея. Он просто знал все это, как фокусник знает, где и что у него спрятано. Но здесь, в чужом лабиринте, пахнущем кориандром, Бардас не знал ничего. Темнота здесь была настоящим мраком неведения, он ощущал низко висящий потолок и давящие с обеих сторон стены, как будто впервые остался без света.

Здравый смысл, здравый смысл.

Если это галерея – а она слишком широка и высока, чтобы быть всего лишь боковым ходом, – то вероятнее всего где-то она восходит на поверхность. Остается вопрос: в какой стороне этот выход, и в какую сторону он, Бардас, вообще-то хочет идти. Разумеется, его главная задача избежать встречи с врагом, но только не в том случае, если, следуя этой логике, он углубится в совершенно незнакомую, чужую территорию. Насколько мог судить Бардас, единственным местом, где его тоннели соединялись с вражескими, была та дыра, из которой он только выполз. Так что этот путь отпадал. Двигаясь вперед – в любом направлении, – он рано или поздно наткнется на военный лагерь либо на рабочую смену, и тогда даже он не сможет перебить всех.

Обычно сначала умирают… Если бы только почувствовать свежий воздух… Тогда бы он знал, где находится подъемная шахта. Но Бардас – как ни принюхивался – ловил только застоялый, въевшийся во все аромат кориандра и тяжелый запах крови на своих руках и одежде. Если не принять решения, если не сделать что-то прямо сейчас, то его охватит парализующий страх. Бардасу встречались люди в таком состоянии – прижавшись к стене, они закрывали уши руками и покорно ждали, не имея сил даже шевельнуться.

Влево, он пойдет влево, потому что если бы он находился в своих тоннелях, то путь к шахте-подъемнику был бы направо. Логика, конечно, небезупречная, но не слышно, чтобы кто-то возражал. Зачем идти к шахте-подъемнику, Бардас и сам не знал. Даже если допустить, что ему удастся забраться в корзину для мусора и незаметно подняться на поверхность, он все равно окажется во вражеском городе. Грязный, заляпанный кровью чужак, промаринованный в совсем других травах и специях. Но если идти вправо, то что тогда? Можно предположить, что он доберется до конца ответвления, в том месте, где они устроили камуфлет. Если удастся сделать круг и не напороться на людей, пахнущих кориандром, то в худшем случае он снова вернется в ту же самую галерею с этой стороны обвала и снова окажется в ловушке. А если повезет…

Итак, выход один. Вправо, и будь что будет.

– Это один из тех самых моментов, да?— произнес голос за спиной.

Лордан прекрасно знал, что того, кому принадлежит этот голос, здесь быть не может. Его не было уже несколько лет.

– Это ты мне скажи, – ответил он, понижая голос до шепота. – Ты же считаешься знатоком.

– По крайней мере так говорят мне люди, — грустно сказал голос. – Я всегда сравнивал себя с человеком, который купил очень дорогую новую машину, но не знает, как она работает.

– Ну, – ответил Лордан, – в любом случае ты знаешь об этом больше, чем я.

Голос вздохнул. Это был не настоящий голос, а выдуманный, рожденный фантазией, как те голоса, которые часто слышат дети.

– Думаю, это один из тех моментов, — повторил он. – Судьбоносный выбор, момент истины… это правильное выражение? На протяжении тридцати лет я говорил о таких вот моментах истины и до сих пор не знаю, что это означает. Пик судьбы? Перекресток? Развилка? Очевидно, Закон просто не может функционировать без таких вот моментов.

– Ладно, – пробормотал Лордан, протискиваясь в узкий лаз из-под отодравшейся доски, – пусть будет момент истины. Делай что хочешь. И если не возражаешь, я буду делать то, что уже делаю.

– Ты всегда был скептиком, – заметил голос. – Не могу сказать, что виню тебя за это. Я и сам многому верил и даже написал книгу.

Лордан вздохнул:

– Когда ты был настоящим, то не был таким занудой.

– Извини.

Рано или поздно все слышат воображаемые голоса. Некоторые слышат голоса карликов и гномов, доброжелательных существ, предупреждающих о проседаниях, обвалах и скоплениях горючих паров. Другие слышат голоса умерших родных и друзей. Кое-кто слышит голоса жертв: убитых, изнасилованных, искалеченных. Одни выставляют им блюдца с молоком и хлебом, как делают для ежей дети. Другие начинают петь, чтобы заглушить голоса, или кричать на них и ругаться, пока они не уходят. Некоторые проводят в беседах с голосами долгие часы, находя, что это помогает скоротать время.

Все знают, что они нереальны, что на самом деле их нет, но в шахтах, где всегда темно и где каждый, реальный он или нет, представляет собой только голос, люди быстро расстаются с догмами насчет того, что существует, а чего не бывает. Так или иначе, Бардас Лордан слышал голос Алексия, бывшего Патриарха Перимадеи, с которым был знаком когда-то давно и который, по всей вероятности, сейчас уже числился в мертвых. Впрочем, о чем говорить, если здесь живые погребены под землей, а мертвые кормятся хлебом и молоком, как инвалиды.

– На твоем месте, — сказал Алексий, – я пошел бы налево.

– Я туда и собирался.

– О, что ж, правильно.

Он пошел налево. Галерея здесь сделалась уже, доски на полу были грубее, их отполировали руки в рукавицах и колени. И еще было жарко, что предполагало наличие газа.

– Хотя я и не уверен, – сказал Алексий.

– Хорошо. Но я согласен с тем, что есть.

– Если только я не ошибаюсь, – продолжал патриарх, – там, впереди, ярдах в семидесяти пяти – извини, точнее сказать не могу, – кто-то есть. Жаль, но ничего не видно. Думаю, он остановился и чинит что-то, может быть, прибивает оторвавшуюся доску.

– Ладно, спасибо. Куда он смотрит?

– Боюсь, не знаю.

– Не беспокойся. Это тоже судьбоносный выбор?

– Не могу сказать. Может быть, его прислала Судьба, а может, он оказался здесь совершенно случайно.

– Верно.

Бардас сбавил ход, осторожно перенося вес с колена на руку, чтобы не выдать себя ни единым звуком. Конечно, от него несло кровью и, вероятно, потом. От того, другого, шел запах перца и кориандра.

– Есть, давай! Только будь осторожен.

Бардас не стал отвечать. Где ты был совсем недавно, когда я мог бы поболтать с кем угодно? Он уже слышал дыхание врага и поскрипывание кожаных заплаток на его коленях.

– Он повернулся спиной к тебе. Знаю. И, пожалуйста, уходи. Я занят.

Он приблизился к работающему в темноте мужчине (теперь их разделяло не больше ярда) и потянулся за ножом. Иногда лезвие издает легкий свистящий звук, скользя по потертой ткани штанов. К счастью, не в этот раз.

Сделав дело, он поблагодарил убитого…

– Зачем ты благодаришь его?— удивился Алексий. – Скажу прямо, мне это кажется отвратительным.

– Вот как? – Лордан пожал плечами – бесполезный жест в темноте, где тебя не увидят даже люди, которых там на самом деле и нет. – Ну а я считаю, что это милая, приятная традиция.

– Приятная традиция, – повторил Алексий. – Вроде сбора ежевики и вывешивания веток примулы над дверью в Праздник Весны.

– Да, – твердо сказал Лордан. – Или вроде блюдечка с молоком и хлебом для таких, как ты.

– Пожалуйста, обо мне не беспокойся. Уж чего я не переношу, так это размякшего хлеба в скисшем молоке.

– Да, ты бы не потерпел такое бессмысленное растранжиривание продуктов, верно?

Бардас перелез через мертвеца, по-прежнему не представляя, что он здесь делает. К чему старания, расчетливость? Это все не имело никакого значения, если впереди его ждет глухая стена.

– Но тогда как получается, – спросил он, – что ты, воображаемый и нереальный, говоришь мне о вещах, о которых я ничего не знаю, например, о том, что впереди враг или газовый карман? И ведь ты почти всегда прав. Алексий ненадолго задумался.

– Возможно, – сказал он, – ты подсознательно подмечаешь детали, настолько мелкие, что твой мозг не способен обратить на них внимание обычным образом, например, звуки, которые вроде бы не слышны, слабую примесь запаха, и тогда он изобретает меня как способ передать нужную информацию.

– Что ж, может быть, и так, – ответил Лордан. – Но не легче ли просто признать, что ты существуешь?

– Возможно, — согласился Алексий. – Но более вероятное не обязательно более верное.

Иногда он пытался мысленно представить всю картину: место, где находился в реальности, его расположение относительно города, лагеря великого вождя, реки и ее устья. Ему хотелось верить, что все так и есть, но временами его вера подвергалась мучительным испытаниям. Наверное, стоило все же выставлять иногда за дверь блюдечко с молоком.

Потом Бардас снова услышал звуки. На этот раз вполне реальные. Источников звуков было четыре или пять. Люди работали. Он принюхался. Пахло кориандром, потом, сталью, свежей глиной, горючим газом – запах был слабым, слишком слабым, чтобы опасаться, – кожей, сырой одеждой, мочой и кровью, уже застывшей на его руках и коленях. Что-то мешало определить расстояние – возможно, близость пласта, поглощавшего звуки, а может быть, необычно высокий потолок, создававший легкое эхо. Копали пять человек, значит, возле каждого имеется метельщик, а за ними по меньшей мере два плотника, но Лордан не слышал ни шороха багров, ни взвизгов пилы. Оставалось предположить, что смена только началась, и в таком случае в галерее вот-вот появится человек с тележкой для мусора.

Он прислушался, но Алексий исчез – типичный пример в подтверждение общего мнения о том, что на голоса нельзя полагаться. Стараясь не паниковать, Бардас осторожно ощупал стены, надеясь обнаружить ответвление, переход, что угодно, где можно было бы спрятаться, убраться с дороги, пропустить человека с тележкой или – в крайнем случае – развернуться и отступить. Если уж случится самое худшее, можно просто поползти назад, но это последнее средство, потому что тогда возрастет риск наткнуться на двигающегося тебе навстречу врага.

Удача улыбнулась ему, подбросив достаточно широкое место, где рабочим пришлось, должно быть, прорубаться через камень, прокладывая галерею. Плотники не удосужились заделать проем досками, а в камне, после того как его раскололи огнем и уксусом, образовалась вполне широкая трещина, в которую и втиснулся Бардас. Места хватало, если не дышать.

Долго ждать не пришлось: Бардас слышал шорох волочащейся за человеком веревки, а потом и уловил его запах. Он дал ему немного пройти, а затем поблагодарил, зная, что если сейчас кто-то пойдет по галерее, то обязательно споткнется об убитого и поднимет неминуемый шум. Благодарность мертвецу – дружеский жест, а в шахтах друзей не выбирают.

Итак, четверо землекопов, два метельщика и один плотник – теперь Лордан ясно слышал и крючья, и пилу. Наверное, рабочих рук не хватает, как не хватает и вообще опытных людей. Общая проблема и для кориандра, и для чеснока. Ближе всех к Бардасу плотник – он предупредит остальных, когда смолкнет его пила, но метельщики не смогут обернуться, так что с ними разделаться будет несложно. Главная проблема – землекопы с их тяжелыми столбами.

Он совсем забыл о тележке и вспомнил только тогда, когда дотронулся до нее рукой (а ведь держал в пальцах веревку– непростительная невнимательность). Перебираться через это препятствие пришлось долго и тяжело, и в какой-то момент Бардас едва не уступил соблазну улечься на тележку и, потянув за веревку, докатиться до конца. Но звук колес их друг, а не его, так что там, где он слезет, уже, возможно, будет ждать часовой.

Двумя пальцами, указательным и большим, он вытащил нож. Это был единственный материальный предмет, который Бардас мог считать своим собственным, но при этом он ни разу его не видел. Ощупав острие, он сжал деревянную рукоятку, зная, что держит оружие правильно. Ему предстояло убить троих, потом еще четверых, а уж потом ему никто не помешает.

Конечно, в подземном лабиринте преимущества всегда создают риск. Все, что помогает, является и опасным. Толстые куски войлока на коленях и подошвах приглушают звуки движения почти абсолютно, что мог бы подтвердить плотник, проверивший эту истину на собственной шкуре, но они же практически лишали Лордана возможности ощущать прикосновение – он не чувствовал, что у него под ногами, где кончаются доски и начинается земля.

Первого метельщика Лордан обнаружил по концу багра, который при резком движении назад ударил ему в грудь. Разумеется, метельщик почувствовал, что что-то не так, что черенок багра остановился слишком резко, не пройдя привычного расстояния. Но сделать что-то ему уже не хватило времени. Техника не изменилась: левая рука вперед – закрыть рот врага, не дать ему вскрикнуть и откинуть голову так, чтобы обнажить то самое углубление у горла, самое верное место для удара. Сделав дело, Бардас молча пошевелил губами, принося врагу благодарность, оттащил тело назад и аккуратно, будто выглаженное платье, положил на землю.

Второй метельщик заметил, что что-то изменилось, но пока до него дошло, что суть перемены в тишине, которая наступила там, где должен был быть звук, Лордан успел найти и его. Тем не менее метельщик выронил крюк, потянулся за ножом и даже смог его выхватить, задев при этом левую руку врага. Он умер раньше, чем смог понять, в чем дело, а Бардас ловко подхватил нож, не дав ему упасть на землю и вызвать тревогу.

– Моаз? Моаз, скотина, почему остановился?

Один из брыкунов, раздосадованный нерасторопностью метельщика, похоже, слез с крестовины.

«Плохо, – подумал Лордан, – так мне его не найти. Но с другой стороны, ему найти меня не легче, а за мной еще и кое-какое преимущество».

Он переложил нож в левую руку, ту, из которой теперь сочилась кровь. Капля ее, упавшая на шею врага, когда он потянется к его лицу, уже не будет другом, она спугнет противника, заставит отшатнуться, и тогда Бардас промахнется, совершит ошибку, которую уже не исправишь – как говаривали торговцы на рынке Перимадеи до того, как город пал, и все они были убиты. Неудобство заключалось и в том, что его правая рука не привыкла к маневру, совершаемому обычно левой. Еще один переменный показатель в уравнении, которое и без того достаточно сложное.

– Здесь кто-то есть, – сказал голос. – Моаз? Левка? Скажите же что-нибудь.

Лордан нахмурился. Голос давал ему преимущество, потому что позволял определить позицию врага, но если пойти напрямик, можно попасть впросак, так как именно с этого направления его и ждут. Если же попытаться зайти сбоку, то есть риск либо наткнуться на кого-то из других землекопов, либо зацепиться за кучку мусора, которая превратится во врага. Для того чтобы голос оставался другом, нужно было избрать какой-то другой подход.

– Помоги, – прохрипел Бардас. Тишина. Затем:

– Моаз? Это ты?

Он издал стон, настоящее произведение искусства.

– Оставайся там, – сказал голос. – Я иду. Ты его схватил?

Голос приближался с большим шумом. Лордан почувствовал на своем лице растопыренные пальцы, произвел необходимые расчеты и ударил снизу вверх. Нечего и сомневаться – у него был талант к такой работе.

– Спасибо, – сказал он вслух и тут же откатился в сторону и вжался в стену.

– Какого черта? Что там такое? – сердито спросил другой голос. – Моаз? Ян? А, чтоб вас… кто-нибудь, сходите за светом.

– Держись, – отозвался еще кто-то. – У меня с собой.

Лордан услышал шорох, похоже, открывали коробку с трутом. Этого только не хватало.

– Подожди, – окликнул он и, оттолкнувшись ногами от стены, как пловец прыгнул вперед, на голос. Чутье не подвело, его выброшенная рука задела чье-то ухо. Где ухо, там обычно рядом и горло, что подтвердилось и в данном случае.

Но хотя Лордан и не промахнулся, маневр, навязанный обстоятельствами, получился неудачный. Выбрасывая ноги, он почувствовал удар в спину, достаточно сильный, чтобы сбить дыхание, и резкую боль левее ключицы, куда ткнулось лезвие. Бардас быстро схватил руку с ножом – если его противник правша, то попасть в цель будет нетрудно – и рванул ее вверх. Есть. Пятеро вне игры.

Шестой умер, попытавшись протиснуться мимо. Седьмой расстался с жизнью из-за того, что, потеряв ориентацию, повернулся не туда, куда следовало.

Работа сделана.

Теперь, когда работа была сделана, делать было нечего. Попробовав стену лопатой, Лордан понял, что перед ним действительно плотный слой. Даже если главная галерея действительно шла параллельно этому ходу, разделяющая их перемычка явно ему не по силам. Бардас прислонился к столбу, опустил голову, думая, как объяснить только что убитым им людям, что все было напрасно.

– Ничего, – сказали они – закрыв глаза, Лордан впервые смог увидеть их. – Ты же не знал.

– Мне легче оттого, что вы считаете именно так, – ответил он.

– Тебе же ничего другого не оставалось, – сказали они. – Это был твой шанс, и ты сделал все, что мог. Ты здесь не виноват.

Они улыбались ему.

– Я только лишь старался остаться в живых. Вот и все.

– Мы понимаем. На твоем месте мы сделали бы то же самое.

Лордан отогнал голоса, зная, что они существуют только в его голове, но не сказал этого вслух, боясь оскорбить их чувства. Едва увидев лица убитых, он понял, что они всего лишь фантазия, некая проекция его собственных мыслей. Все, что можно увидеть своими глазами в шахтах, не существует. По определению.

– Включая меня?

– Включая тебя, Алексий. Но ты слишком стар и некрасив, чтобы говорить тебе такое.

– О, ладно, не буду тебе больше досаждать. Спасибо за хлеб и молоко.

– Всегда пожалуйста. И ты мне не досаждаешь. Вообще-то я рад компании.

Алексий улыбнулся:

– Знаешь, мне почему-то вспомнился один из моих наставников. Это было давно, когда я еще только учился. Обычно он постоянно бормотал что-то себе под нос. Однажды меня подговорили спросить у него, в чем тут дело. Я и спросил: «Почему вы разговариваете сами с собой?» «Да потому что это единственная возможность найти разумного собеседника», — ответил он. – Хороший ответ.

Лордан покачал головой:

– Книжная мудрость. Иногда мне кажется, что вы все, люди академического склада, только тем и занимаетесь, что пытаетесь заманить друг друга в заранее приготовленные словесные ловушки. На мой взгляд, странное поведение для взрослых мужчин.

Алексий кивнул:

– Почти столь же странное, как ползать по узким, темным тоннелям. Но не совсем.

– Алексий?

– Да?

Лордан открыл глаза.

– Есть ли еще какая-то возможность выбраться отсюда? Или на этот раз я пропал?

Он уже не видел своего собеседника, но голос его слышал ясно и отчетливо.

– Не знаю. Всю свою жизнь я объяснял людям одно и то же. Я ученый, а не предсказатель. Не знаю.

– Мне кажется, – сказал Лордан, – что голос у тебя совсем другой, не такой, как у того Алексия, которого я знавал. Более молодой. И мысли тоже.

– В этом-то и преимущество воображаемого существования. Я могу быть любого возраста. Какого захочу. Мне больше всего нравилось быть сорокасемилетним.

Лордан кивнул:

– Я всегда придерживался той теории, что каждый рожден для определенного оптимального возраста, возраста предназначения, и когда мы его достигаем, то останавливаемся. Мысленно, конечно. Лично я всегда был двадцатипятилетним. В двадцать пять я был хорош.

Алексий вздохнул.

– Тебе повезло, ты нашел свой настоящий возраст тогда, когда еще осталось время насладиться им, – сказал он. – А представь, что это было бы сорок семь… боюсь, ты и не доживешь.

– Мне сорок четыре.

– Нет, тебе сорок шесть. Ты сбился со счета.

– Неужели? – Лордан пожал плечами. – Наверное, из-за того, что засиделся здесь. Теперь, полагаю, и останусь тут навсегда.

– По крайней мере твоим друзьям не придется тебя хоронить. Подумай, как им было бы тяжело.

– Верно. Только я вот надеялся, что меня не похоронят, пока я еще жив.

– Надо признать, обычно сначала умирают. Но, однако, в твоем случае, похоже, сделали исключение.

– Я, пожалуй, вздремну. – Лордан картинно зевнул. – Последнее время мне что-то не спится.

– Как хочешь.

Он снова закрыл глаза. Есть ли лучшая смерть, подумал он. Чем упокоиться в мире и тишине, в окружении друзей?

Вот они все, пришли проститься (или встретить, в зависимости от того, как на это посмотреть); они заполняют ряд за рядом, рассаживаясь на скамьях в публичной галерее, протянувшейся до самого зала суда. Вот и Бардас Лордан выбирает оружие из мешка, предложенного писцом. Ему даже не надо поднимать голову, чтобы узнать своего оппонента.

– Горгас.

Он слегка поклонился.

– Привет, – ответил брат. – Давно не виделись.

– Более трех лет. Впрочем, ты совсем не изменился.

– Спасибо за доброе слово, но, полагаю, это не вполне так. Сверху поубавилось, в середине раздалось. А все из-за той доброй, простой, богатой крахмалом пищи, которую подают в Месоге. Я уж и позабыл, как она мне нравится.

Горгас поднял меч, длинный, узкий Хабреш, стоящий кучу денег. Бардас обнаружил, что выбрал Гюэлэн, свой любимый в судейских разборках, тот самый, который он сломал несколько лет назад в этом самом суде. Слишком старый, редкий, годный больше для коллекции, хотя и не столь ценный, как Хабреш последней модели.

– Уверен, что нам надо это делать? – жалобно спросил Горгас. – Не сомневаюсь, что если бы мы только потолковали и обговорили…

Бардас усмехнулся:

– Боишься?

– Конечно, – хмуро ответил Горгас. – Я просто в ужасе оттого, что могу ранить тебя. Только скажи, и я брошу этот дурацкий меч и дам тебе убить себя. Только ведь ты этого не сделаешь, верно?

– Убить безоружного человека, стоящего передо мной на коленях? Нет. Но, пожалуй, в твоем случае я готов сделать исключение.

Клинки сошлись – Горгас сделал выпад, Бардас отразил удар.

– Я так и знал, что с этим ты справишься без труда, – заметил Горгас. – Если бы я думал иначе, никогда не нанес бы такой удар.

– Не надо, Горгас, – предупредил брата Бардас. – Я в этом деле намного лучше.

– Конечно, ты лучше, я нисколько не сомневаюсь в твоих способностях. Если бы сомневался, никогда бы не стал драться с тобой.

Бардас нанес ответный удар, повернув кисть так, чтобы острие ушло вниз, но Горгас без труда парировал выпад. Рука его двигалась с небывалой быстротой.

– Я практикуюсь.

– Это заметно.

Бардас видел, куда направлен клинок брата, разгадал его уловку и без труда устранил угрозу, после чего сделал шаг назад и в сторону, чтобы изменить угол, и нанес короткий, мощный удар в лицо. Горгас едва успел отбиться, но острие, словно лезвие бритвы, все же прочертило неглубокую линию над его ухом.

– Очень красиво, – похвалил Горгас. – Сегодня ты неплохо выглядишь. Кстати, я не сказал, что Нисса умерла? То есть, не наша Нисса, а моя дочь Нисса.

– Я ее не видел, – ответил Бардас. – Только ее брата.

– Воспаление легких, подумать только. Бедняжка, ей было всего девять.

– Тебе никто не говорил, что неприлично отвлекать противника разговорами?

Меч Горгаса просвистел у него над головой, и Бардас отпрыгнул назад.

– Расслабься, – сказал брат, – это ведь воображаемый бой. Тебе все только кажется.

– Это еще не повод, чтобы вести себя невоспитанно. Если собираешься драться, то дерись по правилам.

Горгас вздохнул:

– Сколько помню, ты всегда устанавливал собственные правила. Просто ужас наводил дома. – Он явно изготовился для удара в пах, и Бардас знал, что у него будут большие проблемы, если брат это сделает. Но Горгас не стал спешить, дав ему возможность перегруппироваться. – И так с самого начала, с детства. Как только понимал, что проигрываешь, так сразу и возникало новенькое правило.

– Неправда, – запротестовал Бардас, – возможно, в профессиональном смысле меня и можно в чем-то упрекнуть, но я никогда не жульничал. А вот ты постоянно хныкал и бегал жаловаться отцу: «Нечестно, нечестно!» И он всегда становился на твою сторону.

– Ты так думаешь? Мне почему-то казалось, что обычно случалось наоборот.

Горгас сделал еще один выпад, короткий, быстрый, точный. Ни при каких обстоятельствах Бардас не смог бы противопоставить ему ничего. Он почувствовал…

…он почувствовал, как по столбу пробежала легкая вибрация, и резко открыл глаза. Кто-то шел по галерее. Быстро.

– Черт! — подумал Бардас. – Как ни думай, что ты готов, но ко всему не приготовишься.

Он пошарил рукой по ноге, но ножа не было. Лордан усмехнулся. За три года в шахтах он ни разу не терял свое единственное оружие. Совпадение? И оно тоже.

Бардас закрыл глаза и сосредоточился. Кто бы они ни были, но со скоростью у них все в порядке. Так мчаться на четвереньках могут разве что представители какой-то новой, странной расы. Лордану пришло в голову, что если их единственная цель убить его, то делают они это явно неуклюже. Чтобы сделать работу как должно, не нужно никаких кавалерийских атак. Человек узнаёт, что он мертвец, только тогда, когда слышит благодарность убийцы. А если им требуется что-то другое, то зачем вообще нестись сюда? Будь это новая смена, они тоже не скакали бы во весь опор. Тогда… а что, если они не спешат к нему, а убегают от чего-то? От чего? От обрушивавшегося врага или собирающегося осесть потолка?

Впрочем, что бы там ни было, но люди направляются сюда, и когда они найдут его, то, конечно, убьют.

Бардас пошарил вокруг, нашел одного из мертвых друзей и взял себе его нож. В обычных обстоятельствах обирать убитых считается дурным вкусом, но в данном случае – он был в этом уверен – возможно исключение.

– Внимание! – крикнул кто-то – то ли Алексий, то ли один из семи мертвецов, – и в этот момент вся галерея содрогнулась, словно ее встряхнули.

Пыль моментально набилась в нос и рот, и тут же второй толчок заставил его стать на колени, а затем третий обрушил на него потолок.

– Камуфлет, – произнес кто-то. – Большой, большой камуфлет. Мы взорвали их галерею, ура!

– Чудесно, – громко сказал Бардас, и тут пыль, словно хлынувший из песочных часов песок, заполнила все пространство.