Панин МихаилКамикадзе

Михаил Панин

Камикадзе

Роман

Варит сладкий сон

В заповеднике времен

Госпожа утрат.

О'Санчес

1

Человек - летчик, каждый летит на своем самолете, летит-летит, пока не исчезнет однажды с экранов радаров. Самолет падает в тайгу или в океан, смотря над чем летает, если в тайгу - взрывается и сгорает как свечка, если в океан тонет, медленно погружаясь в темноту. У него при этом от удара о воду иногда отламывается нос.

Но вот вопрос: куда девается - при этом - летчик.

Рыбы плавают, свободные, как рыбы. Птицы летают, куда хотят. Морские птицы улетают от земли за сотни километров, питаясь рыбой и отдыхая на воде, но для воспроизведения потомства возвращаются на берег, потому что в полете и на воде возможна только платоническая любовь, другая - техниче-ски трудно осуществима.

Плавать и летать, кроме водоплавающих гусей, уток, лебедей, умеют и некоторые виды рыб, летучих рыб, которые непродолжительное время могут удерживаться в воздухе при помощи удлиненных грудных плавников. Это, конечно, не полет - прыжок, не та высота, кругозор, не та степень риска.

Но плавать и летать и ходить по суше в магазин за водкой дано только летчикам палубной авиации. Кроме магазина летчик палубной авиации может еще сходить в столовую, в кино или сгонять на мотоцикле в рыбсовхоз на танцы в свободное от полетов время.

Сколько на свете летчиков палубной авиации, этих альбатросов, скитальцев морей, элиты вооруженных сил всех стран мира? По неофициальным данным (официальные каждая морская держава хранит в секрете), настоящих палубных летчиков, с крыльями, вертолетчики не в счет, тысячи две от силы на всем земном шаре, меньше, чем кинозвезд, рок-звезд и прочих знаменитостей с гитарой. Меньше, чем в Индии слонов! Две тысячи палубных истребителей-бомбардировщиков и штурмовиков.

Бывают еще летчики-подводники. Они плавают со своими складными самолетиками на подводных лодках в качестве воздушных разведчиков, их крошечные самолеты-амфибии выбрасывают с субмарины катапультой, преимущественно ночью. Командир подводной лодки не увидит в перископ того, что может увидеть летчик с высоты в тысячу метров: проходящую вдалеке вражескую эскадру, ее состав, направление движения. Разведав обстановку, летчик-подводник садится на воду возле подводной лодки, складывает крылья и вплывает в специальную трубу в корпусе подлодки, труба захлопывается, лодка идет на глубину, наперерез вражеской эскадре. А летчик идет выпить чего-нибудь для снятия психологического стресса. Но это уже вообще сума-сшедшие, и сколько их на свете, летчиков-подводников, никто не знает. Может, их вообще нет, но в прошлую войну были у японцев. В 1942 году, после бомбежки американцами Токио, один японский мичман, переполненный отвагой и ненавистью, взлетел из-под воды у берегов американского штата Орегон и сбросил на прибрежный городок две зажигательные бомбы, устроив пожар и панику, а главное, вошел в историю как единственный в мире летчик, бомбивший США. Вот это альбатрос так альбатрос.

Если кто не знает, что за птица альбатрос: это океаническая птица с размахом крыльев до четырех метров, окраска белая с черным, как у моряков, неутомимые парители. Гнездятся в южном полушарии, но в период миграции залетают даже в СССР.

Если кто не знает, что такое СССР... Но об этом позже. Сначала в доступной форме - что такое палубная авиация и за что ей платят деньги. Это когда взлетаешь с палубы авианесущего корабля где-нибудь в Охотском море, с затерянного в волнах пятачка, где - военная тайна, но откуда, с высоты пять тысяч метров, одинаково хорошо видны наши Курильские острова и Япония со всеми ее геополитическими интересами. На плоскостях - звезды, под плоскостями ракеты и бомбы, на всякий случай, но не против Японии - я морской штурмовик, а не бомбардировщик В-52. Мне дадут координаты с корабля или сам обнаружу вражескую субмарину - моя задача уничтожить ее в случае войны ракетами и глубинными бомбами, если раньше не уничтожат какой-нибудь ракеткой меня. А если раньше потопят мой авианосец - когда я в полете - и некуда будет сесть, я наберу в последний раз высоту, выберу вражеский корабль покрупнее и ринусь вниз, как камикадзе. Мой

ЯК-38 со складными крыльями садиться на воду не умеет, а катапультироваться нет смысла - в воздухе из пулеметов расстреляют или замерзнешь, оказавшись в ледяной воде. А так - может, хоть споют песню.

Но это в случае войны, которой, даст Бог, не будет. А в мирное время полетал-полетал, побряцал оружием и летишь домой на авианосец. Думаешь: сейчас сяду, доложусь, пойду к себе в каюту, там у меня немного есть - для снятия стресса... Но подлетаешь, а авианосца нет. Корабль, пока ты летал, вошел в полосу тумана, и, где он там внизу, не видно. Вверху солнце, внизу сплошная вата, попробуй сядь. Кружишь, как птица над гнездом, круг, еще круг. На эти круги уходит последнее горючее. Очко жим-жим... Корабль под тобой, точно под тобой - связь, приборы. Взлетная палуба величиной с хороший стадион. Но это если на ней стоять. А если садиться на ходу авианосца... "Садись! - орут по связи. - Садись, твою мать!.." Но делаешь еще круг, еще, пошли вы... Садиться вслепую неохота, садился уже не раз, именно потому и неохота: промажешь крышка, свалишься за борт и только булькнешь. Кстати, бортов на взлетной палубе авианосца нет, идешь-идешь и - бездна. Горючего осталось на десять минут, если верить стрелке прибора, но уже не веришь, до Японии ближе, чем до Курил или Сахалина. Лететь в Японию, где нет тумана?

Лет пять назад один альбатрос так и поступил - совершил вынужденную посадку на Хоккайдо. А потом объявили на весь мир, что он "перебежал" и попросил политического убежища. Но это он уже потом попросил, что ему оставалось делать. А сначала никого к самолету не подпускал, бегал вокруг него с пистолетом, стрелял в воздух, грозил взорвать. И даже плакал, оттого что проклятая судьба поставила его в такие обстоятельства. Но подпустить все-таки пришлось... И теперь этот альбатрос в Америке уважаемый человек, женился на американке. Живет в Калифорнии в собственном доме под пальмами и в ус не дует. А тут жил в семейном общежитии с женой и дочкой. Если бы вернулся, к жене и дочке, его бы посадили лет на двадцать или расстреляли - самолет был суперсекретный, и лучше бы тому альбатросу упасть в море: самолет американцы разобрали до шурупов и так потом и вернули нашим, не смогли собрать.

Но дело не в этом, а в том, как садиться самолету, когда его "аэродром" вошел в полосу тумана и движется, в тумане, со скоростью десять узлов. Волнение моря три балла, глубина - три тысячи пятьсот метров. Очень просто: доверься командам по радио, доверься приборам, изготовленным умельцами в конце квартала... Господи, помоги, хоть мы и атеисты. Сопла - в вертикальное положение, зависаешь на мгновение, как вертолет, и ныряешь "солдатиком" сквозь вату, плотно окутавшую корабль. Помоги, Господи! Помоги не промахнуться. И когда я поеду в этом году в отпуск и окажусь в каком-нибудь культурном центре, где есть храмы, я поставлю в честь Тебя самую дорогую свечку. Офицера, замеченного со свечкой в церкви, могут потом выгнать из армии, но я всегда езжу в отпуск в штатском. Толчок о палубу. Открываешь глаза - одно шасси в метре от края, крыло нависает над водой. Бегут техники, матросы с огнетушителями. Трактор зацепляет самолет тросом, чтобы он не перевернулся за борт, где три тысячи пятьсот метров... Откидываешь фонарь кабины, пульс сто пятьдесят, снимаешь подшлемник и выжимаешь, с него течет - так голова вспотела. Потеря веса - три килограмма. А про Бога уже не вспомнишь до следующего раза.

Между прочим, пилотам вертолетов, если в шторм, в туман, при видимости "ноль" в Охотском море сесть на корабль не представляется возможным, инструкция предписывает: отлететь вперед по курсу корабля, сесть на воду и, если не утонешь вместе с летательным аппаратом, не успев из него выбраться, ждать, болтаясь в спасательном жилете на волнах, пока тебя подберут с подошедшего плавсредства. Главное при этом верить, что успеют подобрать - не пройдут в тумане мимо, не потеряют время, потому что температура окружающей среды в Охотском море какая: бывает, поднимут на борт упавшего в воду матросика, а он смотрит на всех удивленными глазами, но уже не дышит.

Но это между прочим, это когда-нибудь потом, когда летчику палубной авиации крупно не повезет.

А сначала морской летчик плывет со своим самолетом на авианосце или на каком другом плавсредстве (на авианосце лучше, не так качает), плывет-плывет, ничем не отличаясь от обыкновенного моряка. И, когда нет полетов, сидит с товарищами по оружию и судьбе за стойкой бара, потягивает ром, виски, смешивая с содовой или не смешивая, а просто так, слушает музыку и, щурясь от дымка сигареты, рассеянно поглядывает в иллюминатор на проплывающие мимо страны и экзотические острова, на роскошную тропическую растительность и нарядные небоскребы в отдалении. Кое-где по пути следования авианосца, в проливах между островами, белые небоскребы подступают к самой воде. Авианосец сам высотой с десятиэтажный дом, и когда медленно плывет в проливе, опасаясь кого-нибудь задеть, лучше всего стоять на взлетной палубе и созерцать сверху туземцев и пальмы на берегу. Легкий кайф (только легкий, о боеготовности забывать нельзя), свежий бриз с берега, напоенный запахом цветов и трав. Музыка из окон небоскребов. Женщина на набережной машет вслед авианосцу рукой. Сделав глоток виски из бутылки, летчик машет ей в ответ - хелло, девушка! На память приходят слова из старой песенки:

Уходит капитан в далекий путь,

Он любит девушку из Нагасаки,

У ней такая маленькая грудь,

И губы алые, как маки..

Плохо, что на авианосце нет женщин, думает летчик, авианосец - большой корабль, могли бы быть, но это ничего - скоро Сингапур, какая-нибудь еще Батавия, и он сойдет на берег, чтобы выпить чего-нибудь на берегу, для разнообразия, а заодно отведать в публичном доме сингапурскую или еще какую девушку - желтую, черную, коричневую - тоже для разнообразия, потому что летчик палубной авиации молодой и ничто экзотическое ему не чуждо.

Они идут туда, где можно без труда

Достать себе и женщин и вина.

Это с годами экзотика надоедает, и человек, бывая за границей, начинает посещать храмы и музеи.

Летчик палубной авиации плывет навстречу приключениям с комфортом. Но сидят в уютных барах и посещают бордели в портах по пути следования летчики с авианосцев "Энтерпрайз", "Индепендент", "Теодор Рузвельт" и других известных во всем мире авианесущих плавсредств империалистического лагеря. Нашим летчикам в походе пить нельзя ни грамма, как китайцам. И никаких, конечно, баров-ресторанов на авианосце нет - столовые для личного состава, но тоже уютные: белые скатерти, борщ подают матросы в белых перчатках, на стенках картины в красивых рамах - "Три медведя", "Письмо с фронта", "Бурлаки на Волге", "Расстрел 26-ти бакинских комиссаров". С этими картинами в тяжелых рамах авианосец и поступил на флот с судостроительного завода, есть там кроме главного инженера и главный художник. Нет чтобы какую-нибудь Венеру или Данаю повесить, шедевры мировой кисти, несчастные бурлаки только аппетит портят. Пить нельзя, а жить нужно. Поэтому наш летчик выпивает перед обедом сто пятьдесят разведенного теплой водой спирта у себя в каюте, чем-нибудь зажевывает, чтобы не пахло - лучше всего газетой, типографский шрифт отбивает сивушный запах, - и идет в столовую, где в уютной обстановке съедает салат из капусты, борщ, котлеты с гарниром и запивает компотом из сухофруктов. Если принести с собой, в плоской фляжке, можно и в компот капнуть незаметно... И сиди, как в ресторане. Музыки нет, женщин нет, но если человек с фантазией, ему не скучно. Вечером в столовую можно не ходить, можно выпить и в каюте. Главное, чтобы какая-нибудь сволочь не нагрянула проверить боевую готовность. Если нагрянет - придется наливать... А спирт это же такое дело, не купишь в лавке, где покупаешь бритвенные принадлежности и гуталин, спирт "достать" нужно. Но достаешь. Спирта на авианосце много.

Хуже - с посещением публичных домов в портах. Не положено, и все тут! И в смысле самодеятельности трудно что-нибудь придумать: слоняемся по улицам толпой тридцать-сорок человек во главе с замполитом Воронцом - летчики, вертолетчики, скитальцы морей... Красный фонарь над крылечком в зеленом переулке. У крылечка пальмы. Косоглазая девушка с белым цветком в черных волосах подает знаки из окошка: заходите, товарищи, на всех хватит. И страна дружественная. Может, и правда, зайдем развеемся, говорим замполиту Воронцу, местная валюта у нас есть, посмотрим, как оно тут у них. Так просто говорим, для трепа. Но что ты! Крику, шуму: "Хотите, чтобы от загранпоходов отстранили? Нас тридцать человек, кто-нибудь да стукнет!" Пошутить нельзя. Лучше бы я пошел в торговый флот, а не в военный, в торговом на берег отпускают человек по пять. Но нельзя так нельзя. А может, говорим, ты, Воронец, сам сходишь, это самое... С целью развенчания их нравов. А мы тебя подождем под пальмами, покурим. Потом расскажешь на политзанятиях, ведь интересно. Заодно объяснишь нам, несознательным, ну почему, почему взрослому человеку, защитнику отечества, нельзя за границей сходить в бордель. Почему? Воронец объясняет: а потому, что мы не американцы, у нас моральный кодекс. А у них никаких нравственных запретов. У них личный состав в свободное от вахт и полетов время вместо полит-информации смотрит по телевизору порнуху, а при заходе в порты моряки напиваются, не вылезают из притонов, а потом везут в свои Штаты СПИД и сифилис. Зачем же нам это нужно? Да нет, не нужно, говорим, но...

Но хорошую порнушку и нам бы иногда покрутить по телевизору не помешало, я имею в виду офицерский состав. Матросы пусть смотрят про войну и про мирный колхозный труд. Им служить всего три года. Хотя и три года трудно. На американских авианосцах есть такие специальные резиновые куклы, как две капли похожие на какую-нибудь кинозвезду - Мэрилин Монро, к примеру, - и можно в свободное от полетов время, у себя в каюте, приняв предварительно граммов этак триста... Говорят, эффект почти идентичен, можно даже венерическую болезнь подхватить, если перед тем не протереть кинозвезду ацетоном или бензином. Один американский летчик, негр, после длительного общения даже влюбился в свою резиновую "барби", развелся с женой, приличной женщиной. У нас бы его в два счета выгнали из авиации, а американцы ничего, пусть служит. Однажды он посадил свою подружку в самолет, чтобы показать ей океан с высоты птичьего полета, и в результате его "фантом" стал падать, но летчик не пожелал катапультироваться один и упал в океан вместе со своей возлюбленной. Она была яркая блондинка, а он негр из штата Кентукки или Мичиган, такие у них нравы.

У них на авианосцах разрешается даже однополая любовь. У нас не разрешается. У нас за это сажают в тюрьму, и правильно делают, гадость какая. Надо ли говорить, что ничего такого на нашем флоте нет и быть не может. У нас даже курить разрешается только в строго отведенных местах. Но курят где попало. Женщин наш летчик не видит по полгода, и даже обогнув половину земного шара и заходя в порты Африки, где дружелюбные туземки машут с берега руками и ногами, и валюта есть, - никаких развратных действий! Говорят: валюта вам не для того дается, чтобы вы подрывали престиж Родины, лучше купите себе что-нибудь импортное, у нас другие ценности. Понятно, другие. Но все импортное у меня уже есть: магнитофон-двухкассетник, трое джинсов, зажигалка... А вот женщину могу себе позволить только вернувшись из похода, как космонавт. Но космонавту за воздержание дают Героя Советского Союза, а офицера-моряка, когда придем домой, отпустят на сутки с корабля - в поселок городского типа... Три десятка блочных "небоскребов", не считая частного сектора и казарм, сколько там женщин, и те замужние. Высунешь язык, пока найдешь и договоришься.

А был бы в поселке хоть небольшой бордель с хорошей пропускной способностью, сходил бы, за умеренную плату, и порядок. Голова освобождается для знаний. И меньше было бы разврата. Кто-нибудь это понимает?

Поднял как-то на политзанятиях вопрос: я кто, мужчина или двигатель внутреннего сгорания? В стране ветры перемен. Реформы и в армии назрели. А в высоких штабах как сидели идиоты, так и сидят. Да, я принимал присягу - стойко переносить все тяготы и лишения военной службы... Я и переношу. Стойко. Но сколько можно? Мне тридцать лет. Я капитан, летчик, а бегаю в поисках элементарного! - как барбос. Так я офицер, пользуюсь относительной свободой, а как же матросы срочной службы? Три года как в тюрьме. Мы же плодим гомосексуалистов, активных и пассивных. Активные еще ничего... Но какой из пассивного защитник Родины? Напрягите фантазию. Откуда у него возьмется патриотический пыл! Хорошо хоть не беременеют, не надо предоставлять декретный отпуск.

Женатым легче. Семейных офицеров отпускают с авианосца, стоящего на рейде в пяти километрах от поселка, где живут семьи, два раза в месяц. Как на случку... А чаще нельзя, чтобы не подорвать боеготовность. Не дай бог! Семьдесят процентов экипажа всегда должны быть на корабле, и днем, и ночью. Особенно ночью, когда - под утро - и начинаются все войны. А с кем там в это время спит твоя жена, никого не интересует, кроме тебя. С кем спит? Да с твоим же товарищем по оружию, холостяком, которого на сутки отпустили, а куда ему идти?

Вот с этой точки зрения холостякам нести ночные вахты легче - не болит душа. Не надо всматриваться, выйдя покурить на воздух, в ночную даль, отыскивая среди светящихся в ночи окошек на берегу свое окошко.

Жены пишут письма командиру корабля, мол, товарищ командир, обращается к вам супруга командира ВЧ-3 вверенного вам противолодочного авианесущего крейсера. Разрешите вам задать вопрос как человек человеку: ну что это за жизнь? Когда был курсантом во Владивостоке, приходил раз в неделю регулярно, плюс самоволки, считай - два раза в неделю. А стал офицером - два раза в месяц! В расцвете сил. Но два раза в месяц, это когда на рейде. А когда уходит в поход? Я тоже в расцвете сил, ждешь, ждешь, а вернулся из похода, его еще две недели на берег не пускают: он там с кем-то из начальства поругался или казенный спирт пил в рабочее время. Но мне-то какое до всего этого дело? Мне двадцать восемь лет, дети не видят отца, пошло оно все к черту! Есть у меня муж или нет мужа? Только форма красивая. Знала бы, дура... У меня к вам просьба, товарищ командир, отпустите на воскресенье моего Колю, в воскресенье и я, и дети дома...

А товарищ командир сам бывает на берегу раз в месяц. Мог бы и чаще, с десяток заместителей, но на берегу ему начинает сниться пожар в ангаре авианосца, где горючего - под завязку. Когда такое снится - не до секса. Предпочитает жить на корабле, чтобы в случае чего наблюдать картину лично. Но он хоть моральное удовлетворение имеет: командир большого корабля, трехкомнатная каюта с ванной и санузлом. Цветной телевизор, японская стереосистема, холодильник. В холодильнике что хочешь, напитки со всех концов света: "Джонни Уокер", "Белая лошадь", текила, граппа, "Столичная" высшей очистки. А качественные напитки хотя бы частично скрашивают неустроенность личной жизни. Жена командира плюнула на него, забрала детей и сошлась во Владивостоке с каким-то стоматологом. Стоматологи спят дома.

Ну, а неженатых лейтенантов и прочий корабельный пролетариат отпускают с авианосца вообще редко - зачем им, раз семьи нет. Так и живут годами в своих каютах, едят, спят, жиреют. Несут вахту. А для разрядки поднимают тяжести или бегают кругами по взлетной палубе. Палуба величиной с футбольное поле, но играть в футбол нельзя - мячик падает в море, не напасешься. Был случай: лейтенант, выпускник инженерной академии в Ленинграде, бегал по всему авианосцу голый, кричал: "Мне мало суток на берегу, чтобы войти в половой контакт с незнакомой женщиной! Я не папуас! За сутки я могу только познакомиться и преподнести цветы. В гробу я видел этот авианосец! Лучше бы меня распределили на ракетный катер, они во Владивостоке у набережной стоят!" Хотел прыгнуть в море и плыть к берегу пять километров, он с кем-то там познакомился. Патрули его поймали, посадили на "губу" и в наказание на следующий месяц вообще на берег не пустили.

Но я не просто моряк, я летчик. А жизнь летчиков палубной авиации намного лучше, чем у моряков. Можно сказать, совсем другая жизнь. Потому что полк штурмовиков ЯК-38 с вертикальным взлетом базируется на береговом аэродроме. У летчиков свой поселок - пятиэтажные дома, продуктовые и промтоварный магазины, кафе "Ромашка". И незамужний женский контингент есть. А если есть еще и мотоцикл, сел - и в рыбсовхоз на дискотеку. Там со всего Союза дамы укладывают рыбу в банки. Потанцуешь, переночуешь в общаге, а утром еще и с собой дадут пять-шесть банок сайры натуральной с добавлением масла. Летчиков отпускают даже во Владивосток, три часа на катере, посидеть в ресторане "Океан" - там одних рыбных закусок сортов двадцать.

Во Владивостоке живешь полной жизнью. Живешь в гостинице для моряков, один в комнате, завтракаешь и обедаешь в ресторане, с коньяком. Где ужинаешь, не помнишь. И - с кем... Иногда проснешься, а рядом такая страшила: синяк под глазом, одна нога толще, другая тоньше. С хорошей же девушкой не познакомишься просто так, надо идти в филармонию. А станешь выгонять - пошла вон, зараза! так она еще и морду расцарапает до крови. Потом сделает ручкой "чао" и уйдет. Сунешься в карман, а денег нет, добираешься домой как бич. На каждом шагу патрули, а ты в форме и с разукрашенной физиономией. Иногда и в комендатуру заберут, для выяснения личности, посадят на гауптвахту. Но это частности, а так - жить можно.

И только перед очередным походом самолеты грузят в чрево авианосца, а летчики переселяются с берега в каюты на корабле. И первым делом, распаковав чемоданы, ставят на тумбочку фотографию любимой в рамке, если женат, и без рамки, если познакомились за два-три дня до похода. Прощай, любимый город... А что там любить, если неженатый? Но бывает, и у холостяка защемит сердце, когда громада авианосца медленно стронется с места, поплывут назад пологие сопки и островки в бухте, и такие красивые, когда смотришь с моря, панельные домишки на зеленых склонах сопок - точь-в-точь Сан-Франциско. По корабельной трансляции "Прощание славянки" режет душу. Берега почти не видно, берег далеко. Но ты все равно стоишь на взлетной палубе с товарищами по оружию и стараешься отыскать в толпе провожающих у причалов кого-то в белом платье - в белом, в горошек, в джинсах, неважно. Важно, чтобы у девушки все было на месте и ноги не разные. В случае чего можно и жениться. А то бывает, подадут заявление в загс (перед тем целый день ходили по поселку, она прижимала к груди его фуражку), а потом оказывается, что у нее груди накладные, из поролона. Он ее даже не пощупал за целый день. А груди - это же такое дело, может, отрастут, а может, и нет, - что тогда делать?

Между походами живешь нормально. Но в походе опять начинаются мучения. Плывешь месяц, плывешь два. Можешь еще полгода плыть, а что толку, одна вода. Ночью, для разнообразия, звезды. В порты заходим редко. Слоняемся по "блошиным" рынкам. Женатые суетятся: то жене купить, другое, колечко, джинсы, босоножки. Детям одежку покрасивше. А у тебя перед глазами - одни ноги... В босоножках, без босоножек, босые, черные от пыли, лишь бы теплые. Южная Азия, Африка... В песнях поют больше про глаза: очи черные не дают покоя мне. Чепуха, изящная словесность! Не дают покоя - ноги и то место, откуда они у женщины растут. С этой точки зрения, Джоконда - вещь в себе, не поймешь, что там у нее, а загадочная улыбка еще ни о чем не говорит.

Другое дело - американский летчик. Когда его "Энтерпрайз" приходит в порт на Сицилии, его не ведут на базар покупать штаны и зажигалку. Он сходит на берег, а его там уже ждет прибывший на "Боинге" из отечества публичный дом или что-то в этом роде - мюзик-холл, женский ансамбль музыкальных инструментов, неважно, как называется. Сто негритянок, вьетнамок, китаянок. Больше того, американского летчика в Италии может ждать собственная жена, доставленная на встречу с мужем, как и бордель, на средства министерства обороны. Снимают номер в гостинице, с видом на море. Живут неделю, месяц. Авианосец стоит себе на рейде. И боеготовность не страдает. А наши день и ночь дежурят на корабле, даже когда стоят под окнами своего дома. Вот-вот на них янки нападут. Но если и нападут: тут дежурь не дежурь, одна ракета или две - и от этой плавучей тюрьмы только круги на воде останутся. Из экипажа уцелеют как раз те, кто ночью дома спал, а не резался в домино на авианосце. Эти плавучие мишени пустить на металлолом - толку больше будет. А мы ходим, под постоянным прицелом, по азиатским-африканским задворкам социализма, демонстрируем мощь.

Иногда думаешь, думаешь... И хочется сказать что-нибудь такое, чего еще никто не говорил. Но потом думаешь - а зачем? Я не честолюбив. Мое дело телячье, я только капитан. А мог бы уже год быть майором. Не дают майора. Но когда-нибудь этот момент настанет. А пока и капитан морской авиации - звучит гордо. Ходишь в ботинках, в штанах навыпуск, а не в сапогах-портянках. Видишь дальние страны - пальмы, негров. Несколько раз видел слонов. А обезьян сколько угодно, по улицам бегают. Много видишь... В портах выдают валюту. Это самое интересное в заграничном походе, всегда напряженно ждешь, сколько дадут. А потом ходишь по базару и за карман держишься. Раз в бордель нельзя, купишь себе и своей девушке что-нибудь, себе - очередные джинсы, майку с картинкой, девушке - тоже джинсы, если девушка не разового пользования и написала на бумажке все свои размеры: объем бедер, бюста, размер обуви. На обувь валюты не хватает. Но если девушка хорошая, можно продать неграм командирские часы со светящимся циферблатом, кожаный ремень или фотоаппарат. С валютой в стране плохо.

Но вернулся из похода, а девушка уже вышла замуж. Что делать с подарками? Срочно ищешь другую девушку, подходящих размеров. Находишь, договариваешься о встрече, бежишь в продуктовый за шампанским и коньяком.

И тут оказывается, что, пока ты плавал, как дурень, непонятно куда и зачем, летал над Индийским и Тихим океаном, рисковал шкурой, какой-то дурак взял и ввел в стране сухой закон. Все только по талонам! А откуда у меня талон, если я только что вернулся из похода? Нонсенс. Но ориентируешься быстро. Покупаю два талона с рук. Становлюсь в очередь - человек двести, военных и штатских.

Сначала очередь двигается быстро, милиционер смотрит за порядком. Потом милиционера начинают бить, кого-то без очереди пустил. Бьют штатские, с молчаливого одобрения военных. Торговля на время сворачивается. Девушка там ждет, весь на нервах. Стоишь и думаешь: ... твою мать! Зачем летать, плавать, сексуально голодать? Рисковать жизнью? Американскому летчику палубной авиации за сто взлетов и посадок присваивают звание "центурион" - высший класс, дают специальный нагрудный знак, чтобы все видели и уважали. А у меня взлетов и посадок на палубу в два раза больше! Причем мы взлетаем и садимся даже в Заполярье, где американцам запрещено взлетать, скользко. И вот я стою, переживаю: хватит или не хватит водки? Какое там шампанское, какой коньяк... Дождется девушка или плюнет и уйдет? Главное, конечно, девушка. Спиртное и конфеты так, необходимый этикет, как у некоторых - цветы. Но прийти с цветами, а не с водкой, слишком ответственно, может не так понять. А зачем мне это нужно. Очередь наконец трогается, пошла. Но всего полчаса до закрытия осталось. Рванулся без очереди - граждане, мне надо! Я из похода пришел, меня ждут, войдите в положение! Я летчик, я катапультировался над Индийским океаном! "Пошел ты!.." - сзади схватили за шиворот, какая-то баба с синей мордой. Китель треснул. А дать бабе по морде нельзя - защитник Отечества. Вылез из очереди, уже не до любви. Дрожу от возбуждения. Думаю: да зашибись ты, весь военно-морской флот, надводный и подводный, политуправление флота и все министерство обороны с такой организацией жизни и быта военнослужащих! Вот что теперь делать?

Но слава богу, девушка не ушла, дождалась. Терпеливая оказалась. Из тех, что уже привыкли ждать... У нее дома, в комнатушке в общаге, и припасенная заранее поллитра нашлась. Нажарила картошки. Поставила пластинку "Когда усталая подлодка из глубины идет домой". Говорю: я не подводник, я, наоборот, - летчик. Она говорит: какая разница, лишь бы защитник Отечества. Но я так перенервничал в очереди - водку выпил, оставил подарки и ушел. Я впечатлительный. А девушку, конечно, жалко.

До сухого закона американцы над нами тоже издевались, но по другому поводу. Сойдутся в воздухе два вертолета, наш и ихний, где-нибудь над Средиземным морем, и какой-нибудь негритос, сверкая белыми зубами, показывает пилоту нашей "вертушки" резиновую бабу. Мол, хочешь, русский? Знаем, как у вас с этим напряженно - электрификация, индустриализация, фигурное катание, а секс, в основном, виртуальный. Наглецы, конечно. Но не кричать же: "Янки, убирайтесь домой!" А самое скверное, когда понимаешь, что твой идеологический противник прав. Морально разоружает.

Однажды американский вертолет, изловчившись, пролетел над нашим авианосцем и сбросил на палубу эту пресловутую бабу. Сначала думали, что - бомба, поразбегались. Потом поняли. И баба мгновенно исчезла. Как ее ни искали по всему авианосцу, не нашли. Попробуй найди: полторы тысячи экипажа, одних коридоров тридцать километров, две тысячи помещений. Где-то в этих дебрях баба и исчезла. Особый отдел на уши становился: янки могли заразить бабу СПИДом, чем угодно, вызвать эпидемию на нашем флоте. Всех поголовно допросили, все обыскали - безрезультатно.

А спустя какое-то время мичман-сверхсрочник Лошаденко стал давать эту бабу напрокат доверенным лицам - за десять рублей. Тогда еще кило колбасы, хоть и по талонам, - три рубля стоило. И за два похода - в Корей-скую Народно-Демократическую Республику и в Мозамбик, с визитами, - заработал себе на трехкомнатную кооперативную квартиру и седьмой модели "Жигули". Потом демобилизовался и уехал на Украину. Особый отдел собрал на него все улики, но к тому времени Украина почти отделилась, и Лошаденко стал для нашего правосудия недосягаем. Украинская прокуратура говорит: частное предпринимательство надо поощрять, панове, и не выдает Лошаденку.

А когда ввели сухой закон, американцы вообще оборзели. Проходу не дают. К примеру, идет наш авианосец в международных водах, никого не трогает. Как тут догоняет его на параллельном курсе и занимает позицию слежения фрегат "Сайдс". Маленький кораблик, по сравнению с авианосцем, но до чего наглый. Дистанция между кораблями - кабельтовых два-три, морды американцев хорошо видны. Здоровые амбалы, как на подбор. За доллары ребята служат, это не наши пацаны. Плывем и друг на друга смотрим. Мы - офицеры и матросы, свободные от вахт, все в форме. Они - как пираты, хотя корабль военный, в джинсах, в шортах, в кепочках с длинными козырьками от солнца. Потягивают что-то из бутылок. Не лимонад же они пьют. Пустую посуду небрежно выкидывают за борт. Кричат нам: ну как вам, джентльмены, сухой закон? Сухой закон и Америку чуть не угробил. Знаем-знаем ваше незавидное положение. Как же вы теперь вообще плаваете и летаете: в бордели не пускают, а теперь еще без водки? Не армия, а детский сад. И вы собираетесь воевать с нами - ковбоями, гангстерами, рейнджерами лихими? Не смешите нас. Военный человек не собака на привязи, он должен иметь достаточно степеней свободы, чтобы чувствовать себя мужчиной, воином, а не дрожащим перед каждым, кто старше по званию, говном. В Америке даже заключенному время от времени полагается женщина. И нам вас жаль по-человечески, хоть вы и являетесь нашими вероятными противниками, засранцы...

Все это, конечно, по-английски, а у нас не все английский знают, да и не слышно - расстояние четыреста-пятьсот метров... Но все равно обидно. Стоим на взлетной палубе возле своих самолетов, сжимаем кулаки. Думаю: ну, джентль-мены, насчет спиртного вы, допустим, ошибаетесь. Крепко ошибаетесь. Перед походом на авианосец загрузили сорок тонн спирта, техника без спирта мертва. Сейчас пойду и назло вам выпью. А вот насчет секса... Крыть нечем.

Опять поднял вопрос на политзанятиях. Говорю: сейчас другое время, перестройка. Чего раньше было нельзя, теперь можно, хоть и в небольшом количестве. "Луку Мудищева" в магазине купил! Вот придем в Африку обязательно в бордель схожу. Просто так, для расширения кругозора. Плюну на все и схожу, что я - мальчик?

Но пришли в Африку, и меня вообще на берег не пустили. Десять дней, пока на рейде стояли, наблюдал жизнь дружественной экзотической страны с верхней палубы. Причитающуюся валюту не дали... Как, почему, за какую провинность все только плечами пожимают. И так я стал на авианосце вроде диссидента. Инакомыслящий. Приказали на берег не пускать. Об этом мне лично сообщил сам начальник Особого отдела, тоже капитан, когда мы выпивали в узком кругу. Кроме начальника Особого отдела был еще врач Зозуля, старший лейтенант. Пили медицинский.

Медицинская деятельность Зозули состоит в том, что он следит за приготовлением пищи на корабле и пишет об этом отчеты в большой амбарной книге. Отчеты никто не читает. Раз он написал: "По трубопроводу бежала мышка, упала в котел с борщом, хвостиком вильнула и пропала. Борщ съели. Замечаний нет. А если кто-то считает, что надо было вылить котел с борщом на двести человек за борт, тот идиот, в каком бы звании он ни был. Старший лейтенант Зозуля". Но приехала комиссия из Москвы, случайно кто-то заглянул в амбарную книгу. И теперь Зозуля второй год перехаживает в старших лейтенантах, как и я, тоже второй год, перехаживаю в капитанах. Кроме контроля за приготовлением пищи он дает летчикам перед полетом подуть в трубку на предмет содержания алкоголя в крови, кадр ценный. А после полетов щупает у летчиков пульс.

Ну, а начальник Особого отдела Коля - самый либеральный чекист на корабле. Со всеми пьет, придет - не выгонишь. В тот раз пришел с Зозулей. Я на сон грядущий читал первый том Большой Советской Энциклопедии, это, можно сказать, моя настольная книга. Я решил в походах всю энциклопедию освоить, но пока свободно ориентируюсь только в первом томе. Пришлось отвлечься. Выпили медицинского, что Зозуля с собой принес. Капитан Коля и говорит мне: может быть, Валера, я бываю назойлив. Может быть, не спорю. Я по долгу службы обязан знать, кто чем дышит. Понял? Как ты, по долгу службы, обязан знать, какие кнопки нажимать, чтобы самолет не упал в море. Несмотря на твой длинный язык, Валера, ты дышишь правильно. Иначе я бы с тобой не пил. Понял? В бою не подведешь. Товарища не заложишь... Но извини, Валера, теперь ты на берег только на обратном пути в Корейской Народно-Демократической Республике сойдешь, там нет борделей. Или в Народном Йемене, посмотрим. Не надо было говорить кому попало, что Ленин в молодости тоже посещал бордель, иначе откуда у него сифилис. Ну, допустим, венерическую болезнь можно где угодно подхватить, не в этом дело. Нельзя, Валера, затрагивать святыни. Понял? Так что - только в Йемене, они тоже строят социализм.

Думаю: ага, спасибо за доверие, но в Народном Йемене я уже два раза был. Сводят в школу, где изучают русский язык. Повяжут пионерский галстук. А пионервожатая энергично пожмет руку. Потом эта кучерявая арапка с толстыми губами и тугой задницей, обтянутой джинсовой юбкой, будет тебе сниться до самого Владивостока, до галлюцинаций. Кто же это из боевых товарищей на меня стукнул? Про Ленина я на политзанятиях не говорил, я не такой дурак. Так кто же? Иногда думаешь: черт возьми, морская романтика, как оказалось на практике, дерьмо. Форма красивая, а содержание - одно боевое братство угрюмых и нервных от полового воздержания мужчин.

Думаешь-думаешь. И однажды приходишь к мысли, что дело, наверное, не в романтике. Как же без романтики. Должно же в человеке что-то быть еще, кроме похоти и потрохов. Просто пора тебе жениться, капитан Кравцов, что же делать природа. Все женятся. Даже Ленин женился на Крупской. По крайней мере, когда вернешься из похода, не будешь бегать по поселку как бобик. А придешь спокойно домой, кушать подано. Жена-блондинка в халатике подаст, если зимой, нагретые на батарее тапки. Повесишь фуражку не на гвоздь, а на рога изюбра в прихожей. И прихожая, и жена хорошо пахнут, потому что покупаешь за границей не виски "Джонни Уокер", как некоторые, двадцать долларов бутылка, а дезодоранты. На стенках японские пейзажи. В буфете коньяк, "Столичная" в графинчике. По телевизору балет. Все по потребности. Утром женатый человек без всяких лишних мыслей встает, а не лежит еще какое-то время, тупо глядя в потолок, надевает чистую рубаху, трусы и носки тоже чистые. Берет в руки кейс, в кейсе бутерброды, заботливо приготовленные супругой, целует супругу и отправляется на службу совершенствовать свое боевое мастерство и политическую подготовку.

Когда военный человек женится, к нему сразу изменяется отношение начальства. Как будто ты долго-долго болел чем-то для окружающих опасным, а потом выздоровел, смотришь на начальника доверчиво и кротко - я как все, - и он тобой доволен, начальство все женатое. И не только потому, что женщины охотнее выходят за комсостав, а потому, что регулярная половая жизнь вообще способствует успешному продвижению по службе. Человек раскрепощается. Это же, если подумать, сколько мыслительной энергии уходит черт знает куда, сказать стыдно. У женатого все идет в дело - на повышение благосостояния семьи и обороноспособности государства. А про тех, кто живет от случая к случаю, когда-никогда перепадет, наш командир полка, Герой Советского Союза, говорит: "Хороший летчик, но во всем остальном никакой инициативы: положи его в уголок, придешь через два часа - он будет лежать на том же месте и думать о сексе. Ну как такого повышать?" Хотя это, конечно, метафора, преувеличение. Думаешь и о материальной части самолета, и о международном положении, о многом думаешь, но - попутно, как бы вскользь, отвлеченно и непродуктивно. Правильно тебя не повышают. А за некоторые мысли - отвлеченные - вообще судить надо.

И вот в прошлом году вернулись из похода - ходили с визитом в Северную Корею, мне там подарили красивый значок и карандаш, - перегнали самолеты с авианосца на свой аэродром. Не откладывая ни на минуту, являюсь в офицерскую столовую. Где как раз женщины обедали - штабные писарихи, телефонистки, военторг, санчасть. Всех знаю. Выставил ящик шампанского, пять кило "Мишек на Севере" высыпал на стол. Встал на табуретку и говорю: "Девки, кто за меня замуж пойдет? Женюсь на первой, которая первой поднимет руку по моей команде. Вы меня знаете, у меня слово не расходится с делом, если дело касается любви. Раз! Два! Три!"

И стою на табуретке.

Подняли руки одновременно все. Холостые и разведенки, и даже одна замужняя, жена прапорщика Муся, но так, мол, в шутку, давая ненавязчиво понять, что если бы она была свободна - с руками и ногами твоя, капитан Кравцов. Хорошая девка, миниатюрная, яркая брюнетка, на щечке родинка. Спасибо за симпатию, Мусенька, авось... Жизнь длинная.

Чтобы быть точным - желающих выйти за меня замуж оказалось ровно восемь. Две медсестры, врачиха, две писарихи, две продавщицы и бухгалтерша из КЭЧ пожилая дама лет тридцати пяти. Бабы неплохие, добрые, но я выбрал Райку, врачиху из санчасти: яркая блондинка, глаза зеленые, но не как у кошки, а как болотная вода, ноги стройные. Самые красивые ноги в гарнизоне. И вообще хорошо, когда жена медицинский работник. И массаж сделает, и лекарство какое надо даст, если заболел, дома всегда спирт есть. Я тоже хоть куда: брюнет, похож, говорят, на молодого Муссолини, мелочь, но приятно. Рост средний, но фуражку ношу шестьдесят второго размера, когда-нибудь начнет же давать отдачу такая голова. Плохо, что так и не научился играть на гитаре, хотя слух есть.

Знал я Райку больше года, правда, эпизодически, а как иначе: в поход - из похода. Была она уже два раза замужем, но, думаю, я сам не ангел, крепче любить будет - за то, что я ее, такую шалаву, замуж взял, с ребенком. Ребенок где-то у бабушки жил. От Райки всегда так пахло, что я балдел, вспомнив ее запах где-нибудь в Аравийском море, на подходе к Адену, хотя, конечно, понимал - пахнет не Райка, а французские духи, сам привозил ей, покупал на последнюю валюту. А кто еще ей привозил, меня тогда не интересовало, жениться на ней я не собирался, все думал: встречу настоящую любовь, как в песне, а эта так, давалка... Все произошло спонтанно.

Оформились законным браком. Свадьбу отгрохал в кафе-мороженом "Ромашка". Пригласил почти весь полк - тех, кто летает, а кто не летает, сами пришли, не выгонять же. В частном секторе, в Нахаловке, сняли комнату у женатого прапорщика из местных, он был начальником столовой. А жена его была та самая телефонистка Муся, с родинкой на щечке, имевшая ко мне влечение. Прапорщик, когда ездил в отпуск, ее из Молдавии привез. Муся обучила прапорщика гнать самогон из сахара, и они у себя на кухне развернули целое производство. Я тоже принял посильное участие. От меня требовалось молчать о нарушении государственной монополии и иногда чем-нибудь помочь: поставить бражку, налить в кастрюльку, поднести тазик - по мелочам.

И первые четыре месяца своей семейной жизни я прожил как в раю, хотя уже вовсю бушевала инфляция, стали задерживать денежное довольствие. Из магазинов исчезла даже кабачковая икра. По телевизору - черт знает что, оказывается, все не так было, как должно быть, а не только с посещением публичных домов за границей.

Но я всех этих катаклизмов не замечал. А стал замечать за собой другое: мне стало неинтересно общаться с товарищами по оружию, надоели все. Эти бесконечные разборы полетов... После службы бежал домой. На службу брал с собой кроме кейса авоську и матерчатую сумку. Покупал по дороге что попадется: яблоки, апельсины, а если повезет - бананы. Бананы Райка обожала. Даже за цыплятами в очереди стоял, по рубль семьдесят пять. Если цыплята кончались очередь не занимайте! - лез без очереди, орал: "Я летчик! Мне некогда стоять, я охраняю ваш мирный труд, пошли вы..." И если все-таки удавалось добыть пару дохлых курят, бывал счастлив. Принесу, кормилец. Райка с порога: мой руки! Медицинский работник. Говорю: они у меня и так чистые, от природы. Но помою. Райка зажарит цыплят, выпьем прапорщиковой самогонки, заработанной честным трудом. Иногда, каюсь, я у него и втихую отливал, незаметно, - а пусть не нарушает монополию. И налог не платит.

Что интересно: я иногда даже о сексе забывал думать. Теперь передо мной, где бы я ни был, в полете или на земле - какой-нибудь разбор полетов, были одни только Райкины глаза - они сияли, когда она смотрела на меня. Иногда ничего не хотелось, хотелось только целовать глаза. А я раньше думал, что главное у женщин ноги. Но может быть, я правильно думал. Потому что, если ноги красивые, глаза их обладательницы об этом знают и - сияют. А если у женщины грустные глаза, значит, у нее что-то с ногами.

Четыре месяца мы жили с Райкой душа в душу. Хотя отдельные размолвки были, отдельные разногласия. Я стал спокойный и солидный. Уверенность, что вот-вот дадут майора, крепла. Я больше не задавал начальству глупых вопросов, а наоборот - поступил в вечерний университет марксизма-ленинизма, несмотря на инфляцию. Когда все хорошо в личной жизни, и на остальную жизнь смотришь добрыми глазами. По ночам, если Райка дежурила в санчасти, конспектировал первоисточники...

И тут опять команда: перегнать самолеты на авианосец, опять поход, месяца на три. Куда? Зачем? Когда все разваливается. Прошел слух, что на этот раз не в Африку, а в какую-то развитую страну, холодная война кончилась. Дадут настоящую валюту... Но мне никуда не хотелось! Черт возьми, на дворе золотая осень. Перед нашим с Райкой окном зацвели георгины. Купил новый мотоцикл. Но что делать. А главное, майора так и не дают, хотя все сроки вышли. Думаю: если за время похода не дадут, уволюсь, к чертовой матери, и пойду в фермеры. Офицерам обещают землю дать. Уедем с Райкой куда-нибудь, где земли тучные и климат теплый. Не пропаду. Построим себе домик...

Погрузились на авианосец, обжились в каютах. Как все порядочные люди, первым делом поставил на тумбочке Райкин портрет - в деревянной рамке. На фотографии Райка как артистка, но не как раньше делали фотографии артисток вдохновенное лицо и прическа, - а в полный рост, в купальнике, чтобы никакой загадки. Трое суток назад простились, через четыре часа отплываем. Корабли сопровождения строятся в походный ордер. В толпе товарищей стою на взлетной палубе, вглядываюсь в берег. Берег далеко... Поселка почти не видно в утренней туманной дымке. Щупаю в кармане кителя, не дай бог потерял список вещей, которые необходимо купить в заграничных портах: белье, обувь, джинсы... Ну и конечно, французские духи, "Шанель

No 5", смотри, чтобы не подсунули поддельные...

Черт меня, наверно, дернул вспомнить про духи - так вдруг захотелось еще раз перед отплытием увидеть Райку. Заглянуть в глаза... А заодно уточнить, как настоящие французские духи отличить от ненастоящих. Но с корабля уже никого не отпускали. Весь личный состав авианосца и приданные авиасилы, штурмовики и вертолеты, на борту. Корабль готов к походу.

Но на берегу еще оставался адмирал со свитой, и за ними вот-вот должен был отойти от авианосца командирский катер.

Я немного подумал. Старший на катере, мичман Тихонов, - мой кунак... За литр водки перевезет с корабля или на корабль хоть взрывчатку, хоть героин. А лишнего пассажира, офицера, свозить туда-сюда ему ничего не стоит. Катер поместительный, спрятаться есть где. Если обнаружат, могут пришить и дезертирство... Но была не была! Когда принял решение, главное не думать о возможных последствиях. Главное - Райка.

Мичман Тихонов согласился - за два литра. Что тут делать, где я их возьму? Но пообещал, и он спрятал меня в рубке, возле рулевого. Рулевому сказал: капитан - из Особого отдела... Обратно на авианосец катер вернется через час, с адмиралом и свитой. Думаю: успею! Восемь часов утра. Райка сегодня дома. На пристань махать платочками вслед уходящим кораблям начнут сходиться еще не скоро. Проскочу, никто из знакомых меня и не заметит. Главное, думаю, как обрадуется Райка, или - не обрадуется... Может, ее дома нет. И такие мысли были, я не мальчик. Посмотрим, думаю.

От пристани до нашего "курятника" в Нахаловке, где мы у прапорщика и Муси комнату снимали, минут десять, если бегом. Я и побежал, в горку, кривыми переулками, мимо лепившихся там и сям почерневших от дождей дощатых домишек и бараков. Бегу и думаю: как мы с Райкой бедно живем, будто я не летчик военно-морской авиации, а какой-то бич. Видели бы этот пейзаж американцы с фрегата "Сайдс" - со стыда сгореть можно. Авианосцы строим... Голова в шляпке, а задница в тряпке. Вон и наше бунгало под черной рубероидной крышей, удобства во дворе. Но все это временные трудности, все молодые семьи так живут, кто где. Вот получу майора - дадут квартиру в блочном доме. В блочных девятиэтажках начиная с майора дают, чтобы человек имел стимул в служебном рвении.

Вбегаю во двор, тихо прикрываю за собой калитку. Оглядываюсь, как вор, по сторонам. Смотрю: Райка в халатике идет из гальюна, задумчивая... Увидела меня и от неожиданности остановилась. Обрадовалась или испугалась, не пойму. По-моему, обрадовалась. Бегу к ней, сжимаю в объятиях. И вдруг "Шанель" так и ударила в нос! С чего это она так надушилась в восемь часов утра? "Рая, кричу, - я с корабля сбежал, через два часа отходим, если опоздаю - мне трибунал или строгий выговор в личном деле, а у меня их и так хватает. В моем распоряжении десять минут. Давай - по-быстрому..." Тащу ее в дом, а она ни с места. Отстранила мои руки. "Ты что, совсем? - покрутила пальцем у виска. - Я что тебе, механическое пианино? Мне сегодня нельзя..." - "Как нельзя? говорю. - Я бежал..." - "Дурак ты, что ли, Валера, - пожимает плечами. - Зря бежал. - И смеется. - Беги обратно, а то тебя и правда уволят из авиации. Что тогда будем делать?"

И главное, с такой досадой все это говорит! Я оглянулся на дом. Ну, все понятно! А я-то думаю, что это от нее несет "Шанелью", когда я уже трое суток дома не ночевал. Бросился в дом. Проскочил веранду, коридорчик. Распахнул дверь в нашу комнату...

И увидел на смятой, растерзанной постели - голого прапорщика, нашего хозяина. Все так просто... Я остановился на пороге. Никогда не думал, что какой-то прапорщик в голом виде произведет на меня такое сильное впечатление. Он мирно спал, раскинув руки и ноги. А Муся, надо полагать, сегодня на дежурстве.

Я вышел во двор. Не убивать же - товарища по оружию. Райка так и продолжала стоять на вымощенной красным кирпичом дорожке между домом и гальюном. "Ну что, проверил?" - криво усмехнулась. "Проверил, - говорю, - и понял, что ты сволочь. Что же ты наделала? Я к тебе за эти четыре месяца привык, как к человеку. - Потом закричал: - Я тебя убью! Убью! Дешевка! Сука!.."

Еще что-то кричал, не помню. Она стояла как мертвая, никак не реагировала. Только словно постарела на десять лет. Углы губ опали. Селяви, Валера... Я ударил ее и ушел. От калитки оглянулся - она даже не смотрела в мою сторону, вытирала ладонью кровь с разбитых губ.

До пристани бежал, как в бреду. Тем же катером успел вернуться на корабль, никто меня в мое отсутствие не хватился. И когда уже повалился на койку в своей каюте, кажется, заплакал. Потом сдавило сердце, не мог вздохнуть полной грудью. Зозуля говорил, что такое бывает при инфаркте. Сердце ворочалось внутри, как камень в ржавой банке, думаю: как же я теперь летать буду? Комиссуют... И куда я пойду - ни кола, ни двора. С инфарктом нигде не возьмут, даже шофером самосвала. Из-за какой-то бляди. Мало, что ли, их у меня было?

Потом уснул.

А когда проснулся, уже снялись с якоря, авианосец шел малым ходом, узла два-три, лавируя между мелкими плоскими островками в бухте, и берег из иллюминатора едва виднелся, словно в тумане. Или это у меня в глазах стоял туман. Я сделал вдох - выдох. Все нормально. Сердце функционировало. Потряс головой - голова тоже работала. Достал из чемодана бутылку армянского коньяка, Райка где-то раздобыла по блату. Теперь ясно, где... Но не выливать же. Думаю: надо выпить, как-никак адюльтер, не каждый день бывает. Сниму стресс и буду думать о чем-нибудь приятном, например, о том, что майора мне все-таки дадут, в строевой части шепнули по секрету. Так хотел обрадовать Райку. Но теперь это не имело никакого значения. Хорошо, что я никого не убил, ни ее, ни прапорщика. Куковать потом на нарах... И хорошо, что я знаю неприглядную, но правду. А то плавал бы и думал, что на берегу меня очень ждут.

Но моя беда в том, что в голове у меня всегда одновременно как минимум две мысли, главная и второстепенная, не считая прочих мелких. И бывает, второстепенная выходит на первый план, как ты ни стараешься держать ее на периферии или совсем прогнать. Я выпил бутылку коньяка, думая о том, на кого меня эта стерва променяла: я летчик, можно сказать - майор, а этот бледный как спирохета, чахоточный прапорщик - зав. столовой, самогонщик... Что она в нем нашла?

Но что-то, видно, нашла. Чего не нашла во мне.

Эта второстепенная мысль вскоре полностью овладела моим сознанием, ни о чем другом я уже не мог думать. И передо мной, как на экране компьютера, вдруг высветились Райкины слова, сказанные однажды, когда мы с ней в постели забавлялись. Сначала я сказал ей, что, если она мне когда-нибудь изменит, я ее убью. Задушу, как Отелло. Или зарежу, как этот, в школе проходили... "Алеко", - подсказала Райка. И засмеялась: "Ой, не могу! Какой же ты девственный идиот. Он меня зарежет... - Потом сказала почти серьезно: - Ничего ты меня, Валера, не убьешь. Это ты только сверху такой бравый, а сердце у тебя мягкое, как валенок. И вообще, как бы тебе это сказать, чтобы ты не обиделся..."

Она лежала на боку, подперев голову ладонью, в черной короткой комбинации, которую я больше всего любил из всех ее нарядов, устало смотрела на меня, или не на меня, а вглубь себя, в свои два неудачных замужества, в свои прошлые романы, сравнивая, что ли, или раздумывая: сказать - не сказать? Она сказала: "В общем, Валера, ты не плейбой... Ты в любви теоретик, я давно это поняла, как школьник. Неужели тебя никто никогда не обучал - какая-нибудь пожилая дама? Или сходил бы пару раз в бордель за границей, как люди ходят. На это не надо спрашивать разрешения. А ты так и не решился. Я понимаю, не надо мне тебе все это говорить, но... Это тебе, Валера, за то, что ты меня взял такую, с ребеночком... Ты не очень обиделся?"

Черт, неужели я ей это говорил - про ребеночка? Убей, не помню. Чего иногда не наговоришь без всякой задней мысли, лучшему другу скажешь, что он безмозглый идиот, а потом два дня страдаешь от угрызений. И зря страдаешь. Потому как не исключено, что друг твой точно такого же мнения о тебе, ты нанес превентивный удар в целях самообороны. И вообще это не всегда верно: что у трезвого на уме, то у пьяного на языке. Бывает, ничего такого на уме и нет. Просто пьяный острее переживает несовершенство человечества. Ну, ляпнул и ляпнул, не больше того. Важна суть: мне четыре месяца, кроме нее, никто не был нужен. Хотя варианты были, та же Муся, когда мы с ней оставались тет-а-тет. Я же не поддавался? Не поддавался. Говорю: нет, я так не могу, как я потом в глаза жене смотреть буду, я не артист. Может - когда-нибудь потом, когда в семейной жизни заматерею... Но дело не в этом. Не в этом дело! Как же так? Какой-то несчастный прапорщик с пошлыми бакенбардами...

А я-то думал - лучше меня никого нет.

Но с другой стороны, может, я и правильно думал. А на всех не угодишь.

2

Я родился в С., небольшом городке на берегу мелководного залива Черного моря, в интеллигентной семье. У нас есть порт, где швартуются всякие рыболовные фелюги, плоскодонный флот, но большие корабли не заходят - слишком мелко. Большие корабли в детстве я видел только на горизонте. Какой-нибудь сияющий огнями лайнер из Одессы, как призрак, бесшумно проплывал ночью в сторону Севастополя и Ялты, с него не доносилась до наших домишек, утопавших по крыши в подсолнухах и кукурузе, даже музыка, а после шторма выбрасывало на пологий берег всякую дрянь, использованную путешествовавшими по профсоюзным путевкам туристами. Я мечтал выловить в воде бутылку из-под ямайского рома с запечатанной внутри запиской. Но бутылки попадались только пустые и отечественного производства - "Столичная", "Пшеничная", портвейн "Три семерки", "Червонэ мицнэ", "Билэ мицнэ"...

Однажды я принес с берега домой - не буду уточнять, что принес, хотел перед зеркалом примерить, пока никого нет дома. И забыл запереть дверь. Как тут в комнату неожиданно вошла мама, увидела меня - перед зеркалом - и от ужаса опустилась на табуретку. А потом вскочила и принялась кричать: "Идиот! Подонок! Ты же из интеллигентной семьи! Ты из интеллигентной семьи! Немедленно выбрось эту гадость!" У мамы было высшее образование, и она заведовала в С. одной из двух библиотек. Кроме библиотек в городке был Дом культуры, где по вечерам крутили кино, три средние школы и консервный завод. Считалось, что в нашем городе делают самую лучшую в мире кабачковую икру. А мой отец жил в Москве, работал в засекреченном НИИ, и потому, наверное, мы никогда не получали от него писем. Почему мы с мамой живем в С., если отец живет в столице, я долгое время не мог понять, или - почему отец не живет тут с нами. Мама объясняла уклончиво: а где ему тут работать, он кандидат наук.

Когда я подрос, мне все, конечно, объяснили наши соседи и другие знакомые, но я все равно еще долго представлял себе, как приеду в Москву и отец поведет меня на Выставку достижений народного хозяйства, где фонтаны. У нас дома не было фотографии отца. Не было даже точно известно, живет ли он в Москве. Мать иногда говорила, что он, возможно, живет в Херсоне... "Так в Херсоне или в Москве? - спрашивал я. - Херсон и Москва - это же две большие разницы".

Но хоть я и мечтал о больших городах и дальних странах, мне и в нашем райцентре жилось неплохо. У нас только зимой холодно и грязь по колено бывало, так затянет в грязюку резиновый сапог, что сначала приходится вытаскивать из сапога ногу, а потом уже двумя руками выдергивать сам сапог. Зато летом я прямо из окна веранды срывал килограммовую кисть винограда, это был мой завтрак, и бежал на берег моря, где меня уже ждали товарищи. Целый день купались, ловили рыбу, играли в пиратов и индейцев. Или просто слонялись стаей в окрестностях городка, где росло великое множество арбузов, дынь, помидоров, яблок и груш в садах, абрикосов, персиков. Надо было только не попадаться в руки злым, как собаки, частникам. А когда это время от времени случалось и я приходил домой в разодранной рубахе и с побитой мордой, мать опять кричала: "Ты из интеллигентной семьи! Ты из интеллигентной семьи! Лучше бы посидел дома и что-нибудь почитал!" - "В гробу я видел твою интеллигенцию! - кричал я. - Ты получаешь восемьдесят рублей!" Чуть что, мне сразу в нос мое происхождение.

И к концу школы эта моя интеллигентность так мне осточертела, что сразу же на другой день после выпускного вечера я пошел в военкомат и подал заявление в военно-морское училище. Думаю: посмотрю мир. Но в военно-морское мест не было, была разнарядка - в летное. Пошел в летное. Думаю: это судьба. К тому же будет в нашей авиации хоть один летчик - из интеллигентной семьи, а то все из рабочих и крестьян. Мать плакала, она хотела, чтобы я поступил в пединститут в Херсоне, на исторический, потом вернулся в С. и стал бы со временем директором школы. Что ж ей, если я стану военным, так и стареть одной? Мне было ее жаль, но что делать. Меня не устраивала перспектива прожить всю жизнь на одном месте, среди тех же людей, с которыми ходил в школу, состариться вместе с ними, и нечего будет вспомнить, словно и не жил.

Когда взлетаешь над Индийским океаном ночью, теряешь ориентировку: сверху звезды, внизу звезды, отраженные в воде. Где верх, где низ... Летишь как во сне, не знаешь, на каком ты свете, может быть - уже на том. Но это какие-то мгновенья. Потом летишь нормально, смотришь на приборы и думаешь о выполнении поставленной перед тобой задачи. Главное, не думать ни о чем другом.

Но в тот раз я взлетел не ночью, а перед самым восходом солнца, в 4.10 по местному времени. Я увидел солнце - раскаленный красный шар, встающий из воды, - уже через тридцать секунд полета. Картина не менее фантастическая, чем ночью: впечатление, что летишь не над Землей, а над какой-то другой планетой, залитой водой, над горизонтом встает чужое солнце, а горючего у тебя всего на сорок минут, чтобы успеть вернуться.

Я сделал круг над авианосцем, а если быть точным - над авианесущим противолодочным крейсером "Малая земля", бортовой номер 18, и в мыслях не имея, что вижу его ходовые огни в последний раз, и взял курс на запад. Внизу все покрывала пелена ночи, быстро уступавшая рассвету.

Задача передо мной была - поискать сверху группу быстроходных катеров или яхт, черт их знает. Ночью получили радиограмму с танкера, идущего к нам с горючим для заправки, что какие-то малые суда без опознавательных знаков пытались остановить корабль, даже открывали огонь из пулеметов и автоматов. На ночь пираты отошли от танкера, чтобы не столкнуться в темноте, и мне приказано было их отыскать с наступлением рассвета и припугнуть бандитов всеми имеющимися в моем распоряжении средствами. Только припугнуть, во избежание международных осложнений, хотя ракеты и все остальное мне подвесили, чтобы выглядел я внушительно и солидно. Что делается, опять пираты, как триста лет назад, берут на абордаж, людей и судно топят. Их надо на реях вешать, а мы отменяем смертную казнь. Вот идиоты. Всю историю человечества смертная казнь была, а теперь не будет? Так мы же друг друга перережем. Я бы сам этого прапорщика... Вот если бы я его убил или, допустим, кого-нибудь ограбил в особо крупных размерах, тогда бы я горой стоял за отмену смертной казни, я прагматик.

Я летел над океаном, и у меня очень болела голова. Вечером, когда уже собрался спать, пришел Зозуля, с медицинским... Где-то он раздобыл "Боржоми" из холодильника, он добытчик, лечит иглоукалыванием от остеохондроза и импотенции комсостав по китайской книжке с картинками. Там все нарисовано, где надо уколоть, чтобы стояло. А чтобы "Боржоми" не успела нагреться в тридцатипятиградусной жаре, пили быстро. Обычно запиваем ржавой водой из-под крана, и ту включают на десять минут, чтобы побриться. Я же не знал, что полечу утром.

Но когда Зозуля ушел и я уже просто так сидел, в одних трусах, думая о своей жизни, ко мне без стука ввалился московский журналист, толстый патлатый парень в шортах. Столичная штучка. Не бреется, но и бороду не отпускает, в ухе серьга, вид наглый. Чем столичнее, тем циничнее. И тоже с медицинским, где-то достал, и банкой сайры. Он освещает в печати наш поход, собирает фольклор, и я иногда рассказывал ему всякие случаи из жизни летчиков, конфиденциально, а то он уедет, а мне здесь жить. Он пришел, чтобы я ему еще что-нибудь рассказал. Ну и, когда закусили сайрой, я рассказал, как четыре года назад я катапультировался примерно в этих широтах, где мы сейчас плывем. Только, говорю, - конфиденциально, меня убьют, у нас же всё военная тайна.

У меня тогда отказали сразу два мотора, и я стал падать. Как падает в воду камень. До авианосца километров триста. Доложил на корабль: горю, слева и справа, на всякий случай мои координаты, прощайте, товарищи, покидать самолет не буду, нет смысла. Все равно акулы сожрут или умру на спасательном плоту от жажды. Но руководитель полетов приказал немедленно покинуть машину. Немедленно! Мы тебя найдем вертолетами, дурак... Что делать? Не дадут умереть геройски. Ну я и покинул. В мгновение ока оказался между небом и водой. Парашют раскрылся. Парю как ангел и вижу сверху, как мой ЯК с военно-морским флагом на фюзеляже, опустив нос, уходит от меня под острым углом в воду. Самолет семнадцать миллионов стоит... Взметнулся бесшумный фонтан брызг. И остался я один на один с океаном. А мне как раз должны были дать майора.

Но приводнился удачно. Спасательный плот при ударе о воду автоматически надулся (а мог бы и не надуться, бывает). Я забрался на него и первым делом проверил содержание "НЗ". Там оказались галеты, шоколад, минеральная вода "Липецкая", очень полезная для организма, и примерно граммов триста спирта для растирки и согревания, если упадешь в Охотское море, и для снятия стресса, если окажешься в воде южнее, в тропиках. Я снял стресс, попил водички. Стало все по фигу. Сижу, болтаю в воде ногами. Про акул совсем забыл. И тут они на меня полезли со всех сторон. Подныривают под плот, острые плавники совсем рядом. Морды отвратительные. Но на случай нападения акул на плоту есть длинный нож-мачете, чтобы отбиваться. Я и отбивался, подобрав ноги под себя. Вода вокруг плота стала красной от крови, это привлекало все новых и новых тварей. Два часа махал мачете - кыш, суки! - и время от времени пускал вверх сигнальные ракеты, пока меня поисковые вертолеты не нашли. Успели. Когда уже поднимался по веревочной лестнице на вертолет, который снизился, одна акула выпрыгнула на два метра из воды и цапнула меня за пятку, шрам до сих пор остался.

Я показал корреспонденту шрам, но не на пятке, а чуть выше, меня в детстве соседская собака укусила. А акул я, слава богу, видел только с борта корабля, как они резвятся. А что дальше было, спрашивает корреспондент. "Что дальше? говорю. - А ничего, комиссия из Москвы пришла к заключению, что я рано покинул самолет, не боролся за спасение, а что меня акулы чуть не съели - это всем до одного места. Рано - не рано... Что тут можно доказать? Самолет лежит на глубине пять тысяч метров, и я бы мог сейчас в нем сидеть. В полете все решают мгновения. В результате так и хожу в капитанах, мои однокашники по училищу уже командуют полками".

Мы допили, что корреспондент принес. Он встал, придерживаясь за стен-ку, и говорит: "Ничего, Валера, мы восстановим справедливость. Я напишу про твой случай, тебе не то что майора, тебе орден Ленина дадут. Сейчас совсем другое время". - "Сейчас, - говорю, - орден Ленина уже не дают, орден Ленина можно купить в комиссионном". - "Ничего, - говорит он, - все равно что-нибудь дадут, я хорошо напишу. Орден Андрея Первозванного тебя устроит?"

И ушел. Было уже десять часов. Я стал думать, кто такой Андрей Первозванный. По корабельной трансляции передали: проверить светомаскировку! Ночью авианосец и корабли сопровождения идут с задраенными иллюминаторами, как призраки, горят только ходовые огни. Потом передали: средствам ПВО готовность номер один, носовому котельному отделению готовность номер два. Все как всегда. Про дежурные авиасилы ни слова, а я и дежурной силой не был в ту ночь. Все спокойно. Можно, думаю, ложиться спать.

И тут меня как током ударило! Что же я наделал, идиот? Произошло то, чего я всегда боялся: поведал малознакомому человеку - журналисту! - как я катапультировался, как болтался на спасательном плоту, как меня обвинили в халатности... Но я никогда не катапультировался, только на тренажере! Меня никто не обвинял. А майора не присваивают непонятно почему. Я время от времени рассказывал эту историю бабам, во Владивостоке или еще где, где меня никто не знает, для придания себе дополнительного обаяния. Иногда даже намекаю, что я не просто летчик, начавший седеть капитан, а летчик-испытатель, Герой Советского Союза. А золотую звезду не ношу из скромности и соображений секретности. Иногда и сам верю в то, что говорю, вхожу в образ. Во Владивостоке, в ресторане "Океан", когда больше не давали водки, кричал: "Я катапультировался над Индийским океаном!" Все равно не дали. И теперь этот щелкопер, прежде чем написать в газету, конечно, спросит у командира полка или замполита, почему капитану Кравцову задерживают майора, если он такой герой. Меня вызовут и спросят: в чем дело, капитан, почему вы вводите в заблуждение средства массовой информации? И что я отвечу - что мне нравится свобода слова? Я погиб... Мало мне драмы в личной жизни, так теперь вообще хоть на авианосец не возвращайся. Буду лететь и лететь, пока не кончится керосин.

Причем, что характерно, я не люблю врать, зачем мне. Хотя, возможно, не всегда обдумываю то, что говорю, чтобы не терять время. Если долго думать, что сказать, можно вообще ничего не сказать, вполне насладившись одной голой мыслью. В то время как мысль, высказанная даже спонтанно, автоматически становится общественным достоянием.

С такими смешанными мыслями я продолжал полет, изредка рассеянно поглядывая вниз на уже сверкавшую всеми красками тропического утра гладь океана. Превалировала мысль: погиб, погиб... Возможно, уже сейчас корреспондент разговаривает с кем-то из начальства. Не надо было с ним пить, хоть и медицинский. Нельзя мне возвращаться.

Я понимал, что такое состояние и есть то, что называют сужением сознания, это чревато суицидом, и надо срочно думать о чем-нибудь другом, например, о том, что все еще можно поправить, пусть смеются, начать новую жизнь. И личную, и общественную. На Райке свет клином не сошелся. Жениться на женщине, близкой тебе духовно, а не на первой попавшейся с красивыми ногами. В этом главная твоя ошибка: главное в женщине не ноги и не глаза, как считал раньше. Главное, Валера, - душа. А к "девушкам" с красивыми ногами всегда сходить можно. Все еще поправимо, все ерунда. Господи, за что же она меня так... Пора поворачивать, горючее на пределе.

Но я летел и летел по прямой на высоте пятьсот метров, все дальше и дальше удаляясь от авианосца. Никаких признаков пиратов я не обнаружил. Да и откуда им было взяться тут - ни островов, где можно укрыться, ни узких проливов, удобных для морского разбоя. Пейзаж подо мной - как после потопа, одна вода. И нашего танкера нигде не видно. Что за черт? Или я лечу не в ту сторону? Сверился с бортовым компьютером - нет, все правильно, в ту. Но что-то вдруг сделалось с глазами, я плохо различал приборы перед собой. В ушах звон. Когда так в голове звенит, пиши пропало, летчика отстраняют от полетов - это тебе не такси или самосвал. Может, у корреспондента спирт был не медицинский, кто знает, где он его достал. Как же я назад лететь буду - с острым алкогольным отравлением? Надо на всякий случай набрать побольше высоты, пока совсем не отключился.

Я заложил вираж...

Но было слишком поздно. Стрелка указателя горючего упала до нуля. Меня тряхнуло, словно в самолет попал "стингер". Перед глазами вспыхнул красный огонь. Вот так оно и бывает, когда самолет внезапно исчезает с экранов радаров. Потом ищут "черный ящик" - может, пилот успел что-нибудь сказать на память любимой жене. Мне ничего никому не хотелось говорить. Было так скверно... Но еще продолжал набирать и набирать высоту, словно от этого что-то зависело. Выходит, я угадал свою судьбу: теперь меня действительно съедят акулы и никто не скажет, что я врал. Даже испытал некоторое облегчение от этой мысли. Скажут: это инфаркт. Инфаркт над Индийским океаном - тоже красиво. Но неужели это все? Конец котенку? А я ведь всегда так чувствовал свое избранничество.

И положил ладонь на рычаг катапульты.

Я исчез с экранов радаров авианосца через полминуты, в течение которой успел подумать: майора так и не дали, суки... Прости меня, Господи, за материалистический образ мыслей, я военный летчик, изучал, в основном, матчасть. Прости и помоги, чем можешь, у меня не так уж много грехов. Да и что это за грехи: хотел убить жену, но не убил же, а только дал по морде. Правда, может, она и не виновата, прапорщик просто так, по-соседски зашел утречком поговорить, а потом прилег... Что мне оставалось делать? С кем не бывает, когда изменяет женщина. А в публичном доме я ни разу не был, поползновения не в счет. А как - без поползновений? Главное, им противостоять, противостоял как мог. Пособи, Господи, кроме Тебя, мне некому помочь. Я ничего не вижу, не могу вздохнуть. В таком состоянии я не смогу даже взобраться на спасательный плот. И вообще, катапультироваться - смертельный номер. Я катапультировался только на учебном тренажере. Неужели я сейчас это сделаю - над океаном?

Меня выбросило из кабины, как из пушки. Почувствовал, как до неимоверных размеров расширилось сердце от сумасшедшего прилива крови. Кажется, потерял сознание, и сколько это длилось, не помню.

А когда очнулся, уже паря, увидел: мой ЯК-38 с вертикальным взлетом и посадкой уходил из-под меня вниз - медленно, полого и бесшумно, один в бескрайнем небе. Мне стало его жаль. А я, как ни в чем не бывало, дыша полной грудью и с удивлением оглядываясь по сторонам, висел под куполом парашюта над синим-синим, сверкающим в лучах солнца океаном. Мне было совсем не страшно. Я только не мог оторвать взгляд от моего несчастного самолета. Он не виноват, что ему достался такой летчик.

Потом самолет резко накренился, повернувшись ко мне откинутым фонарем кабины, пошел вниз быстрее, быстрее и клюнул носом в воду, взметнув фонтан брызг. Я изо всех сил зажмурился. А когда снова открыл глаза, брызги уже осели и от самолета следа не осталось. Океан сомкнулся над ним. Теперь он медленно погружался в глубину, и я содрогнулся от мысли, что в его кабине, пристегнутый ремнями, мог бы сейчас сидеть я с выпученными глазами и, вертя во все стороны головой, наблюдать экзотическую фауну - спрутов-осьминогов, например. А они бы, спруты, с не меньшим интересом, шевеля щупальцами возле самого моего носа, разглядывали бы меня. Но возможно, мне еще предстояло полюбоваться на разных гадов, которых в этих широтах великое множество. Главное теперь - удачно приводниться, чтобы не угодить сразу в пасть акулы, высунувшей морду из воды. Они же только и ждут хорошего человека.

Но до воды еще оставалось километра два, я висел в пустом пространстве. Смотреть мне было абсолютно не на что, и я смотрел себе под ноги. И вдруг с ужасом обнаружил, что обе мои ступни сломаны и неестественным образом свисают вниз под прямым углом! Но странно, никакой боли я не чувствовал. Попробовал пошевелить пальцами - пальцы шевелились! Что за черт? И страшно обрадовался, когда наконец понял: ноги мои в полном порядке. Просто при катапультировании с меня слетели сандалии, а носки сползли и теперь болтались. Подрыгав энергично ногами, я скинул носки в океан, чтобы видеть свои ноги целыми и невредимыми. Я смотрел на них, шевелил пальцами, как младенец в люльке, и ликовал - теперь не пропаду, я хорошо плаваю, заберусь на плот и буду ждать помощи. От авианосца меня отделяло примерно сто морских миль, но с него, надо думать, уже взлетели на поиск вертолеты. Хорошо, что я падаю в теплый океан неподалеку от экватора, а не в Охотское или Баренцево море. С океаном мне повезло, посмотрим, как со всем остальным будет, думал я и продолжал снижаться. Все-таки акул я несколько побаивался.

И вот, когда до поверхности воды оставалось метров триста, поведя носом по сторонам, я вдруг явственно ощутил сначала едва уловимый, а потом все сильнее и сильнее - аромат каких-то чрезвычайно пахучих цветов. Откуда, думаю, почудилось или что-то с головой после катапультирования. Но запах был такой густой и сильный, как в Сочи, где я однажды отдыхал в санатории ВВС. Но где Сочи, а где сейчас я.

Потом услышал отдаленную музыку, в танцевальных ритмах - эй, мамбо, с преобладанием ударных инструментов. Или это мне в мозг толчками ударяла кровь? Видно, я все-таки головой за что-то зацепился при катапультировании или - при рождении.

Дергая за стропы, маневрируя в воздухе и ища глазами, откуда музыка и аромат, я развернулся корпусом на сто восемьдесят градусов, надеясь увидеть что угодно - большой круизный теплоход, с бассейнами на верхней палубе, ресторанами люкс, с шикарной публикой в ресторанах и бассейнах, может же человеку хоть раз в жизни повезти, но увидел вместо теплохода в трехстах метрах под собой - небольшой остров, что в моем положении тоже было неплохо. Посреди острова возвышалась правильной формы конусообразная гора, до самой вершины покрытая изумрудной зеленью.

Думаю: неправдоподобно... Но с другой стороны, а что, что я еще мог увидеть - в открытом океане, с похмелья, с растерзанной душой болтаясь на парашюте между небом и водой? Остров так остров, что тут такого. Может, он мне всю жизнь снился, покрытый изумрудной зеленью... Жить в хижине из тростника, купаться в море, ловить рыбу. Никакой субординации, никакой общественной жизни, одна личная. И вот теперь, благодаря Провидению, представился удобный случай. Интересно, обитаемый или необитаемый остров? Лучше, конечно, чтобы на нем какая-никакая цивилизация все-таки была, развиты торговля и ремесла. А то что же я буду делать на необитаемом с одним пистолетом, зажигалкой и пачкой сигарет? Зажигалка у меня импортная, с голой девушкой, но все равно газ кончится, и как я буду разводить огонь? И вообще, если ловить рыбу, лучше все-таки кому-то принести улов, чтобы было кому почистить, а потом зажарить.

Ну и, само собой, думаю, мне бы сейчас не помешало выпить, чтобы после всего, произошедшего со мной, смотреть на жизнь проще - не пристальным, а слегка рассеянным, скользящим взглядом: все фигня...

Сверху остров казался безлюдным, заросший до самых берегов густой растительностью. Только у самой воды простиралась довольно широкая полоска пляжа, но и на пляже не было ни души. Это ничего, был еще очень ранний час, и солнце, пока я летал, поднялось над горизонтом совсем невысоко. Над пейзажем, в который я медленно опускался на парашюте, говоря образно, - еще витали тени. Тени от горы, возвышавшейся в центре острова. Я изо всех сил вглядывался и вглядывался, куда это я опускаюсь: ни населенных пунктов, ни отдельных строений. Ни паруса, ни джонки у берегов. Остров представлял собой классическую часть суши, окруженную со всех сторон водным пространством, гористая местность переходила местами в долины и небольшие плато, удобные для земледелия и выпаса скота. Скота я тоже не заметил. С вершины горы, едва заметные в густой зелени, стекали извилистые ручьи, хотя никакого снежного покрова на горе не наблюдалось, что было странно, но хорошо. В горных ручьях пресная вода, очень чистая, возможно, даже водится форель. Но вот что меня порадовало больше всего, так это прекрасный пляж, обрамлявший остров, надо думать, по всему округлому периметру. Чудесный белый песок! Мне нравятся и галечные пляжи, как в Крыму, но как бы я ходил по гальке, иногда довольно крупной, без утерянных при катапультировании сандалий...

Я глянул на часы, чтобы точно зафиксировать момент приземления. Ведь когда меня найдут вертолеты с авианосца, мой случай с десантированием на иностранный остров будет проверять добрый десяток комиссий, выясняя, не рано ли я покинул самолет, не завербовали ли меня в английскую разведку и так далее - здесь, по-моему, зона Британского содружества наций. Но мои ручные часы остановились. И почему-то этот незначительный по сути факт был мне неприятен, вызвав в душе смутную тревогу. Но все-таки, подумал я, Бог есть, и чем-то я ему нравлюсь, не знаю чем. Или, вопреки расхожему мнению, Он не все обо мне знает. Но это уже Его проблемы.

Спасибо, Господи, за то, что Ты опускаешь меня не в воду, кишащую акулами, а на этот уютный островок, пусть даже необитаемый, меня скоро найдут, готов был воскликнуть я, приближаясь к земле и уже согнув ноги в коленях, чтобы спружинить при ударе. Ты услышал меня, хоть я и далек от совершенства - летчик не первого класса в мои годы, ярко выраженная алкогольная зависимость... В церкви ни разу не был и не люблю попов, предпочитаю общаться с Тобой без посредников. Ты это знаешь. Я готов начать новую жизнь, исправить все свои ошибки и больше их не повторять.

Но неужели Ты так жесток, Господи, воскликнул я, увидев, что опускаюсь на песчаный пляж прекрасного острова и ко мне со всех сторон под оглушительный треск барабанов со страшным воем сбегаются голые дикари, размахивая копьями, дубинками, еще черт знает чем, а у меня против всей этой оравы один "Макаров" и пластмассовая зажигалка с голой бабой - не помню, где купил.

Я приземлился на мягкий песок, спружинил, еще раз убедившись, что с ногами все в порядке, а вот с головой, думаю... Может, мне это снится? Но думать было некогда. Если думать, меня сейчас сожрут, предварительно содрав шкуру, зажарят на вертеле. Быстро освободился от парашюта и выхватил из кармана пистолет. "Стой, гады, стрелять буду!" - завопил, потрясая "Макаровым", хотя и понимал, что это наивно. Дикарей было много. Оставалась надежда, что это были не дикари, а просто туземцы, по какой-то причине оставшиеся вне цивилизации. Может, они не едят людей. Но черт их знает. "Стрелять буду!" - орал я, выхватив на всякий случай и зажигалку, думаю - может, они огня боятся.

Но абсолютно голые коричневые люди, тоже вопя что есть мочи и потрясая своим оружием, приближались ко мне, окружая и тесня к воде. Впрочем, когда я пригляделся, я увидел, что туземцев не так уж много, человек пятьдесят, с копьями и палицами. Я даже заметил, что среди них были и туземки, довольно миловидные и хорошего сложения. Туземок от туземцев отличить было нетрудно они были без оружия и кричали просто так, для массовости.

Не отводя взгляда от угрожающей мне толпы, водя из стороны в сторону пистолетом и отступая все дальше и дальше к воде - прибой уже лизал мои обнаженные ступни, - я боковым зрением увидел, что мой спасательный плот тоже приземлился, автоматически наполнился воздухом и лежит на песке метрах в десяти от меня. Я, тоже автоматически, отметил про себя, что на плоту кроме сухого пайка и минеральной воды (если сухой паек не съели на авианосце, когда плот лежал на складе) имеется в наличии несколько сигнальных ракет разного цвета, и если все-таки придется стрелять и кончатся патроны, я, может быть, успею воспользоваться ракетами, которые должны же произвести на первобытных людей с копьями какое-то впечатление.

Туземцы между тем, стуча в барабаны и колотушки, отчаянно крича, приближались, неумолимо беря меня в полукольцо. Но, как мне показалось, наступали уже не так решительно, как вначале, а размахивать дубинками вообще перестали, словно были чем-то озадачены. Видно, я сам по себе, одетый, таки произвел на них впечатление в том плане, что, облаченный в летный комбинезон, в оранжевом спасательном жилете, в круглом шлеме, показался им несъедобным. Потом они вообще остановились, не зная, что им делать, только переглядывались между собой. Это приободрило меня. Думаю: ага, я вам не хрен собачий... Я опять отметил, что туземки - их было не меньше половины в этой воинственной толпе - очень недурны собой, хотя, на мой взгляд, и чересчур загорели или были от рождения шоколадного и светлоорехового цвета.

Я стоял по щиколотки в воде, вскинув пистолет, и ждал, что туземцы предпримут дальше, готовый уложить на месте любого смельчака, который бросится на меня первым. Но таких храбрецов пока не находилось, хотя мужчины-туземцы были рослые и мужественные на вид, с длинными до плеч волосами, перевязанными на уровне лба разноцветными лентами. Лица гладкие, но некоторые - с бородками. И что интересно - никакой татуировки, боевой раскраски или акульих зубов на шее. Из чего я сделал вывод, что передо мной не такие уж и дикари. Судя по всему, туземцы избрали выжидательную тактику. Опасливо поглядывая на пистолет (они знают, что это такое?), они больше не приближались ко мне, разглядывали, как дети, мою одежду, жестикулировали, громко переговариваясь на непонятном мне гортанном наречии. Возможно, это был суахили, но возможно, и нет. В разное время я изучал в школе немецкий, французский и испанский языки, у нас часто менялись учителя - отработают три года и уедут. В летном училище изучал английский, но поскольку сдаваться в плен никому не собирался, в результате не знаю ни одного. Так - ай лав ю, но пасаран, хенде хох, бонжур, мадам.

Но, в конце концов, что же собираются сделать со мной эти папуасы? Похоже, есть меня не будут, но ведь могут посадить в яму с рептилиями или еще каким способом изолировать от общества. Кто тогда меня найдет? Думаю: надо пресечь такие попытки в корне.

Я извлек из кармана пачку "Примы", чиркнул зажигалкой... И, глубоко затянувшись, выпустил в направлении окружавшей меня толпы густую струю дыма. Не знаю, что произвело на туземцев большее впечатление - дым изо рта и из носа или столь быстрое извлечение огня, они же тут добывают огонь трением. Толпа отпрянула, опять приняла угрожающий вид. Я вскользь подумал: если на острове не курят, то что же я буду делать, у меня осталось пять-шесть сигарет. А когда еще меня найдут вертолеты с авианосца?

И тут из толпы, ощетинившейся копьями, вышел среднего роста мускулистый туземец с бородкой и пошел прямо на меня. Правда, копье он держал в вытянутой руке острием вверх, как флаг, и я не понял, был ли это угрожающий жест или, наоборот, жест доброй воли. Упругими шагами туземный воин приближался ко мне с непонятным выражением лица, глаза сверкали - восторгом? ненавистью? - черт его знает...

Я вскинул пистолет над головой и выстрелил в воздух.

И сам испугался, последний раз стрелял не помню когда. В кого летчику стрелять из пистолета? И вот, пригодилось. Выстрел прозвучал вполне убедительным аргументом: туземцы побросали копья и палки и, как подкошенные, упали на колени, воздев руки к небу. Передовой туземец, как я понял - делегат, тоже опустился передо мной на колени, протягивая мне свое копье, как у некоторых народов в таких случаях протягивают пальмовую ветвь. Потом бережно взял в руки мою босую ногу и водрузил ее себе на голову. В толпе вспыхнули аплодисменты. Ну, все понятно... Я даже не очень удивился, потому что с самого начала что-то такое предполагал - ведь они видели, что я спустился к ним с неба. Вот если бы не видели, а просто поймали бы в лесу, тогда все для меня могло бы окончиться плачевно. Я же для них - инопланетянин! Как я сразу не догадался. И надо подумать, что я с этого могу иметь, пока буду находиться на острове.

Я ковырнул пальцем босой ноги мокрый песок - может, золотоносный... Получку не дают летчикам по два-три месяца, чего не было, говорят, со времен основания авиации. Потом, видя такое подобострастное расположение ко мне туземцев, завоеванное, впрочем, не без помощи огнестрельного оружия, я, чтобы закрепить успех и произвести еще большее впечатление, прогулочным спокойным шагом - сигарета в зубах пых-пых - подошел к своему спасательному плоту, валявшемуся на песке, и, отыскав в водонепроницаемом мешочке сигнальную ракету, опять вернулся на прежнее место. Как фокусник на сцене Дома культуры.

Толпа, не зная, чего еще от меня ждать, боязливо взроптала. Туземец с бородкой продолжал стоять на коленях, уткнув лицо в песок. Я подошел к нему вплотную, он, по-видимому, молился какому-то своему богу. Толпа взроптала громче. Туземец поднял на меня глаза, преданные, как у собаки. Я сделал знак, чтобы он поднялся. Всем своим видом, дружелюбной улыбкой, я показал ему, что ему нечего бояться - я сам дрожу... Туземец проворно вскочил на ноги и вытянулся передо мной по стойке "смирно". Я похлопал его покровительственно по плечу, все-таки делегат, обладает среди соплеменников общественным весом, может пригодиться. Кто знает, сколько мне придется сидеть на острове.

Затем, вскинув над головой руку, я выпустил вверх красную ракету. Громкий хлопок, взвившийся со свистом и разорвавшийся в небе огненным букетом сигнальный заряд произвели на толпу ошеломляющее действие. Протягивая ко мне руки, эти бедные люди стали хором скандировать что-то на непонятном языке, который показался мне теперь даже не лишенным выразительности. Мне послышалось даже, что одна туземка, в отличие от остальных кричавших, кричала "но пасаран". Это еще что за пассионария? Что она имеет в виду? Есть такие женщины - могут кого угодно разорвать, темперамент политический. Лишь бы гавкать. И главное, по морде нельзя дать - женщина.

Вдруг туземка, кричавшая по-испански "этот номер не пройдет!" и насторожившая меня, выскочила из толпы и побежала ко мне. Я отпрянул. Это была статная бабища, похожая на какую-то богиню плодородия, - с толстым задом, с распущенными до поясницы рыжими волосами. Топая как слониха своими сильными ногами, не лишенными привлекательности, она приблизилась ко мне. Я ожидал чего угодно. Но она с кокетливой улыбкой потерлась носом о мою щеку и убежала. Вот дура, чего же тогда протестовала? Толпа одобрительно загалдела.

И я понял - этому народу я нравлюсь! А я боялся. Никто не собирается меня убивать или как-то ограничить мою свободу. Если меня не найдут, - меня же ищут в открытом океане, никаких островов на карте в этом месте нет, - я с удовольствием проведу какое-то время здесь, на лоне природы, среди этих своеобразных, все более нравившихся мне людей. Чем громче они скандировали и хлопали в ладоши, тем больше нравились. Буду ловить рыбу... Или наймусь пасти общественное стадо, если на острове водится мелкий рогатый скот - не может не водиться, народ упитанный. А крупный рогатый скот на островах не водится, на островах все мельче, чем на континенте. Лежать на траве в тени орехового дерева на склоне горы, бараны себе пасутся; когда захочется, попить какого-нибудь "Цинандали", съесть пресную лепешку с сыром. Смотреть на облака и ни о чем не думать. Можно даже на время поджениться, на местной, веселую вдову или разведенку всегда найти можно.

От моральных обязательств перед законной женой, подло изменившей мне, я считал себя свободным. Так обмануть человека!

А между тем туземцы, продолжая скандировать и радостно вопя, накинулись на меня со всех сторон, смешав все мысли, подняли на руки и понесли. Я не возражал, раз у них такой обычай. Устроился поудобнее наверху, на головах носильщиков, чтобы все было видно: голые мужчины и женщины, как на нудистском пляже, треск барабанов, пальмы, сверкавшая на солнце гладь океана. Солнце уже поднялось почти до самой вершины горы в центре острова. По всей видимости, это был потухший вулкан. Действующие вулканы, периодически извергающие из своих жерл расплавленную магму и тучи пепла, я не люблю. Лучи солнца озаряли кудрявую зелень, пальмы, я их сразу узнал, а другие деревья на пляже не росли. Но судя по тому, что я видел сверху, когда висел над островом на парашюте, флора тут весьма разнообразна и, надо думать, всякая живность не менее обильна - подхватившие меня на руки молодцы выглядели сытыми и резвыми. Они несколько раз под возгласы толпы развернули меня на месте и понеслись рысью. Но я знаками остановил носильщиков и показал им: разверните, ребята, еще раз, а то как-то нехорошо получается - ногами вперед... Я же не покойник.

Тут я вспомнил про свой спасательный плот и парашют, которые могли мне еще здорово пригодиться. На плоту - хороший длинный нож, ракеты. А из парашюта наделаю себе трусов, когда изношу те, что на мне сейчас - семейные, в горошек и на два размера больше, чтобы нигде не терло. Не буду же я ходить по острову голый. Почему-то я уже смутно сознавал, что никто меня не найдет, никакие вертолеты. Полетают, полетают и решат, что утонул вместе с самолетом. Боевые товарищи хорошо выпьют, и в эскадрилью придет другой летчик. А мне ведь тоже как-то жить надо. Я показал туземцам, мол, прихватите и мое имущество - плот и парашют валялись на песке. Расторопные юноши с радостью исполнили мое приказание, и, пока меня несли с берега в деревню на вытянутых руках, я, оглядывая с высоты окрестности, поглядывал также, чтобы чего-нибудь не стянули из "НЗ". Спирта там, конечно, не было, но шоколад никогда не помешает подарить какой-нибудь даме. Забегая вперед, скажу, что и плот, и парашют туземцы доставили вместе со мной в целости и сохранности. Они только бранились между собой за право по очереди нести мои пожитки. Как дети. И все время, пока несли, восторженно крича, показывали на небо, откуда я им явился. Явился так явился, думаю, а что!..

Я тоже изредка поглядывал на небо - не кружат ли там поисковые вертолеты с авианосца. Но поглядывал со смешанными чувствами. Мне уже не очень хотелось, чтобы меня нашли, во всяком случае - чтобы нашли так быстро. Пожить тут, как на курорте. Месяца два... А потом пусть находят на обратном пути, когда поймут, какого человека потеряли, и скажут обо мне все хорошие слова. Плохого слова никто не скажет. Иногда чешется язык сказать: "Умер Максим, и хрен с ним", но понимаешь - неэтично. Скажешь когда-нибудь потом. Чувствовал я себя превосходно. Только все время шумело в ушах, словно где-то неподалеку низвергался с большой высоты водопад. Но может, он и на самом деле низвергался. Одно тревожило - неизбежная встреча с местным руководством. С вождем, жрецами. Хранители устоев везде строги. Посадят в клетку... Говорят, в Америку тоже прилетали инопланетяне, делиться опытом, но их в строгой тайне каждый раз отправляли назад, чтобы не нарушали естественный ход вещей. А меня на чем отправишь? Могут посадить.

Ну а пока ни о чем таком думать не хотелось. Буду жить мгновеньем. Удобно устроился на руках и головах островитян и с интересом поглядывал сверху, куда это меня несут. Довольно широкая утоптанная тропа, ведущая от берега в глубь острова, была сплошь обсажена с обеих сторон какими-то фруктами, которых я ни разу в жизни не ел, но попадались и бананы, свисавшие гроздьями с высоких кустов. Бананы я узнал сразу, как и пальмы. Но я к ним равнодушен - как мыло.

Мы всё углублялись и углублялись в дебри. И вот уже деревья вдоль тропы обвивали до самых крон плети винограда, образуя над головой тенистую беседку. Сквозь нее с трудом пробивались лучи солнца. Мои носильщики почти бежали. У меня громко стучало сердце. Куда они спешат?

И я подумал, что теперь меня, ищи не ищи, в этих зарослях не отыскать. Но подумал об этом спокойно, что же делать. Часы мои остановились, но автоматически я еще отмечал про себя ход времени. Прошло уже часа два, как я взлетел. Хотелось пить. Но как попьешь? И, чтобы не останавливать движение процессии, следовавшей за мной, я приподнялся со своего ложа, протянул руку и сорвал с ветки тяжелую кисть винограда. Как когда-то в детстве, когда рвал виноград прямо из окна веранды. Но здешний виноград мне показался кислым, может, не созрел, хотя все-таки утолил жажду. А когда придет время завтрака или обеда, или что там у них по распорядку, островитяне, надо полагать, недурно накормят такого гостя. Я уже видел местных кур и даже поросенка, в одном месте перебежавшего нам дорогу. Или деревня близко, или куры и поросята водятся тут в диком виде. Потом поспать где-нибудь в тенечке, земля здесь теплая. Я устал... Только нельзя ложиться под кокосовую пальму, кокосовый орех может упасть и разбить голову. По статистике ООН, от падения кокосовых орехов во всем мире гибнет больше людей, чем от акул.

А вертолетам меня все равно не найти - меня уже внесли в такие джунгли!

Но джунгли - это если образно говоря. В джунглях Амазонки или Юго-Восточной Азии все опутано и переплетено лианами, не пройти, надо все время прорубаться сквозь густой подлесок. На каждом шагу кобры. Москиты могут и голову отгрызть. Зловонные испарения. Ничего этого на острове не было. Ни змей, ни комаров, сухо. Миновав фруктовую аллею, процессия, не перестававшая орать, приплясывать и колотить в барабаны, оказалась на обширной поляне, укрытой сверху кронами могучих деревьев. Каждое дерево в ширину метра три. Что это за гиганты, я не знал, но возможно, это были секвойи, знакомые мне по стихотворению "Секвойя Ленина" в "Родной речи". Та секвойя росла где-то в Южной Америке, и простые люди назвали ее так в честь нашего вождя. А со здешним вождем мне еще предстояла встреча. Чтобы произвести на правителя острова побольше впечатления, я не снимал комбинезон и круглый белый шлем, хотя уже сильно припекало. Хотелось раздеться до трусов. Но в трусах я буду щеголять потом, сначала надо уладить формальности. В общем, что такого, попрошу временного убежища. Хижину и какие-нибудь снасти, чтобы ловить рыбу. Буду есть, что поймаю, а излишки менять у туземцев на кур и свинину. Фрукты на каждом шагу. Подарю вождю зажигалку...

Ну а если вождь у них идиот и прикажет меня куда-нибудь заточить, у меня наготове "Макаров". Дам залп - обделается. Я же не собираюсь тут что-то менять, как инопланетяне, влиять на привычный уклад жизни. На хрен мне это нужно! Да и как я могу влиять, не зная языка? Не буду влиять. Буду сидеть тихо.

На поляне, куда меня доставили, под сенью высоких деревьев и расположилась деревня островитян. Туземцы бережно опустили меня на землю и, отчаянно галдя и размахивая руками, повели осматривать достопримечательности, как в каком-нибудь колхозе важного гостя ведут осматривать фермы и избу-читальню. Оно мне надо? Вместо того чтобы сразу с почетом повести к вождю. Все-таки пришелец. А их деревня не Петербург. Надеюсь, мне не собираются показать кунсткамеру с засушенными головами пришельцев. Да нет вроде, такой восторг... Будто к ним приехал Розенбаум или Алла Пугачева.

И я понял: на берегу меня встретила самая активная и просвещенная часть здешней публики, имеющая представление о других мирах, и я могу в случае чего рассчитывать на поддержку этой влиятельной группы. Мелькнула мысль: а может, у них нет вождя? Но срочно нужен... Подобное в истории случалось, но тут же я отогнал эту мысль как слишком дерзкую и нереалистичную. Такого не может быть. Даже среди баранов всегда найдется честолюбивый самец, который положит жизнь за то, чтобы быть первым в стаде. Это я, идиот, не дослужился даже до майора.

Туземная деревня была такой, какой я ее в общем себе и представлял. Хижины из стволов бамбука, вбитых в землю, под крышами из дранки, были разбросаны тут и там в живописном беспорядке. Возле хижин торчали глинобитные трубы очагов для приготовления пищи, что весьма разумно: топить печь в хижине при здешней жаре невозможно. Зеленый ковер травы. Между хижинами разгуливали компании кур и бегали поджарые пятнистые поросята. Это хорошо. И куда ни кинь глаз - росли всевозможные цветы, но я узнал только розы - по запаху. Райка обожала розы. В нашей комнате с тюлевыми занавесками на окнах всегда стоял на столе букет каких-нибудь ромашек. Тратить деньги на розы Райка не разрешала. Проснувшись, я, еще в постели, подолгу смотрел на цветы в синей вазе, ни о чем не думая или думая о том, как хорошо, что я женился. А потом тихо, чтобы не разбудить супругу, выходил во двор, садился на крылечке и выкуривал первую сигарету.

Хижины в деревне по большей части не имели стен, а состояли только из крыши, державшейся на столбах, и были открыты во все стороны для вентиляции. Мебели никакой. Но спят туземцы на приподнятых над полом лежанках, а под голову кладут, вместо подушки, деревянный валик. Некоторые хижины, наверное, побогаче, были оплетены прутьями каких-то растений и напоминали клетки. Перед каждым жилищем островитян можно было видеть женщин, таскавших туда-сюда помои в глиняных тазах, потрошивших курицу или петуха. Очаги дымились. А мужчины группками лежали на траве или сидели, скрестив ноги, и играли на музыкальных инструментах, напоминавших флейту. Тучи мелких птиц верещали в кронах деревьев.

Ладно, думаю, деревня ваша мне нравится, но где бы тут отлить... Туземцы, когда хотели, брызгали прямо на стволы пальм, но мне надо было сохранять лицо. Между прочим, я обратил внимание, туземцы мочились не как собаки - где приспичит, а отбегали с этой целью в сторонку, становились к остальным спиной и, в процессе, все-таки поглядывали по сторонам. какая-то этика все же есть. Правда, собака, когда мочится на угол, тоже поглядывает по сторонам, но у собаки какая этика? Просто боится схлопотать по спине палкой. Но не искать же, думаю, общественный туалет... Его и во Владивостоке не всегда найдешь, если приезжий. Бегаешь, бегаешь и в конце концов - на угол, если вблизи нет зеленых насаждений. Конечно, пошло. Стоит и ссыт офицер военно-морского флота! А что, в штаны - лучше? Или не пить пива? Без некоторого количества пошлости не проживешь. Я не виноват, что в стране мало туалетов.

Я высмотрел дерево потолще. Непринужденно отделился от толпы, сопровождавшей меня, как важную персону сопровождает охрана и корреспонденты. Думаю - делов куча... Зашел за дерево. Так секвойя это или не секвойя? Откуда она тут взялась... Секвойя растет в Америке. Хвойное дерево, а эта - с листьями... Но мало ли - а как я сам сюда попал? Принесло ветром зернышко, условия благоприятные. Вот и растет. А в общем, какая разница, думаю...

Выхожу к публике в состоянии полного комфорта - как на свет родился! В голове шуметь перестало. Иногда забудешь утром, а потом в полете глаза на лоб вылазят. Но главное, я зря опасался уронить перед островитянами свой имидж. Наоборот! Поняв, что ничто человеческое мне не чуждо, туземцы устроили мне настоящую овацию, как во Дворце съездов. Только там стоят и хлопают, а туземцы вдобавок прыгали и кричали.

Ну а я, в свою очередь, понял, что самый верный тон в общении с этими людьми, отставшими от цивилизации, - простота, доступность. В сочетании с достоинством. С достоинством летчика второго класса Российских Вооруженных Сил. Но чем отличается летчик первого класса от - второго? Ничем! Пьет меньше и прилежно конспектирует труды классиков марксизма-ленинизма. На политзанятиях не задает вопросов. Но я тоже начал конспектировать! А тут эта перестройка. Бедному жениться - и ночь коротка. Только зря потратил умственные силы.

Туземцы кричали, как сумасшедшие, продолжая хлопать. Я не понимал, что они кричат, но тоже стал хлопать... Все о'кей, ребята, все о'кей, мне у вас нравится. И климат, и обычаи народа. И вы видите теперь: я никакой не инопланетянин, два глаза, два уха и один мочевой пузырь. А у инопланетян глаза на ниточках, вместо головы - антенна. Владеют телепатией. Ну и что? Очень мне нужно, чтобы мои мысли знали. Инопланетяне слишком далеко зашли вперед. Сами понимают, что уроды, но не хотят оставаться одинокими во вселенной. Вот и шастают. А я свой. Я летчик. Пролетая над вашим островом, потерпел катастрофу. Сам не знаю, что произошло. Это бывает. В прошлом году погиб заместитель командира нашего полка, взлетел ночью с берегового аэродрома и исчез. Через два дня самолет нашли - упал в двадцати кэмэ от берега, - подняли. Заместитель командира полка сидел в кабине, заполненной водой, как в аквариуме, с застывшей в глазах последней мыслью - что произошло? Но может, это была другая мысль: катапультироваться - не катапультироваться? Покидать самолет не было смысла - ночь, зима, температура окружающей среды в Японском море... Лучше остаться в кабине. А мне повезло хоть с температурой. Говорю: о'кей, ребята, о'кей. А теперь ведите меня к своему вождю, сколько можно водить по деревне. Вождь может подумать черт знает что. А мне всего-то нужно - хижина и лодка, какое-нибудь каноэ. Никаких привилегий. Мир хижинам.

И тут эти дикари, голые, как в бане, мужчины и женщины, вдруг перестали хлопать, но вместо этого хором завопили: "О'кей! О'кей! O'кей!" Меня опять подхватили на руки и понесли бегом - куда они меня тащат? - под оглушительный грохот барабанов. Опять зашумело в голове. "О'кей! О'кей!" - безумствовала толпа. Чего-то я не понимал. Откуда они знают "о'кей"? Они что - телепаты? Куда я попал? Будет мне хижина... Похоже, меня хотят втянуть в какую-то сомнительную авантюру. Вождь у них людоед, но они сами хотят его сожрать, воспользовавшись моей огневой поддержкой. Или, наоборот, вождь ни то ни се, ни с кем не хочет воевать. Или власть на острове узурпировала какая-нибудь красотка, окружила себя фаворитами-плейбоями, и плейбои беззастенчиво обкрадывают народ. Надо свергнуть бабу. Но я никого не собираюсь свергать! Пошли вы... Свергают, свергают, а потом говорят: не надо было свергать, все и так процветало, и торговля, и ремесла. А ты думай. Никаких мозгов не хватит. На фиг, не дам себя больше ни во что втянуть. Даже если их правитель жрет детей. Естественный отбор. А вмешаешься, и пойдет брат на брата.

Но скорее всего, думаю, вождь у них ни то ни се - не боятся... Орут, как идиоты. Этот вариант устраивал меня больше всего - вождь-гуманист. Вариант с женщиной-вождем хуже - я не плейбой... Хотя это и спорно. Сделает своим фаворитом, а потом, как Клеопатра, прикажет отрубить голову или еще что. За что Клеопатра отрубала? За то... Одним внешним обаянием тут не возьмешь, нужна школа. А какая у меня школа - в условиях тоталитаризма? В борделе ни разу не был, не посмотрел ни одного порнофильма. Все по наитию.

Ладно, думаю, поглядим, как-то же должно быть. А девушки-туземки миловидны.

3

Резиденция местного вождя представляла собой строение гораздо больших размеров, чем другие хижины в деревне, и была огорожена со всех сторон высоким частоколом из заостренных сверху крепких столбов. Этакая небольшая крепость. Но - ни бойниц, проделанных в стенах, ни каких сторожевых будок для защитников крепости, ничего этого не наблюдалось. Вдоль забора рос неколючий кустарник, усыпанный мелкими желтыми цветами. Да и располагалась резиденция не в центре, как это исторически сложилось в других странах - чтобы народ оборонял короля или королеву от иноземцев, - а на самом краю деревни, в двух шагах от леса. По всей видимости, на островное государство никто никогда не нападал, а в случае какого внутреннего катаклизма вождю так удобнее убежать в лес и организовать сопротивление. Или просто жить в лесу, в отставке, если народу все равно, что тот вождь, что этот. Внутри огороженного пространства, перед резиденцией, зеленела просторная лужайка. Меня внесли в ворота и опустили на лужайку.

Я огляделся.

Странно, мое появление на острове сопровождалось таким шумом, но, похоже, в резиденции вождя на это не обратили никакого внимания. Я не заметил во дворе ни одного человека, ни одного должностного лица. Где жрецы, совет старейшин? И никакой охраны! Все как вымерло. Это насторожило меня даже больше, чем если бы я увидел десятка два вооруженных головорезов в полной боевой раскраске. Никого! Что-то было во всем этом зловещее. Я нащупал в кармане пистолет и снял с предохранителя. Может, думаю, вождь у них отдал концы и меня хотят принести в жертву - разложат посреди лужайки костер...

Между тем доставившие меня "ко двору" туземцы повели себя неожиданно. Окружив вход в резиденцию полукольцом, они стали хором что-то кричать, махать руками, и стало очевидно, что вождь у них не умер - они вызывают его выйти к ним. Туземцев было человек тридцать, мужчин и женщин, но они так дружно орали и били в барабаны, что можно было подумать - во дворе собралась вся деревня. Мне даже послышалось, что кто-то кричал: "Говно!" И хотя это только послышалось, стало не по себе. У них тут свои отношения, а мне такая непочтительность к правителю может выйти боком. Сейчас выскочат из резиденции - с томагавками, разгонят толпу. И со мной, не разобравшись, сделают что угодно. Может, все-таки вмешаться, думаю, чтобы охладить пыл толпы. Дам залп в воздух. Заодно произведу впечатление и на вождя. Но почему он не выходит? Надо выходить. Я бы этих засранцев... Ясно же, к власти рвется новая элита. Дам залп, решил, - не люблю элиту. Что та элита, что эта...

Но стрелять мне не пришлось. Через некоторое время - толпа продолжала махать руками и кричать - зашевелилась занавеска на дверях резиденции, представлявшая собой свисавшие до пола гирлянды растительного происхождения, и вождь, откинув занавеску, вышел к толпе.

Это был странный вождь.

Все, кто возглавляет поступательное движение своего народа по пути прогресса и знает правильную дорогу от низшего к высшему, должны ходить с высоко поднятой головой, говорить громко и, вообще, держаться уверенно, иначе будет непонятно, знают они дорогу или нет. Если вождь квелый, еле держится на ногах, во рту каша, а куда идти - ему уже безразлично, то такого вождя держат иногда за прошлые заслуги, но используют, в основном, для представительства. А ведет народ в это время кто-то другой, неважно кто, лишь бы дорогу знал.

Но вождь, которого я увидел, был еще не стар, крепкого сложения загорелый мужчина на сильных, мускулистых ногах. Он был в набедренной повязке из какой-то грубой ткани, темные волосы до плеч стягивала на уровне лба лента. Ни усов, ни бороды. Чем они тут бреются? Глаза добрые, взгляд спокойный. Но взгляд - уже обреченный. Вождь или болел чем-то, или смертельно устал от власти. И - никакой свиты, никаких телохранителей. Вождь был одинок. Но разве так бывает? Или его уже покинули все, кто горячо любил, поняв, что ошиблись. Очень смирный вождь. Присмотревшись, я заметил на его груди какую-то татуировку, похожую на цветок, а больше - никаких регалий. Хоть бы какие акульи зубы нацепил, чтобы иметь вид. Черт его знает. Может, думаю, гомосексуалист? Пассивный... У активных взгляд бодрый. И тогда понятно, почему его хотят сместить.

Вождь что-то сказал негромко и движением руки призвал собравшихся вести себя достойно. Но туземцы продолжали орать, махать руками, требуя от него чего-то, а чего - я не понимал. Возможно, они рассказывали ему, как я спускался с неба, как извергал огонь... Потом мужчины один за другим стали выскакивать из толпы и демонстративно мочиться на лужайку. Вождь стоял грустный, как корова. А дебелая бабища с развевающимися волосами, та самая, что облобызала меня на берегу, подскочила к вождю, выкрикнула ему в лицо "но пасаран!" и, повернувшись, показала задницу. Женщина была голая, как и все в толпе, могла бы показать и что-нибудь другое. Но задница, понял я, и в Африке задница. Вот сволочь! Мне даже стало жаль вождя.

А про меня словно все забыли! Стою как идиот. Думаю: или я чего-то не понимаю... Вы сначала решите мой вопрос, не каждый день к вам опускается человек на парашюте. Но наконец два туземца взяли меня под руки и подвели к вождю. Я представился: "Капитан Кравцов, летчик. Пролетая над вашей территорией..." И так далее. И смотрю, какая будет реакция. Вождь в набедренной повязке, я - в комбинезоне, в круглом шлеме, как космонавт. А никакой реакции! Глянул, как на пустое место, - ну и что? Будто он таких, как я, сто раз видел. Как это "ну и что", думаю, протри глаза... Я все пытался разглядеть татуировку на его груди, заросшей начавшими седеть густыми волосами. Чем-то она меня странно привлекала, не мог оторвать взгляд. И вдруг мысленно всплеснул руками - не может быть! Не может быть... Откуда? А главное, я никак не мог встретиться с вождем глазами, чтобы хоть что-то в них прочесть. Что он устал от власти - это я понял, а вот как он относится ко мне... Толпа за моей спиной странно притихла.

Вождь вздохнул и почесал в раздумье под набедренной повязкой. Солнце уже изрядно припекало, и у меня у самого везде чесалось. Потом он протянул руку и пощупал пальцами материю моего комбинезона, словно хотел спросить - не жарко? Нет, не жарко, сказал я, во всяком случае - не очень. Это такой специальный комбинезон - штаны свободного покроя и куртка на молнии - очень удобный, моряки-офицеры готовы купить его у летчиков за любые деньги, чтобы щеголять в нем дома перед женой. Но мы не продаем, только в исключительных случаях, когда в каком-нибудь порту не хватает валюты на двухкассетный магнитофон. А комбинезон выдают новый, не летать же без комбинезона.

Вождь кивнул, будто он понял, что я ему хотел сказать: мол, что и говорить, материал хороший, крепкий. Потом показал на небо - значит, оттуда? Ага, говорю, оттуда, откуда же еще, твои люди видели собственными глазами, как я появился. Не инопланетянин, но... Нет, на верховную власть я не претендую, хотя ситуацию секу, ситуация банальна. Но зачем мне власть - я всегда ее критиковал, ходил, можно сказать, в диссидентах. А вот от какой-нибудь должности при дворе не откажусь, чтобы прокормиться. У меня высшее военное образование. Флот не построю, тут надо знать матчасть, а я не моряк - летчик, но все равно чем-нибудь полезным быть сумею - по спорту там или строевой подготовке... Ну а если свободных вакансий нет, то позвольте мне построить на вашем острове хижину на берегу океана. Я буду по утрам купаться в прохладной свежей воде, ловить рыбу, а вечером, когда спадет жара, буду сидеть на берегу и смотреть вдаль - чтобы не пропустить какой-нибудь проходящий мимо корабль. У меня на плотике среди прочих вещей, необходимых пилоту, потерпевшему катастрофу, есть бинокль. А власть мне не нужна.

Но с другой стороны, думаю, чем черт не шутит... Может, у меня выдающиеся государственные способности, о которых я сам не знал, и которые так и пропадут, не найдя применения? Мало ли военных стали главами государств Шарль де Голль, Эйзенхауэр, тот же Наполеон. Ну и что, что они были генералы? Просто им вовремя присвоили майора, а не присвоили бы - кто знает, как сложилась бы в дальнейшем их судьба. Вышли бы в отставку в чине капитана. Вдруг я понял: власть сама валится мне в руки, надо брать. Все брали, когда валилась.

Но предоставил событиям развиваться спонтанно. Ускорение иногда может повредить. Толпа опять недовольно загудела, а я стою молчу, будто мне нет никакого дела. Думаю: должность вождя у них выборная или наследственная? Наверно, выборная. При наследственной таких эксцессов не бывает: плох царь или хорош - все спокойно ждут, когда монарх даст дуба. С этой точки зрения, монархия лучше демократии и для монарха - никто не придушит, не заключит в Тауэр, - и для его подданных: не надо волноваться, что кто-то узурпирует власть. Умные люди это понимают. Но мне форму правления выбирать не приходилось: или вождя сейчас турнут, или вождь, призвав сторонников, подавит бунт и прикажет отрубить мне голову. Или посадит на кол. Тихий, тихий, но черт его знает, есть же у него характер, раз сумел пролезть на самый верх. Не произвели же его в вожди за одно примерное поведение.

Я опустил руку в карман комбинезона и нащупал пистолет.

Но вождь и не думал сопротивляться. Смотрел куда-то вдаль. В глазах его уже не было ничего, кроме обиды на свой народ. Где народ?! А как же, народ должен сбежаться со всех концов с вилами и топорами и защитить его... Но народ - понятие, отвлеченное от политической жизни пьянством и тяжелым физическим трудом. Наконец вождь махнул рукой - черт с вами, будь по-вашему! - и усталым жестом пригласил собравшихся внутрь резиденции. Там он демонстративно опустился на невысокий чурбачок, служивший ему, по всей видимости, троном. И так же демонстративно сложил на груди руки. Как Наполеон. Я огляделся по сторонам: пол в резиденции глинобитный, в стенах щели. Всем своим видом вождь показывал, что не держится за власть, готов подписать отречение. Но никакой документации или бухгалтерии, которая даже в сельсовете есть, я не заметил. Никакой приемо-сдаточной ведомости: один сдал - подпись, другой принял подпись. Возможно, глава государства у них не материально ответственное лицо, а ответственное только политически. Это хорошо. За политику сейчас не сажают. В резиденции не было даже стола, чтобы работать с документами! И вряд ли вообще на острове была письменность.

Всем своим видом - гордо вскинутой головой, обрамленной длинными кудрями, скрещенными на груди руками - вождь показывал, что готов уйти, оставьте его в покое. А суда истории он не боится, все делал правильно. Но не тут-то было! Правильно... Это, понимаешь, с какого боку посмотреть и какой историк тебе достанется. Какие историки, такая и история. В помещении резиденции поднялся такой гвалт! Вождю смеялись в лицо, в вождя плевали, дергали его за волосы. Это мне уже не понравилось. Политическая ответственность иногда хуже материальной. Вождь отмахивался одной рукой, защищаясь от плевков, а другой держался из последних сил за свое "кресло", чтобы не упасть на пол. Очень похоже, дело принимало для вождя скверный оборот: отвечать ему предстояло не перед историей, что предпочтительней и почетней, а перед свирепой толпой. Но за что? Что он им сделал или чего не сделал? Вполне достойный вождь. Вид грустный, но это, может, от накопленной мудрости. Не огрызается, не делает жалкой попытки перечислить свои заслуги перед народом, ничего при этом не упустив. Народ упитанный... Но тогда в чем дело? Или, может быть, вождь пьет? Запрется в резиденции и целый день глушит... У алкоголиков тоже бывают грустные глаза - если алкоголик умный, а жизнь все равно не получилась.

Между тем события стали быстро развиваться. Три туземца, все здоровые и мордатые, вдруг подскочили к вождю и выдернули из-под него чурбачок. Вождь этого не ожидал, все-таки первое лицо. Но сидеть стало не на чем, и он упал на земляной пол резиденции, высоко задрав ноги. Его набедренная повязка тоже задралась, обнажив скромные, как у Аполлона Бельведерского, гениталии.

Так вот в чем дело... Ну, это не вождь. Что-то такое я с самого начала и подозревал.

Толпа взревела от негодования: позор! Долой! И такой правил нами! Вот что он скрывал под набедренной повязкой! Курам на смех!.. Вождь сидел на полу. Та самая красотка-активистка, что показывала ему задницу, закричала не своим голосом: импичмент! И все как один подхватили: импичмент! Импичмент! Нахватались, папуасы. А так посмотришь - народ самобытный, хоть и отсталый. Но откуда они знают языки? Я невольно заволновался: а вдруг и меня, прежде чем назначить, заставят снять штаны? С гениталиями у меня все в порядке, но мало ли - не хватит какого сантиметра... Все относительно. Ни в коем случае нельзя такой фамильярности с собой позволить. А потом буду ходить в трусах. Одно мне было непонятно: почему они все-таки выбрали себе вождя с такими данными. Они что, не знали? Но не ходил же он всегда в набедренной повязке. Они тут друг друга с детства знают. Здесь что-то не так, думаю.

Откуда ни возьмись появился отряд туземцев в полной боевой раскраске, с белыми полосами на животе, изображающими скелет, - вид ужасный. Они подбежали к поверженному вождю, схватили его за руки и за ноги и поволокли вон из резиденции. Вождь смотрел отрешенно в потолок. Я мог только догадываться, что они собирались сделать с ним. Толпа вывалила во двор. Там уже собралась вся деревня, а может, и все население острова. Вот тебе и народ... Все голые... Такое впечатление, будто я присутствую в бане при совместной помывке мужского и женского личного состава. Среди взрослых сновала голопузая мелюзга - с куском лепешки, с очищенным бананом в руке, бегали туда-сюда куры, которых никто со двора резиденции не прогонял, били барабаны. Волна голов колыхалась, как на стадионе. Притоптывая на месте, туземцы распевали какой-то жизнерадостный мотив. Военные туземцы выволокли свою жертву из резиденции, протащили за волосы и за руки по траве и бросили посреди лужайки. А еще несколько дикарей с лопатами стали проворно копать яму. У некоторых народов есть обычай хоронить своих вождей по месту жительства. Все шло по какому-то раз и навсегда установленному распорядку. Народ тянул шеи из-за спин, чтобы лучше видеть. Я стою. Думаю: ну, все понятно - и амбиции элиты, и глубокое удовлетворение народа, и то, что соратники вождя притаились и смотрят, чем кончится, чтоб знать потом, к кому примкнуть. Но неужели у вождя, кроме соратников, нет ни одного друга? С кем-то же он ходил по бабам и выпивал, когда был молодой.

И неужели они, гады, хотят закопать его живым! Я содрогнулся. Вождя уже подняли на ноги, заломили руки за спину и подвели к яме. Простые туземцы, кто посмелей, выбегали из толпы, заглядывали в уже отрытую могилу и сообщали остальным - глыбоко! Вождь обреченно смотрел в небо, будто ничего другого в конце своей карьеры и не ожидал. Экий вандализм. Надо пресечь, думаю, зачем мне это нужно. Дам залп... Мне всегда хотелось, чтобы какого-нибудь короля или королеву, уже стоявших на эшафоте, пусть даже самых реакционных, в последний момент кто-то спас. Какой-нибудь герой. А король или королева дали бы ему за это много денег.

И еще одно: вождь, покорно ожидавший своей участи, привлекал к себе мое внимание еще чем-то, кроме сострадания. У вождя была совершенно европейская внешность! Греческий нос водопадом стекал со лба, мне самому всегда такой иметь хотелось. Побрит... Длинные волосы, разделенные аккуратным пробором. Стесняется своей наготы, ходил в набедренной повязке... Сейчас, беспомощный, он стоял голый, отсвечивая перед толпой незагорелым задом. Может, он опередил в развитии свой народ? Какому народу это понравится. И тогда я тем более должен ему помочь. Дам залп, решил... Спасу человека от неминуемой смерти, а заодно покажу этим неандертальцам, что со мной в случае чего такой номер не пройдет. Я им не этот печальный Гамлет со своей половой проблемой. Я семнадцать лет в вооруженных силах! А потом введу наследственную монархию, естественно, конституционную.

Я растолкал руками толпу, хороводом окружавшую место казни, и вырвался из-за спин. Вскинул пистолет, крикнул: а ну, немедленно прекратить экзекуцию! А то всех перестреляю! Не дай бог, думаю, "Макаров" даст осечку, они меня съедят. И выстрелил два раза в воздух.

Ну... Туземцы попадали на колени, закрыли ладонями глаза. Как дети. Могильщики бросили лопаты и убежали. А вождь, все еще удерживаемый за руки двумя перепуганными дикарями, не знавшими, что делать и кого слушаться, с надеждой повернул в мою сторону свой греческий профиль.

Оставьте его! - жестами и выражением лица приказал я дикарям. Убивать своих вождей - варварский обычай. Ну, не справился или допустил нецелевой расход денег. От этого никто не застрахован. Только популисты всегда точно знают, на что надо тратить деньги, чтобы всем хватило - на портянки... Так что же теперь, вместо того чтобы спокойно заниматься делами, первые лица государства должны еще и думать, что с ними сделают, когда придет другой правитель? Посадят в тюрьму или расстреляют? Должна быть преемственность. Хотя я сам кого-нибудь прибил бы, когда летчикам стали задерживать зарплату. Но это эмоции простого человека, а если вы хотите видеть меня своим вождем, как я понял, учтите - я буду смягчать нравы. Насилие может породить только насилие, когда-то же надо с этим кончать. Отпустите вождя, я сказал!

А вождь между тем, поняв, что опасность миновала, уже шел ко мне, протягивая руку и благодарно улыбаясь. Но что такое: улыбка - как у голливудского актера, шаг деловой, как у спортсмена. По-свойски похлопал меня ладонью по плечу - о'кей, приятель, все о'кей, я перед тобой в долгу, проси, что хочешь. Чего-то я не понимал... Не думает ли он наивно, что вместе с жизнью я намерен вернуть ему и власть? С какой стати.

Нет, не все о'кей, сказал я. И покачал головой, давая понять ему, что реставрации не будет. Что с воза упало, то пропало. Власть дается человеку один раз, и за нее надо держаться зубами... Если, конечно, зубы есть. Не знаю, за что тебя низложили, говорю, за какие извращения, у каждого они свои, но ты же видишь - низложили, что я могу сделать? Мне сейчас надо думать о себе. Я потерпел катастрофу в личной жизни и вообще... А что делать с тобой, не знаю. Мы могли бы стать друзьями, раз я тебя спас, как Робинзон и Пятница. Но так в политике не бывает, чтобы дружили семьями свергнутый и новый вождь. Все равно один другого будет считать сволочью и безмозглым идиотом. Как тут дружить...

Уходи, показал я рукой вождю. Иди куда хочешь. Живи на даче - есть же у тебя дача, кое-какие сбережения? А если нет и ты не думал о своем будущем, пока был при должности, а думал только о Родине с большой буквы, построй себе хижину, займись охотой, рыболовством. Преследовать тебя я не буду. За родину тоже можешь быть спокоен, никуда не денется. Но козней не потерплю. Катись на все четыре стороны, хоть я и чувствую, что совершаю крупную ошибку.

О'кей? - сказал я напоследок.

Вождь кивнул и выставил перед собой ладони в знак того, что какие могут быть возражения, возражений нет. Все о'кей, повторял он, странно улыбаясь и отступая от меня, теперь вы, сударь, правьте... Будет строить козни, сволочь! Думаю: может, его куда-нибудь посадить? Все равно они еще не доросли до демократии и либерализма.

И тут, приглядевшись, я вдруг понял, что вытатуировано у вождя на груди. Это был - якорь! Старинный якорь с двумя острыми лапами, с поперечным штоком, перевитый цепью. У меня почти такой же, но маленький, на тыльной стороне ладони. Меня как по голове ударили - откуда якорь у туземца? Откуда они знают "о'кей"? Вообще, много непонятного. Надо бы спросить, но как спросишь, не зная языка.

А вождь решительными шагами отвергнутого, но сознающего свою правоту человека уже направился к резиденции, откинул занавеску на дверях и скрылся внутри. Я еще не успел подумать, что ему там нужно, как он снова появился на пороге - с небольшим кейсом в руке... Абсолютно голый человек с кейсом, как у дипломата! Он издалека помахал мне рукой - прощай, друг! - и исчез в толпе, словно растворился. Будто его и не было. О том, откуда у вождя туземного племени кейс, который мог быть доверху набит золотым песком и представлял собой казну островного государства, которую уносили на моих глазах, я, к сожалению, подумал позже. А может, это был не вождь? Но тогда кто же? Кого свергли?

Я стоял, не в силах стронуться с места, пораженный какой-то смутной догадкой.

Наконец я опомнился, хотел организовать погоню, но меня со всех сторон взяли в тесное кольцо туземцы, бурно выражая свой восторг. Женщины исполняли танец живота... В такт их движениям я тоже стал притопывать, как на деревенской свадьбе. Думаю: хрен с ним... Зато я теперь самый главный. Люди веселились, как везде веселятся, когда меняется власть, в надежде, что и им что-нибудь перепадет, - появится в магазинах колбаса или подешевеет водка. Интересно, что они тут пьют, какую-нибудь местную самогонку?

Думаю: хорошо бы сейчас искупаться. Туземцы голые, а у меня под комбинезоном все попреет на такой жаре. Но до берега океана было километра два. Я вспомнил про свой мотоцикл, оставшийся дома. Незаменимая в хозяйстве вещь. Сейчас бы его сюда, быстро бы сгонял на пляж и вернулся, чтобы держать ситуацию под контролем. Мотоцикл у меня японский, "Хонда", купил, когда в военторге стали появляться первые японские товары. Чтобы мотоцикл не украли, я, когда не ездил, затаскивал его в комнату, где мы с Райкой жили. Прапорщик и его Муся возражали, мол, воняет бензином, но Райка говорила: "Ну и что, зато так спокойней". Мотоцикл, сияя как зеркало всеми своими никелированными частями, стоял у стенки, между гардеробом и шкафчиком для посуды, и нам с Райкой не мешал. Конечно, пахло. Но во-первых, я отдал за это чудо техники шесть своих месячных окладов - снял с книжки, - а во-вторых, запах бензина частично компенсировался запахом цветов, которые всегда стояли на столе в синей вазе.

И тут я, вспомнив про вазу, на какое-то время вырубился. Туземные девушки, как в индийских фильмах, продолжали под музыку крутить передо мной пупками, бедрами, трясти плечами и грудями, как цыганки, стараясь привлечь мое внимание. Но мне уже было не до того. Я вспомнил... Я вспомнил!

Черт возьми, когда я, разъяренный, вскочил как тигр в нашу с Райкой комнату, прапорщик лежал на кровати голый, на столе стояла пустая бутылка от портвейна "Алабашлы", а вазы и мотоцикла - не было... Не было мотоцикла! Я точно помню. Не было! Не было! Не было!

Из чего я сделал вывод: или мотоцикл украли, пока меня три дня не было дома, или я, ослепленный ревностью, заскочил не в ту комнату, где мы с Райкой жили, а в ту, где жили прапорщик с Мусей.

Твою мать!.. Но тогда совсем другая вырисовывается картина! Что же я наделал, идиот?

4

Потом... Потом я опять врубился, будто вынырнул из воды, услышал вокруг себя голоса, щебет птиц - их на острове великое множество, кроны деревьев усыпаны всякими мелкими птичками размером с воробья, но чрезвычайно яркой раскраски. Возможно, это колибри, но колибри мельче, колибри бывают меньше таракана. Такой звон стоит, что не поймешь, птички это или в голове шумит. Выходит, Райка ни в чем не виновата? Она даже не поняла, за что я ей ни с того ни с сего по лицу дал... Что теперь делать? О, Господи, лучше бы она была виновата, тогда бы знала - за что дал, а так будет думать - ненормальный. А главное, я же считал, что после всего случившегося между нами все кончено, я свободен от брачных уз. Зачем мне тут узы.

Но меня опять подхватили на руки, куда-то понесли, я не спрашивал - куда, уже привык. Понесли между хижинами, показывая всем, кто сбегался к плетням и заборчикам или встречался по дороге - одиноким туземцам с вязанкой хвороста за спиной или еще какой поклажей, с корзиной яблок или груш на голове. Попадались и целые семейства: папа с трубкой в зубах, все-таки тут курят, мама с цветком в прическе и пяток загорелых резвых ребятишек. Уступали нам дорогу. Теперь мне, возлежавшему наверху, все кланялись, а мужчины двумя пальцами почтительно брали под козырек, как будто знали, что я военный. Все понимали, что я их новый вождь, хотя инаугурация еще не состоялась. Теперь без инаугурации нельзя. Но это уже так, приятная формальность, чего-нибудь пообещаю свято соблюдать. А присягать не буду, я из тех, кто присягает один раз. Да и на чем тут присягать? При мне было только удостоверение военнослужащего. Но если будут настаивать, присягну, я не какой-нибудь спесивый гасконский дворянин. Остров плодородный, не хуже Крыма.

Меня носили по деревне, как шкаф или кровать, когда переезжают, пока мне это не надоело. Я попросил опустить меня на землю. В голове все перемешалось. Думаю: так, значит, и прапорщик не виноват? Лежал человек на своей кровати... А я его чуть подушкой не придушил. А главное, я уже привык думать, что раз он такая скотина, спит с женой товарища по оружию, то и я правильно поступил, когда трахнул его Мусю... Она меня сама соблазнила, я два месяца сопротивлялся. Но однажды, когда Райка дежурила в санчасти, заходит Муся - я лежал на койке - и начинает раздеваться, мол, давай, пока никого нет дома... Говорю ей: не могу, ты что, это же адюльтер. А она скинула халатик, миниатюрная, как рюмочка. Похожа на француженку. Говорит: ты мужик, Кравцов, или не мужик? Неужели ты можешь отказать женщине?

Что мне оставалось делать? Обстоятельства сильнее нас. Она же черт знает что может подумать. Но за четыре месяца моей семейной жизни это было всего два или три раза. Ну ее к черту, думаю, все время ждешь, что кто-то войдет в комнату. Не столько удовольствия, сколько угрызений совести и страха. Взял однажды и выгнал Мусю, говорю: пошла вон, не хочу разврата, у меня красивая жена, а не какая-нибудь калека. А она стоит голая в дверях, держит свои шмотки и шипит: сволочь! сволочь! сволочь! Женщины такое не прощают! Ты думаешь, ты супермен? Говно ты!.. Я ее чуть не прибил: а зачем же тогда ты на меня лезла я лежал, ждал жену с работы. Я - не супермен? А у тебя, говорю, жопа низко... Она расцарапала мне морду. Райке потом сказал, что в полете слегка тряхнуло, ударился о приборную доску... Вот сука! Говорила же: мне ни с кем не было так хорошо, ни с кем не было так хорошо! Восторг полный... Ты, Валера, кроме всего, и поцелуешь, и погладишь, а мой накинется, как собака, и через пять минут храпит. Я уже думал: а может, мне надо было жениться не на Райке, а на Мусе, раз она меня так ценит... Но с другой стороны, Райке тоже не нравилось, что я храплю, а с Мусей мы никогда не достигали этой фазы - быстро разбегались. В этом, наверное, главная прелесть адюльтера. Зато после адюльтера, когда Райка приходила с работы, все время думаешь: от меня же Мусей за километр пахнет... Ужас! И я решил без крайней необходимости больше жене не изменять, зачем мне нужны такие стрессы.

На любовь пока не тянуло, а вот жрать хотелось - по устойчивой привычке к корабельному распорядку. На авианосце к этому времени уже поели два раза. Борщ с мясом, бифштекс с яйцом и жареной картошкой, компот из сухофруктов... У кого было, выпили на помин моей души, поисковые вертолеты уже вернулись. А со мной все в порядке, местному племени срочно потребовался новый вождь, и теперь я глава небольшого государства. Государство компактное, как Лихтенштейн или Монако, но небольшой территорией и легче управлять, и, в случае чего, обороняться проще. Большим государством управлять сложно, мы в академиях не обучались. Тут нужна подготовка. А какая у меня подготовка - один житейский опыт. Но опыт разнообразный.

Я знаками показал туземцам, что меня давно пора покормить, ам-ам. Гость проголодался, а вам и дела нет. Где ваше гостеприимство? У людей как: приезжает, к примеру, в полк генерал с комиссией, проверять боеготовность. Человек двадцать из Министерства обороны. И пока комиссия ходит осматривает матчасть, гальюны в казарме, свиноферму, пилораму и прочие достопримечательности, доверенные лица командира полка у кого-нибудь на квартире или в гостинице уже накрывают стол: коньяк, красная рыба, черная икра, трепанги, крабы. Водка - ящиками... Ну и вечером ведут комиссию, которая изо всех сил делает вид, что понятия не имеет, куда ее ведут, все только нервно потирают руки. Доверенные лица приглашают женщин покрасивше, чтобы комиссия чувствовала себя непринужденней. Сначала пьют коньяк, потом переходят на водку - напоить одним коньяком двадцать человек невозможно, не выдержит бюджет полка. Потом женщины, освоившись среди столичных штучек, полковников и подполковников, начинают по очереди исполнять танец живота - прямо на столе, среди закусок, или на близрасположенной лужайке. Магнитофон орет: "А на нейтральной полосе цветы!" И так - дня три. После чего комиссия выставляет полку хорошую оценку за полеты и стрельбу и отбывает в другой полк, полков много. Доверенные лица допивают что осталось. В доверенных лицах я никогда не ходил, но иногда доверяли закупать водку, потому что у меня был мотоцикл.

Я неоднократно допытывался у Райки, а приглашали ли ее на такие "комиссии" и сколько раз, но она только смеялась мне в лицо: "Ой, не могу! Знаешь что, Валера, умный человек, если он женится на красивой женщине, бывшей в употреблении - БУ, никогда не должен задавать жене таких

вопросов. Или женись тогда на другой - зубов не хватает и ноги разные, зато можешь быть спокойным за нее, когда уйдешь в поход. А ты у меня умный..."

Умный-то умный, думаю, но так, чтобы сексуальное прошлое жены меня совсем не волновало, я не мог. Голову же не отключишь: когда она трезвая, сама думает.

Но туземцы тоже оказались не дураки. Пока меня, как покойника, носили взад-вперед, на укромной полянке в тени высоких деревьев уже разложили большой костер и несколько костров поменьше. Полянка располагалась на самой опушке смешанного леса, фруктовые и нефруктовые деревья соседствовали друг с другом. И целая бригада женщин уже готовила праздничный обед. Всюду жизнь... Молочные поросята жарились на вертелах, рыба - на раскаленных в костре специальных камнях. Меня усадили на почетное место. Дали что-то выпить из глиняного кувшина, я попробовал - что-то безалкогольное. Вот и хорошо, думаю, первому лицу, кто бы он ни был, самое главное избавиться от алкогольной зависимости. Не дай бог надраться на глазах у подчиненных - сядут на голову. Если выпивать, то только с доверенными лицами. Доверенные если и сядут, их немного. А совсем без доверенных нельзя - кто-то должен бегать за водкой. Еще несколько компаний туземцев и туземок расположились чуть поодаль. Все нагие...

Было подано мясо и жареная рыба в большом количестве. Горы фруктов. Подавали молодые девушки с распущенными до ягодиц волосами. Как нимфы. Или как русалки, но с ногами. Одни нимфы, грациозно изгибаясь, подавали блюда, другие, махая пахучими ветками, отгоняли от меня мух. Мух на острове до черта. Все девушки хорошего сложения, длинноногие, но, на мой взгляд, сильно злоупотребляли загаром. Девушек было много.

И я решил так: поскольку мною точно установлено, что Райка мне не изменяет, что, конечно, однозначно хорошо, то я могу теперь на какое-то время расслабиться и больше об этом не думать. Вообще не думать ни о чем! Даже о международном положении или - кого выберут президентом США. Какая мне разница - республиканец, демократ? Один черт! А все равно думаю и слежу за ходом избирательной кампании.

Я обнял за талию одну из девушек... Комбинезон я уже снял, сидел в одних трусах в горошек. Перед самым походом Райка купила мне двое трусов. Одни на мне, другие остались на авианосце. Думаю: спасибо, Рая, в новых трусах я выгляжу достойно, а то бы ходил сейчас в драных, как Тарзан. Я тебя ни за что ударил, будем считать - для профилактики. Ну, не разобрался, я мнительный. Но и ты пойми: что же мне теперь - в этом цветнике изображать из себя верного супруга? Что обо мне могут подумать? Могут подумать - импотент, зачем тебе нужно, чтобы так думали о твоем супруге. И мне не нужно. Для политика это еще хуже, чем подозрение в коррупции. Я же тогда политический труп!

Между тем девушка уже сидела у меня на коленях, обнимая одной рукой за шею, а другой, звонко смеясь, запихивала мне в рот, как ребенку, спелые ягоды винограда. Бедра у девушки были горячие, а нежные груди прохладные, как свежий ветерок. Остальные туземцы не обращали на нас никакого внимания, жадно поглощая пищу. А некоторые пары, насытившись, уже вовсю занимались любовью, используя для упора дерево, какой-нибудь пенек, или упражнялись прямо на траве в разнообразных позах. С непривычки такая простота нравов шокирует - как собаки. А потом смотришь-смотришь и ничего, думаешь: а что такого, не будь, Валера, ханжой, секс должен быть доступен.

И еще что характерно - тут все наоборот: после акта любви мужчина обязательно сорвет с куста розу и вручит даме. Дама улыбается. А не как в Европе: сначала джентльмен преподнесет даме цветы, повесит в прихожей фуражку, а половой акт потом - когда хозяйка поставит цветы в вазу. Везде свои обычаи. И надо соответствовать обычаям народа, среди которого живешь. Хотя можно и не соответствовать, а держаться за свою самобытность. Но тогда обязательно запишут в какие-нибудь меньшинства. Вот и думай, как лучше.

Я прислушался к себе... И решил - соответствовать.

Но вдруг с ужасом обнаружил, что я не готов к любви! Девушка, сидевшая у меня на коленях, готова, стеснительно потупила глаза, а я нет, чего-то не хватает. Естественно, заволновался. В чем дело, думаю. И тут понял - в чем.

Я отодвинул девушку и бросил взгляд по сторонам. Схватил со "стола" один кувшин, другой... Дело в том, что, для того чтобы процесс пошел, мне с некоторых пор совершенно необходимо предварительно чего-нибудь выпить. Лучше коньяка, коньяк содержит дубильные вещества. А нет коньяка - не всегда бывает в продаже и не всегда есть деньги, - тогда граммов двести водки. Это уже стало для меня как зажигание для автомобиля, не выпьешь - не поедешь.

Но никаких спиртных напитков у туземцев не было... Похоже, они даже не знали, что это такое, - копченую скумбрию ели просто так, запивая апельсиновым или манговым соком. Какие-то баптисты. Но при этом такая половая активность!

Ну, а мне-то что делать?!

Девушка потерлась-потерлась об меня, засмеялась и убежала. А туземцы, как по команде, даже те, кто был занят в этот момент любовью, изумленно повернули ко мне головы. Думаю: они же меня живым в землю закопают! Зачем им нужен такой вождь, у них уже был такой. В который раз за этот длинный день моя жизнь висела на волоске. Но я успокоил туземцев движением руки - ничего, ребята, все будет о'кей, с кем не бывает. Я найду выход из положения. Винограда и других фруктов на острове в достаточном количестве. Достану дрожжи... А не достану дрожжей, буду давить виноград в какой-нибудь большой посуде, перебродит - вот уже и пять-шесть процентов спирта. Отделить спирт от сока методом испарения на огне с последующей конденсацией продукта... А сухое вино на меня не действует, от сухого у меня только заплетается язык. Что-нибудь придумаю. Живут же люди в какой-нибудь глухой деревне, куда не привозят ни водку, ни коньяк, виноград не растет, но как-то размножаются. Накидают в бочку с водой зеленых яблок еще чего-то, что растет, и через какое-то время можно пить. Две-три кружки, и порядок. Потом, правда, голова болит, а был или не был половой акт - не вспомнить. Но это и не обязательно, какое-никакое потомство все же бегает по двору. Я что-нибудь придумаю, ребята.

Но слава богу, туземцы больше не обращали на меня никакого внимания. Все разбрелись по кустам или ложились отдыхать прямо под деревьями, в тенечке. Мне нравится обычай некоторых народов после обеда два-три часа поспать, пока очень жарко. Сиеста. Потом, когда жара спадет, поужинать, поиграть на гитаре, что-нибудь попеть.

И я тоже, слегка посожалев о девушке, которая убежала, забрался в густые пахучие кусты - персидской сирени или барбариса, чего-то такого, - лег на траву, положил под голову свернутый комбинезон и закрыл глаза. Палящие лучи солнца не проникали в мое убежище сквозь плотную листву. Все исчезло, как будто ничего и не было - ни авианосца, ни моей, как оказалось, ни в чем не виноватой жены, ни голого прапорщика... Почему он все-таки лежал голый? Хотя это и понятно. Все исчезло. Но осталась печаль - я никогда не узнаю правду...

И осталось легкое сожаление о том, что, может быть, я жил совсем не там, где надо было, - не в том климате, не с теми людьми, которые бы меня по достоинству ценили, не в той общественной формации. Живут же люди - без всяких забот о пище и продвижении по службе. Но, с другой стороны, думаю, что тоже верно: где бы ты ни жил, хоть в Швейцарии, где и тепло, и деньги у всех есть, все равно жизнь пройдет, но - не так насыщенно.

Чтож ж, думаю, нет худа без добра - зато я сохранил сегодня супружескую верность. Сегодня я незапятнан, Рая: и трезв, как стеклышко, и девушку только пощупал. Наверное, после всего, что произошло с нами, ты подашь на развод, зачем тебе такой дурак нужен. Не смог дослужиться даже до майора. Выйдешь замуж еще раз. И если откровенно - мне очень жаль, что выйдешь, а не будешь скорбеть обо мне всю жизнь. Хорошие женщины - скорбят... Мне так жаль, Райка! Я тебя знаю как облупленную, видала виды, и знаю - с кем видала. Но когда мы расписались, я уже не мог представить тебя с другим. Я, когда увидел голого прапорщика, чуть не сошел с ума. Иногда думал - не выдержит сердце. А мне ведь надо было летать. Что же я сотворил с тобою и с собой, не разобравшись! А может, все-таки что-то было?.. И тогда правильно, что я за три месяца не написал тебе ни одного письма. Ты ведь тоже не написала... Теряюсь в догадках. Хочется себе что-нибудь отгрызть, но какая с этого кому будет польза. Начну новую жизнь. Здесь не пьют... Ты без меня не пропадешь - с твоими глазами и ногами. Может, наконец найдешь плейбоя. И я как-нибудь тут проживу, не беспокойся. Но ты не должна была говорить мне то, что однажды сказала! Ты думала, я был пьяный и все забыл. А я не забыл и все помню, хотя очень бы хотел забыть. В этом все и дело. Но когда находят "черные ящики" с погибших самолетов, ящики помалкивают о таких нюансах. Самолет был исправен, летчик молодой, перед полетом дул в трубку... И думай что хочешь.

Ну и ладно, подумал я, засыпая, пусть думают что хотят. Какое мне теперь до всего этого дело! Не хочу больше ни плавать, ни летать, никем не хочу стать, даже генералом. Утвердят вождем - утвердят, а не утвердят - буду жить как простой туземец: ловить рыбу и взращивать бананы. Но лучше, чтобы утвердили.

Я так наелся всяких деликатесов, что и о спиртном больше не думал, чего уж теперь - на полный желудок. Это французы и итальянцы на полный желудок пьют бургундское и кьянти, зачем - непонятно, булькает там поверх всего. Ничего не хотелось, что было странно. Я даже испугался такого отсутствия желаний, думаю - зачем мне тогда власть?

Я опять прислушался к себе и успокоился, любви все-таки хотелось. Но любви не в пошлом смысле, а в высоком, как мыслилось когда-то: петь даме серенады и целовать любимые глаза, о, мое солнце... А думать в то же время о чем-то другом было неудобно: узнает - даст пощечину.

Я уснул, как непорочный мальчик. Но я не виноват, что во сне мне приснилась та самая девушка-туземка, с родинкой на щечке, с красной розой в волосах, и у нас с ней все получилось. Я истекал горячим соком любви, она сказала классическое - что ей ни с кем не было так хорошо. Это всегда приятно слышать. Хотя было непонятно, что значит - ни с кем, такая молодая... Или у нее никого не было - до меня? И тогда все понятно. Жениться надо на одноклассницах.

Но главное, когда я проснулся после освежающего сна на воздухе, я понял, что все-таки не упал со своим самолетом в океан, потому что девушка сидела рядом со мной на траве, скрестив ноги, и терпеливо отгоняла от меня мух. Махала около лица душистой веткой. Это была ветка белой акации, вся в цветах, влажная от росы или прошумевшего только что ливня. Или ветка черемухи, неважно. Но какой ливень, подумал я, лежу сухой, может быть слегка вспотевший. И вообще, тут не бывает ливней, тут муссонные дожди, льют неделями, не переставая. Но это ничего, сиди себе в хижине у костерка, ешь заготовленные в сухое время года продукты и слушай шум дождя - по крыше, в лопухах, в капустных и огуречных грядках. Чувствовал я себя превосходно. Девушка махала и махала веткой, я у нее спросил: "Как тебя зовут? По-моему, нам пора познакомиться".

Она перестала махать веткой и, не понимая, робко улыбнулась. Спросил я ее по-русски, по-каковски же я еще мог спросить. "Ты мне нравишься, - продолжал я, лежа на спине и закинув руку за голову. - Ты понимаешь? Любовь с первого взгляда. Меня выбрали вождем, будешь моей фавориткой. Это почетно. А жениться я больше не собираюсь, я уже был женат. Согласна быть фавориткой? Как тебя зовут и сколько тебе лет?" Не дай бог, думаю, несовершеннолетняя...

И чтобы девушка наконец поняла, о чем я ее спрашиваю, я стал тыкать пальцем себе в грудь, потом ей в грудь, мол, я - это я, а ты - это ты, я Валера Кравцов, морской летчик. Видела хоть раз морского летчика? Ну вот... Ты мне очень нравишься. А я тебе нравлюсь - в свою очередь?

Кажется, она уже стала что-то понимать, кивала в такт моим словам. Но все-таки не понимала.

- Ну как тебе еще объяснить? - сказал я. - На каком языке? Учил когда-то немецкий, английский, откуда тебе их знать. Я сам только отдельные слова помню: книга, карандаш, стол, окно, зима, лето, солнце светит... Ди зонне шайнт! О'кей, "Нью-Йорк таймс", "Янки, гоу хоум!", ай лав ю. Во-во, ай лав ю, милая гёрл! Ты очень похожа на девочку, в которую я был влюблен в девятом классе. Да-да, влюблен, не всегда же я был таким охламоном. В детстве мне хотелось жить на необитаемом острове, а я с семнадцати лет жил в казарме. Девочку звали... Но неважно, как ее звали, странное имя для наших захолустных мест. Родители дали ей такое экзотическое имя в честь американской кинозвезды. Тоже, как и я, была из интеллигентной семьи... С тех пор у меня пристрастие к звучным женским именам. Дома у них было даже пианино, и я выучился, пока был влюблен, играть одним пальцем "Раскинулось море широко...". Я думал, что, когда мы кончим школу, я женюсь на этой девочке, мы проживем вместе всю жизнь, но она неожиданно куда-то уехала со своими интеллигентными родителями, на новое место жительства. Обещала написать и не написала... Я полгода ходил на почту. Теперь часто думаю, а как сложилась в дальнейшем ее судьба - без меня. И хочется думать, что не сложилась, ведь говорила: "Я тебя люблю..." Иногда мне хотелось, чтобы она умерла.

И вдруг девушка приблизила ко мне свое лицо, свежее, как розовый бутон, и засмеялась.

- Ай лав ю, - сказала она. - Ай лав ю, Валера... - И ткнула себе в грудь пальцем. Оказывается, ее зовут Мэри. - Мэри! Мэри! - повторила она несколько раз. - Ай эм Мэри! - И опять звонко рассмеялась.

Не может быть, подумал я. Не может быть... И вдруг, ошеломленный, вскочил из лежачего положения в сидячее. Вот этого уже действительно не может быть!

- Как?! - вскричал я. - Ду ю спик инглиш?!

- Спик! Спик! - весело кивала она.

- Тебя зовут Мэри?

- Мэри! Мэри!

- Но ведь это же... Как же так? Я каждый день ходил на почту!..

- Селяви, Валера...

Надо ли говорить, как я был удивлен. Не может быть, твердил я про себя, не может быть, если, конечно, у меня не поехала крыша. Они тут свободно владеют языками, а ходят голые и добывают огонь трением. Не употребляют спиртных напитков...

Но с другой стороны, думаю, а почему не может быть? Может - если обратиться к истории, которую мы в школе изучали. Вполне возможно, британские колонизаторы в свое время открыли этот остров, населенный дикарями, выкачали из него все природные богатства (надеюсь, не все), а потом сели на свои корабли и уехали, бросив на произвол судьбы ограбленный народ, голый и босый. Вот тебе и разрешение всех загадок - откуда они знают "о'кей", "ай лав ю", "гёрл" и откуда у здешнего вождя античный профиль и якорь на груди. Тяжкое наследие колониализма. Взять вот так и бросить народ... Почему бы, по крайней мере, не оставить его в Британском содружестве наций - обуть, одеть в джинсы, открыть на острове университет. Мы даже в Магадане два театра открыли - драмы и музыкальной комедии. В конце концов, даже если выкачали недра, остров весьма привлекателен для туризма. Построить пару небоскребов, открыть бары-казино, что еще там - женщины на острове красивые. Такими островами не разбрасываются. Какие-то Южные Курилы, где одни камни и бараки для военнослужащих, и то никто не хочет уступать. Я бы отдал на фиг или продал за хорошие деньги, лучше, конечно, продать, отдать все можно, что завоевали предки. Предки не простят. Нет, определенно во всем этом была какая-то загадка, которую мне предстояло разгадать. Ее, видите ли, зовут Мэри. Пикфорд. Если еще и музицирует на фортепьяно...

- Хорошенькое дело, - говорю, - значит, ты - Мэри, ни больше ни меньше, и ты "ду ю спик инглиш"?

Мэри смеялась, как дитя, радуясь, что мы с ней наконец нашли общий язык. Но, увы, она зря радовалась. Кроме этого самого "ай лав ю", которого, конечно, на первый случай хватит для общения с дамой, я мало что помнил по-английски, нет языковой практики, так - ол райт, сори, "Джонни Уокер" - очень хорошее виски, леди энд джентльмены и еще несколько расхожих фраз и междометий - фак и прочее. Учиться надо было, когда учили. Но ничего, думаю, приблизив к себе Мэри, я заодно выучу английский язык хотя бы на бытовом уровне, а зачем мне тут другой уровень - в Организации Объединенных Наций вряд ли придется выступать. И еще думаю: а может, англичане и не бросили этот народ, а народ сам сбросил британское владычество, прогнал колониальную администрацию и решил жить по-своему, по законам предков - вообще без администрации, выбирая только вождя. И самобытно, и меньше расходов из бюджета. Но тогда, если по законам предков, у них все равно должны быть какие-то жрецы-шаманы, хранители устоев и толкователи богатого прошлого народа. Ни одного служителя культа пока не видел. Но ведь должен быть какой-то опиум для народа? Не один же секс. Секс и у кроликов хорошо развит. А где вторая власть, третья, четвертая? Ветви... Нет, думаю, англичане на этом острове не хозяйничали. Англичане бы научили этих голодранцев парламентаризму или, по крайней мере, как делать ром и виски. Но парламентаризм надо взращивать в народе веками, как и англий-ский газон, ждать долго. Хочешь не хочешь, придется мне совмещать в одном лице все ветви власти. Везде надо действовать по обстановке.

Но готовят туземцы прекрасно. Из всех блюд, которыми меня угощали, больше всего, кроме жареной свинины, мне понравилось мясо черепахи - по вкусу напоминает жареного леща. Черепахи тут с полцентнера весом, а главное, сами выползают на берег из воды, где становятся легкой добычей туземцев. Яйца черепахи тоже годятся в пищу. Интересно, много ли туземцы работают? Судя по всему, что такое восьмичасовой рабочий день плюс час туда и час обратно на автобусе или трамвае, они не знают, наелись, напрыгались, как козлы, и продолжают храпеть где попало в кустах на мягкой траве. А когда проснутся, побегут купаться к морю, я тоже искупаюсь вместе с ними. Потом неплохо бы сразу ужин, отбой, мне на сегодня впечатлений хватит. И может быть, у них все-таки найдется чего-нибудь выпить. Ну, не может такого быть, чтобы ничего не было!

Но терять бдительность нельзя, подумал я, снова засыпая, черт знает, куда девался вождь, может, уже затевает козни. Мэри тоже куда-то исчезла, перестала отгонять мух. Мэри! Где ты, Мэри? Милая девушка, мне так хорошо было с тобой.

Но вместо Мэри, которую я уже любил - в сердце своем, - на этот раз мне приснилась та самая баба, с мощным лошадиным крупом, с распущенными волосами, которая кричала вождю "но пасаран", что несомненно говорило о примеси в ней испанской крови. Возможно, кроме англичан, на острове похозяйничали и испанцы. Но испанцы ведь тоже что-то пьют... Злобная тварь, но, судя по всему, очень авторитетная, таких лучше иметь на своей стороне. И задница ничего, круглая, хоть и большая.

И вот это чудовище с подлинно испанским темпераментом навалилось на меня во сне, дыша в лицо съеденной за обедом рыбой, хрипела, свистела, кричала, как зверь, на непонятном языке, а что я мог поделать - человек во сне беспомощен. У нее были пудовые груди, она запихивала их мне в рот. Ужас что делала! Думаю: после инаугурации удалю ее от двора, вообще всех толстых баб повыгоняю (оставлю только на кухне, толстые готовят лучше), а сейчас пускай прыгает, не сожрет же. К тому же я не мог не понимать, что такая нешуточная страсть ко мне влиятельной политической интриганки могла означать только одно безоговорочное признание меня первым лицом островного государства. Может быть, она и кричала что-то такое: король умер - да здравствует король! Черт ее знает. Но какая сволочь! Мужикам за изнасилование дают срок. А чем баба лучше?

Потом и эта куда-то пропала. Лежу в кустах, прохладно. Комаров тут нет, а мухи хоть и ползают по тебе по чем попало, кровь не пьют. Мухи опасны тем, особенно в жарком климате, что переносят всякую заразу. У нас в Херсонской области от них можно заразиться даже внематочной беременно

стью - я собственными глазами в какой-то газете прочитал. На лапках переносят. Но мне-то что, думаю, пускай ползают.

5

Политическое чутье меня не подвело: вождем племени туземцы меня уже фактически признали, эта ненасытная развратница с запахом рыбы изо рта оказалась права. Не буду удалять, буду держать при себе в качестве политической советницы, а дышит пускай в сторону. Зовут ее не Долорес или Лусия, как можно было предположить, а Жаклин, как супругу убитого президента Соединенных Штатов. В ней, оказывается, примесь не испанской, а французской крови, о чем тоже можно было догадаться. Во мне тоже какая-то примесь есть, но какая - мама об этом говорила по-разному, я получился волосатый, волосы даже на заднице растут, а когда не знаешь точно, какая примесь, чувствуешь себя законным представителем титульной нации. Когда знаешь точно - какая, - хуже: человек начинает метаться, выбирая, к какой нации примкнуть.

Ну а инаугурация - торжественная процедура вступления в должность главы государства - состоялась только на следующий день моего пребывания на острове. Потому что в первый день, после того как я хорошо отдохнул и выспался в кустарнике, не считая инцидента с изнасилованием, что для мужчины не так страшно, как для женщины, мужчины переносят легче, последовало купание в лагуне, изумительно красивой - круглой, как бассейн, обсаженной со всех сторон пальмами, с прозрачной свежей водой. Очевидно, лагуна сообщалась посредством какого-то подземного канала с океаном, который шумел прибоем тут же поблизости. Небо - безукоризненной голубизны, солнце не жарило, как в пустыне, - уже склоняясь к горизонту. Огромные волны, вздымая брызги, разбивались о гряду коралловых рифов, обрамлявших остров, и набегали на песчаный берег тихо и умиротворенно. Ну и конечно, воздух - как бальзам. Рыбы в лагуне столько, что ее можно ловить руками, но я люблю - на удочку, смотреть на поплавок, когда он начинает прыгать на воде, а потом ложится на воду горизонтально если клюет лещ. Рыба тут крупная.

А можно было прожить всю жизнь в Херсонской или какой другой области, как проживают многие, оправдывая свою неподвижность любовью к родине. Я тоже родину люблю, но не фанатично. Приверженность чему-то одному мне глубоко чужда, я открыт всем веяниям. Хорошо, что я стал морским летчиком, а не шофером самосвала, как один из моих школьных друзей. Каждый день одно и то же: песок, гравий, щебенка. Женился на девочке, с которой три года сидел за одной партой. Пришел с работы, выпил, утром голова болит, а надо ехать, с головной болью. Правда, на самосвале можно подъехать к ларьку или к магазину и хоть пива выпить. А самолет летит в пустом пространстве.

После купания и легкой закуски, состоявшей из фруктов и опять без спиртного, загорали на песке. Но загорал, в основном, я, туземцы и туземки и так хорошо загорели. А я загорал, чтобы не отличаться цветом кожи от народа, которым мне предстояло управлять. Загорал в трусах, все остальное, думаю, "загорю" потом, когда немного обустроюсь и буду иметь возможность уединиться. Выставлю охрану и буду лежать голый во дворе. Только переворачиваться не надо забывать, загар со всех сторон должен быть равномерным.

Мэри нигде не было видно, я никак не мог ее найти, может, родители загнали ее домой, чтобы не болталась. А Жаклин прямо на пляже отдалась еще двум туземцам, грязная скотина. Орала, будто ее на куски режут. Потом спокойно встала, отряхнулась... И пошла по пляжу еще кого-нибудь искать, есть такие. А кто-то не знает ее истинную суть - возьмет и женится.

Когда накупались и я позагорал, последовал обильный ужин на берегу лагуны. Было еще светло, но жара уже заметно спала, поднялся свежий бриз. Опять очень вкусная рыба, большой кусок курицы. Из фруктов - персики и виноград. Из напитков - апельсиновый и манговый...

Потом быстро опустилась ночь, и над лагуной повисла оранжевая луна. Громче заверещал хор цикад, заквакали лягушки в мелких водоемах. В сиянии луны заблестела листва. Аромат цветов усилился до такой силы и густоты, что сделалось тяжело на сердце. Как будто со мной это уже когда-то было, было и прошло, а теперь непонятно зачем вернулось. Ничего вернуть нельзя, я знаю, тут какой-то нонсенс. Где я? Что со мной? Но думать об этом не хотелось. Я и сказал себе: не думай, это загадка не для ума. Вполне возможно, все раз и навсегда записано в какой-то книге. Ну, не записано там, что ты должен стать майором! И успокойся.

Возвращались в деревню в полной темноте. Гигантские деревья, под которыми прятались жилища островитян, сквозь свои кроны не пропускали лунный свет. В хижинах туземцев тут и там, мерцая, теплились печальные огоньки. Мои сопровождающие освещали дорогу факелами, забегая вперед меня и держа факелы высоко над головой, как черти, невидимые в темноте. Меня вели спать - теперь уже, надо думать, в стационарных условиях. Вечерний воздух, еще хранивший дневную теплоту, был как вода, густой и вязкий, я словно плыл в нем. Мы шли вдоль хижин, вдоль обнесенных невысокими оградами дворов. Можно было протянуть руку и сорвать за оградой сливу или абрикос. Летучие мыши, которые имеют обыкновение весь день висеть где-нибудь под потолком в сарае головой вниз, бесшумно выпархивали наружу. Ласточки сонно щебетали, укладываясь спать в своих глиняных домишках под стрехами. И так одуряюще пахло ночной фиалкой! Нос бы оторвал и выбросил - так пахло. Сквозь блестевшую от домашних очагов листву было видно, как во дворах семьи туземцев, готовясь отойти ко сну, мыли ноги в больших глиняных лоханях. Ходят босиком, а туалетов нету... Я ходил в ботинках, но все равно Райка каждый вечер тоже заставляла. Люди тихо переговаривались, заканчивая последние дела, и укладывались кто как: одни под навесами хижин, другие прямо на траве, вповалку, всей семьей. А если кто-то из детей не вымыл ноги и хотел лечь просто так, карапуза отлавливали - у тебя же ноги в говне! - и силком запихивали в лохань, он ревел. И эта идиллическая картина не могла не порадовать меня. Это хорошо, подумал я, периодически мыть ноги нужно. Но все равно свою хозяйственную деятельность на острове начну с постройки туалетов. Ничто так не компрометирует народ, как отсутствие уборных или их малочисленность. Бегаешь, бегаешь... А если - иностранец? Вот почему, наверное, Владивосток закрыт для ино-странцев, а не потому, что там базируется военно-морской флот. Иностранец во Владивостоке обоссытся. Для начала возведу посреди деревни общественную уборную, посадочных мест эдак на тридцать. С одной стороны - "М", с другой - "Ж", по-английски, раз они английский знают. Ничего, пусть привыкают, а то привыкли: откроет ночью дверь и - с крылечка, чтобы далеко не ходить. Волков тут нет. Культура уборных во многом определяет и всю прочую материальную и духовную культуру. Если в общественный сортир нельзя войти - темно, того и гляди сапогом влезешь или, если ты военный, расстегивая и застегивая ремни, уронишь пистолет в дырку... Да и не всегда знаешь в темноте, кто рядом притаился - "М" или "Ж". Иногда говоришь: "Здравствуйте, Тамара Ивановна", когда на свет выйдешь. Со светом тут тоже одна луна. Но в основном мне пока все тут нравилось.

Правда, спал один, как на авианосце... В каком-то сарае, куда меня привели. Хотя даже в Улан-Удэ, куда летал в прошлом году за запчастями, в номер военной гостиницы, где мы поселились с замполитом Воронцом, сразу же явились две нимфы. Стоят в дверях, в пальто и в варежках. Я даже растерялся. Но не выгонять же на мороз, раз мама и папа отпустили... Хорошо, что у нас была с собой бутылка спирта и сухой паек, но мы с Воронцом купили еще шоколад и три кило яблок для десерта. Воронец только в загранпоходах следит за нашей нравственностью, когда мы просимся в бордель где-нибудь в Камране, долгие годы бывшей американской вотчиной. Вылупит глаза и кричит, как идиот: "Мы советские люди!" А так, в основном, человек как человек, хороший семьянин.

Спать меня уложили на полу, на мягком ложе из каких-то листьев. Укрыться было нечем, но в этом и не было необходимости. Интересно, у бывшего вождя есть жена, дети? Что-то я не видел. А что если тут, при всей простоте нравов, верховное лицо дает обет безбрачия? Но меня это не пугало. У католических епископов и кардиналов тоже обет, но никто из-за этого не отказывается от сана, как-то живут, не только молятся. Завтра все узнаю. Но они точно не исламисты, те молятся по пять раз в день, и обрезание делать мне не будут. А скажут - сделаю, делов куча. Даже интересно, как оно будет без крайней плоти.

Но куда все-таки под вечер девалась Мэри? Может, она замужем за каким-нибудь местным, и я зря трачу на нее душевное тепло. Жаклин - черт с ней, Жаклин стерва и сексуальная маньячка. Но Мэри... Я вспомнил губы Мэри как две дольки мандарина, розу в черных волосах, робкую улыбку. И подумал: черт возьми, вождь я или не вождь! Замужем - не замужем, какая разница. Завтра на этом острове все будет принадлежать мне - и земля, и недра, и женщины. И пошло оно все к черту! Надо пользоваться плодами той общественной системы, в которую попал. Везде есть что-то хорошее. Даже при феодализме, например, право первой ночи... Или: вассал моего вассала - мой вассал. Или - не мой? Забыл... Но пусть попробует чей-нибудь вассал показать мне задницу - так вздрючу! Пусть потом сколько угодно машет руками. А не компрометируй власть, если она не твоя. Не нарушай стабильность.

Я стал засыпать - под звон цикад, кваканье лягушек и верещание еще чего-то в лесу, со всех сторон окружавшем деревню. Возможно, это резвились обезьяны. Есть тут обезьяны? Райка, Райка... Дней через пять ты получишь телеграмму: пропал без вести ваш муж капитан Кравцов, пьяница и хулиган... Но все же человек, с душой и сердцем - мягким, как валенок... Его самолет исчез с экранов радаров, поиски не дали результата. И что ты подумаешь - в свете последних событий в нашей семейной жизни? Мне бы это так хотелось знать! Ну, почему, почему все-таки прапорщик лежал голый, если в соседней комнате лежала молодая красивая женщина, а ее муж ушел на четыре месяца в поход? А если прапорщик забежал в свою комнату чуть раньше меня и притворился спящим? Надо было его хоть растолкать, чтобы посмотреть в глаза. Не знаю, что и думать. Но я жив, Рая, успел катапультироваться. Попал на остров. И тебя, несмотря ни на что, люблю, Мэри не в счет, иногда ни с того ни с сего почувствуешь влечение. И Жаклин не в счет, так - межрегиональное состояние души.

Мне приснилось, что меня все-таки нашли вертолеты с авианосца по сигналу радиомаяка, прикрепленного к сиденью покинувшего самолет пилота. Я опустился на парашюте в волны океана, спасательный плот надулся, я забрался на него и стал ждать, когда меня спасут. Примерно через час услышал в отдалении вертолет и выпустил, как полагается, сигнальную ракету, чтобы меня увидели. С вертолета опустили веревочную лестницу, я вскарабкался на борт. В кабине кроме пилота сидел наш заместитель командира полка палубных штурмовиков подполковник О., погибший некоторое время назад. Я еще подумал - откуда он тут взялся? У него было больше всех взлетов и посадок на палубу корабля, ас, представили к Герою Совет-ского Союза, но Советский Союз распался. Он угрюмо и отвлеченно глянул на меня, ничем не выражая восторга, что я спасся, и отвернулся. А потом сказал: "Ну что, Валера, самолет стоит семнадцать миллионов в доинфляционном исчислении. А ты его утопил. Ему, видите ли, изменяла жена! Ты это хоть точно установил? Но все равно... А что же ты хотел, если моряк по полгода не бывает дома, а женщина тоже человек. Эх ты, молодожен... Ты поступил не как летчик, принимавший присягу - стойко переносить все лишения военной службы, - а как пьяный водитель грузовика, разругавшийся с женой. Хотя и грузовик жалко. И вообще... Лучше бы тебе, Кравцов, погибнуть. У таких, как ты, ослаблен инстинкт самосохранения. Из тебя бы получился камикадзе - летчик одноразового использования. Но в мирное время таких надо гнать из авиации поганой метлой. Я тебе не раз говорил это... Что теперь с тобой делать?"

И он еще раз сказал: "Лучше бы тебе погибнуть".

А я и сам не знал, зачем я спасся. Говорю: "А откуда вы знаете, товарищ подполковник, что мне изменяла жена? Когда вы погибли, я был еще неженатый, и если бы знал, что это такое, не женился бы никогда. Сплошная нерво-трепка: где она и с кем, когда я в походе. И вообще, изменяла - не изменяла, это мое личное дело, точнее - ее, но и мое тоже. Откуда вы знаете?" - "Ну как же, говорит О., - это все знают. Потому что вечером, в день отплытия, ты бегал по авианосцу в одних трусах и всем говорил, что имеешь право - у тебя семейная драма, изменяет жена, и тебе теперь незачем жить. Какой-то ты незакаленный... Пьяный вдрабадан, давал интервью корреспонденту. А этот корреспондент такая сволочь - отца родного продаст, лишь бы сенсация. А как же не сенсация плачущий летчик..." - "А разве я плакал? - говорю. - Ничего не помню..." Он говорит: "Плакал, Валера, плакал. Потом тебя поймали, заперли в каюте, но командир эскадрильи скрыл все от командира полка. Ты продолжал летать. А надо было сразу отстранить тебя от полетов, но поди знай, что в голове у дурака".

Надо ли говорить, что все услышанное мною было для меня полной неожиданностью. И дело не в том, что - дурак... Умный человек и сам об этом догадывается, а не ждет, когда ему кто-то об этом скажет. Главное, что я в день отплытия бегал по кораблю, раскрывал всем душу. И никто мне потом об этом не сказал, щадили самолюбие. А зря. Если бы сказали, я, может быть, от ужаса на другой же день выбросился бы за борт авианосца, ночью, когда корабль идет в полной темноте, с задраенными иллюминаторами, и меня хватились бы только утром. А я еще жил, как в бреду, три месяца, и самолет бы остался цел, семнадцать миллионов.

Что я мог сказать в свое оправдание? Я закричал: "Но прошу учесть, что моя жена тут ни при чем! Она мне не изменяла! Я точно установил или почти точно. С этим всегда всё зыбко. Я хотел утонуть вместе с самолетом, но в самый последний момент нажал кнопку. Что же теперь делать? Считайте, что у меня случился инфаркт или что меня сбили где-нибудь в горячей точке - какая разница? Вы же сами исчезли ночью с экранов радаров, и никто не знает, что с вами произошло, о чем вы думали в последний момент".

"Ладно, - говорит О., - все мы под Богом ходим. Но почему хоть записку не оставил? Было бы легче разбираться. Теперь комиссия за комиссией, затаскают. Я не оставил никакой записки, потому что собирался жить, мне всегда везло. А ты?" - "Ну, во-первых, - говорю, - все произошло спонтанно, я тоже хотел жить, думал, что дадут майора. Но потом понял - не дадут... А во-вторых, - говорю, записки оставляют романтики, у них очень развито воображение и они могут представить себе, как они будут лежать, с простреленной головой или сердцем, и одним глазом наблюдать, как близкие читают записку и плачут. Зачем мне это, я реалист. Хотя и не в чистом виде, мог иногда помечтать: в день свадьбы я сказал Райке, что она сделала правильный выбор и я ее не подведу, ради нее стану генералом, кем угодно, хоть министром обороны. Пьяный был от счастья... Но как же я стану генералом, если не могу капитана перескочить? Я же не во французской армии служу, где, как Наполеон, можно в генералы сразу из лейтенантов. Но и у них такое возможно только во времена революционных потрясений. Я потрясений не хочу, но мне бы сдвинуться с этой мертвой точки! Шестой год в капитанах. И кажется, я наконец сдвинулся - завтра моя инаугурация. Вы только не подумайте, что я пьяный. Как стеклышко! Хотел выпить, не скрою, но на спасательном плоту спирта, предназначенного для растирания в экстремальных условиях, не оказалось. Кто его выпил, не знаю. Но я не пил. Хотите - дыхну?"

И еще что-то я хотел сказать подполковнику, - вот кому везло так везло: всего на два года старше меня, а уже был подписан приказ присвоить ему полковника, получил бы полк или дивизию, если бы не разбился - любил летать. И выпить любил. Но никто не видел его пьяным. Увидели - сразу мертвым, когда подняли вместе с самолетом со дна моря.

Но я ничего не сказал, потому что проснулся и увидел над собой незнакомый потолок. Это всегда чревато... Где я? Лежу на полу в каком-то сарае, но точно - не в вытрезвителе, я вчера и ста граммов не выпил. Сквозь решетчатые стенки из бамбука пробивали пыльные столбы света, орал где-то петух, квохтали куры. Но собак не было слышно, странно. Куда девались собаки?

Потом я все вспомнил и стал обдумывать свое положение. Значит, все-таки не нашли, думаю... И это хорошо, нашли бы - посадили. А так пересижу на острове год-другой, все забудется. Остров наверняка богат полезными ископаемыми. Золотоносный песок, камешки. И когда меня снимет отсюда какой-нибудь проходящий мимо корабль, я вернусь на родину богатым человеком. Богатых сейчас не сажают. Насобираю мешок всего, что представляет ценность, но не занимает много места, продам в Сингапуре или Гонконге за валюту и явлюсь к Райке. Куплю японскую иномарку с правым рулевым управлением, возьму с собой два ящика коньяку и подкачу к штабу полка. Произведу фурор.

Но вот вопрос: кто же мне поверит, если я на иномарке заявлюсь, что я все это время среди туземцев жил, голых и босых? Скажут: врешь, ты в Америке жил! Продал и родину, и самолет - семнадцать миллионов. Вот откуда деньги на иномарку и коньяк ящиками. И на шубу и сапоги жене. Коньяк выпьют, а меня все равно посадят. Нет, на родину лучше не возвращаться, родина не простит. Надо как-то устраиваться тут, на острове. Быстренько проверну сегодня инаугурацию и сразу же займусь осмотром острова на предмет выявления и оценки его природных богатств. В конце концов, если нельзя вернуться домой, кто мне помешает, богатому человеку, поселиться где захочу - хоть в Лондоне, хоть в Париже. Это без денег везде плохо, а с деньгами - куплю виллу в Фонтенбло, где граф Монте-Кристо жил, когда из тюрьмы сбежал. Выпишу к себе Райку.

А в отечество буду иногда наезжать инкогнито - чтобы подышать дымом и попить гидролизного спирта.

Я вышел из сарая на свежий воздух и сделал несколько гимнастических упражнений. Воздух был великолепный. Передо мной открывался чудный вид. Просторная хижина, где я провел ночь, по всей видимости, была загородной резиденцией вождя и располагалась на самом берегу небольшой, уютной бухты. Вода в ней розоватая от утреннего солнца, чистая и гладкая, сюда не докатывались большие волны, и это весьма удобно для рыбной ловли. Однако сколько я ни смотрел на водную поверхность, я не заметил ни одного паруса, ни одного каноэ или пироги с рыбаками. Или было еще слишком рано, или здешние туземцы не имели даже примитивного рыболовецкого флота, а рыбу, которой меня угощали, промышляли в пресных водоемах - в лагуне и в ручьях. В ручьях должна ловиться форель. И я подумал: хорошо, что у меня есть надувной плот, буду ловить в бухте с плота - на червяка или на опарыша. Лучше всего, конечно, ловить на мотыля, но мотыля где взять - это же личинка комара, а комаров тут нет. Иногда и такая гадость, как комар, на что-нибудь годится, как и опарыш. Круговорот дерьма в природе. А есть ли какой другой круговорот - сказать трудно.

Загородная резиденция была обнесена со всех сторон невысокой оградой из сложенных один на другой камней, и я сделал для разминки вокруг усадьбы несколько кругов трусцой, как мы это обычно делаем по утром на взлетной палубе авианосца. Потом отбежал за надобностью в банановую рощицу неподалеку... А дальше отбегать не стал, чтобы не заблудиться и не привлекать к себе внимания местных жителей. Мало ли что. Не все еще знают, кто я такой, дадут чем-нибудь по голове или укусит собака. Но собак я тут пока не видел и не слышал, и почему англичане в свое время их сюда не завезли - сенбернаров, доберман-пинчеров, - было непонятно. Видно, понимали, что если еще и собаки тут будут гадить, некуда будет ногой ступить. Жаль, что я потерял при катапультировании сандалии... Такая природа, такое изобилие, и дерьмо на каждом шагу. В Англии даже собаки оправляются в специально отведенных местах, а хозяин ходит выгуливать своего четвероногого друга с совочком и с ведром, чтобы потом в ведро - из совочка. А куда из ведра? Непонятно. Не нести же ведро с говном домой.

Я вытер запачканную ногу о траву и вернулся во двор загородной резиденции. Странно, но ни одной живой души нигде не было видно. Я заглянул за угол сарая - там какой-то тощий старик с трубкой в зубах мочился на ствол пальмы. Старик был в набедренной повязке, старость везде скромна. А что ей делать? Некоторые пытаются качать права, митинговать. Но тут митингуй не митингуй... Старик вежливо мне улыбнулся и продолжал брызгать, что мне не понравилось. Может, совсем посторонний старик. Кричу: есть тут кто-нибудь, кто отвечает за порядок, или нет? В конце концов - где охрана?! Или, думаю, нет никакой охраны, и меня, пока я спал, запросто могли придушить.

Но я ошибся, охрана все-таки была. На мой крик незамедлительно явилось человек десять молодцов с копьями и деревянными щитами, в полной боевой раскраске. Откуда они повыскакивали, я не заметил. Старика прогнали в шею и быстро построились передо мной в одну шеренгу. Без набедренных повязок, нудисты-мудисты... Голые, но какая-никакая строевая подготовка у них все-таки была. Все рослые, молодые, пятки вместе - носки врозь, готовые исполнить любую мою команду. Это мне понравилось. Думаю: надо же будет и армию перестраивать, а не только политику и экономику. Но тут я - подкован...

Я прошелся перед строем. Говорю:

- Значит, так, ребята, я ваш новый вождь капитан Кравцов. И, соответственно, главнокомандующий всеми вооруженными силами, которые у вас тут есть. Во многих странах главнокомандующий и даже министр обороны - совершенно гражданское лицо, иногда даже - баба. Откуда им знать нужды военнослужащих? Но вам, считайте, повезло, силовыми структурами буду заниматься лично. Никого не обижу. Но считаю своим долгом напомнить устав, чтобы потом не было недоразумений. Пункт первый устава вооруженных сил гласит: начальник всегда прав. Пункт второй гласит: если начальник не прав - смотри пункт первый... И я думаю, что это правильно. Вольнодумство в армии ни до чего хорошего не доведет, по себе знаю. Как поняли? Если все поняли - о'кей. Если не поняли непонимание устава не освобождает от гауптвахты.

Я еще хотел сказать, что хоть и выступал всегда за реформы, но пока понятия не имею, как реформировать здешние вооруженные силы, по какому образцу. В иностранных армиях не служил, родственников за границей не имею. Но что-нибудь придумаю. Все армии в общем-то похожи. В армии, как в курятнике, основной принцип: заберись повыше, клюнь ближнего и обосри нижнего. Реформируй не реформируй, все равно тому, кто ниже, достанется говно. Но может, у вас и ничего реформировать не надо - я ни на кого не собираюсь нападать. В некоторых странах, провозгласивших такую доктрину, обходятся одной полицией и спецназом. Хороший спецназовец заменяет двадцать человек, а полиция там на полном хозрасчете, что добудут, то и съедят, бюджет не обременяют. Летчиков, конечно, жалко: летают мало, и что летчик может у себя в части утянуть? Но с другой стороны, чем меньше летчики летают, тем меньше бьются. Когда начинаешь по-государственному смотреть на вещи, все видится в другом свете. Это с земли смотреть приятно, как летает истребитель или штурмовик. А сколько он керосина жрет? А сколько стоит ракета, подвешенная у него под брюхом? И сколько надо платить летчику, чтобы он, выполняя высший пилотаж, не загнулся в пике от дистрофии. Это же все деньги, а где их взять? Но тут нет денежной системы, реформировать будет проще.

И вообще, передо мной сейчас стояло не армейское подразделение, а именно спецназ, все мордастые, с толстыми руками и ногами, доставшаяся мне по наследству гвардия вождя.

- Всё поняли? - еще раз говорю.

Поняли, поняли, как не понять, загалдели гвардейцы. О'кей, начальник... Ноу проблем. Что мы, не военные? И лопочут по-своему, мол, будем подчиняться. Черт вас знает, думаю, будете или не будете. Я давно заметил, что, когда говорят на иностранном языке, всегда думаешь, что иностранцы умнее тебя. Хотя кто знает, что они там несут, - может, что и мы, про баб или издеваются над начальством. На всякий случай говорю: а разговаривать в строю нельзя, в строю надо стоять и слушать старшего по званию, каким бы он дураком ни был. Кое-кому не нравится, но это - пункт третий устава вооруженных сил.

В общем, ребята неплохие, думаю. Но вот что странно. Давно известно, что гвардия умирает, но не сдается. Не сдается она не потому, что такая храбрая, а потому, что гвардию во все века не брали в плен, ее уничтожали вместе с тем, кому она служит и кого охраняет. А тут, понимаешь, вчера произошел государственный переворот, но где была гвардия? На глазах этих засранцев чуть не закопали живым в землю вождя, какого-никакого, а они на другой день стоят и преданно смотрят в глаза совсем постороннему человеку. И не боятся, что я их всех уволю за беспринципность и наберу себе других чекистов. Тут что-то не так, думаю. Сплошные загадки.

Еще я все время думал: а что все-таки вождь унес с собой в чемоданчике? Золото? Валюту? Не был же это - ядерный чемоданчик... Но с другой стороны, должно же первое лицо за время своего правления как-то обеспечить себе старость. На одну пенсию жить скучно.

Я отдал кое-какие распоряжения: завтрак на траве, потом, по-быстрому, инаугурация, надо же что-то людям пообещать. Некоторые, правда, ничего не обещают. Так и говорят: вы меня выбирайте, но положение трудное, ничего не обещаю, это будет не честно. Вот чудак! Да если ты ничего не обещаешь, на хрен ты мне нужен. Пообещать всегда надо. А сдержишь или не сдержишь обещания, все равно зависит не от тебя, а от международного положения, климатических условий и мировых цен на нефть. Цены я не назначаю, климат тут хороший, а международное положение мне теперь - по фигу.

Потом пошли купаться, в открытом океане. Охрана меня сопровождала, ощетинившись копьями. По-моему, в этом не было никакой необходимости, но все равно приятно - первое лицо. Я вошел в воду и пошел по мягкому песку, хотя под ноги попадались и большие камни, принесенные прибоем. Вода приятно освежала. Потом поплыл, саженками. Плыву. И так мне хорошо, как в детстве, когда я купался в нашем мелководном заливе Черного моря, где можно было заплыть черт знает куда и не бояться, что утонешь: встанешь на ноги, а вода - по яйца... Пардон. Я плыл и плыл, словно с закрытыми глазами.

Вдруг охранники на берегу что-то закричали. Сэр! Сэр! Я оглянулся - кому это они кричат? И тут неожиданно огромная волна накрыла меня с головой, несколько раз перевернула и со страшной скоростью понесла под водой к берегу. Несла, несла, я ничего не видел и не соображал, и выкинула на берег, где меня подхватили под руки телохранители. А то бы унесло назад к чертовой матери. Когда отдышался и повыплевывал воду и песок, говорю гвардейцам: "Пошли вы знаете куда, ребята, знаю я эти шутки! Куда вы меня привели? Всю задницу ободрал о камни! Нельзя же так, вы местные, а я приезжий. Я же утонуть мог!" А они стоят и лыбятся, придурки. С копьями, с луками. Извините, сэр! Мы больше не будем, сэр... А морды хитрые! Думаю: а как тут рыбу ловить - такие волны.

Но потом перешли купаться в лагуну, тут же, рядом, и я успокоился. Местные жители уже бродили с сетями по лагуне, ловили рыбу и раков. Я сам руками поймал какого-то карася - килограмма два, не меньше. Отдал гвардейцам и приказал зажарить на обед. Всегда вкуснее, когда сам поймаешь.

Ну а на завтрак, когда вернулись в загородную резиденцию, была элементарная курица, зажаренная на вертеле. Без хлеба, по-видимому, туземцы не занимаются хлебопашеством. Но зато я первый раз в жизни съел целую курицу, а не какую-нибудь ножку, крылышко или пупок. Сколько раз говорил Райке: купи и зажарь сразу двух или трех цыпленков, чтобы я хоть раз курятины наелся. Что тебе, жалко? А как же, говорит, жалко, стоишь-стоишь в очереди два часа, а ты за раз сожрешь. Не надо было покупать японский мотоцикл, ему, видите ли, на рыбалку ездить! Знаю я эти рыбалки - в рыбсовхоз к бабам! Думаешь, не знаю? Говорю: Рая... Это было давно и неправда. Я на старом мотоцикле ездил, а на этом - честное слово! - ни разу, зачем мне, когда женился. От добра добра не ищут.

Про Мусю я, естественно, молчал. К Мусе я на мотоцикле не ездил.

Ну а потом стал сбегаться со всех сторон народ - на инаугурацию. Набилось полный двор. Опять танцы, песни... Ликуют. По-моему, они склонны преувеличивать роль личности в истории. В толпе я наконец увидел Мэри, она была в набедренной повязке. И многие были в набедренных повязках, в юбках из соломы. Приоделись. Под набедренной повязкой слегка тяжеловатый таз Мэри (как мне показалось, когда она вчера сидела у меня на коленях) уже не выглядел тяжеловатым, а наоборот, - это был тип женщины, который я особенно люблю: плечи и грудь нежные, девичьи, талия тонкая, и при этом - хороший разворот бедер, которые под набедренной повязкой впечатляли еще больше, чем в натуре. Ну и, конечно, - глаза, губы. Тут же ошивалась и Жаклин, голая... Что-то скандировала, надеюсь - в мою пользу.

Мы с Мэри издалека кивнули друг другу, нас уже связывала тайна. Вернее, кивнул я, а Мэри только потупила глаза, как истинная леди. Хотел к ней подойти, чтобы сказать "гуд монинг", но мои гвардейцы знаками и жестами объяснили мне, что пора уже что-то сказать людям, неудобно. Я уже не принадлежал себе. Надо так надо, говорю, дела в первую очередь, а девушки потом. Но что я скажу этим папуасам, не знающим ни телевизора, ни газет, я не очень понимал.

Народ, стоявший передо мной, был голый и небритый, но упитанный. А степень небритости мужчин была все же не как у Льва Толстого, а как у кавказцев, которые торгуют на базаре, или у наших из деревни. Кавказцам, чтобы выглядеть джентльменами, надо бриться два раза в день, а деревен-ским не до красоты, лишь бы трудодни шли. Некоторые из туземцев даже щеголяли аккуратными шкиперскими бородками, в зубах трубка, при полном отсутствии на теле татуировки, чем любят обычно украшать себя дикари. Кроме вождя, у которого на груди был выколот якорь, я еще у какого-то туземца, мелькнувшего в толпе, заметил на плече татуировку, но это был не якорь, а просто голая девушка в характерной позе. Надо будет потом этого туземца разыскать и спросить, откуда у него - девушка. По-моему, это военный туземец. Но не в этом дело. Дело в том, что передо мной стоял совершенно трезвый народ! Ни одного пьяного в толпе я не заметил, хотя было уже часов одиннадцать. Погода прекрасная, в тени не жарко. Ни одного пьяного! Что, с одной стороны, конечно, хорошо, трезвыми управлять легче. Но с другой, - непьющие слишком амбициозны, не знаешь, что им пообещать: цены на спиртное их не интересуют, а секс тут и так без ограничений. И вхождение в какой-нибудь оборонительный союз им до одного места. Нет, какой-то опиум для народа все же должен быть.

Все кричат: "Спик! Спик!" То есть - говори. Я опять отыскал глазами Мэри, она издалека ободряюще помахала мне рукой. Спасибо, Мэри, я потом к тебе подойду, после официальной части.

И я обратился к собравшимся с небольшой речью. Что говорил - уже не помню, да и не это главное в инаугурационной речи. Главное - не сказать ничего лишнего. До этого я выступал публично всего раз в жизни, во дворце пионеров в Корейской Народно-Демократической Республике, куда заходили с визитом. Обрисовал корейским пионерам международную обстановку, призвал бороться за мир. Говорю: боритесь, ребята... А в заключение вскинул в дружеском приветствии руки и сказал: "Русский с китайцем братья навек!" Немножко перепутал. А корейцы с китайцами тогда как раз чего-то не поделили. Поэтому с туземцами я был краток. Говорю: оказанное доверие постараюсь оправдать. Как и сам пока не знаю, но чувствую в себе силы что-нибудь изменить к лучшему. А если менять ничего не надо, то и не буду менять, как скажете. Я тоже теперь считаю, что эволюционный путь все-таки лучше, а всякой проблеме надо дать возможность самой рассосаться. Буду гулять на свадьбах в качестве посаженого отца и присматривать за порядком, как участковый. Конечно, нехорошо, что я не знаю историю народа, которым призван управлять, но что делать, так получилось. Буду изучать. У вас нет письменности, но сохранились же какие-то устные предания, легенды. Со временем все узнаю.

Если бы я представлял себе хоть отдаленно, что мне предстояло узнать!

Напоследок я сказал "сенк ю, леди и джентльмены", чем привел туземцев в неописуемый восторг. Даже те из них, кто во время моей речи отбегал побрызгать на пальму (пьют много соков), быстренько вернулись и присоединились к хору, начавшему скандировать: "Кинг! Кинг! Кинг!" Что могло означать только одно: я не вождь какого-то задрипанного племени мумба-юмба, которые только вчера слезли с дерева, а - король. Король! И признал меня королем народ пусть и отсталый, в силу исторических причин, но говорящий на языке Шекспира! Видела бы меня сейчас Райка!

Но меня никто не видел. Для всех, кто мог бы видеть, я погиб. Я, Валера Кравцов, морской летчик, летавший над всеми океанами Земли, кроме Северного Ледовитого, а что толку. Я не честолюбив, но все-таки мне могли бы дать майора хоть посмертно.

6

А еще однажды она мне сказала... Но не буду уточнять, что сказала. Пусть это навсегда останется между нами. Просто мне не надо было идти в военные, раз нечестолюбив, у меня другое направление движения мыслей. Эта вечная напряженка: станешь кем-нибудь или не станешь, или так и засохнешь в капитанах. Мама правильно говорила - надо было поступать на исторический, там никакой субординации, одни даты, а все остальное игра ума. Но откуда нам знать в семнадцать лет, где наше поприще.

Я стоял перед толпой туземцев, только что провозгласивших меня своим вождем, и, по-моему, выглядел великолепно, несмотря на то, что уже два дня не брился. Было только слегка грустно. К человеку все должно приходить вовремя, и власть в том числе, когда есть кому принести домой и посвятить плоды власти любимой женщине. Сказать ей: а ты думала, что я дурак... Я умный. А так, получаешь только моральное удовлетворение - все-таки кем-то стал.

Но тут я вспомнил про Мэри. Мэри! Можно же и ей посвятить, раз так вышло. "Кинг! Кинг! Мы любим тебя! Веди нас!" - продолжали кричать эти идиоты. Аж звенело в ушах. И к популярности быстро привыкаешь. Популярность тоже должна приходить к человеку вовремя. А когда она приходит поздно или не приходит совсем - только раздражает. Что вы кричите, говорю, хватит, я все понял - я ваш кинг. Все рады, и я немножко... Можете расходиться по домам и есть праздничную курицу. Вот сумасшедшие, полные штаны восторга. Никуда я никого не поведу, принципиально. Вождизм изжил себя. Главе государства не надо никого вести, надо только назначать на должности достойных граждан. Хорошему человеку - хорошую должность, плохому - хрен в сумку. И не задерживать тем, кто честно служит Отечеству, очередные воинские звания. Идите, идите, говорю, со двора, инаугурация окончена, бог с вами.

Ну а своим гвардейцам, когда толпа перед домом рассосалась, знаками и как еще мог, междометиями, тоже объяснил, что сейчас самое время прогуляться в глубь острова. Меня интересовали полезные ископаемые. Колумб на каком-то острове в Карибском море сразу нашел золото (уголь мне ни к чему). Не могу же я после всех скитаний вернуться домой нищим. Это печальный удел. Лучше тогда вообще никуда не ездить, не мотаться туда-сюда, а жить оседло. Оседлостью, по крайней мере, можно хоть гордиться. А гордиться всегда чем-то надо, если ты гражданин, а не безыдейный обыватель. Гражданин тем и отличается от небокоптителя, что иногда хочется кого-нибудь убить по идейным соображениям, а не просто так, от злости. Говорю: пока не очень жарко, джентльмены, хорошо бы пройтись небольшой компанией и подняться на гору. На горе пообедать, полюбоваться видом сверху и понять, что я могу иметь с этой части суши. Если тут ничего нет, кроме бананов, то, думаю, можно будет поискать на острове клад. Могли же зарыть его тут пираты?

И мы пошли. Я и еще пять гвардейцев из охраны, вооруженных короткими дубинками и луками со стрелами. Копья, тяжелые и длинные, охранники не взяли с собой, что было правильно, а луки пригодятся, чтобы подстрелить по дороге какую-нибудь дичь. Все голые - чтобы не жарко... Прикажу потом гвардии ходить в набедренных повязках. Я тоже снял с себя комбинезон, остался в одних трусах. Кроме пистолета и бинокля я взял с собой еще и длинный острый нож-мачете, похожий на саблю, который был на спасательном плоту, чтобы отбиваться от акул. Теперь он мог пригодиться на случай нападения хищников или чтобы срубать по пути бананы. А кокосовые орехи растут слишком высоко, за ними пусть гвардейцы карабкаются сами.

Я нашел в резиденции какую-то веревочку, привязал к ней мачете и пистолет, перекинул веревочку через плечо, как портупею, и стал выглядеть воинственно и солидно. Охранники с уважением смотрели на меня. Один из них - рослый, плечистый, вылитый Шварценеггер, только совсем голый, а не по пояс - был, по всей видимости, за старшего. Он шел рядом со мной, показывал дорогу и то и дело громким голосом отдавал распоряжения другим охранникам, главным образом, указывая, где кому идти по отношению к монарху. Если кто-то по ходу движения оказывался ко мне ближе его, плечистый взмахивал дубинкой - куда ты лезешь, сука! - и отгонял. Поэтому трое охранников, ростом помельче, в конце концов стали идти позади меня на почтительном расстоянии, лениво сбивая палками цветки с каких-то растений, росших по краям дороги. Эти трое несли на спине продукты для пикника в больших плетеных корзинах.

Ну а еще один гвардеец, уже не очень молодой, мелко шкандыбая на одну ногу, держал у меня над головой зонтик, чтобы я не получил солнечный удар.

Дорога вела лесом. С обеих сторон к нам подступали высокие деревья, густой кустарник. Оглушительно кричали птицы, вспугнутые нами или еще кем, может дикими зверями, но моя охрана не обращала на это никакого внимания. Все шли молча. И я тоже успокоился - диких зверей тут не должно быть. Я присматривался к старшему охраннику, он шел чуть впереди, по левую руку от меня. Кого-то он странно напоминал мне из прошлой жизни, хотя и был совершенно голый. Где-то я его определенно видел. Но где? Может, в бане? Но в бане лица не запоминаются, а этого я помню - морда хитрая, как у смышленой дворняги, и в то же время какое-то ничем не оправданное высокомерие в глазах. С одной стороны, он старался угадать каждое мое движение - то сорвет с ветки персик посочней, или гроздь бананов срежет: плиз, начальник. Но в то же время как бы насмехался, мол, что для вас еще сделать, ваше благородие... Словно он знал обо мне что-то. А что он мог знать? Ну, пил... Кто не пьет? Где я его видел? Ладно, думаю, потом вспомню. У меня теперь будет много времени, чтобы вспоминать. Но не пил же я с этим туземцем...

Между тем дорога, ведущая из деревни в глубь острова, незаметно кончилась и перешла в тропинку, тоже хорошо утоптанную, но, к сожалению, чуть ли не на каждом шагу "заминированную" засохшими говешками. Когда я, сморщив нос, показывал старшему, мол, непорядок, мы же босиком, старший яростно кидался вперед и то одной, то другой ногою отфутболивал дерьмо с дороги. При этом показывал всем своим видом - а что я могу сделать, такой тут народ! Его не перевоспитаешь! Как будто сам он был из другого народа. Я не люблю таких людей. Я уже понял, почему туземцы, застигнутые нуждой в пути, "усаживались" прямо на дороге. Потому что если в сторону сойти, там высокая трава, а если еще крапива... Джунгли диктуют свои законы. Ко мне старший обращался почтительно - сэр, хотя мне все время слышалось - гражданин начальничек... Ну а я про себя стал звать его Минька, потому что остальные охранники звали его Майкл; у них все тут Гарри, Эдуарды, Мэри, Джульетты-Виолетты, как у армян. Малый себе на уме, ехидный, но услужливый и с авторитетом. Без таких не обойтись: всё знают, всё достанут - баб, водку... К тому же я вдруг обнаружил, что Майкл - это и есть тот самый туземец с татуировкой на плече - голая девушка, - на которого я обратил внимание утром! Я показал ему на девушку мол, откуда такая картинка, братан, сам когда-то хотел сделать себе такую, но постеснялся, все-таки офицер. Он с недоумением глянул на свое плечо - ах, это, - и махнул рукой, так, сделал когда-то по глупости. Какие еще вопросы будут, гражданин начальник?.. И смотрит преданно в глаза. Сложная личность, с амбициями. Но присвоить ему сержанта - будет незаменимый человек. В своей деятельности лучше всего опираться на тех, кому сделал какое-то добро. А то, что по-собачьи заглядывает в глаза, так на то я и король, а как иначе. Человек, стремящийся занять в иерархии подобающее место, не должен бояться угодить начальству. Начальство должно знать, чего ты хочешь. А я никогда не знал, чего я хотел. Хотел быть гордым альбатросом... Я стал заглядывать в глаза начальству - когда женился и решил продвигаться в генералы. Но было поздно.

Выйдя из леса и преодолев неглубокую ложбинку, по дну которой протекал звонкий ручей, мы оказались в роще, где росли высокие деревья, похожие на дубы, с такими же толстыми корявыми стволами, но гораздо выше и листья совсем другие. Листья этого дерева напоминали лопасти огромного фикуса, а свисавшие над головой плоды были величиной с футбольный мяч, а то и больше. Мои гвардейцы прихватили с собой пару таких плодов, для чего один из них вскарабкался, как обезьяна, до самой кроны и ловко срубил их острым деревянным ножом. Плоды упали в траву с мягким стуком. Каждый - килограммов десять. Это были знаменитые хлебные деревья, и тогда понятно, почему туземцы на острове не занимались хлебопашеством - зачем им эти злаковые? Пахать, сеять, убирать, молотить, потом хранить, чтобы не сгорело, молоть муку, для чего строить целую систему мельниц. И все это ради того, чтобы съесть кусок хлеба. А тут один из плодов туземцы сразу же разрубили на круглые мягкие лепешки - и ешь, без масла вкусно. Немного бы посолить, думаю. Только подумал - и тут же Майкл-Минька проворно метнулся к корзинке с харчами и принес кусок соли, размял в пальцах и посолил мой "бутерброд". Совсем другое дело. Ну, хват! Произведу в полковники. А если бы еще нашел где-нибудь стопку водки... Но где ее возьмешь, если нет злаковых. На всякий случай я вопросительно глянул Майклу в глаза, чем черт не шутит, но он только пожал плечами: чего нет, того нет, начальник, и принес из той же корзинки кувшин с апельсиновым соком. При этом, бьюсь об заклад, ехидно ухмыльнулся! Точно, у него есть на меня какой-то компромат. Но кто тут может обо мне что-то знать, мое "личное дело" осталось в штабе. Там одних квитанций из вытрезвителя десять штук, хотел когда-то выкрасть, но "личные дела" хранятся в сейфе. Если бы стать знаменитым, эти несчастные квитанции можно было бы продать на аукционе, где-нибудь в Париже, за десять тысяч долларов. Но как тут станешь.

От опушки рощи хлебных деревьев вела вверх узкая тропа, поросшая мягкой травой. И вскоре по этой тропинке, чем дальше вверх становившейся все более каменистой, заросшей по сторонам кустами ежевики, мы добрались до нескольких отдельно стоящих хижин, почти целиком спрятавшихся в густых зарослях. Было уже время обеда, и нас, меня и гвардейцев, пригласили в одну из хижин гостеприимные хозяева - муж, жена и стайка подвижных ребятишек. Хозяин, добродушный толстый туземец с густыми усами, был без набедренной повязки. Когда мы заглянули во двор, он лежал на траве под деревом и курил трубку. Хозяйка, приятная брюнетка с пышной грудью, стрельнула на меня блестящими глазами. Я представился - майор Кравцов... Думаю: а кто, собственно, мне может запретить считать себя майором? Я сейчас какое захочу себе звание присвою. Хозяйка тотчас кинулась ловить курицу, чтобы отрубить ей голову и сварить или зажарить. Но я отведал только дыню, не ел уже лет пять, последнее время отпуск давали только в декабре или в марте.

Поблагодарив хозяев, я показал гвардейцам, что предпочитаю обед на лоне природы. Нам еще предстояло подняться на гору, откуда вид, и мы, не задерживаясь, отправились дальше. Мне все больше и больше нравилось на острове - и природа, и люди, - и я уже почти не думал ни о каких материальных ценностях, которые можно отсюда вывезти. Ну их к черту, что я - жлоб? Это рыночное мышление заразительно, как триппер. Все время думаешь о деньгах, где их достать. Надо же сколотить какое-то состояние. Некогда подумать о духовном. Но глядя на мирную, идиллическую жизнь островитян, я стал думать, что надо как-то устраиваться здесь - вряд ли сюда придет какой-нибудь корабль. Вряд ли... Женюсь на Мэри, заведу детей. Обязанности здешнего вождя, по-моему, не обременительны. Главное, ничего резко не менять. А начнешь менять - горя не оберешься.

Тропинка по-прежнему бежала в гору, деревья стали ниже. Все чаще на пути нам попадались открытые плато, залитые солнцем, но тоже культурно возделанные. Потом пошли заросли какого-то кустарника с мелкими синими плодами. Из зарослей навстречу нам иногда выходили туземцы, несшие на коромыслах и на голове какую-нибудь поклажу. По всей видимости, эти люди, в отличие от других, предпочитали хуторской образ жизни. А чего тут не жить - по склонам горы бегали в изобилии дикие козы и куры, тоже дикие. Мои охранники от нечего делать и для развлечения иногда доставали из-за спины свои арбалеты и стреляли в кур, при этом отчаянно ругая их последними словами - гады, сволочи, фак! По-видимому, дикие куры тут расплодились, как кролики в Австралии.

Одним словом, я мог бы подумать, что попал в рай. Но вряд ли, думаю, - за какие заслуги? В церковь не ходил... Матом ругался. А пьянство? А эротические фантазии в рабочее время? Воровал казенный спирт... Не говоря уже о жене ближнего, которую всегда хотел иметь своей женой, если в ней все было прекрасно: и лицо, и одежда, и ноги. Но куда же тогда я все-таки попал? Куда-то ведь попал.

И вот уже всякие тропинки, пригодные для продвижения на самый верх горы на двух ногах, исчезли, и мы стали карабкаться на четвереньках почти по голым камням. Моим сопровождающим это ничего не стоило, они ловко продвигались впереди меня, только сверкали пятки и крепкие задницы. Но мне было больно на острых камнях, и я в который раз пожалел, что потерял сандалии. Я хотел уже сказать гвардейцам: а на хрен мне этот альпинизм, зачем нам лезть на самую вершину? Чтобы написать там: "Здесь был Валера"? Но чем я напишу... Этим самым? Отсюда тоже все хорошо видно, и океан, и пляж, и плодородные долины. Видна даже соломенная крыша загородной резиденции, где я сегодня спал. Хватит, думаю, взбираться, я есть хочу.

Но тут мы как раз оказались на самой вершине горы, и я об этом ничуть не пожалел. С вершины, на которой мы едва поместились, стоя на полусогнутых ногах и поддерживая друг друга под руки, чтобы не упасть вниз, открывался вид... Все как на ладони. Не зря взбирался. Здесь будет хорошо заниматься созерцанием, когда я постарею. Нещадно палило солнце, но хромой Бертран, невозмутимо попыхивая трубкой, продолжал держать у меня над головой зонтик. Надо будет дать ему при дворе какую-нибудь должность.

Вид был чудесный! Океан сверкал как зеркало. Буйная зелень в долинах яркие многоугольники плантаций маиса, еще не достигшего молочно-восковой спелости, апельсиновые и персиковые сады, целые поля ананасов, заросли манго. Манго похоже на большой огурец или на небольшую дыню, желтоватую на цвет, по вкусу немного отдает скипидаром. Что там Крым, который мы потеряли! В Крыму плохо с водой. И может быть, я присоединю к любезному Отечеству такую жемчужину - мне всё простят, как все простили Потемкину за Крым, а он пил не меньше и предавался разврату с императрицей. История все прощает, она не нарсуд. В Крыму, при всем его великолепии, все-таки много желтого цвета выжженные солнцем голые проплешины, скалы, камни, сухой и колючий кустарник. Здесь же во всем ландшафте преобладал изумрудный цвет, менялись только оттенки изумруда. А сам Индийский океан? Это тебе не какое-нибудь "самое синее в мире", перенасыщенное сероводородом и плавающими бесстыдно презервативами, я тут этой гадости не видел. А в Ялте, если с девушкой, неудобно на воду посмотреть - сразу возникают эротические фантазии: "И жив ли тот, и та жива ли, и где теперь их уголок, или они уже увяли, как сей неведомый цветок". Это не я, это Пушкин. Он ведь тоже отдыхал в Ялте. А проблема крымских татар? Черт с ним, с Крымом. А турки - члены НАТО? В любой момент могут перекрыть Босфор, и можно сдавать на металлолом весь военно-морской и нефтеналивной флот. Босфор и Дарданеллы в свое время надо было брать. Другое дело, что не давали... И еще нюанс: все зависит, с какого боку на Босфор и Дарданеллы посмотреть. Вообще на всё. Если бы я служил не на Тихоокеанском флоте, а на Черноморском, я бы, вполне возможно, служил сейчас в хохляцком самостийном флоте, пил бы в Севастополе крымский портвейн "Сурож" и матюгал бы на чем свет стоит проклятых москалей. Все зыбко.

Остров был великолепный, правильной круглой формы. Но, глянув по сторонам, я сразу понял, что крошечные бухты и заливы, куда впадали многочисленные ручьи, были слишком невелики, чтобы в них мог укрыться от океанских волн не то что флот, но даже один большой корабль. Это уменьшало геополитическую ценность острова, а главное - вероятность того, что я когда-нибудь выберусь отсюда... Наверное, это обстоятельство и было причиной того, что колонизаторы в свое время забросили остров - не на чем было вывозить природные богатства. Но пираты - совсем другое дело. Пираты, по всей видимости, став на якорь в виду острова, причаливали к берегу на шлюпках и устраивали тут оргии, предварительно напоив туземцев и туземок ромом. Отсюда и такое кровосмешение.

Отсутствие удобной гавани снижало ценность острова, но нет худа без добра: для меня как главы государства, окруженного со всех сторон водой, сразу же отпадала проблема строительства флота, о чем я, конечно, не мог не думать. Нет гавани - нет и флота. Да и как его тут построишь - ни инструмента, ни гвоздей. Что делать, во все времена ходу вещей можно только подчиниться. А не подчинишься - или на костре сожгут, или утопят в дерьме. Или проведешь жизнь в изгнании. Вот и выбирай. Я бы выбрал - изгнание.

Ладно, говорю, ребята, я все понял: мне на этом острове придется долго загорать. Нет гавани... Так давайте хоть посидим компанией где-нибудь возле горного ручья, как я однажды сидел на Кавказе: шашлык, лаваш, ткемали, сулугуни, бутылек красного в плетеной корзине. И бутылек белого. Само собой чача... Пили за Багратиона, за чемпионку мира по шахматам Майю Чибурданидзе, царицу Тамару... Потом пили за Сталина - как не выпить, он же за великий русский народ пил, - и за то, что среди великого русского народа тоже встречаются отдельные достойные личности. Я вставал, пока мог вставать, прикладывал руку к сердцу... Приятно вспомнить.

Нет вина, думаю, так выпью хоть воды холодной, второй день одни соки. Подхватишь какую-нибудь аллергию.

Когда находишься на вершине пирамиды власти, ничего не надо два раза повторять. Туземцы загалдели: о'кей, о'кей, сейчас все будет, пикник, сэр, пикник, а как же. И мы всей компанией быстро спустились с горки сначала на небольшое плато, потом прошли мелким леском на плато пониже и, отыскав уютную полянку в тени ореховых деревьев, но с видом на океан, устроились на отдых. Майкл скомандовал гвардейцам, и они стали доставать из своих кошелок всевозможные припасы: целый окорок холодного копчения, хрен в баночке, жареная курица, рыба - копченая и вяленая... Горы мяса. Потом последовали один за другим кувшины с соками, апельсиновым и манго. Был еще один кувшин с чем-то, зеленоватым на цвет, но я попробовал - тоже сладкий. Я глянул на Майкла. Он озабоченно наклонился ко мне: в чем дело, сэр, чем вы недовольны?.. Пошел ты, думаю, это же обыкновенный яблочный сок! Вот возьму сейчас и на голову вылью! И почему мне пришло в голову, что я где-то видел этого мудака? Старший охранник пожал плечами. А когда Бертран напоследок извлек из кошелки и разложил передо мной две золотистые макрели холодного копчения с жирными спинками, я отвернулся. И стал смотреть на океан. Океан - смеялся...

Я взял кувшин с яблочным соком, глянул по сторонам, куда бы его вылить, и выплеснул на траву. И зачерпнул из ручья, на берегу которого мы сидели, простой воды. Я еще ни разу не видел, чтобы туземцы пили воду - только соки. Но вода оказалась теплая и противная. Мои гвардейцы, уже закончившие приготовления и тоже усевшиеся в кружок перекусить, увидев, что я пью воду, вдруг все повскакивали на ноги и закричали: "Сэр! Сэр!" Замахали руками... Что такое? Мне и самому сначала показалось, что это бензин. Но откуда, думаю, тут бензин, если даже на острове и есть запасы нефти. Ацетон - не ацетон...

Я быстро глотнул апельсинового сока, услужливо поднесенного мне Майк-лом. Вдохнул... Хорошо, что перед тем, как глотнуть воды, я инстинктивно выдохнул. Это был чистый спирт! Девяносто шесть! Шило! Или я был не Валера Кравцов, летчик с авианесущего противолодочного крейсера "Малая земля", бортовой номер "18"! Но почему спирт мог показаться мне отвратительным на вкус? Теплый, вот в чем дело. Температура воздуха была в тени градусов тридцать, а ручей протекал и по открытой местности, где на солнце - все сорок пять. Почти без запаха, может даже, - медицинский. Гидролизный всегда отдает резиной, даже если высшей очистки.

В голове приятно зашумело, словно открылся кислородный клапан. Туземцы с ужасом смотрели, как я отхлебывал из глиняной кружки, и не успевали мне подкладывать - мясо, рыбу, все подряд. Один Майкл оставался внешне невозмутимым, но тоже посматривал на меня с некоторой тревогой. Он же за меня отвечает. Но я уже стал разбавлять спирт апельсиновым соком, надо же было еще домой идти. Чувствовал себя прекрасно! Главное, не перебрать на такой жаре. Вот теперь, думаю, все в порядке. Спасибо, Господи, за все, что Ты для меня сделал, а то все время было такое чувство, что Ты мне чего-то недодал. Еще бы закурить... Сигареты кончились. Но Майкл повернулся к Бертрану, потянул у него из зубов коротенькую трубку и протянул мне. Табак у Бертрана был великолепный. Что еще человеку надо? Сейчас бы сюда Мэри, без всякой связи подумал я.

Потом я лег под деревом на траву, раскинул руки и ноги и, глядя в небо, просвечивавшее сквозь листья, вдруг понял, что я сказочно богат! Я законный хозяин острова, избранный народом. На какой срок - неважно, но не меньше, чем на два срока. А там будет видно. Остров - чудо. Даже если на нем нет никаких других залежей - золота и серебра, - то все равно, если вывозить отсюда танкерами один спирт, я со временем стану мультимиллиардером. Ручей этот, по всей вероятности, течет тут с сотворения мира, но, как я понял, почему-то не впадает в океан. Если бы впадал, в океане давно погибло бы все живое. Но оно не погибло, значит, спирт где-то накапливается, образуя подземный водоем, не связанный с океаном. И не дай бог когда-нибудь прорвет... Но интересно, почему туземцы его не пьют?

Помню, еще подумал: а может, все-таки не медицинский?..

А больше ничего не помню - как вернулись вечером в деревню, как туземцы меня несли. За руки и за ноги или по очереди на плечах? Или соорудили из подручного материала какие-нибудь носилки. Ни-че-го! Но, слава богу, спирт оказался настоящий, этиловый, потому что перед утром я все-таки проснулся - у себя в резиденции, на разложенном чьей-то заботливой рукой моем спасательном плотике. В помещении было еще темно, пощупал - рядом лежало какое-то тело. Еще пощупал. Нет, это была не Мэри, нечто гораздо больших размеров, и сопело, как мужик. Голова трещит, а главное - на душе скверно. Опять нажрался... Нашел в кармане комбинезона зажигалку, чиркнул - рядом раскинулась в небрежной позе, разметав волосья, Жаклин, политическая советница... Как она сюда попала? И неужели я с этой развратной самкой совокуплялся?

Я растолкал даму и выгнал ее из помещения. А потом опять уснул.

Когда я во второй раз проснулся, было уже совсем светло. Во рту сухо, но рядом уже стоял кувшин с апельсиновым соком, приятно охлажденным. Душевный парень этот Минька... Выпил полкувшина, стало легче. Думаю: сбегаю на двор... А потом еще посплю.

Но тут за стенками резиденции раздался какой-то сдавленный визг, послышался шум борьбы, крики, как будто кого-то собирались резать. Я вскочил со своего ложа и схватился за пистолет.

Вдруг занавеска на дверях откинулась и вошли: сначала Майкл-Минька, помахивая короткой дубинкой. Свирепый, как черт, - гуд монинг, сэр! За ним двое гвардейцев, тоже с дубинками, втащили какого-то упиравшегося изо всех сил лысого туземца в набедренной повязке и бросили его передо мной на пол. Лысый сначала злобно огрызался, что-то кричал охранникам, доказывая свою правоту. Но Минька огрел его дубинкой по спине, и туземец угомонился, покорно стоял передо мной на четвереньках с опущенной головой.

- В чем дело? - спрашиваю у Миньки. Пистолет уже спрятал, поняв, что случился какой-то рядовой инцидент на бытовой почве и начинаются мои рабочие будни в качестве верховного правителя и судьи. Принял, по возможности, государственный вид...

- А вы посмотрите, сэр, на это безобразие! - замахал Минька руками. - Это о'кей? - ткнул в согбенного туземца пальцем.

Я посмотрел, но ничего такого не увидел. Пожал плечами.

Тогда Минька обежал два раза вокруг лысого, не зная, за что его ухватить лысый да еще без рубашки, - но потом огрел еще раз по спине палкой, и туземец сам вскочил на ноги, как ужаленный. Минька сорвал с него набедренную повязку.

- Стой, когда тебе велят, сволочь! Смотрите, смотрите, сэр! Разве это порядок?! - жестикулировал Минька. - Посмотрите на его детородный орган!

Я посмотрел... Орган как орган, ничего выдающегося, но лысый, для красоты, привязал к нему бантик из стебля какого-то вьющегося растения. Ну и что? Что тут такого? Я, конечно, понимал, что бантик не на месте, зачем он там, но мало ли что мы понимаем, что другие понимают совсем иначе. Плюрализм такая вещь кому что нравится.

- Теперь видите, сэр? - сделал негодующий жест Минька. Но я никак не мог взять в толк, в чем заключалась моя миссия.

Тогда Минька стал объяснять мне, показывая пальцем то на туземца, то на себя и других гвардейцев, мол, вы же видите, сэр, никто из нас не позволяет себе никаких вольностей - что бог дал, с тем и ходим, а этот хитрован...

Минька подбежал к лысому и отвесил ему затрещину - ты думал, что ты умнее.

Словом, как я понял из Минькиных объяснений, если некоторые умники будут позволять себе такие вещи, пострадает справедливость. Что-то в этом роде. Или я чего-то не понимал. Ну, сделал себе украшение человек и сделал. Что тут такого? В конце концов, это его собственность, а собственность священна.

- Ну, а я-то тут при чем? - говорю Миньке. Все это было так некстати... Потом говорю: - В общем так, если этот туземец инакомыслящий - немедленно отпустить! А если он нарушил закон, сажайте его, - куда там у вас сажают - в КПЗ... Потом суд, лучше всего - суд присяжных. Но все должно быть по закону, произвола я не потерплю. И бить людей в моем присутствии не позволю. Посадите его под замок, потом разберусь. У меня голова отваливается... Все поняли? Тогда о'кей.

И сделал жест - свободны.

Охранники подхватили провинившегося туземца под руки и потащили во двор. Следом за ними вышел Минька, сдержанно кивнув мне - о'кей, сэр, все будет исполнено как вы сказали, суд присяжных так суд присяжных. Какой ты умный, думаю, но все-таки не догадался прихватить для меня кувшинчик - из ручья, чтобы поправить голову. Что мне теперь, самому бежать туда?

А через минуту во дворе раздался страшный вопль. Как будто и в самом деле кого-то резали. Я выскочил. Но было поздно. Лысому туземцу уже отрубили орган. Минька держал его на отлете, как скальп или отрубленную голову. Потом он издал торжествующий вопль, размахнулся и закинул злополучный орган далеко в кусты.

Мне стало дурно. Пошатываясь, я вернулся опять в резиденцию. Перед глазами стояла страшная картина: плачущий туземец... Вот тебе и Минька!

Я опустился на чурбачок посреди резиденции и попробовал сосредоточиться. Что за нравы? Разве я это приказал? Надо кого-то послать к ручью... Но тут со двора ворвалась какая-то разъяренная фурия, это была Жаклин, и закричала не своим голосом, что она никому не позволит так с нею обращаться! Даже королю! Она честная девушка... И стала утверждать, что она никому не навязывается и что это я сам вчера, когда уже была ночь, послал за ней охранников. Среди ночи подняли с постели, сэр! Вы говорили, что я в вашем вкусе! А потом выгнали, как собаку!

Я ничего не понимал. Одна нештатная ситуация за другой. Голова разламывалась на части. Жаклин продолжала жестикулировать: я должен на ней теперь жениться... Если я джентльмен. А как же, думаю, конечно, джентльмен...

Да пошли вы все! Оно мне надо, чтобы какая-то дешевка на меня так кричала! Завтра же подам в отставку. Не хочу я никем управлять, проживу и так. Построю себе хижину у ручья...

А ловить форель буду ходить к другому водоему.

Но тут в резиденцию вошел Минька, но уже не свирепый, кроткий, - извините, сэр, я не знал, что у вас дама. И почтительно застыл у входа. Но не в этом дело. На нем была набедренная повязка! Я даже приподнялся с чурбачка. Что это с ним? Он пожал плечами. Ну, ясно... О, Господи, кажется, я ему вчера присвоил генерала.

Вслед за Минькой вошел еще один охранник, хромой и тоже в набедренной. А этому я что присвоил? Этот держал на вытянутых руках поднос с кувшинчиком. Кроме кувшинчика на подносе лежал нарезанный лимон, кусок курицы, макрель. Я машинально хлебнул из кувшинчика, сделал хороший глоток. Запил соком.

Потом опустился на чурбачок и наконец сосредоточился. Голову отпустило. Мысли прояснились и стали добрыми. И через пять минут, закусывая холодной курицей и подливая из кувшинчика, я понял, что у меня нет выхода - я уже безнадежно развращен свалившейся на меня властью. Мне даже никому ничего приказывать не надо, стоит только намекнуть - и все исполнят. Как же я буду жить простым туземцем? Тот же Минька в любой момент может поймать и обезглавить... А так у меня - неприкосновенность. Не буду отказываться от власти. Думаю: может, позвать Мэри? Но с другой стороны, Жаклин уже сидела рядом, скромно опустив глазки, и раз ее ко мне так тянет... Какое-то раздвоение личности. Я как кентавр - лошадь с человеческим лицом. К тому же власть - это хорошая возможность что-нибудь сделать для народа. Без власти как сделаешь? Смягчить нравы, например. Ну что это за нравы!

Перед глазами опять возник несчастный туземец... Куда он теперь пойдет с такой травмой? Везде будет гоним... Может, ему отрубили и за дело, про плюрализм тут никто не слышал, но крайностей все-таки лучше избегать. Сейчас все избегают - так, иногда кого-нибудь побомбят.

Мелькнула еще какая-то мысль, мелькнула и пропала, уже не вспомнить. Ну и бог с ней, у меня мыслей много. Например: а кто сказал, что у короля должна быть только одна фаворитка? Маркиза де Помпадур... Никто не сказал. Почему одна, какие бы красивые у нее ни были ноги и глаза, должна безраздельно пользоваться благосклонностью монарха? У царя Соломона было семьсот наложниц! Вот это царь так царь.

Хотя с другой стороны, это, конечно, многовато - семьсот наложниц. Их же и кормить надо... А бюджет какого государства это выдержит. Может, царь Соломон, мудрый-мудрый, а своими излишествами и нецелевым расходованием на них денег из бюджета и пустил по миру целый народ.

Я еще набулькал себе из кувшинчика. Теперь бы с кем-нибудь поговорить о смысле жизни. В чем - смысл? У одного семьсот красавиц, а у другого одна жена, да и та, бывает, дрянь, глянуть не на что. Но с кем тут поговоришь... Хотя, может быть, это и к лучшему. Счастлив тот, кто умеет пить один, пьяная компания до добра не доведет: всегда ляпнешь что-нибудь не то, своего непосредственного начальника пошлешь - страшно вспомнить, - или начнешь рассказывать всяким циникам о своей личной жизни.

Но надо обязательно разводить спирт соками, апельсиновым или манговым, по вкусу. Получается прекрасный коктейль. И разводить не меньше, чем пятьдесят на пятьдесят, все-таки тут не Арктика. По-моему, лучше - манговым. Или апельсиновым, в принципе один черт. Завтра же на свежую голову издам указ, указ номер один. Когда нет парламента и некому заниматься законотворчеством, все должно делаться по указам. Как при Петре Первом. А что? Мне нравится Петр.

Часть вторая

ДВАДЦАТЬ ЛЕТ СПУСТЯ

Человек со временем будет тем, чем смолоду был.

Н. В. Гоголь

1. Гора Святого Георга

С одной стороны, крайностей надо избегать. Но с другой, крайности лучше запоминаются. Иван Грозный убил собственного сына. Клеопатра поголовно уничтожала своих любовников. Или это царица Тамара? Неважно. А еще кто-то въехал верхом на лошади в парламент, дал какому-то парламентарию по морде, и его все помнят. Крайности ярче. Это что в государственной, что в личной жизни. Например, хорошо запоминается детство. Но из средней части - только отдельные фрагменты, а куда девалось остальное... По логике вещей, человеку лучше всего должна запомниться заключительная часть, как в хоккее заключительный период, но когда и с кем ее вспоминать потом - непонятно. Поэтому умные люди пишут мемуары - для потомков, - на придворных историков рассчитывать нельзя, могут все подать в превратном виде. Потом себя не узнаешь... Надо все записывать за собой, пока жив и пока не забыл буквы. Но где взять бумагу и карандаш в этой глуши? Не на чем даже написать указ, уже двадцать лет объясняюсь с подданными исключительно устной речью. Собираю народ, выхожу на крылечко своей загородной резиденции и что-нибудь - основополагающее - провозглашаю. Или обсуждаю с приближенными в кулуарах. То есть сижу под деревом в шезлонге и время от времени кого-нибудь к себе вызываю, то или иное должностное лицо. Должностное лицо прибегает. Я сижу.

- Подойдите ко мне, генерал.

- Слушаюсь, ваше величество!

- Ближе, ближе! Чего вы боитесь, я никого не бью. Доложите обстановку на острове.

- Докладываю, сэр. Значит, так, обстановка нормальная. Народных волнений нет. Оппозиция немногочисленна, можно разогнать взводом спецназа. Спецназ - за вас... Наблюдение за акваторией и лесными массивами ведется круглосуточно, как вы и приказали. Но ничего существенного обнаружить не удалось - пока...

- Что значит - пока?

- Ничего не значит, сэр. Я говорю - пока обнаружить не удалось.

- Вот это другое дело. Ты следи за своей речью...

- Я слежу.

- А почему опять голый?

- Жарко, сэр.

- Без головного убора... У военного человека голова должна быть в фуражке.

- Не понял...

- Где вам понять такие тонкости устава, учишь-учишь дураков... Без головного убора военный, если повстречается на улице патруль, запросто может угодить на гауптвахту. Или схлопотать выговор с занесением. Интересно, хранится еще в архиве Генштаба мое "личное дело"? Все чаще об этом думаю. С одной стороны, там ничего выдающегося нет, чтобы хранить вечно, - приводы в комендатуру, пререкания с начальством. Выговоров куча... Но с другой, жалко, если выкинули на помойку или сожгли. Что же тогда остается от человека, если он не Лев Толстой? Все-таки летал я или не летал на самолете? Летал, не могло же это мне присниться. Бывало, совершишь посадку, дернешь у себя в каюте двести граммов, заешь килькой в томате. Или - ряпушкой... Иногда даже сайрой, если достанешь. В общем, все нормально было, несмотря на тоталитаризм. Сейчас думаю: не в тоталитаризме дело... Дело в количестве и качестве спиртных напитков, которые мы пьем. Ладно, это я так, мысли вслух. Вы слушаете меня, генерал?

- А как же, ваше величество. Очень внимательно слушаю.

- Так вот, о чем я... Ага, ему, видите ли, жарко! Мало ли что! Я два года служил в Узбекистане, там тоже жарко, так что же теперь - при исполнении служебных обязанностей штаны снимать? Ты хоть понимаешь, кто ты такой? Ты генерал! От инфантерии... Командующий моей личной гвардией. Второе лицо в государстве, можно сказать.

- Так точно, сэр, можно.

- Вот именно - можно. Но можно и не сказать. Понял? Все зависит от личности человека, который занимает ту или иную должность. Как он сам себя поставит. Бывает, начальник склада вещевого довольствия, прапорщик-сверхсрочник, имеет вес в полку не меньше самого командира. Не принесешь ему пол-литра - не даст сапог или новую шинель, когда старой срок вышел и в ней неудобно на людях показаться. Будешь ходить на склад неделю, месяц - нету твоего размера, и все тут. Сам ходит в шинели из майорского сукна, фуражка полковничья, с тульей, как у Геринга. Выйдет неожиданно из-за угла - честь отдашь засранцу. А ты? Генерал, а стоишь перед главнокомандующим как орангутанг, развесил яйца. Пузо отпустил... Но большой живот украшает генерала, когда он в штанах с лампасами и в мундире. При орденах. Чем больше живот, тем больше орденов помещается. А посмотреть на него в бане - никакого вида. Я спрашиваю, почему ты голый?

- Виноват, сэр.

- Знаю, что виноват. Распустился, Миня. Вчера виноват, сегодня виноват... Ну ладно. Ты вот что... Акватория - хрен с ней, там сколько ни смотри, двадцать лет смотрим, - пусто. Слишком уж мы удалены от оживленных морских путей. А вот за небом смотрите в оба. И - как я учил: увидите большую птицу, которая не машет крыльями, но летит, а позади нее в небе белый хвост, - сразу пусть выпускают красную ракету. А если не сработает ракета, давно лежит и, может, отсырела, тогда зажигайте по всему острову костры. В оба смотреть, в оба!

- Мы и смотрим, сэр, а как же. На горе Святого Георга выставлен дополнительный пост из пяти наиболее подготовленных воинов с ракетами. Костры тоже наготове. В случае чего... Так что можете спать спокойно, ваше величество.

- Я и так сплю спокойно.

- Я знаю, сэр.

- Что ты знаешь? Что ты знаешь, мудак! На что ты все время намекаешь? Ей-богу, иногда можно подумать, что ты все записываешь за мной, что надо и не надо, чтобы потом продать желтой прессе. Что-то ты сегодня разговорился... А ну подойди ближе. Смелей, смелей! А ну, дыхни... Да на меня дыхни, куда ты дуешь! Я не автоинспектор... Ну точно, уже пил! С утра, при исполнении! Сколько говорить можно: на службе человек должен быть трезвым! А выпьешь - и пахнет скверно, и мысли в разные стороны, как тараканы. Неужели это трудно усвоить, генерал?

- Виноват, сэр. Но сегодня, будь я проклят, ей-богу еще не пил. Со вчерашнего букет остался.

- Нет, пил! Кому ты мозги пудришь? Я же вижу, что уже принял! А солнце где? Еще не поднялось над горой Святого Георга. С кем пил?

- Товарища продавать нельзя, сэр.

- Это я знаю. Только в крайнем случае и за хорошие деньги... С кем пил, я спрашиваю! Уволю! Разжалую до рядового! Пойдешь сортир чистить. Так с кем?

- С Бертраном. По чуть-чуть. И - вчера, ваше величество. Сегодня не пил.

- Что-то не похоже. А я и смотрю - стоит косо, яйца набок...

- Клянусь мамой, сэр, вчера выпили с Бертраном по баклажке!

- А Бертран где?

- Спит в сарае. Старый стал. Бегут годы...

- Про годы давай не будем, Миня... Сам знаю, что бегут. Не в этом дело. Разводили как?

- Половина на половину, как всегда...

- А я как сказал - в последнем указе? Соку - в три раза больше! Я ваши пьяные морды уже видеть не могу! Всех поразгоняю!

- Виноват, сэр. Но точно отмерить, сколько соку, а сколько спирта, трудно. Мы в академиях не обучались...

- Что, что?

- Шутка, сэр. Вы же это сами часто говорите.

- Я могу говорить что угодно, я король. Если даже скажу глупость, все равно войдет в историю в качестве афоризма. Какой-то Людовик сказал: "После нас хоть потоп", большой был жизнелюбец. Или: "Пока у меня есть язык, я мужчина". Это Бисмарк, этот был оратор. А ты, прежде чем сказать, думай. Головой думай. Он, видите ли, в академии не обучался! Черт тебя знает... Иногда думаю, что ты все-таки какое-то учебное заведение кончал, такой умный. А валяешь ваньку. Что же там трудного: налил, заметил пальцем, а соку - в три раза больше. Получается градусов двадцать пять. На такой жаре нельзя больше, тут же тропики. Ладно, ступай. И надень набедренную повязку, неудобно... Но если сегодня нажрешься...

- Не нажрусь, сэр.

- Посмотрим. Сегодня праздник.

- Вот именно, сегодня праздник. Ни капли!

- Что ты этим хочешь сказать?

- Ничего, сэр. Только то, что в праздник охрана короля должна быть особенно бдительна: оппозиция хоть и малочисленна - не дремлет.

Я сидел в шезлонге - в двух шагах от своего загородного дома, под большим, дающим густую тень ореховым деревом. В последнее время я почти всегда здесь сижу. Отсюда виден океан, всегда пустынный, сколько на него ни смотри. Но согласно китайской философии, у меня наступил созерцательный период жизни, и я смотрю. Рядом лагуна, куда я несколько раз в день хожу освежиться или, для разнообразия, половить рыбу или раков. Было утро. Солнце еще не показалось из-за горы Святого Георга, так что эта сторона острова оставалась пока в приятной тени. Потом солнце начнет нестерпимо жарить, и я перейду в дом. Там у меня все удобства: диван-кровать, охлажденные напитки, мух женщины повыгоняют.

Некоторое время я смотрел вслед удаляющемуся Майклу-Миньке, командующему гвардией и начальнику службы моей безопасности, ближайшему сподвижнику и конфиденту, - с некоторой грустью. Скоро он меня предаст... Я это знаю. Но что-то уже сегодня, в нашем с ним разговоре, подсказало мне, что произойдет все очень скоро. Как он говорил со мной... Дерзил с невинным видом. Раньше он не позволял себе такого, хотя и раньше всегда был себе на уме. Двадцать лет живу с таким чувством, что я его где-то видел. Но где я мог его видеть? Бред. Что-то он уже пронюхал, о чем еще неизвестно мне, - о чем говорят в народе. По роду своей деятельности служба безопасности монарха всегда ближе к народу, чем к самому монарху, и от нее всего ждать можно. Если не сможет подавить, может возглавить... Знает, собака, но молчит! И не знаешь, что делать, когда точно знаешь, что человек замышляет предательство. Особенно - такой влиятельный человек. Дать ему еще один орден? Но их у него и так - не на чем носить. Демонстративно ходит голый. Это, видите ли, их национальный обычай! Мы в академиях не обучались!.. Дурак я, - зря я ему все эти годы открывал душу и черт знает чего наговорил за двадцать лет. Он обо мне много знает. Таких раньше мочили, чтобы не разглашали, но теперь нельзя, могут не так понять. Или я стал излишне подозрительным? Но что делать - что-то творится вокруг меня. И я догадываюсь - что, но ничего не могу поделать. А я так надеялся на Майкла, он всем обязан мне в своей карьере.

Эх, Миня... Но еще посмотрим, может быть, ты рано вылез из окопа. Я ведь тоже не лыком шит и тоже кое о чем догадываюсь из его личной жизни - о чем говорят в народе. Например, о том, что двадцать лет назад он отрубил половой член туземцу (как потом оказалось, чистокровному ирландцу) вовсе не из принципиальных соображений, а потому что тот прохиндей был его соперником в любовных похождениях. Воспользовался моим плохим знанием местных обычаев и языка. Но я теперь язык знаю.

А тот ирландец, которому отрубили, теперь главный идеолог оппозиции. Орет на каждом углу, что я изверг! Оно мне надо? Говорю ему: вот чудак, а

я-то тут при чем? Так получилось. И видит Бог, что если бы у меня были средства, я бы отправил тебя в Америку или еще куда, за государственный счет, где хорошая медицина и где тебе пришили бы какой-нибудь протез. Но такой возможности у меня нет, ты сам видишь. Так чего кричать? С такой травмой тебе не поможет ни более справедливая идеология, ни более приемлемый монарх. А главное, не очень-то ты и страдаешь - активная политическая деятельность хорошо заменяет секс. Вот горе, лучше бы ему и яйца отрубили, сидел бы тихо. Половинчатость тоже не доводит до добра. Не раз говорил ему: хочешь приближу? Присвою какое хочешь звание, дам орден - "Двадцать лет в непримиримой оппозиции". И может быть, станешь если не единомышленником, то хоть центристом. Можно, кстати, быть и непримиримым центристом, тоже красиво.

Я сидел в шезлонге. Думал: а может, я все преувеличиваю и все не так уж плохо. И Минька ни в чем не виноват, зря я его подозреваю. На политический союз с ирландцем он не пойдет... По-моему, я был с ним сегодня слишком уж официален. А причина моих грустных мыслей - обыкновенная ностальгия: прошло ровно двадцать лет с того дня, как я оказался на острове. Двадцать лет правления. Как я правил? А как все правят - согласно интуиции: того приближу, того прогоню. Главное, чтобы была ротация. Ротацией занимается Минька. А я только смотрю, чтобы не было никаких перегибов. По крайней мере, внешний вид народа не давал никаких поводов для беспокойства, все было как всегда. Брожение умов наблюдалось лишь в элите. Это и понятно, элите всегда нужно больше всех. Вдоль берегов лагуны бродили с сетями рыбаки, плескались в воде дети, производя страшный шум. Иногда надоедает, но что делать. Остров мал, все рядом. И на горе Святого Георга все спокойно, никто ничего не обнаружил. Тут Минька не врет, пока одни слухи. Потому что, если обнаружат, тогда все и начнется. Но может быть, к тому времени, когда обнаружат, подойдет все-таки к острову какой-нибудь корабль и заберет меня отсюда. Но это уже точно бред - за двадцать лет я, как ни всматривался в бинокль, ни разу не увидел на горизонте ни одного дымка, ни одной мачты. Ночами, когда от смутных раздумий не сомкнуть глаз, не спится, я до боли в глазах всматривался в даль океана, но ни разу не увидел ни одного огонька. Только висит всю ночь над лагуной оранжевая луна. Как приклеенная, и почему-то она здесь всегда круглая. Потом, устав смотреть в ночь, я все-таки засыпаю, иногда прямо в шезлонге, и мне снится черт знает что - какие-то все мелкие, незначительные события из моей прошлой жизни: как ни с того ни с сего дал жене по морде или как ходил в школу.

Я сидел под деревом и наблюдал, как группа туземцев из моей обслуги разделывала только что забитую свинью. Готовился праздничный обед. Солнце к этому времени уже поднялось над горой Святого Георга почти на целую ладонь, и я позволил себе первый коктейль. Я уже давно, как все культурные англичане, не пью раньше полудня. Коктейли я обычно предпочитаю делать себе сам. Не в том дело, что могут отравить, но так спокойнее. Баклажка у меня всегда с собой, на веревочке. Карманов же нету... Налил стопарик. Подумал немного, сколько добавить соку. И разбавил все-таки пятьдесят на пятьдесят, покрепче, хоть это и противоречило моему собственному указу. Во-первых, я король, чем-то должен отличаться от простых пьющих, а во-вторых, сегодня праздник. Праздник государственный. Сегодня главное - не перебрать. Ну а переберу - спецназ поможет, отнесут в дом и уложат на диван-кровать.

Чем дольше живу на свете, тем больше убеждаюсь, что у меня философ-ский склад ума. Люблю думать, как некоторые любят заниматься физическим трудом копать землю или забивать во что-нибудь гвозди. Хотя иногда думаю: а чего думать, все уже и так давно передумано людьми и более сильного ума. Но все равно думаю. Думаю: проходят годы, проходят огорчения и обиды, которые когда-то так отравляли жизнь. Это хорошо. У некоторых при этом такое впечатление, что вообще - все проходит. Это чепуха. Зачем же тогда все было? И теперь ты знаешь, Валера, куда деваются летчики, когда их самолеты исчезают с экранов радаров. Они никуда не деваются. Они опускаются на парашютах на зеленые острова с хорошей природой и мягким климатом, и живут там королями, но об этом никто не знает из их родных и близких - отсюда не сообщить. Видать, так надо, чтобы не нарушился ход вещей. Райка так ничего и не поняла... И никогда не узнает, как мне было плохо. Я вспоминаю о ней уже не часто, иногда вижу во сне, но даже какие у нее глаза были, стал забывать. Зато хорошо помню голос: "Ты, Валера, идиот... Тебя выгонят из армии".

Я сидел в шезлонге, в набедренной повязке... Это у меня последняя набедренная повязка, сделанная из шелкового купола парашюта, потом придется носить из какой-нибудь дерюги. Если у меня, конечно, еще есть время. Если на днях не опустится на остров очередной летчик... Тогда за мной придут - с лопатами. Уже прошел слух, что парашютист бродит где-то по лесам. Я усилил бдительность - может, удастся вовремя поймать и дискредитировать, сказать народу, что это не летчик, а страшный людоед. Он вооружен, как все летчики, но и у меня еще осталось в "Макарове" четыре патрона, и я время от времени смазываю пистолет оливковым маслом. Не так-то просто будет меня взять. Хотя Майкл и говорит - ничего не поможет, у прежнего вождя тоже был пистолет, но так заведено от века на этом острове. Такая ротация... По-моему, он только делает вид, что разыскивает пришельца. Разыскивать-то разыскивает, но зачем? Чтобы привести его и показать народу: вот ваш новый кинг, а не для того, как мы с ним договорились, - чтобы посадить парашютиста в клетку. Он и около меня когда-то не зря крутился! Я все знаю, все понимаю. Но что делать, я одинок. У меня нет даже попугая или собаки. Ручной попугай был, жил у меня на веранде около года, но потом стал так ругаться, бывало, целый день: мать-перемать! При женщинах. Пришлось выгнать. Теперь живет в лесу, и я иногда среди птичьего разноголосья узнаю его голос. Так что теперь я могу рассчитывать только на Жаклин... Жаклин тоже не подарок, темперамент холерический. Когда в экстазе, может чем хочешь по голове дать, хоть веником, хоть мокрой тряпкой. Но она-то как раз и оказалась самым верным мне человеком, хоть и изменяла мне все эти годы под каждой пальмой. По-моему, уже не изменяет, вышла в тираж, и слава богу: хотя бы об этом уже не надо думать.

Куда девалась Мэри? А никуда не девалась, живет тут же, в деревне. Мы когда-то с ней слишком долго смотрели друг на друга издалека, а Жаклин всегда была рядом, при дворе. У Мэри пять человек детей, она три раза выходила замуж, но все три раза неудачно. По-моему, она всегда любила только меня. И когда я раньше, когда еще был подвижен и не отяжелел, встречал ее где-нибудь в окружении ребятишек мал мала меньше, несущей на плече кувшин или тяжелую корзину с пищей, мне делалось больно и я быстро сворачивал в какой-нибудь проулок, чтобы не видеть ее глаз. Как будто я перед ней виноват в чем-то. А в чем я виноват? Мэри навсегда осталась девушкой моей мечты. Она уже седая девушка.

Ну а у нас с Жаклин нет детей, как ни старались, но это и к лучшему - не надо думать еще и о семье, что с ней будет. Мы не оформлены законным браком, так, живем вместе. Жаклин ведет хозяйство. И если все-таки меня заберет отсюда какой-нибудь корабль, не жаль будет покидать остров. Никто меня тут не держит.

Всего из моего парашюта получилось двадцать набедренных повязок, по ним я и отсчитываю годы, что, конечно же, весьма приблизительно. А трусы у меня украли в первый же год, когда я загорал во дворе, чтобы покрыться равномерным загаром и спереди, и сзади. Повесил трусы на кустик... Кто-то заскочил во двор и унес. Ни на одном из туземцев я их потом не видел, сколько ни искал, наверное, кто-то хранит дома в качестве сувенира. Часов нет, лето-счисление тут не ведется, и я, в общем-то, не знаю точно, сколько на самом деле прошло с тех пор, как я катапультировался. Может, двадцать, а может, больше лет. Какая разница... Но точно помню: мы с Райкой расписались 1 июля 1991 года, ушел в поход на авианосце в октябре, а потерпел катастрофу над Индийским океаном в феврале 1992-го. И с тех пор ничего не знаю, что происходит у меня на родине совсем распалась или не совсем. Почему-то меня это странным образом продолжает волновать. Сколько там теперь стоит колбаса? Открыли ли публичные дома - хотя бы для военнослужащих? Хотя уже понял, что не это самое главное в жизни. Что-то другое. А что - никак не могу ухватить мыслью, иногда кажется, вот-вот схвачу, но только зря напрягаю голову. Может, ничего и нет главного, все второстепенно.

2. Закон острова

И лучше никогда ничего не додумывать до конца. А то не будет о чем думать дальше.

Я сидел в шезлонге. Готовился праздничный обед. Я наблюдал за работами и принимал приношения. Несколько туземцев-рыбаков приволокли корзину отборных лещей, только что выловленных в лагуне, и корзину раков. У меня в лагуне все есть. Раки здоровенные, как крабы. Другие туземцы принесли несколько корзин фруктов. Все, что доставлялось ко мне во двор со всего острова, было отличного качества, но все-таки я пробовал все на вкус, не поднимаясь с шезлонга: персики, дыни, груши, сливы, виноград, чтобы не кислый. Мне подносили пробовать прямо в корзинах. Рыбины я замерял специальной палкой, лежавшей возле меня, и если выходило меньше, чем полметра, приказывал отпустить в лагуну или пускай туземцы едят сами. Рыба должна быть крупной. Возле шезлонга стояли на траве кувшины с соками. Шезлонг я себе сделал сам - из бамбуковых прочных чурок, переплетя их не менее прочными, но гибкими ивовыми прутьями. Получилось превосходно. Когда я сижу под пальмой, разбросав ноги, и потягиваю через соломинку коктейль, то, наверное, похож на английского колонизатора. Не хватает только пробкового шлема на голове, и редко бреюсь. И стрижет меня Жаклин не часто. Ну и ладно, зеркал тут нет.

Из того же материала, бамбука и ивовых и тростниковых прутьев, сделал диван-кровать, два кресла и журнальный столик. Все сам. На столике - кувшин с цветами, из всех цветов я предпочитаю розы. Все это на веранде моего загородного дома, где я большей частью провожу время в думах о прожитых годах, а в королевской резиденции сидит Минька и осуществляет исполнительную власть. Пусть пока осуществляет. Но на веранде, если там все время сидеть или лежать на диван-кровати, кусают мухи, и надо, чтобы их все время кто-то отгонял, махая тряпкой, иначе загрызут. А под пальмой все-таки продувает.

Свой загородный дом я в свое время построил на берегу лагуны, похожей на живописный пруд или небольшое озеро, обсаженное со всех боков пальмами, с хорошим пляжем и обустроенными местами для рыбалки. Всё под боком. С вечера подкормлю лещей кашей, оставшейся от гвардейцев, и утром сижу, смотрю на поплавок. Вода розовая, воздух теплый. Хотя раньше, когда попал на остров, думал, что буду все время сидеть на самом берегу океана и смотреть в даль. Но смотреть в даль оказалось утомительным занятием, когда даль пуста с восхода до захода солнца и ничего там нет. Океан мне скоро надоел своим шуменьем. Шумит и шумит, а что толку. И флота нет, чтобы куда-нибудь сплавать, хотя и были в самом начале моего правления честолюбивые, насчет флота, мысли. Думаю: строили же некоторые правители - и флот, и пирамиды, прорывали каналы от моря и до моря. Зачем? Если все проходит, если все тщетно? Но зачем-то строили.

Или была еще мысль, в начале правления, построить на берегу океана приливную электростанцию, хотя бы небольшую, наподобие Шатурской, - чтобы давала свет, и по ночам, когда нет луны, не так темно было. Иногда боишься лишний раз во двор сходить, с крыльца побрызгаю на цветочки... Жаклин ругается. Все можно было построить - лес есть, люди есть. Но не хотелось никого эксплуатировать. Все эти пирамиды и петербурги - на костях, зачем мне в исторической перспективе такой имидж. Думаю: сиди тихо, обходись тем, что тебе досталось. Никакой гигантомании. А там видно будет. И какая-нибудь репутация, хочешь не хочешь, тоже будет. Плохо, что никогда не знаешь заранее - какая. Но точно - не Строитель. А сначала, что греха таить, хотелось что-нибудь такое возвести...

Сначала я и свою загородную виллу хотел возвести исключительно собственными руками, от начала до конца, по собственному проекту - на сваях, с окнами, с двухскатной крышей, с камином, чтобы сидеть около огня в сезон дождей и курить трубку. Я уже начал было строительство: заготовил при помощи моих гвардейцев десятиметровые сваи, приволокли их из леса на берег лагуны. Сделали козлы и стали забивать сваи в землю большими деревянными молотками. Ничего железного из инструмента на острове не оказалось, кроме моего ножа-мачете. Колотим... Стук стоит на всю деревню. Все население сбежалось посмотреть, какой необычный вождь им достался. А я хожу по строительной площадке, как Петр Первый, правда, в одних трусах. Там тюкну, в другом месте тюкну, создаю шум... Или пособлю кому-нибудь принести бревно, плечо подставлю. Всегда же думаешь, как лучше выглядеть.

День строим, другой строим. А потом думаю: да ну его, такой имидж! Все и так поняли, что я трудолюбив и честен. Гвардейцев всего десять человек, и те не очень приучены к труду. А остальные туземцы стоят и праздно смотрят, как король строит себе дом. Не я первый, не я последний... Или я не знаю, как строят себе дачи? Знаю. Дал команду. И Минька пригнал рабсилу, человек пятьдесят с лопатами и топорами. Гвоздей нет, но, думаю, есть же шедевры зодчества, возведенные без единого гвоздя, купленного за свои деньги. Работа закипела. Я руковожу. Заодно общаюсь с народом и узнаю его нужды.

А когда строение подвели под крышу, поставил людям выпивку. Сначала туземцы боялись пить - как же его пить, если оно назад лезет?.. Нет, сэр, это невозможно! Ага, думаю... Все пьют, кто может достать, а вы такие умные. Говорю: так ведь разбавлять можно, апельсиновым или томатным соком, по вкусу. Я же пью, ваш кинг. Но потом распробовали. Всю ночь жгли костры, прыгали через огонь. Я даже испугался - не нарушить бы экологического равновесия. Но слава богу, все обошлось, на другой день все вышли на работу. Управились до дождей. Что значит спирт хорошей очистки.

Ну а свой первый на острове сезон муссонных дождей, когда все жители деревни безвылазно сидят в своих хижинах и едят то, что заготовили в сухое время года, я потратил на усиленное изучение английского языка, на котором говорят островитяне. Обучали меня Майкл, хромой Бертран и еще один туземец, которого я приблизил, он быстрее всех бегал к ручью. Немного выпьем и изучаем. Жаклин готовит закуску.

И тут оказалось, что мои туземцы вовсе не туземцы, а самые натуральные англичане! Просто от продолжительного пребывания на солнце сильно загорели. По устному преданию, живущему в народе, этих англичан привезла сюда какая-то телевизионная компания, чтобы устроить сексуальное шоу "Любовь в тропиках". Пообещали людям большие деньги. А потом забыли забрать с острова... И денег не заплатили. Люди были молодые, без крепких моральных устоев, и быстро одичали ходят голые и предаются разврату где попало, а не в специально отведенных для этого местах.

Но по другому преданию, тоже живущему в народе, когда-то давно-давно пираты захватили британский корабль, направлявшийся в Индию за пряностями, и ограбили до нитки. А всю команду и пассажиров высадили на необитаемый остров. Оставили им кур, поросят на развод. И с тех пор бывшие подданные Великобритании живут тут. В каком веке это произошло, не помнят. Я, пользуясь своими скромными познаниями в английской истории, попробовал это установить. Они, например, знают, кто такой был Ричард Львиное Сердце, Робин Гуд. На вопрос, кто такой Исаак Ньютон, уверенно отвечают - еврей, но в каком году адмирал Нельсон одержал победу в Трафальгарском сражении, над испанцами и французами, не знают. Хотя такие все патриоты - на свадьбах поют хором: "Никогда, никогда, никогда англичанин не будет рабом!" И смотрят на тебя высокомерно. Лондон, Оксфорд, Шекспир, быть или не быть, спикер верхней, нижней палаты - все знают! У некоторых даже родственники учились в Оксфорде на бакалавров. Наша историческая родина, наша историческая родина!..

Думаю: твою мать, а я - из Херсонской области... Произведения Шекспира только в кино видел, а что такое спикер, вообще не знал, думал - что-то непристойное. Но говорю: а как же вы, англичане-англичане, народ ушлый, с большими культурными традициями, а разбавлять спирт не догадались? Хотя его можно и так пить... Хорошо хоть ручей не подожгли. Никогда не надо считать себя самыми умными. И вообще, что такое традиции? Не надо преувеличивать их значение. Ну и что с того, что ваши предки были англичане, - на острове ни газет, ни театра, некуда сходить, ни самого примитивного парламентаризма. Не говоря уже о флоте, которым всегда так славилась Англия, - "Правь, Британия, морями!" Ага, правь... Нет флота. Вот вам и традиции, вот вам и историческая родина, на которую многие из вас не теряют надежды вернуться. Как вы вернетесь... И что, собственно, такое - историческая родина? Почему на нее надо обязательно стремиться? Не обязательно. Родина там, где ты родился, вот и все. Ее даже не обязательно любить, если это не Италия... Но допустим, вы заявитесь в Англию, допустим. Все может быть. Вы же там померзнете, к чертовой матери! В Англии туманы. Неграмотные... Ни читать, ни писать. А сейчас везде компьютеры. Будете тротуары подметать. Сидите тут и не рыпайтесь. И скажите спасибо Провидению, что сюда попали, едите апельсины и бананы, а не картошку и капусту. Валенок не надо, если в сельской местности, и зимнего "пальта" с воротником - если в городе. Волков нету... Вы не понимаете, как вам повезло! Не надо заготавливать на зиму дрова, каждый день топить печку, лазить в подпол и смотреть, хватит или не хватит до весны картошки. Главное, чтобы до весны хватило, а там пойдет щавель, молодая крапива. Коллективизация, приватизация... Катаклизм за катаклизмом. Вот кому так не повезло, тех, я понимаю, потянет на историческую и куда угодно. Но и то не всех тянет, некоторые привыкли. Не в бананах счастье. А Англия говно. Правда, хорошо в футбол играют.

Иногда думаю: этим гордым англичанам всегда везло. "Никогда, никогда, никогда англичанин не будет рабом!" Сидят за Ла-Маншем, взять их трудно. Не то что пятнадцать тысяч километров сухопутных границ, всегда жди какого-нибудь ига. А если сами нападут на кого и завоюют, то обязательно и климат теплый Африка, Индия, Гонконг, - и недра хорошие, а мы, дураки, полезли в Сибирь, где только недра. Ямало-Ненецкий автономный округ... Мороз пятьдесят градусов, газ и тундра. Но что делать, расширяться на запад не давали, Индию и Америку кто поумней завоевали, а тундра в конце концов тоже пригодилась - газ сейчас в цене. Продал газ - купил бананы или еще что, что дома не растет, самим выращивать не надо. Эти бананы у меня уже вот где! Может, попробовать их солить? Солят же хохлы арбузы в боч-ках.

И черт меня дернул рассказать этим папуасам кое-что, что сам знал, про их историческую родину: как там сейчас живут, в чем ходят. Такие фанатики объявились, не дай бог. Я им, видите ли, должен построить флот, чтобы они могли на родину вернуться. А как же, говорю, сейчас все брошу и займусь... Я не строитель, как оказалось, я политик в чистом виде. Построил что мог: общественный туалет на тридцать посадочных мест, а вы все равно мочитесь на пальму. Между прочим, говорю, в Лондоне штраф десять фунтов стерлингов, если справишь даже малую нужду на газон - знаете, какие в Англии газоны? - или суд присяжных, если иностранец и нет с собой валюты. И больше никогда не пустят в загранплавание. Это в Лондоне. А сколько в Оксфорде за это штраф, точно не знаю. Так что сидите тут, тут с правами человека лучше. Историческая родина американцев - та же Англия, но почему-то потока возвращенцев из Америки в Англию не наблюдается. Иногда думаю - а почему? Но если в конце концов пристанет к острову какой-нибудь корабль - езжайте, кто пожелает, если уж так хочется ходить в джинсах и любоваться на небоскребы. А я никуда не уеду, я останусь здесь. Между прочим, ходить в набедренной повязке удобнее, чем в штанах, легче и продувает. А небоскребы... Небоскребы тоже не вечны, когда-нибудь начнут падать, когда им выйдет срок, - это же не пирамиды, одно стекло и бетон. Мир небоскребам...

Так я думал двадцать лет назад, когда оказался на этом острове. Думал: мне тут все нравится, и климат, и питание, каждый день ем твердокопченую колбасу. Соки - апельсиновый, грейпфрут, манго. Ни в чем себе не отказываю. Уважаемый человек... А на исторической родине могут посадить. Купался в лагуне, ловил рыбу. Вел здоровый образ жизни. И если, думал, буду пить с умом, начиная не с утра, а когда солнце поднимется на два пальца над горой Святого Георга, то доживу до глубокой старости без цирроза и камней в печени. Я добрый, отзывчивый, доступный - кому придет в голову меня свергать? Классовой борьбы на острове не наблюдалось. Может, правильно говорят, что ее выдумал Карл Маркс.

Я был наивный - двадцать лет назад. И хотя был неплохо политически подкован, читал газеты и смотрел телевизор, меня все-таки больше интересовали тогда проблемы взаимоотношения полов, а не проблемы власти. А сегодня генерал, кавалер ордена "За верность" всех трех степеней, намекнул мне, что мое время пришло... Или ушло, какая разница. Полагаться ни на кого нельзя. Но и одному править невозможно, приходится приближать к себе всякое дерьмо. Повышаешь в звании, вешаешь ордена... Плохо, что нет денежной системы. Деньги надежнее орденов.

Пока все спокойно. Парашютиста никто не видел. Если бы кто-то видел, я бы уже об этом знал - я хорошо помню, как сам оказался на острове и что тогда произошло.

Но у Миньки политическое чутье. И если летчик еще не прибыл, то он вот-вот прибудет, возможно, уже взлетел со своего авианосца - "Энтер-прайз"? "Индепендент"? "Теодор Рузвельт"? А может, это будет земляк, свой? Но какая разница, свой или не свой, закон есть закон. Летчик взлетел, я знаю... И может, как раз сейчас, над океаном, у него заклинило турбину, мотор горит, и он смотрит на кнопку катапульты, как когда-то смотрел я. А я сижу безоружный, пью уже третий коктейль и с нездоровым интересом наблюдаю, как несколько туземцев под предводительством Жаклин разделывают на лужайке перед домом откормленную свинью. Готовится угощение. Сегодня день моей коронации, а заодно и День Независимости острова от британского ига... Этот праздник я учредил в первый год моего правления, когда еще не знал историю народа, населявшего остров. А откуда я мог знать? Потом узнал. Но отменять уже было неудобно, а туземцам один черт.

Солнце уже стало припекать даже сквозь крону орехового дерева, под которым я сидел, и я перебрался со своими манатками, шезлонгом и кувшинами на террасу, укрытую от палящих лучей тростниковой крышей. Я сидел на террасе, потягивал охлажденный в погребе апельсиновый сок и продолжал наблюдать за процессом приготовления из свиньи жаркого и домашней колбасы. Как и везде в мире, процесс этот начинается - с убоя.

Но забивают свинью туземцы совсем не так, как это делается, к примеру, в Херсонской области. В Херсонской области однажды наш сосед, директор "смешторга", купил на пару с начальником милиции свинью, на мясо. В ней было килограммов пятьдесят, но ее еще недели две кормили кукурузой, чтобы мяса было побольше. У нее был отличный аппетит, она ни о чем не подозревала. Обычно свиней откармливают до центнера и больше, и наша думала, что впереди у нее еще полжизни. С начальником милиции мы жили в одном доме, и директор "смешторга", взял его в долю, рассчитывая, что тот застрелит свинью из табельного оружия, чтобы сэкономить на резчике. Директор "смешторга" был хозяйственный мужчина, всегда ходил на работу и с работы с бидончиком - пива или молока, что по пути подвернется.

И вот настал день экзекуции. Машку с утра покормили... А мужчины перед тем, как идти на дело, выпили по стакану водки. И вошли в сарай, где жила Машка, уже слегка покачиваясь. А не выпить тоже было нельзя - все-таки убийство. Неопрятную, но веселую и добродушную Машку было жалко, но мясо на базаре стоило дорого, покупать "живым весом" выходило дешевле. Все наши соседи собрались во дворе и ждали.

Сначала в сарае послышалась возня, отчаянный свинячий визг. Потом раздался страшный грохот. Это начальник милиции палил из пистолета "ТТ", а из "ТТ" выстрел - как из пушки, глушители тогда были только у шпионов. Когда он разрядил в свинью всю обойму, из сарая с радостным хрюканьем выскочила невредимая Машка и заметалась по двору, огороженному штакетником, тычась в колени всем, кто ее последнее время кормил, чесал за ушком и говорил: "Машка, Маша..." Директор "смешторга", шатаясь от ужаса, вышел из сарая. А начальник милиции не вышел - боялся позора. К тому же у него кончились патроны и никто не знал, что делать дальше. Машка металась по двору в надежде как-нибудь спастись.

И тогда позвали резчика-профессионала, трезвого рябого дядьку. Он брал за убой деньгами плюс два-три кило сала и "свежины" - парного мяса, - не считая обильной выпивки в конце дела. Свинью поймали, связали ей ноги. И резчик прямо посреди двора одним ударом длинного ножа в сердце убил ее. Машка только вздохнула и устало прикрыла глаза. Из нее выпустили кровь в большой эмалированный таз и разрезали вдоль живота на две части. Отрубили голову, голова идет на холодец. И уже часа через три спорой и дружной работы все участники разделки, усевшись в кружок, ели нажаренную на большой сковороде Машкину печенку, свежее мясо, пили водку и задушевными голосами выводили хором: "Я люблю тебя, жизнь..."

Ну а местные туземцы забивают свинью и разделывают ее совсем иначе. Сперва трое мужчин опрокинули свинью на спину и удушили - двое придавили ей горло толстой палкой и навалились на ее концы всем телом, а третий держал свинью за задние ноги. Никакого холодного оружия, кроме копий и деревянных ножей, на острове нет. И когда Минька укоротил ирландцу, он воспользовался моим ножом-мачете. Теперь и это хотят на меня повесить! Но Минька был такой свирепый - ирландец похаживал к его фаворитке, - что и без ножа отгрызть мог. Ревность... Я сам когда-то того прапорщика, хоть он и не виноват, убил бы. Теперь иногда думаешь: Господи, и из-за чего шум... До меня доходят слухи, что Минька время от времени то еще кому-нибудь отрежет, то набьет кому-то морду, очень честолюбив. Но у них тут свои давние счеты, и если во все вникать, никакой головы не хватит. Не раз говорил ему: нельзя использовать служебное положение в личных целях! Это безнравственно. А он говорит: как же можно не использовать? Это невозможно, сэр! В чем же тогда привлекательность власти? Вы же сами говорите - надо быть реалистом. И продолжает использовать в личных целях. Напьется пьяный, соберет красивых женщин со всего острова и устраивает на берегу лагуны оргии. Я усну на террасе, с коктейлем, просыпаюсь ночью - что такое! Луна светит, голые бабы летают над лагуной... Музыка гремит! Публичный дом, ей-богу. А я уже не мальчик. Но куда денешься - сидишь и смотришь, как по цветному телевизору. Иногда даже бывает интересно, думаешь: а вот я, когда молодой был, такой сложной композиции и не знал... Многого не знал. Но думаешь об этом без всякого надрыва.

Я бы сместил Миньку с должности начальника охраны, но кого вместо него поставишь - Бертрана? Бертран честен и неподкупен, патриот, с острова его никуда не тянет, но уже в летах, никакой инициативы. Выпьет две-три рюмки и спит в сарае, какая из него охрана. Я держу Бертрана возле себя, главным образом, за солидный вид - в качестве секретаря. Гордый профиль, благообразная небритость. Но главное, глаза никогда не бегают, когда он врет, а честно смотрят в одну точку. Ценнейшее качество для статс-секретаря. Когда я не в форме, валяюсь на диван-кровати, не в силах даже натянуть набедренную повязку, Бертран выходит к тем, кто ждет аудиенции, и говорит им - глаза в одну точку, - что у меня расстройство нервной системы, а если расстройство желудка, не говорит, - для руководителя государства расстройство желудка не совсем прилично. В крайнем случае - гипертонический криз или обострение застарелой язвы. Откуда Бертран такой грамотный, я не знаю, видно, происходит из медицинского сословия старой доброй Англии. Все может быть.

Да, я про свинью... Минут через десять свинья перестала дрыгать ногами. Другие туземцы тем временем развели огонь и стали раскалять печь - яму в земле, в которую набросали камней. На этом огне мертвую свинью опалили, а чтобы она стала чистой, ее понесли к воде, оттерли песком и галькой, промыли и опять принесли на прежнее место. Здесь ее положили на свежие листья, вспороли брюхо. А когда яма, наполненная камнями, раскалилась, в нее положили свинью брюхом вниз, покрыли зелеными листьями, а сверху - раскаленными камнями. Потом прикрыли еще одним слоем листьев и забросали все камнями и песком.

И пока это блюдо находилось в земле, Жаклин, командовавшая парадом, вместе с двумя миловидными туземками стала накрывать на стол. Я рассеянно смотрел на туземок. Но странно, хоть я уже и выпил несколько коктейлей, вдруг понял, что дамы привлекают меня чисто визуально! Я выпил еще один... Что за черт? Разбавлял пятьдесят на пятьдесят, а смотрю на красивых баб, и никакого впечатления под набедренной повязкой. Нельзя, наверное, так много думать.

Но как не думать... Я часто думаю, например, а какой национальности был летчик, правивший на острове до меня, и куда он делся. У него был греческий профиль. Но у греков нет авианосцев. Скорее всего, он был американец греческого происхождения, он и засорил язык бывших англичан всеми этими о'кей, импичмент, сори, чего истинные англичане никогда не знали. В Америке всякой твари по паре. Вот опустится какой-нибудь гомосексуалист, что тогда будете делать... Запретит традиционные виды секса, женщины перестанут рожать, и вымрете все к черту. Чем я вам не нравлюсь? Теперь говорят, что тот летчик был неплохой король, не лучше и не хуже других, а какие кипели страсти. Но так заведено на острове: когда опускается на парашюте другой летчик, того, что правил до него, - пускают "в расход"... Чтобы между ними в дальнейшем не было борьбы за власть. В этом что-то есть. Но при чем тут я, мне же никто этого не объяснил, может, я бы и не согласился. Откуда я мог знать? А теперь что делать, одна надежда, что, может, все-таки подойдет к острову какой-нибудь корабль и заберет меня отсюда. Но корабля все нет и нет...

И еще думаю: ведь я спас того летчика... Он потом исчез, я его больше никогда не видел, хотя разыскивал по всему острову, чтобы поговорить. И может быть, мы бы стали друзьями. Я думал, он казнокрад, но оказалось, в кейсе, с которым он ушел из резиденции, он хранил фотографию жены и детей, и еще две-три мелочи, какие бывают в карманах у летчика, - как память о родине.

А у меня Райкиной фотографии не сохранилось, я ее порвал на мелкие кусочки, а кусочки сжег в пепельнице, запивая свое горе армянским коньяком. Райка мне его достала по блату, три бутылки в буфете офицерской столовой. Потом вышел на палубу и развеял пепел над Японским морем.

Но вот что парадоксально: оставшийся коньяк пришлось отдать мичману Тихонову, командиру адмиральского катера, за услугу, а фактически за то, что он и стал виновником моей житейской катастрофы: если бы не взял тогда на катер, ничего бы и не произошло. Вернулся бы из похода. Привез бы Райке "Шанель No 5", купили бы ей новые сапоги... И может быть, мне все-таки дали бы майора. А не дали - уволился бы, к чертовой матери, и уехали бы с Райкой куда-нибудь. Начал бы новую жизнь. Бы, бы, бы... А так сижу вот тут уже двадцать лет, как граф Монте-Кристо, по-моему, он тоже лет двадцать отсидел. Но все-таки вырвался на свободу. Разбогател... Выходит, можно перехитрить судьбу? Можно. И у меня есть на этот счет одна интереснейшая мысль! Надо бы с кем-то посоветоваться. Но с кем? Я одинок...

3. Госпожа советница

- Жакли-ин! Мне надо с тобой поговорить. Подойди сюда.

- А как же, разбежалась...

- Жаклин!

- Чего тебе? Не видишь - я занята. Сейчас жрать попросишь, а у меня еще не готово. Тебе печенку потушить или зажарить?

- Да не буду я есть твою печенку! Людоеды... Я больше не ем мяса, в нем один холестерин...

- А что ж ты есть будешь?

- Фрукты, овощи, все в натуральном виде.

- О Господи, то ему колбасы всю жизнь не хватало...

- Не хватало, потому что дурак был. Сколько поел всякой гадости! Но должен же человек со временем умнеть? Умный тем и отличается от дурака, что может меняться в соответствии с велением времени. Но не в этом дело. Иди сюда!

- А я сказала - подождешь! Пошел к черту.

- Как ты со мной разговариваешь? При людях... Совсем не думаешь о моем престиже. И напрасно, я еще у власти. В конце концов ты мне не только фаворитка, но и политический советник. А то удалю от двора, ты меня знаешь...

- Вот горе... Ну что тебе, мой повелитель? Каждый день что-нибудь новое. Я тебе уже сказала, что не знаю, кто убил президента Кеннеди... Мафия.

- Да бог с ним. Пускай американцы сами с этим разбираются. Я еще и об этом должен думать? Жаклин... Только не надо иронии, прошу. Ирония все разъедает, все устои. Посиди со мной, ты же мой единственный друг. Все поразбегались, гады... Я тебя люблю. Ты думаешь, я тогда, после инаугурации, по ошибке послал за тобой, а не за Мэри? Нет, Жаклин, я не ошибся. Это - судьба. Мне ни с одной женщиной не было так комфортно... Мэри только сверху красивая, а так холодная и недалекая. А ты темпераментная и умная. Но главное - умная...

- Что это на тебя нашло: то блядь, то сука, француженка развратная, и вдруг на лирику потянуло - я, оказывается, его идеал. Уже принял? А я и смотрю - мыслит неадекватно... Что ты несешь? А ну-ну, какие интересные подробности всплывают! Какая Мэри? Я тебе покажу Мэри! Это та жопастенькая проститутка на тонких ножках, у которой пять человек детей и ни одного мужа? Проходной двор... А может, там и твой - бегает?

- Может, и бегает, кто их знает. А что такого? Я сам вырос без отца, но стал же человеком.

- Точно, нажрался! С утра!

- Ничего я не нажрался. И солнце уже вон где. Два коктейля, чистая формальность... И все равно дурные предчувствия не покидают. Нет никакой уверенности в завтрашнем дне. А раньше была. Надо что-то делать. Но что? Может, ты знаешь - что делать?

- Я не Ленин...

- Не надо иронии, Жаклин! Все такие умные - некого и на хрен послать. Я серьезно. Но если ты думаешь, что ты умнее меня, вот и посоветуй что-нибудь. Не сидеть же сложа руки и ждать, когда за тобой придут с лопатами. Я не хочу!

- Я эту твою баклажку найду и выброшу - в океан...

- Ага, выброси. И хорошо бы в баклажку вложить записку: "Я, капитан Кравцов, летчик с авианесущего противолодочного крейсера "Малая земля", потерпев катастрофу над открытым океаном, нахожусь на острове, на широте и долготе..." Но, к сожалению, я не знаю ни широты, ни долготы, знаю только, что где-то между Африкой и Индией. Жаклин... А может, нам провести референдум? Сейчас не время менять власть, мне всего-то каких-то - под пятьдесят или шестьдесят? Все равно, для политика самый расцвет сил.

- О, Господи... Какой референдум? На твоем острове никто не умеет ни читать, ни писать.

- Ну, поднимут руки...

- А если не поднимут?

- Ты права, могут не поднять, гады. Но все равно что-то делать надо. Был бы парламент - разогнал бы всех к черту, чтобы не воняли! Завести парламент? Или сменить охрану? Охранники все знают про монарха: и про любовниц, и про заначку в какой-нибудь банке, это же такой компромат. Слава богу, заначки у меня нет... Но с другой стороны, а что же, главе государства нельзя отложить какую копейку на черный день или завести красивую секретаршу, сразу импичмент? Вот возьму и заведу. Мы же не в Америке.

- Ваше величество, вы не видели, куда я положила тряпку...

- Зачем тебе тряпка? Как что, так - тряпкой! Ты лучше скажи: а ты сама в случае чего - не переметнешься? Как переметнулась когда-то ко мне. Я к тебе привык. Я тогда останусь совсем один.

- Не переметнусь, куда мне деваться... Ты же сам говоришь, что я уже вышла в тираж. Кому я нужна такая, кроме тебя.

- Вот и мои такие мысли.

А сам думаю: знаю, знаю, что ты на самом деле обо мне думаешь. И что думают другие. Ну и пускай думают. Военная хитрость. Всегда лучше притвориться дураком, чем умным, как Кутузов, ввести противника в заблуждение, а потом ударить всеми наличными силами, когда противник думает, что уже взял тебя голыми руками. У каждого своя стратегия и тактика ведения политической игры. А строить из себя умного - много вас таких, и кто знает, умный ты или только эрудированный. Будешь выдвигать свою кандидатуру двадцать лет, пока сам себе не осточертеешь умными речами. А хорошего человека и так видно, по прическе...

- Жаклин... Мне сегодня такой страшный сон снился.

- Ага, тебе снилось, что я умерла...

- Дура набитая, я тебя люблю. Мне тебя будет жалко. Мне снилось, что я живу не тут, на острове, а совсем в другом месте. Ни пальм, ни лагуны, ни изобилия бананов и мясопродуктов. Холод собачий... А я в одной набедренной повязке стою в очереди за чем-то, уже не помню - за чем. Очередь большая...

- Интересно, и за чем же ты стоял в такой большой очереди? По-моему, за бочковым пивом.

- Не надо иронии, Жаклин, не надо! У тебя одно на уме. Ну, выпил... А что делать? Как ты думаешь - меня все-таки свергнут?

- А как же? Всех когда-нибудь свергнут или переизберут. Только одни войдут в историю, а другие нет. Ты - войдешь...

- Это я и без тебя знаю. Но я не об этом. Ты хорошо знаешь - о чем я... Но делаешь вид, что не знаешь! Я же не мальчик. Говорят, в лесу уже видели кого-то... Говорят даже, что это женщина - в джинсах... Довольно миловидная. А что, бывают же и женщины-летчицы - Гризодубова, Терешкова... Ты не слышала ничего такого?

- Мало ли что говорят, не бери в голову. Но насчет женщины можешь быть спокоен, женщина не пройдет. Король должен быть летчик. А все эти феминистки...

- Вот и я так думаю, баба есть баба. Понаведет с собой фаворитов, и не знаешь, кто будет управлять. Какой-нибудь временщик вот с такой штукой... А народ страдает. Ну, а если все-таки по лесу ходит летчик? Тогда как?

- А никак. Если даже летчик уже на острове, но никто не видел, как он опускался, - он тебе не страшен. Это же самое главное - чтобы все понимали: инопланетянин. А так, мало ли кто по лесу ходит, нет у него легитимности. А если еще и английского не знает... Успокойся.

- Но я тоже не знал.

- Ты способный, быстро выучил. Забросил все государственные дела - в самый сезон дождей... Но выучил. Не переживай, у тебя самый высокий рейтинг.

- Так-то оно так, но ты не хуже меня знаешь, что летчик все равно должен быть. Ты все знаешь, но придуриваешься... Говорят, что следующий будет еврей.

- Кто говорит?

- Бертран. Он панически боится евреев. Говорит: если еврей, я удавлюсь. А по мне, так это как раз и лучше.

- Чем же?

- А еврея все равно не выберут! Будь он хоть летчик, хоть ангел с крылышками.

- Но ведь - закон...

- Ну и что, что закон? А титульная нация? Титульная нация может обидеться.

- А ты сам - титульная? Сам же говорил, что не знаешь, кто твой отец. Байстрюк...

- Я - это другое дело, независимо от национальности. Меня народ знает. Ты выбирай выражения! Байстрюк! А вот кто ты такая... Я сильно сомневаюсь, что ты француженка, хотя и ветрена, как все французы.

- А ну, где моя тряпка...

- А что я такого сказал! Я только хотел сказать: а почему это я решил, что ты француженка? В самом деле - почему? Ты не знаешь?

- Ну как же, ты опять хотел сказать, что я изменяла тебе на каждом углу, пока ты защищал родину.

- А что, не изменяла?

- Успокойся - не на каждом углу...

- По-моему, ты выдаешь себя не за ту, кто ты есть на самом деле. Все кругом англичане, а она, видите ли, маркиза де Помпадур... Ты хоть несколько слов знаешь по-французски?

- Откуда? Я давно из Франции.

- Ну и что? Должна знать, от мамы, от бабушки.

- Бонжур, мерси.

- Это и я знаю. А ну, еще что-нибудь скажи.

- Еще польска не сгинела...

- Так это же по-польски! А ну, ну... Откуда ты знаешь польский?

- А черт его знает.

- Слушай, а может, ты полячка? Полячки тоже ветрены.

А сам думаю: черт-те что, живешь всю жизнь непонятно с кем. Поляки не раз Москву палили, участвовали в нашествии Наполеона, а потом еще обижаются, что их давили. А полячки вообще - не дай бог. Я раз познакомился с одной полячкой в Сочи. Выпил у нее в номере гостиницы флакон одеколона, утром, а бутылку "Выборовой", что у нее с собой была, мы с ней выпили вечером. Так она подняла крик: "Это стоит пятьдесят злотых! Это стоит пятьдесят злотых!" Говорю: какие пятьдесят злотых - как наш "Шипр", только не зеленый, а розовый. Вот сука.

Жаклин ушла. Я опять остался один на один со своими мыслями. Сидел и думал, зачем мне выпала такая доля - возглавлять народ. Нет, пока возглавляешь, все нормально. Но приходит срок... А тут еще мой попугай прилетел из леса, сел на плечо и начал: "Бедный, бедный Валера! Говорил же тебе, что политика до добра не доведет - в тюрьму посадят или из-за угла прибьют. И нужна была тебе эта власть?" Это попугай мне. А я ему говорю: "Ты прав. Но я могу сказать даже больше: и на хрен не нужна - я из народа. Разве я хотел? Так получилось. Я хотел жить в хижине как простой туземец, ничем не выделяться, а меня взяли и выбрали. Избранничество, брат, это такая вещь..."

Попугай обозвал меня нехорошим словом и улетел. А я, пока Жаклин не позвала обедать, еще немного подумал - по национальному вопросу. Жаклин сама часто допытывается у меня, из какой страны я прибыл на остров, но я не говорю - черт его знает, а вдруг это военная тайна? И вообще, если трезво прикинуть, никто не знает, к какой нации он принадлежит. Точно знают про свою национальность только англичане. Они никогда ни под кем не были, их только бомбили немцы. А тут то монголы, то турки, то псы-рыцари. В одном двадцатом веке - две германские оккупации. А солдат всегда солдат, хоть бы и советский, где-нибудь в Берлине, а баба всегда есть баба, хоть и в оккупации - не всегда ждет, когда вернутся "наши".

Что касается меня, то я хоть и родился после войны, своего отца никогда не видел, а мама видела один раз... Когда я, после этого, родился, записали на маму.

А что касается Жаклин... Она в общем-то неплохая женщина - и приготовит, и пострижет, постирает мою закаканную набедренную повязку... Геморрой, сволочь, удел всякого философа. Но полного понимания между нами нет, она не всегда меня понимает, особенно когда я рассказываю ей, что на родине, где жил раньше, у меня есть жена, красивая женщина, которую я очень любил. А она мне только временная сожительница, придет корабль, и я уплыву. Бывает, что и плачет. Но что же делать, раз так получилось. Все зависит не от нас. Зря я ей сказал про Мэри... Зачем? Может, и не было никакой Мэри, чистой-непорочной, только мечта. Ничего не было. Были одни...

Если когда-нибудь вернусь - на родину, - напишу книжку для детей: "Как бывший пионер Валера Кравцов жил на необитаемом острове". Ничего не поделаешь, придется приврать: не могу же я написать для детей, как жил - на обитаемом, слишком много натурализма. По-моему, Робинзон Крузо тоже жил на обитаемом, но он хорошо понимал, что для детей можно, а чего нельзя. На острове не было ни одной женщины, это понятно, но Робинзон даже ни разу не подумал о них за все двадцать или сколько там, не помню, лет. Я еще в четвертом классе обратил на это внимание; только - Провидение, Провидение... Воспитывался в набожной семье. А я жил совсем в другое время. Когда меня принимали в пионеры, мы с моим другом Яшкой, сыном хирургической медсестры, после церемонии повязывания галстуков и вручения пионерских значков уединились за школьной уборной на тридцать посадочных мест и торжественно поклялись, что больше никогда не будем ругаться матом, курить "чинарики" и, конечно же, не будем заглядывать из-под парты под юбку Анне Митрофановне, интересуясь, какие сегодня на ней панталоны. У нее были все разных цветов. Но иногда, в мае, в конце учебного года, когда уже стояла настоящая летняя жара, она приходила без панталон, чтобы хоть немного продувало. Мы с Яшкой и смотрели... А телевизоры в Херсонской области тогда были только в красных уголках и у зажиточной элиты. Но что тогда показывали? Вести с полей.

Что-то меня потянуло на воспоминания, все чаще и чаще вспоминаю, как мама давала мне десять копеек на кино и десять на мороженое, и какой я был счастливый. И какие все были счастливые вокруг меня. Это симптом: наступил заключительный период, еще не размягчение мозгов, но уже воспринимаешь действительность неадекватно. В этот период, чтобы сохранить мозги, лучше всего уйти от дел, жить скромно, полностью отдавшись созерцанию: ловить рыбу, часами созерцая поплавок, или собирать в лесу грибы. И я бы так и сделал, я не держусь за власть, если бы всякие придурки не грозились: скоро ты за все ответишь. Ага, буду сидеть по шею в смоле и лизать раскаленную сковородку... Но за что за все? Я не ангел. Если бы Бог хотел, он создал бы меня ангелом, а не летчиком палубной авиации. Значит, такой я ему больше нравлюсь. А они все равно кричат: мы в тебе ошиблись! Мы ошиблись! Не оправдал надежд! Не сделал того, не сделал другого, не просыхал... Но разве я собирался что-то делать? По-моему, меня принимают за кого-то другого. При чем тут я? Я летел на самолете, самолет стал падать, и я катапультировался. Вот и все. А вы...

Черт их знает, может, и ошиблись. Но странная логика: ошиблись они, а отвечать должен я? Вот идиоты.

4. Народ мой

Но как бы там ни было, мне повезло с народом, доставшимся мне в управление. Не говоря уже о климате, в который я попал. Бывает, правда, жарковато, но в набедренной повязке ничего, а сплю я вообще голый. Мутит воду и возбуждает страсти, в основном, элита: сместишь кого с хлебной должности сразу в оппозицию, я для него уже говно. Говорю: сам ты! Чего же ты тогда со мной пил? Должна же быть ротация в верхних эшелонах? Должна. Раньше вообще расстреливали - наркомов, маршалов, - чтобы не было оппозиции. В этом что-то есть. Простые люди это понимают и потому всегда более лояльны к верховной личности, чем элита. Элита, когда уйдешь, скажет: и хрен с ним, нам никогда не был близок его образ мыслей. Это еще самое лучшее, что скажет. А то обгадят не узнаешь себя, таким изобразят монстром. А народ, когда уйдешь, будет долго вспоминать, какая вкусная колбаса при тебе была, "любительская" и "докторская", какие невинные девушки маршировали строем, какие жизнерадостные песни пели. А то, что при тебе кому-то отрезали уши, забудут или скажут: так ему и надо, рыжему, он думал - самый умный. Иногда думаешь: а не был ли я слишком либерален, поддавшись господствующим настроениям? Эти настроения... Может, надо было еще кое-кому отрезать, а не одному ирландцу, чтобы не гавкали - я им, видите ли, не наладил производство мануфактуры, народ как ходил голый, так и ходит. Будто он до меня ходил во всем импортном! Зато я не загрязнял атмосферу дымом фабрик и заводов.

Народ хороший. Мало того, что все свободно владеют английским, почти каждый день моют ноги перед сном, воинственны, хотя никогда ни с кем не воевали, так, иногда набьют друг другу морду, но на другой день помирятся, так они еще - не пьют! Я первое время, когда открыл ручей со спиртом, малость побаивался: сопьются, а мне потом отвечай. Другие бы народы, чукчи или нивхи... Но этот сам по себе веселый и жизнерадостный. Могут целый день купаться или валяться на траве, предаваясь безделью, просто так смотреть на плывущие в небе облака, и никому в голову не придет пойти и для разнообразия выпить - в какой-нибудь "Голубой Дунай". Чего не скажешь об элите. Эта попивает. В пьяном виде матерится и предается оргиям. Дошло уже до того, что Минька с Бертраном воруют у меня спирт, вместо того чтобы самим сбегать. Говорю: да что вам - трудно? До ручья меньше километра. Никакой очереди, никаких талонов. Я бы эту элиту разогнал, но без привилегированных слоев тоже нельзя, с кем-то время от времени выпить и поговорить о жизни надо. Иногда хожу в народ, но о чем можно говорить с этими детьми - что они о жизни знают? И политика им до одного места: кто пришел на ту или иную должность, кто ушел, где взять инвестиции...

Бывает даже, предложишь какому-нибудь проходящему мимо усадьбы туземцу слабенький коктейль - я на лавочке сижу, смотрю на дорогу, - так нет, качает головой: ноу, сэр, не употребляем, нам это без надобности. Не хочешь? говорю. Так чего же ты хочешь?! Грызет яблоко или грушу и смотрит на тебя, как на идиота. А потом запустит огрызком в небо или в пробегающую мимо курицу или кошку и доволен. Я этого долго не мог понять, хотя ведь и сам когда-то был равнодушен к спиртному, но это было давно... Изо дня в день наблюдая жизнь этого своеобразного народа, я наконец понял - в чем дело.

Дело в том, наверное, что другие народы пьют потому, что, как только станут взрослыми, обречены на постоянный труд, с утра до вечера. Особенно земледельцы. Чтобы прокормить себя, земледелец должен неустанно пахать, сеять, жать и молотить, удобрять землю. Он должен получать избыток урожая, чтобы кроме себя содержать скотину (в качестве тягла и мясо-молочной пищи), а также чтобы кормить военнослужащих, элиту и рабочий класс, который производит для земледельца сельскохозяйственный инвентарь. Это общеизвестно. Но кому до этого есть дело: земледелие, которое всех кормит, самое неуважаемое занятие на свете. Проституткой быть почетней - и деньги всегда есть, и по телевизору покажут. Разозленный такой несправедливостью, усталый земледелец приходит вечером домой и напивается. Утром похмелится и - опять на работу. И то в пьяном виде попадет под трактор, то свалится в силосную яму. Сплошные стрессы. А мои туземцы не пьют, потому что они по-настоящему не работают. Какие им снимать стрессы? Два-три хлебных дерева у самого порога хижины почти не требуют ухода и плодоносят каждый год. Не надо думать о прошлом и будущем: прошлого у туземцев, как и у детей, нет, по крайней мере оно, ввиду отсутствия письменности, не зафиксировано ни в каких анкетах - было-не было? - а будущее материально хорошо обеспечено. Возле каждой хижины пасется пара упитанных свиней и гуляет стая кур. И в огороде все растет, знай сорняки дергай. А устал - бросил огород полоть или собирать яблоки, пошел поел, а потом, в самое горячее время дня, когда солнце печет так, что нельзя ступить на землю босой ногой, залез в какой-нибудь бурьян выше головы и спи сколько захочешь. Секс доступен... Никто не боится СПИДа - остров не посещают иностранцы.

А когда спадает дневная жара, туземцы начинают развлекаться. Между прочим, молодежь тут очень любит играть в футбол, как-никак бывшие англичане. Но поскольку пираты высадили их предков на этот остров на самой заре развития этой замечательной игры, правила игры у них несколько отличаются от наших. Например, им безразлично, в какую сторону бежать, лишь бы бежать, и в какие ворота забить гол, в свои или в чужие. В свои считается даже почетней, потому что неожиданней. Вратарей или совсем нет, вратарем быть непрестижно, или на ворота ставят самых мелких и бездарных. В свое время я долго "стоял на воротах", завидуя бегавшим форвардам и инсайдам, пока не подрос. Возможно, именно поэтому и развилась во мне потом склонность к философии и самосозерцанию.

Но болельщиков у здешних футболистов мало. Солидные туземцы проходят мимо играющих равнодушно, с вязанками хвороста за спиной, с корзиной груш или бананов, отдавая предпочтение другим играм, например, - теннису, который тоже, как и все здесь, находится в той стадии развития, в какой пребывал английский народ, когда часть его высадили на этот остров. Теннис собирает массу зрителей - быть может, потому, что в теннис играют настоящие мужчины. Теннис тут настольный. Болельщики толпятся вокруг стола, за которым играют теннисисты, всячески подбадривая их. Приносят с собой гнилые яблоки и апельсины, тухлые яйца и дохлых крыс - все, чем можно бросить при случае неудачливым игрокам в морду. Играют преимущественно два на два, но поскольку теннисные мячи и ракетки достать негде, правила игры тут, как и в футболе, тоже другие.

Посреди грубо сколоченного стола прорезается дырка, величиной с крупный апельсин. И четыре теннисиста, стоя друг против друга по разные стороны стола, привязывают к своим пипиркам куски бечевки... Затем бечевки под столом просовывают в дырку. Рефери спутывает бечевки в ладонях и раздает концы их над столом - в руки теннисистам. И по команде судьи игроки начинают изо всех сил тянуть концы бечевок на себя, а болельщики скандировать "давай, давай!", естественно, по-английски.

Выигрывает тот теннисист, который дольше всех выдержит и не закричит от боли, не нарушив при этом правил. Самое грубое нарушение - это если он тянул за бечевку самого себя, чувствовал это и тянул лишь для вида. В то время как другие тянули честно - изо всех сил... Если такое обнаруживается, хитрована под дикий свист и улюлюканье забрасывают гнилыми фруктами, а потом дюжие туземцы берут его за руки и за ноги, раскачивают - ван, ту, фри! - и изо всех сил закидывают куда-нибудь в кусты. Несчастный улетает иногда ярдов на двадцать, с трудом поднимается на четвереньки, плачет и удаляется с позором, как побитая собака.

Я теннис не люблю, слишком варварские правила игры. У нас так развлекаются только в колониях для малолеток, а потом приходят - из колонии - и вовлекают других. Бывали случаи, когда и отрывали друг у друга, а потом приходили ко мне - опять я разбирайся.

Устраивают туземцы и другие соревнования, не менее экзотичные, чем теннис. Например, кладут посреди зеленой травянистой лужайки, как для гольфа, большую тыкву, а спортсмены по очереди разбегаются и прыгают с разбега на тыкву голым задом. Кому удается расплющить тыкву - победитель. Тыква, естественно, выбирается покрепче.

Или насобирают на дороге кучу пыли, пыль тут по щиколотку, и опять-таки по очереди подходят и изо всех сил в эту кучу пукают. Пыль - столбом до неба. А рефери замеряет, у кого пыль поднялась выше, и определяет чемпиона.

Поскольку денежной системы у туземцев нет, то все соревнования носят исключительно любительский характер, что хорошо развивает молодежь физически, но в то же время не развращает нравственно, а футболисты и теннисисты и так регулярно пополняют ряды элиты. И это хорошо: у правящего слоя должен быть хорошо развит соревновательный инстинкт. Вообще, будущее нации во многом зависит от физической культуры, от всего другого зависит меньше. Если соревновательный инстинкт развит плохо, в обществе преуспевают совсем не те люди - элита вялая и худосочная: построил дачку на десяти сотках, купил кооперативную квартиру, "Жигули", съездил в Сочи с секретаршей. Жене купил какое-нибудь манто. И все, на большее фантазии не хватает. Но почему бы не построить дачу на южном берегу Франции или на острове Таити? От этого застойные явления, а не от того, что что-то там не уродилось на полях или упала цена на нефть. Все дело в качестве элиты. Если элита небогата, откуда тогда возьмется зажиточный народ? Народ косный, при всех его хороших качествах сам ни до чего додуматься не может, копается на грядках. Элита должна увлечь народ своим примером. Увидит человек, как красиво жить можно, и сам возьмется за какой-нибудь бизнес, главное - где-нибудь украсть начальный капитал. Но не обязательно красть: современная экономическая мысль знает, что можно стать миллионером и без начального капитала, если у человека хорошие связи наверху. А какие у меня были связи - одна пьянь...

Кроме элиты большое влияние на образ жизни народа оказывает климат: там, где теплее, живут лучше. В южных странах даже кровь быстрее бежит по жилам. Тигр в Африке круглый год бегает, добывая пищу, а наш медведь заберется в свою берлогу и полгода спит - холодно и какая зимой пища. У нас в футбол играют только летом, в гольф не играют вообще, такая и элита - сидят в президиуме, вместо того чтобы побегать в одних трусах, погонять мяч. Но по прогнозам синоптиков грядет глобальное потепление на всей Земле, от которого всем станет жарко. И тут тем, кому выпало жить в России, нельзя упустить свой шанс. Этой стране должно повезти больше, чем другим странам и народам с их и без того теплым климатом. Во Флориде все выгорит к черту от жары и превратится в пустыню, а в Сибири начнут расти бананы и ананасы по доступной цене. На побережье Белого, а не Черного или Средиземного, моря будут ездить со всего света отдыхать от жары и, само собой, оставлять в местных лавках доллары, фунты, иены, марки, франки... Или вот еще есть хорошая валюта - кувейтский динар. Отечественная элита окрепнет. Главное, пережить переходный период, и если за время перехода от холода к субтропикам не выгорят все леса, не пересохнут реки, не вымрет от засух и бескормицы слишком много народа, то те, кто будет жить за нами или кто придет на наше место, будут наконец жить по-человечески, а не ждать по полгода весны, скромного лета и кислых яблок.

Я сидел в шезлонге... Сильный ливень, прошумевший ночью, сделал воздух прохладным, а местность перед моей дачей - лагуну, пальмы, ореховые деревья и зеленые лужайки под ними - еще красивее. Деревья и растения как будто заново ожили, земля благоухала. Птицы в ветвях деревьев верещали веселыми голосами. Утро стояло прекрасное. И если бы не мысли о прошлом и будущем... О будущем я старался не думать, но если думать только о прошлом - это уже ностальгия, зачем она мне нужна. Ностальгию испытывают те, кому не повезло на новом месте. А кто устроился хорошо, никакой тяги в прошлое не ощущает. Надо ли говорить, что я устроился неплохо: этим бывшим англичанам достался хороший остров. Природа богата красивыми местами, воздух теплый. Свежие морские ветры ослабляют жару, а небо здесь почти всегда ясное. Благодаря такому климату и обилию фруктов и овощей здешние туземцы сильны, упитанны, тела их красивы. А то, что ходят голые, только способствует активной половой жизни.

Я когда-то читал у Энгельса, когда ходил в университет марксизма-ленинизма, что католические миссионеры на каких-то островах в Тихом океане предлагали вырубить все хлебные деревья, чтобы ликвидировать историческую несправедливость - природа слишком щедро наделила островитян пищей, - и таким образом приучить туземцев к труду, а в процессе труда думать, главным образом, о Боге. В этом что-то есть: наводнения, землетрясения, атомные и ковровые бомбардировки делают людей трудолюбивее, они то и дело восстанавливают всё, что разрушили бомбы и цунами. Не только элита, но и народ меня иногда раздражает, не знаешь, что и делать: сплотить его или наоборот. Сплоченный народ хорош на войне, а пока не воюешь, все должны жить сами по себе, независимо от государства, не сбиваться в кучи и не орать что взбредет в голову.

А иногда думаешь: хоть бы кто-нибудь напал на остров... Не людоеды, не дай бог, а какая-нибудь цивилизованная страна, где уважают права человека, верят в Бога и не будут применять ковровое бомбометание. Повоевал бы малость, а потом достойно капитулировал. И никто бы со мной ничего не сделал: тут бы жил спокойно, в почетном плену, или уехал. Бывших королей везде чтут. И правильно делают: короли больше всех рискуют, больше, чем летчики. Летчик просто разобьется, а королю, если окажется мздоимцем, могут отрубить руку или еще что. Но я не мздоимец: ни счета в банке, ни - во что одеться, ни хрена.

Я глянул на солнце. Оно уже поднялось достаточно высоко над горой Святого Георга, и я позволил себе первый коктейль.

Потом я подозвал охранника, дремавшего, опершись на копье в тени кривой пальмы, и велел ему позвать ко мне командующего гвардией.

5. Агент влияния

Командующий явился - опять без набедренной повязки, без орденов... Взгляд учтивый. Вытянулся передо мной по стойке "смирно", пятки вместе, носки врозь, но ладонями глумливо прикрыл низ живота, показывая всем своим видом полное презрение к субординации, как это делают в военкомате не желающие служить родине умники из зажиточных слоев. Кто желает или кому некуда деваться - мама получает восемьдесят рублей, а папы нету - ведут себя скромнее, чтобы не загреметь в Афганистан или на Землю Франца-Иосифа в пограничные войска.

- По вашему приказанию явился, сэр!

Но что меня больше всего насторожило - абсолютно трезвый! Я не подал вида. Говорю:

- Генерал... Сколько можно говорить, что руки надо держать по швам. А вы где держите? Вы же не в бане...

Говорит:

- Не понимаю, сэр...

- Что - не понимаешь?

- Как это - руки по швам?

Вот, гад. Все он, конечно, понимает. Это другие, сколько ни учу, никак не могут в толк взять, что такое держать руки по швам, никогда штанов не носили. А этот - понимает все, даже что ему и не надо понимать, например, когда я рассказываю ему за коктейлем что-нибудь из моей прошлой жизни. Например, говорю: понимаешь, Майкл, жизнь такая штука... И он кивает - понимаю, сэр. Жизнь такая штука, говорю, в ней все случайно. Не туда свернул, и биография совсем другая, чем могла бы быть. Мог быть майором. Если бы не пил в свободное от полетов время. В полете, конечно, ни-ни-ни... Я раньше, бывало, увижу какого-нибудь моложавого полковника, думаю: вот, сука, не пьет... Или пьет перед обедом по сто граммов "Столичной". Так можно кем угодно стать. А ты попробуй... Но что теперь говорить. Ты меня понимаешь? И он говорит: понимаю, сэр, жизнь дается человеку один раз... Как будто и он когда-то изучал этот весьма спорный постулат в школе. Как там дальше: ...и ее надо прожить так, чтобы, умирая, что-то мог сказать, а то многие при этом только в потолок смотрят. Или говорит, когда уже хорошо выпьем: все бабы... сволочи, чтобы не сказать резче, сэр! Понимаете... Да понимаю, говорю, что же тут не понять. Давай еще по одной - за женщин!

Словом, взаимопонимание полное.

Но теперь все изменилось. Передо мной стоял совсем другой человек. Смотрит отчужденно. Думаю: нет, Миня, кто-кто, но ты хорошо умеешь держать руки по швам, когда это тебе нужно. Просто ты понял, что мне - конец. А я понял, что ты мне сейчас злейший враг - ты обо мне слишком много знаешь. Что тут делать? Существуют на этот счет разные варианты... Говорю спокойно:

- Генерал, не будем пререкаться... Мы не дети. Я вызвал вас сегодня не для того, чтобы заниматься с вами строевой подготовкой. Ладно... Держи руки где хочешь. Я вызвал вас совсем по другому случаю. Сколько лет уже вы ходите в генерал-майорах?

- Много, сэр. Точно не могу сказать. Как вы прибыли на остров, сразу и произвели. Там, у ручья - помните?..

Как не помнить... Может, он обиделся, что я его двадцать лет в звании не повышал? Кто не обидится. Но ведь генерал, не капитан...

- А до меня кем были?

- Простым гвардейцем, сэр.

- Видишь, как хорошо, - говорю, - прошел путь от рядового до генерал-майора парашютно-десантных войск, не зря жил. Будет что на похоронах сказать. Не все проходят. Я вот, например, не прошел. От этого остался неприятный осадок. Но дело не во мне, я не в обиде. - И принимаю официальный вид. Говорю: - Поздравляю вас, генерал, с присвоением очередного воинского звания! Теперь вы не генерал-майор, а генерал-лейтенант. Были бы погоны вручил бы лично. Но что делать, мы бедные. Главное, ты сам не перепутай, кто ты теперь. Генерал-лейтенант! Понял?

Опять говорит:

- Не понял, сэр...

Ну, это уж слишком.

- Чего ты не понял?

- А почему - лейтенант? Был генерал-майор...

Вот дурень!

- Вот дурень, - говорю, - да потому что генерал-лейтенант выше генерал-майора! На целую звезду. Потом идет генерал-полковник, потом генерал армии... Что там дальше идет? Ага, вспомнил: маршал рода войск бронетанковых, ракетных, маршал авиации. Потом идет Маршал Советского Союза "Товарищ Маршал Советского Союза, войска для парада на Красной площади построены! Командующий парадом маршал авиации Кравцов!" Когда-то в училище заставляли всю эту мудистику зубрить, зачем - непонятно. Потом идет Генералиссимус, четырежды Герой Советского Союза... Дальше ничего не идет. А жаль, хорошо бы и дальше что-то было - военному человеку интересней бы жилось. Армейская иерархия - сложная материя. Но если тебе что-то непонятно, спрашивай, - говорю, - пока я помню.

- Но почему, сэр, - спрашивает, - генерал-лейтенант выше генерал-майора? Вот это мне непонятно.

А черт его знает, почему. Сам когда-то над этим задумывался. Но думал, когда присвоят, тогда и объяснят... Говорю:

- В армии, генерал, не все обязательно понимать. Главное в армии, для успешного прохождения службы, - не задавать начальству вопросов, на которые оно само не знает, что тебе ответить. А я когда-то задавал, дурак. Один раз спросил у замполита... Страшно и вспомнить, что спросил, за такие вопросы сажать надо. Это я понял, когда сам пришел к власти. Я тебя повышаю, Минька, понял? За безупречную службу...

- Сэр...

- Благодарить не надо, - говорю, - заслужил. Хотя и понимаю твои чувства. Когда-то и я засыпал и просыпался с одной мыслью. А теперь сам присваиваю кому хочу, кому хочу дам какой хочешь орден. Будешь умно себя вести, получишь орден Андрея Первозванного, хотя я так и не успел узнать, кто он был такой, в школе не проходили. В школе проходили членов Правительства и членов Политбюро. Понял или не понял? Пока я у власти, все в наших руках.

- Сэр...

- Ну что ты заладил - сэр, сэр! Оставим в стороне официальность. Мы с тобой друзья? Друзья. Уже двадцать лет. Я тебе тоже кое-чем обязан... Быстро летит время. Давай расслабимся, надоело все время быть застегнутым на все пуговицы. Я - фигурально... Давай - без галстуков! Садись рядом со мной на травку. Надо же новое звание обмыть. Мы в полку всегда обмывали. Но какие у нас были звания - старший лейтенант, капитан. Кому давали майора, напивался до бесчувствия - так ему надоело капитанские звезды к погонам прилеплять: восемь штук и мелкие, как на небе. Садись, садись, что ты как не родной. Знаешь, кому на родине твоих предков, в Англии, разрешалось сидеть в присутствии короля?

- Я плохо знаю историю, сэр.

- Ну и что? Я тоже не очень знаю - в пределах школьной программы. Для умного человека этого достаточно. Так вот, сидеть в присутствии короля в Англии разрешалось только самым приближенным. Понял? Все остальные стояли и ловили каждое слово, даже если король был пьяный и нес всякую... Некоторые даже записывали, что нес король, чтобы потом использовать в низких целях. Ты, слава богу, не записываешь - неграмотный... Это хорошо, мало ли что я иногда скажу нестандартное. Умный человек тоже имеет право сказать глупость. Давай, Минька, выпьем! Я одинок...

- Не могу, сэр.

- Как это - не можешь?

- Завязал.

- Давно?

- С сегодняшнего дня, сэр.

- Ясно, - говорю. - Завяжешь завтра, какая разница. А сегодня, Миня, у меня такое настроение... Где наша не пропадала! Тебе пятьдесят на пятьдесят или сделать покрепче - по случаю производства? Сегодня не жарко.

- Не могу, сэр. Я же вам сказал.

- Дерзишь? Монарху?

- Ничего я не держу.

- Нет, что-то держишь! А то я тебя не знаю. Не выпить с королем - где это видано? В каком царстве? Ты со мной двадцать лет пьешь. А ну, говори, что ты задумал! Ты что-то знаешь...

- Ничего я не знаю, сэр. Просто я подумал, что мне не надо генерал-лейтенанта... Время сейчас такое: в случае чего могут сказать, что я был у вас в фаворе. А зачем мне это нужно... Сейчас для меня тактически грамотнее вообще уйти в отставку или даже возглавить оппозицию - компромат у меня на вас есть... Я понимаю, сэр, гнусно. Но вы же сами говорите: политика дело грязное, в политике главное - вовремя предать, когда прижмет, в политике нет места красивым чувствам. Я подаю в отставку, сэр.

Тут я немного задумался. Думаю: твою мать... Или мне голову напекло - я же без головного убора, - или я плохо знаю людей. Стоит передо мной голый папуас, живот чешет, но рассуждает как вполне зрелый политик. Говорю:

- Как - в отставку? Ты же присягал... Это предательство!

Он пожал плечами, продолжая одной рукой задумчиво чесать, а другой делая так, как делают воспитанные люди, когда в ответ на каверзный вопрос хотят сказать "вы знаете...", чтобы выиграть время.

- Вы знаете, сэр, я долго думал: быть или не быть - после вас. Вы человек славный... Но я все-таки решил: быть. В этом нет ничего дурного, инстинкт самосохранения. Здравый смысл. Я ухожу. Можно сказать - катапультируюсь... Думаю, с моей стороны это тоже сильный ход. Хороший политик - это абсолютно беспринципный политик.

Что тут скажешь? Я мог бы ему возразить: что хотя с какой-то точки зрения оно и так - быть лишь частично беспринципным глупо, - но нельзя, чтобы беспринципность слишком бросалась в глаза. Это ты, Минька, упустил, ты против меня еще зеленый. Какие-никакие принципы и у политика должны быть, а не только - по обстановке. К примеру: врожденный либерализм, как у меня, мне когда-то и жена об этом говорила, или, наоборот, - приверженность твердой вертикали; приоритет народного над элитарным или наоборот, без разницы, - иногда и права богатых не стыдно защищать, если народ не против. Богатые тоже люди - народ же телевизор смотрит. Но если народ начнет роптать, вот тут смотри в оба, как он ропщет. Если пищит - и пусть пищит, не страшно. Но нельзя пропустить момент, когда зрелый политик должен грудью встать на защиту прав народа - всех поразгонять, невзирая на заслуги, кого-то посадить, какого-нибудь козла... Народу особенно нравится, когда сажают козлов, их всегда возле себя иметь надо на этот случай. А не козла - как посадишь? Он сам тебя сожрет. Не тронь говно - оно и не воняет. Эх, Минька... Иногда хочется куда-то убежать, жить в хижине... Но вот тогда обязательно сожрут, власть нельзя отдавать, пока ноги держат.

Но, думаю, разве может усвоить такие тонкости простой туземец? Или - не такой простой? Что-то же он, собака, понимает... Иногда мне кажется, что он чей-то шпион. Бред. Не надо мне было пить. Но с другой стороны, думаю, столько лет он возле меня - мог кое-чему и обучиться.

- Сэр... По-моему, вы хотели что-то сказать.

Говорю:

- Пошел ты знаешь куда...

- Знаю, сэр.

- Все-то ты знаешь, паразит, двадцать лет возле монарха. Таких нельзя отпускать в отставку. Таких надо мочить... Чтобы не разглашали. Но это я так, мысли вслух. Скажи мне, Миня, как начальник службы моей безопасности: летчик уже на острове или нет и у меня еще есть время? Скажи честно...

- Нет, сэр, летчика еще никто не видел. Но он вот-вот должен появиться. Это же закон. Закон острова... Я понимаю, что это жестоко, но я обязан говорить монарху правду. Разве не так?

Я сделал себе еще один коктейль. Минька стоял передо мной и смотрел честными глазами.

- Хочешь, Майкл, один совет на дальнейшее, когда ты будешь служить другому хозяину? Это заблуждение, что королю всегда надо говорить правду, чтобы он, основываясь на ней, принимал правильные решения в экономике и в политике. Чепуха... Монарху надо говорить то, что поддерживает в нем боевой дух. Мне это сейчас так необходимо... Ни о какой твоей отставке я слышать не хочу. Это политиканство! Я еще король и могу разжаловать тебя до рядового - нужен ты тогда оппозиции? Оппозиции нужна фигура при регалиях. Будешь бегать по острову и предлагать всем свои услуги, как гомосексуалист. Учти это. И откуда, не пойму, в тебе этот цинизм? От цинизма до предательства один шаг.

И вдруг он говорит:

- Я не циник, сэр. И не предатель. Человека нельзя называть предателем, пока он не предал. Тут надо подождать... Знаете, сэр, я передумал, я тоже не люблю предателей. Я остаюсь с вами.

Я сказал:

- А зачем же тогда ты все это городил - про здравый смысл и все такое, что тебе подсказывает здравый смысл?

А он сказал:

- Сам не знаю. Мысли вслух. Мысли, сэр, игра ума. Я пошутил.

И он подмигнул мне, монарху. Черт с ним, думаю, кто надо мной сейчас не шутит. Даже Жаклин, старая интриганка. Что я ей сделал? Не просыхаю... Испортил ей жизнь... О, Господи, как же мне все это каждый день слышать? Я не могу жить в условиях постоянной травли и психологического террора! Говорю:

- Ну, раз такое дело и ты не уходишь в отставку, давай все-таки выпьем, Минька. Какой тебе смысл теперь бросать, во всяком случае - так резко? Резко нельзя, организм может не так понять и от неожиданности отреагировать неадекватно - инфаркт или еще что. Бросать надо постепенно. Так как?

- Наливайте, сэр! Выпьем, чтоб дома не журились.

- И откуда только ты все знаешь...

- Как - откуда? От вас и знаю. Всё от вас.

- Тебе покрепче? Чтоб сразу хорошо стало, а то ни два, ни полтора.

- Ну!

Думаю: душевный малый. И как я мог о нем нехорошо подумать?

Солнце уже перевалило через верхнюю точку своей дневной траектории, воздух прогрелся после ночного шторма и дождя. Все кругом сияло: и океан, и лагуна, глянцевые листья на ветвях деревьев. Гора Святого Георга радовала глаз своим изумрудным лесным покровом. Почему гору так назвали, на острове никто не помнит, да и мне как-то один черт. Лишь бы радовала глаз. Мы сидели с Минькой на мягкой траве, выпивали и закусывали. Никто нам не мешал - кто может помешать монарху? Монарху не может помешать даже собственная жена, может только сказать: "Вот не дам жрать - будешь знать, как пить с утра". Или дать по голове чем-нибудь мягким. А я с утра и не пью, жду, когда солнце поднимется над горой Святого Георга. А несколько коктейлей после полудня только улучшают черепномозговую деятельность. Говорю:

- Знаешь что, Минька, давай что-нибудь споем дуэтом, что это мы все о политике да о политике, у меня от нее уже голова пухнет. Все эти перестановки... Иногда сам путаюсь, кто у меня премьер-министр, кто первый вице-премьер, кто - второй.

- Какой премьер-министр, сэр? - говорит Минька. - У нас же нет кабинета.

- Все равно, - говорю. - Давай споем! Что-нибудь такое... На переднем Стенька Разин! Обнявшись, сидит с княжной! И за бо-орт ее бросает в набежавшую волну! Подпевайте, генерал!

- Не могу, сэр, слов не знаю.

- Ну, пой тогда, что знаешь. Но только - про любовь, у меня лирическое настроение. Есть у англичан песни про любовь? И за бо-орт ее бросает!..

- Даже не знаю, сэр, что вам спеть, - говорит. - Вы любите такие песни...

- Какие? Чем тебе не нравится песня? Хорошая песня.

- Ну как же, ведь речь идет, я полагаю, об убийстве ни в чем не повинной женщины?

- Ах-ах, - говорю, - женщины... Ну и что? Утопил Стенька княжну, делов куча. В Англии не мочат красивых женщин? Такие джентльмены? А у нас такой менталитет: я тебя полюбил, я тебя и утоплю, чтобы не отрываться от коллектива. Княжну и мне жалко, но что делать - исторический факт. А ни в чем не виноватых женщин, между прочим, не бывает. Вполне возможно, княжна чем-нибудь Стеньку заразила, про что история не знает или умалчивает. А Стеньке было больно. Сам знаю, что это такое - летать над Охотским морем с острой болью в мочеиспускательном канале. Летал, а что делать. Эх, Минька... Жаль, что ты не знаешь вот эту: "Распрягайте, хлопцы, коней и лягайте спочивать..."

- Почему - не знаю? Знаю, сэр: "А я пойду в сад зеленый, в сад крыныченьку копать".

- Нет, эту песню ты не можешь знать. Не можешь!

- "Копал, копал крыныченьку..."

- А дальше?! Дальше не знаешь!

- Дальше слова забыл. Хотя содержание помню: копал, копал казак крыныченьку и тут к нему вышла - дивчинонька, среди ночи. Стали вдвоем копать, вдвоем легче. Ну как?

Я, конечно, выпивши был, но голова работала нормально. Говорю:

- Слушай, Майкл... Если ты по происхождению англичанин, ты не можешь этой песни знать. Откуда? Ничего не понимаю. А ну еще налей!

И тут он говорит:

- А может, хватит, сэр? Вы уже и так лыка не вяжете.

- Что, что?! - говорю. - Это я... С кем ты разговариваешь! А ну налей, я приказываю!

Но Майкл твердо сказал:

- Не налью, сэр. И не просите. Не забывайте, кто вы есть, - так и государство пропить можно. Но я этого не допущу. Вы меня понимаете, сэр?

Думаю: что я должен понимать? При чем тут государство? Я пью независимо от государства. Говорю:

- Отдай мою баклажку! Я сам налью.

- Не отдам, - говорит, - сэр. Я за вас отвечаю.

- Перед кем?

- Перед историей.

- Кто - ты?.. Да я тебя! Я тебя породил...

Думаю: белая горячка? Все симптомы - помрачение сознания, зрительные и слуховые галлюцинации, бред ревности... С таким диагнозом я когда-то в госпитале лежал, чуть концы не отдал. Если бы не Райка... Она не отходила от меня. Может, все-таки любила? А потом любовь прошла, как все проходит. Но я уже давно не ревную. Пью умеренно... Я все понимал, контролировал ситуацию. Как закричу:

- Да кто ты такой, в конце концов, чтобы мне указывать! Я всегда подозревал, что ты выдаешь себя не за того, кто есть на самом деле. Может, ты черт?

А сам думаю: а что, все может быть, когда в обществе нет стабильности, но никто не понимает, что главное - стабильность, а не цены на хлеб и мясопродукты.

Но он сказал:

- Успокойтесь, сэр. Я не Мефистофель. Уж так и быть, открою вам секрет. Пришло время. Никакой я не Майкл, никакой я не туземец, а тем более не англичанин... Я советский разведчик Михаил Иванович... фамилию говорить не буду, вы же понимаете, прибыл сюда с секретной миссией на год раньше вас... И не орите так - все-таки военная тайна.

Надо ли говорить, что после такого заявления в нашей беседе возникла продолжительная пауза, в течение которой он налил себе из баклажки и залпом выпил, а я, проследив взглядом, как он опять спрятал баклажку за спину, обдумывал создавшееся положение. Жизнь продолжала подбрасывать мне... На этот раз подбросила - разведчика. Вот придурок.

- Ага, - говорю, - так я тебе и поверил. Видел я таких... У вас продается славянский шкаф? С тумбочкой? Шкаф продан, но можем предложить малопотертую горжетку. Сейчас мы тебя проверим! Сейчас мы тебя проверим. Знаешь, что такое горжетка? Послушайте, Штирлиц... Если вы мне сейчас не нальете...

Но он говорит:

- Что такое горжетка, не знаем, но чтобы сохранить ее от вытирания, советуем поменьше ездить на велосипеде. Армянское радио, сэр. Ну так как, знаю или не знаю? Послушайте, Валерий Иванович, я - серьезно. - И, оглянувшись по сторонам, перешел на шепот. - Я действительно из Совет-ского Союза. Понимаю, как вам трудно в это поверить. Но вы подумайте, откуда я тогда знаю и "Распрягайте, хлопцы, коней", и про армянское радио? Откуда?

Вот это уже, думаю, надо серьезно обдумать, и самом деле - откуда? Если он туземец или англичанин. Армянское радио вещало только на Советский Союз... Но с другой стороны, я сам когда-то, когда был летчиком, однажды в Сочи (или в Гаграх?), где отдыхал по путевке, не моргнув глазом, поведал очкастой блондинке из Варшавы, как я катапультировался над Индийским океаном, как меня чуть не съели акулы... Действовало всегда безотказно. Из ресторана отеля поднялись к ней в номер. Но в номере уже была ее подруга, с другим летчиком, полячки путешествовали по Советскому Союзу. И мы пошли на пустынный ночной пляж. Пляж все-таки лучше песчаный, чем галечный. Играла музыка, шуршал песок. Потом полячка сказала, что ей ни с кем не было так хорошо. А я ничего не сказал. Она была костлявая, как стиральная доска, очки привязаны к ушам, чтобы не спадали, а песок - это все же песок, хоть и не галька, везде понабивался. Но вот прошли годы, и я думаю, что это самое "хорошо" во многом зависит от общей обстановки - настроения, музыкального сопровождения и приятного, по возможности, пейзажа. Ну и, конечно, от температуры окружающей среды. Думаю: сейчас мы проверим, какой ты разведчик! Про горжетку и армянское радио знаешь, "Распрягайте, хлопцы, коней", но это еще ни о чем не говорит. Мало ли про что я знаю из американской или французской жизни, в кино видел. Говорю:

- Во-первых, что делать разведчику в бедной банановой республике, где нет ни военных баз, ни промышленности, ни приличного отеля с рестораном, где бы разведчик мог остановиться под видом туриста или бизнесмена и хорошо провести время - разведчик тоже человек. Но дело не в этом. Если ты разведчик, говорю, - что же ты тогда все эти годы молчал? Не видел, что я - свой? Или, может быть, ты меня с кем-то спутал, с англичанином или французом? Похож я на эсквайра?.. Какой же ты тогда чекист?

- Ни с кем я вас не спутал, - говорит. - У вас очень характерная внешность. Но черт вас знает, время сейчас такое - не знаешь, кто на кого работает. Пистолет у вас "Макаров", а зажигалка - с голой бабой, сделано в США... Вот и думай, кто за вами стоит и чей вы агент влияния. Потребовалось время, чтобы разобраться.

Говорю:

- Ага, потребовалось двадцать лет... Никто за мною не стоит, я сам по себе. А как ты оказался на этом острове? Тебя сбросили сюда на парашюте?

- А как же еще? - говорит. - Конечно, на парашюте. Тут все парашютисты, кроме местных жителей. Хотя и среди местных есть агенты различных спецслужб. Но это - между нами, время сейчас такое...

- Какое?

- Ну, может куда угодно повернуть.

- Кто - время? Никуда оно не повернет, время всегда такое. И никакой спирали нет, всё выдумали. Но у меня к тебе еще один вопрос, не обижайся. Я тоже должен тебя проверить. Скажи: если ты опустился на парашюте, как и я, то почему же ты тогда не король? Почему? Если на острове такой закон. А ну скажи!

Но он легко парировал и этот вопрос. Говорит:

- Ну, ваше величество, вы вообще... Почему я не король! Да потому, естественно, что сбросили меня с самолета ночью, чтобы никто не видел. Кто же сбрасывает разведчиков на парашюте днем? Логично?

- Л-логично, - говорю.

- Ну вот. Я был заброшен на длительное внедрение. Закопал парашют в лесу, смешался с местным населением. Это было нетрудно: перед тем два года подряд специально загорал в Сочи и в Гаграх... Радиостанции при мне не было - это раньше были, в Отечественную войну, а сейчас такая техника - в два счета засекут. Ни денег, ни связей... Пришлось пробиваться, полагаясь только на самого себя: прикидываться таким же, как и все, туземцем (английский я, конечно, знал), выслуживаться, гнуть перед каждым говном спину: "Чего вам угодно, сэр..."

Говорю:

- Ладно, ладно, Минька, не надо... Сейчас не время сводить счеты. Я же тебя не обзываю. Голова кругом идет. Теперь я все понял! Все понял, чего не мог понять двадцать лет назад. Я же сразу тогда подумал, что где-то тебя видел - в бане или на пляже. Я видел тебя в Гаграх, вот где! Мы с одной моей знакомой поднялись к ней в номер, после ресторана, а в номере, где она жила с подругой, уже кто-то был и нам не открывали. Мы начали стучать. Стучали долго... И руками и ногами, а что делать? Нам же тоже надо было... И тогда дверь открыл ты - абсолютно голый! Ты был взбешен... Так взбешен, что даже трусы забыл надеть. Ну, вспомнил?

Он немного подумал и говорит:

- Нет, этого эпизода я не помню. - И смотрит отчужденно.

- Да ладно, - говорю, - не помнишь! Все ты помнишь. Но я же понимаю разведка есть разведка. Не в этом дело. Я что хочу сказать... Так ты, выходит, совершенно осознанно привел меня тогда, после инаугурации, к ручью со спиртом? Чтобы проверить?

- А как же - говорит, - я же видел, с какого вы бодуна, ваше величество... Думаю: будет или не будет спирт пить? Ну а когда вы надрались и вас пришлось за руки и за ноги нести в деревню, понял - свой. Но все-таки не спешил открываться, мало ли что. У меня к вам тоже есть вопрос - морально-этического порядка. Насколько я понимаю, летчиков перед полетом должен проверять врач, на предмет употребления спиртного. Это только первых лиц государства не проверяют и они могут в полете надраться до бесчувствия. Так как же вы... Не понимаю, сэр. Может, вы не летчик?

Говорю:

- А я и не употреблял перед полетом. А с похмелья - это же такое дело, возьми любого шофера... Может, как раз, если бы опохмелился, все сложилось бы иначе - смотрел бы на жизнь проще: подумаешь, изменяет жена, сейчас даже смешно вспомнить. Да на здоровье! Но я сосредоточился на страшных картинах измены, а когда очнулся - уже не было керосина на обратный путь. Так тут и очутился. Но дело не в этом, - говорю. - Ответь мне еще на два вопроса, Минька, если ты наш резидент и всех тут знаешь. Первый: на кого работает Жаклин - на французскую разведку? И вообще, француженка ли она - француженки миниатюрны... А эта дерется, оскорбляет мое мужское достоинство. От этого устаешь. Хочется куда-то уйти, но куда тут уйдешь. И второй вопрос, самый главный: откуда на острове ручей со спиртом? Ведь этого не может быть... Мы же с тобой материалисты. Этого не может быть, Минька!

Но Минька сказал:

- Успокойтесь, сэр. Во-первых, Жаклин не шпионка. Она вам предана, как никто. Другая бы женщина вас давно убила... А вот ручей откуда - сам не знаю... Противоречит всем законам природы. Да и Бог не мог его создать зачем? Но у одного моего знакомого жена, медицинский работник, добрая, хозяйственная женщина, работала заведующей аптекой. Так вот ее муж сидел на берегу такого ручья...

- Ясно, - говорю, - в аптеке спирта сколько хочешь.

Хотя мне ничего не было ясно, все было как в тумане. Передо мной сидел на траве, отобрав у меня мою баклажку, совершенно голый разведчик. Внешний разведчик. Внутренние разведчики - те другие: всегда побритые, по-стриженные, всегда при галстуках, чтобы их легче было узнавать. А этот - без галстука... На всякий случай еще спросил:

- А эти твои зверства, Минька, отрубил член ирландцу, еще кому-то, я не вникал, групповой секс на берегу лагуны... Это как, не повредит престижу разведки?

Он говорит:

- А как без этого? Секс - для конспирации. А отрубил ирландцу, потому что он агент британской секретной службы МИ-5. Надо было ограничить его активность. Ведь вся ценная информация - от женщин. Вы думаете, Штирлиц в Германии на женщин только смотрел? И ждал, когда ему привезут на свидание жену из Советского Союза? Это наивно. Есть еще вопросы, сэр?

Больше у меня вопросов не было. А что, думаю, агент влияния, засланный на длительную работу в обществе. Разве так не бывает? В Соединенных Штатах, говорят, один честолюбивый человек десять раз выдвигал свою кандидатуру на пост губернатора штата, уже не помню, какого, - Небраска? Аляска? - где-то на периферии. Но его не выбирали. А когда наконец выбрали, на одиннадцатый раз, и он попал в Книгу рекордов Гиннесса, он на радостях надрался до чертиков, сел в губернаторский самолет и с борта самолета объявил на весь мир, что присоединяет Небраску или Аляску к России. Оказалось - наш агент! А жителям Небраски что делать, раз проголосовали? Утром проснулись совсем в другой стране, переучивайся с английского на русский. Хорошо, что Конгресс не утвердил отделение от Штатов. А если бы не было Конгресса?

Больше у меня вопросов не было. Говорю:

- Ну, раз такое дело, Минька, и мы с тобой - свои, не надо больше этого "сэр, сэр", можешь теперь обращаться ко мне на "ты". Давай выпьем на брудершафт... По последней. И еще по одной - за нашу победу... Неужели не нальешь? Я хоть и не фанатично предан родине, но мне тоже не безразлично, в чьи руки попадет остров с такими запасами спирта. Остров должен быть наш! Ты меня понимаешь? Или давай - за женщин... За что тебе больше нравится. Но за что-нибудь обязательно надо выпить, Минька.

Минька подумал-подумал и согласился:

- Но только - по последней!

Говорю:

- Ну!

Но хорошо, что мы с ним не успели выпить, а только очистили по банану, чтобы закусить. Неожиданно из зарослей, как черт из коробочки, выскочил воин спецназа в полной боевой раскраске, с копьем в руке и с луком за спиной. "Сэр! Сэр!" - кричит. Размахивает руками и показывает пальцем куда-то в сторону горы Святого Георга. Что за черт? Неужели парашютист, думаю. Так некстати...

Мы с Минькой глянули, куда показывал этот идиот, но ничего не увидели. В небе не было ни одного облачка, похожего на парашют, никакого следа от самолета. Океан тоже сиял девственной голубизной.

- Сэр! Сэр!..

- Спокойно, - говорю, - воин, чего ты орешь. Докладывай как полагается. Что ты там увидел, в небе? Там ничего нет. Или инопланетянин уже опустился?

Фамилия воина была - Томпсон, сержант. Хороший воин, дисциплинированный, непьющий. Давно хотел его повысить. Но как непьющего повысишь - его никогда под рукой нет, всегда где-нибудь несет службу.

Томпсон немного успокоился, перестал махать руками и доложил, что никакой инопланетянин на остров не опускался, но пост наблюдения на горе Святого Георга обнаружил в зарослях дикого винограда на близлежащем от горы плато каких-то непонятных людей...

Каких людей? Сколько людей? Ничего не понимаю. Ну и что, говорю, мало ли бродит по лесу туземцев, стреляют диких кур. Или молодежь изучает родной край. Но Томпсон опять махал руками, показывая в сторону горы, и утверждал, что это не туземцы - что я, сэр, туземцев не знаю, туземцы голые.

А эти, значит, не голые... Думай что хочешь. Говорю:

- Спокойно, Томпсон... А сколько их - неголых?

Томпсон стал считать на пальцах: ван, ту, фри... Много, сэр! Фо, файф, сикс.

Значит, шесть. Или даже больше - черт знает, до сколька умеет считать Томпсон. Я сам помню по-английски только до десяти.

Я немного подумал. Ничего себе, думаю, это не штурмовик и не истребитель-бомбардировщик. Не иначе - стратегический ракетоносец гробанулся... Но такой поворот событий я не предусмотрел. Шесть парашютистов, а у меня в "Макарове" всего четыре патрона.

- У тебя оружие есть, разведчик? - спрашиваю у Миньки. - У тебя должен быть пистолет с глушителем.

Минька тоже был растерян. Говорит:

- Какое оружие? Я же не парашютист-десантник. Вы что, не понимаете: если внешнего разведчика возьмут с оружием - пожизненное заключение. А так еще, может, обменяют. Или перевербуют. Что вы, сэр, нет у меня оружия!

Думаю: здрасте, а на хрен ты тогда мне нужен - ни оружия, ни связи с Центром. А пить я и один умею. Шесть человек! Что теперь делать?

Но тут же понял, что шесть летчиков или сколько их там - может, больше десятка - это гораздо лучше, чем один летчик. Король-то должен быть один... Они же в ходе избирательной кампании все между собой передерутся! Экипаж, летают вместе, пьют, по бабам ходят, компромата друг на друга хоть отбавляй. Прорвемся... Надо только делать все с умом.

Настроение у меня улучшилось, и я все-таки сделал по коктейлю себе и Миньке. Минька не возражал - так был растерян. У него не аналитическое мышление. И вообще, я никому не позволю командовать собой. Томпсон стоял по стойке "смирно", но был сильно возбужден.

- Значит, так, Минька, - говорю, - у меня есть план... С этими летчиками можно договориться. Но вести дело надо тонко, иначе можно все испортить. Беру командование национальной гвардией на себя. Отечество в опасности.

И тут этот тип мне заявляет:

- Как это - вы берете командование на себя? Обстоятельства переменились. Теперь вы знаете, кто я. Я кадровый офицер разведки, возможно, - уже полковник: нам, пока мы за границей, звания автоматически идут. А вы только капитан-летчик, и то, по-моему, врете... Летчики так много не пьют. Летали на каком-нибудь "кукурузнике", опрыскивали дустом колхозные поля и в пьяном виде за силосную башню зацепились. Почему вы думаете, что эти шесть человек, высадившиеся на остров, летчики, а не американские рейнджеры, прошедшие специальную подготовку? А у вас никакого опыта борьбы с иностранными спецслужбами. Только и умеете, что представительствовать и в шезлонге сидеть. Чтобы не сказать больше... Почему вы должны командовать, а не я?

- А потому что ты мудак, - говорю. - Кругом вражеские агенты, а у тебя даже револьвера нет. С чем ты пойдешь против рейнджеров? С этим самым?.. Каратэ хоть знаешь? А у меня "Макаров" и второй разряд по боксу когда-то был. А еще раз вякнешь - уволю! И поставлю вместо тебя Томпсона, мне один черт, что тот генерал, что этот. Генералы отличаются друг от друга только количеством звезд. Хочешь, Томпсон, быть четырехзвездным генералом?

Томпсон шмыгнул носом.

- Хочу.

- Тогда старайся. Я, видите ли, умею только в кресле сидеть! И ты все эти годы, что был возле меня, так думал? А говорил что? Отец нации, вот что ты говорил, Миня. Сильный ум... Политик от Бога! А я и верил. Разве так можно? Я ведь тоже человек.

Но он только развел руками.

- А что я должен был говорить? Что вы мудак? Я не идиот, сэр.

Он, конечно, прав - политик не должен быть таким прямолинейным, политик должен быть гибким. Весь вопрос - насколько гибким. Можно потом и не разогнуться.

Препираться дальше не имело смысла. Пришло время действовать. Я поднялся с шезлонга, это далось мне нелегко: все передо мной слегка вибрировало - пальмы, ореховые и хлебные деревья. Но сам я стоял на ногах твердо.

- Караул - в ружье! Слушай мою команду! Построиться в две шеренги! На первый-второй рассчитайсь!

Спецназовцы повыбегали... С копьями, с луками, кто с чем. Думаю: мне тоже вооружиться надо. Где мой пистолет? Куда он подевался... Ведь точно помню был. Когда что-то очень нужно, никогда на месте нет. По-моему, он в сарае, я там сегодня спал - последнее время Жаклин не нравится, как от меня пахнет. Всю жизнь нравилось... Ну, пахнет. Ну, храплю. Значит, еще живой.

Думаю: в одном разведчик прав - вполне возможно, эти шесть человек не летчики. Но тогда кто же? Интуиция, конечно, мне подсказывала, кто они... Но нельзя всю жизнь полагаться на одну интуицию. Иногда нужна и эрудиция. Другое дело - где ее взять. Тут надо крепко все обдумать, а не ввязываться с ходу в бой, не зная, чем он кончится. Я не Наполеон. Для Наполеона все закончилось плачевно, я никогда не мог понять, зачем он так много воевал, если так и не приобрел никаких территорий для отчизны. Так, лишь бы больше шума. Как жили французы в своих пределах, так и живут. Но может, это и лучше, никто ничего назад не требует. Не завоевывай, и все тебя будут любить.

Прежде чем искать пришельцев, целесообразнее, думаю, произвести разведку, чтобы на что-нибудь не напороться. На фиг... Тише едешь - меньше пыли. Тем более, что теперь у меня в штате есть разведчик. Всё как у людей.

6. О целесообразности некоторых исторических событий

Иногда время словно сжимается. Особенно, когда сидишь в хорошей компании: смотришь - только-только сели, а уже вечер и надо идти домой, но сидишь еще. А потом просыпаешься непонятно где, на диване у товарища, тоже летчика, на кухне сурово гремит горшками его миловидная жена, рядом спит собака... Уже утро. И куда-то как провалились десять-двенадцать часов или сжались до одного. Помнишь, что только-только сели и кто-то сказал: "За тех, кто в море". А еще кто-то сказал: "Есть три состояния человека: живые, мертвые и те, кто в море".

Пока мы с Минькой сидели на лужайке, солнце, описав в небе дугу, опять опустилось в океан с другой стороны горы Святого Георга. Караул спецназовцев построился передо мной почти в полной темноте - куда же тут идти искать пришельцев, на ночь глядя. Да и пришельцы, думаю, ночью нападать не будут: посидят-посидят у костра, споют что-нибудь из туристской жизни, богатой приключениями - "милая моя, солнышко лесное", - и лягут спать, каждый со своим "солнышком". Если это, конечно, туристы. Но если это диверсанты, как говорит Минька, или вооруженный экипаж упавшего в море ракетоносца, тогда все сложнее. Намного сложнее.

Потом над черной завесой лесных зарослей выплыла луна и стало светло, как днем. Когда-то, когда я был очень молодым и все вокруг меня были молодые, мы смотрели вечером на луну и спорили, что на ней изображено: девочка с ведрами воды на коромысле или поднял на вилы брат брата... Лунное сияние озарило мою загородную усадьбу: ковер зеленой травы, фруктовые деревья, дом с верандой, окруженный оградой из штакетника. На то, чтобы изготовить в местных условиях этот штакетник, ушла уйма времени. Но мне хотелось - из штакетника. В саду все благоухало. И если честно - воевать мне ну абсолютно не хотелось! Благоразумнее было лечь спать и хорошо выспаться, а утречком, на свежую голову, организовать экспедицию в лес и разослать людей по всему побережью; быть может, где-нибудь к острову прибило плот или другое плавсредство, уцелевшее после случившейся в океане или над океаном катастрофы. И если бы это был другой остров, не будь на нем такого страшного закона, я оказал бы потерпевшим всяческое госте-приимство. Но теперь мне предстояло их поймать...

Я скомандовал гвардейцам "отбой", поймаем завтра, и они убежали спать в сарай, там у них свежее сено, а сквозь щели в крыше можно смотреть на звезды. Сам я постелил себе на веранде, Жаклин рассердилась и ушла к родственникам в деревню. Черт с ней, с годами понимаешь, что одному спать лучше - никто рядом не сопит. А в таком климате и одному тепло. Дура набитая... Что я такого сделал? Ну, люблю посидеть, а не как идиот весь день молотком стучать или колупать лопатой грядки. С дурною головою - ни рукам, ни ногам покою... Я не раб. Только алкоголики знают, что такое настоящая свобода. Но с другой стороны, думаю, хорошо, что у меня такая трудолюбивая фаворитка. Все-таки я правильно когда-то сделал выбор.

Но прежде чем уснуть, я еще немного подумал - о внешней разведке. А что, думаю, разведка, все эти "интеллидженс сервис", абвер, ЦРУ, Штирлиц... Только зря расходуют деньги налогоплательщиков. Воруют секреты, вербуют "пятую колонну", изо всех сил стараются выведать первый день войны, как Зорге, чтобы войну предотвратить. А что толку? Ничего предотвратить нельзя. Если что-то предотвратили, значит, того и не было, не о чем говорить, и что изучать в школе? Разве можно себе представить, что не было бы второй мировой войны или первой? А что бы тогда было, вместо них? История не терпит белых пятен, что-нибудь всегда подбросит, чего никто не ждет. Вот если бы несколько раньше изобрели телевизор, можно было, практически не выходя из дома, смотреть по телевизору все войны, какие были, - горы трупов, развалины прекрасных городов, - и извлекать уроки. Может, телевизор спасет мир? Что-то же должно спасти. А внешняя разведка только звучит гордо, по мне, так ее лучше упразднить, а освободившиеся средства пустить на повышение благосостояния - внутренней разведки. Внутренняя тоже ничего не предотвратит, но, по крайней мере, своим знанием, кого посадить, а кого изгнать, может на какое-то время продлить срок правления монарха.

А кроме того, разведка часто не столько разведывает коммуникации и военный потенциал врага, сколько умышленно вводит в заблуждение своих - в корыстных целях. Ходил и я когда-то в разведку в Херсонской области...

В тот год я отдыхал на каникулах у тетки, маминой двоюродной сестры. Тетка жила на окраине небольшого райцентра, в домике с огородом и садом. А мама уехала по путевке в дом отдыха. Местные пацаны, в компанию которых я попал, разбившись на две команды, "наших" и "не наших", играли в военную игру. Смысл игры и состоял, главным образом, в разведке. Разведчики должны были тайно, бегая по огородам и садам, заглядывая во все щели и закутки, отыскать, в каком укромном месте противник спрятал свое знамя. Чтобы потом лихой атакой главных сил напасть и унести знамя в свой штаб. Это и означало победить, потому что без знамени как воевать дальше? Можно вести партизанскую или гражданскую войну, но и тут нужны штандарты, чтобы люди знали, кого бить. А может, упразднить к черту всякие штандарты?

Однажды наш командир, скорый на расправу парень, построил личный состав и сказал: кто из разведчиков первым обнаружит знамя, тот будет награжден. И извлек из-за пазухи четыре больших спелых груши из собственного сада. А дело в том, что в разведку ходили не все, а только самые младшие или кто был, как я, приезжий. Остальные "военные" в это время играли в карты в кинга и ждали, когда разведчики вернутся. Разведчики роптали, им тоже хотелось играть в кинга.

Но за четыре груши в разведку вызвались идти двое: я и Валька Иванов, тоже малолетка в коротких штанах на одной помочи. И ему, и мне хотелось груш, но награда должна была достаться кому-то одному. У Вальки было большое преимущество передо мной, он хорошо знал местность, а я был приезжий.

Но я был умный.

Валька сразу же ринулся рыскать по дворам, по огородам, засаженным картошкой и огурцами, заглядывать в сараи, а я спокойно пошел домой, поел, что тетка мне оставила, когда уходила на работу в райпотребсоюз. Почитал немного "Робинзона Крузо" и, выждав время, явился к командиру. Думаю: груши будут на десерт... И говорю: значит, так, товарищ командир, обнаружил. Вражеское знамя спрятано там-то и там-то, не сомневайтесь - в уборной во дворе у председателя райпотребсоюза. Но действовать надо осторожно, мало ли - пойдем в атаку, а там кто-нибудь сидит. Надо подкрасться незаметно.

Командир построил вооруженных до зубов "боевиков". И перед строем торжественно вручил мне груши. При этом шепнул на ухо: если сбрехал - убью. Говорю: да что я, сумасшедший, не знаю, что такое законы военного времени? Не сомневайтесь, все так, как говорю... Видно, в мозгах моих что-то заело в тот момент, так груш хотелось. Ведь понимал же - набьют морду. И дело тут не в одной корысти, но и в чем-то другом. Амбиции, амбиции... Я думаю, Иван Сусанин вызвался проводить поляков не потому, что хотел их погубить, заведя в болото, а потому, что такой амбициозный человек был - что его ни спроси, он все знает, где и что. Когда спросили - поляки, - знает ли кто из местных жителей дорогу через болото, он первый поднял руку - знаю! Хотя не знал, никогда туда не ходил. И повел. И - заблудился. Поляки - черт с ними, а Ивана Сусанина жалко.

Морду мне не набили по чистой случайности. Потому что дополнительным следствием моего обмана случилась подлинная человеческая драма. Когда мы, соблюдая все меры предосторожности, - я шел впереди, - подкрались к дому, где жил председатель райпотребсоюза, и заглянули поверх занавески в окно, мы увидели лежавшего на диване председателя потребсоюза, на котором сверху сидела голая, как туземка, моя двоюродная тетка.

Черт ее знает, сказала же, что пошла на работу...

"Боевиков" было много, и они в тот же день растрепали по всей округе про то, что видели - собственными глазами! А главное, про мою неприглядную роль во всей этой истории. Но тетка меня не побила, она была интеллигентная женщина, главный бухгалтер. На другой день после случившегося она молча собрала мои пожитки, отвела меня на вокзал и отправила домой. На вокзале она сказала мне: "И в кого ты такой...", намекая, как намекала не раз, на мое нестандартное происхождение. А я сказал ей, честно глядя в глаза, - очень честно: "Ты же сказала, что пошла на работу. Сказала? Так при чем тут я?" Она что-то хотела еще у меня спросить, но махнула рукой и пошла от меня, на тонких ножках, хотя и стройных, на высоких каблуках, которые все время подгибались. Даже не передала привет маме.

Дура... Никогда не знаешь, где найдешь, где потеряешь: она должна была меня во все места расцеловать, потому что председателя потребсоюза, видного мужчину, жена выгнала за прелюбодеяние из дома, и он потом сошелся с моей теткой, которая до того случая долго не могла выйти замуж, ноги у нее были все же тонковаты. А спросить у меня она хотела, я понимаю что. Она хотела спросить: ну а сам-то я - видел?.. Конечно, видел, как я мог пропустить такое кино. А когда в шестнадцать лет мы получили паспорта и нас стали "допускать" на "Фанфана Тюльпана", мне это было уже не очень интересно - какая в "Фанфане" эротика? Полуобнаженный бюст Джины Лоллобриджиды?

Я уснул, под звон цикад и шум прибоя, и мне приснилась моя тетка, которую я с тех пор ни разу в жизни не видел. Во сне она была очень красивая, наверное, уже умерла, она что-то говорила, но я не запомнил что. Возможно, хотела поблагодарить меня за ту счастливую жизнь, которую потом прожила с председателем потребсоюза. Кто знает, зачем нам иногда то или иное снится.

Утром я освежился в лагуне и, приняв легкий завтрак, чтобы не тяжело было идти, снова построил своих гвардейцев - десять человек. Я разделил их на две колонны. Одну возглавил Минька, другую - Томпсон, я произвел его в полковники. Сам возглавил сводный отряд. Я нацепил на себя нож-мачете и пистолет на веревочке, но так, чтобы его не видно было под набедренной повязкой - пусть думают, что я простой туземец. Главное, чтобы пули в "Макарове" не заржавели. Кстати, мой надувной плотик, с которым я опустился на остров, похожий на надувной матрац, я все эти годы берег, ловил иногда с него рыбу, но главным образом брал с собой в инспекционные походы по острову. Очень удобно: надуешь, ляжешь на него под деревом после обеда и спишь, чувствуя себя цивилизованным человеком, хотя и дома я сплю не на полу, а на диван-кровати. На полу сплю только когда очень жарко или когда Жаклин прогонит...

Но кроме ножа-мачете и "Макарова" я вооружился еще и длинным копьем, а на шею повесил ожерелье из акульих зубов, что-то такое, чтобы выглядеть, как выглядит настоящий вождь туземцев-людоедов. Нанес на тело и на лицо боевую раскраску... А гвардейцы и так - с копьями и луками, полосатые, как тигры, выглядели угрожающе. Набедренные повязки, у кого были, я им приказал снять...

И мы пошли - двумя колоннами - на поиски пришельцев. Никогда не думал, что мне, летчику, придется участвовать когда-нибудь в сухопутном сражении. Но, видно, придется, а то подумают - что это за король, ни разу не воевал. Хотя вообще-то воюют не короли, воюют полководцы. Ладно, думаю, там посмотрим, по обстановке.

Тропа, по которой мы, выйдя из деревни, стали подниматься в гору, миновав сначала невысокое плато, была та же самая - по ней меня двадцать лет назад туземцы во главе с Минькой вели осматривать остров. Я хотел тогда найти клад... Но клада на острове не оказалось или я плохо искал. Длинная аллея деревьев, названия которых я тогда не знал, как и сейчас не знаю, мягкая упругая трава под ногами. Вьющиеся растения местами образовывали над тропой тенистый свод и были сплошь покрыты чрезвычайно пахучими цветами - белыми, розовыми, алыми. Как быстро бежит время, думал я, шагая впереди отряда, особенно когда ты достиг чего-то, а не ждешь годами, когда присвоят очередное воинское звание. Как будто только вчера бежал как конь в гору, а сейчас хромаю, как Джон Сильвер. Подагра не подагра, черт знает. Подагра бывает от шампанского... И что такое вообще - время, которое бежит? Часов у меня тут нет... Последовательная смена явлений и событий, если в философском плане? Время - деньги? Если в плане житейском. Но денег тоже нет... И может, нет никакого времени, только всходит и заходит солнце, а время придумали, чтобы человек не опоздал на самолет или на поезд. Иногда думаю: насколько однообразней и печальней протекала бы моя жизнь на острове, не найди я тогда ручей со спиртом. Сидел бы и тупо наблюдал, как с каждым восходом и заходом куда-то неумолимо утекает время - куда? - я еще и об этом должен думать? А выпьешь - и все... побоку, и время, и пространство.

Между тем тропа, по которой я вел свой отряд, резко свернула в сторону и, полого огибая вершину горы Святого Георга, потянулась серпантином среди высокого, местами выше человеческого роста, густого кустарника рододендрона, усыпанного розовыми цветами. Шли молча, соблюдая все меры предосторожности, курить и петь на марше я запретил. И через некоторое время мы очутились на обширной поляне, поросшей мягкой травкой, очень удобной для привала. Солнце как раз поднялось над горой Святого Георга. Со всех сторон поляну окружал кустарник, и незваные гости, кто бы они ни были, не могли нас тут внезапно обнаружить. "Привал, ребята!" - скомандовал я и повалился на траву в тени не очень высокого, но с густой кроной, дерева. Годы не радость. Был-был молодым, и на тебе, так непривычно...

Костер решил не разводить, обойдемся холодными закусками. Нельзя, чтобы нас заметили, у нас задача - первыми увидеть пришельцев, скрытно подобраться к ним и, войдя в соприкосновение, всех повязать. А там видно будет. Сначала надо разобраться, кто они такие и как оказались на территории, находящейся под моей юрисдикцией. Тут что-то не так: по закону острова - летчик должен быть один! А куда деваются целые экипажи, когда их самолеты исчезают с экранов радаров, я не знаю, островов в океане много.

Я выставил посты на тропе, впереди и сзади по ходу движения. С одной стороны от нас вздымалась гора, с другой был крутой обрыв, так что мы чувствовали себя в относительной безопасности, чтобы спокойно перекусить. Все разложили: копченая макрель, буженина с хреном, домашняя колбаска, сало... Устриц я не признаю. Само собой - фрукты. Я уже приготовил соленый банан - я таки научился солить бананы в бочках, это даже лучше, чем соленый арбуз, держать удобнее.

И тут из кустов выскакивает, как чумовой, туземец с копьем, которого отрядили на охрану, орет: "Сэр! Сэр!" И показывает пальцем - там, там! А что там - непонятно. Господи, опять что-то...

Но делать нечего, повскакивали, идем смотреть, что обнаружил "там" туземец. Прошли ярдов сто по тропе вперед, среди рододендронов, скрывавших нас с головой, и оказались еще на одной поляне, гораздо уютнее, чем та, где мы расположились. И остановились как вкопанные. Посреди поляны еще дымилось наспех залитое водой кострище! Как определил, встав на четвереньки и понюхав угли, наш разведчик, костер тушили известным способом пять человек мужского пола...

- А должно быть шесть, - сказал я. - В лесу видели шестерых.

Но Минька еще раз понюхал и поднялся на ноги.

- Пять, - твердо сказал он. - Нет никаких сомнений. Кто из нас разведчик я или вы, сэр? Возможно, шестой ранен, получил травму при приземлении.

Я кинул взгляд по сторонам. Поодаль валялось несколько пустых бутылок. Я подошел ближе. Одна бутылка была - виски "Джонни Уокер", литровая, а две из-под "кока-колы". Кругом валялись пустые банки: американская консервированная колбаса, американский бекон и шесть пластмассовых стаканчиков. Туземцы кинулись стаканчики подбирать. Не было никаких сомнений, что мы вышли на след пришельцев. Следовало признать, что американ-ские летчики экипированы гораздо лучше наших, у меня на спасательном плоту в "НЗ" были только галеты, шоколад и минеральная вода "Липецкая". Америка есть Америка. "Джонни Уокер"!.. Хотя это, насколько помню, шотландский напиток. Американцы пьют, что хотят. А мы пьем, что бог пошлет...

Я тихо скомандовал "в ружье!", и мои туземцы ощетинились копьями и стрелами, заняв круговую оборону. Я извлек из-под набедренной повязки пистолет и снял его с предохранителя. Потом дал команду как можно тщательнее осмотреть окрестности поляны - может, еще что-нибудь найдем.

Энергичный Томпсон, как охотничья собака, сразу же метнулся в кусты, окружавшие поляну, на которой какие-нибудь полчаса назад закончился пикник, пошарил там и вскоре выскочил оттуда с радостным криком: "Сэр! Сэр!" В вытянутой руке он держал, как лягушку за ногу, что-то, что я сразу же узнал исторической памятью и сказал Томпсону: "Выбрось эту гадость, дурак..."

Я уже раньше понял, почему в тушении костра принимали участие пять человек, а не шесть. Шестая была женщина.

Было над чем подумать. С одной стороны, наличие среди пришельцев представительницы слабого пола облегчало нашу задачу, если придется схватиться, - женщина не мужчина, хотя некоторые и владеют каратэ. Но с другой, появление на острове цивилизованной дамы чревато непредсказуемыми последствиями: нанесет СПИДа, как собака наносит с улицы грязи, а мне потом отвечай. Иностранцам неплохо бы снимать обувь перед входом в государство или проходить санобработку, как солдатам. На меня и так вешают что попало, в чем виноват и в чем не виноват. Не хватало, чтобы еще "пришили" - не наладил производство резиновых предохраняющих средств. Минька вон, свой-свой, а заявил, что я только и умею, что сидеть в шезлонге. Но это тоже надо уметь сидеть солидно. В принципе, во главе государства можно поставить большое дерево с хорошей кроной - как символ. Под деревом будет сидеть администрация. И ничего не изменится, все будет крутиться, как крутилось, а дерево будет только наблюдать и ни во что не вмешиваться, чтобы не прослыть. Другое дело, если на дерево, олицетворяющее верховную власть, кто-то вздумает помочиться из хулиганских побуждений. Вот этого допускать нельзя! Тут не может быть двух мнений. Это вызов. А что же это такое, как не вызов? Тебе что, идиоту, отлить негде - в лесу? И вот за этим должна внимательно следить администрация, потому что само дерево - что оно может сделать? - неподвижно. Может только раздраженно прошуметь кроной.

И тут Минька, который все это время тщательно изучал наши находки, посмотрел бутылку от "Джонни Уокера" на свет, держа ее осторожно, чтобы не стереть отпечатки пальцев, и говорит мне:

- Сэр, гляньте сюда... Очень странно...

- Что странно?

- А вы гляньте. Гляньте-гляньте! "Кока-кола" произведена в Гонконге, это понятно. Ее по лицензии во всем мире производят. А вот "Джонни Уокер"... Вы гляньте на этикетку, сэр! Я не верю своим глазам.

Я глянул. Действительно... Все буквы на бутылке были по-английски, что никак не противоречило тому, что виски "Джонни Уокер" изготовлено в Англии или в Соединенных Штатах, но внизу стояло, тоже по-английски: "Сделано в Санкт-Петербурге". Бутылка литровая, с ручкой, как у кувшина, у нас таких не делают. У нас стандартная поллитровая "евробутылка", никаких изысков, и так выпьют, были бы талоны. Но хочешь верь, хочешь не верь: "Сделано в Санкт-Петербурге". Я бы и в Петербург не поверил, если бы перед самым отплытием в поход, из которого я не вернулся, северную столицу не переименовали.

- Слушай, - говорю, - Минька... Мы с тобой, два осколка империи, живем тут и ничего не знаем. А там такое происходит! Может, они лицензию купили у американцев или англичан? Или внешняя разведка украла рецепт... Наладили производство, вытеснили конкурентов. На экспорт и у нас умели делать хорошие вещи.

- Ага, - говорит Минька, - а то нам больше нечего у американцев и англичан воровать. Воровать надо что-нибудь для промышленности, армии и сельского хозяйства. Нет, сэр, этого не может быть.

Но почему же, думаю... Виски "Джонни Уокер" замечательная вещь. От хорошего глотка "Джонни" сразу загорается в груди, становится весело. А от второго - глотка - хочется обнять всех на свете, а не наоборот - набить кому-то морду. На вкус приятно, можно пить без огурцов и селедки. Будь я во главе России, лицензию бы обязательно купил. Но кто бы меня в России выбрал? Иногда думаешь: а почему, собственно?

Словом, все было очень непонятно: кто высадился на остров, какой национальности бутылки и кто из них пил всего полчаса назад. У меня уже не хватало интеллекта. Недоставало какого-то звена в цепи, за которое все можно вытянуть, какой-то существенной детали. А найденный презерватив Томпсон уже выбросил в пропасть.

Мы вернулись на прежнее место, прихватив с собой импортные бутылки в качестве вещественных доказательств и удобной посуды. Выпили и закусили. Минька говорит:

- И все-таки, хоть я в это и не верю, суммируя все данные, имеющиеся у нас, нельзя все же исключать, что "Джонни Уокер" - из России. Наш народ переимчивый, все, что хочешь, может перенять. Там же теперь все изменилось, прошло столько лет - двадцать или больше, кто знает, как тут течет время, а теорию относительности я уже забыл... Но данных мало, вполне мог кто-то пошутить. Зря вы, сэр, приказали Томпсону выбросить эту штуку. Там вполне мог быть наш Знак качества или, наоборот, - "Сделано в США".

- Ты прав, - говорю, - я поспешил. Но если все так, как ты говоришь, они там без нас живут прекрасно. Пьют "Джонни Уокер" - двадцать долларов бутылка на толкучке в демократическом Йемене. Скинулись в восемьдесят девятом году по два доллара, два литра на десять человек, а сколько лет помню. Значит, слава богу, все у них в порядке. Но обидно: строишь, строишь счастливое будущее, а пользуется им кто-нибудь другой, кто ничего не строил, а скромно ждал своего часа где-нибудь в уголочке.

В девяносто втором, как сейчас помню, - как раз мотоцикл купил, - два месяца не выдавали зарплату, хотел уже мотоцикл продать, но Райка не разрешила, хотя сначала ругалась, когда купил. Говорит: как-нибудь продержимся, Валера, на мои восемьдесят пять рублей плюс пайковые. А если и дальше так будет продолжаться, пойду во Владивостоке на панель, заработаю в десять раз больше, чем ты на своем самолете. Сам же говоришь, что у меня самые красивые ноги в гарнизоне. Шутила, конечно. Но, думаю: а что, уйду в поход, а она отчаянная, может и "пойти", ради благополучия семьи. Еще об этом думай. Я ее тогда чуть не убил. А она смеялась, бегала от меня вокруг стола и зацепила рукой хрустальную вазу с цветами. Ваза упала на пол и разбилась. Она собирала осколки веником в совок и плакала, жалко было вазу, да и примета плохая - нам эту вазу подарили на свадьбу. Дала мне веником по голове... Чтобы не видеть ее слез, я надел фуражку и пошел куда глаза глядят. Она потом меня искала по всему гарнизону, нашла и притащила на себе домой. А я ее потом - за все - по морде...

- Слушай, Минька... А тебе никогда не хочется вернуться домой? Я, конечно, понимаю, разведчики, заброшенные на длительное пребывание в стан врага, в этом отношении закаленные люди. А мне вот что-то захотелось... Интересно, сколько там теперь платят летчикам палубной авиации? Может, и бары есть на авианосцах, а то пили теплый спирт каждый в своей каюте. Ты как думаешь? Кстати, извини за нескромный вопрос: тебе сколько обещали платить, когда сюда забрасывали? Думаю, сумасшедшие деньги?

- Какие там сумасшедшие! - говорит Минька. - В том-то все и дело. Если бы платили нормально, как в ЦРУ, разведчики не переходили бы так часто в стан врага. А потом еще говорят - невозвращенец, предатель и все такое. Но возвращаться разведчику на родину или не возвращаться - это его личное дело. А если он, за длительное пребывание, привык жить в Лондоне или в Париже? Дети и жена там привыкли: дети ходят в английскую школу, жена - в магазины, где все есть, и тут - возвращайся... Сто раз подумаешь, как лучше. У нас в разведке платят, как и всем, кто служит за границей: один оклад в рублях идет на книжку, другой - в валюте страны пребывания. Плюс валюта на оперативные расходы - на рестораны, женщин и подкуп должностных лиц. Из этих денег, бывает, что-нибудь и скопишь на черный день. Например, напишешь в отчете в Центр, что потратил фунты на женщину, ценную в оперативном отношении, сводил ее в ресторан, а потом - в отель. Но женщина сама в ресторане расплатилась, привела к себе домой, а потом еще дала денег на такси. Так и копится валюта. Но мне не повезло, валюты на острове не оказалось... Хорошо, хоть секс бесплатный. Вернусь на родину голый и босый. Не знаю, сэр... Там теперь бессребреников не любят. Да еще в Москве обязательно спросят, почему так долго не выходил на связь. А тут я на всем готовом.

Говорю:

- Дурак ты, ничего не понимаешь. Никто тебя в Москве ничего не спросит, сейчас все проще: остался разведчик в Англии или в Америке - и хрен с ним, бюджету легче. Пускай там сам зарабатывает себе на жизнь, пишет книжки, лишь бы не выдавал товарищей. Наши разведчики ценятся за границей не меньше физиков и программистов. Сейчас другое время. И если ты все-таки решишь вернуться, как решил я, мы с тобой вернемся миллионерами. Как? А вот так, я на этот счет давно планы строил, Минька... А ты думал, что я просто так сижу. Я тут тоже привык, у меня все есть. Но понимаешь, что значит - все? Женщины меня интересуют все меньше и меньше, а вот что там делается на родине, волнует все больше и больше - не отошел ли Кронштадт к шведам... Что тогда делать? Но я сейчас не об этом, я о том, как нам вернуться домой состоятельными людьми. Есть один бизнес-проект... Уж так и быть, возьму тебя в долю. Но только - если будешь меня во всем слушаться. Есть у меня одно условие...

Минька насторожился.

- Какое условие, сэр? Не пойму, на кого вы работаете...

- Я ни на кого не работаю, - говорю, - я работаю на повышение своего благосостояния. А условие такое: когда мы вернемся в цивилизованный мир и нанесем остров на карту, я тебя очень прошу - ручей этот, со спиртом, назовем в честь меня... А в честь тебя назовем сам остров.

Но он говорит:

- Не понял, сэр. Островов в океане много, а вот ручей со спиртом... Ручей этот открыл я, и я вас привел к нему опохмелиться. Есть свидетели... Так почему же теперь - в честь вас? Не вижу логики.

А я был готов к такой постановке вопроса. Говорю:

- Логика есть, Минька... Так заведено от века: когда какой-нибудь матрос, увидев первым с мачты корабля неведомую землю, кричал: "Земля!", землю называли не в честь этого пьяницы-матроса, а в честь капитана, даже если он тоже был грубиян и алкоголик. И это справедливо - король я или не король? Король. Моя легитимность ни у кого не вызывает сомнений. Но это все ерунда, Минька, я понимаю... Всю жизнь в кого-нибудь играешь, в какого-нибудь героя, близкого тебе духовно. А вот капитаном я действительно был. Даже самому не верится. Носил фуражку с "крабом", вот тут - кортик, и покупал Райке цветы. Другим не покупал, к другим так ходил или с поллитрой. И хорошо, что мне не присвоили майора, майор - ни то ни сё, говно на палочке. Армия и флот сильны капитанами.

Минька подумал и сказал:

- Ладно, я согласен на остров. Но это будет потом, когда мы с вами вернемся. Весь вопрос в том, как вернуться, ваше величество? Неужели вы так ничего и не поняли? Отсюда не возвращаются...

А что я должен был понять - на каком я свете? Какая разница. Этого никому не дано понять, никаким попам, пусть не придуриваются. Каждый день встает и каждый день заходит солнце. Я сижу в шезлонге, думаю, чувствую. Иногда так расчувствуюсь, что заболит сердце. А главное, все помню - даже то, что очень бы хотел забыть. Жаклин ходит по двору с граблями, сгребает листья. Все как всегда, я к этому привык. Ну а когда настанет что-нибудь другое и не взойдет утром солнце - что ж делать. Тоже привыкну.

Говорю:

- Есть у меня одна мысль, Минька... Как отсюда выбраться. По-моему, эти шесть человек, которых мы ищем, никакие не летчики. Во-первых - женщина... Ведет себя развязно для военнослужащей. А во-вторых, даже американским летчикам никто не позволит брать в полет виски литровыми бутылями: перепьются, а на борту ракеты. И никакие это не диверсанты. Для диверсантов эти джентльмены ведут себя слишком уж беспечно. Это был не самолет, Минька!

Минька грустно усмехнулся.

- Внимательно слежу за ходом вашей мысли, сэр. Но вы забываете, что на этот остров опускаются только летчики и разведчики-парашютисты...

- Нет, - говорю, - я ничего не забываю. Это ты забываешь - об исключениях. Если бы не было исключений, не было бы ничего выдающегося. Не было бы даже меня: мама рассказывала моей тетке, что когда забеременела непонятно от кого, хотела сделать аборт, а потом передумала - пусть живет... Так и живу, спонтанно. Слушай сюда - это не самолет. Это корабль! Я знаю! И люди, которые час назад тут пировали, - с того корабля. Не знаю, правда, что им нужно на острове. Но это их дело. И если тот корабль не утонул в шторм, а я думаю, не утонул, раз пассажиры так беспечны, то неужели ты думаешь, что кто-нибудь откажется взять на борт двух потерпевших катастрофу - моряка-летчика и разведчика? Отказать могут только пираты. Что ты на это скажешь, Минька?

Минька говорит:

- По-моему, вы уже достаточно сегодня выпили, сэр... Опять вас на себе домой тащить. Но допустим, это все-таки корабль и нас возьмут на борт, двух голых туземцев. Что мы будем делать на родине? В цирке выступать? Или торговать бананами. Все теплые места там уже заняты. Вы все время на что-то намекаете, какой-то у вас есть план обогащения... Нет у вас никакого плана, а то я вас не знаю. Но дело даже не в этом. Я еще подумаю, возвращаться мне или не возвращаться. Уже не помню, рассказывал я вам или не рассказывал, что хоть и живу за границей двадцать лет, на родине у меня есть жена - хороший товарищ, прекрасный человек. Я женился на ней по любви и никогда ей не изменял. Но однажды, когда я еще работал диспетчером в локомотивном депо, она застала меня с одной учетчицей, в диспетчерской, и начала кричать: "Я тебе этого никогда не прощу! Я тебе этого никогда не прощу! Подлец! Ты испортил мне жизнь! Зарабатываешь сто десять рублей..." И все такое. Но я не подлец, с той учетчицей мы целовались, потому что учились с ней в одном классе. Память сердца. Я попросил у жены прощения, говорю: прости, минутная слабость, ничего серьезного. Месяца два умолял ее. А она твердила: "Я тебе этого никогда не прощу!" Тогда я сказал: "Так что же мне теперь - сдохнуть? Я тебя люблю". Она сказала: "А как хочешь". Я плюнул и ушел в разведку. Я прибыл на остров на два месяца раньше вас, сэр, и она с тех пор обо мне ничего не знает - разведка в пути не поет... А теперь вернусь после стольких лет, и вдруг она опять скажет: "Я тебе этого никогда не прощу". Вот если бы на острове было золото, собрал бы килограммов десять и бросил ей к ногам, тогда бы все простила. Богатым мужьям все прощают - любовниц, нажитых на стороне детей, даже СПИД прощают. А заявиться бедным родственником не хочу.

Этот мудак еще ничего не понимал! Золото... Набрал бы и бросил к ногам какой-то дуре, которая не понимает, какое это страшное слово - никогда. Золото во всем мире падает в цене, а вот спирт и нефть...

И я уже хотел объяснить несчастному разведчику свой бизнес-проект, но тут опять из кустов выскакивает Томпсон, кричит: "Сэр! Сэр!" - и куда-то показывает руками. Опять что-то обнаружил... "Сэр! - кричал Томпсон. Посмотрите! Там! Там!" И тычет пальцем в сторону океана.

И я понял: я не ошибся. Не зря я столько лет смотрел в бинокль на водное пространство. Минька вскочил на ноги, а я не спешил вставать. Я знал, что "там" увидел Томпсон. Я спокойно допил коктейль, а потом только поднялся с травы и вместе с Минькой и Томпсоном, поддерживаемый ими под руки, подошел к обрыву, откуда открывался вид на океан. Раздвинул кусты рододендрона.

И не поверил своим глазам.

Неподалеку от берега, кабельтовых в трех, покачивался на волнах парусник... Бриг? Шхуна? Бригантина? На одной из мачт судна развевался "Веселый Роджер" - черный пиратский флаг: череп и скрещенные под ним берцовые кости. На палубе парусника - было хорошо видно - загорелые полуобнаженные матросы катали туда-сюда бочки с ворванью или солониной, а может быть, с пресной водой. А на рее другой мачты болтался, запрокинув голову и дико оскалив зубы, чернокожий висельник с заломленными за спину руками.

Господи, думаю, на все, конечно, Твоя воля. Но это же позапрошлый век! А я домой собрался... Интересно, сколько на этом фрегате пушек? Если бабахнет хотя бы одним бортом, от моего поселка одни пальмы останутся. А у меня ни флота, ни армии. Один спецназ. И откуда этих пиратов черт принес!

Я протер глаза, и висельник на мачте, слава богу, исчез. Но парусник остался, покачивался на волнах. Сверху видна была только палуба и люди на ней, а название на борту прочесть было невозможно. Это был не фрегат, две мачты. По-моему, это была шхуна.

Мы с Минькой долго молчали, стоя как заколдованные на краю обрыва. Потом Минька захохотал как сумасшедший, а я себе сказал: спокойно, Валера, спокойно. Все-таки ты не ошибся, это действительно корабль, хоть и пиратский. Ну и что? Флибустьеров испугался? Ты же когда-то их любил... Неужели филистеры нравятся тебе больше? Ты постарел. У тебя же есть "Макаров", четыре патрона и большое знание жизни. Надо захватить тех шестерых, что на берегу - с бабой, - а там видно будет, как захватить корабль. Все будет о'кей, Валера.

А Минька сказал:

- Но теперь-то вы все поняли, сэр? Всевышний поместил нас во времена развитого феодализма. Отсюда до нашей родины очень далеко... Вот поймают нас эти разбойники и продадут на невольничьем рынке как простых негров. Хотя вы, сэр, владеете двумя языками, умеете стоять на руках и ездить на мотоцикле. Да еще утверждаете, что летали на самолете... Что теперь делать? Надо сидеть тихо, тогда, может, они нас не обнаружат. Пополнят запасы пресной воды и уберутся восвояси. Обыкновенные пираты, семнадцатый век. Но одного не понимаю: откуда у них противозачаточные средства...

Говорю:

- Этого и не надо понимать, Минька. Что-то всегда остается загадкой. Хотя - в конце концов - каждая загадка имеет вполне материалистическое объяснение. Когда я учился в пятом классе, меня однажды, перед самым Первым мая, поймал на базаре милиционер. Он обнаружил у меня в карманах десять пачек этих самых противозачаточных средств. Привели меня в милицию. Вызвали маму... Мама заплакала: зачем, говорит, они тебе, Валера? Ты же любишь читать книжки. Где ты эту гадость взял? Я - молчу. Думаю только: при чем тут книжки? А все дело было в том, что эти штуки мне поручил купить на базаре наш учитель химии, уже старый дядька. Он дал мне деньги и сказал: купи пачек десять, а то в аптеке кончились. Надуем, покрасим в разные цвета, привяжем веревочки и на первомайской демонстрации наш класс займет первое место по оформлению праздничной колонны. Он был у нас классный руководитель, а разноцветных шариков в продаже не было, не ехать же за ними в областной центр. Ты только никому не говори, сказал мне учитель. Я и молчал в милиции, и про меня черт знает, что подумали - что я половой гангстер. А ты говоришь - откуда у этих... Я знаю, откуда. Презерватив изобрел в двадцатом веке какой-то француз, назвали его именем... И, следовательно, ни о каком феодализме не может быть речи. Это вполне современные пираты. И наша задача: во что бы то ни стало захватить корабль, даже если для этого придется перебить разбойников всех до одного, кроме штурмана и рулевого. Что делать с женщиной - посмотрим, некоторых женщин тоже надо убивать. Мы сядем на корабль и уплывем, отыщем в океане оживленный морской путь и пересядем с парусника на пассажирский лайнер, танкер, сухогруз - неважно. Главное, связаться с цивилизацией. И Провидение дает нам шанс.

Но этот придурок опять стал ныть:

- Разве это главное - связаться с цивилизацией? Полчаса назад вы говорили совсем другое: вернемся миллионерами, вернемся миллионерами! Откуда миллионы, сэр? Без денег я никуда не поеду!

Говорю:

- Будет тебе миллион, успокойся. Ты мне уже осточертел. Ну, может, чуть поменьше миллиона, учитывая накладные расходы - налоги и взятки должностным лицам. Да мы сделаем такой бизнес на спирту, которым так богаты недра острова! Организуем во Владивостоке кооператив при какой-нибудь воинской части. Наладим вывоз танкерами. Можем даже пустить по демпингу. Потребуется, конечно, начальный капитал... Но мы его добудем: на пиратском корабле, будь спокоен, есть и золотишко, и валюта. Начальный капитал всегда добывается воровством или разбоем, кого угодно спроси из миллионеров. Или продадим парусник в Сингапуре или Гонконге, тоже живые деньги.

Но сначала надо было парусник захватить. По-моему, это все-таки была шхуна. Я дал команду построить личный состав.

7. Остров забвения

- Недурное место этот остров, - сказал он. - Недурное место для мальчишки. Ты будешь купаться, ты будешь лазить по деревьям, ты будешь гоняться за дикими козами. И сам, словно коза, будешь скакать по горам. Право, глядя на этот остров, я и сам становлюсь молодым и забываю про свою деревянную ногу. Хорошо быть мальчишкой и иметь на ногах десять пальцев. Если ты захочешь пойти познакомиться с островом, скажи старому Джону, и он приготовит тебе закуску на дорогу.

Р. Л. Стивенсон

Когда-то женщина, которую я хотел убить, но не убил, а только дал по морде, сказала мне: "Ничего ты меня, Валера, не убьешь, не строй из себя плейбоя. Это тебе не идет. Ты только сверху такой бравый, но сердце у тебя мягкое, как валенок".

Не знаю, что меня тогда больше огорчило. Что я не плейбой? Валенок?.. Или - что не смогу убить. И я сказал женщине, так мало знавшей меня: как же я не смогу убить, дура, если я военный летчик, летаю на самолете, вооруженном бомбами и ракетами, каждая из которых может пустить на дно вражескую подводную лодку со всеми матросами и офицерами, со всеми их надеждами и письмами из дома? Могу даже отправить на дно пассажирский лайнер, естественно, тоже вражеский - в случае войны, - потому что поди знай, что везет лайнер: тех же подводников и летчиков к новому месту службы или их жен и детей. Я же военный человек, у меня есть пистолет, а ты играешь со мной в такие игры. (Это еще до свадьбы было, когда я у нее время от времени ночевал в санчасти.) Говорю: запросто убью, расстреляю всю обойму, если еще раз что-нибудь узнаю, а последнюю пулю - себе в висок, чтобы не париться потом на нарах, а "вышку" мне за убийство не дадут, ревность - хорошее смягчающее обстоятельство. Я уже тогда к ней душой прилип, хотя она бывала и с другими - время от времени, когда я уходил в поход.

И вот теперь мне предстояло уничтожить около десятка пиратов - шхуна, при более трезвом рассмотрении, скорее напоминала прогулочную яхту, больше бы народа на ней не поместилось. Как она вообще тут оказалась, вдали от оживленных морских путей. Или про спирт что-нибудь узнали... У меня пистолет и десять туземцев с копьями, а пираты всегда хорошо вооружены: у них автоматы, гранатометы, есть даже "стингеры". Можно, конечно, напасть, затеять перестрелку - шестеро из пиратов где-то поблизости, ведут себя непринужденно. Одних поубивать, других взять в заложники. Трах-бах... Ничего этого мне не хотелось - не люблю батальных сцен. Райка отчасти была права: я не полководец. Кстати, если это настоящие пираты, а не любители, то как же они могли нарушить морской закон и взять с собой на парусник - женщину? Даже если она возлюбленная их атамана. Женщина на корабле приносила морякам несчастье, а брать на борт несколько женщин, чтобы матросы не перерезали друг другу глотки и не пустили корабль на дно, тоже было накладно: их, как и наложниц царя Соломона, не только любить, так сказать, но и кормить надо, а запасы солонины на парусном судне ограничены. Воевать мне не хотелось. У меня только десять человек с луками и стрелами и собирать ополчение уже поздно - пираты могли пополнить запасы пресной воды, поднять паруса, и я останусь тут навсегда. А я должен обязательно вернуться. Обязательно! Чтобы сказать женщине, когда-то так обидевшей меня, что она меня недооценила. И может быть, попросить ее взять свои слова обратно.

Я построил личный состав. Мои молодцы стояли передо мной в полной боевой готовности, с копьями, но без набедренных повязок. И хитро улыбались. Так мы когда-то в училище стояли в бане перед старшиной, получая по очереди огрызок мыла и дырявые полотенца. Эти меня никогда не предадут. Что безусловно хорошо в армии - там все молодые. Не все атлеты, но некоторые умели стоять головой вниз даже на одной руке или пустить струю в длину метров на пять, как из пожарного брандспойта. Я мог рассчитывать на них, хотя и собирался их покинуть. А они этого еще не знали. Я сказал:

- Значит, так, джентльмены... Придется немного повоевать. Надо догнать тех нехороших людей, которые захламляют остров пустыми бутылками, консервными банками и всякой другой дрянью. Разводят антисанитарию. Но - никакого кровопролития, возьмем их хитростью. Ваше дело изображать людоедов: прыгать, выть, кричать что-нибудь нечленораздельное, потрясать копьями, чтобы им стало страшно, создать шум. Остальное беру на себя, у меня пистолет под набедренной повязкой, о котором они не подозревают. Проникну на корабль под видом гостя... Должны же они пригласить в гости вождя туземного племени, чтобы напоить его допьяна огненной водой, а потом скупить за бесценок - за гвозди и цветные ленты - все, что им нужно: нашу свинину, рыбу, фрукты. Но меня, вы знаете, не так просто напоить, если я сам не напьюсь. Я выведаю их планы и - кто они такие. О том, что я в совершенстве владею английским, они тоже не подозревают. В свою очередь, приглашу их с ответным визитом на пикник - на берегу ручья... А когда они напьются, всех повяжем и обойдемся, слава богу, без крови. Все поняли? Разрешаю курить. Двигаться беглым шагом!

И мы пошли, беглым шагом. Пошли по еще горячим следам пиратов или кто они там были, гремя копьями, щитами и прочей амуницией. Мы почти бежали по тропе, ведущей из горной, лесистой части острова вниз, к океану, где, ни о чем не подозревая, красовался, как на картинке, нарядный парусник. Может, это была та самая бригантина - "Надоело говорить и спорить, и любить усталые глаза, в флибустьерском дальнем синем море...". Все может быть. Бежать вниз было нетрудно, но все-таки я попросил гвардейцев сделать еще один привал, они-то молодые, а я уже не мальчик. Опять расположились на полянке.

Но только-только расположились, как тут опять подбегает ко мне Томпсон с донесением - сэр, сэр! - и протягивает что-то на ладони. Я отдернул руку пошел вон, зараза! - но напрасно: на этот раз Томпсон протягивал мне на ладони большую круглую монету. Это уже было интересней! Я машинально потер монету чистым концом набедренной повязки, попробовал на зуб. Потом поднес к глазам. Я когда-то собирал старые монеты.

Это была английская золотая гинея 1663 года!

- Где ты ее взял? - говорю Томпсону, стараясь сохранять спокойствие.

Томпсон показал пальцем в направлении тропы.

- Там! Там, сэр. Там еще есть! Много - ван, ту, фри... Следуйте за мной, сэр!

И Томпсон помчался по тропе, сбегавшей вниз. Я поспешил за ним.

- Вот, сэр, смотрите! - Томпсон, как собака, опустился на четвереньки.

Я тоже нагнулся и увидел на траве, сильно примятой только что прошедшей здесь группой людей, еще несколько монет, очевидно, их обронили. Все монеты были золотые: две гинеи, испанский дублон, турецкая монета с дыркой, чтобы носить на шее. Так что определить точно, к какой нации и какому государству принадлежат пираты, было невозможно. Это во-первых. А во-вторых, все монеты были старой чеканки, не было ни одной позже 1678 года. Как же так - ни одной монеты с американским президентом или британ-ской королевой? Неужели я все-таки ошибся, и Минька прав - это семнадцатый век, а никакой не двадцать первый. Мне стало грустно... Очевидно, в кармане у одного из подгулявших разбойников была дыра. Но с другой стороны, думаю, кучеряво живете, господа, если у вас на карманные расходы такие деньги. А ну, ну...

Мы ускорили погоню. И, двигаясь по тропе в сторону парусника, нашли в общей сложности еще двенадцать золотых монет, две серебряные и еще один презерватив. Я ничего не понимал: с одной стороны, вроде разбойники, сорившие на каждом шагу награбленным золотом и серебром, с другой, думаю, - культурные же люди...

И так вот, где бегом, где шагом, подбирая на ходу золотые монеты разного достоинства и разной национальной принадлежности, мы незаметно оказались на самом берегу океана. Томпсон, рыскавший по кустам вдоль тропы, нашел еще и золотой браслет, довольно массивный. Он долго соображал, на что его надеть... Потом надел на руку. Браслет, конечно, потеряла дама, и это говорило о том, что все шестеро в хорошем подпитии и мы можем их взять голыми руками. Никакого кровопролития.

Наконец мы выскочили из густых зарослей рододендрона - дальше уже был пляж.

Двухмачтовый парусник - на одной мачте прямые паруса, на другой косые беспечно покачивался на волнах, уже готовый к отплытию. Гремела якорная цепь, с якоря капала вода. У меня упало сердце... Не успели! Но тут я увидел, что с парусника опускают на воду шлюпку. Матросы покрикивали друг на друга. "Майна-вира! Вира-майна! Вира помалу! Помалу, говорят! Что ты делаешь, идиот! Глаза протри!" - кричали друг на друга пираты, опуская шлюпку на тросах. Но, видно, на шкиве лебедки трос немного заедало, и шлюпка спускалась вдоль борта судорожными рывками, грозя перевернуться. Это бывает, когда шлюпку редко спускают на воду и механизмы поржавели. Сидевшие в шлюпке гребцы отчаянно матерились.

И наконец я смог прочитать название судна - "Жанетта" было написано красивыми буквами в носовой части парусника. Но это были не французы. Это были англичане: на самой верхушке фок-мачты трепетал на легком ветру британский флаг, который я - издалека - сначала принял за пиратский. И ругались пираты, естественно, тоже по-английски.

А шесть человек, за которыми мы гнались, - среди них была женщина, в очках и в шортах, с видом интеллигентно изможденным, ключицы выпирали, - столпившись в кучу, стояли на самом берегу и никакие не пьяные. Так, навеселе. Кроссовки они сняли, слабый прибой лизал их босые ноги. Они поджидали шлюпку, чтобы перевезти на ней на свой корабль большой сундук, судя по всему, очень старинный: медные заклепки по бокам и на крышке сундука сильно потемнели от долгого пребывания в земле. Мужчины были в шортах, с голыми ляжками, в майках с короткими рукавами, но без оружия. Двое из них курили сигареты с фильтром. Незнакомцы увидели нас - с копьями, в полной боевой раскраске, - и от изумления раскрыли рты. Ага, думаю, на это я и рассчитывал.

Мои туземцы издали воинственный вопль, завыли страшными голосами. Те, у кого были луки, взяли пиратов на прицел. Но я дал знак - отставить, ребята, это не бандиты. Это такие же англичане, как и вы, просто им исторически повезло больше: ходят в шортах, ездят на иномарках и курят "Мальборо". А пьют виски, крепкий алкогольный напиток темно-соломенного цвета - "Джонни Уокер", "Белая лошадь", - джин "Бифитер", ром, шерри-бренди, в Англии есть что выпить.

Туземцы неохотно сдали назад, бросая на меня непонимающие взгляды: в чем дело, сэр? Мы этих гадов возьмем голыми руками, чтобы не захламляли! Но все-таки построились слева от меня в одну шеренгу.

А я вышел вперед, потому что я тут самый главный. А самый главный, что бы там ни говорили, всегда самый умный - он один из всех желающих, в данный исторический момент, сумел пробиться на самый верх. Вот если бы не пробился, а только зря потратил деньги на избирательную кампанию, тогда другое дело дурак набитый... Лучше бы те деньги с компанией пропить. А критиковать меня можно сколько угодно. Я уже понимал: передо мной, затравленно озираясь, стояли приличные люди, среди них дама, а я один из всей гопкомпании был в набедренной повязке. Нехорошо получилось. Но я сейчас все им объясню, все по порядку. Скажу: я вижу, господа, вы несколько удивлены нашим необычным видом. Да, мы туземцы. А я вождь туземцев, так получилось. Но я не людоед. Я не сделаю вам ничего плохого, англичане, вам крупно повезло: я англичан люблю. За что - и сам не знаю, англичане высокомерны. Но, возможно, за то, что они написали "Робинзона Крузо", "Путешествия Гулливера", "Айвенго", "Остров сокровищ". Может, они и еще что-то написали - не читал. Когда я ходил в школу, моя мама заведовала детской библиотекой. Что приносила, то и читал. А потом читал в основном газеты и смотрел телевизор: умному человеку достаточно, чтобы разбираться в политике и экономике. А остальную жизнь тоже лучше изучать не по книгам, а в натуре. Что книги - мы и так помним много лишнего. Наша память как сарай забита всякими давно ненужными вещами. И приходит такая пора в жизни, англичане, когда, чтобы спокойно спать, а не смотреть ночью в потолок, надо начинать планомерно забывать прошлое, выжигать - как ковровым бомбометанием. Это лучше, чем кричать: все было не так, как должно быть у людей! Ни одной правительственной награды, хотя заслуги были! Не пускали за границей в публичный дом... Никуда не пускали! Или наоборот: ходил весь в орденах, почет, все было прекрасно, а теперь не так, в почете деньги, а не ордена. Стенать, в общем-то догадываясь, что - независимо от обстоятельств - оказался мудаком... Себе дороже. Лучше - забывать. Помнить только детство, где не было идеологических ошибок и все было впереди. Чем меньше помнишь, тем лучше спишь.

Я понимаю, моя доктрина не универсальна, многие, наоборот, предпочитают жить прошлым, если оно у них безупречно. К сожалению, я о себе этого не могу сказать. Моя мама, одинокая интеллигентная женщина, прижила меня от кого-то, по всей видимости, злоупотреблявшего спиртным; она хотела, чтобы я, когда вырасту, стал каким-нибудь врачом, зубным или невропатологом, или учителем истории. Но я ее не послушался, как не послушался своих благоразумных родителей Робинзон Крузо. Врачам и учителям мало платят, а историков я вообще не люблю: они только искажают историю в пользу того или иного исторического лица. Одни говорят одно, другие - другое, можно запутаться. Пошел в морские летчики, хотел посмотреть мир. Все это и стало причиной тех злоключений, которые выпали на мою долю. Двадцать лет назад, пролетая над этим островом и переживая острейшую семейную драму, я потерпел катастрофу и теперь очень хочу вернуться домой. Возьмите меня и моего земляка Миньку-разведчика, который тоже потерпел, к себе на борт, у нас нет денег, и помогите добраться до берегов отчизны. Отца у меня никогда не было, а отчизна есть, но если в отчизну долго не возвращаться, там могут подумать, что у тебя начисто отшибло память или ты откинул копыта. Зачем мне это нужно.

Но ничего этого я англичанам не сказал - зачем рассказывать незнакомым людям про свои болячки. И вообще, кто знает, какая сегодня в мире обстановка, прошло столько лет. Вдруг какой-нибудь катаклизм? Это только считается: прогресс, прогресс, дальше ничего не будет - будет только повышаться или понижаться цена на нефть и слегка колебаться доллар. Может, там война? А я высунусь. Интернируют как бывшего военнослужащего, куда-нибудь посадят. Решил и дальше притворяться вождем туземного племени с хорошим знанием английского языка.

Я глянул на англичан, так и продолжавших стоять в изумлении, потом - на сундук, стоявший перед ними на песке. Говорю:

- По-моему, господа, вы нашли клад - на моей территории... Я сам его искал двадцать лет, но у меня не было карты острова. А вы, по всей видимости, где-то раздобыли. Интересно - где. Я что хочу сказать... Я хочу сказать, господа, что все недра острова, включая и все зарытые тут сокровища, золото и серебро, принадлежат мне и только мне, можете спросить об этом любого юриста. Я тут главное должностное лицо, а законы не писаны. Правда, может найтись юрист, который скажет, что все эти богатства принадлежат народу. Понятное дело, этот юрист ханжа и утопист, а мы с вами деловые люди. Народу принадлежит фольклор.

Англичане, услышав безукоризненный английский из уст небритого туземца в набедренной повязке, сначала растерялись, не зная, что им делать и что сказать. Мои аргументы были неотразимы, хотя всегда можно найти, что возразить человеку, или хотя бы плюнуть в морду. Но их предводительница, та самая женщина в очках, с выпирающими ключицами, как потом оказалось, удачливая бизнесменка с берегов Альбиона, но имевшая дела и в Сингапуре, спокойно сказала, что она, во-первых, приятно удивлена моим отличным произношением, а во-вторых, - она кинула оценивающий взгляд на моих гвардейцев, - она конечно же готова поделиться со мной золотом и драгоценностями, найденными на острове. Она не знала, что на острове есть администрация. Но раз местные власти есть... Уж так и быть, она уступает мне двадцать пять процентов стоимости клада, хотя у нее и есть лицензия.

Лапшу мне вешала. Будто я не знаю: двадцать пять процентов полагается тому частному лицу, кто нашел клад, то есть ей, а все остальное - государству, на чьей территории нашли. Я в данном случае и олицетворяю государство, кто же еще. Но не подал вида. Говорю:

- А сколько это - двадцать пять процентов, мэм? Я же неграмотный. Кстати, как вас зовут? А мое имя вам ничего не скажет.

- Зовите меня мисс Гопкинс, - сказала женщина, из чего я понял, что она еще не замужем или уже разведена, почему и ведет себя раскованно. - Сколько будет двадцать пять процентов? Ну что ж, сейчас подсчитаем...

Мисс Гопкинс извлекла из кармана шорт калькулятор и, быстро пробежав по кнопкам, выдала результат. Ваша доля, сказала она, составит минимум двести тысяч долларов. И если их отпустят - с кладом, - она готова заплатить эти деньги наличными хоть сейчас. Я согласен? Двести тысяч долларов хорошая сумма, на эти деньги можно много чего купить.

Да, это я понимал... Хотя больше десяти долларов никогда не держал в руках. По десять долларов я иногда покупал во Владивостоке у фарцовщиков, перед походом за границу, чтобы там что-нибудь заграничное купить. И всегда переживал - за эти несчастные баксы могли выгнать из военно-морского флота или даже посадить. В портах, куда мы заходили, нам выдавали - донги или еще какие тугрики. Но дело не в этом. Я чуть не расхохотался в лицо этой изможденной любовью леди. Какие же вы дураки, хоть и бизнесмены, хотел я сказать, ваш клад такая ерунда, по сравнению с тем богатством, которое хранят недра острова, его не перевезти всему нефтеналивному флоту мира. Интересно бы взглянуть на вашу карту, господа, неужели на ней не указан тот ручей? Но вполне возможно, что пираты ничего о нем не знали или он был им ни к чему - у них был ром в бочонках. И тогда это хорошо, пусть этот волшебный источник навсегда останется нашей с Минькой военной тайной. Тайна пригодится. У делового человека всегда должно быть что-то в запасе, что можно легко продать. А двести тысяч долларов без налогов, конечно, неплохо, при нашей бедности, - по сто тысяч на брата. Но никогда не надо быть слишком покладистым. Говорю:

- Двести тысяч долларов наличными - это хорошо, мисс Гопкинс, не буду спорить. Все нормально: обычно гангстеры в кино воруют миллион на пять-шесть человек, если потом друг друга не перестреляют и миллион достанется одному. Все по таксе. Но что я буду делать с этими деньгами здесь, в глуши, у меня даже нет карманов... Давайте поступим так - истина посередине: с вас еще двести тысяч наличными, чеков я не признаю, и вы берете к себе на борт меня и моего товарища. И подвозите нас к какому-нибудь хорошему городу, воспетому в песнях, к Сингапуру или Кейптауну, где мы сможем положить доллары в банк или превратить их в недвижимость, как это делают умные люди, а то дома у нас баксы отберут в пользу государства. Или вообще убьют бандиты. Итак, четыреста тысяч долларов, остановимся на этой цифре. Деньги должны быть большие, мэм, а жизнь - содержательна...

- Но сэр! Это невозможно! - Мисс Гопкинс вскинула на меня изумленные глаза. - Я разорюсь! Что же останется моим компаньонам? Двадцать пять процентов и ни цента больше! Я и так пошла вам навстречу. А вашу шантрапу с деревянными копьями я не боюсь!

Остальные англичане, приняв боксерские стойки, тоже решили стоять за свои деньги до конца. К берегу быстро приближалась шлюпка с матросами.

И тогда я извлек из-под набедренной повязки пистолет.

- А вот это вы видели? - говорю. - То-то. И заткнитесь. А то как открою стрельбу. У вас нет выбора. Клад по закону принадлежит мне и моему народу, как и этот остров - наш остров сокровищ... И скажите спасибо, что получите хоть половину, а не двадцать пять процентов. Я живу на этом острове уже много лет, независимо от жены и других объективных обстоятельств, но законы знаю не хуже вас.

А Минька сделал шаг вперед из строя и встал рядом со мной.

- Четыреста тысяч баксов, мисс, - сказал он. - И ни цента меньше!

- Но кто вы?! - вскричали англичане.

- Неважно, - говорю, - кто мы, сам не всегда помню. Одно могу сказать определенно: я и мой друг давно находимся в международном розыске, терять нам нечего. Так что шутить мы не намерены, сами понимаете. И учтите, мой друг тоже вооружен. Вы не смотрите, мисс Гопкинс, что он голый, он профессиональный шпион, как ваш Джеймс Бонд. Вопреки сложившимся стереотипам, шпионы не всегда ходят в плащах и с кинжалами, могут ходить и так, по обстановке. Знает каратэ, самбо - зачем ему кинжал или пистолет.

Минька стал в позу, как Шварценеггер, и продемонстрировал мисс Гопкинс свои бицепсы.

И англичанам ничего больше не оставалось, как выплатить нам половину стоимости клада и взять нас на корабль. Мы ударили по рукам. Подошла шлюпка с парусника, и мы с Минькой в нее сели. Я, тем не менее, держал наготове пистолет. Туземцы помогли англичанам затащить в лодку сундук с сокровищем зачем золото туземцам? - а сами остались стоять на берегу и долго потом, пока мы плыли к кораблю, поднимали сундук на борт, отплывали, махали нам вслед копьями, пускали вверх стрелы и радовались непонятно чему, как дети. Потом побросали копья и луки и побежали в воду купаться.

Мне стало грустно.

Не буду описывать подробности того, как мы с Минькой добрались до Сингапура, где англичане - они оказались истинными джентльменами - выплатили нам по двести тысяч долларов на брата, как и договорились. Но об одной подробности, думаю, стоит упомянуть - о том, где и как англичане раздобыли карту острова. Оказывается, один из них, по профессии юрист, улыбчивый амбал под два метра ростом, ограбил Британскую национальную библиотеку: перепилил ночью решетки на окнах и унес с десяток раритетов - старинных книг и документов. Среди них и оказалась карта острова с точным указанием его координат и места, где пираты закопали клад. Амбала поймали и посадили. Он отсидел три года, вышел и стал опять работать юристом, такое возможно только в Англии. Но карту острова он сохранил. Потом познакомился с мисс Гопкинс, богатой женщиной, она и субсидировала экспедицию на остров. Все в жизни странным образом перемешано. Бывает, очень хороший человек искренне хочет что-нибудь сделать для народа, но не получается, то одно мешает, то другое. А бывает наоборот: амбал, конечно, сволочь - грабить свой народ! - но если бы не ограбил, я бы никогда не вернулся на родину. А английский народ не обеднеет: отдали, к примеру, Сингапур - жемчужину Британской короны! - и ничего, живут. Я бы задавился, но не отдал - с какой стати? Крупнейший в мире порт, длина причальной линии пять километров!

В Сингапуре нас высадили на берег, точнее - высадили одного меня. А Минька остался на паруснике и поплыл дальше в Англию, с заходом сначала в Японию, а потом на какие-то острова. Решил еще немного попутешествовать, раз есть деньги. На судне нас с ним приодели. Минька в строгом двубортном костюме с галстуком выглядел импозантно, я окончательно поверил, что он разведчик. Оставаться в Англии навсегда он не собирался, но кто знает, разведка такая профессия - разведчики иногда отвыкают от дома. И никто не знает, что с такими делать: мочить или не мочить.

Мы простились. И я остался один. Походил по Сингапуру. Думаю: зайти в публичный дом? Валюта есть... Все-таки интересно, ни разу в жизни не был. А потом думаю: ладно, не был так и не был, чего теперь, валюту тратить. Секс теперь можно смотреть по телевизору бесплатно. А больше мне в Сингапуре нечего было делать, еще ограбят. Пришел в порт и хотел наняться матросом на сухогруз из Одессы, направлявшийся во Владивосток под панамским флагом, - у меня же никаких документов, кто меня возьмет на самолет. Но мне сказали, что в матросы я уже не гожусь. Почему они так подумали, не знаю, я еще недавно делал стойку на руках. Может, и сейчас смогу, но не рискую. Я стал хрупкий. А выпить и сейчас могу не хуже любого матроса. Пришлось дать тысячу долларов капитану, и меня довезли с комфортом до Владивостока в качестве пассажира.

От Владивостока до поселка, где мы когда-то снимали с Райкой комнату у прапорщика и его Муси в Нахаловке, на катере три часа, но ехать туда не имело никакого смысла - Райки там давно не было. Она же не дура, чтобы сидеть двадцать лет на одном месте и ждать меня.

Но я знал, где ее искать. Откуда знал - не имеет никакого значения. Она жила в городе Н. - большом культурном центре в европейской части России, и я поехал туда, потому что мне некуда больше было ехать. Добирался до Н. поездом, в отдельном купе, сервис: что захочешь принесут - коньяк, джин со льдом, разогретую пиццу. Так что я даже не выходил на остановках, как раньше, чтобы купить вареной картошки и малосольных огурцов. Теперь у нас все можно, если есть деньги. Но раньше и за деньги было нельзя, нельзя и все тут, вагон-ресторан закрывается в десять часов, открывается тоже в десять, двенадцать часов жди, а они, видите ли, отдыхают. А сейчас предлагают даже секс по телефону, в два часа ночи. Но я так и не понял: как это - по телефону? Думаю: но все ведь и невозможно понять в жизни, спасибо и за то, что понял, я не максималист. Главное, деньги у меня были, почти двести тысяч баксов лежали в кейсе, в Сингапуре я только один раз пообедал в какой-то дешевой чайхане, чтобы не привлекать к себе внимание криминалитета. Сверху на пачках "зеленых" в кейсе лежал мой пистолет. Я сначала хотел его выбросить, а потом думаю зачем, разгул преступности, может пригодиться.

В городе Н. я вышел из вокзала и очутился на просторной площади. Прямо за площадью протекала речка, довольно широкая, водную гладь бороздили речные трамвайчики, прогулочные катера, еще какие-то гондолы. Играла музыка. Стоял прекрасный день. Посреди площади стоял памятник вождю, но не мне - другому. Но я и не претендую на монумент. А то поставят - в бронзе - в одной набедренной повязке и без головного убора. Голуби всю лысину загадят, а какой-нибудь радикал напишет на постаменте слово из трех букв - оно мне надо? Райка бы сказала: памятник неизвестному алкоголику.

Я был в приличном костюме, с кейсом, и неудивительно, что какая-то молодая девка, торговавшая цветами на ступеньках вокзала, сказала мне: "Купите розы, сэр, ведь вы идете на свидание". Я даже внутренне зарделся, так мне стало приятно от этих слов, хотя Райка и не догадывалась, что я к ней иду.

Я купил цветы, мороженое в ларьке, чтобы идти было не скучно. Уточнил адрес по бумажке и пошел к дому, где она жила, направо от вокзала, держась берега речки. Берег был каменный, то и дело попадались рыбаки, ловившие большими спиннингами тюльку. Рыба тут не та, думаю... Но в общем, хороший город, теперь и я буду в нем жить.

И так мне хорошо было идти - с полной душой и с полным кейсом денег. Я шел, шел, как во сне, но безошибочно угадывая дорогу, как будто когда-то раньше, совсем в другой жизни, уже ходил тут, и тоже - с цветами. И репетировал в уме, что я скажу, когда мне откроют дверь на мой звонок и удивятся. А если откроет - какой-нибудь полковник? А я только капитан... Надо было выбросить пистолет, думаю, в гневе я страшен.

Я шел, шел... А когда наконец пришел к дому, где она жила, - никакого дома на том месте не обнаружил. Был дом и - как корова языком слизала. Какая-то старушка, божий одуванчик, сидела в сквере напротив и смотрела в пустое пространство перед собой. Она мне сказала, что дом, который мне нужен, некоторое время назад снесли, чтобы построить на его месте высотный отель, дом стоял в хорошем месте. Вместо него высилась еще неубранная груда кирпичей, а куда девалась Райка - мне предстояло выяснять через адресный стол, по всей видимости, она жила теперь где-то в новостройках.

Свидание откладывалось. Я отдал цветы старушке. Но, думаю, может, это и к лучшему, немного отдохну от впечатлений и соберусь с мыслями. А то явлюсь неожиданно, она скажет: "Где ты был, Валера, столько лет? Не звонил, не писал писем?" И что я ей отвечу? Тут надо хорошо все продумать. Хотя ничего странного в том, что кто-то долго отсутствует, и нет. Человек иногда пропадает непонятно куда, не приходит в гости, никак не дает о себе знать. И все уже подумывают о том, по сколько скидываться на венок и что они скажут на поминках. Сказать, в общем-то, нечего, кроме того, что "был Максим..." Но сказать надо, что-то хорошее. И лучше всего, конечно, чтобы он сказал это сам, не заставляя других напрягаться, сказал, стоя в черно-белом возле собственного гроба, потому что он о себе больше других знает.

Но потом оказывается, что человек живой, просто избавился от алкогольной зависимости и ему никто не был нужен. Стал такой правильный. А потом приходит и ставит на стол бутылку... Так вот, я живой, Райка, скажу я, когда она откроет мне дверь, тебе неправильно сообщили, что я упал в море. То есть самолет упал, а я в последний момент спасся. И все эти годы жил на необитаемом острове... Я никого, кроме тебя, не любил. И хорошо, что ты не вышла замуж за другого, я теперь вполне обеспеченный человек.

Я вернулся на вокзал, - а куда еще я мог вернуться? Я люблю вокзалы, там всегда есть где выпить и что-нибудь поесть. Светло, тепло, а главное, всегда есть туалет. В большом вокзальном зале, уставленном всевозможными ларьками, я съел три пирожка с мясом и два с повидлом, на десерт. Хорошо, когда есть деньги. Потом пошел в туалет, потому что до пирожков выпил две бутылки пива. Перед дверями общественной уборной сидел на полу безногий человек в камуфляжной форме. Немолодой уже инвалид курил хорошую сигарету с фильтром, время от времени небрежно стряхивая пепел на пол. Перед ним стояла картонная табличка с надписью, сделанной от руки: "Я ино-планетянин. Потерпел катастрофу. Помогите собрать средства, чтобы вернуться на родину". Ясно, тоже летчик... Вид у "инопланетянина" был высокомерный.

Мужики быстро проходили мимо безногого в туалет, а когда возвращались, вытирая слезы и застегивая на ходу штаны, щедро подавали инвалиду. Он мог так и разбогатеть. Что значит правильно выбрать место. Но куда ты хочешь вернуться, старик? На твоей планете уже никого нет.

Кроме валюты, лежавшей отдельно в кейсе, в кармане у меня оставалось десять рублей и какая-то мелочь, а надо было еще выпить пива после туалета. Но я бросил десятку безногому в фуражку, лежавшую перед ним, - как положил на сберкнижку: чтобы, когда, возможно, останусь безногим я, мне тоже кто-нибудь бросил. И когда он насобирает под вечер триста или даже пятьсот рублей, пусть его товарищи - или работодатели, это не важно, когда человек стоит или сидит с протянутой рукой, - отвезут его на тележке в какую-нибудь приличную забегаловку, где он выпьет бутылку водки, съест шашлык с острым грузинским соусом ткемали, послушает музыку, поглазеет на молодых баб - продавщиц, официанток, "ночных бабочек", тоже неважно, - и снова почувствует себя летчиком за штурвалом своего самолета.

ОБЪЯВЛЕНИЕ В ГАЗЕТЕ

Ушел из дома и не вернулся... десять лет водителем большегрузных машин... в прошлом военный летчик... страдает потерей памяти... был одет в трусы...