3

От волнения Клару поминутно бросало в дрожь. Соня стояла перед узким, в желтых пятнах зеркалом, приделанным изнутри к дверце стенного шкафа, ее голова и плечи не совсем заслоняли отражение Клары.

– А вдруг он придет, не застанет меня и уйдет? – сказала она. – Вдруг я не успею вернуться?

Соня причесывалась. Она была рослая, крепкая, темные волосы, оливково-смуглая кожа; сразу видно было, какие у нее сильные руки и плечи, сила эта чувствовалась даже в нетерпеливых взмахах щетки. Порой она немного отодвигалась, и тогда в зеркале сияли светлые волосы Клары. Она смотрела на себя, даже когда Соня заслоняла зеркало. Стояла очень прямо и совсем тихо, приоткрыв рот, едва дыша. Они собирались на свадьбу Кэролайн и обе уже принарядились. От их высоких каблуков и ярких платьев чердачная каморка стала на себя не похожа, будто все в ней перевернулось вверх дном; остро и приторно пахло духами.

– Не станет ждать, так черт с ним. Больно много о себе воображает, – заявила Соня с видом многозначительным и в то же время рассеянным, как у всех женщин, когда они смотрятся в зеркало.

Весна подходила к концу, было уже совсем тепло. Клара неотрывно смотрела прямо в глаза своему отражению. Зеркало было кривовато, но она этого не замечала. Она думала об одном: сегодня придет Лаури, обещал прийти, и она утром проснулась в уверенности, что он придет, да, да… больше он не обманет, раз обещал. Она смотрела на себя в зеркало, и кровь быстрей бежала по жилам.

– Может, он удивится, куда это я ушла, – сказала она.

– Ты же оставила на двери записку, и ладно.

– А он удивится, почему я его не дождалась…

– Ну и черт с ним. – Соня придвинулась ближе к зеркалу, повернула голову вправо, влево, окинула себя оценивающим взглядом. Ей минуло семнадцать, а казалось, что больше, так недовольно были надуты ее губы и сдвинуты брови. И неожиданная улыбка этих ярко накрашенных губ всегда удивляла. – А нашей Кэролайн здорово повезло, верно?

– Да-а, – мечтательно сказала Клара. И провела рукой по волосам. Она была в перчатках, в белых перчатках. Вдруг заметила их в зеркале и чуть не ахнула – даже странно смотреть, будто они краденые. Все, что на ней надето, кроме туфель, – чересчур яркое голубое платье, украшения в оправе поддельного золота, искусственный жемчуг на шее, – все куплено было в том же магазине стандартных цен, где она работала уже два года. – А я все думаю про Лаури…

– Ты слишком много про него думаешь, – сказала Соня и мрачно уставилась в зеркало. – Черт бы драл эти волосы. Свинство.

– А что, вид хороший.

– Вид гнусный. Только тебе плевать.

– Нет, вид хороший, – сказала Клара.

Она взяла щетку и стала приглаживать волосы подруги. Соня хмуро и недовольно подчинилась. Они дружили уже давно, им больше незачем было притворяться милыми и любезными. Если поглядеть сбоку, Соня казалась туповатой и вспыльчивой. Но порой она говорила мягко или как-то особенно, смущенно опускала глаза, и это всегда было неожиданно и удивительно. Она почти всегда подражала знакомым мужчинам, людям много старше ее, – не своим вялым и неповоротливым братьям, а мужчинам, с которыми ездила за город, в придорожные буфеты и ресторанчики, а иногда на субботу и воскресенье даже в Гамильтон. Отзвуки их буйного, грубого веселья слышались в Сонином смехе – возьмет и взорвется смехом, будто никак не может удержаться; а то вдруг дотянется и стукнет Клару по плечу, как мальчишка. У крыльца загудел автомобиль.

– Куда, к черту, подевалась моя сумочка? – сказала Соня. – Если та девчонка ее свистнула…

– При мне она сюда ни разу не заходила, – сказала Клара.

Она положила щетку на заваленный всякой всячиной столик. На щетке остались длинные темные волосы.

– Соня! Соня! – закричали внизу.

– Заткнись, – сказала Соня, не повышая голоса.

Они спустились с чердака. Лестница была очень крутая, на высоких каблуках пришлось спускаться боком. Клара все время чувствовала, как обтягивает ногу шелковый чулок, как льнет к телу платье. Ей ужасно все нравилось, она была без ума и от самой себя, и от этого весеннего дня, от субботнего дня середины мая 1936 года. Внизу Соня крикнула в кухню кому-то из сестер:

– В случае чего, если пойдет дождь, забери со двора барахло, слышишь?

Ответом было молчание.

– Слышишь, кому говорю?

– Слыхала, не ори.

– Я тебе дам «не ори», стервеныш. Она стервеныш, – прибавила Соня и подтолкнула Клару к парадной двери. Парадным ходом почти никогда не пользовались, обеим с непривычки стало чудно. – Ну как я, ничего? – спросила Соня, закатывая глаза.

Она была почти хорошенькая – такая недобрая, решительная, насмешливая. Крепкие руки и ноги, размашистые движения – сразу видно, эта сумеет за себя постоять, ее не испугаешь.

На крыльце ждал мужчина лет сорока. Он сидел на старой тахте, которую выволокли наружу и покрыли одеялом. Живые серьезные глаза его смотрели подозрительно, лицо точно воспаленное – сразу видно, только что побрился.

– Привет, детка, – сказал он. – Привет, Клара. Угадай, кто там тебя ждет.

В машине сидел еще один мужчина. Клара скорчила гримасу и засмеялась.

– Слушай, она же сказала, он ей ни к чему. Ты что, глухой? – вмешалась Соня.

– Так ведь Дэви его тоже пригласил. Имеет он право прийти?

– А мне плевать, – сказала Клара.

Пошли к машине, осторожно ступая по доскам, положенным среди грязи и луж. Обочины дороги тоже совсем раскисли. Того, который ждал в машине, Клара уже встречала, и он ей не понравился; вроде он женатый, а может, недавно бросил жену. Но она засмеялась и только рукой махнула, когда он сказал:

– Вы, Клара, нынче прямо как картинка.

Он открыл перед ней дверцу и подвинулся на заднем сиденье. Клара села с ним рядом, расправила юбку. Под ногами в машине валялись окурки и смятые бумажки. Соня уселась на переднем сиденье, вместе с нею в машину облаком вкатился запах ее духов. Клара поглядела в окошко на мокрую, уходящую в туман дорогу, на окрестные поля, потом снова на Сонин дом – убогий каркасный домишко, в сущности, просто лачуга, дощатые стены прогнили и почернели. Только тахта на крыльце, покрытая желтым одеялом, выглядит празднично. Распахнув дверь, затянутую москитной сеткой, на пороге стала мать Сони – низенькая, коренастая, грузная. Клара помахала ей рукой.

– А ну ее к черту, – резко сказала Соня.

– Да я так только, попрощаться, – объяснила Клара.

– Чем плоха твоя мамаша? – спросил Соню Кларин сосед.

– Сострить хочешь? – огрызнулась Соня.

– Может, она стала хуже?

Соня не ответила. Наклонилась к своему дружку и шепнула что-то ему на ухо. Он засмеялся, и машина тронулась.

– Я после не останусь, на угощенье, – сказала Клара.

Ее сосед был моложе Сониного дружка – должно быть, лет тридцати. Немного сутулый, руки грубые, красные. Он работал в другом городе на лесопилке.

– Я потом одна уйду.

– С чего это?

– Может, я кого жду в гости.

– Кого же это? Того самого, как его там? Которого нигде не видать?

– А, да ну вас! – оборвала его Клара.

Но она не сердилась. Она точно опьянела – и сама не знала отчего. Этот, рядом, от которого так и несет табаком и еще чем-то, не поймешь, такой особенный дух всегда идет от неудачников, – этот не в счет. Таких везде полно, они скитаются по стране, как перекати-поле, ненадежные и недоверчивые, полагаться на них никак нельзя, они и сами не понимают, что они такое и что с ними стряслось, они всюду кишмя кишат. Он рассказывал Кларе: когда-то у него была хорошая работа. Ему всего-то было двадцать, и тогда у него была хорошая работа… Но Кларе это не любопытно. Какое ей дело до прошлого, до тех далеких времен, когда она была совсем маленькая?

– Братаны мои и я – мы здорово зарабатывали, – рассказывал он. – Работа у нас была что надо. И у наших родичей тоже. А потом все прикрылось. Ну, мы и погорели.

– А машина у вас была? – спросила тогда Клара.

– Нет, но…

Клара ужасно не любила такое слушать. Вот он говорит, говорит, что-то подробно и нудно объясняет, а если не он, так другие – все они словно считают своим долгом объяснять, что они за люди, почему они такие бедные и жалкие. Были когда-то хорошие времена, да прошли. Отец потерял свою землю. Ферма, деньги, скот, урожай – все пропало. И теперь все они, сыновья разорившихся отцов, работают на других, нанимаются на мельницы, на лесопилки или на большие процветающие фермеры, которые не пострадали во время кризиса. Клара смутно представляла: была какая-то тяжелая пора, какая-то борьба, но это прошло, так что же об этом думать. Это как долгая борьба, которую вел ее отец, – безнадежная борьба, ведь от него ровно ничего не зависело. Лаури не такой. Ей казалось, он совсем не такой, как эти печальные и сердитые люди и как ее отец, которому теперь ее уже не найти; должно быть, он где-нибудь в восточных штатах, разъезжает взад и вперед по всему побережью. Клара старалась ожесточиться, растравляла в душе недоброе чувство к отцу.

– Приходила какая-то тетка, приставала ко мне на счет школы, – по своему обыкновению начала она болтать, чтоб провести время и занять спутника. – Все расспрашивала, сколько мне лет да где мои родители, все ей надо знать. Надо было послать ее к чертям, чего пристала? Приходит в магазин, – будто купить чего-то, а потом спрашивает, сколько мне лет. Я говорю – семнадцать. А она – ей, мол, говорили, что я живу в Тинтерне одна, и у меня нет разрешения работать, и я не хожу в школу. А я сказала, мне уже семнадцать, и ваши разрешения мне без надобности, и школа без надобности. Такое зло меня взяло. Это неделю назад, а вчера она снова-здорово является. Зануда чертова, только и знает мешаться не в свое дело. А метрика, мол, у меня есть? Я говорю, мне сроду никто никаких метрик не давал. А она: мол, семнадцать никак не дашь, с виду не похоже.

– Очень даже похоже, – сказала Соня.

– Вид – лучше не надо, – поддержал Кларин сосед.

– Ну и вот. Я еще в четырнадцать работала в этой чертовой дыре. Сколько меня Лаури водил по ресторанам да по барам, меня всюду пускали и выпивку для меня подавали, а теперь мне и правда шестнадцать – и на тебе, привязались, сволочи! – Клара говорила капризно и небрежно, примеряясь, как станет рассказывать все это Лаури. – Надо же, она вчера спрашивает, когда я последний раз была у доктора!

Все засмеялись.

– Клара, а может, у тебя есть какой секрет, только ты нам не говоришь? – съехидничала Соня.

Клара покраснела:

– Я здоровая. Сроду не хворала.

– А я не про то, – возразила Соня.

– Чего они ко мне прицепились? – продолжала Клара. – Мне уже правда шестнадцать, на что мне сдалась ихняя школа. Мне надо работать. Та старая ведьма все приставала, сколько я получаю да на что трачу… какое ей дело? Я говорю – раньше ко мне в Тинтерне никто не приставал, а она – я, мол, на своей службе человек новый, мне надо весь округ проверить. Я говорю, вы лучше за собой глядите, чем в чужие дела мешаться. Вы, говорю, что ли, полиция или, может, сыщица? – Клара засмеялась. Потом спросила не без тревоги: – По-вашему, может, она напустит на меня полицию?

– Черта с два! – сказал Кларин сосед.

– Ты ничего худого не делала, – сказала Соня. – Тут у нас не такие фараоны, как в комиксах да в кино, а просто шериф с помощниками. Я что хочу сказать, это просто наши знакомые парни. Они почти что никого и не забирают.

Кларин сосед накрыл ручищей ее руку в белой перчатке.

– Может, я сам потолкую с той теткой, – предложил он. – Нечего ей пугать маленьких девочек вроде тебя.

– Сроду не была маленькой, – рассеянно отозвалась Клара и отняла руку.

Она поглядела в окно. Недавнее возбуждение прошло, она вдруг приуныла. Где-то там, в конце долгой отсыревшей дороги, смутно маячит эта самая свадьба, куда они приглашены, и почему-то это для нее, Клары, важно, а почему – не понять. Соня со своим кавалером принялись поддразнивать друг друга; а ей вовсе не нравится слушать такие разговоры. Сосед коснулся ее плеча, потом играючи сжал ее запястье. А она по-прежнему смотрела в окно на дорогу, будто надеялась увидеть что-то такое, отчего все разом станет по-другому. Выехали на окраину Тинтерна. Миновали старую винодельню с огромным, навек застывшим колесом и давным-давно забитыми наглухо дверями, и замершие в высокой траве на последней стоянке ветхие грузовики, которым уже не сдвинуться с места. Церковь, где назначено было венчание, не так давно побелили заново. На подъездной дорожке стояли несколько легковушек и два пикапа, в неловком ожидании переминались люди, некоторых Клара узнала. На широком крыльце двое позировали перед фотоаппаратом.

– А вот и они! Правда, она сегодня прелесть? – закричала Соня.

Сонин дружок свернул с дороги и повел машину вверх по бугристому косогору. С каким-то неестественным, чрезмерным оживлением все обернулись поглядеть, кто еще приехал, лица уже расплывались в приветственных улыбках. Соня высунулась из окна и кого-то громко окликнула.

– А Дэви трусит, сразу видно. Бьюсь об заклад, трусит, – заявил Кларин сосед.

В притворном азарте он сжал ее локоть, и Клара отпрянула. Распахнула дверцу, выпрыгнула из машины в высокую траву. Отряхнула юбку и, смущенно улыбаясь, неловко ступая на высоких каблуках, пошла к остальным. В воздухе еще не рассеялась мягкая дымка, но стало уже совсем тепло. Небо тоже в прозрачной дымке, солнце затянули высокие легкие облака, и сквозь них льется ярко-белое сияние. Клара бросала быстрые беспокойные взгляды на всех по очереди – поздороваются с ней или нет?

Кое-кто поздоровался, а многие даже и не подумали.

Вместе с Соней и двумя их спутниками она подошла к Кэролайн, та все еще стояла на цементной ступеньке – неестественно вытянулась, прижала руки к бокам, затаила дыхание. Дэви, малый лет двадцати пяти с очень красным и на первый взгляд добродушным лицом, обнимал ее одной рукой за плечи и силился не обращать внимания на шуточки приятелей; рука его лежала на плечах девушки точно деревянная. Кругом кричали, смеялись. Соня, посмеиваясь, говорила что-то Кэролайн, потом тем же поддразнивающим тоном обратилась к Дэви. Дэви покраснел.

Сзади них на крыльце появился священник со своей тринадцатилетней дочерью, и все засмеялись: кто-то нечаянно сфотографировал их заодно с женихом и невестой. Клара во все глаза уставилась на Кэролайн. Худенькое, острое личико невесты раскраснелось от волнения, волосы собраны в какую-то чудную высокою прическу. Клара отступила в сторону и стала ждать, чтобы это кончилось и все пошли в церковь. Она не сводила глаз с Кэролайн: интересно, как себя чувствуешь, когда выходишь замуж?

Она уже забыла о своем спутнике и удивилась, когда он подтолкнул ее к одной из скамей. И сразу послушно села. Церковь была маленькая, но от высокого потолка и высоких старомодных окон казалась больше. Все говорили – это славная церковь. Столпились в главном проходе, но говорить стали потише, чем на улице, и смеются поосторожней, вроде как стесняются. А впереди – цветы! Клара смотрела на них с жадностью. Никогда еще она не видела такой красоты! И там же, впереди, немного сбоку, за органом сидит женишка и листает какую-то книгу. Книга соскользнула, женщина подхватила ее на лету и опять поставила перед собой. Потом начала нажимать ногами, и вдруг послышалась музыка – резкая, сильная, оглушающая. Она как будто слышна сразу со всех сторон. Сосед наклонился к Кларе, обдал ее запахом табака и громким, неумелым шепотом сказал:

– А вон хозяин Дэви, гляди! Сам Керт Ревир.

Клара поглядела в ту сторону, но никого не увидела.

Шумно, тяжело дышал орган. Заплакал ребенок. Народу все прибывало, люди улыбались, рассаживались. Тянулось время. По проходу об руку с отцом прошла невеста в белом платье, в белой фате поверх высокой прически; Клара смотрела на нее с завистью. Она завидовала остро, мучительно. И еще… вдруг Лаури сейчас у нее и ждет? Или вдруг пришел, увидел ее записку и не стал ждать? А может, он и не приходил? Он уже сколько недель будто забыл про нее. Сосед уперся руками в колени и подталкивает Клару локтем, а почему – непонятно. Только он до нее дотронется, сразу тоска берет. И каждую минуту она забывает про свадьбу, и опять ей представляется Лаури – вот он вылезает из своей машины, подходит к двери, поднимается по лестнице, а ее нет дома… В Кларе что-то взбунтовалось. Надо скорее домой!

– Глянь-ка на ту девчоночку. – Сосед ткнул куда-то пальцем.

На приотворенных створках высоких окон, отогревшись, ползали и жужжали мухи. Какие-то вялые, точно весна им не в радость; ползают лениво, а потом – раз! – и улетают. Одна опустилась на шляпу какой-то женщины. И пошла ползать кругами. Клара следила за мухой, в ушах гудел голос священника, и становилось все грустней: ведь у нее никогда ничего этого не будет. У нее и у Лаури. Никогда ничего этого не будет. Кэролайн, беременная на четвертом месяце, стоит тут в церкви, впереди всех, и с ней куча родных, знакомых, соседей – все сообща они толкнули ее с Дэви на новый путь, считается, что для этих двоих начинается новая жизнь… а вот с Кларой так никогда не будет. У нее нет того, что есть у Кэролайн, у Сони, у всех, хоть они про это даже и не думают: у всех есть отцы и матери, деды и бабки, дядья и тетки, все, кто знал их с колыбели и вовсе об этом не задумывался. Их знало много народу – окружение, которого у нее никогда не будет, и поэтому ей казалось, что и замуж ей тоже никогда не выйти.

Ее подруга Джинни глянула через плечо и улыбнулась Кларе. Джинни сидела с мужем и двухлетним ребенком и держала на руках грудного. Головка младенца запрокинулась, прозрачная струйка слюны текла на рукав нового шелкового платья Джинни, Клара подумала – вот бы и ей держать на руках младенца. Все тело затосковало от этой мысли. Она через силу отвела глаза. Должно быть, солнце выглянуло из-за облаков: вдруг стало светло, потоки лучей хлынули в окна, высветили чьи-то головы и плечи, невесть почему оставляя другие в тени. В лучах вспыхнули и закружились пылинки, и неожиданно Клара поняла: а ведь они всегда здесь, всегда, хоть их никто и не видит. Как бы хорошо податься всем телом вперед и разом увидеть все, что от тебя скрыто, – разыскать зоркими глазами, втянуть ноздрями запах, нащупать, вытащить из тайников. И все, все узнать!

Обряд закончился, вот Кэролайн с Дэви и поженились.

Они заспешили к выходу из церкви, и толпа хлынула следом. Все говорили – как было красиво, а новобрачная какая молоденькая. Мать Кэролайн, коренастая толстуха в праздничной шляпке с искусственными цветами, хмуро проталкивалась сквозь толпу к дочери.

– До чего ж было все красиво, правда? – сказал кто-то за спиной Клары.

Хотелось обернуться, сказать что-то в ответ, но она не решилась. Никогда еще ей не было так одиноко. Столько народу… многие заходили в магазин стандартных цен, иные покупали у нее всякую всячину, но никто ее по-настоящему не видит. Им до нее нет дела. «А где ты жила раньше? – выпытывала у нее та тетка из школьного управления. – Где твои родители, они живы? Можешь ты с ними списаться? Ты здесь совсем одна?»

Этот тип с грубыми, красными, точно обваренными, руками уговаривал ее остаться на угощение, но она сказала, что должна уйти, И отмахнулась, чтоб отстал. Столы накрывали рядом, в доме священника. Жена священника, мужеподобная, шумная, стояла на крыльце и всех зазывала, размахивая руками.

– А вы куда же? – закричала она. – Вы, в голубом платье!

Еще минута-другая – и Клара свободна. Она почти бежит по дороге, по самой середине, чтоб не запачкать туфли. Они и так уже немного забрызганы грязью. Вокруг под солнцем все сияет как-то особенно, по-весеннему ярко и влажно, а стоит поднять глаза от дороги, и видишь – на севере мерцает и искрится горная гряда, граница иного, дикого, необитаемого мира. Река Иден прорезала в предгорьях эту глубокую, узкую долину, и на юг и на восток нескончаемыми недвижными валами на многие, многие мили катятся холмы. Отчего-то Кларе всегда казалось: этот край, сама эта размашистая и вольная ширь не дает людям оставаться маленькими, не позволяет скрываться и прятаться, а будто делает всякого выше ростом. Взгляд поневоле тянется в дальнюю даль, к горизонту, к той неясной границе, где туманное небо сходится с влажными горами, как сливаются с землей небеса на одной из дешевых картинок у нее в комнате.

Позади зашумело – нагоняет машина. Видно, надо посторониться и пропустить ее. Клара махнула рукой, повернулась и пошла к обочине, вытянув руки в стороны, будто боялась потерять равновесие. Там, на обочине, грязь была непролазная. В машине сидел человек с темными седеющими волосами. Лицо строгое, взгляд зоркий, оценивающий… пристыженная Клара отвернулась было от него.

– Подвезти вас? – спросил этот человек.

Клара робко улыбнулась.

– Мне и пешком ничего, я привыкла, – сказала она.

Машина совсем замедлила ход. Клара не понимала, боится водитель забрызгать ее грязью или и правда останавливается. У него была крупная, массивная голова, вокруг глаз тонкие морщинки, они придавали его лицу какую-то удивительную силу – Клара никогда еще не видела таких лиц. А машина-то! Новая, большая, верно, очень дорогая. Клара прищурилась – кто ж это такой?

– Я тоже не мог остаться на угощение, – сказал он. – Я отвезу вас в город.

Клара замешкалась с ответом. Голос у этого человека самый обыкновенный, но что-то в нем будто подталкивает тебя, подгоняет.

– Садитесь же, – сказал он.

Солнце грело ей щеки, и вдруг она почувствовала себя освобожденной, такой, какой хотела прийти к Лаури – сильной, сила разлилась по всему телу. И она улыбнулась этому человеку и сказала:

– Ладно.

Обходя машину спереди, протянула руку в белой перчатке и чуть было не коснулась радиатора, будто хотела заколдовать эту машину. Потом сама отворила дверцу и села. Внутри хорошо пахло, было богато, сумеречно и прохладно. На незнакомце – темно-серый костюм, галстук в едва заметную серебристую полоску. Уж конечно, ни одна женщина не выбрала бы такой галстук. Ясно, он сам его купил.

– Вы, верно, приятель Дэви? – несмело спросила ока.

– Да.

Поехали, Клара глядела по сторонам – из окон этой машины вся округа казалась какой-то другой: винодельня. опустелые поля, дома поодаль от дороги – все виделось резче, отчетливей. И Клара подумала, что солнечный свет без жалости выставляет все напоказ – зимою убогий городишко, прикрытый полотнищами тающего снега в грязных потеках, выглядит получше.

– Мне разницы нету, где вылезти, – сказала Клара.

Машины Лаури перед домом не было, это она увидела издали. И все равно внутри закипала радость. Все еще впереди, да, да! Лаури придет к ней, и она его обнимет, будет его лицо, голос, его тихое упрямство, о которое она бьется опять и опять, как об стену… – Большое вам спасибо, – сказала она вежливо, как пай-девочка. И уже хотела выйти, но нараставшее волнение взяло верх, уж очень хотелось поговорить. И она стала болтать, как всегда болтала с мужчинами:

– Здорово как, что вы меня подобрали, у меня туфли новые и ни капельки не запачкались… А денек какой нынче славный, верно? Я рада, что Кэролайн с Дэви поженились и счастливы, и вообще… Спасибо вам большое, что подвезли.

– Вы живете здесь, в городе? Где именно?

Все еще улыбаясь, Клара глянула на него. И показала пальцем:

– Вон там, на верхотуре.

Он немного наклонился, посмотрел – это ей понравилось.

– Вся ваша семья там живет?

Клара замялась.

– Я живу одна, – сказала она, опустив глаза. И прибавила застенчиво: – Я служу в стандартном магазине, а нынче взяла отгул, и Соня тоже, это мы чтоб на свадьбу пойти. И еще я сегодня жду в гости одного человека, мы дружим… Так все хорошо, денек такой славный. Очень славно, когда солнышко…

Она засмеялась, сама смущенная своей радостью.

Потом она взбежала наверх и усидела на двери записку, которую оставила, уходя: «Милый Лаури я на свадьбе и скоро вернусь пожалуйста подожди меня привет. Клара». Написать это ей помогла Соня. Вот если б Лаури пришел раньше, увидел бы записку и подумал, что это она сама написала, что она так здорово у него научилась… Уж верно, он был бы доволен.

Она сидела у себя в комнате и ждала.

Прошли часы, прошел день. Все подружки там, на свадьбе, празднуют. Но у нее полно дел: всегда есть что пошить, починить. На кровати уже сидят две тряпочные куклы, она их смастерила из старых лоскутков. Клара не стала снимать ни платье, ни туфли, переодеться было бы удобнее, но она осталась нарядная, в полном параде, – и ждала. Ждет, напевает про себя – и вдруг смолкнет, оборвется сердце от какого-нибудь случайного шороха, оттого, что где-то что-то стукнуло, – и опять тихо, никого… Кровать у нее теперь застлана розовым покрывалом. На туалетном столике – пузырьки, тюбики, разные блестящие штучки, она так ими гордится. Сонин дружок недавно возил их с Соней миль за двадцать, в город много больше Тинтерна, они пошли в магазин, где торгуют только женским и детским платьем – весь магазин только для этого! – и Клара купила там свитер; вот он лежит, аккуратно сложенный, в ящике комода, она нарочно выдвинула ящик, чтоб видеть обновку.

Карточный столик покрыт был теперь скатеркой с фестонами по краю. На скатерти лежали Кларины белые перчатки и голубая сумочка и ждали. Они всё лежали и ждали, начеку, ничуть не унывая, – даже тогда, когда сама она потеряла всякую надежду.