"Эмма" - читать интересную книгу автора (Остeн Джейн)

Глава 8

Приехал назад Фрэнк Черчилл — но задержался ли из-за него обед в отчем доме, осталось для Хартфилда тайной, ибо миссис Уэстон, желая представить его мистеру Вудхаусу в самом выгодном свете, не проговаривалась о его прегрешениях, когда их возможно было скрыть.

Он приехал и в самом деле подстриженный, очень добродушно над собою же подсмеиваясь, но как будто ничуть не пристыженный тем, что выкинул подобную штуку. Ему не было причины печалиться о длинных волосах, за которыми можно спрятать смущение, или причины горевать о потраченных деньгах, когда он и без них был в превосходном настроении. Так же весело и смело, как прежде, глядели его глаза, и Эмма, повидав его, предавалась потом наедине с собою вот каким рассуждениям нравоучительного свойства: «Не знаю, хорошо ли это, но глупость уже не выглядит глупо, когда ее без стыда, на виду у всех, совершает неглупый человек. Злоба всегда есть зло, но не всякая дурь заключает в себе дурное, а смотря по тому, от кого она исходит…

Нет, мистер Найтли, неправда, что он пуст и ничтожен. Когда бы так, он бы это проделал по-другому. Он бы тогда либо кичился своим подвигом, либо стыдился его. Он бы выказывал бахвальство завзятого хлыща или же увертливость души, слишком слабой, чтобы постоять за себя в своем тщеславии… Нет, не пустой он человек и не ничтожный, я уверена».

Подошел вторник, неся с собою заманчивую перспективу увидеть его опять, и не на столь короткое время, как до сих пор; посмотреть, как он ведет себя в обществе и заключить из этого, что означает его поведение с нею; строить догадки о том, скоро ли ей настанет минута сбросить с себя холодность; воображать, каковы должны быть впечатления тех, кто впервые видит их вместе.

Она предвкушала этот вечер с удовольствием, хоть он и должен был состояться у Коулов, — памятуя также и то, что еще в те дни, когда мистер Элтон был у нее в фаворе, из всех его недостатков ее более всего смущало пристрастие к обедам у мистера Коула.

Все устроено было так, чтобы отец ее не скучал: не одна миссис Годдард смогла составить ему компанию, но и миссис Бейтс, и последней приятной ее обязанностью перед тем, как покинуть дом, было засвидетельствовать им свое почтение, когда они сидели втроем после обеда и, покамест мистер Вудхаус любовался ее платьем, предложить обеим дамам по большому куску сладкого пирога с полным бокалом вина, дабы вознаградить их по мере сил за вынужденное воздержание, на которое, очень может статься, их обрекла за обедом забота хозяина дома об их здоровье… Она предусмотрительно заказала обильный обед, но только не чувствовала уверенности в том, что гостьям дали им насладиться.

К дверям мистера Коула она подъехала следом за другим экипажем и с удовольствием узнала в нем карету мистера Найтли, ибо мистер Найтли, не держа лошадей, имея мало свободных денег, но много энергии, а также крепкое здоровье и независимый характер, был слишком, по мнению Эммы, склонен передвигаться по земле как придется и реже пользовался своею каретой, чем подобало владельцу Донуэллского аббатства. Сейчас у нее была возможность высказать ему по горячим следам свое одобрение, так как он задержался, чтобы высадить ее.

— Вот теперь вы приехали как полагается, — сказала она, — как и пристало джентльмену… Очень рада видеть это.

Он поблагодарил ее, заметив:

— Какая удача, что мы приехали с вами минута в минуту! А не то встретились бы только в гостиной и вы бы не распознали, пожалуй, что я нынче более обычного джентльмен. Сомнительно, чтобы по внешнему виду и манерам вы различили бы, каким я способом сюда добрался…

— Нет, различила бы, уверяю вас. Когда человек добирается до места заведомо неподобающим для себя способом, в нем всегда заметна некая натянутость — либо суматошливость. О себе вы, верно, думаете, что у вас это сходит великолепно, но на самом деле вас выдает своего рода рисовка, нарочитая пренебрежительность — я в таких случаях замечаю это немедленно. Теперь же вам пыжиться незачем. Незачем опасаться, как бы не заподозрили, что вам стыдно. Тянуться, стараясь быть выше всех. Теперь для меня войти в дом вместе с вами — одно удовольствие.

— Выдумщица! — проворчал он, но вовсе не сердито.

У Эммы были все причины остаться довольной не только мистером Найтли, но и остальным обществом. Ее встретили с почтительной сердечностью, которая не могла не льстить, — ее положению отдавали должное полной мерой. Это ей, когда прибыли Уэстоны, предназначались самые ласковые, самые восторженные взгляды как мужа, так и жены; сын их приблизился к ней с веселым нетерпением, выделяя ее среди прочих как свою даму, а за обедом — не без ухищрений со своей стороны, она это твердо знала — оказался рядом с нею. Общество собралось довольно многочисленное: приехало еще одно семейство, которое Коулы с гордостью называли в числе своих знакомых, — очень почтенное и родовитое, из сельской знати; приехал и хайберийский стряпчий, мужской представитель семейства Коксов. Гостьи рангом пониже — и с ними мисс Бейтс, мисс Фэрфакс и мисс Смит — ожидались вечером, но уже за обедом из-за большого числа собравшихся трудно было поддерживать общий разговор, и, покуда одни толковали о политике, а другие — об мистере Элтоне, Эмма могла со спокойной совестью целиком посвятить свое внимание обаятельному соседу. Первые слова, которые, долетев со стороны, невольно заставили ее насторожиться, были: «Джейн Фэрфакс». О ней говорила что-то миссис Коул, и кажется, что-то интересное. Она прислушалась и поняла, что послушать очень стоит. Воображение, столь ей любезное, столь неотъемлемое от нее, почуяло лакомую пищу. Миссис Коул рассказывала, что ходила навестить мисс Бейтс, и едва только переступила порог комнаты, как ей бросилось в глаза фортепьяно — прекрасный, изящно отделанный инструмент — не рояль, правда, но хороших размеров пианино, а суть рассказа — главное, к чему сводился последовавший между ними диалог: восклицания, расспросы, поздравления с ее стороны и разъяснения со стороны мисс Бейтс, — была та, что доставили фортепьяно накануне, от Бродвуда [11], к величайшему удивлению как тетушки, так и племянницы, нежданно-негаданно для той и другой — Джейн, по словам мисс Бейтс, просто растерялась вначале, не зная, что подумать и кто бы мог заказать для них такую вещь, но теперь обе были совершенно убеждены, что прислать ее мог только один человек — и это, разумеется, полковник Кемпбелл.

— Тут и гадать не о чем, — прибавила миссис Коул, — я даже не поняла, как можно было сомневаться. Но, оказывается, Джейн на днях получила от них письмо, и в нем ни слова не сказано про пианино. Ей лучше знать их особенности, но я бы не считала, что ежели они молчат о подарке, значит, он не от них. Может быть, им хотелось сделать ей сюрприз!

Миссис Коул дружно поддержали остальные; все, кто высказывал свое мнение, единодушно сходились на том, что подарок сделал полковник Кемпбелл, и все единодушно радовались тому, что он сделал, — желающих высказать свое мнение нашлось так много, что Эмме можно было держать собственные мысли по этому поводу при себе и все-таки услышать, что еще скажет миссис Коул.

— Поверьте, редкая новость доставляла мне подобное удовлетворение! Мне всегда больно было видеть, что у Джейн Фэрфакс, которая так чудесно играет, нет своего инструмента… Сущий позор — в особенности, как подумаешь, сколько есть домов, в которых великолепные инструменты буквально пропадают даром. Да что далеко ходить! Только вчера я говорила мистеру Коулу, что стыдно смотреть, как стоит новый рояль у нас в гостиной, когда я сама двух нот взять не умею, наши девочки только-только начинают, и еще вопрос, получится ли у них что-нибудь, а в это время бедной Джейн Фэрфакс, такой бесподобной пианистке, вообще не на чем играть — хотя бы плохонький спинет [12] для утехи, так и того нету… Не далее как вчера говорила я это мистеру Коулу, и он вполне согласился со мною, только он страшно любит музыку и позволил себе сделать эту покупку в надежде, что, может быть, время от времени кто-нибудь из добрых соседей любезно согласится найти инструменту лучшее применение, чем способны найти мы сами. Из этих соображений, сказать откровенно, и был приобретен рояль, а иначе нам было бы в самом деле совестно… Сегодня мы очень надеемся, что нам удастся уговорить мисс Вудхаус испробовать его.

Мисс Вудхаус, как полагается, дала себя уговорить и, удостоверясь, что ничего ценного из разговоров миссис Коул более почерпнуть нельзя, обернулась к Фрэнку Черчиллу.

— Чему вы улыбаетесь? — сказала она.

— А вы чему?

— Я?.. Ну, мне, наверное, приятно сознавать, что полковник Кемпбелл такой богач и такая широкая натура… Это щедрый подарок.

— Очень.

— Несколько удивляет, правда, что его не сделали раньше.

— Раньше, очевидно, мисс Фэрфакс не уезжала сюда на столь долгое время.

— А еще, что полковник не предоставил в ее распоряжение их собственный инструмент, который, должно быть, заперт сейчас в Лондоне и никто к нему не прикасается.

— У них рояль, — возможно, полковник счел, что это слишком громоздкая вещь для домика, в котором живет миссис Бейтс.

— Говорить вы можете что угодно, однако думаете, судя по выражению вашего лица, примерно то же, что и я.

— Не знаю. Вы, по-моему, награждаете меня проницательностью, которой я не обладаю. Я улыбаюсь, потому что улыбаетесь вы, и, может быть, узнав, каковы ваши подозрения, начну подозревать то же самое, но в настоящую минуту не вижу, в чем тут сомневаться. Ежели это не полковник Кемпбелл, тогда кто же?

— Что вы сказали бы о миссис Диксон?

— Миссис Диксон? А что — совершенно верно! Я и не подумал о миссис Диксон. Ей не хуже, чем отцу ее, известно, сколь нужен в доме инструмент, а все то, чем это было обставлено, — эта таинственность, внезапность — пожалуй, скорее указывает на молодую женщину, а не на пожилого мужчину. Да, похоже, что это миссис Диксон. Я же сказал вам, что в своих подозрениях буду следовать за вами.

— Ежели так, вам надобно распространить ваши подозрения и на мистера Диксона.

— На мистера… А, ну да. Да, я вас тотчас понял — конечно, это их общий подарок, мистера и миссис Диксон. У нас ведь недавно был разговор о том, какой он горячий поклонник ее искусства.

— Да. И то, что вы мне в связи с этим сказали, подтверждает одну мысль, которая у меня зародилась раньше… Я не хочу усомниться в благих побуждениях как мистера Диксона, так и мисс Фэрфакс, но не могу в то же время избавиться от подозрения, что, предложив руку мисс Кемпбелл, он затем либо имел несчастье влюбиться в ее подругу, либо почувствовал, что сама она к нему чуточку неравнодушна. Возможны и другие предположения, хоть двадцать, и ни одно не будет в точности соответствовать истине — но только я уверена, что неспроста отказалась она от путешествия в Ирландию с Кемпбеллами и поехала вместо этого в Хайбери. Здесь ждала ее трудная жизнь, полная лишений, там — одни удовольствия. В том объяснении, что ей будто бы необходимо подышать родным воздухом, я вижу всего лишь отговорку… Летом оно бы еще могло выглядеть правдоподобно, но много ли проку в родном воздухе, когда на дворе январь, февраль, март? Тут при слабом здоровье — а значит, я полагаю, и в ее случае — полезней жаркий камин и карета. Я не требую, чтобы вы вслед за мною разделили эти подозрения, хоть очень благородно с вашей стороны было заявить о том. Я только честно вам их излагаю.

— А я отвечу, что они звучат до чрезвычайности убедительно. Во всяком случае, готов поручиться, что мистер Диксон определенно предпочитал слушать, как играет она, а не ее подруга.

— Ну, и потом, он спас ей жизнь. Это вам известно? Во время морской прогулки, — что-то произошло, и она едва не упала в воду. А он ее подхватил.

— Верно. Я был при этом, в той же лодке.

— Ах, так? Вот оно что… И конечно же, ничего не заметили, раз эта мысль для вас нова… Окажись там я, — я бы, думаю, сделала кой-какие открытия.

— Вы — да, охотно верю, но я, простак, увидел только, что мисс Фэрфакс едва не сбросило за борт, а мистер Диксон успел ее удержать… Все это было делом одной секунды. Общее потрясение и переполох продолжались потом гораздо дольше — добрых полчаса, наверное, минуло, покуда мы вновь пришли в себя, — но в этом едином для всех порыве каких-либо признаков сугубого волненья ни с чьей стороны не замечалось. Хоть я и не хочу сказать, что вы бы при этом не сумели все-таки сделать кой-какие открытия.

На этом разговор прервался. Затянувшаяся пауза между двумя переменами блюд призвала их разделить со всеми томительные минуты ожидания, сидя с таким же, как у других, сдержанным и чинным видом; но вот стол опять благополучно заставился кушаньями, каждый судок и соусник водворился точно на положенное ему место, и, когда к обществу, занятому едою, опять воротилась непринужденность, Эмма сказала:

— Появление этого фортепьяно разрешило для меня все сомнения. Мне лишь немногого недоставало, и этим сказано довольно. Будьте уверены, мы скоро услышим, что это подарок мистера и миссис Диксон.

— А ежели Диксоны отопрутся и скажут, что знать ничего не знают, то надобно будет сделать вывод, что это подарок Кемпбеллов.

— Нет, от Кемпбеллов оно прийти не могло. Мисс Фэрфакс знает, что оно не от Кемпбеллов, иначе она бы все поняла в первую же минуту. Не пришла бы в недоумение, а смело объявила, что это они прислали. Быть может, вас я не убедила, но сама твердо убеждена, что главный, кто здесь замешан, — мистер Диксон.

— Поверьте, вы ко мне несправедливы, ежели допускаете, что не убедили меня. Я положительно не в силах, противиться в своих суждениях вашим доводам. Вначале, решив, что вы считаете дарителем полковника Кемпбелла, я принял этот поступок за изъявление отеческой заботы, то есть самую естественную вещь на свете. Потом, когда вы помянули миссис Диксон, мне ясно сделалось, насколько более вероятно, что это — дань крепкой женской дружбы. Теперь же я не могу рассматривать его иначе, как дар любви.

Развивать эту тему далее не было оснований. Его слова звучали искренне, похоже было, что она и точно убедила его. Эмма ничего больше не прибавила; разговор перешел на другое, и за разговором обед незаметно завершился; подали сладкое, в столовую привели детей, над ними поахали, поумилялись под шум обычного застольного говора, когда изредка скажут нечто глубокомысленное, изредка — отъявленную глупость, а большею частью слышится ни одно и ни другое, а то же, что и каждый день: перепевы известного, старые новости, тяжеловесные шуточки.

Дамы недолго пробыли в гостиной, когда — кто вместе, а кто порознь — подоспели и остальные гостьи. Эмма следила за появлением своей маленькой приближенной, и, хотя, быть может, рано было бы торжествовать, что она вполне усвоила и благородство и грацию, все же цветущая прелесть ее и безыскусные манеры ласкали глаз, а сердце радовалось тому, что у нее такой неунывающий, легкий, счастливый нрав, который позволяет ей находить для себя, среди терзаний обманутого чувства, столько невинных утех. Она сидела — и кто, при взгляде на нее, угадал бы, сколько ею пролито слез за последнее время? Принарядиться, быть в обществе, видеть, как нарядно одеты другие; сидеть, улыбаться, мило выглядеть и ничего не говорить — вот и все, что требовалось ей для счастья на этот час. Куда было ей тягаться благородством и грацией с Джейн Фэрфакс, а между тем, подозревала Эмма, та, возможно, рада была бы поменяться с Гарриет самым сокровенным, охотно согласилась бы взять себе унижение неразделенной любви — да хотя бы и к мистеру Элтону — взамен опасного удовольствия сознавать, что она любима мужем своей подруги.

Подходить к Джейн на столь многолюдном собрании не было необходимости. Эмме не хотелось начинать с нею разговор о фортепьяно, она чувствовала себя достаточно причастной его тайне, чтобы сознавать, сколь было бы невеликодушно выказывать к нему интерес и любопытство, а потому умышленно держалась на расстоянии; зато другие повели о нем речь немедленно, и Эмма видела краску неловкости, вызванную поздравлениями, виноватый румянец, сопровождавший слова «бесценный друг мой полковник Кемпбелл».

Особенный интерес к появлению фортепьяно обнаружила миссис Уэстон, с ее участливым сердцем и любовью к музыке, и Эмма невольно усмехалась про себя, наблюдая, с каким упорством преследует она сей предмет, без устали его обсуждая, допытываясь, каков у инструмента звук, удар, педали, и вовсе не подозревая о желании прекрасной героини происшествия распространяться об нем как можно меньше, которое она сама явственно читала в ее чертах.

Вскоре к ним присоединился кое-кто из господ мужчин, и первым среди этих ранних пташек был Фрэнк Черчилл. Он вышел к ним, самый первый и самый красивый, проследовал, поклонясь мимоходом мисс Бейтс и ее племяннице, прямо на другую сторону кружка — туда, где сидела мисс Вудхаус, и тогда только сел, когда нашел себе место подле нее. Эмма догадывалась, что должны думать сейчас те, кто находится в гостиной. Ее отмечал он, одну изо всех, и каждому это было ясно. Она представила его своей приятельнице мисс Смит, и потом, дважды улучив удобный момент, услышала, что подумали эти двое друг про друга. Первый раз видит он такое прелестное личико — и что за восторг эта наивность! А от нее: это, конечно, для него чересчур большой комплимент, но ей кажется, он чем-то слегка напоминает мистера Элтона. Эмма с трудом подавила в себе раздражение и молча от нее отвернулась.

Фрэнк Черчилл прежде всего бросил взгляд на мисс Фэрфакс и обменялся с Эммой понимающей улыбкой, однако оба благоразумно воздержались от замечаний. Он начал с того, что только и ждал минуты покинуть столовую — терпеть не может сидеть так долго — всегда уходит при первой же возможности; что отец его и с ним вместе мистер Найтли, мистер Кокс и мистер Коул с головою ушли в какие-то свои приходские дела; что он все же провел это время в мужском обществе не без приятности, ибо нашел, что люди в нем подобрались разумные, порядочные — он вообще так расхваливал Хайбери, так поражался тому, что здесь столько семейств, с которыми славно было бы водить знакомство, что Эмма уже спрашивала себя, заслуженно ли глядела до сих пор на этот уголок с таким презрением. Она, в свою очередь, расспрашивала его про общество в Йоркшире: велико ли соседство вокруг Энскума, какого оно рода, и поняла из ответов, что в Энскуме очень мало кого принимают, что есть ряд знатных домов, куда они ездят сами, но все довольно далеко, и что, даже когда приглашение принято, можно ожидать, что в назначенный день у миссис Черчилл окажется неподходящее для визита самочувствие или настроение; что у них правило никогда не посещать новых людей, и, хотя у него есть свой круг знакомых, ему стоит труда — стоит подчас немалых ухищрений — выбраться к кому-нибудь или кого-нибудь пригласить вечером к себе.

Она поняла, отчего молодой человек, наскучив чрезмерным уединением дома, может быть недоволен Энскумом и находить столько хорошего в Хайбери — в том лучшем, что может предложить Хайбери. Что он пользуется в Энскуме влиянием, было очевидно. Он не хвастался — только рассказывал, но само собой выходило, что иной раз тетка слушалась его, а дядюшка ничего с нею не мог поделать, и когда Эмма, смеясь, указала ему на это, он признался, что, не считая двух случаев, добиться от нее чего угодно для него лишь вопрос времени. Один такой случай, когда он, несмотря на свое влияние, оказался бессилен, он назвал. Ему очень хотелось поехать за границу, он просто мечтал, чтобы его отпустили постранствовать, но она и слышать об этом не захотела. Было это в прошлом году. Теперь, сказал он, это желание начинает у него пропадать.

Второй случай, когда все уговоры оказывались напрасны, он не стал называть — Эмма сама догадалась, что он связан с должным вниманием к его отцу.

— Я сделал пренеприятное открытие, — помолчав, прибавил он. — Завтра будет неделя, как я приехал, — половина отпущенного мне срока! Никогда не видел, чтобы дни летели так быстро. Завтра — уже неделя!.. А я только начал входить во вкус. Едва успел познакомиться с миссис Уэстон, с остальными… Уж лучше бы не вспоминать!

— Теперь вы, может быть, сожалеете, что целый день, когда у вас их так мало, убили на стрижку волос.

— Нет, — возразил он улыбаясь, — об этом ничуть не сожалею. Я лишь тогда люблю видеться с друзьями, когда знаю, что сам являюсь перед ними в надлежащем виде.

К этому времени и другие господа мужчины собрались в гостиной, и Эмма на несколько минут вынуждена была отвернуться от соседа, слушая, что ей говорит мистер Коул. Когда же мистер Коул отошел и она снова могла уделить ему внимание, она увидела, что Фрэнк Черчилл в упор глядит через всю комнату на мисс Фэрфакс, сидящую как раз напротив.

— В чем дело? — спросила она. Он вздрогнул.

— Спасибо, что вы меня окликнули, — отвечал он. — Я, кажется, вел себя очень грубо, но мисс Фэрфакс, право же, соорудила себе такую странную прическу на голове, такую немыслимую, что я не мог оторвать глаза. Первый раз встречаю подобную экстравагантность!.. Эти кудельки!.. Вероятно, плод собственной фантазии. Больше ни у кого таких не видно!.. Надо бы к ней подойти и спросить: это что, в Ирландии так носят? Спросить, в самом деле?.. Решено, спрошу — подойду и спрошу, а вы смотрите, как она это примет, покраснеет или нет.

Он мгновенно вскочил и через минуту уже стоял перед мисс Фэрфакс и что-то говорил ей, однако разобрать, какое действие производят на молодую особу его слова, оказалось невозможно, так как он непредусмотрительно поместился как раз между нею и Эммой, совершенно загородив собою мисс Фэрфакс.

Он не успел воротиться назад, когда стул его заняла миссис Уэстон.

— Вот чем прекрасно большое общество, — сказала она, — всегда можно уединиться и посекретничать. Милая Эмма, мне не терпится рассказать вам что-то! Я тут, вроде вас, тоже делала открытия и замышляла планы и, покуда все это свежо во мне, спешу с вами поделиться. Знаете, каким образом сюда попали мисс Бейтс и ее племянница?

— Каким образом?.. Их пригласили, разве не так?

— Да, это понятно! Но как они добирались сюда, каким способом?

— Пешком, надобно полагать. Как им было иначе добираться?

— Очень справедливо. Так вот, в какую-то минуту мне представилось, как будет грустно, ежели Джейн Фэрфакс и отсюда пойдет пешком, на ночь глядя, а ночи в эту пору студеные. Я взглянула на нее и увидела, что хотя она нынче и хороша, как никогда, но вся раскраснелась, и значит, тем легче ей простудиться. Бедная! Я не могла примириться с этой мыслью и, как только мистер Уэстон вышел из столовой и мне удалось выбрать подходящую минуту, поговорила с ним насчет кареты. Нетрудно догадаться, с какою готовностью отозвался он на мою идею, и я, заручась его одобрением, сразу пошла сказать мисс Бейтс, что до того, как отвезти нас домой, карета будет к ее услугам. Я подумала, что ей это приятней будет знать заранее. Добрая душа, — с какою благодарностью она выслушала меня! Есть ли на свете вторая такая счастливица, как она! Спасибо, тысячу раз спасибо, но им незачем причинять нам это беспокойство — они приехали в карете мистера Найтли, и она же отвезет их домой. Признаться, я удивилась, приятно удивилась, конечно, но все же очень… Эта заботливость, доброта, эта предупредительность!.. Редкий мужчина додумается так поступить. Короче, зная привычки мистера Найтли, я склонна думать, что он скорее всего вообще воспользовался сегодня каретой только ради них. Подозреваю, что для себя одного он бы не стал нанимать пару лошадей, — то был всего лишь предлог предоставить это удобство дамам.

— Похоже, — сказала Эмма. — Очень похоже. Не знаю, кто больше мистера Найтли способен на такое — кто более его, от чистого сердца, из истинно благих побуждений, способен на доброе участие и заботу о пользе других. В нем нет галантности, но есть большая человечность, и он, памятуя о слабом здоровье Джейн Фэрфакс, счел, что это как раз тот случай, когда требуется выказать человечность, а уж умения изъявить непоказную доброту мистеру Найтли не занимать. Я знаю, что он нанял сегодня лошадей, — мы с ним подъехали сюда одновременно, и я еще подтрунивала над ним, но он не выдал себя ни единым словом.

— Боюсь, — сказала с улыбкой миссис Уэстон, — что вы усматриваете в поступке мистера Найтли больше простой и бескорыстной участливости, нежели я. У меня, когда я слушала, что говорит мисс Бейтс, мелькнуло подозрение иного рода, и я уже не в силах от него отделаться. Чем более думаю, тем оно кажется мне вероятней. Одним словом, сосватала я мысленно мистера Найтли и Джейн Фэрфакс! Видите, что значит водиться с вами!.. Ну, что вы на это скажете?

— Мистера Найтли и Джейн Фэрфакс? — вскричала Эмма. — Дорогая миссис Уэстон, как вам могло это прийти в голову?.. Мистер Найтли!.. Как можно, чтобы мистер Найтли женился? Не хотите же вы, чтобы маленький Генри лишился Донуэлла!.. Нет-нет, Донуэлл непременно должен достаться нашему Генри. Я решительно не согласна, чтобы мистер Найтли женился, да он и не собирается, уверяю вас. Странно, как вы могли подумать?

— Эмма, милая, я уже сказала, что заставило меня так подумать. Мне этот брак не нужен — не нужно мне, чтобы пострадали интересы маленького Генри, — но что поделаешь, сами обстоятельства наводят на такую мысль, и ведь не захотели бы вы, ежели б мистер Найтли всерьез задумал жениться, чтобы он отказался от своего намерения ради шестилетнего мальчугана, который еще и понятия ни о чем не имеет.

— Нет, захотела бы. Я бы не потерпела, чтобы кто-то оттеснил в сторону Генри… Жениться — мистеру Найтли? Да нет, я никогда и мысли такой не допускала и теперь не могу допустить. И на ком? На Джейн Фэрфакс, видите ли!

— А что? Вы сами знаете, она всегда была первой его любимицей.

— Да, но неблагоразумие такого брака!

— Я не говорю, что это благоразумно, — говорю лишь, что вероятно.

— И вероятного я ничего не вижу, ежели у вас нет более веских оснований, чем те, которые вы привели. Его участливость и человечность — вполне достаточное объяснение тому, что он нанял лошадей. Тут даже никакой Джейн Фэрфакс не надобно. Он, как вы знаете, независимо от нее очень расположен к Бейтсам и всегда рад оказать им внимание. Нет уж, милая миссис Уэстон, не беритесь за сватовство. Это занятие не для вас. Джейн Фэрфакс — хозяйка аббатства?! Нет-нет, — вся душа содрогается! Ради него же самого я не дала бы ему выказать подобное безрассудство.

— Неблагоразумие — согласна, но не безрассудство. Кроме неравенства состояний, пожалуй, известной разницы в годах, не вижу, чем они не пара.

— Но мистер Найтли вовсе не хочет жениться! Даже не помышляет об этом, я уверена. Не подавайте вы ему такую мысль. Ну, для чего ему жениться? У него и так все есть для полного счастья — ферма, овцы, библиотека, и всеми приходскими делами он заправляет, и души не чает в детях своего брата — чего же ему еще? Время и сердце его заполнены, ему нет причины жениться.

— Да, покамест он сам так считает, дорогая моя Эмма, но ежели он в самом деле любит Джейн Фэрфакс…

— Глупости! Ничего он ее не любит — я имею в виду настоящую любовь. Он, конечно, всегда готов сделать ей, или родным ее, добро, но…

— Что же, — смеясь, сказала миссис Уэстон, — наверное, он не мог бы им сделать большего добра, как ввести Джейн хозяйкою в столь почтенный дом.

— Ей-то он бы сделал добро, но себе самому, конечно, причинил бы этим зло — такой союз принес бы ему стыд и унижение. Как бы он стал выносить мисс Бейтс в качестве родственницы? Видеть ее день-деньской в аббатстве, слышать, как она с утра до вечера благодарит его за то, что он женился на Джейн! Так великодушно, так мило!.. Впрочем, они всегда столько видели добра от милого соседушки!.. И, прервав себя на полуслове, помчится к старенькой юбке своей матушки. Не такая уж она, кстати, и старенькая, эта юбка — она еще послужит, — да и вообще, она рада отметить, юбки у них в семье прочны на удивленье.

— Перестаньте, Эмма! Как не стыдно передразнивать! Вот и меня, хоть и совестно признаться, рассмешили. А между тем не уверена, что мисс Бейтс так уж сильно досаждала бы мистеру Найтли. Ему не свойственно раздражаться по пустякам. Стрекотала бы себе и стрекотала, а захотел бы что-нибудь сказать сам, так повысил бы голос и заглушил ее. Вопрос, однако, не в том, плох ли был бы для него этот союз, а в том, желает ли он его, и я думаю — да. Сколько раз я слышала — и вы тоже, должно быть, — как необыкновенно хорошо отзывался он о Джейн Фэрфакс! А участие, которое она в нем вызывает, а его огорчение, что столь печальны ее виды на будущее! Как взволнованно говорил он об этом! А как восхищался ее игрою на рояле, ее голосом! Он при мне говорил, что готов бы слушать ее без конца. Да, совсем забыла! Мне явилась еще одна идея — а как насчет пианино, которое ей кто-то прислал? Мы решили, что это подарок от Кемпбеллов, и успокоились, а вдруг оно от мистера Найтли? Не могу отрешиться от этой мысли. Он, как мне кажется, как раз тот человек, который может это сделать, — неважно, влюблен он или не влюблен.

— Тогда это еще не доказательство того, что он влюблен! Только, по-моему, это совсем на него непохоже. Мистер Найтли не обставляет свои поступки таинственностью.

— Мне приходилось часто слышать, как он сокрушается, что у нее нет инструмента, — чаще, чем можно было бы ожидать при обычном положении вещей.

— Хорошо, но ежели б он задумал подарить его, он бы ей так прямо и сказал.

— Мог не отважиться, дорогая моя, из деликатности. Я все-таки сильно подозреваю, что оно — от него. Он, я теперь вспоминаю, как-то очень притих, когда миссис Коул нам рассказывала за обедом эту новость.

— Ох, миссис Уэстон, не однажды вы мне пеняли, что, напав на какую-то мысль, я пускаюсь безудержно фантазировать, а теперь сами так делаете. Не вижу я никаких признаков влюбленности, не верю насчет пианино, и никому без веских доказательств не убедить меня, что мистер Найтли намерен жениться на Джейн Фэрфакс.

В том духе продолжался меж ними спор об этом предмете еще некоторое время — причем Эмма наступала, а миссис Уэстон, более из них двоих привыкшая покоряться, постепенно сдавалась, — когда легкая суета в гостиной возвестила о том, что чай окончен и рояль готовят для концерта; к ним шел уже мистер Коул просить, чтобы мисс Вудхаус оказала им честь испробовать его. К мистеру Коулу присоединился с тою же настоятельной просьбой Фрэнк Черчилл, которого она, в пылу разговора с миссис Уэстон, совсем упустила из глаз, успев лишь заметить, что он подсел к мисс Фэрфакс; и Эмма, сочтя, что для нее во всех отношениях выгоднее начать первой, отвечала любезным согласием.

Нисколько не обманываясь относительно своих возможностей, она исполняла лишь то, что ей удавалось, и не покушалась на большее; ей хватало вкуса и чувства на легкие вещицы, какие всегда тешат слух, и она сносно себе аккомпанировала. Одной песенке, к ее приятному изумлению, негромкий, но верный аккомпанемент составил и голос Фрэнка Черчилла. Когда песенка была допета, он должным образом принес ей свои извинения, а далее последовало все то, что и бывает обычно в подобных случаях. Его обличали в том, что у него чудесный голос, что он законченный музыкант, — он же, как водится, отнекивался, твердя, что ничего не смыслит в музыке и совершенно безголос. Они спели дуэтом еще раз, и Эмма поднялась, уступая место Джейн Фэрфакс, с которой, как она никогда не пыталась скрыть от себя, ей и думать нечего было равняться ни в пении, ни в игре на рояле.

Со смешанным чувством уселась она слушать немного поодаль от остальных, сидящих вокруг инструмента. Фрэнк Черчилл пел снова. Оказалось, они раза два певали вместе в Уэймуте. Однако вскоре Эмма заметила, с каким необычайным вниманием слушает мистер Найтли, и на нее опять нахлынули мысли, связанные с подозрениями миссис Уэстон, — лишь изредка прорывалось сквозь них сладкозвучное пение на два голоса. В ней все с прежнею силой противилось женитьбе мистера Найтли. Ничего, кроме дурного, не видела она в таком браке. Он принес бы серьезное разочарование мистеру Джону Найтли, а следственно, и Изабелле. Существенный ущерб для детей — унизительная перемена и имущественный урон для всей семьи — невосполнимый пробел в повседневном жизненном распорядке ее батюшки — ну, а что до нее, то ей самая мысль была нестерпима, что в Донуэллском аббатстве может водвориться Джейн Фэрфакс. Новоиспеченная миссис Найтли, перед которой обязано расступаться все и вся!.. Нет — мистеру Найтли никак нельзя жениться! Маленький Генри должен остаться наследником Донуэлла.

Через несколько минут мистер Найтли оглянулся и пересел к ней. Сначала они говорили только о музыке, звучавшей в гостиной. Он — с большим восхищением, в котором, однако, если б не миссис Уэстон, она бы не уловила ничего особенного. Но все-таки, для пробы, Эмма завела речь о том, какое доброе дело он сделал, позаботясь предоставить к услугам тетушки и племянницы свою карету, и хотя отрывистый ответ его выдавал желание прекратить этот разговор, она его объяснила себе просто несклонностью рассуждать о собственной доброте.

— Меня не однажды удручало, — сказала она, — что мне не хватает смелости чаще использовать в подобных целях нашу карету. И не потому, что я не хочу, но вы же знаете, для моего отца неслыханное дело утруждать ради этого Джеймса.

— Какое там, и думать нечего, — отозвался он, — хоть я уверен, что вам часто хочется. — И улыбнулся, столь явно черпая в этой уверенности удовольствие, что она отважилась продвинуться на шаг дальше.

— Этот подарок от Кемпбеллов, — сказала она, — это фортепьяно, — не правда ли, красивый жест?

— Правда, — отозвался он без малейшего замешательства. — Только лучше им было предупредить ее. Глупость одна эти сюрпризы. Радости от них не прибавляется, а конфуз может выйти изрядный. Я ожидал бы от полковника Кемпбелла большей рассудительности.

С этой минуты Эмма готова была поклясться, что мистер Найтли не имеет никакого касательства к появлению инструмента. Однако сомненьям, не питает ли он нежных чувств к известной девице — не отдает ли ей особого предпочтения, — суждено было продлиться дольше. К концу второй песни голос у Джейн слегка охрип.

— Ну, и довольно, — сказал, думая вслух, мистер Найтли, когда песню допели. — И хватит пения на один вечер — теперь вам полезней помолчать.

Но публике казалось мало. Еще одну — они ни в коем случае не хотят утомить мисс Фэрфакс, — одну-единственную, больше они не попросят. И все слышали, как Фрэнк Черчилл сказал:

— Вот с этой, я думаю, вы справитесь без усилий, тут первому голосу делать нечего. Она трудна для второго.

Мистер Найтли возмутился.

— Этот молодчик ни о чем не думает, — сказал он сердито, — ему бы только щегольнуть лишний раз перед всеми своим голосом. Ну, нет. — И он тронул за руку проходящую мимо мисс Бейтс. — Мисс Бейтс, вы что, с ума сошли, что это вы позволяете племяннице петь до хрипоты? Ступайте и вмешайтесь. Они ее замучат.

Мисс Бейтс, успев в неподдельной тревоге за Джейн лишь раза два пролепетать «спасибо», устремилась вперед и положила конец разговорам о пении. На том и завершилась музыкальная часть вечера, так как, кроме мисс Вудхаус и мисс Фэрфакс, молодых певиц не было, но не прошло и пяти минут, как сама собою — откуда она взялась, неизвестно — возникла мысль затеять танцы; мистер и миссис Коул, подхватив ее, обнаружили такую распорядительность, что через минуту из гостиной уже выносили, освобождая место, все лишнее. И уже миссис Уэстон, никем не превзойденная в контрадансах, села за рояль и заиграла зажигательный вальс, и Фрэнк Черчилл, подлетев с неподражаемой галантностью к Эмме, подал ей руку и повел занять место во главе танцующих.

Поджидая, покуда разделится на пары остальная молодежь, Эмма, под градом комплиментов своему голосу и музыкальности, все-таки находила время оглянуться и посмотреть, что поделывает мистер Найтли. Минута была решающая. Обыкновенно мистер Найтли не танцевал. Ежели он теперь кинется приглашать Джейн Фэрфакс, это могло кое-что знаменовать собою. Но нет. Он занят был беседой с миссис Коул — он безучастно, краем глаза, наблюдал за происходящим; вот уже кто-то другой пригласил Джейн, а он продолжал все так же беседовать с миссис Коул.

Больше Эмма за маленького Генри не волновалась, его интересам покамест ничто не угрожало, и она весело, с подлинным воодушевлением открыла бал. Танцующих набралось всего пять пар, но это не мешало ей наслаждаться редким и столь непредвиденным удовольствием, тем более что и кавалер оказался ей под стать. Пара из них получилась на загляденье.

К сожалению, им, по воле обстоятельств, пришлось ограничиться только двумя танцами. Час был поздний, и мисс Бейтс, беспокоясь о своей матушке, заторопилась домой. Слабые попытки возобновить танцы увенчались неудачей — им оставалось печально развести руками, поблагодарить миссис Уэстон и собираться восвояси.

— Быть может, оно и к лучшему, — заметил, провожая Эмму к карете, Фрэнк Черчилл, — пришлось бы, чего доброго, пригласить мисс Фэрфакс, а мне бы не очень-то улыбалось танцевать с такою вялою дамой после вас.