"Театр Теней" - читать интересную книгу автора (Кард Орсон Скотт)

18 Война на Земле

Вирломи не входила в города – эти времена кончились. Когда она была свободна странствовать, пилигрим в стране, где люди либо проживали жизнь в родной деревне, или прерывали с ней все связи и всю жизнь жили на дорогах, ей нравилось приходить в деревни, и каждая была приключением в собственных декорациях сплетен, трагедий, юмора, романтики и иронии.

В колледже, куда она недолго ходила между возвращением из космоса и призывом в штаб индийских вооруженных сил в Хайдарабаде, быстро стало понятно, что интеллектуалы считают свою жизнь – жизнь умственную, с бесконечным самокопанием, с автобиографией, обрушиваемой на всех новых знакомых, – в чем-то выше однообразной, бессмысленной жизни простолюдинов.

Вирломи же знала, что все как раз наоборот. Интеллектуалы в университете были все на одно лицо. У них были одни и те же глубокие мысли об одних и тех же мелких эмоциях и тривиальных дилеммах. И подсознательно они сами это понимали. Когда происходило какое-нибудь реальное событие, такое, что потрясало до самого сердца, они выходили из игры университетской жизни, потому что реальность должна была разыгрываться на иной сцене.

В деревнях жизнь велась ради жизни, не ради игр в первенство и показухи. Умных людей ценили за умение решать проблемы, а не говорить о них красиво. В любой точке Индии, где ей пришлось бывать, Вирломи думала одно и то же: я могла бы здесь жить. Остаться среди этих людей, выйти замуж за одного из этих симпатичных крестьян и всю жизнь работать рядом с ним.

Но другая мысль тут же отвечала: нет, не могла бы. Нравится тебе это или нет, но ты одна из университетских. Ты можешь выходить в реальный мир, но места тебе здесь нет. Тебе надо жить в идиотской мечте Платона, где мысль – реальность, а реальность – тень. Ради этого ты родилась, и твои переходы из деревни в деревню – только чтобы учить этих людей, учиться от них, играть ими для достижения собственных целей.

Но мои цели, думала она, – это дать им дары, которые им нужны: мудрое правление или хотя бы самоуправление.

И тут она над собой смеялась, потому что эти две цели противоречили друг другу. Пусть даже индийцы правят индийцами, это не будет самоуправлением, потому что правитель правит народом, а народ – правителем. Это взаимное правление, и на лучшее даже надеяться не приходится.

Но теперь дни странствий окончились. Она вернулась к мосту, где стояли в свое время защищавшие его солдаты, а жители окрестных деревень сочли ее чем-то вроде божества.

Она пришла без фанфар, вошла в деревню, где ее сердечнее всего принимали, и заговорила с женщинами у колодца и на рынке. Она пошла к ручью, где они стирали, и помогла им стирать. Кто-то предложил поделиться с ней одеждой, чтобы она могла постирать свои грязные лохмотья, но она рассмеялась и ответила, что от стирки они разлетятся в пыль, но она бы предпочла заработать себе новую одежду, поработав на семью, где ей могли бы одежду выделить.

– Госпожа, – сказала одна женщина застенчиво, – разве не кормили мы тебя на мосту ни за что?

Значит, ее узнали.

– Но я хотела бы отработать ту доброту, которую вы ко мне там проявили.

– Ты нас много раз благословляла, госпожа, – сказала другая.

– И сейчас ты благословляешь нас, появившись среди нас.

– И стирая с нами.

Значит, она все еще божество.

– Я не та, кем вы меня считаете. Я ужаснее ваших самых жутких страхов.

– Для наших врагов, надеемся мы, госпожа.

– Для них – да. Но я возьму ваших мужей и сыновей воевать с ними, и многие из них погибнут.

– Половина наших мужей и сыновей уже взяты на войну с китайцами.

– Убиты в бою.

– Пропали без вести и не могут вернуться домой.

– Уведены в плен китайскими дьяволами.

Вирломи подняла руку, успокаивая женщин:

– Я не потрачу зря их жизни, если они будут повиноваться мне.

– Тебе не надо идти на войну, госпожа, – сказала одна старая карга. – Нехорошо это. Ты посмотри на себя, молодая и красивая. Ложись с кем-нибудь из наших молодцов или стариков, если тебе захочется, и делай детей.

– Когда-нибудь, – ответила Вирломи, – я выберу себе мужа и буду с ним делать детей. Но сегодня мой муж – Индия, и его проглотил тигр. Я должна довести тигра до тошноты, чтобы он выблевал моего мужа обратно.

Некоторые из них захихикали, представив себе эту картину. Но остальные были мрачно-серьезны.

– И как ты это сделаешь?

– Я подготовлю своих людей, чтобы они не погибали из-за ошибок. Я соберу оружие, которое нам нужно, чтобы никто не погиб из-за того, что не был вооружен. Я буду действовать тайно, чтобы мы не навлекли на себя гнев тигра, пока не будем готовы так сильно его ранить, чтобы он уже никогда не оправился.

– Ты не принесла с собой атомную бомбу, госпожа? – спросила та же карга. Явно из недоверчивых.

– Использовать такие вещи – оскорбление для Бога, – сказала Вирломи. – Бог мусульман сжег свой дом и повернул лицо свое против них за то, что они применяли такое оружие друг против друга.

– Я пошутила, – устыдилась карга.

– А я нет. Если вы не хотите, чтобы я использовала ваших мужчин так, как я описала, скажите мне, и я уйду и найду другое место, где со мной согласятся. Быть может, ваша ненависть к китайцам не так сильна, как моя. Быть может, вы довольны тем, что делается на этой земле.

Но они не были довольны, и ненависть их, похоже, была сильна.

Вопреки обещанию, на обучение было немного времени, но Вирломи не собиралась использовать этих людей для открытого боя. Им предстояло быть диверсантами, саботажниками, подрывниками, ворами. Они сговаривались со строительными рабочими о краже взрывчатки, они учились ею пользоваться, они строили сухие склады в земле в джунглях, лепившихся к крутым холмам.

И они ходили в ближайшие селения и вербовали других, и те шли еще дальше и дальше, строя сеть диверсантов возле каждого моста, который можно было взорвать, чтобы лишить китайцев возможности пользоваться дорогами через границу Индии для перевозки и снабжения войск.

Репетиций быть не могло, никаких прогонов всухую. Ничего нельзя было сделать, чтобы не привлечь к себе подозрения. Вирломи запретила своим людям как бы то ни было провоцировать китайцев или мешать бесперебойному движению китайского транспорта в горах и холмах.

Некоторые брюзжали по этому поводу, но Вирломи сказала:

– Я дала слово вашим женам и матерям, что вы не будете погибать напрасно. Еще много будет впереди смертей, но лишь тогда, когда они помогут чего-то достигнуть, чтобы выжившие могли сказать: «Мы это сделали, а не кто-то за нас».

Она больше не входила в селения, но жила там, где жила когда-то: в пещере возле моста, который взорвет сама, когда придет время.

Но она не могла позволить себе быть отрезанной от мира. Поэтому три раза в день один из ее людей входил в сеть и проверял ее почтовые тайники, распечатывал пришедшие туда письма и приносил ей. Она научила их, как стирать информацию из памяти компьютера, чтобы никто не увидел то, что компьютер показал ей. А принесенные распечатки она сжигала, прочитав.

Письмо Питера Виггина пришло вовремя, и потому она была готова, когда ее люди прибежали к ней, задыхаясь.

– Война с турками для китайцев идет плохо. В сети говорят, что турки захватили столько аэродромов, что теперь в небе Синьцзяна их самолетов больше, чем китайских. Госпожа, они бомбили Пекин!

– Тогда оплачьте погибших там детей, – ответила она. – Но для нас время боя еще не пришло.

И на следующий день, когда грузовики загрохотали по мостам бампер к бамперу по узким горным дорогам, ее люди умоляли:

– Давайте взорвем только один мост, покажем, что Индия не спит, пока турки бьют за нас нашего врага!

Она ответила только:

– Зачем взрывать мосты, по которым враг покидает нашу страну?

– Но мы многих можем убить, если удачно выберем время взрыва!

– Пусть мы взорвем пять тысяч, удачно выбрав время на каждом мосту, у них войск пять миллионов. Мы будем ждать. Никто из вас не сделает ничего, что предупредило бы китайцев о том, что у них есть противник в этих горах. Уже скоро, но ждите моего слова.

И снова и снова приходилось ей это повторять, всем вновь приходящим, и они повиновались. Она посылала их звонить товарищам в дальних городах у других мостов, и те тоже повиновались.

Три дня. Китайские каналы сообщали, как сокрушительные армии выдвигаются против тюркских орд, готовясь наказать их за вероломство. Движение на мостах и на горных дорогах не ослабевало.

И пришло письмо, которого ждала Вирломи.

Без подписи, но из тайника, который был выделен для Питера Виггина. Вирломи знала: это значит, что на западе началось генеральное наступление и китайцы скоро начнут снова перебрасывать войска и технику из Китая в Индию.

Это письмо она не сожгла, а дала ребенку, который его принес, и сказала:

– Сохрани его навсегда. Это начало нашей войны.

– Оно от какого-нибудь бога? – спросил ребенок.

– От тени бога или от его племянника, – улыбнулась она. – А может быть, от человека, который только сон спящего бога.

Взяв ребенка за руку, она вошла в деревню. Тут же ее окружили люди. Она улыбалась им, гладила по голове детей, обнималась и целовалась с женщинами.

Потом она повела парад жителей к зданию местной китайской администрации и вошла внутрь. Лишь немногие женщины пошли за ней. Она прошла мимо что-то кричащего дежурного прямо в кабинет китайского администратора, который говорил по телефону.

Он поднял глаза и заорал, сначала по-китайски, потом на общем:

– Что вы тут делаете? Убирайтесь!

Вирломи, не обращая внимания на его слова, пошла к нему с улыбкой, расставив руки, будто хотела его обнять.

Он поднял руки ладонями вперед, останавливающим жестом.

Она дернула его за руки, чтобы он потерял равновесие, и пока он шатался, пытаясь не упасть, она охватила его руками, зажала голову и резко вывернула.

Он свалился замертво.

Открыв ящик его стола, Вирломи достала пистолет и застрелила обоих китайских солдат, вбежавших в кабинет. Они тоже упали мертвыми.

Вирломи спокойно глядела на женщин.

– Пришла пора. Идите к телефонам и звоните в другие города. До темноты час. После наступления ночи пора выполнять задачи. Взрывать быстро. Если кто-то попытается помешать, пусть даже индиец, он должен быть убит как можно тише и быстрее, а работа должна продолжаться.

Они повторили ее слова и пошли к телефонам.

Вирломи вышла из кабинета, пряча пистолет в складках платья. Когда прибежали на выстрелы двое оставшихся китайских солдат, она быстро-быстро заговорила с ними на своем родном диалекте. Они не поняли, что это совсем не местный язык, а даже не родственное наречие с дравидского юга. Остановившись, они потребовали чтобы она на общем объяснила им, что случилось. Вирломи ответила пулей в живот каждому из них раньше, чем они успели хотя бы увидеть пистолет. Лежащим на земле она всадила по пуле в голову для гарантии.

– Не поможете ли вы мне очистить улицу? – спросила она у глядящих разинув рот людей.

Они тут же вышли на дорогу и занесли тела обратно в здание.

Когда все телефонные сообщения были сделаны, Вирломи собрала людей возле входа в здание.

– Приедут китайские власти и спросят, что случилось. Вы должны сказать им правду. По дороге шел мужчина, индиец, но не из этой деревни. Он был похож на женщину, и вы решили, что это должен быть бог, потому что он вошел прямо в здание и сломал шею бургомистру. Потом взял его пистолет и застрелил двух охранников в кабинете и еще двух, которые прибежали на выстрелы. Вы успели только поднять крик. Потом этот незнакомец заставил вас отнести тела убитых солдат в здание и приказал выйти, пока он будет звонить по телефону.

– Они потребуют описать этого человека.

– Опишите меня. Темнокожий. С юга Индии.

– Они спросят, если он был похож на женщину, откуда вы узнали, что это не женщина?

– Потому что он убил человека голыми руками. Разве женщина это может?

Они засмеялись.

– А вот смеяться нельзя, – сказала она. – Они будут очень злы. И если даже вы не дадите им повода, они вас могут сурово наказать за то, что здесь произошло. Они могут решить, что вы лжете, и заставят говорить под пыткой. И я вам скажу: можете говорить, что это тот самый человек, который жил вон в той пещерке возле моста. Можете отвести их туда.

Она повернулась к ребенку, который принес письмо от Питера Виггина:

– Закопай этот листок в земле до конца войны. Чтобы он не пропал.

И она обратилась сразу ко всем:

– Никто из вас ничего не сделал, только перенес тела, которые я велела перенести. Вы бы хотели сообщить властям, но здесь больше не было властей.

Она раскинула руки:

– О мой возлюбленный народ! Я говорила вам, что принесу вам страшные дни!

Ей не надо было изображать печаль, и слезы у нее текли всерьез, когда она шла среди людей, касаясь рук, щек, плеч. Потом она решительно вышла на дорогу и прочь из деревни. Люди, которым это назначено, взорвут ближайший мост в течение часа. Ее там не будет. Она пойдет вдоль лесных троп, к командному пункту, откуда будет руководить этой кампанией саботажа.

Потому что взорвать мосты – мало. Придется убивать саперов, которые придут их чинить, убивать солдат, которые будут защищать саперов, а потом, когда нагонят столько солдат и строителей, что им нельзя будет помешать восстановить мосты, тогда спускать камнепады и сели, чтобы перекрыть узкие ущелья.

Если удастся закрыть эту границу на три дня, у наступающих мусульманских армий будет время, если ими грамотно командуют, прорваться и отрезать огромную китайскую армию, и тогда подкрепления, пробившиеся наконец, очень-очень сильно запоздают. И тоже будут отрезаны.

Амбул только одного просил у Алаи после того, как устроил встречу между ним, Бобом и Петрой.

– Дай мне воевать как мусульманину против врага моего народа.

Алаи назначил его служить к индонезийцам из-за сходства рас – там он не будет так сильно выделяться.

И поэтому Амбул высадился на болотистом берегу где-то к югу от Шанхая. Подойдя как можно ближе к берегу на рыбачьих судах, солдаты пересели на болотные плоскодонки и пошли на веслах среди камышей, разыскивая твердую землю.

Но в конце пути, как и предвиделось, пришлось покинуть лодки и несколько миль прошлепать по грязи. Сапоги надо было нести в рюкзаках, потому что иначе их бы засосало в ил.

К восходу солнца люди вымотались, измазались в грязи, чесались от укусов насекомых и сильно проголодались.

Обтерев от грязи ноги, солдаты обулись и побежали рысцой по узкой тропинке, скоро перешедшей в насыпь между рисовыми полями. Пробегая мимо китайских крестьян, солдаты молчали.

Пусть считают нас призывниками или добровольцами с недавно завоеванного юга, вышедшими на учения. Убивать гражданских мы не хотим. Уходим от берега как можно дальше – так все время твердили им офицеры.

В основном крестьяне не обращали на них внимания. Уж точно никто не побежал поднимать тревогу. Но еще задолго до полудня на недалекой дороге показалось облако пыли от быстро идущей машины.

– Ложись, – приказал командир на общем языке.

Без секунды колебаний солдаты плюхнулись в воду и по-лягушачьи подобрались к краю насыпи, где их не было видно. Только офицер высунул голову, чтобы видеть, и тихо передавал по линии, что происходит на дороге.

– Военный грузовик, – сказал он.

Потом:

– Резервисты. Никакой дисциплины.

Вот тут и дилемма, подумал Амбул. Резервисты – наверное, местные войска. Старики, хроники, которые до этого времени считали свою военную службу чем-то вроде клуба, и тут их загребли, потому что других солдат поблизости нет. Убивать этих олухов – то же самое, что убивать крестьян.

Но они вооружены, так что не убивать их – самоубийство.

Слышно было, как орет китайский командир на своих горе-солдат. Он был очень зол – и очень глуп, решил Амбул. Что он думал о ситуации? Если это учения какой-то части китайской армии, зачем было тащить сюда группу резервистов? А если он думает, что здесь действительно есть угроза, так чего он орет? Почему не пытается провести рекогносцировку, чтобы оценить опасность и доложить?

Что ж, не всякий офицер кончал Боевую школу. У них не у всех есть вторая натура – мыслить как истинный солдат. Этот тип явно большую часть своей службы провел за письменным столом.

По цепи шепотом передали команду. Ни в кого не стрелять, но взять на прицел одного противника, когда будет дана команда встать.

Голос китайского офицера стал ближе.

– Может, они нас не заметят, – шепнул сосед Амбула.

– Время заставит их нас заметить, – ответил Амбул тоже шепотом.

Этот солдат был официантом в шикарном ресторане Джакарты, пока не вступил в армию добровольцем после китайского вторжения в Индокитай. Как большинство этих людей, он никогда не был под огнем.

Как и я, кстати, подумал Амбул. Если не считать сражений в Боевом зале.

Но это надо было считать. Крови там, конечно, не было, но напряжение, невыносимое напряжение боя – было. Адреналин, храбрость, страшное разочарование, когда в тебя попадали и костюм застывал на тебе, выключая тебя из битвы. Ощущение поражения, когда ты подводил друга, которого тебе полагалось защищать. Чувство триумфа, когда ты знал, что не промахнешься.

Я здесь уже был. Только прятался не за насыпью, а за трехметровым кубом, ожидая приказа броситься вперед, стреляя по всем оказавшимся перед тобой противникам.

Сосед подтолкнул его локтем. Как все прочие, Амбул послушался сигнала и стал смотреть на командира в ожидании команды встать.

Резервисты со своим командиром вытянулись в цепочку вдоль насыпи, шедшей перпендикулярно той, где спрятались индонезийские солдаты. Никто из резервистов не навел оружия.

Китайский офицер был прерван посередине рева. Он замолчал и обернулся, с глупым видом уставившись на цепь из сорока солдат, которые все целились в него.

Командир индонезийцев вышел вперед и выстрелил ему в голову.

Резервисты тут же бросили оружие и сдались.

В каждом индонезийском подразделении был хотя бы один человек, говорящий по-китайски, а обычно больше. Этнические китайцы в Индонезии рвались проявить патриотизм, и лучший из переводчиков очень умело переводил приказы командира. Пленных брать, конечно, было невозможно. Но убивать этих людей не хотелось.

Поэтому им велели снять всю одежду и отнести в грузовик, в котором они приехали. Пока они раздевались, индонезийцам был передан приказ: не смеяться, никак пленных не дразнить. Обращаться почтительно, с уважением.

Амбул понял мудрость этого приказа. Конечно, его целью было заставить китайцев выглядеть смешно. Но смеяться над ними будут китайцы, а не индонезийцы. Когда их спросят, они ответят, что от индонезийцев видели только уважение. Пиаровская кампания началась.

Через полчаса Амбул и еще шестнадцать человек мчались в город на трофейном китайском грузовике, а один голый и перепуганный старик резервист показывал дорогу. Перед расположением небольшой воинской части притормозили и его из грузовика вытолкнули.

Дело было быстрым и бескровным. Индонезийцы въехали прямо в городок и разоружили всех под дулами автоматов. Китайских солдат голыми согнали в помещение без телефона, и там они остались в полной тишине, пока шестнадцать индонезийцев реквизировали еще два грузовика, чистое белье и носки и пару китайских военных раций.

Все оставшиеся боеприпасы и взрывчатку свалили в середине двора, вокруг поставили оставшиеся грузовики, а в середину кучи заложили пластидовую шашку с фитилем на пять минут.

Китайский переводчик подбежал к дверям помещения, куда согнали пленных, и крикнул, что у них пять минут на эвакуацию, а потом все взорвется, и они должны предупредить жителей, чтобы те уходили.

Потом он отпер дверь и побежал к ожидающему грузовику.

Через четыре минуты после выезда за город раздались звуки фейерверка. Будто война там шла – летели пули, слышались взрывы и повис султан дыма.

Амбул представил себе, как голые солдаты бегают от двери к двери, полоша людей. Дай бог, чтобы никто не погиб, смеясь над голыми, вместо того чтобы их послушаться.

Амбула посадили рядом с водителем одного из захваченных грузовиков. Он знал, что этими машинами долго пользоваться не придется, слишком легко их засечь, но можно уехать отсюда подальше и дать солдатам малость подремать в кузове.

Конечно, была вероятность застать свою группу побитой и напороться на крупный контингент китайских настоящих солдат, ожидающих в засаде, чтобы разнести их в куски.

Что ж, чему быть, того не миновать. Сидящий в грузовике Амбул все равно никак повлиять на исход не мог – разве что не спать самому и не давать спать водителю.

Все набились в грузовики. Тех, кому удалось поспать, посадили за руль, остальных – в кузов, чтобы попробовали подремать, насколько это возможно на ухабистой дороге.

Амбул был среди тех, кто выяснил, что если сильно постараться, можно заснуть сидя на жесткой скамье грузовика без пружин. Только каждый раз не слишком надолго.

Проснувшись в очередной раз, Амбул увидел, что грузовик едет по хорошему покрытию. Он еще, засыпая, подумал: с ума, что ли, сошел наш командир, гонять по такому шоссе? Но мысль эта не помешала ему снова заснуть.

После трехчасовой езды машины остановились. Все были вымотаны, но надо было еще многое сделать до того, как можно будет по-настоящему поесть и как следует поспать. Остановились возле какого-то моста. Командир велел всем выйти, потом машины спихнули в поток.

Амбул подумал, что это глупая ошибка. Надо было поставить машины аккуратно, и не рядом, чтобы их не могли распознать с воздуха.

Но нет, скорость была важнее скрытности; кроме того, у китайских самолетов было много другой работы. Вряд ли они смогут высвободить сколько-нибудь для наблюдений.

Пока сержанты распределяли среди людей трофейный груз, командир сообщил сведения, полученные по захваченным рациям. Противник продолжал считать их парашютистами и считал, что они идут к какому-нибудь важному военному объекту или к точке сбора.

– Они не знают, кто мы и что делаем, и ищут нас не там, – сказал командир. – Это ненадолго, но в этом причина, почему нас не разнесли в клочья, пока мы ехали. Кроме того, они считают, что нас не меньше тысячи.

Отряд хорошо продвинулся в глубь страны за эти часы на дороге. Рельеф стал холмистым, и хотя любой пригодный клочок земли в Китае обрабатывался тысячелетиями, здесь встречалась нетронутая глушь. Очевидно, отряд достаточно ушел за день от дороги, и можно было поспать перед тем, как стартовать дальше.

Но, конечно, передвигаться отряд будет в основном по ночам, а отсыпаться днем.

Если переживет ночь. Если переживет еще день.

Сгибаясь под тяжестью увеличившегося груза, отряд свернул с дороги в лес и пошел вдоль ручья. На запад. Вверх по течению. В глубь страны.