"Сплошное свинство" - читать интересную книгу автора (Онищенко Алексей)

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

Иногда мне кажется, что голливудские сценаристы не выдумывают события для крупномасштабных боевиков, а списывают их с натуры. Помните, в конце фильма обязательно сходятся вместе все неприятности, которые встречались герою в течение его экранной жизни. Все злодеи, все шпионы, все продажные полицейские, все монстры и пришельцы собираются в мощный кулак и, кровожадно усмехаясь, пытаются помешать осуществлению планов главного героя. То же самое произошло и с нами. Монстров, правда, не было. Их место заняла разбушевавшаяся стихия.

Едва я открыл дверь столовой, нас сбил с ног порыв ветра — настолько мощный, что я упал на пол, а Свина отнесло к барельефу с пионерами. Поскольку Свин все еще пребывал в приятно-расслабленном состоянии, он не смог проконтролировать ситуацию. В результате его тяжелая туша с силой ударила в нижнюю часть медного полотна, и творение неизвестного художника сорвалось со стены, накрыв собой моего старшего офицера. Из-под барельефа тут же раздалось возмущенное хрюканье и отборный мат. Я на четвереньках подобрался к месту происшествия и откинул барельеф в сторону.

— Это что еще за хрень? — спросил Свин, подслеповато щурясь в открытую дверь.

Я проследил за его взглядом. На улице творилось нечто невообразимое. Такое я видел впервые. Впервые в реальной жизни, если быть точным и отбросить телевизионные репортажи о тайфунах, которые время от времени случались в Азии и Америке.

На улице была кромешная тьма, хотя часы показывали только половину четвертого вечера. В непроглядной, неуютной и пугающей тьме бесновался ветер. Не ветерок, который ласково треплет кудри любимой. И не ветрище, который пронзает одинокого прохожего до костей. Нет. Это был Его Величество Ветер, причем Светлейшая Особа пребывала в крайней степени раздражения. Могучие порывы обрушивались на стены домов, рвали на части кроны деревьев. Где-то вдалеке раздался скрежет, и я увидел, как несколько легковых автомобилей перевернулись на крышу, несмотря на отчаянные попытки хозяев спасти положение. Куда там… Мишины не просто перевернулись — их еще и потащило вдоль аллеи. От самой аллеи, впрочем, уже мало что осталось: поломанные, растоптанные ударами стихии, кусты представляли из себя жалкое зрелище. Вместе с ветром усилился и дождь, который превратился в поток. На моих глазах один из водителей, бежавший за своей царапающей крышей асфальт «ауди-соткой», попал под удар этого потока и свалился на землю, закрыв лицо руками. Бедолагу оттащили в корпус его товарищи, догадавшиеся наглухо застегнуть капюшоны своих курток. Но самым неприятным был звук прибоя. Я даже не подозревал, что море может издавать такие звуки. Никакой мерности, ласковой периодичности — только гулкий, дробящий прибрежные скалы рев.

— Кажется, мы влипли, — сделал вывод Свин.

Я внимательно посмотрел на его рыло. По отведенным в сторону глазам я понял, что мой офицер недоговаривает.

— В чем дело? — грозно спросил я, ткнув его в бок.

Как правило, я не позволял себе такого пренебрежительного нарушения субординации. Но сейчас было не до устава.

— Кажется, в дело вступает Блуждающий Сгусток, — по-прежнему пряча глаза, пробормотал Свин.

— Но почему?! — опешил я. — Мы ведь устранили потенциальное недовольство читателей сайта!

— Устранили, — подтвердил Свин, однако в дальнейшие объяснения предпочел не вдаваться и махнул в сторону открытой двери пятаком. — Идем отсюда! Надо найти рацию и добиться, чтобы вертолеты прилетели как можно раньше.

— Вертолеты? В такую погоду? — усомнился я, вспомнив кое-какие правила полетов, слышанные мною в армии.

Свин демонстративно поднялся и, тяжело переваливаясь с копыта на копыто, побрел к двери. Я решил оставить свои вопросы на потом.

Мы набрали в легкие побольше воздуха, как это делают глубоководные ныряльщики, и выбежали на улицу. Я шел первым, прикрывая лицо поднятым воротником тренча. Свин прятался за моей спиной и поминутно призывал идти не так быстро: он не поспевал за мной и лишался, таким образом, единственной защиты от режущих ударов дождя.

Людей на улице не было вовсе: все укрылись в корпусах. Кое-где еще горел свет, но я был уверен, что это ненадолго. Постоянно слышался звон разбитого стекла — ветер подхватывал падавшие с деревьев ветки и с силой швырял их в оконные проемы. Стекло лопалось подобно гнилой материи.

В нормальных условиях путь к корпусу 2-А, где мы рассчитывали обнаружить сербов и рацию при них, занял бы минут пять, не больше. Однако шторм внес свои коррективы — и мы тащились минут двадцать, а то и больше. Я несколько раз падал на колени, когда чувствовал, что порывы ветра вот-вот опрокинут меня на спину. Что же касается Свина, то он получил хороший апперкот от летящей по воздуху пивной бутылки и поранил правое копыто, неосмотрительно ступив в лужу, дно которой было усеяно осколками разбитого стекла.

Преодолев, хотя и не без ропота, все мучения, мы наконец оказались перед дверью с заветной табличкой «Корпус 2-А». Я толкнул поцарапанное оргстекло, и мы с наслаждением ввалились в теплое сухое помещение, показавшееся раем после всего, что творилось на улице.

Наше появление никто не заметил. Колонисты собрались в кружок и жарко спорили о том, где лучше переждать непогоду. Половина хотела укрыться в подвальном помещении. Другая половина призывала подняться на крышу.

— Человек всегда найдет, чем себя занять, — прокомментировал Свин, энергично отряхивая тушу от дождевых капель.

Я тоже встряхнул тренч, выкрутил в кадку с фикусом свитер и пошел дальше. Во-первых, я хотел найти сербов. Как-никак, они — профессиональные военные. А достоинство военного человека заключается в том, что он не теряется во время нестандартных ситуаций. Сейчас это умение было как нельзя более кстати. Во-вторых, я хотел разыскать Аню. Не то чтобы я начал испытывать к ней какие-то чувства… но после нашей совместной ночи в доме Священника я чувствовал некоторую ответственность за девушку, и мне хотелось иметь ее в поле зрения при эвакуации.

Но закон подлости продолжал действовать. Странно: многие говорят про законы процветания, очень немногие — про законы подлости. Однако законы подлости действуют всегда, везде и с безотказностью швейцарского хронометра. А законы процветания… Кто-нибудь ощущал их на себе? Я не ошибся, именно ощущал…

Я шел по длинному коридору, поочередно распахивая двери то с одной, то с другой стороны. Свин семенил на некотором расстоянии за мной. Он все еще не пришел в себя после водяной купели, сипел, хрипел и тайком сморкался на ковровую дорожку.

В большинстве комнат было пусто — только кровати с железными сетками и разнообразный мусор. Кое-где я обнаружил дремавших на кроватях людей: видимо, они настолько устали от переезда, что смогли уснуть даже под аккомпанемент громовых раскатов. Открыв последнюю дверь в конце коридора, я удостоился сомнительной чести лицезреть Чука и Гека.

В этой комнате было тепло, чисто прибрано и уютно. На окне вместо штор красовалось старое покрывало со следами сигаретных «ожогов». В углу сердито пыхтел электрический чайник. Маленькая черная видеодвойка вполне достойно воспроизводила какой-то мексиканский телесериал. Пахло сигариллами, Чуковским «Живанши» и тропиками.

Эсэсовцы сидели за столом на деревянных стульях и поцеживали кофе из походных небьющихся чашек — тоже черных, с рекламными наклейками гостиниц Пхукета. Наше появление не вызвало у них отрицательных эмоций, как по идее должно было произойти. Напротив, Чадов улыбнулся своей бескровной усмешкой и пригласил нас к столу. Гешко даже поднялся и принес с лоджии еще два стула.

Подобное гостеприимство выглядело более чем подозрительно. Но я не видел резона отказываться от чашки горячего кофе в такой дождливый день. Свин — тоже. Правда, стул заскрипел под его задницей столь угрожающе, что, во избежание ненужных эксцессов, я придвинул к столу кровать и набросал на нее подушек, которые валялись в углу. Свин оглядел мою конструкцию брезгливо (подушки были без наволочек), но устроился с комфортом турецкого султана. Гешко достал из чемодана еще две черные чашки, на этот раз, правда, с рекламой Сан-Тропе. Чадов разлил кофе и угостил нас печеньем «Шоко-пай». Беседа началась.

— И как отнеслось ваше руководство к нашему здесь пребыванию? — поинтересовался Свин, чавкая печеньем.

Эсесовцы переглянулись, улыбнулись и синхронно пожали плечами. При желании этот жест можно было истолковать как угодно — от «очень плохо» до «очень хорошо».

— Ведь вы сообщили руководству о том, чем мы занимаемся? — не захотел теряться в догадках я.

— Сообщили, — елейно подтвердил Чадов.

— И?

— Наше руководство знает, что вы, несмотря на заявление об отставке, до сих пор выполняете задания Отдела, — промурлыкал Гешко. — И тем не менее оно выражает вам свою благодарность. Более того, мы уполномочены заявить, что, если вам станет скучно на пенсии, Служба Справедливости готова принять вас в свои ряды без предварительных тестов.

Свин, уже ополовинивший чашку, во время этих слов поперхнулся и громко закашлялся, забрызгав рубашку Чадова кофе. Я так и не закурил сигарету, которую было поднес ко рту. Такого сюрприза мы не ожидали. Ладно еще приглашение на службу — козлы отпущения нужны везде и всегда, поэтому эсесовцы создавали резерв из нелояльных сотрудников для публичных выговоров. Но благодарность… Нам, двум наиболее не любимым начальством СС офицерам в бозе почившего Отдела! Да еще в тот момент, когда мы, похоже, спутали Чуку и Геку все планы…

— И это не все, — продолжил Чадов. — У нас есть один маленький сюрприз для вас двоих.

Я заподозрил что-то неладное. Свин, судя по выражению его рыла, — тоже. На миг мне показалось, что Чуку и Геку дан приказ арестовать нас. Тогда кофе и улыбки хорошо объясняются. Кстати, странный привкус у этого кофе…

— Ничего странного, — сказал Чадов, смотря мне в глаза. — Обычный кардамон. Я пристрастился к нему на Суматре и теперь всегда добавляю щепотку для вкуса.

— Эй! Вообще-то сканировать ауру офицера, который не входит в твою связку, — грубое нарушение устава! — набычился Свин.

— У меня есть разрешение, — пояснил Чадов, доставая из кармана аккуратный прямоугольный сверток. — С самыми высокими печатями, что небезынтересно…

— Да, и мы сканируем все ваши действия, — осклабился Гешко.

— Как давно? — с очевидным волнением спросил Свин.

— Часов пять, — нарочито равнодушно произнес Чадов и с удовольствием покосился на уши Свина, мгновенно окрасившиеся в бордовый цвет.

— Не волнуйтесь, — попытался успокоить Свина Гешко. — То, что вы вдвоем… то есть втроем… устроили в столовой, останется между нами.

Я все-таки зажег сигарету и выпустил в сторону эсэсовцев струю дыма — так далеко, как только смог. Свин пребывал в прострации. Его игрища с Троцкой уставом официально не запрещались. Но слухи распространялись мгновенно. А моему офицеру предстояло еще пройти комиссию по распределению в новое тело. Комиссию, все члены которой, — такие праведники, что сахар из ушей капает. Без сомнения, свиновские экзерсисы с журналисткой им бы не понравились. Это значит — возможные накладки при распределении… Чтобы как-то разрядить ситуацию, я продолжил разговор.

— Видите ли, я скорее поверю в то, что инспекторы ГИБДД не берут взяток, чем в благородство вас двоих. При всем моем уважении…

— А здесь и нет никакого благородства, — удивился Чадов. — Один трезвый расчет. Ну заложим мы вас сейчас, ну и что? Никакой выгоды. А вот когда вы вернетесь к службе, у нас будет аргумент, с помощью которого мы сможем решать разнообразные спорные вопросы. При всем нашем уважении…

— Шантажисты! — возмутился Свин.

Судя по оттенку его ушей, он начал медленно приходить в себя.

— Шантаж — единственный незыблемый закон бытия, — отмахнулся Чадов. — Впрочем, хватит о грустном. Возьмите, это вам!

С этими словами он подвинул в мою сторону сверток. Я пошевелил край бумаги фильтром сигареты.

— Что это?

— Благодарность.

— Благодарность?!

— От нашего стола — вашему столу. Разверните!

Я переглянулся со Свином. Он пожал плечами и кивнул. Я развернул сверток и увидел толстую пачку долларов, перехваченную аптечной резинкой. Под резинку были засунуты две кредитные карточки. Я в изумлении посмотрел на эсэсовцев.

— Тридцать тысяч долларов, — пояснил Гешко. — Плюс две карточки с балансом по сто тысяч каждая. Берите, они ваши.

Свин осторожно ткнул сверток копытом, затем наклонил рыло к столу и понюхал купюры.

— И что же такое ужасное мы должны сделать за эти деньги?

— Ничего, — усмехнулся Чадов. — Вы уже сделали все, что нужно.

— В каком смысле? — удивился я.

— Вы не понимаете? — на подъеме спросил Гешко. — Вы действительно ничего не понимаете?!

В комнате повисло молчание — только продолжал попыхивать чайник в углу. Я поднес сигарету ко рту, но тут обнаружил, что она истлела до самого фильтра.

— Объяснить? — вежливо осведомился Чадов.

— Уж будьте любезны, — высморкался в скатерть Свин.

— Ну что ж, извольте, — чинно произнес старший эсэсовец и, приняв вальяжную позу, начал. — Как вы знаете, Служба Справедливости следит за тем, чтобы вера людей приводила к ожидаемым результатам. Во что люди верят, то они и должны получить. Не больше…

— … но и не меньше, — вставил Гешко.

— Помимо этого, — неодобрительно покосился на своего коллегу Чадов, — мы приветствуем и всячески поддерживаем само возникновение веры в людских душах.

— Это нам известно, — буркнул Свин. — Причем вам все равно, во что верит человек: в Бога или в дьявола…

— …в насилие или в покорность, — подхватил Чадов, — в стяжательство или в бескорыстие, в секс или в полное воздержание. Что делать, наличие хоть какой-то веры лучше, чем отсутствие веры вообще. Естественно, у нас есть свои моральные принципы. И мы хотели бы видеть их в людских душах. Но это не всегда удается осуществить. Так пусть лучше имеет место хоть какая-нибудь вера — под действием внешних обстоятельств она может измениться. А если веры нет вообще — и меняться нечему. Разумно?

— Ты решил прочитать нам лекцию? — спросил я, отхлебывая остывший кофе.

— Нет, нет, — замахал руками Чадов. — Простите за затянувшееся вступление. Постараюсь быть по возможности кратким… Так вот, деньги, которые вы видите перед собой, — благодарность Службы Справедливости за возрождение веры в людских сердцах.

— Что?! — не поверили своим ушам мы со Свином.

— Удивлены? — ухмыльнулся Чадов, закуривая сигариллу. — Понимаю, понимаю… Вы столько лет разрушали веру — и вдруг оказались ее созидателями. Но так случается сплошь и рядом: любой разрушитель созидает и любой созидатель закладывает основу для краха.

— Объясни толком, не мудри, — попросил Свин. — Мы академий не заканчивали…

— Извольте, — церемонно поклонился Чадов. — Вы, наверное, уже догадались, что мы с господином Гешко были откомандированы по тому же делу, что и вы.

— То есть вы должны были проследить, чтобы вера читателей сайта «Независимое творчество» не оказалась посрамленной? — уточнил я. — Как в случае со смертью Алины Стайгер?

— Как в случае с Алиной Стайгер, — подтвердил Чадов. — Кстати, эстрадная звездочка сама виновата в своей смерти. Блуждающий Сгусток — не абсолютная сила. И от Его атаки можно защититься. Если бы Алина верила в то, что она делает, и считала это правильным, красовалась бы сейчас на экранах всего мира. А она больше верила в то, что находится в окружении злобных, завистливых тварей, которые не дадут ей пробиться и похоронят заживо музыку, которую она захотела играть. Этакий луч света в темном царстве…

— Как верила — так оно и вышло, — подобострастно хихикнул Гешко.

— Нечто похожее должно было случиться и с «Обломками», — продолжил Чадов, — но тут в дело вмешались вы. Сначала нам это очень не понравилось. Но затем мы изменили свое мнение.

— Почему? — хором спросили мы со Свином.

— Все началось еще в поезде. Ехали себе люди, ни о чем не думали. Верить тоже никто ни во что не собирался. И вдруг за одной пассажиркой приходит Смерть.

— Она не хотела ее забирать, — напомнил Свин.

— Хотела, — отрезал Чадов. — Только несколько позже, чтобы эфирное тело успело осознать свои ошибки и покаяться. Однако вы нарушили Ее планы. С точки зрения энергетических законов непростительное преступление…

— Но сколько это преступление возродило веры… — задумчиво протянул Гешко.

— Да, — кивнул Чадов. — Своим вмешательством вы здорово помогли Службе Справедливости. Девушка умерла на глазах у многих пассажиров. И это поразило их души. Так всегда бывает: когда человек видит катастрофу по телевизору — он включает побыстрее другой канал. Когда смерть происходит рядом, человек задумывается о вечности. И после того как Гаврила унес тело девушки к вам в купе и поезд тронулся, многие люди задумались о том, что однажды и им придется вот так же бездыханно лежать на асфальте под взглядами любопытствующей толпы. И они задумались о вечности. Некоторые даже решили пойти в церковь и поставить свечу по прибытии домой…

— Но пассажиры не только задумались о вечности… — угрюмо произнес Свин.

— Абсолютно верно! — согласился Чадов. — Они задумались еще и о том, как много возможностей попасть в Ее объятия подстерегает каждого из нас. До тех пор пока они не увидели тело девушки на асфальте, жизнь казалась им чем-то незыблемым, само собою разумеющимся. Работа, семья, дети, любовники, любовницы, вечерний ужин перед телевизором — все думают, что так будет продолжаться бесконечно долго. И вдруг — такой облом…

— Ну ладно, а при чем здесь мы? — спросил я, хотя уже начал понимать, куда клонит Чадов. — Ведь девушка все равно умерла бы. И пассажиры, увидев ее смерть, все равно задумались бы о… о некоторых не совсем повседневных вещах…

— Смерть не делает холостых рейсов. Она пришла за девушкой — и Она должна была ее получить. Все равно, какой ценой. И тут очень кстати подвернулся страх пассажиров. Многие ведь не просто задумались — в их сердце проник страх. Они вспомнили про многочисленные сообщения о катастрофах, которые без конца крутят по телевизору. И они ощутили, что поезд, в котором они едут, — не более чем железная коробка. Сойди он с рельс — и они ничем не будут отличаться от этой девушки. При обычном раскладе эти страхи остались бы всего лишь страхами. Но в этот раз вами было нарушено течение Высших энергетических процессов. А планы Неба нельзя менять без последствий. Поэтому, как всегда в подобных случаях, случился катаклизм… Таким образом, вмешавшись в вещи, недоступные вашему пониманию, и захотев спасти одну жизнь, вы вызвали очень сильную катастрофу, в которой погибли многие. Кстати, эти террористы собирались провернуть свое дельце двумя днями позже. Но у обходчика произошли некоторые изменения в его сменном графике, и им пришлось подкорректировать свои планы…

— Черт… — пробормотал Свин, низко опустив рыло.

— Нет, чертом здесь и не пахнет, — возразил Гешко. — Наоборот, увидев приближающийся состав с цистернами, многие люди вспомнили о Боге. Если бы вы знали, сколько искренних молитв прозвучало за несколько секунд до взрыва… А сколько — после… При обычном течении жизни потребовалось бы открыть несколько семинарий, чтобы добиться такого результата…

— Но это еще не все, — с усмешкой сказал Чадов. — Главное — впереди. То, что вы сотворили в столовой, — та еще картинка. Но мы не будем вдаваться в морализаторство. Сейчас ведь в моде свободный секс — хоть слона в хобот, главное, чтобы слон был согласен.

— Мы выполняли свое задание, — с вызовом кашлянул Свин. — Нам было поручено защитить ребят из «Обломков кораблекрушения». Поэтому пришлось нейтрализовать источник возмущения путем… гм… соития с госпожой Троцкой. Увидев ее в неподобающем виде, узнав ее глубинные импульсы, читатели «Независимого Творчества» потеряли в нее веру.

— А ведь никто и не спорит, — по-бабьему замахал руками Гешко, — задачу вы выполнили, «Обломки» в безопасности, журналистка удовлетворена… Важно другое…

— Что именно? — буркнул Свин.

За окнами раздался особенно сильный порыв ветра. Покрывало, исполнявшее функцию занавески, приподнялось, словно флаг пиратского парусника, и вернулось на место лишь спустя несколько секунд.

— Очень скоро к Богу обратится еще больше людей, — произнес Чадов, накидывая на плечи кожаный жакет. — За это вам большое спасибо. Берите деньги, они ваши по праву.

— Ничего не понимаю, — начал я, но Свин резко перебил меня.

— Вы хотите сказать, что читатели «Независимого Творчества» все-таки послали импульсы Сгустку?

Эсэсовцы снова синхронно кивнули.

— Но почему?! Они же видели, что Троцкая писала неискренне, а «Обломки» — вполне приличная группа?

— Теперь они желают зла вовсе не «Обломкам», — произнес Чадов. — Они хотят убить вас двоих… и Троцкую. Еще кофе?..

Мы бежали по коридору. Точнее, Свин бежал, резво перебирая копытами, а я едва поспевал за ним. Мой офицер налетал на двери маленьким ураганом, с размаху открывал их ударом пятака и, убедившись, что комнаты пустые, спешил дальше.

— Подожди! — переводя дыхание, попросил его я. — Не так быстро, пожалуйста!

— У нас мало времени, — озабоченно пробормотал Свин. — У нас очень мало времени… Ну где же эта чертова рация?!

— Я найду рацию, только объясни, что мы должны делать?

— Надо как можно скорее вызвать вертолеты!

— А потом?

— А потом я побегу за Троцкой, а ты. готовь людей к эвакуации.

Я остановился, прислонившись рукой к стене. За последние несколько дней мне пришлось изрядно побегать. Да и сигареты сделали свое дело — сил совершенно не осталось. Приходилось выигрывать время разговорами.

— Кстати, я так и не понял, почему читатели сайта ополчились на Троцкую?

— Элементарно, — хрюкнул Свин, — кого и что в этой стране презирают больше всего?

— Политиков и участие в выборах? — предположил я.

— Тупеешь, — поморщился Свин и, наскакивая на очередную дверь, бросил: — Деньги и секс!

— Но у нас больше всех миллиардеров в мире! — возразил я. — Да и с сексом вроде проблем нет.

Комната, в которую вбежал Свин, оказалась пустой. Он покрутился на месте и, высунув рыло из-за дверного косяка, саркастично усмехнулся.

— Ага, как бы не так… Почитай газеты на досуге. Все богатые — бездушные сволочи, порядочный человек может быть только бедным. А секс… Наличие любовницы — самое серьезное основание для снятия прокурора с должности.

— Поэтому читатели сайта так взъерепенились, услышав признание Риммы?

— Да. У них ведь ни денег, ни секса. Только лавина мыслей в утружденной голове. Вот они и пульнули эту лавину Сгустку.

— И теперь вся их ненависть обрушится на нас?

— Да. И на Римму тоже. А поскольку мы в лагере, то достанется всем. Нет, не зря шторм разгулялся. Эсэсовцы, конечно, рады — любой экстрим заставляет людей думать о Боге. Но что придется пережить… Ладно, давай разделимся. Я пойду за Риммой, а ты ищи рацию.

— Ты уверен, что за Риммой лучше идти именно тебе?

— А почему это я не могу пойти? — подбоченился Свин.

— Ну, на улице такой армагедец… Вдруг тебя сдует в канаву… К тому же ты не станешь разговаривать с Риммой? Она ведь не в курсе всех наших дел.

Свин задумался, но потом решительно махнул головой:

— Нет уж, если переспал с женщиной — изволь позаботиться о ней. Доберусь как-нибудь, а потом загипнотизирую ее и велю идти за мной.

— Только не увлекайся.

— Ты о чем?

— Ну, вдруг тебе захочется повторить, — потупился я.

— Охальник! — несколько наигранно возмутился Свин, после чего потрусил к выходу. — Все, за работу! Ищи рацию. Я вернусь минут через пятнадцать.

Я вздохнул и подошел к следующей двери.

Оказавшись вдалеке от пылающего эмоциями Свина, я включил логику и сразу поднялся на самый верхний этаж. Там и обнаружил сербов. Вполне разумно: учитывая то, что творилось на улице, антенну надо было поднимать как можно выше, чтобы услышать, а тем более сказать хоть слово.

Зоран расположился на подоконнике, рядом с передатчиком. Горан сидел на кровати без матраца и ел мандарин. Выглядели сербы не то чтобы удручающе, но крайне печально.

— В чем дело? — спросил я у Горана.

Он хмуро кивнул в сторону подоконника. В этот момент рация ожила, динамик зашипел от потрескиваний эфира. Зоран немедленно схватил его, напялил наушники и эмоционально заговорил. Я слышал только его речь, но и этого хватало, чтобы составить представление о смысле разговора.

— Я понимаю, что погода не очень… Да, да, согласен, очень плохая погода… Согласен, шторм… Но мы же договаривались… У нас здесь тоже люди… Эти люди не могут ждать двое суток… Слишком долго объяснять почему… Нет, я не пьян… И не под кайфом… Слушай, командир, мы же договаривались… Мы деньги заплатили… Я понимаю, что твои люди рискуют, но мы рискуем еще больше… Хорошо, давай пересмотрим цену….

Я показал знаками Зорану, чтобы он на мгновение отвлекся.

— Предложи тридцать тысяч долларов сверху…

— Тридцать тысяч долларов сверху! — эхом отозвался Зоран.

Ответа он дожидался довольно долго. Я успел за это время устроиться рядом с Гораном на кровати и съесть предложенный им апельсин.

— Деньги? — вскинулся Зоран, едва я проглотил последнюю дольку. — Деньги при нас, разумеется. Почему это у меня неуверенный тон?

Я достал из кармана конверт эсэсовцев и демонстративно провел пальцем вдоль среза пачки.

— Повторяю, деньги у нас, наличные, — облегченно вздохнул Зоран. — Тридцать тысяч долларов, сотенными купюрами… Хорошо, давайте, мы вас ждем… Постойте, почему утром? Почему утром?! Мы же договаривались сейчас! Мы не можем ждать, поймите… Какие условия?

Он зажал микрофон рукой и с шумом выдохнул воздух.

— Один экипаж согласился лететь. Но они поднимутся в воздух только утром. Хотя, мне кажется, летчики намекают, что хотели бы больше денег.

— Предложи им столько, сколько они захотят, — сказал я, поглаживая пальцем кредитные карточки.

— Хорошо, — закричал в микрофон Зоран, — сколько надо доплатить вашим ребятам, чтобы они вылетели прямо сейчас? Еще столько же?

Сербы вопросительно посмотрели на меня.

— А говорят, наши военные совсем не приспособлены к жизни… — сказал я и утвердительно кивнул.

— По рукам, еще тридцать тысяч сверху! — сжал микрофон до побеления костяшек Зоран. — Да, они при нас… то есть на кредитной карточке. Мы переведем деньги на счет, который вы укажете, как только приземлимся… Нет, подождите! Что значит, где нас потом искать?! Да переведем же, говорю… Ну подождите еще минуту!

С этими словами Зоран посмотрел на меня.

— Они не доверяют кредитной карточке. Во-первых, не знают, как ею пользоваться. Во-вторых, ожидают какого-то подвоха с нашей стороны. Требуют только налом…

— Но у меня нет больше нала…

— Предложи им наш «патрол», — вмешался Горан.

— Джип возьмешь? — спросил Зоран у динамика после секундного колебания. — Какой-такой… Да это «ниссан-патрол»!.. Два года как купили… Выпустили? Ну, выпустили три года назад… Так мы его за тридцать тысяч и предлагаем. Новый в два раза дороже стоит… Зверь, а не машина… Салон? Конечно, кожаный… а как же без пневматики… усилитель, сабвуфер, все как положено… Да есть у нас релинги на крыше, слышишь — есть! Прилетите? Отлично! Все, договорились, ждем!

— Когда нам ждать этих крылатых коммерсантов? — поинтересовался я у Зорана, после того как он положил наушники на подоконник.

— Обещали через два, максимум три часа. И прилетит только один вертолет.

— Боевой?

— Грузовой. Люди в него поместятся, а вот вещи придется оставить.

— Ничего, на новые вещи всегда можно заработать, а вот на новое тело — нет, — сказал я, подходя к окну. — Где устроим площадку для погрузки?

— Я думаю, на футбольном поле…

— Нет, — тоже подошел к окну Горан. — Возле футбольного поля много деревьев и фонарных столбов с электропроводкой. Если лопасти винта зацепятся — все окажемся на земле. Я предлагаю крышу кинотеатра.

Зоран протер окно рукавом куртки, и мы стали внимательно разглядывать здание летнего кинотеатра.

В лучшие времена пионерский лагерь имени Константина Заслонова принимал пятьсот человек одновременно — это легко можно было высчитать по количеству корпусов и размерам столовой. И по габаритам кинотеатра — тоже. Это огромное белое здание с гигантским экраном и бесконечными рядами скамеек лично я назвал бы скорее открытой концертной площадкой, нежели кинотеатром. Стены вздымались вверх метров на пятнадцать, не меньше. Перед огромным экраном высился дощатый помост эстрады. Но, самое главное, несмотря на наименование «летний», кинотеатр имел полноценную крышу. Ровное прямоугольное полотно, покрытое листовым железам, покоилось на металлических сваях, надежно вмурованных в асфальт. Между стенами и крышей был небольшой зазор, позволявший летнему ветерку охлаждать лица изнывающих от жары зрителей. Я предпочел бы, чтобы крыша крепилась непосредственно на стены, но в данной ситуации выбирать не приходилось. В любом случае мы располагали практически идеальной площадкой, над которой мог зависнуть вертолет. Людям, правда, придется забираться на крышу по узкой пожарной лестнице, а затем подниматься на вертолет по веревочной лестнице. Но это все равно лучше, чем выходить за стены лагеря, под удары шторма.

— Площадка хороша, — выразил общее мнение Зоран. — Но надо проверить, надежно ли стоит крыша.

— Нет проблем, пошли, — сказал я, отходя от окна.

— Всем вместе нам идти не обязательно, — застегнул молнию куртки Горан. — Крышу могу проверить я один.

— У него опыт, — подтвердил Зоран. — Он работал инструктором по скалолазанию на горном курорте… до войны. Высоты Горан не боится…

— Заодно отгоню джип поближе к стенам, чтобы вертолетчики могли зацепить его тросом. А вы лучше убедите людей, чтобы бросали свои пожитки и собирались в одном месте.

— Хорошо, — согласился я, нащупывая в кармане тренча прохладную сталь кольта.

Даже перед лицом опасности люди неохотно расстаются со своим скарбом. Да и в опасность верят, только когда она буквально перед глазами — пример с пассажирами скорого поезда «Москва — Приморск» хорошо доказал мне эту истину. Так что процесс уговоров не обещал быть легким. Я отбросил сантименты в сторону и приготовился снести голову еще паре домашних любимцев…

Все колонисты, спасавшиеся от светлого будущего, размещались в четырех корпусах. Мы с Зораном поделили их поровну. Мне достались корпуса 1-А и 2-Б, ему — корпус 1-Б и здание медпункта, в окнах которого тоже светились огоньки. Место сбора мы назначили в корпусе 2-А: он располагался ближе всего к зданию летнего кинотеатра.

Как я и предполагал, большинство беглецов восприняли мою идею в штыки. Да, они бежали от образа жизни, предлагаемого им «Стоящими рядом», но это отнюдь не означало наличия в их головах покладистости и трезвости суждений. Напротив, многие совершенно не представляли масштабы происходящего и приготовились отстаивать коробку с любимым компьютером или сумку с запасом одежды на год до последней капли крови. Я понимал их: люди и так многое теряли, оставляя квартиры и дома на территории, захваченной «Стоящими». Несчастные пожитки — единственное, что осталось у них на обустройство жизни в другом мире. Но один вертолет мог забрать только людей. Да и то, похоже, не всех: людей при ближайшем рассмотрении оказалось больше, чем мы предполагали.

Настроение испортилось окончательно. Я несколько раз мысленно вызывал Свина на связь, но тот не отвечал. Мне хотелось надеяться, что мой офицер не добивается благосклонности госпожи Троцкой второй раз, а использует время с пользой…

Я довольно грубо втолковывал людям, что из личных вещей они могут взять с собою только документы и деньги. Домашних животных, правда, убивать не пришлось, но без выстрелов в потолок и потрясания дымящимся стволом пред лицами особых строптивцев не обошлось. Не знаю уж, как справлялся со своей задачей Зоран…

Часа через полтора я наконец выгнал колонистов из корпусов. Затем для очистки совести прошелся по корпусам еще раз и проверил все комнаты, а также подсобные помещения. Все было чисто, звук моих шагов эхом отдавался посреди пустых помещений. В корпусе 2-Б среди брошенных вещей я обнаружил клетку с попугайчиком. Птица отчаянно билась о прутья, игрушечный колокольчик, привязанный к миниатюрному насесту, жалобно звенел. Я открыл дверцу и выпустил попугайчика наружу, понадеявшись, что уж его-то «Стоящие» не станут перевоспитывать. Сумеет адаптироваться к природной среде обитания — хорошо. Не сумеет — что ж, не он один…

Теперь мне предстояло вернуться в корпус 2-А и там дожидаться вертолета. Я засек время: если пилоты поторопятся — уже через час мы сможем оторваться от земли.

Я натянул воротник тренча на голову, пнул дверь и… столкнулся лицом к лицу с Аней. Увидев меня, девушка испуганно вскрикнула. Она совсем вымокла от дождя, сочащиеся холодной влагой волосы плотно облегали голову, губы посинели.

— Что ты здесь делаешь? — спросил я, втаскивая ее вовнутрь.

— Я… я просто искала кого-нибудь. Говорят, скоро прилетит вертолет…

— Да. Но общий сбор назначен в корпусе 2-А… Кстати, где ты была все это время?

— В корпусе 1-Б, — не сразу ответила Аня.

— Значит, ты видела Зорана. Неужели он ничего тебе не сказал?

— Сказал, — после заминки произнесла Аня. — Но я все перепутала. Знаешь, от этих переживаний голова совсем идет кругом…

— Понимаю… Кстати, Зорану удалось заставить людей перейти в корпус 2-А? Кто-нибудь сопротивлялся?

— Нет, никто, — тихо сказала девушка. — Ни один человек не сопротивлялся.

— Хорошо. Тогда бежим!

Я прикрыл Аню полой тренча, и мы выбежали на улицу. Когда до заветного корпуса оставалось не более десяти метров, я увидел две фигуры, бредущие под дождем. В одной из них, по характерной форме солдатской плащ-палатки, я узнал сторожа дядю Мишу. Вторая при ближайшем рассмотрении оказалась Гораном.

— Как крыша? — крикнул я ему.

— Крыша в порядке. Но появилась другая проблема.

— Только одна? — от нечего делать съерничал я.

— Шутник, — неодобрительно проворчал Горан. — Послушай дядю Мишу, посмотрим, захочешь ли ты юморить…

Я обернулся к сторожу. Тот, скинув с головы капюшон, заорал мне в ухо, пытаясь перекрыть завывания порывов ветра.

— У нас гости!

— Гости???

— Два КрАЗа и три «Икаруса». Я увидел их фары в бинокль. Они на расстоянии двух километров отсюда. Минут через пять-семь будут возле ворот.

— Кто это может быть? — спросил я, но через секунду понял, что вопрос был глуп до невозможности. В такую непогоду к нам могли пожаловать только «Стоящие рядом».

Горан, увидев, что до меня дошло, кивнул.

— Нам надо организовать оборону. У них, наверное, много оружия. А у нас — от силы десяток пистолетов и три «калаша».

— А про мой «Дегтярев», ты, я вижу, забыл? — с геройской обидой, как могут только пожилые люди, выпятил грудь сторож.

— Не забыл, дядя Миша, не забыл. Но скажи, сколько у тебя патронов?

— Две коробки, — пригорюнился сторож. — Скажешь, у тебя больше?

— Меньше, — вздохнул серб.

— Предлагаю разделиться, — сказал я, подталкивая Аню к Горану. — Мы с дядей Мишей пойдем к воротам и посмотрим, что можно сделать. А ты, Горан, отведи Аню в корпус, возьми всех вооруженных мужчин и подтягивайся к нам. Идет?

Вместо ответа серб взял девушку за руку и повлек ее в сторону ярко светившихся окон корпуса 2-А.

— Да, и скажи, чтобы люди поднимались на крышу кинотеатра, — крикнул я им вдогонку. — Лучше сделать это заранее — «Стоящие» вряд ли отнесутся с пониманием к вертолету…

В сторожке дяди Миши было относительно сухо. На застеленном старыми газетами столе стоял настоящий самовар (причем теплый), две кружки с треснувшими ручками и наполовину заполненная тарелка с вареными яйцами. В углу висела икона Николая Чудотворца. Перед ней даже горела лампадка, но когда мы открыли дверь и в сторожку ворвался неуемный ветер, фитилек потух.

— Полюбуйся, — сказал дядя Миша, подводя меня к окну и вручая цейсовский бинокль.

Я приложил окуляры к глазам. Оптика мгновенно приблизила меня к объекту. Все было так, как и сказал сторож: два огромных грузовых автомобиля и три красных автобуса с табличками «Дети» на лобовых стеклах. Еще несколько минут — и они будут здесь.

— Обрисуйте диспозицию! — по-военному коротко обратился я к дяде Мише.

Мы вышли из сторожки. Я внимательно выслушал дядю Мишу и понял, что шансов у нас не было. Никаких, даже минимальных. Я бы взволновался до предела, если бы именно такие ситуации не преследовали меня последние десять лет. Привычка — великая вещь. Более великая, чем позитивный настрой. Настрой можно потерять, его любят разрушать внешние факторы и недоброжелательно настроенные люди. А привычка — она, как вторая кожа: не мешает, сидит по размеру и действует на твоей стороне, потому что ей это выгодно.

Посему я спокойно помог сторожу запереть ворота на огромный засов и прикинул, где лучше расставить огневую мощь десяти пистолетов. Да, пожалуй, стрелкам лучше укрыться за стволами акаций, что росли вдоль полутораметрового каменного забора. Если нападающие полезут через забор — на некоторое время мы сможем их задержать. Но по всему периметру забора стрелков не расставишь. К тому же наш запас боеприпасов сильно ограничен. Да и если среди нападающих есть хотя бы один здравомыслящий человек, то они пустят грузовик на таран. Многотонный КрАЗ сметет ворота, как фанерную дощечку, гадать тут не приходится. Поэтому вся оборона может оказаться бесполезной. Но все же лучше делать что-то, чем ничего не делать, — так, по крайней мере, на душе спокойнее.

Стрелки с нашей стороны подоспели раньше, чем подъехал транспорт «Стоящих». Среди мокрых людей, непривычно и с опаской державших пистолеты в руках, я узнал и детективщика, и гламурного фотографа, и даже финансового спекулянта Черногорцева.

— Ты сможешь выстрелить в человека? — спросил я детективщика.

Он смущенно протер свои очки от дождевых капель.

— Я понимаю… У Джека Лондона есть такой рассказ «Убить человека». Там к одной даме врывается грабитель, она наставляет на него пистолет, но выстрелить не может. И он уходит. Вы подозреваете, что я такой же?

— Ничего я не подозреваю. Просто спросил.

— Они сожгли мою рукопись, — выпрямился парень. — Пять лет работы… Я тщательно осмысливал каждое предложение… Поэтому я думаю, что смогу выстрелить в человека.

— Лучше не думай, просто стреляй, — посоветовал подошедший Горан. — И ни в чем не сомневайся. Сомнения укорачивают жизнь. Иногда очень сильно.

— Кстати, а где Зоран? — поинтересовался я у серба.

— Не знаю, — пожал плечами он. — В корпусе 1-А его нет. Да и вообще там гораздо меньше людей, чем приехало. Может, он еще возится с кем-нибудь в медпункте?

— Вполне возможно, — согласился я. — Ладно, давай расставлять людей.

Горан полностью принял мой план обороны и расположил мужчин за акациями, показав им заодно, как лучше всего стрелять из пистолетов в положении опершись на колено. Со стороны серб выглядел довольно спокойно: этакий смуглый бог войны с бесстрастным лицом, стальными глазами и вырывающимися из ноздрей облачками пара. Я в очередной раз поблагодарил небо за толкового помощника и пообещал поставить свечу за процветание сербского народа в церкви, если, конечно, останусь живым…

Свет фар безжалостно распорол пелену дождя и уперся в ворота. К этому времени все находились на боевых позициях: стрелки — за деревьями, я с дядей Мишей в сторожке; Горан забрался на старый тополь, росший чуть поодаль от ворот, и надежно замаскировался среди его больших ветвей. Один снайпер у нас, таким образом, имелся.

Мы ждали решительных действий со стороны нападавших. Но они почему-то медлили. Естественно, из грузовиков и автобусов высыпало довольно много народа. В большинстве своем — мужчины. Я с некоторым облегчением заметил, что отнюдь не все из них были вооружены автоматами: кое-где мелькали стволы закинутых за спины охотничьих ружей. Существенно положение вещей этот факт не менял, но все равно приятно.

В кабине головного КрАЗа зажегся свет. Я пригнулся к окошечку и сумел разобрать знакомые черты. Снова Катя, бывшая проститутка и нынешний идеолог «Стоящих рядом» собственной персоной. Я отчетливо различал шрамы на ее лице, видел хищный блеск ее глаз. Неправы те, кто утверждает, будто характер человеку дается один раз при рождении и меняться в течение жизни не может, — они просто не знают, какие чудеса может сотворить с психикой бетонный подвал в заброшенной лесной сторожке. Катя переродилась полностью. В сеансах Присутствия я видел запутавшуюся в жизни девушку, тщательно скрывавшую за показной наглостью отчаяние, сомнения, панику. Сейчас же ее обезображенное лицо дышало уверенностью в своей правоте и холодным азартом охотника, подносящего нож к горлу стреноженной жертвы. Да, я не любил Чука и Гека и всю их философию, но следовало признать, что именно благодаря таким качествам побеждают в войнах, строят финансовые империи и выигрывают президентские выборы. Есть только ты и твое единственно правильное мнение. Все остальное — чепуха, мусор, который можно и нужно безжалостно смахнуть в канаву… А ведь я сочувствовал Кате и был готов голыми руками разорвать на части ее мучителя. Вполне возможно, через некоторое время она проделает подобную операцию со мною. Нет, прав все-таки Свин, утверждавший, что людей нельзя любить. Их можно ненавидеть, можно пользоваться ими, лучше всего — соблюдать нейтралитет. Так спокойнее, так лучше. Будешь сочувствовать, проявишь участие — рано или поздно получишь нож в спину. Закон? Я почти готов был согласиться, что да, закон…

Дверца кабины КрАЗа со скрипом отворилась. Катя спрыгнула на землю. Я увидел в ее руках пластмассовый мегафон милицейского образца. Она поднесла устройство ко рту и громко выкрикнула:

— Привет, беглецы!

Я несколько растерялся. То, что Катя решила поговорить, само по себе неплохо: значит, она не настроена на молниеносную атаку и чего-то хочет. Пока торг да дело — может подоспеть вертолет. И тогда обороняться будет как-то веселее. Но как разговаривать с ней при таком ветре? Не выходить же на открытый простор: Катя могла позволить себе подобную браваду, имея за спиной пару сотен автоматчиков, я — нет.

— Тебе что, матюгальник нужен? — спросил меня дядя Миша.

— Да. Можем выиграть несколько минут за разговорами.

Сторож протянул мне видавший виды мегафон с жестяным помятым отражателем, потрескавшейся рукояткой и обрывком дерматинового ремешка, на котором это чудо было положено носить через плечо. Им воспользовался дядя Миша, когда мы подъехали к лагерю.

— Бери, пользуйся, — протянул мне мегафон дядя Миша. — Вещь хорошая, надежная. Эх, помню, гонял я, бывалоча, через него пионеров…

Я осторожно приблизил динамик ко рту:

— Привет, агрессоры!

— Мы не агрессоры! — жизнерадостно отозвалась Катя. — Мы принесли вам мир и спокойствие!

— Не могу припомнить хотя бы одну войну, которая не начиналась бы с этих слов! — крикнул в динамик я. — Что вам нужно?

— Поговорить!

— Говори, мы внимательно слушаем!

— Разговор серьезный!

— Тогда кричи громче!

— О важных вещах не кричат, о них шепчут на ухо! — назидательно отреагировала Катя.

— Желаешь аудиенции?

— Ты очень догадлив. Наверное, был отличником в школе… Ну так что, встретишься со мной?

Я опустил мегафон и попытался отыскать хотя бы одну причину, способную вытолкнуть меня из укрытия под дула сотни автоматов. Попытка успехом не увенчались — как ни крути, но выходить за ворота смысла я не видел. Очень здорово в. этой ситуации мог помочь Свин: просканируй он ауру, залезь в головы не Кати, так ее ближайших помощников — и мы узнали бы, чего они хотят. Но мой офицер по-прежнему не выходил на телепатическую связь и в пределах видимости не появлялся.

Между тем Катя довольно правильно истолковала мое молчание и издевательски засмеялась в свой динамик:

— Боишься? Не доверяешь мне?

— Тебе, может, и доверяю, — ответил я, — а вот твоим людям — нет.

— Да вы, батенька, дипломат… И достоинства не потеряли, и рисковать не стали.

— Дипломат не дипломат, а говорить нам с тобою лучше через мегафоны. Так будет спокойней для нас обоих…

— Да не бойся ты, — успокаивающе произнесла Катя. — Не буду я тебя подставлять. Сама пойду к вам для разговора. Только скажи своему снайперу, чтобы с дерева слез. Не люблю я, когда люди на деревьях сидят. Не по-человечьи это, по-птичьи… Того и гляди, нагадит сверху…

— Ладно, мы тебя ждем, — сказал я в мегафон, после чего вышел из сторожки и знаками показал Горану, чтобы он покинул свое укрытие. Все равно его позиция потеряла стратегическую важность. Если его увидела Катя, увидели и все ее бойцы. И даже если у них нет снайперской винтовки, сотня автоматов легко сметет с дерева любую цель, тем более такую хрупкую, как человеческая плоть…

Горан, хмурясь, слез с дерева. Мы подошли к воротам и отодвинули засов калитки. Затем распахнули ее и стали по обе стороны от калитки — так, чтобы нас в дверной проем не мог подстрелить кто-нибудь из нападавших.

Катя шла медленно, словно по подиуму. Остроносые лаковые сапожки уверенно разбрызгивали потоки воды, струившиеся по асфальту. За ее спиной на почтительном расстоянии следовали двое мужчин, в одном из которых я узнал первого парня девушки, а по совместительству — владельца казино-ловушки Сафонова.

Метрах в пяти перед калиткой Катя остановилась, ловким движением плеч сбросила с себя ремешок автомата и демонстративным жестом кинула оружие в лужу. Сафонов немедленно нагнулся и поднял его. Девушка сделала повелительный жест рукой. Ее спутники развернулись и пошли обратно к машинам.

— Милости просим! — поклонился я.

Катя прошла в калитку и окинула нас цепким взглядом.

— Так о чем вы хотели поговорить? — спросил ее Горан.

— Неужели вы будете держать даму под дождем? — удивилась Катя.

— Да, пожалуй, нам лучше пройти в сторожку, — сказал я и захлопнул калитку…

В сторожке Катя мгновенно сориентировалась и заняла лучшее место. Я уселся на стул спинкой вперед. Горан примостился у двери. Дядя Миша остался на ногах.

— Чай, кофе, потанцуем? — решил начать с прибаутки я.

— Потанцуем мы потом, — усмехнулась Катя, доставая из кармана куртки миниатюрную щетку и проводя ею по мокрым волосам. — А вот от чаю не откажусь: на улице черт знает что творится…

В подтверждение ее слов стены сторожки сотряс звук мощного громового раската, дождь застучал по крыше с удвоенной силой. Дядя Миша, подозрительно косясь на нашу гостью, разлил кипяток по чашкам и бросил туда два липтоновских пакетика на веревочках.

— Сахару нет, уж не обессудьте…

— Сахар — белая смерть, — успокоила его Катя, с наслаждением отпивая дымящуюся жидкость из чашки. — Я сама пью без сахара.

Дядя Миша крякнул и на всякий случай отошел поближе к Горану. Я, ради приличия, тоже отхлебнул из своей чашки.

— Ну что, обмен любезностями закончен?

— Закончен, — признала Катя и поставила чашку на стол.

— Итак…

— Итак, поговорим об условиях вашей капитуляции. — Она закинула нога за ногу.

— С чего вы взяли, что мы сдадимся без боя? — подал голос молчавший до этого Горан.

— Вы же разумные люди и прекрасно понимаете, что долго не продержитесь. Сколько у вас стволов — пять, шесть, двенадцать? У меня все равно на порядок больше.

— Численное преимущество не всегда обеспечивает победу, — заявил серб.

— В данном случае обеспечит, — отмахнулась Катя.

Я поднял ладонь, показывая Горану, что не стоит злить нашу собеседницу.

— Ладно, Катя, коль вы не начали атаку сразу и пришли на переговоры, у вас наверняка есть к нам предложение. Говорите! Мы ведь деловые люди, рассмотрим, подумаем, дадим ответ…

— Не люблю я это словосочетание, — поморщилась девушка, — сейчас ведь любой мерзавец с китайским «Паркером» — деловой человек… А условия капитуляции следующие: сложите оружие — и никто не пострадает.

— Как бы не так… — вскинулся Горан, но я снова остановил его гнев поднятой ладонью.

— Катя, вы же умная женщина… Неужели вы и вправду думаете, что мы добровольно отправимся в бетонный мешок, затерянный где-то в подмосковном лесу? И станем довольствоваться ежедневной пайкой в виде пакета сухих дров и опасной бритвой со свастикой на рукоятке в качестве единственной собеседницы? Лично меня такая альтернатива не устраивает. И я готов сражаться за свою свободу. Да и все мои товарищи — тоже…

Глаза девушки сузились — то ли от гнева, то ли от испуга. Не знаю уж, где проходили обработку остальные члены партии. Вполне возможно — в другом месте. Скорее всего, о подвале в сгоревшей сторожке знала только Катя и ее гуру-мучитель. Поэтому мои слова вызвали недоумение, испуг и ярость. Это хорошо… Когда человек выведен из равновесия, с ним легче разговаривать.

— Может, рассмотрим иные варианты? — постарался не дать опомниться Кате я. — Скажем, вы возвращаетесь в Приморск и живете как хотите. А мы спокойно убираемся восвояси. Тогда никто не пострадает и все будут довольны.

Девушка несколько раз глубоко вздохнула и натянуто улыбнулась. От этой улыбки ее шрамы налились кровью так, что стали видны следы от швов.

— Мы можем поговорить наедине?

— У меня нет секретов от моих друзей.

— А я и не собираюсь секретничать. Просто хочу вспомнить былые времена. Не хочется вытаскивать весь интим наружу при посторонних.

Горан недовольно засопел и зачем-то передернул затвор автомата.

— Да не бойся ты, брат-славянин, — бросила ему Катя. — Не убью я вашего предводителя. Не знаю я каких-то там приемчиков, чтобы одним ударом завалить такого здорового мужика. И под юбкой у меня пистолеты не спрятаны. Можешь проверить, если хочешь…

— Пусть твои уроды проверяют, — фыркнул Горан. — Меня пока на извращения не тянет.

— Это только пока, — и не подумала обидеться Катя. — Погоди, увидишь с мое — пересмотришь свои взгляды. Кардинально пересмотришь…

Я обернулся и встретился взглядом с Гораном.

— Ну, если ты не против… — поднялся на ноги серб.

— Свистнешь, если чего, — сказал дядя Миша и открыл дверь сторожки.

Мы с Катей остались вдвоем. Какое-то время она не мигая смотрела мне в район переносицы. Затем разлепила губы и тихо спросила:

— Откуда ты знаешь?

— Знаю про что? — уточнил я. — Про то, как тебе накинули лишних полторы тысячи и увезли в глухой лес, а потом избили и посадили в подвал? Или про то, как ты умоляла этого выродка принести тебе героин? Или про то, как ты изуродовала себе лицо и спалила промежность о печку-буржуйку?

— Да откуда ты знаешь??? — взвизгнула Катя и, нарушив свое обещание Горану, метнулась ко мне с явным намерением стереть меня с лица земли.

К счастью, девушка действительно не знала особых приемов. Без оружия серьезной опасности она не представляла. Так, попыталась выцарапать мне глаза и заехать коленом в пах. Я предвидел это, поэтому без особого труда увернулся от Катиных атак, вывернул ей руку за спину, прижал к стенке и продержал ее так до тех пор, пока она не остыла.

— Пусти! — попросила девушка, когда ее грудь перестала учащенно вздыматься. — Я больше не буду, обещаю…

Я усадил Катю на место.

— Сильно, черт побери, сильно, — пробормотала она, растирая запястья.

— Я не хотел причинять тебе боль.

— Да я не про боль. Ты знаешь то, что знаем только мы с боссом. И никто, кроме нас. Это действительно сильно. Кто ты? Бог, дьявол, инопланетянин?

— Если тебе полегчает, считай, что я и бог, и дьявол, и ушастый гуманоид из летающей тарелки…

Катя усмехнулась и отпила из чашки остывший чай.

— Впрочем, кто ты такой, мы выясним позже.

— Ты не распрощалась с мечтой обратить нас всех в свою веру?

— Да, не распрощалась, — серьезно ответила девушка. — И сегодня все козыри на моей стороне. Даже если ты бог…

— Я все-таки предлагаю расстаться по-мирному. Если хочешь, мы можем решить эту проблему в личном порядке…

— То есть?!

— Я заплачу тебе деньги. Столько, сколько ты скажешь.

— Мне и так хватает на жизнь, — покачала головой Катя, однако затем вскинула на меня свой жесткий ледяной взгляд. — Впрочем, только что мне в голову пришел еще один вариант.

— Я весь во внимании.

— Я могу отпустить твоих людей, — вслух размышляла девушка. — Да, могу… почему бы и нет?

— Но?

— Но не всех.

— Это что еще за селекция? — нахмурился я.

— Видишь ли, — попыталась объяснить Катя. — Мы действительно хотим, чтобы все люди жили счастливо…

— … и для этого пытаете их?

— Роды тоже причиняют страдание роженице, — пожала плечами девушка, — но зато на свет появляется ребенок. Великая цель всегда оправдывает средства… Так вот, мы хотим, чтобы счастливы были все люди. Понимаешь? Абсолютно все!

— Где-то и когда-то я это уже слышал… — пробормотал я.

— Возможно. Но речь не об этом. Мы прекрасно отдаем себе отчет в том, что к цели надо идти постепенно. Шаг за шагом. И всех сразу мы сделать счастливыми не сможем.

— Уже хорошо…

— Пожалуйста, отнесись к моим словам серьезно. Так вот, для успешной работы нам нужны люди. Талантливые, энергичные, целеустремленные. Поэтому я предлагаю следующую сделку: те, на кого я укажу, — пойдут со мной. Остальных я отпущу с миром. Даю слово.

— И кого же ты хочешь? — от плохих предчувствий у меня засосало под ложечкой.

— Обоих сербов: нам нужны хорошие бойцы. Черногорцева: финансы партии надо держать в порядке. Ну и тебя, естественно.

— Чем обязан такой честью?

— Не скромничай. Ты — самый крупный бриллиант в короне для победителя. Вообще-то я очень рассчитывала на отца Александра. После перевоспитания он смог бы принести много пользы. Но из мертвых мы воскрешать пока не научились. А ты можешь по всем параметрам превзойти нашего непокорного покойного батюшку…

Я вытащил из кармана пачку «Кента», убедился, что все сигареты промокли и засунул ее обратно.

— Неужели ты и вправду думаешь, что я соглашусь?

— Я не думаю, я знаю.

— Но зачем мне жертвовать собою ради других людей?

— Ты не сможешь спокойно жить с сознанием того, что мог спасти их, но не спас.

— Мне наплевать на всех, кроме себя самого.

— Неправда. Если бы так, ты давно бросил бы их и укрылся где-нибудь в укромном месте. Но ты их ведешь — значит, они тебе не безразличны.

Я отрицательно покачал головой, хотя признавал, что в словах девушки есть определенная доля истины. Действительно, после смерти Священника я в определенной степени стал исполнять роль лидера. В свое оправдание могу сказать, что делал я это неосознанно и в здравом уме никогда не позарился бы на роль Моисея.

— Но самое главное, — придвинулась поближе ко мне Катя, — самое главное заключается не в настоящем моменте, а в будущем. Ты обретешь смысл жизни. Ты почувствуешь, какая это прекрасная вещь — вести за собой людей к счастью и постоянно одерживать все новые и новые победы. В твоих жилах будет течь не кровь, а гореть огонь. И ты почувствуешь, что никто и ничто, ни Бог, ни дьявол, не смогут помешать тебе в движении к твоей цели. Это самое лучшее чувство на свете. Выше его нет ничего!

Я откашлялся и с честью выдержал взгляд девушки.

— Знаешь, твои обещания звучат очень заманчиво. Но я не экстремал по натуре, хотя и вляпываюсь постоянно бог весть во что. Мне хватает адреналина в крови. И тот кайф, который я получаю от вполне обычных вещей, меня полностью устраивает. Поэтому мое предложение остается прежним. Я довольно обеспечен и могу купить тебе дом в любой стране мира. Кроме того, я оплачу все пластические операции. Мы наймем самых лучших гинекологов, и они отремонтируют твои женские достоинства. Еще я положу на твой счет в швейцарском банке круглую сумму, и ты будешь жить на проценты. Купишь новый паспорт и новое лицо. Твой сумасшедший босс никогда тебя не найдет…

— Хватит! — перебила меня Катя. — Я думала, ты умнее и сможешь оценить красоту и мощь нашей идеи. Но раз нет, так нет. Я не настаиваю. Ты все равно будешь у нас. Только процесс немного растянется во времени, и тебе будет немного больно. Самую малость — я лично прослежу, чтобы тебе не причинили особого вреда.

— Ты очень любезна, — пробормотал я.

— Спасибо за чай, — улыбнулась Катя и поднялась с кровати. — До скорого свиданья!

— Прощай!

Девушка гордо вскинула голову и, не оборачиваясь, вышла из сторожки. Я стоял у распахнутой двери и наблюдал, как дядя Миша, ворча что-то под нос, открывает калитку. Ко мне подошел Горан и недвусмысленно повел стволом автомата вслед удаляющейся гостье.

— Мы можем решить одну проблему прямо сейчас.

Я положил руку на мокрую сталь «Калашникова».

— Нет, не надо.

— Но почему?

— Ты не решишь проблему — ты только озлобишь всех, кто приехал вместе с ней.

— Нападающие потеряют предводителя! — не унимался Горан. — Тело без мозга — безобидный кусок мяса!

— У них и так нет мозга, — вздохнул я. — А если мы убьем Катю прямо сейчас, ее сторонники просто перережут всех, кого найдут в лагере. Ты этого хочешь?

— По крайней мере, мы дорого продадим свои жизни, — пожал плечами серб. — Разве в этом нет смысла?

— Единственный смысл я вижу в том, чтобы остаться живыми… Закрывайте калитку и приготовьтесь к атаке…

Минут пятнадцать мы провели в томительном ожидании. Горан снова залез на дерево. Правда, уже не на тополь, а на клен, росший довольно далеко от забора. Для снайпера эта позиция была неудобной, но как наблюдательный пункт годилась вполне. Мы ведь ничего не видели из-за забора — в первую очередь потому, что погода стала еще более мерзкой. Дождь шел такой силы, что потоки не успевали стекать с асфальтовых дорожек в дренажные отводы и мы ходили по щиколотку в воде. От порывов ветра треснуло оконное стекло в сторожке. Я боялся, что в такой шквал мы не увидим группу захвата «Стоящих», если Катя догадается послать их в обход и атаковать лагерь с другой стороны. Возможно, разумнее было бы организовать оборону одного лишь летнего кинотеатра. Я надеялся, что все колонисты уже успели забраться на его крышу. Там мы смогли бы сосредоточить более плотную огневую мощь. Однако такой вариант годился только в случае незамедлительного прибытия вертолета: крыша кинотеатра отлично простреливалась, и несколько человек вполне могли хладнокровно расстрелять всех, кто находился наверху, в то время как мы оборонялись бы внизу от основной массы нападавших.

Я в очередной раз призвал Свина, но ответа не было. Теперь я уже не подозревал его в попытках еще раз вкусить похабной радости от Риммы. Какой бы свиньей ни был мой старший офицер, он всегда отличался трезвостью суждений и ни за что не позволил бы себе расслабиться в столь ответственный момент. Значит, с ним что-то случилось, полезли в голову мрачные мысли. Я попытался прогнать их, но получалось плохо. Под потоками хлябей небесных, в десяти шагах от смерти, я внезапно осознал, что желаю добра своему старшему офицеру. Это чувство было для меня крайне необычным, поскольку я запретил себе испытывать какие-либо чувства уже много лет назад. Но сейчас в области сердца что-то шевельнулось. Какой-то крохотный лучик тепла, связанный с Свином. Я не хотел, чтобы он погиб и попал на суд случайным образом. Я желал, чтобы Свин выбрался и, сопровождаемый Ангелом, спокойно отправился в трехмесячный карантин, а затем воплотился бы в облюбованной им рязанской семье частных предпринимателей. Когда я думал об этом, в моей груди происходило что-то новое. Я не был готов к таким чувствам и поэтому преувеличенно рьяно переключился на Горана, который слез с клена и теперь подходил ко мне, чтобы поведать о результатах наблюдения.

— Ну что там? Они послали группу в обход?

— Нет. Собираются идти в лобовую атаку. Я думаю, КрАЗ вышибет ворота, а автобусы с группами захвата на крыше подъедут к забору.

Что ж, комбинация вполне предсказуемая. Но я не мог придумать какую-либо хитрость: силы были слишком неравными.

— И вот еще что, — наклонился к самому моему уху серб. — По-моему, они готовят ложную посадочную площадку для вертолета.

— Что?!

— Человек двадцать заняты тем, что собирают хворост и складывают его в кучу. Поджечь ее им пока не удалось: дерево слишком мокрое. Но, насколько я видел, у них есть несколько канистр с бензином, а может, и сигнальные шашки.

Вот это был сюрприз… Только сейчас я вспомнил, что мы не сообщили летчикам точного места эвакуации. Если они увидят пламя и светящиеся искры сигнальных огней, вполне могут решить, что мы ждем их за территорией лагеря. Таким образом, наша надежда на спасение попадет прямиком в руки «Стоящих».

— Черт, откуда они знают про вертолет? — пробормотал я, чтобы скрыть растерянность.

— Они вообще много знают, — поморщился серб. — Слишком много, чтобы это могло выглядеть простым совпадением. Среди нас есть стукач.

— И почти у всех есть мобильные телефоны… Сейчас не время играть в гестапо, — сказал я и подозвал к себе Черногорцева.

— Постарайтесь как можно быстрее вернуться в корпус 2-А. На верхнем этаже найдете рацию. Немедленно свяжитесь с пилотами вертолета и скажите, что мы будем их ждать на крыше летнего кинотеатра. А на костер и сигнальные огни пусть не обращают внимания. Вам все понятно?

— Да.

— Это очень важно. Только крыша кинотеатра! Давайте быстрее! Как только сообщите вертолету информацию, возвращайтесь обратно! У нас каждый ствол на счету…

Финансовый спекулянт скрылся в пелене дождевых капель.

— Кажется, скоро начнут, — поделился своими предчувствиями Горан.

— Ну что же, по местам! — приказал я, чувствуя себя если не реинкарнацией Константина Заслонова, то, по крайней мере, сумасшедшим, вообразившим, что он, ну скажем, легендарный комдив Гражданской войны начала прошлого века.

Мы с дядей Мишей вошли в сторожку. Сторож проверил механизм пулемета и пожаловался на боли в голове. Я признал, что боли эти неудивительны, более того — совершенно естественны в сложившейся ситуации. У меня самого поднялась температура, а как иначе, если я несколько часов ходил в мокрой одежде.

— Тут дело не только в ситуации, — перебил меня дядя Миша. — Что-то будет. Что-то случится.

— Разумеется, — согласился я, стараясь не думать о том, что именно должно случиться. Вариантов, как ни крути, крайне мало.

— Не понимаешь ты меня, сынок, — вздохнул сторож. — Не про этих выродков я говорю. Погода меня беспокоит.

Я признал, что погода могла бы быть и получше. Дядя Миша осведомился о месте моего рождения и, узнав, что большую часть жизни я провел в Москве, покачал головой, очевидно, сожалея о моей несмышлености. Выяснилось, что он боялся шторма. Лагерь находился почти возле самого берега. Настоящие бури случались здесь крайне редко. На памяти дяди Миши их было всего две. Одна — сразу после войны, другая — в середине восьмидесятых.

— И что, сильно трясло? — поинтересовался я, осторожно выглядывая в окно.

— Трясло, может, и не сильно. Но вода километра на два вглубь пробралась.

— То есть как на два километра?!

— Очень просто. Волны большие были. Как пошла стена метров в десять высотой, так и смела все на своем пути. От лагеря одни ошметки остались. Несколько лет потом отстраивали.

— Зачем же строить лагерь в таком месте?

— Так ведь редко море волнуется. Море — оно доброе, пока его люди не взбаламутят…

Я вспомнил о Блуждающем Сгустке. Не хотелось верить, что возмущение стихии вызвали мы со Свином. Но моя вера мало кого интересовала.

— Раньше систем оповещения много было, — продолжал сторож. — Буи всякие с передатчиками далеко в море закидывали. Самолеты летали. Сейсмологи у нас паслись стаями. А теперь… Если волна пойдет — не только нам, многим еще достанется.

— Все обойдется, — сказал я, не веря своим словам.

— Дай бог, — вздохнул дядя Миша.

Штурм, как и положено, начался резко и внезапно. Сначала синхронно зажглись фары грузовиков и автобусов. Затем послышалось урчание моторов. Через мгновение КрАЗ, стоявший ближе всего к нам, сорвался с места и, набирая скорость, понесся по направлению к воротам.

— Бей по кабине! — крикнул я дяде Мише.

Он приложился к «Дегтяреву» и нажал на спуск. Сторожка наполнилась ритмичным грохотом. На пол посыпались стреляные гильзы.

В действиях сторожа чувствовалась определенная сноровка: я даже успел подумать, что служил дядя Миша, вероятнее всего, не в простых войсках. Пули, выпущенные им, в пыль разнесли лобовое стекло грузовика. Голова водителя разлетелась на куски. Но нам это мало помогло. Многотонная машина уже набрала ускорение. Неуправляемая груда железа с пылающей кабиной врезалась в ворота. Раздался отвратительный скрежет металла. Мощный капот КрАЗа выдернул из асфальта столбы, на которых крепились ворота. Бесполезное железо со свистом отлетело в сторону. КрАЗ проехал еще несколько метров и уткнулся в тополь, на котором еще совсем недавно сидел Горан. Наш первый и основной заслон, таким образом, был сметен всего за несколько секунд.

Я схватил дядю Мишу за локоть и выволок его на улицу. Мы спрятались за большой чугунной урной и выставили пулемет на треногу. Патроны для кольта я пока берег, припасая обе обоймы на случай, когда станет по-настоящему жарко.

Между тем к забору приблизился «Икарус» с людьми на крыше. Я не видел этого, но догадался по отчаянной стрельбе Горана, вновь забравшегося на свой наблюдательный пост. Серб бил короткими очередями, прицельно. Не сомневаюсь, ему удалось свалить нескольких нападавших. Но общей картине это помогло мало. Автобус все равно подъехал вплотную к забору, и на нас хлынул людской поток. Нападавшие бежали по крыше, перепрыгивали через верхнюю кромку забора и спрыгивали вниз на землю. Раздались первые выстрелы с нашей стороны. Я выбрал удачное расположение стрелков: не столько тактически, сколько психологически. Боевики «Стоявших» явно не ожидали такого отпора, поэтому несколько из них упало в большие, пенящиеся крохотными фонтанчиками лужи с простреленными головами. Стреляли все, в том числе бородатый писатель детективов. Видимо, он не зря читал Джека Лондона. Хотя, может, просто испугался и включил автопилот, не знаю…

Засада возле забора —на мгновение остудила пыл нападавших. Но только на мгновение. Да и не там планировался главный удар: основная масса атакующих устремилась, естественно, сквозь сорванные ворота. Их было много, очень много. Едва бросив взгляд на мокрую, хлюпающую сапогами по грязи толпу, я понял, что на нас бежит по крайней мере пятьдесят человек. К счастью, они не обладали опытом настоящих боевых действий. Да и откуда? Одно дело — выкручивать руки мирным людям, которые в жизни убили разве что с десяток тараканов на кухне. Совсем другое — играться во взрослые игрушки под названием «бой». Активисты «Стоящих» бежали почти в полный рост, без всяких петляний, сплошной монолитной стеной. Не воспользоваться такой потрясающей тактической ошибкой мог только слепой идиот.

Когда основная масса нападавших достигла проема ворот и естественным образом уплотнилась, я тронул дядю Мишу за плечо.

— Сейчас самое время…

Он пробормотал под нос слова покаяния к Богу. Я разобрал лишь половину. Смысл молитвы заключался в том, что стрелять в православных христиан в общем-то плохо, но, тем не менее, приходится. Дядя Миша признался Всевышнему, что делает он это не по злобе, а исключительно из-за сложившихся печальных обстоятельств, и нажал на спусковой крючок.

Тугая очередь раскаленного свинца распотрошила людскую массу. Полагаю, почти половина нападавших умерла на месте. Еще больше боевиков рухнуло на землю, громко крича от боли. Кому-то пули раздробили кость, кто-то, воя от страха, зажимал руками хлеставшую из разорванного живота кровь.

Но задние ряды не смогли вовремя осознать происшедшее и поэтому продолжали движение, толкая впереди идущих товарищей на крайне неприятное свидание со смертью. Дядя Миша стрелял долго, почти не целясь. И когда в коробке наконец закончились патроны, вся земля около ворот была усеяна телами нападавших.

Услышав холостой щелчок, сторож немедленно принялся за смену ленты. Я несколько раз выстрелил из кольта в сторону нападавших: они не должны были сообразить, что у нас заминка с боеприпасами.

Засада у забора тоже отбилась. В первую очередь отличился, конечно, Горан. Другие колонисты тоже не сплоховали, завалив, общими усилиями, человек десять боевиков. Может, им и будут сниться потом плохие сны, но на данный момент они спасли свое право жить таким образом, как им хотелось.

Чуть в стороне от лагеря раздалось три долгих протяжных гудка. Нападавшие, точнее, те из них, кто остался на ногах, поспешили назад. Они оставили своих раненых и убитых товарищей недалеко от наших позиций, под дождем. Картина была не для слабонервных: сквозь прибиваемые дождем к земле клубы порохового дыма виднелись ползающие, катающиеся по земле люди. И еще я заметил одинокую фигуру в бордовом балахоне с капюшоном. Смерть тихо плыла над окровавленным асфальтом, принимая в свои руки все новые и новые души…

— Надо собрать оружие у покойников, — прокричал я с помощью сложенных рупором рук Горану.

Он отдал приказания стрелкам, сидевшим в засаде у забора. Я же оставил дядю Мишу возле урны и пополз к воротам. Но сторож не захотел исполнять роль пассивного наблюдателя: я услышал за спиной его натужное сипенье.

Мы обследовали несколько убитых. Добыча оказалась достойной: три автомата Калашникова, пять полных магазинов. С таким боекомплектом мы могли продержаться еще некоторое время. Дядя Миша, повинуясь природному инстинкту хозяина, прихватил даже валявшуюся на земле двустволку. В данной ситуации от нее нам было мало пользы. Но какое же сердце старого охотника устоит перед вороненой сталью и полированным прикладом из карельской березы…

Я показал сторожу знаками, что пора возвращаться на исходные позиции. Он согласно кивнул, но у неба имелись свои планы насчет наших передвижений. Едва начав движение, мы услышали довольно сильный шепот.

— Дяденьки, дяденьки, помогите! — стелились вдоль луж хриплые звуки.

Я обернулся и увидел раненого подростка. На вид ему было около четырнадцати лет, но вполне возможно, что и меньше. Сухощавый белобрысый паренек в камуфляжном костюме, без малейших признаков растительности на лице. Он лежал скособочась и держал руку на уровне груди. Я сразу заметил, что у парня пробито легкое. Из рваного окровавленного отверстия слышалось какое-то булькание. Парень был бледен и испуган. Я не разбирался в медицине, но мог сказать, что жить ему осталось недолго. Несколько часов при должном уходе. Хотя кто ему мог обеспечить этот самый должный уход в данный момент, в лагере имени Константина Заслонова, я решительно не представлял.

— Помогите, — еще раз попросил подросток. — Грудь очень болит.

— Что же это за сволочи! — выругался дядя Миша. — Детей гонят на верную смерть.

Парень смотрел на нас просящими глазами. Не знаю уж, зачем он приехал сюда. Впрочем, так всегда бывает. Непреложный закон любой войны: упитанные сволочи сидят в уютной безопасности, в то время как худенькие пацаны распарывают друг другу животы за их идеи. Я отчего-то не сомневался, что и Катя, и Сафонов наблюдали за атакой со стороны. А даже если и участвовали в ней, то остались живы и, более того, не получили ни единой царапины…

— Лежи спокойно, — крикнул подростку дядя Миша. — Сейчас что-нибудь придумаем…

— Плохая идея, — попытался остановить его я. — Там полно его товарищей. К тому же вторая атака может начаться с минуты на минуту.

— Ну не оставлять же пацана, — покосился на меня сторож.

— Мы очень сильно рискуем…

— Мы всегда рискуем. Надо только знать, для чего…

Невзирая на мои просьбы, сторож пополз в направлении мальчика. Между тем местом, где лежали мы, и подростком было метров семь-восемь. Дальше — ворота, а за ними — территория, полностью простреливаемая «Стоящими».

— Глубоко не дыши! — кричал дядя Миша, работая локтями. — Голову положи на асфальт! Не пробуй подняться сам, я сейчас помогу…

Он хотел помочь. Он очень хотел помочь. Он был настоящим человеком. С большой буквы. Я бы даже мог испытать гордость за сторожа, если бы не знал, что из-за таких людей с большой буквы мы проиграли все войны за последние пятьдесят лет. Врага не жалеют, врага убивают. Даже если он едва вырос из коротких штанишек. Грустно, но побеждают только беспощадные убийцы…

Когда сторож почти подполз к подростку, тот внезапно перевернулся на другой бок. Я увидел у него в руках автомат. Дуло смотрело прямо в грудь дяде Мише.

— Осторожнее! — закричал я что есть сил.

Но было уже поздно. Раненый мальчик крепко держал оружие. Промахнуться с расстояния одного метра он не мог. И, судя по всему, не желал.

— Да ты что, парень?! — удивился такому повороту событий дядя Миша. — Зачем за автомат схватился? Я же тебе помочь хочу! Слышишь? Помочь…

— Детям своим помогай, старый осел, — процедил сквозь зубы мальчишка. Он по-прежнему был бледен. Но выражение страдания пропало с лица. Напротив, в глазах светился какой-то торжествующий сумасшедший блеск. Кто бы ни придумал идеологию «Стоящих», он был мастером своего дела. Такую горячую, фанатичную веру приветствуют инквизиторы всех времен и народов: парень был фактически при смерти, но радовался только тому, что в последние мгновения ему удастся утащить с собой на тот свет несколько неприятелей.

Дядя Миша застыл в изумлении. В руках он держал двустволку. При желании мог даже из нее выстрелить: предыдущий хозяин оружия так и не успел нажать на спусковой крючок. Но сторож почему-то медлил.

Тело паренька скрутил спазм боли. Автомат заходил ходуном в его тонких щуплых руках. На миг дядя Миша оказался в стороне от линии огня. Второго такого момента могло и не представиться.

— Стреляй! — громко крикнул я, освобождая руку с кольтом.

— Брось оружие! — проигнорировал мою просьбу дядя Миша. Он столько лет наблюдал за покоем отдыхающих пионеров. И сейчас, как мне представляется, просто не мог разнести голову одному из них. Да-да, для меня мальчишка был опасным противником. Для сторожа — всего лишь пацаном, по недоразумению сменившим шорты, белую рубашку и пилотку на измазанный в грязи камуфляж.

— Вам лучше сдаться, — прохрипел парень, пуская губами кровавые пузыри.

— Брось оружие, олух! — повторил дядя Миша. — Тебе в больницу срочно надо…

— Стреляй, ну, пожалуйста, стреляй! — одними губами попросил я.

— Какая больница? — скривился парень. — Сдавайтесь!

Дядя Миша подполз к нему почти вплотную и протянул руку, намереваясь взяться за дуло автомата.

— Брось оружие! Сейчас мы тебя перевяжем. Глядишь, все обойдется.

— Нет! — взвизгнул паренек и попытался отодвинуться.

— Стреляй! — вскинул руку с кольтом я.

Дядя Миша взялся рукой за дуло автомата. Подросток в панике дернулся и нажал на курок. Раздалась короткая очередь. Тело сторожа подпрыгнуло вверх и тут же безжизненно распласталось на земле. Я два раза выстрелил подростку в живот. Он выпустил автомат из рук и повалился на спину.

— Что случилось? — раздался за моей спиной крик Горана.

Я подполз к дяде Мише, перевернул его тело лицом вверх, пощупал сонную артерию. Сторож был мертв, все пули попали ему точно в область сердца. А подросток, тем не менее, еще жил. Правда, он не мог пошевелиться от боли — только смотрел в небо и хватал воздух пересохшими губами.

— Дядя Миша хотел спасти этого мальчишку, — пояснил я подползшему ко мне сербу. — А он засандалил ему в грудь из «калаша»…

— Обычное дело, — хмыкнул Горан. — Если хочешь победить, надо забыть о жалости и никогда не колебаться. В любом другом случае — проиграешь.

Серб взял из рук покойного дяди Миши двустволку и приставил дуло к виску подростка.

— Давай поспешим, — хмуро сказал я, после того как Горан спустил курок. — Нам надо подумать, как отразить следующую атаку…

Вариантов было немного. Осиротевший «Дегтярев» я передал на попечение Горану. Собранные автоматы и боеприпасы равномерно распределили между стрелками. Слава богу, все мы учились в доброй советской школе и ходили на уроки НВП, поэтому объяснять, как надо пользоваться автоматом Калашникова, мне не пришлось. Беспокойство, как и раньше, вызывала потенциальная возможность окружения лагеря атакующими и одновременный удар с разных сторон. Я стер водяную изморось с циферблата своего «Патэка» и убедился, что, по самым оптимистичным расчетам, вертолет следовало ожидать не раньше чем минут через двадцать. Странно было и то, что Черногорцев до сих пор не вернулся. Да и Свин по всем правилам приличия давно должен был дать знать о себе.

— Они готовятся, — предупредил меня Горан.

В стане нападавших раздался длинный протяжный гудок: Затем оставшийся на ходу грузовик тронулся с места. На этот раз он ехал медленно, не торопясь.

— Они используют машину в качестве прикрытия! — крикнул серб.

— Вижу… Давай, стягивай людей сюда. Попробуем выставить огневой щит.

Все имевшиеся в моем расположении защитники лагеря сгруппировались под прикрытием чугунной урны. Я подождал, пока грузовик приблизится на расстояние, достаточное для ведения прицельного огня, и крикнул:

— Бейте по кабине и под колеса! Поехали!

Восемь автоматов одновременно выплюнули пламя из стволов. Сердитым басом зарокотал пулемет Дегтярева. Лобовое стекло КрАЗа с треском полетело в грязь. Огромные шины лопнули в нескольких местах, с пневматическим свистом выпуская из себя сжатый воздух.

Но особых плодов наши выстрелы не принесли: «Стоящие» учли печальный опыт первой атаки. Водитель грузовика спрятался от пуль под сиденьем кабины. Ему достаточно было нажимать на педаль газа и держать руль в установленном положении. Шины лопнули, это верно. Грузовик немного накренился, однако продолжал ползти, скрежеща дисками об асфальт. Нескольких следовавших за ним боевиков мы, полагаю, вырубили. Но основная их масса скрылась в кузове, прошибить который не смогла бы и гораздо большая батарея Калашниковых.

— Восемь, шесть, пять, три, — считал я оставшиеся до ворот метры, расстреливая очередной рожок.

Бесполезно. Дымящийся, с изрешеченной пулями кабиной, КрАЗ все-таки миновал ворота и остановился. Кузов немного приподнялся, его верхняя кромка ощетинилась дулами автоматов. Я понял, что весьма скоро предстану перед небесным судом. Минуты три, не больше. И в это, время под моими ногами затряслась земля.

Поначалу я подумал, что атакующие взорвали несколько гранат. Впрочем, пламени я не увидел и потому повернулся за разъяснением к Горану. Но серб смотрел куда-то за мое плечо расширившимися от страха и удивления глазами. Я проследил за его взглядом и понял, что его так испугало.

Это была волна. Огромная серая волна с грязной кромкой пены на гребне. Высотой больше человеческого роста. Любой, даже самый мужественный человек начнет заикаться от страха, увидев такое осязаемое выражение гнева морской стихии. Волна неслась со страшной скоростью, поглощая все на своем пути. Деревья, кусты, скамейки, легковые автомобили колонистов — все мгновенно исчезало в мутной серой водяной каше. Дядя Миша оказался прав — море вышло из берегов и со страстью обрушилось на беззащитный пионерский лагерь.

— На сторожку! — закричал где-то рядом Горан.

Я понял, что серб прав. Крыша сторожки оказалась единственным близлежащим местом, до которого вода не могла дотянуться. Мы вскочили на ноги и бросились к спасительному маленькому домику из белого кирпича. За спиной грозно рокотала приближающаяся водная масса. В какой-то момент боевики «Стоящих» открыли огонь. Но через мгновение и они заметили опасность.

Из обороняющихся на сторожку успели забраться только мы с Гораном и гламурный фотограф. Остальных накрыла волна. Пенящаяся вода с грохотом ударила о белые стены. Нас с головой накрыло облаком брызг. Я повалился с ног и придавил собою фотографа. Горан каким-то чудом удержался на ногах и даже успел выстрелить в сторону нападавших. Впрочем, его воинственный пыл был излишним: «Стоящим» и так здорово досталось.

Я лежал на крыше сторожки и в каком-то полузабытьи наблюдал, как гигантский поток воды потащил многотонный КрАЗ к забору и, ломая стволы акаций, швырнул машину на один из корпусов. Автобусы же перевернулись словно картонные коробки. В потоке то тут, то там мелькали человеческие головы. Каждый старался выплыть и зацепиться хоть за что-нибудь неподвижное. Сложная задача: вода смела практически все, что стояло и росло на земле. Жуткая картина, но нам это бедствие оказалось на руку. Как-никак, а атака, простите за каламбур, захлебнулась.

Волна покатилась дальше, с грохотом устраняя преграды на своем пути. Я помог подняться фотографу и схватил Горана за рукав.

— Что будем делать?

— Отходить, — пожал плечами серб. — Втроем мы уже все равно не воины.

Мы спрыгнули с крыши в мутный поток, покрывавший землю. Поскольку волна уже сошла, здесь ощущались лишь ее последствия. Мы брели по колено в грязной воде, на поверхности которой плавал разнообразный мусор: от пустых банок из-под пива и обломков скамеек до дохлой медузы, принесенной стихией из морских глубин.

— Вертолет… Скоро должен прилететь вертолет, — как заклинание повторял Горан.

Серб, как самый крепкий и выносливый, шел первым. Я держал его за руку. Фотограф уцепился за пояс моего тренча. Со стороны, полагаю, мы напоминали то ли похоронную процессию, то ли первопроходцев, покоряющих Северный полюс. Только вместо снега и ветра у нас под ногами была вода…

Неприятности не закончились. Когда мы с трудом добрались до кинотеатра, то увидели, что крыша пуста

— Да что они все, заснули, что ли?! — в сердцах выкрикнул серб.

Я посмотрел на окна корпуса 2-А. Свет там уже не горел — какой, к черту, свет после такого тайфуна… Но одно окно верхнего этажа мерцало неоновым блеском. Я догадался, что это был переносной фонарь с аккумулятором. Их производство в свое время, помнится, освоили китайцы. Фонарь, лампа дневного света и радиоприемник с FM-диапазоном. Настоящий подарок для автомобилиста, у которого произошла поломка в ночное время. Ставишь эту бандуру на землю, включаешь свет, чтобы на тебя не наскочили проезжие машины, и копаешься под капотом, наслаждаясь музыкой, хрипящей сквозь дрянной слабосильный динамик… Я видел такие фонари кое у кого из колонистов. К счастью, по крайней мере, один из них уцелел от воды…

Мы вошли в холл здания. Весь пол заливала морская вода: не так, как на улице, а всего лишь по щиколотку. Опрокинутые стулья лежали ножками вверх. Один из оконных проемов заслонял своим дерматиновым телом вставший на дыбы от натиска воды диван. Людей не было вовсе. И это меня насторожило. Я не стал говорить о своих опасениях спутникам, хотя и знал — случилось что-то непредвиденное. Иначе как объяснить молчание Свина? Да и Зоран куда-то пропал, что тоже очень подозрительно…

Мы обследовали все комнаты первого этажа, убедились, что они пусты, и стали подниматься вверх по лестнице. Ступив на твердую, не покрытую водой поверхность, я вздохнул с облегчением. Холодная вода уже осточертела: туфли натерли пальцы, щиколотки саднили от постоянных ударов плавающих кусочков мусора. Я снял один туфель и вылил прямо на ковер скопившуюся там воду.

— Потом высушимся, — не одобрил мои действия серб. — Давай скорее наверх.

— Подожди! — остановил его я. — Думаю, нам надо пойти поодиночке.

— Это еще почему? — удивился Горан.

— Не нравится мне все это. Слишком подозрительно. Людей на крыше нет. Зоран куда-то пропал. И Черногорцев не вернулся.

— Хорошо, — подумав, согласился серб. — Ты иди по главной лестнице. А я поднимусь по боковой. Через две минуты выходим на контрольную точку.

— А я? — напомнил о себе фотограф. — Я ведь тоже могу быть чем-то полезным…

— Идем вместе со мной, эээ…

Только сейчас я понял, что забыл его имя. Не очень хорошо, верно. Однако я всегда предпочитал забывать имена, не говоря уже о фамилиях встречавшихся мне в жизни людей. Ради чего, спрашивается, помнить? Чтобы жалеть, когда они умрут или окажутся последними сволочами?

— Антон, — напомнил фотограф, — меня зовут Антон… Значит, думаете, мне лучше пойти вместе с вами?

Я подтвердил, что именно так и думаю.

— А может, мне лучше остаться в резерве?

— В каком резерве?

— Вы смотрели фильм «Лицо со шрамом»?

— Ну, смотрел когда-то…

— Помните, когда Тони Монтана поехал на первое задание, он зашел в номер к наркодилеру, а двух своих друзей оставил на улице. И когда выяснилось, что в номере засада, друзья смогли его выручить…

— Хорошая идея, — проворчал я, стараясь не вспоминать о том, что бывшему с Монтаной парню разрезали голову бензопилой, — оставайтесь на лестничном пролете. Если мы не появимся через пять минут, выходите на улицу и постарайтесь где-нибудь спрятаться.

— Почему спрятаться? — удивился фотограф.

— Потому что если мы не вернемся через пять минут, дело совсем плохо. И лучшее, что вы можете сделать, — это просто спасти свою жизнь, — ответил за меня Горан.

Мы разделились. Серб пошел на боковую лестницу, волоча за собою пулемет Дегтярева. Настоящий охотник: даже несмотря на стихийное бедствие, он не оставил свое оружие. Я поднялся на последний этаж, оставил Антона на лестничном пролете и толкнул дверь в коридор.

Сначала мне показалось, что все в порядке. Люди — вот они, смирно сидят на диванчиках вдоль стен. Рация стоит на подоконнике. Над ней склонился Зоран. И Аня здесь. И портативная китайская лампа горит, правда, без музыки.

— Почему сидим? — крикнул я, направляясь к рации. — Вертолет будет с минуты на минуту. Надо идти на крышу…

И только спустя несколько секунд я понял, что что-то было не так. Люди остались на своих местах. Лишь Даша — маленький воробушек нетрадиционной ориентации — напряженно сглотнула и тайком, стараясь не поворачивать голову, показала мне взглядом куда-то вбок. Я посмотрел в указанном направлении и встретился глазами с Аней. Она стояла около подоконника рядом с рацией, облокотившись на стену и отведя руки за спину. Она мало походила на себя прежнюю: лицо, раньше страдающее, испуганное, настороженное, сейчас имело оттенок мрачной решимости. Казалось, под кожу девушки впрыснули какой-то стягивающий раствор. Глаза смотрят прямо, пронизывая насквозь все на своем пути. Ни малейшего колебания обычно трепетных губ. Даже воздух входит в ноздри, не раздувая их, словно кто-то вталкивает его снаружи.

— Что с тобой? — спросил я девушку.

— Ничего, — холодно ответила она. — Садись, пожалуйста. Вон там, возле стены есть место.

— У нас нет времени рассиживаться. Надо идти навстречу вертолету.

— Его встретят, не беспокойся. А мы спокойно посидим, пока нас не заберут… И еще… Достань, пожалуйста, руку из кармана. Я знаю про твой кольт.

— Зоран, я ничего не понимаю, — попытался окликнуть я серба.

— Зоран не поможет тебе, — сказала Аня, доставая руки из-за спины.

В свете лампы блеснула сталь компактного пистолета Макарова. Может, и не самое точное на свете оружие, но в такой комнате это не имело значения. Аня направила ствол мне в переносицу, после чего ткнула Зорана рукой. Серб беззвучно упал на пол. Его грудь была залита кровью. Судя по глазам, умер он минут пять назад.

— Удивлен? — спросила меня девушка.

— Удивлен.

— Ну и зря. Мог бы догадаться обо всем раньше.

— Ты пасла нас от самой «Медузы»… Значит, это все-таки была подстава?

— Не совсем. Я на самом деле хотела сбежать. Но потом передумала.

— Или за тебя передумали….

— Какая разница? Садись! Мы сейчас дождемся, пока придут наши люди, и все будет хорошо.

Я неспешно примостился на подлокотнике большого коричневого кресла и положил руки на колени, как того требовала Аня.

— Какой-то бред…

— Первое правило человека, который не понимает того, что происходит: назвать все бредом и бессмыслицей.

— Ну не хочешь же ты сказать, что делаешь все это в своем уме? Зачем ты убила Зорана?

— Именно в своем уме я это и делаю, — сказала девушка. — А Зорана убивать я не хотела. Просто предложила ему поднять руки и отдать оружие. Сначала он послушался, и я привела его сюда. Но потом он попытался выбить у меня пистолет. Мне пришлось ответить. Так что это была самозащита…

Мои глаза окончательно привыкли к полумраку. Я заметил, что в углу лежит еще один труп. Длинные ноги в ливайсовских джинсах беспомощно раскинулись.

— А Черногорцев? Тоже самооборона?

— Да, — кивнула Аня. — Он пытался связаться по рации с вертолетом. Кстати, досталось не только им двоим: мне также пришлось пристрелить твою свинью. Очень жалко, но она все время путалась под ногами в медпункте…

— Ты и там согнала всех людей в кучку?

— Не я одна. Со мной было еще несколько человек из тех, что прибыли сюда с колонной. Они сейчас сторожат людей в медпункте и в других корпусах.

— Ну а как же свобода, о которой ты мечтала? — продолжал спрашивать я. — Как же тихая, спокойная жизнь, счастье, стабильность?

— Вот именно, — почесала лоб кончиком «Макарова» девушка. — Стабильность… Я долго думала над этим словом и поняла, что стабильность возможна только тогда, когда тобою кто-то жестко управляет.

— Вроде лидера «Стоящих»?

— Вроде него.

— Но ему наплевать на вас всех! — закричал я. — Он сумасшедший и служит только своим бредовым идеям!

— Правильно, — согласилась Аня. — Ему на нас наплевать. И поэтому я знаю, как себя вести. В этом и заключается стабильность… Я устала быть свободной. Переживать, метаться, все время принимать решения и за что-то отвечать… В свободе нет стабильности. А в стабильности — свободы. Надо было выбрать что-то одно. Только определиться сперва, где твое счастье… Вот я и выбрала….

— Ты запуталась… Бедная девочка… Ты просто запуталась…

— Нет, я не запуталась. Я знаю, в чем заключается смысл жизни. Теперь знаю… И я выиграю. А ты проиграл. Хочешь, расскажу, почему?

— Уж будь любезна, — кивнул я.

Мне не хотелось вести дискуссии, но время потянуть следовало.

— Ты почувствовал ко мне симпатию, — криво усмехнулась девушка. — Ты решил помочь мне. И в этом была твоя ошибка. Людей надо очень осторожно пускать в свой внутренний мир. И только тех, кому безраздельно доверяешь.

— Таких нет среди людей, — вспомнил о Свине я. Сомневаться в словах Ани я не мог, но все же мой офицер был не так прост, чтобы позволить себя застрелить какой-то девчонке.

— Тогда впускай тех, кому не жалко будет подставить спину, после того как они тебя предадут.

— Вот я и подставил…

— Слова, — потрясла головой Аня. — Одни слова. Надо меньше говорить, а то очень болит голова. Давай просто посидим спокойно, помолчим. Скоро придут наши — и все твои неприятности останутся в прошлом.

Я постарался сделать равнодушное лицо. Дело в том, что за спиной у Ани появился Горан. Серб шел осторожно, мягко ступая по ковру. Одного взгляда ему хватило, чтобы полностью оценить ситуацию. При виде своего мертвого товарища ноздри Горана раздулись. Он направил на Аню дуло пулемета и положил палец на спусковой крючок. Я знал, что сейчас произойдет. Но не знал, что делать. Я все еще жалел Аню. Однако, если не сообщить вертолету о реальном месте эвакуации, мы все останемся здесь. И погибнем — не от «Стоящих», так от волны. Дядя Миша предупреждал, что волна редко бывает одна…

— За спиной! — вскочила вдруг с места вдова Черногорцева.

Аня среагировала мгновенно. Вот уж не ожидал от нее такой сноровки: только что стояла у окна — и вот уже рядом со мной, приставляет пистолет к моему виску. Горан, разумеется, нажал на гашетку, но пули лишь разбили стекло, позволив дождю и ветру ворваться в наш уютный, пахнущий предательством мирок…

— Я надеюсь, вы не забудете о моей лояльности, — с мольбой в голосе обратилась к Ане вдова Черногорцева.

— Брось оружие! — приказала сербу девушка, приказывая мне жестом подняться с кресла. Едва я встал, она прижалась к моей спине, использовав меня в качестве живого щита.

— Чего это ради? — удивился Горан.

Серб навел дуло пулемета прямо в мою грудь. Одно резкое движение его указательного пальца — и наши с Аней тела можно будет использовать в качестве дуршлага.

— Я убью Гаврилу, если ты не положишь пулемет на землю!

— Мне-то что… Убивай. Я с ним не спал и детей не крестил.

— Ты не сможешь!

— Смогу.

— Не сможешь! В тебе нет веры, ради которой можно убить!' — в отчаянии воскликнула Аня (она ведь не видела, что вытворял серб во время атаки на ворота пионерлагеря).

— У меня есть одна вера, детка, — ухмыльнулся Горан. — Вера в то, что я должен поступать только так, как мне выгодно. Она меня никогда не подводила…

В общем-то, я понимал парня. Детей мы вместе действительно не крестили. Он хотел выбраться из передряги, в которую попал. И если на его пути стоял я… Ну что ж, о приоритете слезы ребенка над всем остальным можно размышлять только в пропахших книжной пылью кабинетах. На практике по-другому: каждый за себя и все дети мира — ничто, если тебе угрожает опасность. Такова реальность, хотя, признаюсь, я чувствовал себя неуютно, потому что в данный момент как раз и являлся этим самым ребенком. Впрочем, серб пока не стрелял, а посему в моем сердце теплился лучик надежды.

— Моя вера лучше, — прошептала Аня мне на ухо. — Вот увидишь, я выиграю.

В этот момент раздался выстрел. Мне в нос ударили клубы порохового дыма. Тело девушки обмякло. Я повернулся к ней и подхватил на руки. Рядом стоял гламурный фотограф с дымящимся пистолетом.

— Надо же, все как в фильме, — удрученно, не поднимая глаз, сказал Антон. — Я услышал выстрелы, пришел и вот…

Он чувствовал себя плохо. До этого Антон только фотографировал женщин. Сейчас ему пришлось убить. Не являясь профессионалом, он выстрелил, как умел. Просто приложил пистолет к ребрам девушки и нажал курок. Пуля пробила оба легких и вышла с другой стороны тела. Думаю, было задето и сердце. Жизнь уходила из девушки буквально на глазах. Аня разомкнула губы и, выплюнув сгусток крови, прошептала:

— Я просто хотела стать счастливой… Разве это так много?

Мне захотелось ответить на ее вопрос, но я не успел. Тело девушки содрогнулось в последней конвульсии. Глаза остановились, голова беспомощно свесилась на бок. Я осторожно опустил Аню на пол и прикрыл ей веки. Потом попытался вспомнить отходную молитву, но у меня ничего не получилось.

Горан сообщил по рации пилотам, где находится место эвакуации. Люди стали медленно спускаться вниз. Они уже все вышли. В холле остались только я, Антон, Горан и вдова Черногорцева. Фотограф сидел на стуле, свесив голову вниз. Женщина стояла с бледным лицом, нервно покусывая губы.

— Вы должны меня понять, — срывающимся голосом произнесла она. — Анна убила моего мужа. Я думала, что «Стоящие» победили. Я — мать. Мне надо было заботиться о своих детях. Я хотела заслужить у них хоть какую-то привилегию…

Я молча показал ей на дверь. Женщина зарыдала и бросилась прочь. По ее втянутой в плечи голове я понял — она ожидает, что мы выстрелим ей в спину. Но мы не стреляли…

— Идем! — тихо сказал Горан и, заметив мое состояние, добавил: — Не переживай! Она предала нас. Так нельзя. У вас есть пословица о том, что коней нельзя менять на переправе. Решать надо было раньше…

— Оставь меня на минуту, пожалуйста, — попросил я.

Серб забрал рацию и вышел на лестничную площадку.

— Я не хотел убивать ее, — сквозь зубы произнес фотограф. — Мы ведь были знакомы. Я даже уговаривал ее сняться для «Плейбоя»; Но она не согласилась: говорила, что мужу не понравится и грудь слишком маленькая… Господи, почему все так получилось?!

— В жизни все происходит не по правилам, — ответил я. — Иди и не мучайся. Если будешь думать, почему это так, — сойдешь с ума.

Антон поднялся на ноги и вышел. Я остался один с Аней. Не знаю, почему ее смерть так зацепила меня. Я признавал правоту слов Горана. Я понимал, что так оно и должно было случиться, потому что колебаться и менять свою позицию в решающие моменты нельзя: останешься с простреленными легкими. И все же, и все же… Моя душа отвергла все доводы разума. Я жалел о смерти Ани. Просто жалел. Потому что сделать ничего другого я не мог…

Издалека послышался характерный шум подлетающего вертолета. Я поцеловал девушку в еще теплый лоб и отправился на поиски Свина…

Мне хотелось, по крайней мере, удостовериться в его смерти. Но сделать это оказалось нелегко. И в корпусе 1-Е, и в медпункте я нашел только вещевые завалы и несколько человеческих трупов. Вероятно, действие происходило по одному и тому же сценарию: Аня и ее сообщники доставали оружие, объявляли об изменении планов, после чего стреляли в тех, кто протестовал. Затем людей куда-то уводили. Допускаю, что Свин мог вмещаться и схлопотал пулю. Но где же тогда его тело? Так и не обнаружив никакой зацепки, я выглянул в окно медпункта.

Вертолет уже кружил над крышей летнего кинотеатра. Дождь немного утих, поэтому я отчетливо видел все, что происходило наверху. Огромная машина с красными звездами на бортах зависла на расстоянии пяти метров от протянутых людских рук. Люк открылся, вниз полетела веревочная лестница. Первый человек, подтянутая дама лет пятидесяти, вцепился в деревянные рейки. Но ее опередили: из вертолета выскочили два летчика в комбинезонах. Они перекинулись несколькими словами с вездесущим Гораном и начали спускаться на землю по пожарной лестнице. Я решил, что больше медлить не могу, и покинул медпункт, сохраняя в сердце надежду, что Свину все-таки удалось избежать смерти.

Когда я подошел к пожарной лестнице, ведущей на крышу кинотеатра, то встретил там летчиков. Оказалось, парни спустились затем, чтобы привязать трос к обещанному им джипу. Летчики совершенно не знали о наших проблемах, не переживали, и потому успех сопутствовал им: волна не смыла «патрол», подобно другим автомобилям, а лишь забросила его на скамейку рядом с кассами. Бампер, правда, изрядно помялся, да и царапин на темно-вишневых лакированных бортах машины хватало. Но все это мелочи для умелого мастера.

— Привет! — поздоровался я. — Как, много людей? Все ли поместятся?

Летчики закончили крепеж троса к днищу машины, распрямились и посмотрели на меня.

— Все не войдут, — сказал более молодой, с аккуратной модельной стрижкой. — Но второй раз мы не полетим. По такой-то погоде…

— А если кто-то сядет в салон джипа?

— Не больше трех человек, — отозвался второй летчик, долговязый мужчина с казацкими усами. — Иначе машина может сорваться. А мы ради нее жизнью рискуем.

— Три так три, — согласился я и полез наверх.

Большинство людей уже забралось по веревочной лестнице на вертолет. Осталось только несколько мужчин. Среди них я с радостью увидел участников группы «Обломки кораблекрушения» и бородатого писателя. Оказалось, ему удалось зацепиться за угол здания во время нашествия волны. Затем парень выбрался, вправил выбитое плечо о тот же угол, за который держался, и пришел на место эвакуации. Я заметил какое-то особенное выражение его глаз.

— Вдохновение?

— Вдохновение, — смущенно признал писатель. — Надо же, в обычных условиях я мучался, выкуривал по две пачки за ночь — и рожал одну-две избитые мысли… А здесь покувыркался в мутной воде — и вот пожалуйста, у меня уже созрел план моего нового романа. Совершенно оригинальный сюжет… Вот послушайте…

Я пообещал прочитать роман, если он его напишет, и посмотрел наверх. Вертолета был забит под завязку.

— Больше взять никого не сможем, — подтвердили взобравшиеся наверх летчики. — Если три человека хотят сесть в джип, то пусть поспешат: нам пора лететь.

Парни полезли вверх по лестнице.

— Что будем делать? — спросил я Горана.

— Альпинизмом кто-нибудь занимался? — обратился серб к рокерам.

— Нет, только скейтбордингом, и то давно, — признал Храпач.

— Ладно, не имеет значения… Привязывайтесь ремнями к шасси. Я сейчас поднимусь и покажу, как это правильно сделать. А ты, Гаврила, бери Антона и писателя и спускайтесь в джип. И вот еще что, возьми рацию с собой. В случае чего всегда сможешь сказать летчикам пару ласковых слов…

Я засунул рацию в карман тренча, после чего наша троица спустилась вниз. В салоне машины было сухо и уютно. Пахло крепким табаком и турецким кофе. Мы захлопнули дверцы. Я завел мотор и включил печку для полного комфорта. Вертолет медленно пошел вверх. Заскрипели тросы, джип колыхнулся, и мы почувствовали под своими ногами пустоту. Именно в этот момент произошла последняя неприятность на сегодняшний вечер.

Точнее, неприятностей было две. Во-первых, на лагерь обрушилась новая волна. Уже не такая высокая, как ее предшественница, но все же весьма сильная. До кинотеатра она пока не дошла, но я хорошо видел с высоты, как поток мутной воды поглотает начавшую было приходить в себя землю.,

Второй неприятностью оказались все те же «Стоящие». По-видимому, они сумели сгруппировать своих оставшихся боевиков и теперь заняли позиции для стрельбы рядом с мачтой для поднятия флага. Кстати, кто-то из них успел привязать к тросу и поднять партийный стяг. Темное полотнище с изображением круга и двумя расходящимися внутри него полосами, перехваченными в начале поперечной чертой, отчаянно бесновалось в порывах ветра.

Атака не заставила себя долго ждать. Стреляли и по вертолету, и по джипу. На лобовом стекле расцвели паутинки пулевых пробоин, и я подумал, что летчики попали еще на один незапланированный ремонт.

Где-то вверху зарокотал пулемет Горана. Несколько боевиков упали навзничь, но общей картины это не меняло. И даже больше: возле мачты я разглядел женскую фигуру с короткой стрижкой. Катя, ну конечно же Катя в обнимку со своим лучшим другом гранатометом. Девушка вскинула зеленый тубус на плечо и водила им из стороны в сторону, пытаясь поймать вертолет в прицел. Уют, царивший в салоне джипа, куда-то пропал. Я понял, что спасти нас может только волна. Оставалось гадать, успеет ли она докатиться до мачты, прежде чем Катя нажмет на курок.

В такие моменты начинаешь особенно остро желать чуда. И я получил его. Спасение и Воскрешение в одном флаконе. Видя его, я понял, что никто и ничто не сможет разубедить меня в существовании Высших Сил.

Дело в том, что к мачте со страшной скоростью приближался Свин! Не сам, разумеется, а на гребне волны, стоя на медном барельефе с бегущими к морю пионерами, словно серфер на разноцветной доске. Вода немного освежила медь, и лозунг «Вперед, к светлому будущему!» резко контрастировал с серым цветом волны. Рыло моего старшего офицера было окровавлено, жилетка изодрана в клочья. Но на ногах он держался крепко. Я даже видел, как открывается его пасть, и понял, что Свин, по обыкновению, матерится. Мне даже показалось, что я слышу все эти могучие хитросплетения русского языка, и их гипотетическое звучание ласкало мой слух больше, чем вся музыка на свете. Слава богу, Аня не смогла застрелить Свина. Судя по крови на голове, девушка только ранила его. Серьезно, наверное. Именно поэтому он не выходил на связь. Но все-таки нашел в себе силы и изыскал возможность добраться к вертолету. А заодно и спас наши души.

Гранатомет в руках Кати наконец перестал трепетать. Остальные боевики «Стоящих» увидели волну и в панике бросились прочь. Но девушка осталась на месте. Ей было нечего терять. Она видела, что я нахожусь в джипе. И не могла отпустить меня, не хотела почувствовать себя проигравшей. Я физически ощутил, как ее палец нажимает на курок. И в этот момент Свин совершил прыжок. Я видел, как его передние копыта ударили по рукам Кати. Она успела нажать на курок, но заряд, оставляя за собою шлейф газа, ушел мимо, пробил одно из окон корпуса 2-А и взорвался. Затем Свина и Катю накрыла волна. Я выхватил рацию из кармана и закричал что есть мочи:

— Опускаемся, немедленно опускаемся! Нам надо забрать еще одного человека!

— Разве там еще остались люди? — неуверенно прохрипел динамик голосом старшего пилота.

— Остались! — уверенно сказал я.

— У нас нет времени! — рявкнул динамик более молодым голосом. — Горючего в обрез…

— Я заплачу! У меня есть очень дорогие часы. «Патэк Филипп», последняя модель, — в отчаянии уговаривал пилотов я. — Они стоят больше, чем джип. Я отдам вам их! Только спуститесь! Мне нужна всего одна минута!

Рация буркнула нечто невразумительное. Какое-то время мы продолжали подниматься. По-видимому, летчики совещались, действительно ли могут наручные часы стоить тридцать тысяч долларов. Когда они решили, что могут, вертолет пошел на снижение.

— У вас одна минута, — предупредил меня динамик. — Больше ждать мы не можем.

— Хорошо, — с облегчением вздохнул я и скинул с себя тренч.

Колеса джипа почти касались мутного потока, что бурлил внизу. Я открыл дверцу автомобиля и высунулся наружу. Писатель крепко держал меня за пояс. Его же в свою очередь страховал фотограф. В руках я держал автомат, рассчитывая, что Свин сможет зубами уцепиться за ремешок.

На земле творилось черт знает что. Грязи и разнообразного мусора было еще больше, чем во время первой волны. Но я не отчаивался и напряженно вглядывался в мутную пену. Попутно я мысленно призывал своего старшего офицера. Он не отвечал: наверное, рана оказалась настолько сильной, что Свин просто не мог выйти на телепатическую связь.

Но чувствовать он мог. Когда мы медленно проносились над бывшим местом пионерской линейки, воды разомкнулись и зубы Свина ухватили полоску крепкого брезента, спущенную мною к воде.

— Мы поднимаемся, — прохрипел динамик.

Вертолет резко взял вверх, и я едва не выпустил автомат из рук. Мокрый металл скользил между пальцами. Но я сумел удержать его.

Мы поднимались. Я держал автомат обеими руками, Свин болтался в воздухе, уцепившись зубами за ремешок и суча копытами.

Положение было критичным. Я долго не мог удерживать на весу тяжеленную тушу своего офицера. Ему же, чтобы забраться в салон, надо было подтянуться. А сделать этого он не мог: теперь я хорошо видел, что помимо раны на голове у него еще сочилась кровь из брюха. Писатель и фотограф, сидевшие в салоне, помочь мне не могли, потому что в таком случае я потерял бы точку опоры. Вертолет быстро набирал высоту. Колеса джипа прошелестели по верхушкам деревьев. Затем и верхушки остались далеко внизу. Я посмотрел Свину в глаза. Две маленькие черные горошины, выпученные от неимоверных усилий. Наверное, в них были только боль и страх. Но я увидел десять лет моей жизни. Нашей жизни. С существом, которое научило меня многим вещам. Которое неоднократно спасало меня от смерти. Которое, единственное на белом свете, сочувствовало мне, ибо знало, откуда я пришел и куда, в конечном итоге, пойду. Я понял, что больше всего на свете хочу увидеть его в салоне джипа.

— Держись, пожалуйста, держись! — крикнул я Свину. — Мы сможем что-нибудь придумать! Протелепатируй мне хоть одно слово — и я пойму его! Мы ведь выпутывались и не из таких передряг! Протелепатируй— и я пойму, что мне надо делать! Всего одно слово!

В это время ремешок лопнул. Кольца, впаянные в приклад и цевье, выскочили, не выдержав тяжеленную тушу.

— Твою мать! — заорал Свин, всплеснул копытами и полетел вниз. Я закричал от отчаяния, но сделать ничего не смог. Розовое тело моего старшего офицера быстро уменьшалось в размерах. Затем я увидел огромный всплеск. Свина накрыл с головой поток, и больше он не показывался. Вертолет взял курс на базу, и вскоре лагерь имени героя войны Константина Заслонова исчез из поля зрения.

Писатель втащил меня в салон. Он что-то говорил— я не слышал что именно. Я был в прострации, но все же заметил Ангела. Он сидел рядом с фотографом, как всегда, безупречно сияющий и величественный.

— Поздравляю, задание завершено, — сообщил мне Ангел. — Теперь вы официально отпущены на пенсию. Точнее, ты отпущен. Старший офицер Свин отправится в зону карантина, из которой, по истечении трехмесячного срока, его душа пойдет в новую реинкарнацию. Все в порядке, не правда ли?

— Твою мать! — глядя прямо в глаза Ангелу, произнес я.

— Простите? — удивился фотограф. Они с писателем не видели нашего гостя.

— Чем ты недоволен? — удивился Ангел. — Ты хотел освобождения — и ты получил его. Ты вообще получил все, что хотел. Деньги уже перечислены на твой счет. Ты больше никому ничем не обязан и можешь делать все, что тебе заблагорассудится. Живи, наслаждайся…

— Твою мать! — повторил я и впервые за последние десять лет моей жизни заплакал.