"Семейный стриптиз" - читать интересную книгу автора (Голдсмит Оливия)

ГЛАВА 5

Фрэнк Руссо появился в спальне незадолго до один­надцати. Мишель, в белоснежной шелковой рубашке, из низкого выреза которой соблазнительно выглядывали мо­лочно-белые полушария, распустив волосы, устроилась с книгой поперек супружеской кровати. Она перевела взгляд со страницы на мужа. Ухмыльнувшись, тот немед­ленно напустил на себя бесстрастный вид. Как же, знаем мы вас! Мишель сморщила губы в улыбке. Аромат ее духов – тех самых, что каждое Рождество дарил ей Фрэнк, а она приберегала для таких вечеров, – струился от нее к мужу. Не произнося ни слова, Мишель просто улыбалась и ждала. Ждала, поглядывая на брюки Фрэнка чуть пониже пряжки ремня. У ее мужа выработался определенный реф­лекс на запах этих духов. Интересно, сегодня тоже получится?

Фрэнк опустился рядышком на кровать, взглядом обвел жену.

– И чем же мы вечером занимались? – шепотом поинте­ресовался он. – Гараж красили?

Ах ты!.. С наигранным безразличием Мишель качнула головой – по плечам и спине заструился каскад золотых волос – и вновь уткнулась взглядом в книжку.

– До гаража руки не дошли, – протянула она. – Но масло в «Лексусе» сменила.

– Умница. – Фрэнк начал расстегивать ремень на брю­ках. – Раз уж речь о технике зашла… моему мотору тоже женские ручки не помешали бы.

Мишель наконец не выдержала. Расхохотавшись, она отбросила книгу, взяла руку Фрэнка, медленно поднесла к губам и прошлась самым кончиком язычка по ладони.

Притворное безразличие покинуло и Фрэнка. Он за­стонал, откинув голову назад, и вмиг избавился от рубаш­ки. Брюки и трусы полетели на пол. В голубых озерах глаз Мишель плескалось обещание, но Фрэнк, нырнув в по­стель, быстренько натянул на себя одеяло, повернулся к жене спиной и издал тяжкий вздох:

– Ну и вымотался же я!

Он затих и засопел глубоко, равномерно.

– Ну Фрэнк! – жалобно простонала Мишель. Фрэнк рассмеялся, резко повернулся к ней и раскрыл объятия.

Годы брака не обесцветили для Мишель секс с мужем. Скорее, наоборот, добавили красок, глубины, напряже­ния. Любовь их временами была сладкой, нежной, медлен­ной, а могла превращаться в акробатический постельный этюд. Но – всегда-всегда! – Мишель чувствовала себя обожаемой и защищенной.

Сегодня Фрэнк был настроен на нежный лад. Накрыв собой Мишель, он приподнялся на локтях и заглянул ей в глаза.

– Знаешь, как ты прекрасна? – шепнул он. Мишель качнула головой:

– Расскажи.

– Рассказать о тебе? Ладно. Только когда буду в тебе.

– Шантажист! – отозвалась она, призывно приподни­мая бедра. – Ты не оставил мне выбора.

Одна ладонь Фрэнка удерживала руки Мишель над го­ловой, а вторая скользнула под подол ночной рубашки. Мгновение спустя ее влажное, жаждущее лоно приняло в себя его жаркую плоть.

– Ты вся как шелк, – выдохнул он. – Везде… везде! Смотрю на тебя и изумляюсь твоей красоте. – Один мяг­кий толчок – и Фрэнк замер. – Может быть, хватит?

– М-м-м-м… – Мишель снова замотала головой. Его дыхание обжигало.

– Хочешь еще? Еще? Она кивнула.

– Какая ненасытная девочка! – Он оторвал взгляд от глаз Мишель. – А твои губы. Любой мужчина жизнь от­даст, лишь бы прикоснуться к ним хотя бы кончиком ми­зинца.

Мишель улыбнулась. Волна предвкушения прокати­лась по ее телу.

– А ты? Чем бы ты хотел к ним прикоснуться?

– Ладонью, малышка. – Фрэнк накрыл ее рот ладо­нью и тут же отнял. – Языком, любимая. – Кончик языка прикоснулся к уголкам ее губ. – Зубами, радость моя…

Взяв в плен ее пухлую нижнюю губу, он на мгновение сжал зубы и вобрал в себя вырвавшийся стон Мишель. Со следующим толчком, на этот раз глубоким, властным, Фрэнк отпустил руки Мишель, чтобы она могла обнять его покрепче. Мишель не заставила себя ждать.

Утром за окном было белым-бело. Зябко ежась, Ми­шель немножко потешилась мыслью о том, чтобы нырнуть обратно в теплую постель, под бок к Фрэнку. Увы, не вый­дет. На крыльце вот-вот появится Джада и силком выта­щит из дому.

Мишель натянула два свитера вместо одного, сменила шлепанцы на кроссовки, завязала «конский хвост» и через несколько минут уже сбежала вниз по ступенькам. Терпеливо дожидавшийся у двери Поуки встретил ее умоляю­щим карим взглядом.

– Ладно-ладно, – согласилась Мишель не слишком охотно, зная, что Поуки будет их тормозить, а Джада всю дорогу ворчать.

Мишель любила Джаду, хотя сама не сразу привыкла к тому, что подружилась с негритянкой. Чернокожих семей в округе было немного. Мишель втайне гордилась собственной расовой терпимостью, но у Фрэнка и его родни в разговорах об афроамериканцах нередко проскальзывали презрительные словечки. Единственное, чего добилась Мишель, – категоричного запрета употреблять подобные выражения при детях.

Теплая, тесная дружба – разве это не роскошь в наше время? Мишель эту роскошь ценила, однако между ней и Джадой случались и напряженные моменты. Джада, к при­меру, одновременно и обвиняла, и оправдывала своего мужа, что Мишель казалось по меньшей мере нелогичным. Джада травила семью полуфабрикатами, что Мишель уж и вовсе не могла понять. Программы по телевизору они смотрели разные, по-разному оценивали кинофильмы. Словом, различий хватало, но подруги научились уходить от скользких тем.

Защелкнув замок поводка на шее Поуки, Мишель шаг­нула за порог. Девственный снежок заскрипел у нее под ногами, и по спине сразу побежали мурашки. Не сказать, чтобы очень холодно, однако мороз явно грядет. Поклон­ница чистоты, Мишель обожала свежесть утреннего зим­него воздуха и нетронутость первого снега. Могла бы – полетела б над улицей, чтобы не нарушать совершенство серебристо-белого покрова отпечатками своих ботинок и крохотных лап Поуки. Других следов на нежном, будто са­харная пудра, снеге не было.

Подняв взгляд от белой ленты тротуара, Мишель уви­дела выходящую из дома Джаду. Наверняка будет в дурном настроении – здешние зимы Джада ненавидит. Не страш­но. Мишель была готова выслушать жалобы на погоду, а заодно и новости о семейной жизни Джексонов.

Джада натянула капюшон куртки до самых бровей. «Ну не создана моя кожа для этого климата! – думала она, по­туже затягивая узел шнурка под подбородком. – Всю жизнь здесь живу, но так и не привыкла». Вот у родителей на Барбадосе – совсем другое дело; там кожа ее никогда не подводит, и волосы становятся послушными, упругими, «правильными», как говорит бабушка. «Правильные» – значит волнистые, а не скрученные в безнадежно тугие спирали и не требующие услуг парикмахера, чтобы их вы­прямить. Джада отлично понимала, что все это только слова, а на деле «правильные» в бабушкином понима­нии – больше похожие на волосы белых, чем на кучерявые шапки соплеменников. Сама Джада подобного рода уверт­ки ненавидела, но тем не менее была довольна, что Шавонна унаследовала ее волосы. И презирала себя за это. Шевелюра Кевона, который пошел в отца, такого значе­ния для нее не имела – мальчик все-таки. Что добавляло к угнездившемуся в ней расизму еще и склонность к поло­вой дискриминации. О волосах младшей дочери Джада старалась не думать. В конце концов, все в руках господа.

Выскочив на улицу, Джада первым делом вспомнила о вазелине. А заодно – снова – и о Барбадосе, где ее сочные губы никогда не трескались и не шелушились. Вытащив из кармана куртки тюбик, она толстым слоем смазала не только губы, но и все лицо, и руки. Без этой предосторож­ности на нее уже вечером без ужаса не взглянешь.

Боже, как она измотана! И выглядит, наверное, соот­ветственно. Мишель же – Джада подняла глаза на прибли­жающуюся быстрым шагом подругу – словно и не спала вовсе. Свежа, бодра, розовеет от мороза. Кончик носа чуть покраснел, а в остальном – само совершенство!

Джада любила эти утренние прогулки с Мишель. Ко­нечно, было бы еще лучше, если бы не проклятая собачон­ка, которая вечно замедляла темп. Топтаться на холоде Джада терпеть не могла. Вот и сейчас, дожидаясь, пока псина обнюхает очередной столб, она едва сдерживала раздражение. Шаг – остановка, шаг – остановка. И зачем Мишель эта чертова собака?!

– Скажи своему псу, чтобы топал вперед, иначе я его придушу и отдам скорняку на муфту, – пригрозила она.

Несмотря на теплые отношения с Мишель, временами Джаде казалось, что их разделяет непреодолимая пропасть. Возможно, дают о себе знать расовые различия, а может, все дело в немыслимо счастливом браке Мишель. Она обо­жает своего Фрэнка, а тот – по крайней мере, так выгля­дит со стороны – отвечает ей той же страстью. А еще он души не чает в детях плюс каждую неделю приносит в дом деньги, черт возьми! Но Джада любила Мишель и от души желала ей счастья. Пусть уж хоть союз Мишель и Фрэнка, единственный во всем Уэстчестерском графстве, сохра­нится в незыблемости лет десять-двадцать. В конце кон­цов, если они обе начнут пилить друг друга – что станется с их дружбой?

– Поуки, милый, пойдем, – пропела Мишель.

У Джады в голове не укладывалась манера белых сюсю­кать с животными, словно с малыми детьми. А детей они, если судить по Мишель, немыслимо баловали. На взгляд Джады, подруга растила будущих преступников. Игрушки ее дети за собой не убирали, посуду не мыли, а о «спасибо» или «пожалуйста», похоже, слыхом не слыхивали. Ми­шель, впрочем, и сама грешила некоторой, с точки зрения Джады, невоспитанностью. Джада в ее доме не посмела бы даже подумать о том, чтобы залезть, к примеру, в холо­дильник или в посудный шкафчик за стаканом. Мишель же в гостях у подруги хозяйничала запросто. Словом, ше­роховатостей хватало, но Джада ни разу не высказала вслух удивления или недовольства. Все это, если подумать, ме­лочи в сравнении с дружбой. Очень может быть, что у Ми­шель тоже есть претензии к Джаде, о которых она молчит.

– На вот, возьми. – Джада протянула подруге тю­бик. – Держу пари, среди белых девиц не найдется больше ни одной такой губастой. А мы с тобой часом не родствен­ницы, нет? Уверена? А то мне не хотелось бы кокнуть со­бачку своей сестренки, хоть и пятиюродной.

Мишель с хохотом приняла и вазелин, и упрек.

– Не сердись на него, Джада.

Щедро намазав лицо, Мишель отдала тюбик подруге и энергичным шагом двинулась вперед. Она снова посерьез­нела, что означало близость нешуточного допроса, а его-то Джада как раз и хотела оттянуть.

Рассвет только-только занялся, фонари еще горели, но первый из них моргнул и потух словно в ответ на неизбеж­ный, как зима после осени, вопрос Мишель:

– Ну? И как обстоят дела? Джада пожала плечами:

– Понятия не имею. Времени поговорить пока не на­шлось. – Она все же не выдержала и в красках описала Мишель, как ее встретил вчера вечером муж.

– Ты должна положить этому конец! Нужно… – Ми­шель запнулась.

«Чего и следовало ожидать, – подумала Джада. – По­чему она всегда так боится давать советы?»

– Не знаю, надолго ли меня хватит. Схватила бы, ка­жется, топор да и снесла бы его глупую голову, даром что он отец моих детей!

– Ха! И когда тебя это останавливало? – хитро поин­тересовалась Мишель, вызвав у Джады ухмылку.

Джада делила людей на тех, кто дает, и тех, кто отнима­ет. Мишель определенно принадлежала к числу «дающих». Ко всем щедра – к друзьям, к мужу, к детям. Другое дело, что ее щедрая жалость в данный момент Джаде была не нужна.

– Он тебя до психушки доведет, – вздохнула Ми­шель. – Пусть бы Фрэнк только попробовал…

Продолжение Джада пропустила мимо ушей. Просто чтобы не возражать; потому что Мишель – ее лучшая по­друга, несмотря на массу различий: белая, родом с Севера, тетешкается с псом-идиотом и временами поражает не­проходимой тупостью.

Не так давно Джада с изумлением поняла, что у нее со­всем не осталось близких друзей-негров. Она не могла об­щаться ни с чернокожими подчиненными в банке, ни с немногочисленными соседями, чьи папули и дедули взлетели так высоко, что могли позволить себе отправлять отпрысков в настоящие, закрытые колледжи. И, уж конечно, не могло быть речи о дружбе с родственниками Клинтона, не имевшими понятия о падежах и считавших брак с почта­льоном высшим жизненным достижением женщины.

Но с Мишель она близка, у них много общего, хотя та искренне считает своего Фрэнка идеалом, не замечая яв­ных странностей мужниного бизнеса. Вечно у него ка­кие-то выгодные государственные контракты, чрезвычай­но выгодные сделки. Фрэнк Руссо процветает, независимо от общего состояния экономики. Кому, как не Джаде, знать, что без взяток тут обойтись не могло, как и без свя­зей с… Нет, ни к чему об этом думать. В конце концов, какое ей дело до методов мистера Руссо? Однако года два назад, когда Фрэнк предложил Клинтону партнерство, Джада с облегчением восприняла отказ мужа. В кои-то веки он принял верное решение. Уж слишком много води­лось у Фрэнка наличных. Нравится Мишель закрывать на это глаза – на здоровье, а Джаде лишние проблемы ни к чему.

Спору нет, Фрэнк Руссо – хороший человек, а учиты­вая, что он мужчина, можно сказать – очень хороший. Главное, что он просто обожает Мишель. Однако Джаду ему этим не обдурить: все равно он из берущих, и в этом смысле, пожалуй, будет похуже Клинтона. Старина Фрэнк безнадежно задурил голову Мишель. Вряд ли он знает, где находится в его собственном доме стиральная или посудо­моечная машина, а уж о кухонной плите и говорить не стоит. Случись Мишель уехать, скажем, на отдых, ее домо­чадцы дня через два с голоду помрут рядышком с битком набитым холодильником. Темноволосый красавчик Руссо, легко обтяпывающий свои сделки, не способен ни ломтик сыра между двух кусков хлеба засунуть, ни грязное белье рассортировать, ни хотя бы постель застелить. Да в сравне­нии с ним даже Клинтон выглядит квалифицированной домохозяйкой… и Мишель при этом не жалуется!

«Стоп, девочка, – приказала себе Джада. – Довольно сравнений. Благодарность – вот лучшее из человеческих чувств, его и культивируй. А критику оставь. Не так уж много у тебя в жизни хорошего, чтобы не ценить дружбу с Мишель и эти утренние прогулки в богатом, тихом районе».

Джада обвела взглядом просыпающиеся дома и деревья в седом уборе инея. Красота! Но внезапно на глаза ей по­палась страннейшая картинка: в окне тюдоровского особ­няка на другой стороне улицы мелькнуло и тут же исчезло бледное лицо. До того бледное, что казалось прозрачным, несмотря на черные, бездонные, словно глядящие внутрь себя, омуты глаз. Что-то в этом лице было знакомое… Или почудилось? Или привиделось во сне? Вздрогнув, Джада постаралась избавиться от наваждения.

– Держу пари, мне только что явился призрак, – поде­лилась она с Мишель. – Если только в этом доме не дер­жат пленницу. Кто там поселился?

– Какой-то тип лет пятидесяти, живет один. Италья­нец, кажется, или что-то в этом роде. Энтони. У него еще…

– А-а-а, машины такие красивые? Мишель кивнула:

– Точно. Фирма по прокату лимузинов. По-моему, он не женат, – продолжала Мишель.

– Н-да? Значит, завел подружку. Несчастная девица, я бы сказала.

– Может, у них новомодный брак? Знаешь, когда вы­писывают себе из России молодую жену.

– Брак! – фыркнула Джада. – Полнейшее безумие. Пару минут они шагали в молчании.

– Ну? – первой не выдержала Мишель. – И что ты ре­шила насчет Клинтона? Заставишь его наконец выполнить обязательства?

– Клинтон и обязательства? Не смеши меня, это две вещи несовместимые.

– Не пойму, как он не боится потерять тебя. Ты ведь само совершенство.

Джада пожала плечами. Ну не понимает Мишель, и все тут. То ли ирландская кровь виновата, то ли в жизни у нее все чересчур удачно складывалось.

– Да, я совершенство, и Клинтона от этого тошнит. Я ведь в два раза сильнее его. Он это знает – и ненавидит!

– Да нет же! Вам сейчас тяжело, очень тяжело, но все равно ты не права. Клинтон тебя обожает. Не смей гово­рить, что он тебя ненавидит.

– Я и не говорила, что он ненавидит меня. Я сказала, что он ненавидит мою силу, – со вздохом возразила Джа­да. – Десять лет назад, когда мы были на подъеме, он еще как-то справлялся, а сейчас не может. Зато я могу. Черт возьми, малышка, – я должна! И он меня за это презирает.

Они подошли к воротам, где обычно поворачивали назад, и Мишель похлопала по опоре. Джада едва сдержала улыбку. Без этого жеста, кажется, и не было бы сорокаминутного издевательства над собственным организмом. Она окинула взглядом длинные ноги подруги, белокурый «кон­ский хвост»! Жеребенок, да и только, – сплошь конечнос­ти, глазищи и хвост. Поуки тем временем без устали обню­хивал опору ворот, словно в жизни не встречался с подоб­ной диковиной.

– Странно, – двинувшись в обратный путь, сказала Мишель. – Я считала, что они как раз мечтают об идеале. Фрэнк, например, всегда замечает, если я наберу лишний фунт или поленюсь побрить ноги. То есть… он меня, ко­нечно, любит всякую, но…

– Ой, оставь! Дело не в том, успела ты побрить ноги или нет. Дело даже не в том, что ноги у тебя дюймов на двадцать длиннее, чем у других. Между ногами-то у нас у всех одно и то же! То самое, что им нужно. Причем без лишних хлопот.

– Фу, Джада! Какой кошмар! Лично я изо всех сил ста­раюсь хорошо выглядеть. Разумеется, дело не во внешнем виде, но и не в голом сексе, если уж на то пошло. Я пытаюсь… знаю, что это невозможно, но все-таки я пытаюсь выглядеть идеалом в глазах Фрэнка.

– Да не мечтают они об идеале! – рявкнула Джада. – Если они о чем и мечтают, так это видеть нас зависимыми. До тех пор, разумеется, пока эта чертова зависимость не становится чрезмерной. Тогда они начинают задыхаться. А еще они мечтают о нашей заботе, но стоит перебор­щить – и забота начинает застревать у них в глотке. Кроме того, они мечтают о сексуальных стервах. Но боже упаси настаивать на сексе, поскольку их коробит наша требова­тельность. А почему? Потому что в этом случае они чувст­вуют себя импотентами.

Мишель вздохнула:

– Грубо, Джада. И очень горько. Тебе всего-то и нуж­но, что с ним поговорить. Он ведь отец твоих детей. Не от­кладывай в долгий ящик; поговори сразу же, как вернешь­ся домой.

– Пожалуй, ты права. Прикроешь меня в банке? Опоз­даю на часок, не больше. Подам-ка, пожалуй, Клинтону на завтрак что-нибудь сверх вареных яиц.

– Только не злись! – взмолилась Мишель. – Как бы там ни было – не злись, прошу тебя.

– Поздно, – сообщила подруге Джада. – Я уже зла до чертиков.