"Маленькая повесть о большом композиторе, или Джоаккино Россини" - читать интересную книгу автора (Клюйкова Ольга Васильевна)

Глава 11. НЕОЖИДАННАЯ ПЕРЕМЕНА ВКУСОВ, ИЛИ ЗАКОНОМЕРНОСТЬ

Еще только отгремели аплодисменты в знаменитом театре «Ла Скала», а наш герой снова в пути. Так и текла жизнь Джоаккино Россини – в постоянных переездах с места на место, в спешке, в стремительном сочинении опер, в торопливых их постановках, в пререканиях с исполнителями и импресарио, в веселом и интересном общении с друзьями, в активном и остроумном отражении нападок врагов. В начале августа 1817 года композитор прибыл в Неаполь. А там его уже ждало либретто Джованни Шмидта, сочиненное по заказу Барбайи, – «Армида». Сюжет был взят из «Освобожденного Иерусалима» Торквато Тассо. Элементы фантастики, присутствовавшие в нем, не могли понравиться Россини-реалисту. Ведь даже в сказке о Золушке он сумел избежать их! Но тут восторжествовало желание могущественного импресарио. И композитор смирился.

Этот сюжет издавна привлекал внимание музыкантов. На либретто, сочиненное французским драматургом Ф. Кино, написали свои оперы Ж. Б. Люлли (1686), К. В. Глюк (1777). И вот теперь создал свою музыкальную версию классической темы Россини. Содержание сводилось к следующему: рыцарь-крестоносец Ринальдо полюбил прекрасную волшебницу, царицу Дамаска Армиду. Забыв о своих обетах, он наслаждается счастьем. Друзья решают спасти его от чар Армиды, и рыцарь уходит от своей обольстительницы. А та в горе и гневе разрушает свои волшебные сады и бросается в погоню за беглецом в колеснице, запряженной драконом. Сколько фантастики! И все же Россини сумел найти в этом потоке волшебства то, что оказалось ему близко, – огромную человеческую любовь. И главной удачей оперы стали любовные дуэты, которые поражали современников своей поэтичностью, изяществом и трепетностью подлинного чувства. Впрочем, в этом было и много личного. Двухлетняя симпатия к очаровательной примадонне театра, восхитительной Изабелле Кольбран переросла в более сильное чувство – Джоаккино влюбился! Он, «сердечным победам» которого не было числа, ко всему относящийся с насмешкой, оказался у ног прелестной женщины, которая стала полновластной хозяйкой его сердца. Конечно, сердце – это еще не гений художника, но ведь именно оно побуждает гения к созданию удивительных красот.

И все же эта опера встретила много недовольства со стороны публики. Итальянцы любили однозначные счастливые концовки. Именно такой развязки здесь не было. Гармония и инструментовка произведения были тонко и искусно разработаны, содержали много новизны, однако этими качествами оказалось невозможно покорить итальянских слушателей тех времен. На премьере 11 ноября 1817 года шумного провала не было, но общее недовольство отразилось в откликах прессы.

А тем временем Россини уже ждали в Риме. Театр «Арджентина», импресарио которого в тот момент был старинный приятель композитора Картони, рассчитывал поставить к карнавальному сезону оперу, сочиненную знаменитым маэстро. «Газета двух Сицилии» еще с начала декабря сообщала об ожидавшейся премьере. Россини же приехал только в середине месяца, а после рождества газета уже сообщала о постановке! Вряд ли композитор мог сочинить и поставить оперу за такой короткий срок. Так и случилось, что «Аделаида Бургундская», первое представление которой состоялось 27 декабря 1817 года, вся состояла из отрывков предыдущих опер Джоаккино. Либретто, написанное Дж. Шмидтом, оказалось на редкость неинтересным. Речь шла об эпизоде из истории Италии, но как же скучно и неправдоподобно все было сделано! Впрочем, работа с плохим либретто – не новость для Россини. И скорей всего в неудаче композитора отразилась огромная усталость, накопленная за год, – ведь это была четвертая опера! А может быть, сказались уж слишком сжатые сроки – всего 2 недели. Вот так и получилась, наверное, самая плохая опера Россини.

Вторая неудача подряд. Опять! Но Джоаккино, как всегда, некогда было расстраиваться. Проведя три обязательные по контракту спектакля, он скорей помчался в Неаполь. Там снова его ждала работа, к сезону поста, в театре «Сан-Карло». Он должен был написать «трагико-священное действие» «Моисей в Египте». Произведение предполагалось широкомасштабное, в трех действиях. Предложенная теперь тема понравилась композитору. Ведь речь шла о страданиях целого народа под чужеземным владычеством! Все эти события иносказательно перекликались с обстановкой в Италии того времени. Россини с самого начала творчества придавал большое значение актуальности содержания своих опер. Призыв к свободе звучал еще в «Танкреде» и «Итальянке в Алжире», социальная драма разыгрывалась в «Золушке» и «Сороке-воровке». И вот «Моисей» явился закономерным итогом предшествующих исканий, естественным переломом творческих устремлений композитора в сторону народно-героической тематики, нашедшей потом свое гениальное воплощение в «Вильгельме Телле».

Россини редко приходилось работать с хорошими либреттистами. На сей раз пришлось сотрудничать с довольно именитым и известным в Неаполе литератором Андреа Леоне Тоттолой, с тем самым, который так скверно написал либретто «Газеты». В те времена в городе ходила на него эпиграмма:

Тоттола положил в основу своего либретто трагедию Рингьери и самонадеянно считал, что «переделал ее в драму более интересную», потому что ввел туда любовные эпизоды. Действие происходит в Древнем Египте. На страну пала тьма. Фараон призывает пророка Моисея с мольбой о свете и обещает отпустить томящийся под игом его власти еврейский народ. Однако его сын Озирид, тайно женившийся на еврейке Эльчии, не хочет ухода ее соплеменников, ведь тогда он должен будет расстаться с любимой. Фараон, внемля просьбе сына, отменяет свое разрешение, а на Египет тогда обрушивается ужасный дождь с градом. Фараон сломлен страданиями своего народа и вновь отпускает евреев. Тогда несчастный Озирид пытается убить пророка Моисея, но падает сраженный молнией. Фараон в гневе посылает на евреев войско. Однако Моисей жезлом раздвигает волны моря – и народ уходит по открывшемуся дну, а когда войска фараона стали преследовать его тем же путем – волны вернулись назад.

И опять Джоаккино пришлось сочинять оперу в спешке – ведь премьера была назначена на 5 марта 1818 года, то есть оставалось всего полтора месяца. Кроме всего, эта премьера оказалась очень важной и ответственной для Россини. В то время в Неаполе очень увлекались немецкой музыкой, и враги композитора постарались противопоставить его Франческо Морлакки, только что вернувшемуся из Германии. «Газета двух Сицилий» писала накануне премьеры, 13 февраля, о том, что Морлакки «предпочитает Музы Сиренам и заменяет пустые и фальшивые украшения той благородной и драгоценной простотой, которая в искусстве, как и в литературе, создает образцы правды, величия и красоты». Имена не были названы, но намек был настолько прозрачен, что трудно было не понять его. И Россини своим новым созданием должен был показать завистникам всю неправомерность их нападок. К 25 февраля он закончил партитуру. Неделя репетиций, и Неаполь вновь поражен удивительным талантом молодого композитора. «Россини одержал новую победу в своем «Моисее в Египте»«, – сообщали газеты.

Правдивые, искренние чувства пронизывали оперу. Это гордость и страх, отчаяние и героизм, любовь и страдание. И над всем царил чарующий россиниевский мелодизм… При этом и гармония, и инструментовка играли значительную роль в передаче нужного настроения. Например, в интродукции в сцене «тьмы» тревожно повторяющиеся в различных тональностях на пианиссимо фразы оркестра создают ощущение растерянности, испуга и глубокой скорби египтян. Слушатели с первых тактов оперы были заворожены чудесным искусством Россини.

Однако премьера прошла отнюдь не так уж гладко, как можно было ожидать. По свидетельству Стендаля, все впечатление от оперы чуть не испортило оформление третьего акта. Дело в том, что там изображался переход евреев через Красное море. «Места партера расположены так, что в любом театре море может быть видно только вдали; здесь же совершенно необходимо было изобразить его на втором плане, чтобы дать возможность его перейти. Машинист театра «Сан-Карло», рассчитывая решить неразрешимую задачу, устроил все очень нелепо и смешно. Партер видел море поднятым на пять или шесть футов выше берегов; из лож, совершенно погруженных в волны, можно было хорошо разглядеть маленьких ладзарони, раздвигавших их по велению Моисея…» Можно представить, что творилось в зале! «Все много смеялись; это было такое искреннее веселье, – писал Стендаль, – что нельзя было ни возмущаться, ни свистеть. Под конец оперу уже никто не слушал; все оживленно обсуждали восхитительную интродукцию».

Как видно со слов Стендаля, казусы постановки не могли до конца снизить красоту музыки Россини. Все должны были признать, что это сочинение композитора совершенно необыкновенное, но отнюдь не своей постановкой. Мощные хоровые сцены, которые составляли его основу, не были типичным явлением для итальянской оперы. Их величавая широта и сила придавали произведению черты оратории. Вместе с тем лирические сцены, исполненные изящества, нежности и тонкости психологических характеристик, позволяют сразу узнать композиторский почерк Россини.

Пока Джоаккино праздновал в Неаполе свою очередную победу, маленький Пезаро начинал жить активной культурной жизнью. К тому времени перестроили городской театр. На открытие местные власти решили пригласить своего именитого согражданина – Джоаккино Антонио Россини, слава которого гремела по всей Италии. А еще хорошо бы, чтобы он поставил какую-нибудь свою оперу, желательно из последних. И вот весной 1818 года завязалась бурная переписка между Россини и организаторами будущего праздника, одним из которых оказался граф Джулио Пертикини. Однажды Джоаккино получил письмо графа, где были такие слова: «Я вас люблю и почитаю, как великую радость нашей родины, и горжусь тем, что я ваш земляк». Ну как же мог Россини, всегда с нежностью относившийся к родному городу, не откликнуться на приглашение столь пламенных обожателей? Конечно, он захотел приехать. А ставить решил «Сороку-воровку». Забота о приглашении исполнителей тоже пала на Джоаккино. И это оказалось, пожалуй, самым хлопотным. Городок был незначительный, да и средства ограничены, а хотелось пригласить знаменитых артистов. Энергии молодого композитора можно только позавидовать, ведь пока шла подготовка выхода на сцену «Моисея» и осуществлялись его первые постановки, Россини успевал заниматься подбором певцов, нудными переговорами с театральными агентами, перепиской с графом Пертикини и другими городскими деятелями. Многое не ладилось. В одном из писем к Пертикини, с которым Джоаккино связывали дружеские отношения, композитор писал: «Мои неприятности таковы и их столько, что не могут быть описаны. Моему другу могу рассказать и сделаю это «как тот, который плачет и говорит» (из Данте. – О. К.)… Этот последний (бас Реморини) заставил меня провести три ужасных дня». Россини пришлось безрезультатно переговорить с Коль-бран и другими знаменитыми певицами, но они не хотели ехать в маленький городок. Наконец все-таки удалось пригласить Ронци де Беньис. И вот в начале марта труппа собралась, а 20 числа, еще в Неаполе, композитор начал репетиции.

В начале июня Джоаккино приехал в Пезаро, где не был с детства. Граф Пертикини, в доме которого остановился маэстро, окружил его самой трогательной заботой. Россини скоро стал своим человеком в семье друга. Веселый общительный нрав молодого композитора делал его необычайно приятным гостем, а постоянные шутки и колкие замечания, на которые было просто невозможно обижаться, потому что в них не таились ни злоба, ни коварный умысел, создавали вокруг него приподнятую, радостную атмосферу. Джоаккино, на правах близкого друга, мог даже улаживать размолвки своих любезных хозяев. Жена Пертикини была образованной женщиной и даже слыла в Пезаро «изящной поэтессой». Однако она отличалась неожиданными сменами настроения, капризами, которые нередко приводили к конфликтам между супругами. Вот тут-то граф и обращался за помощью к Россини.

День открытия театра быстро приближался. Наконец 10 июня, в среду, наступило долгожданное торжество. Городской театр, перестроенный архитектором Пьетро Гинелли, гостеприимно распахнул свои двери. Горожане восторженно разглядывали нарядное убранство этого храма искусства. Перед началом спектакля в зале царило вполне закономерное возбуждение, ведь это было не только открытие театра, но и представление новой, хотя уже знаменитой оперы их земляка, – «Сороки-воровки». Волнительность момента усугублялась еще тем, что провести первый спектакль в обновленном театре собирался сам Россини. И вот наконец за чембало появилась статная, слегка полноватая фигура блистательного маэстро. Его одежда приятно поразила зрителей своей элегантностью, его красивое лицо с правильными, мягкими чертами излучало одну из самых обворожительных улыбок. Встреченный шквалом аплодисментов, Джоаккино был счастлив в это мгновение. Вот оно, огромным трудом заслуженное признание! Опера прошла с неимоверным успехом. Хотя после нее еще исполнялся балет другого автора, главным событием дня все же стала «Сорока-воровка».

Всюду, где бы ни бывал Россини, он сразу приобретал массу друзей. Такой уж у него был характер. Но случалось и обратное. Поклонницей таланта знаменитого маэстро стала княгиня Каролина Брунсвик, которая, как писала итальянская критика, оставила своего «развратного мужа, владетельного английского принца, будущего короля Георга IV» и обосновалась в Пезаро. Местная аристократия, поначалу благосклонная к несчастной княгине, была шокирована появлением в ее доме интимного друга, некоего кремонца Бартоломео Пергами, человека грубого и мстительного. Ее перестали посещать. Отказался от приглашения и Россини, сообщив княгине Каролине, что «ревматизм, лишивший спину гибкости, не позволяет ему обычные поклоны, предписанные придворным этикетом». Собственно, почему? Ведь нравы богемы, жизнь которой вел Джоаккино, были снисходительны к людским слабостям. Даже удивительно, что этот мезальянс мог вызвать отрицательное отношение с его стороны. Однако надо учитывать, что он жил в доме местного аристократа графа Пертикини, а влияние окружающей обстановки значит очень много. Могли присутствовать и другие, оставшиеся неизвестными причины. Но дорого же пришлось потом Россини заплатить за такой дерзкий отказ! Впрочем, он был не из тех, кто сожалеет о содеянном.

Пезарский театр, открывшийся столь успешно, хотел в том сезоне поставить еще и «Севильского цирюльника». Но тут удачи не было: и тенор Куриони отказался петь, и с Россини, который так удачно поставил «Сороку-воровку», случилась беда – он тяжело заболел. У Джоаккино была такая сильнейшая ангина, что даже ходили слухи о его смерти. Во всяком случае, именно в этом уверяли своих читателей неаполитанские газеты. Впрочем, те же газеты с непосредственной поспешностью сообщили и о счастливом выздоровлении всеми любимого маэстро. Болезнь задержала композитора в Пезаро до начала августа. Но Джоаккино не расстраивался. Его окружали удивительно интересные люди, образованные и прогрессивно настроенные, многие будущие деятели революций 1830 и 1848 годов. Жаркие споры об искусстве и политике, острые и забавные шутки не смолкали на их встречах, обычно происходивших в доме хозяев Россини. Например, они любили перебрасываться злободневными, тут же сочиненными стихами. Однажды на пышном пире, который граф Пертикини устроил на прощанье, когда Россини уже уезжал, один из гостей – Массимино Морози – произнес хвалебный тост в честь отбывающего композитора:

Россини привык к обожанию и поклонению толпы, но такое искреннее признание среди равных не могло не тронуть его. Многие, кто был знаком с Джоаккино лишь поверхностно, говорили, что маэстро будто бы кичился своими успехами. Перед теми, кого он считал глупее, – может быть, хотя бы ради смеха, но здесь, среди друзей и соратников?! Разгоряченный от выпитого вина и шумного спора, в ответ он весело поднял бокал с тут же сочиненным экспромтом:

И шутка была понята. И весело принята. Что ж, если «in vino Veritas»[12], то почему бы там же не быть и гению?

Как видим, в Пезаро у Джоаккино появилось много искренних друзей. Однако, хотя городок со всем радушием принимал своего «блудного сына», Россини, как всегда, спешил. Надо было возвращаться в Неаполь, где ждала новая работа. И все же не заехать в Болонью повидаться с родителями было никак невозможно, тем более что и расстояние невелико. Но разве мог Россини не писать музыку? Однажды он уже отдыхал после «Севильского цирюльника», и результатом отдыха оказалась, пусть неудачная, опера «Газета». Так же было и на этот раз. Плодом короткого пребывания у родителей стала одноактная опера-фарс «Адина, или Багдадский калиф». Своим появлением это произведение обязано настоятельным просьбам инспектора португальских театров Диего Игнацио де Рина Маникуэ, который отвечал за репертуар лиссабонского театра. Впрочем, нельзя сказать, чтобы Джоаккино в данном случае утруждался. Он взял и приладил к либретто Герардо Бевилаква отрывки из различных своих прежних опер, а без увертюры и вовсе обошелся. Но синьор де Маникуэ остался доволен и заплатил композитору 2000 лир. Правда, поставил эту оперу в Лиссабоне по ряду причин только в 1826 году, зато лиссабонцы могли гордиться, что для их театра пишет сам Россини.

Вернувшись в конце августа в Неаполь, Джоаккино сразу принялся за работу. На этот раз ему пришлось вновь сотрудничать с маркизом Берио ди Сальса, который, не имея перед собой такого шедевра, как шекспировский «Отелло», сочинил такую «гротесковую смесь глупости и неправдоподобности» (по выражению итальянской критики), как «Риччардо и Зораида». Самое удивительное, что опера пользовалась грандиозным успехом! А противники «новой школы» даже радостно возглашали, что знаменитый Россини перевоспитался и стал творить в старых добрых традициях! Поговаривали, что якобы сам почтенный Чимароза написал письмо молодому композитору, а газеты даже публиковали текст этого письма. Дело же обстояло значительно проще. Россини был великолепным композитором-практиком, к этому его просто обязывали условия тогдашней театральной жизни. В театре «Сан-Карло» подобрался прекрасный состав солистов: тенора Ноццари и Давид, примадонна Кольбран. Для них-то и написал Джоаккино партии, поражающие виртуозностью, а чтобы не получилось уж слишком всего много, пришлось сократить и упростить оркестровое сопровождение. И неудивительно, что впоследствии опера почти не ставилась, в отличие от многих других, ведь трудно собрать в одном театре сразу двух искусных теноров. Но 3 декабря 1818 года королевский театр «Сан-Карло» бурно рукоплескал новому сочинению «сладчайшего пезарского лебедя».

Новый 1819 год принес новые заботы и хлопоты. По случаю счастливого выздоровления короля Фердинанда Россини заказали кантату, которая с успехом прозвучала в «Сан-Карло» 20 февраля, однако была такой же неинтересной и невдохновенной, как все произведения композитора, написанные в этом жанре и при подобных обстоятельствах.

Тем временем Барбайя готовил возобновление «Моисея в Египте». Опера пользовалась успехом, несмотря на несовершенство декораций. Но выносить смех в зале во время спектакля было свыше сил Джоаккино. И он стал думать, что бы такое сделать для отвлечения внимания зрителей от действительно комичного оформления третьего акта. Вот тогда-то и появилась знаменитая молитва Моисея перед переходом Красного моря! Как все самые прекрасные мелодии, тема молитвы возникла у Россини неожиданно. Слов еще не было. Их Тоттола потом сочинил к уже готовой музыке. Зато эта задумка маэстро увенчалась полным успехом. В тот момент, когда все приготовились смеяться, вдруг зазвучала великолепная ария Моисея «С твоего звездного престола». Стендаль рассказывал: «Это молитва, которую весь народ повторяет за Моисеем. Пораженный тем, что слышит нечто новое, партер насторожился, и смех совершенно замолк».

Это событие произошло 7 марта 1819 года, а к концу месяца Россини должен был уже закончить новую оперу «Эрмиона», которая с начала года находилась в работе. Либретто опять писалось Тоттолой. За основу он взял знаменитую трагедию Расина «Андромаха». Однако «шедевр» «Летучей мышки» оказался на диво скучным и монотонным. Что оставалось делать бедняге Джоаккино? Только смеяться! Да, недаром еще во время сочинения «Моисея» он придумал своему горе-соавтору комическое прозвище «Торототела»!

Естественно, сюжет в интерпретации этого автора не вдохновлял композитора. Неудивительно поэтому, что на премьере в театре «Сан-Карло» (27 марта 1819) не было успеха, впрочем, провала тоже не последовало, потому что музыка Россини всегда несла в себе мелодическое очарование, да и авторитет композитора был достаточно высок. Кстати, именно благодаря этому Джоаккино мог уже довольно независимо разговаривать с самыми солидными импресарио. Именно так уверенно и категорично пришлось ему сообщить импресарио венецианского театра «Сан-Бенедетто», который в апреле ожидал от Россини новой оперы, что он не успеет ничего сочинить. И тот согласился, чтобы композитор скомпоновал музыку к опять же неудачному либретто Тоттолы из своих предыдущих сочинений. Получилась опера «Эдуардо и Кристина». Искусно исполненная такими замечательными певцами, как Роза Моранди, Каролина Кортези, Элиодоро Бьянки, она была встречена на премьере (24 апреля 1819) с «неописуемым энтузиазмом», по утверждению итальянского критика. Как раз в то время в том же театре готовил к постановке свою оперу Джакомо Мейербер. Премьеру назначили на 26 июня, однако немецкий композитор не обладал ни скоростью сочинения, ни опытом Россини. Поэтому он прибыл в Венецию несколько раньше – в середине апреля – и оказался свидетелем блестящего успеха «Эдуардо и Кристины». Тогда же произошло и знакомство композиторов, сделавших столь много для развития музыкального театра.

Возвращаясь из Венеции в Неаполь, Россини решил заехать в Пезаро. Милые воспоминания о приятных днях, проведенных в городке в прошлом году, оказались тем манящим светом, который привлек его вновь посетить давно покинутую родину. Джоаккино приехал в Пезаро 20 мая 1819 года. И начались приятные встречи, восторги, поздравления, банкеты, памятные подарки. Однако именно в это радостное время его настигла месть злопамятного кремонца Бартоломео Пергами, из-за которого Каролина Брунсвик была в немилости у местной аристократии. Дерзкий ответ Россини на приглашение очень задел гордую княгиню. И особенно тем, что в нем не было ничего грубого, только насмешка, ведь причина отказа («ревматизм») посетить ее дом была бы уважительна, если бы исходила не от 26-летнего молодого человека, полного сил и здоровья. И вот 24 мая, когда приезд в город знаменитого земляка должен был праздноваться в театре, Пергами и его приспешники решили испортить торжество. Как только Россини появился в проходе партера, раздались громкие свистки. Люди Бартоломео расположились в разных концах зала, от этого шум и неразбериха казались еще сильнее. После первых мгновений всеобщей растерянности горожане пришли в себя, и раздались бурные аплодисменты в адрес маэстро. Но этим инцидент не исчерпался. На Россини напали со свистками и по возвращении из театра. Земляки, конечно, возмутились таким поведением по отношению ко всеми уважаемому согражданину. В адрес гонфалоньера (знаменосца города) посыпались негодующие протесты сторонников композитора, а пезарская академия устроила в честь Россини пышный прием и решила установить бюст композитора.

Так уж случилось, но этот визит в родной город оказался последним. И не потому, что Джоаккино там встретили незаслуженные свистки, ведь аплодисменты тоже были. Просто так сложились обстоятельства. А добрую память о Пезаро он сохранил на всю жизнь.

Вернувшись в Неаполь, Россини занялся поисками сюжета для новой оперы. Однако это не означало, что композитор замкнулся от друзей и развлечений. Всеми уважаемый маэстро не чуждался и дружбы с молодыми начинающими музыкантами, актерами, литераторами. Так, он подружился с французским композитором Баттоном, который стажировался в Италии. Как выяснилось, проблема выбора сюжета стояла и перед новым знакомым. «Ты ищешь сюжет?» – спросил однажды Джоаккино приятеля. «Да, он нужен мне к возвращению в Париж, – охотно сообщил Баттон. – Надеюсь найти его в той книжке, что прочитал вчера: традиционная английская поэма, ее автор, помнится, Вальтер Скотт, а называется она «Дева озера»; действие происходит в Шотландии, и ситуации мне нравятся». – «Одолжи мне, посмотрю, – лениво попросил Россини, – может быть, и мне понравится». Парижский стипендиат, польщенный просьбой маститого композитора, спешно исполнил его просьбу. Зато, когда они встретились через два дня, безразличия знаменитого итальянца как не бывало, он весь светился, в восторге кинулся к Баттону, радостно восклицая: «Спасибо, друг! Прочитал твою поэму, и она мне очень понравилась. Иду скорей передать ее Тоттоле». Надо признаться, Тоттола опять написал скверные стихи, зато в этом либретто присутствовали интересные сцены, взятые у Вальтера Скотта, романтическое очарование, столь свойственное произведениям английского писателя, нежная лирика и ощущалось дыхание исторических событий.

Действие оперы происходит в XVI веке в Шотландии. Элен, дочь мятежного Дугласа, нашла убежище в замке предводителя восставших Родерика Дью, который влюблен в девушку, а та любит Малколма. Элен часто появляется на озере в маленькой лодочке, она любит поверять волнам свои мысли, мечты и слезы. Окрестные жители прозвали ее «девой озера». В замке просит убежища неизвестный рыцарь, которые тоже влюбляется в Элен, однако он отвергнут. На прощанье рыцарь, сумев превозмочь обиду, дарит Девушке кольцо с печаткой, которое дает право на вход к королю. Восстание терпит поражение, Родерик в плену. Элен едет к королю и узнает в нем неизвестного рыцаря. Оказывается, король тогда отстал от охоты. В благодарность за приют он прощает отца Элен. Родерик умирает от ран, а Элен выходит замуж за Малколма.

Аромат старины, поэтичные зарисовки природы сильно вдохновили Россини. Он стремительно принялся за работу. Как всегда, когда сюжет воодушевлял композитора, сочинение продвигалось быстро, а из-под пера выходили одухотворенные, оригинальные и интересно разработанные страницы партитуры. Особенно хорошо вышел I акт, в котором у Тоттолы получились более приличные стихи: там господствовали правдивые чувства, нежная лирика, страстный драматизм и величавые эпические сцены. В опере присутствуют мощные хоровые номера и простые, непосредственные идиллические сцены, особенно в I действии. Вот уж где проявился будущий автор «Вильгельма Телля»! В грандиозном финале этого акта объединены секстет сразу с тремя хорами: мужественный хор воинов, величавый хор бардов и грациозный хор женщин.

Премьера состоялась 24 сентября 1819 года. И тут оперу ожидала участь «Севильского цирюльника»! В первый вечер ее освистали. Зрители шумели, смеялись, кричали; правда, финальное рондо Элен (роль которой исполняла примадонна «Сан-Карло» Изабелла Кольбран) вызвало бурные аплодисменты. А маэстро не захотел выйти на поклон! Что ж, вполне понятно, он обиделся за незаслуженные свистки, но капризная публика этого понимать не хотела. Вызовы повторялись вновь и вновь. Тем временем Джоаккино спокойно обсуждал в уборной Изабеллы столь удачно сочиненное и пропетое рондо. Неожиданно в дверях выросла фигура театрального служащего. Самоуверенно он прервал разговор и тоном, не требующим возражений, сказал: «Автора на сцену!» Это было уж слишком. Россини и так находился в сильном возбуждении, поэтому подобная бесцеремонность окончательно вывела композитора из себя. Он резко встал и… так ударил гордеца, что тому пришлось сделать по комнате не очень изящный пируэт. Когда он опомнился, то Россини уже не было не только в уборной актрисы, но и в театре: расстроенный всем происшедшим, композитор стремительно бросился к экипажу и уехал проветриться.

Такой провал! Но разве маэстро не привык? А можно ли привыкнуть к несправедливости? Тем не менее все обязательные по контракту спектакли Россини благополучно провел, к тому же к опере пришло признание. Однако 1 ноября 1819 года он уже был в Милане. Здесь с нетерпением ждали его новой оперы. Либретто уже написал талантливый поэт Феличе Романи. Надо отметить, что оно оказалось удачным и содержало немало интересных сценических ситуаций, да и слог у Романи был хороший. Новую оперу предполагалось назвать «Бьянка и Фальеро, или Совет трех». Сюжет либреттист заимствовал из исторической трагедии замечательного итальянского поэта и драматурга Алессандро Мандзони «Граф Карманьола», которая вышла в том же году. Действие оперы перенесено в другое время, изменены имена героев. Но сущность – гневное обвинение деспотизма и тирании – осталась. Главный герой, молодой полководец Фальеро, состоит на службе у Венецианской республики. Он одерживает победы над врагом, но правители республики не доверяют ему. Все это – результат козней врагов удачливого Фальеро. Полководца хватают и заключают в тюрьму. Дочь дожа Бьянка любит Фальеро. Она пытается спасти его. Но ничего не помогает. Фальеро казнят. Этот сюжет был очень известен в то время, часто появлялся на сценах итальянских театров. Может быть, именно потому, что в нем не было всегда интригующей неизвестности, он не вдохновил Джоаккино. Правда, здесь могла сказаться и усталость – последние годы композитор работал слишком напряженно, сочиняя по 3 – 4 оперы в год. Но что он мог поделать, если нужны были деньги не только для него самого, но и для родителей, а платили очень немного. Вот и приходилось выкручиваться, компонуя отрывки из старых сочинений. Такой и оказалась опера «Бьянка и Фальеро». В ней не встречается почти ничего нового. Но только почти. Стендаль, который присутствовал на премьере, с восторгом отозвался о восхитительном квартете: «…Вспышка гениальности, которая длится десять минут. В нем есть моцартовская нежность, хотя и нет глубокой грусти немецкого композитора». И все равно опера на первом представлении 26 декабря 1819 года не понравилась.

Проведя три обязательные по контракту спектакля, Россини решил возвращаться в Неаполь. По пути он заехал повидаться с родителями в Болонью. Прибыв в середине января в распоряжение Барбайи, Джоаккино сразу погрузился в работу. Но, как ни странно, его ждало не сочинение оперы. Ему предстояло ставить оперу своего коллеги Гаспаре Луиджи Спонтини, который в эти годы жил в Париже. Это был «Фернанд Кортес, или Завоевание Мексики», сочиненный еще в 1809 году. Монументальная и воинственная, опера Спонтини отразила эстетические вкусы наполеоновского времени и явилась одной из тех, что подготовили появление нового романтически-красочного жанра, зародившегося во Франции, – большой оперы. Как писали газеты, Россини, взявшийся за дело со всей присущей ему энергией, окружил произведение Спонтини «любовной заботой». Исполнение, состоявшееся 4 февраля 1820 года, прошло отлично, но прием встретило безразличный. Просто итальянская публика тех дней оказалась неподготовленной к восприятию музыки такого типа. Но Россини отлично понимал значение появления этого жанра, таящего в себе огромные выразительные возможности, ведь в распоряжении композитора находились огромные ресурсы – мощный хор, большой оркестр, балет, всевозможная изощренная сценическая техника.

Сначала Россини выступил в новом для него качестве постановщика чужой оперы, а потом – привычной, но нелюбимой роли. К празднику Скорбящей Богоматери ему заказали Торжественную мессу. Исполненная 19 марта 1820 года в церкви св. Фердинанда, она оказалась удивительно мелодичной, красивой и целомудренной. Стендаль рассказывал, что, прослушав мессу, один из восхищенных священников воскликнул: «Россини, если ты с этой мессой постучишься во врата рая, то, несмотря на все твои прегрешения, святой Петр не сможет не отворить их перед тобой». И никто не захотел обратить внимание на то, что вся месса состояла из интонаций и целых мелодий из сочинений ее веселого автора, то есть из далеко не божественных произведений – опер! И это было сделано вовсе не из насмешки над священнослужителями – Просто таково оказалось музыкальное мышление Россини.

Однако этот «отдых» от оперного творчества длился недолго. Во второй половине мая импресарио театра «Сан-Карло» вновь предложил композитору работу над новой оперой, либретто к которой написал неаполитанский драматург Чезаре делла Балле, герцог ди Вентиньяно. Сюжет он заимствовал из трагедии Вольтера «Магомет II». Хотя местная пресса пела либреттисту дифирамбы, пьеса получилась лишенной действия, наполненной неправдоподобностя-ми и ужасно корявой по форме. Но Россини привлекла эта тема, в которой раскрывался извечный конфликт между чувством и долгом и прозвучали героико-патриотические мотивы. Россини с удовольствием принялся за работу, но… осторожно. Неужели насмешник Джоаккино стал чего-то бояться? Смех-то смехом, а привычка привычкой. Дело в том, что итальянцы – очень суеверный народ. Испокон веков у них считается, что нечистая сила все время вертится около людей и не упускает случая навредить. Чтобы отогнать ее, надо выставить вперед два пальца левой руки. Левой потому, что правой в то время можно работать. По Неаполю в то время ходили слухи, что у герцога Вентиньяно дурной глаз. Рассказывали, что и Россини для отвода нечистой силы во время работы над партитурой «Магомета II» держал два выставленных вперед пальца левой руки! Наверно, народное средство помогло? Ведь опера оказалась удачной.

Ну, а если серьезно, то вначале Россини очень торопился, думая, что оперу придется ставить в том же сезоне, но премьеру назначили на осень, а потом и вовсе отложили. В июле 1820 года в Неаполе вспыхнуло восстание карбонариев. Театральная жизнь города прекратилась, да и сам маэстро не мог остаться в стороне от таких волнующих событий. Его прогрессивные демократические взгляды были общеизвестны. Джоаккино записался в национальную гвардию. Говорят, что он даже сочинил «Гимн борьбы за конституцию». Во всяком случае, полиция установила за ним строгий надзор, а в венецианском архиве сохранилось следующее предписание:

А революция в Неаполитанском королевстве все-таки победила. Королю Фердинанду пришлось дать своему народу конституцию, в стране появилось буржуазно-либеральное правительство.

Когда установился порядок, возобновилась и концертно-театральная жизнь Неаполя. Состоялась наконец премьера «Магомета II», которая прошла 3 декабря 1820 года. Несмотря на актуальность проблем оперы, она встретила довольно холодный прием у слушателей. Новизна формы, обогащенная гармонизация инструментовки неприятно удивили неаполитанских театралов, которые всегда больше всего ценили виртуозность стиля и мелодическую красоту. И только потому, что все это появилось в опере Россини, которого все так любили и уважали, не было провала. Как же все-таки публика не любила ничего нового!

За прошедшие три года Россини писал в основном «серьезные» оперы. Неожиданная перемена вкусов? Да нет, скорее закономерность. Просто о многом хотелось говорить без смеха. Сказывалось и то, что новое течение в искусстве – романтизм – вносил свои коррективы и в музыку. А это влекло и новые средства. Новаторство Россини отличалось тем, что кардинально композитор ничего не менял. Зато новый взгляд на традиционные приемы, их новые сочетания и применение давали удивительные результаты. Впрочем, почему удивительные? Вполне логичные и закономерные, хотя и несколько неожиданные в своей «знакомой» новизне.