"Радужные анаграммы" - читать интересную книгу автора (Хованская Ольга Сергеевна)

Глава III

10 июля

— Так…. — Гарольд энергично мерил шагами коридор, листая повестку заседания, — первой пойдет кандидатская придурка из квантовой топологии, хрен с ним, пусть щенок защищается и катится к чертовой матери. Потом поставили мальчика Отса — хороший мальчик, старательный, не блеск, не блеск, конечно, но для матстата сойдет. Потом перерыв. Так, наш пойдет третьим и последним. Хитрят, сволочи, думают, все устанут и проголосуют «за».

— Где, кстати, твой де Краон? — спросил я.

Гарольд неопределенно дернул плечом. Поднял голову от расписания и огляделся, рассеянно кивнул кому-то.

— Обещал быть вовремя. Мы, кстати, при тебе договаривались.

— Ты в лицо-то его помнишь? Вы вроде бы встречались в Неаполе.

— Честно говоря, нет. Какое-то у него незапоминающееся лицо.

Перед закрытыми дверями Зала Заседаний уже толпился народ.

Двухъярусный зал недавно отремонтировали, очень неудачно, на мой взгляд. На стене по всему периметру метрах в двух от пола были прикреплены металлические плиты сантиметров десяти толщиной. Эту «хайтековскую» жуть дополняли длинные галогеновые лампы на потолке. И это при том, что кресла оставили старые, обитые красноватым кожзаменителем. Кто только такое придумал? Как клетка для диких зверей, ей-богу! Да, еще в Зале поместили массивные бронзовые часы на гранитной подставке.

В Москве последние две недели шли международные летние конференции по космологии, видимо, этим и объяснялось такое количество иностранцев на сегодняшнем заседании. И чего бы им не гулять по летней Москве? Обычно защиты проходят в присутствии не более тридцати человек. А сегодня здесь были люди не только из нашего института: в толпе я увидел несколько университетских, в основном математиков-топологов, и двух известных космологов из Питера. Многие узнавали Гарольда, он рассеянно кивал, отвечая на приветствия. Надо сказать, что мой друг совершенно лишен какой бы то ни было «звездной болезни» — у него просто не хватает времени на эти игры. Гарольд знаменит, хотя совершенно не заботится о собственных рейтингах цитируемости и об участии в престижных конференциях, не стремится на профессорские ставки в Лондоне и Париже — пределе мечтаний многих моих знакомых. Даже если бы Гарольд не сделал ничего, кроме открытия гравитационных волн — он уже навеки вписан в историю физики, и этот факт, кстати, тоже мало его заботит. А Гарольд сделал много чего еще! Но я отвлекся.

Народ прибывал. Категоричное мнение Гарольда относительно диссертации Алоиса было известно всему институту и наверняка за его пределами, а мой друг знаменит не только своими выдающимися научными работам, но и крайне взрывоопасным характером. Я с грустью подумал, что столько народу привело сюда в основном не желание отличить плохую работу от хорошей, не желание узнать истину, что бы под ней в конце концов не понималось, а всего только простое чисто человеческое желание поглазеть на скандал, на противостояние Гарольда и Биркенау. А сегодня нас действительно ожидало «зрелище». Про нашу авантюру с де Краоном никто еще не догадывался, хотя большое количество иностранцев, которые редко когда присутствовали на защитах такого уровня, заставляли меня задуматься. Если Биркенау удастся защитить своего Алоиса — это фактически будет означать постепенную, но неизбежную смену научного направления отдела космологии. Отдел Гарольда сейчас был ориентиром номер один среди космологов всего мира.

Появился председатель защиты, незаметный лысыватый человечек неопределенного возраста, и послал Падловну за ключами от Зала Заседаний. Пора было начинать.

— Доброе утро, Гарольд, и Вам доброго утра, Александр Константинович! Очень рад вас видеть. Рад, что вы уделяете внимание молодежи. Столько хороших молодых и перспективных ученых сегодня защищается! Да, не стоит наука на месте, господа, не стоит.

Этот приторный кисель мог принадлежать только одному человеку. Профессор Биркенау был любезен, блистал благородной сединой, был полон чувства собственного достоинства и весь лучился отеческой заботой о своих питомцах, как и положено Заведующему Главной Лаборатории. Его манеры были добродушны и чуть снисходительны. Единственный прокол в имидже — маленькие, постоянно бегающие глазки. Со стороны могло показаться, что он даже расположен к Гарольду. Только я знал, с каким удовольствием Биркенау избавился бы от Гарольда, если бы это было в его власти. Ко мне Биркенау был суховато-нейтрален, но Гарольда при первой же удобной возможности не задумываясь вышвырнул бы из института, не считаясь с потерей престижа и недовольством сотрудников. После того, как моему другу предложили кафедру в Кембридже, Верховный Директорат в обход Биркенау спешно назначил Гарольда заведующим отделом космологии. Биркенау оставалось только бессильно улыбаться. Честно говоря, я не очень понимал причину такой сильной ненависти. Элементарная зависть ученого к ученому? Но Биркенау мог похвастаться очень сильными работами, его «радужные анаграммы» войдут в историю науки.

Биркенау профессионально улыбался, переводя взгляд с меня на Гарольда и мельком глядя на собирающихся людей в большом холле Зала Заседаний.

— Что-то народу сегодня многовато… — начал было он. Вдруг лицо его застыло.

И не просто застыло. Оно мгновенно приобрело пепельно-серый оттенок. Гарольд в недоумении посмотрел на Биркенау. Тот издал какой-то неопределенный хриплый горловой звук, силясь что-то сказать и неотрывно глядя куда-то во все прибывающую толпу. Мы с Гарольдом совершенно перестали для него существовать.

— … твою мать!! — наконец членораздельно выдавил из себя Биркенау и ринулся к председателю защиты. Биркенау схватил его за рукав и с силой повлек в свой кабинет, широкой двери цельного дуба напротив Зала Заседаний.

От мерно текшей внутрь Зала Заседаний толпы отделилась высокая фигура.

— Вот, кажется, и наш гость, — я повернулся к Гарольду.

— Поди ж ты…. Не на нашего ли замшелого инквизитора-консультанта у зава такая аллергия? — довольно хмыкнул Гарольд, — дай бог, тогда мы легко найдем с ним общий язык.

Владелец собственного самолета обладал элегантным полосатым темно-серым костюмом с полным комплектом всех положенных запонок и булавок, нежно-кремовой шелковой рубашкой и начищенными до зеркального блеска ботинками. Иссиня-черные коротко стриженные волосы были гладко зачесаны назад, отчего верхняя часть лица показалась мне непропорционально большой. Впрочем, все это я заметил позже, а в первые секунды я был совершенно заворожен огромными, словно залитыми хрусталем, глазами, которые быстро, но цепко оглядели меня всего, чтобы потом обратиться уже только к Гарольду. Эти бесцветные глаза почему-то заставили меня содрогнуться от какой-то непонятной боли, тоски и разочарования.

«Как преподаватель или историк науки ты, быть может, чего-то и стоишь, но как ученый ты никогда не сравнишься ни со мной, ни с Гарольдом. Ты безнадежно позади и имей мужество наконец это признать» — ввинтились мне в мозг эти глаза. За долю секунды я понял то, на что мне понадобилось почти двадцать лет сомнений, надежд и разочарований. На мгновение мне стало так плохо, что я едва устоял на ногах, и тут же навалилась дикая усталость и какая-то опустошенность.

— Гарольд? — богатый оттенками музыкальный голос профессора де Краона только добавил впечатлений, — я Реджинальд.

Он казался ненамного старше нас с Гарольдом, но чем больше я смотрел на это лицо, на сеточку морщин вокруг этих ужасных пронизывающих насквозь глаз, тем больше убеждался, что профессор де Краон старше, чем кажется на первый взгляд.

— Отлично! Вы как раз вовремя, — Гарольд энергично потряс протянутую изящную узкую руку, — познакомьтесь, это мой друг и коллега доктор Александр Константинович Вуд.

Холодные, длинные пальцы точно стальными клещами сдавили мне кисть. Я вздрогнул от неожиданности.

— У нас есть как минимум часа три до начала, — Гарольд взглянул на часы, — пойдемте ко мне и все обсудим. Хотите чаю или кофе?

— Кофе. С удовольствием… Добрый день! — де Краон кивнул кому-то в толпе.

— Знаете, Вы так хорошо говорите по-русски.

— А Вы так замечательно говорите по-английски, — улыбнулся в ответ де Краон.

«Наконец Гарольду попался человек, не уступающий ему в ехидстве!» — злорадно подумал я, пытаясь отделаться от только что пережитых впечатлений. Вот уж не думал, что от взгляда постороннего человека я могу прийти в такое смятение. Но какой мощной энергией веяло от нашего гостя! А ведь похоже, на Гарольда не произвела абсолютно никакого впечатления необычная внешность де Краона. Один я, что ли, такой нервный?

— Сашка! Идем же! — нетерпеливо прервал мои размышления Гарольд.

Я послушно поплелся следом. Гарольда совершенно не волновало, что из-за него я пропускаю кафедральное собрание. А может и черт с ним, с этим собранием. «Бог с нами и черт с ними».

Наша троица тут же привлекла повышенное внимание. «Точнее, их пара», — с непонятной горечью подумал я. Де Краон аристократически улыбался подходящим к нам поздороваться, причем отвечал на родном языке говорившего. Я выяснил, что он говорит не только по-русски, но знает еще французский, итальянский и японский. Профессор токийского университета, Танака, мощный старик лет семидесяти, приветствовал де Краона глубоким поклоном:

— Гэндзюцуси, — с почтением в голосе произнес он.

— «Все в этом мире — всего лишь театр марионеток», — вернул поклон де Краон.

Танака некоторое время работал у Гарольда, он был специалистом по топологической интерпретации задач квантовой теории поля. Гарольд называл его «квантовым экзорцистом» — Танака виртуозно сооружал устойчивые модели в зыбких пространствах квантовых неопределенностей.

Этот пожилой японец знавал и Биркенау, когда тот еще довольно молодым человеком приезжал в Японию на двухгодичную стажировку. Как-то я расспрашивал его об этом.

«Видел я, как он там работает, — презрительно, как это умеет делать только японец, хмыкнул Танака, ощерив в улыбке крупные зубы, — play gitar, play tennis…».

Если бы не «анаграммы», не пригласили бы его больше туда. Японцы четко отличают плохую работу от хорошей.

Де Краон с видимым удовольствием принимал знаки внимания к своей персоне.

Я осторожно приглядывался к нему. Не смотря на такую показную манерность «признанного гения», и даже несмотря на то, что он так точно указал мне мое место среди таких блистательных гениев как он сам, причем сделал это походя, одним взглядом, этот ехидный англичанин становился мне чем-то симпатичен. Уж слишком много миров притаилось на дне его глаз, я видел их только мельком, но понял, что мне посчастливилось встретиться с очень нетривиальным человеком.

А что до гениев… Я знаю, что я таковым никогда не буду, поэтому почему бы какому-нибудь гению мне на это не указать? Есть вещи, похожие на дар божий. Либо ты его удостоился, и тогда ты будешь сиять над окружающей толпой. Либо нет, и тогда, сколько бы ты не бился, сколько бы не учился, сколько бы не старался изобрести что-нибудь вечное и прекрасное — ни черта у тебя не получится, и надо с этим смириться, чем раньше — тем лучше. У меня была девочка-аспирантка: золотая школьная медалистка, лучшая студентка на курсе, досрочно защитившая диссертацию по теоретической физике. Эта девочка никогда не могла придумать что-то свое, что-то новое — она всегда только послушно и аккуратно выполняла задания своих учителей. Промучившись несколько лет в качестве самостоятельного научного работника, она ушла из института. Сейчас, кажется и замужем, и с детьми. А моя Аллочка занимается авторской песней и совершенно не комплексует из-за того, что ей никогда не получить Нобелевскую премию по физике.

Когда мы проходили мимо кабинета Заведующего Главной Лаборатории, дверь внезапно распахнулась.

— … да ну не могу я уже ничего отменить, поймите же Вы наконец, господин заведующий, — услышал я напряженный голос председателя. Биркенау вылетел из кабинета и только тут заметил нас. Несколько секунд он стоял неподвижно, потом как-то неловко дернул головой, изобразив приветствие, и быстрым шагом пошел в Зал Заседаний. Его догнал председатель, они оба скрылись в зале, и наступила тишина.

Некоторое время мы шли молча.

Де Краон первым нарушил молчание.

— У Вас работает профессор Йозеф Аушвиц Биркенау? — спросил он Гарольда.

— Не только работает, он у нас заведующий. Все десять отделов, больше тысячи человек, подчиняются ему, его Главной Лаборатории.

— Я думал Йозеф — первый заместитель директора токийского Университета.

— Да, был несколько лет назад. Теперь вот у нас. Он там занимался «радужными анаграммами», может, слышали? Удивительные эксперименты с биологическими «черными ящиками», просто уникальные эксперименты, я бы сказал! А потом почему-то все бросил и перебрался к нам, ведет вот сейчас этого заср… этого Алоиса.

— Да, я что-то слышал об этом, — звучный, хорошо поставленный лекторский тон де Краона не выражал никаких эмоций.

Кабинет Гарольда был просторный и нежилой. При входе взгляд тут же останавливался на необъятной полке с книгами, от пола до потолка. Гарольд сварил кофе на маленькой плитке. Де Краон расположился в кожаном кресле, листая толстый том диссертации. Потом отложил ее, склонил голову набок, смотря своими огромными бесцветными глазами куда-то мимо меня. Помолчал несколько долгих минут. Полуприкрыл глаза, став похожим на сонную ящерицу. У него были тонкие почти прозрачные веки.

— Ошибки находить легко, — наконец изрек он. Посмотрел на Гарольда. Взял у него чашку кофе.

— На странице 37, 60 и 366 есть теоремы, доказательства которых некорректны. Однако это не повод уничтожить всю работу целиком… замечательный кофе, спасибо. Скажите, Гарольд, какая на защите аудитория?

— В смысле?

— Кто будет слушать эту работу?

— Ну… решение по защите будут принимать в основном профессора департамента Фундаментальной Математики, мы практически всех уже видели.

— Будут еще философы, журналисты?

— Да нет, упаси боже! Что за странный вопрос?

Де Краон устало закрыл глаза, словно разговаривая с непонятливым учеником. Пожалуй, он все-таки был старше нас с Гарольдом.

— Это естественный вопрос. Определенные аргументы хороши для определенной аудитории, — терпеливо пояснил он и снова замолчал на некоторое время.

Меня стали раздражать эти паузы.

— Тогда я, с вашего позволения, еще немного почитаю этот… м-м-м, талмуд. У меня еще есть час, — изрек де Краон наконец, неторопливо пролистывая диссертацию.

…Ровно через час он закрыл том и удовлетворенно откинулся на спинку кресла.

— Можно еще кофе?… Спасибо. Так вот, работа построена на десяти аксиомах. Слишком много, но это не ошибка, а всего лишь отсутствие вкуса у автора, — он сделал изящный жест рукой, — Проблема автора в том, что первые две аксиомы позволяют построить пример, противоречащий седьмой аксиоме. А противоречивая аксиоматика — это уже серьезно.

— Какой пример? — заинтересовался Гарольд.

— Смотрите, — Реджинальд достал из кармана пиджака блокнотик и ручку, — автор работает с вот такой многомерной метрикой. В ней пятнадцать параметров. Если положить первые девять параметров равными единице, то использование первых двух аксиом дает простейшее многообразие Калаби-Яу типа «тор», а седьмая аксиома при тех же условиях дает три отдельные сферы. Очевидно, тор и три сферы не эквивалентны друг другу, так как они не могут быть преобразованы одно в другое. Алоис Грубер применяет эту… м-м-м, — де Краон на мгновение замялся, подбирая соответствующее русское слово, — «кухню» для описания топологии ранней Вселенной. Согласитесь, тор и три отдельные сферы — принципиально различные структуры. Уж не говоря о том, что наблюдения подтверждают тороидальную геометрию ранней Вселенной, а в работе делается акцент именно на возможные наблюдательные проверки. Эта диссертация защищается сегодня третьей по счету — это тоже будет нам на руку… Знаете, я бы сейчас с удовольствием чего-нибудь съел, чего-нибудь сладкого.

— Пойдемте тогда обедать, господа. А как Вы относитесь к шоколаду, Реджинальд? У нас варят отличный шоколад.

— Я бы сказал, м-м-м… крайне положительно.

— А так, общее впечатление об этой работе? — спросил Гарольд, когда мы вышли в коридор.

— Слабо и довольно грубо. Здесь явно не хватает финслеровых обобщений. Кроме того, некоторые идеи были им взяты из других работ, без ссылок на авторов.

— Так об этом обязательно нужно сказать!! — радостно вскинулся Гарольд.

— Нет, этого не потребуется. Я этого засранцаАлоисана разсделаю, — невозмутимо сообщил консультант лондонского Королевского Общества.

Гарольд споткнулся от неожиданности, не ожидал от англичанина такой фразы. Реджинальд довольно усмехнулся.

Профессор Реджинальд де Краон оказался большим любителем шоколада. Поглощенные обсуждением особенностей приготовления российского, английского и итальянского шоколада, они едва не пропустили назначенное время. Когда мы вернулись, перерыв уже подходил к концу.

В холле мы снова столкнулись с Биркенау. От его растерянности не осталось и следа, это снова был большой начальник, гордый и уверенный в себе. Но, проходя мимо нас, Биркенау, видимо не сдержавшись, вдруг резко повернулся к де Краону.

— Отрабатываешь гонорар, наемник, — прошипел он, лицо его на мгновение исказилось, он с большим трудом взял себя в руки, — сколько ты содрал с Гарольда за удовольствие тебя лицезреть?

— Выбирайте тон и выражения, Йозеф! — мгновенно отреагировал Гарольд, забыв о всякой субординации.

«Называется, не задумываясь о последствиях, рассек от плеча до пояса», — подумал я и только вздохнул — с таким характером нужно либо стоять на самой высокой ступени административной власти, либо держаться подальше от власти вообще. Иногда Гарольд просто не понимал элементарных правил человеческой жизни.

— Я свое дело знаю, Йозеф, — тон Реджинальда был бесстрастным, лишенным угрозы и малейшего напряжения — таким голосом отвечают на вопрос «который час», — побереги своего мальчика — сейчас ему мало не покажется.

— Если я правильно понял, он Ваш начальник? — спросил де Краон у Гарольда, глядя вслед уходящему Биркенау.

— Да, а что?

— Спасибо.

— Да пожалуйста. А за что, собственно? — не понял Гарольд.

Реджинальд не ответил, с грустным пониманием взглянул на меня — его глаза наконец-то показались мне человеческими.

…Надо отдать должное Алоису, за предоставленный ему час он рассказал все очень четко и гладко. По сравнению со своей кандидатской, он существенно продвинулся. Голос у него был звонкий, яркие слайды с мультипликацией и звуковым оформлением оптимально скомпонованы. Я с беспокойством чувствовал, что все тридцать членов Ученого Совета относятся к работе вполне благодушно. Даже те, которые изначально придерживались мнения Гарольда, были настроены скорее нейтрально, чем отрицательно — слишком уж продумано и изящно было представление. Кроме того, возможные желающие выступить были лишены даже доски и мела, а, следовательно, и возможности сформулировать свои мысли на уровне формул.

«Со сколькими нападающими вам бы ни пришлось одновременно сражаться, стратегия всегда подскажет правильную линию поведения»

— Будут вопросы или замечания к докладчику? — председатель встал с места и оглядел зал, — желающим будет дан микрофон. Пожалуйста, перед тем как задать вопрос, называйте имя, должность и место работы… Да, прошу Вас.

«Стойка должна быть такой, чтобы голова располагалась прямо…Черты лица должны быть спокойными… Пусть ваша прическа выражает силу… Пусть та же сила дает о себе знать от плеч вниз по всему телу… Во всех разновидностях стратегии важно научиться сохранять боевую стойку в повседневной жизни и сделатьсвою повседневную стойку боевой. Вы должны уделять этому должноевнимание»

— Сэр Реджинальд Чарльз Этелинг де Краон, профессор, научный консультант лондонского Королевского Общества, — по залу пробежал едва слышный гул, и воцарилась звенящая тишина, — у меня будет всего один вопрос.

«Вы можете уверенно побеждать, применяя технику одного удара. Этого трудно достичь, если вы не изучаете стратегию настойчиво. Если же вы неуклонно следуете по Пути, стратегия будет исходить из вашего сердца, и вы сможете побеждать, когда того пожелаете. Выдолжны тренироваться ежедневно»

Не получив от растерявшегося Алоиса вразумительного ответа на вопрос о противоречии трех базовых аксиом, профессор Реджинальд де Краон говорил еще ровно десять минут. За этот краткий промежуток времени он указал простейший метод, с помощью которого можно построить контрпримеры и объяснил, почему структура Вселенной типа трех сфер не соответствует наблюдательным данным.

Председатель сидел со странным выражением лица. Он был не в состоянии задать ни малейшего наводящего вопроса, чтобы хоть как-то спасти Алоиса. О каких еще вопросах могла идти речь, когда весь первый ряд теоретиков тут же занялся придумыванием контрпримеров по тривиальному методу Реджинальда, а на лицах астрономов-наблюдателей отразились досада и отвращение при одной только мысли о несвязанной структуре пространства? К несчастью для Алоиса, несвязные структуры были излюбленной темой одной скандальной группы из Германии, которые довольно грубо подделывали обработку наблюдательных данных. Тот скандал длился почти год, и о нем были хорошо информированы не только космологи, но даже люди, от этого раздела физики далекие. Дополнительное раздражение вызывал тот факт, что все как один упустили из виду это, казавшееся теперь таким очевидным, противоречие в диссертации. Но все единодушно оправдали себя, сославшись на усталость после двух предыдущих защит, и все раздражение было перенесено только на Алоиса.

Реджинальд сказал ровно то, что было нужно и теоретикам и наблюдателям.

Иногда диссертации в спорных вопросах отправляли на доработку, но в данном случае «дорабатывать» было просто нечего, хребет работы был переломан у самого основания — переделка означала бы просто начать работу заново.

Председатель встал, открыл было рот сказать хоть что-нибудь, но вдруг улыбнулся и только развел руками.

— Смотри, — в полном восторге Гарольд сильно толкнул меня локтем, — председатель тоже придумал контрпример!!

Только сейчас до меня стало доходить, что же мы сделали, и до какой степени обострятся отношения с Биркенау. Честно говоря, я не ожидал, что выступление де Краона окажется таким эффективным.

…Защита закончилась. Реджинальд подошел к нам.

— Мне не совсем удобно просить Вас, Гарольд, но если Ваше предложение насчет комнаты еще остается в силе, я бы с удовольствием им воспользовался, у меня возникли некоторые, м-м-м… трудности с моими знакомыми. Или посоветуйте хорошую гостиницу, я давно уже не бывал в Москве.

— Не комната, Реджинальд, не комната, а трехкомнатный люкс в профессорском корпусе, хоть на месяц… да на сколько хотите!! Да после того, что Вы сделали… Черт возьми, я бы душу продал дьяволу за такого математика как Вы у себя в отделе!! Поверьте, я просто получил наслаждение от вашей работы.

— Да, — сказал я, надо было тоже сказать что-нибудь, — это было проделано мастерски.

— Но, прежде всего, я должен Вам ужин в «Napule paisa»! — искреннему восторгу Гарольда не было границ, — а хотите, познакомлю Вас с какой-нибудь очаровательной нимфой!

— Гарольд, прекрати! — попытался я урезонить Гарольда, это только я мог молчаливо терпеть несносные шутки моего друга, но наш англичанин мог понять что-нибудь неправильно. Но Реджинальд за словом в карман не полез.

— Предпочел бы мальчика, — невозмутимо ответил он.

Гарольд фыркнул, но явно смутился.

— А что такое «гэн-дзюцуси», — спросил я Реджинальда, вспомнив странное приветствие Танаки.

— «Слово гэн означает иллюзия, или видение. В Индии человека, который использует магические трюки, называют гэндзюцуси, мастер иллюзий» — это цитата из кодекса Бусидо, — не глядя на меня, ответил де Краон.