"Инженю, или В тихом омуте" - читать интересную книгу автора (Ланская Ольга)

20

Что-то горячее и крепкое входило в нее грубо и бесцеремонно, вторгалось сильными толчками. Неторопливо, смакуя процесс, получая, видимо, максимум удовольствия.

Она лежала лицом вниз на кровати, абсолютно голая, с широко раздвинутыми ногами. А кто-то был на ней сверху, поднимаясь и опускаясь над ее бесчувственным, только что ожившим телом. И вдруг вышел из нее, вставая, удаляясь куда-то.

Она не знала, кто это, и где она, и как долго он или они делают это с ней, хотя, судя по обильной влажности и образовавшейся под ней небольшой луже, в нее уже кончали. И снится ей это или происходит на самом деле, она тоже не знала. Но жажда и головная боль показывали, что это реальность. В которую она вернулась из забытья — в которое провалилось непонятно как и когда. В любом случае она не знала, сколько времени, — соответственно время вообще не имело значения. Но все остальное — имело.

Шагов не было слышно, и она, лежа в той же позе, не открывая глаз, оставляя тяжелую голову между вытянутых вперед рук, попыталась вспомнить. Тут же пожалев, что предприняла эту попытку, — лучше было бы еще побыть в неведении. Хотя бы немного. Потому что растекающаяся по полу туалета вода и скрючившееся на унитазе тело с большим красным пятном на ярко-голубой рубашке вспомнились сразу.

А вот дальше… Дальше она что-то объясняла им всем, всем четверым, Андрею, Юре и еще двоим незнакомым ей молодым парням, — но Андрей увел ее в комнату и там слушал ее бессвязный бред не перебивая. То и дело косясь на журнальный столик, где сложились в аккуратные горки двадцать банковских упаковок. И быстро ушел, сказав ей, чтобы собиралась, и закрыв за собой дверь. Намекая, что выходить ей не надо.

И она начала собираться — удивляясь скудности своего имущества, еле вспомнив, что основная часть гардероба у Вики, а зимние вещи с весны лежат у родителей. И на сборы ей хватило десяти минут. И еще минуты на то, чтобы уложить туда мелочи, принесенные из ванной Андреем, молча брошенные им в кресло.

А потом она сидела и пила вино. Но совсем не опьянела — для половины бутылки это была сложная задача. Пила и курила и озиралась, вспоминая, не забыла ли что, — совершенно не думая о Викторе и о последствиях, только о вещах. А потом они спустились в машину и поехали куда-то, и она снова что-то объясняла, но Андрей сказал, что они все уже поняли — а насчет квартиры беспокоиться не надо. Достаточно резко сказал — тут же смягчая ситуацию, отпуская мрачную шутку насчет того, что ей нельзя давать в руки оружие.

Ей казалось, что все нормально, все хорошо, а то, что они немного нервничают и злятся, это нестрашно, — но тут Юра сказал, что Виктор жив. Она сама спросила — «а что с ним?» — но имела в виду не состояние Виктора, а что делать теперь с телом. И совершенно не ждала того, что услышала: «Пока живой, может, выживет, если повезет». И она поняла в одно мгновение, что все было зря.

А потом она только молчала. И когда они притормозили около уже знакомого ей японского ресторанчика. И когда вошли внутрь и Андрей передал ее незнакомому парню и ушел. И дальше молчала — о чем, собственно, было говорить?

Парень был оживлен, он шутил и смеялся собственным шуткам, и кокетничал с ней легко — видимо, получив приказ охранять ее здесь сколько скажут и развлекать, чтобы она вела себя спокойно. Хотя она бы и так вела себя спокойно. Прекрасно осознавая, что орать и звать на помощь бессмысленно, равно как и звонить в милицию, чего ей сделать никто не даст, равно как пытаться убежать отсюда. Тем более что он был тут не один — за столиком неподалеку сидели еще двое, с которыми он переглядывался время от времени и подходил к ним пару раз. Но даже будь он один, даже отпусти он ее — ей некуда было идти и некому звонить.

Конечно, она не все время молчала. Она периодически отвечала что-то на его реплики, произносила какие-то ничего не значащие фразы — не запомнившиеся даже ей самой. И ела что-то вкусное и необычное — то, что он называл суши, — но сейчас не могла вспомнить, на что это было похоже. И пила вино — которое запомнилось. Сначала бутылку белого, «Шабли» — от пива и японской водки она отказалась наотрез, а парень настаивал, что суши с красным вином не сочетается. А потом она заказала красное — и ей принесли испанское, «Риоха Сигло», выдержанное, терпкое, густое. А потом, когда он спросил, не хочет ли она чего еще, все равно им надо немного тут подождать — не уточнив, чего именно они ждут и что такое «немного», — она сказала про коньяк.

А потом… Потом, кажется, ничего не было — совсем. До пробуждения в этой комнате, в которой как-то оказалось бесчувственное тело. Которое насиловал с удовольствием неизвестный ей некрофил. Или несколько некрофилов — но по очереди. Шаги возвращались, и она напряглась, сжимаясь внутри, гадая, что он будет делать с ней. Расслабляясь немного, когда что-то скользкое коснулось маленькой дырочки — находившейся чуть повыше той, в которую он входил уже, — потому что это было лучшее, что он мог с ней делать. Чуть оттопыривая попку, позволяя его пальцам смазывать ее жирно и обильно холодным кремом. Не сопротивляясь, когда сильные руки потянули ее на себя, впившись в бедра, стараясь, чтобы она оказалась на коленях, умудряясь подсунуть под ее живот подушку.

Что-то большое и жирное медленно раздвигало ее там, сильно раздвигало, проникая аккуратно, вдруг оказавшись внутри целиком, заставляя ее раскрыть непроизвольно рот. Она не хотела, чтобы он понял, что она проснулась, и потому старалась контролировать себя и стонала сонно и пьяно, смутно и неотчетливо в такт его движениям. Неспешным, прочувствованным, извлекающим удовольствие из происходящего — но слишком дразнящим, чтобы она могла долго сдерживаться.

И когда он подался далеко назад и ей показалось, что он решил выйти, она инстинктивно двинулась за ним, и в этот момент он качнулся вперед, врываясь глубоко, исторгая из нее громкий трезвый крик. Который словно подхлестнул его, потому что он заторопился, кончив быстро, но не выходя, причиняя сладкую боль даже в обмякшем состоянии. И наконец выскользнул, равнодушно уронив ее на бок, как какую-то вещь. Снова вставая и тут же возвращаясь.

— Ну, проснулась, алкоголичка? Опохмелиться не хочешь? На, держи!

Она медленно открыла глаза, видя его, сидящего на постели на коленях, протягивающего ей высокий стакан. И поблагодарила кивком, приподнимаясь на локте, жадно, по-животному глотая пузырящуюся воду, умудряясь облиться.

— Ну, получше? — Она еще не отошла от того, что было, и потому не могла понять, в каком он настроении. — Еще? Ладно, выручу.

Кажется, он был весел. Хотя стоило ли удивляться? После того что он сделал с ней, ему ни к чему было грустить — он получил напоследок то, что хотел. Хотя мог бы обойтись без этого, потому что, наверное, ни к чему было привозить домой ту, судьба которой была уже решена. Но значит, сильно хотел — и это было лестно. Даже сейчас. Даже в этой ситуации.

— Держи — только пей не торопясь! — Яркий свет прикрепленных над кроватью светильников бил в глаза, и она щурилась, не видя толком его лица. — Слушай, ты на самом деле алкоголичка — или так напиваешься, только когда людей стреляешь? Надо ж так нализаться — как бревно внесли!

— По-моему, вы нашли этому бревну неплохое применение! — Фраза, вырвавшаяся сама собой, была произнесена с иронией. Но она подумала тут же, что уже не имеет значения, что и как она говорит.

— А ты как думала — лежит такое тело на постели, а я буду ходить облизываться? — Он улыбнулся. — Я вообще рассчитывал, что ты проснешься, как до дела дойдет, — да куда там! Второй раз кончаю, а ты только глаза открыла. Хотя мне и так понравилось…

Он шутил — это было очевидно. После всего, что он знал о ней теперь, он все же шутил. Возможно, давая ей шанс объяснить, оправдаться, вымолить прощение. И она села с трудом, откидываясь назад, на вытянутые руки, — зная, что так будет смотреться эффектнее, с раздвинутыми ножками, с высоко поднятой грудью. Чтобы он запомнил ее такой. Синеглазой блондинкой с короткими платиновыми волосами, эффектным лицом и роскошным телом.

Грустная пафосность мысли огорчила, и она качнула резко головой, прогоняя ее, — и со стоном приложила руку к виску, куда ударила поселившаяся в черепе боль.

— Игорь, мне надо вам кое-что сказать — это важно, — произнесла тихо. — Если бы вы мне дали немного коньяка и сигареты, я бы… Мне так много надо вам объяснить…

— Так лучше честно скажи — хочу опохмелиться. — Он усмехнулся. — Я и так пойму — сам когда-то любил это дело, давно уже, правда. А то придумываешь разговоры всякие. Ладно, пятьдесят граммов — больше тебе опасно. Выключишься опять или крушить все начнешь. От тебя, оказывается, все прятать надо — я даже мечи да копья на всякий случай подальше убрал, не ровен час дотянешься…

Он ходил по комнате, произнося шутливый монолог, пряча от нее лицо. Но когда наконец вернулся, оно было тем же, что и пару минут назад. И ни злобы, ни упрека, ни сожаления в нем не было.

— Я должна вам что-то сказать… — Сделанный для смелости глоток коньяка обжег горло, и она поморщилась, под негромкий смешок отдавая ему фужер, прикуривая и только сейчас замечая, как сильно трясутся руки. — Это важно, очень. Я хотела объяснить… Я не знаю, как вам все рассказали…

— Да чего объяснять? — На лице его было легкое недоумение. — Я вроде знаю все — доложили…

— Нет-нет, послушайте, пожалуйста. — Она понимала, что своей настойчивостью развеивает сомнения в своей виновности, если они у него вообще были, — и даже не знала, зачем сейчас говорит это и что может сказать такого, что способно что-то изменить. — Он пришел как журналист, расспрашивал — а потом стал говорить, что я должна вас узнать, пойти к тем бандитам и сказать, что это вы. Он предлагал мне деньги, а я отказывалась, понимаете? И тогда он начал угрожать, что если так, то он обойдется без меня и сам скажет им, что я вас узнала, просто испугалась, и еще и вам передаст про меня…

Странно — но ей было нечего особо сказать. Ей показалось в какой-то момент, что она будет говорить долго и много — поэтому и коньяк попросила, и сигареты, — а тут получилось, что она произнесла всего-то два предложения и больше ничего в голову не приходило. И это было обидно и глупо — другого шанса ей не должно было представиться.

— Да знаю я это. — Он снова ухмыльнулся. — Ну и что, это повод стрелять, что ли? А услышал бы кто, ментов бы вызвал — и себя, и ребят бы спалила. Тебя в дом-то приглашать опасно — такие вещи творишь. Андрюха чуть не рехнулся — из его ствола, чистого, с разрешением, кого-то завалила. А мужик бедняга — пришел к тебе, кольцо принес в подарок, денег кучу отдал. А ты ему что? Пулю в живот — да еще когда он на унитазе сидел. Сейчас от поноса знаешь сколько лекарств рекламируют — а ты его свинцом лечишь. Да пацаны его бы сами взяли — вычислили же его…

Он улыбнулся зло и криво.

— Прикинь — Пашка, он в «камаро» сидел у дома твоего, молодой такой, здоровый, — он на таможню ездил, где покойник работал, перед тем как его грохнули. Ну так просто поехал, узнать, проверить — может, ты ошиблась, может, его и в Москве-то не было, а мы… а эти придурки его кончат. У него там знакомый, у Пашки, — ну и он как бы по своим делам, насчет тачки. А потом у дома твоего сидит и вдруг пацанам говорит — этот, что с цветком прошел, знаю я его, сто процентов знаю, на таможне видел, он там с важной рожей ходил, прям начальник. Ну Андрюха его ко мне — а сами ждали, когда он выйдет. Думали к тебе подняться — да боялись, мало ли что. Знаешь, кто он?

Она чуть не кивнула согласно — вовремя спохватившись, ожесточенно замотав головой, заставляя живущую в ней боль перекатываться слева-направо, гулко врезаясь в стенки острыми углами.

— Ребята его порасспрашивали слегка да в карманах покопались — так он, оказывается, у покойника помощник был, зам по каким-то там вопросам. Да ладно, не в том суть. А вот про тебя он нарассказывал… Пацаны ему говорят — плохие твои дела, братан. А он им — все расскажу, только в больницу отвезите. И про тебя начал. Так и говорил, пока сознание не потерял, чуть ли не час целый.

— А он… — В принципе это не имело для нее значения, но почему-то казалось важным. — Он жив, да? Его отвезли?

— Ну, сейчас, наверное, уже отвезли. — Он отвернулся в сторону окна. — Полвторого на часах — значит, точно уже отвезли. Помер же он — а кто б его куда посреди бела дня повез? Помогли, чтоб не мучился, да оставили у тебя — до темноты. Ты дела творишь, а мы расхлебывай…

— Но… я же… он же хотел…

— Да знаю. — Он отмахнулся с таким видом, словно тысячу раз это слышал, но тут же ухмыльнулся. — Так что он про тебя рассказывал всего — прям детектив. Что знакомы вы давно и ты ему во всяких делах помогала, по мелочи, — это ладно. То, что меня сдать хотела Никитиным придуркам, — это тоже ладно. А вот то, что ты Никите полкило пластита в машину положила и на кнопку нажала, — вот это да. Я прям тебя еще больше зауважал. Вот, думаю, молодец — и в постели супер, и такие вещи творит. Я, правда, не очень понял, как там вышло все, — нечетко он объяснял, нервничал очень, да и больно, наверное, когда пуля в животе. Ну так ты расскажешь ведь, опытом поделишься?

— Но… но неужели… — начала неуверенно, но он поднял руку, прислушиваясь, срываясь с места, бросая что-то про телефон, скрываясь за дверью, которую не забыл прикрыть за собой.

Наверное, в такой момент положено было о чем-то думать. Например, о том, что все было зря, потому что она никогда не воспользуется деньгами, которые, казалось, дадут ей столько благ. О том, когда ее увезут отсюда и куда, и увезут за город и там застрелят или в ее собственную квартиру, чтобы, сымитировав самоубийство, наутро вызвать туда милицию и окончательно устранить опасность конфликта с этими уродами. О том, что все-таки прекрасно, что напоследок он привез ее сюда и делал с ней это, — потому что это означает, что она все-таки произвела на него впечатление, и очень сильное. О том, что она перед смертью испытала то, что доставило ей такое удовольствие, — пусть и проспала большую часть процесса. О том, что если бы ей предложили высказать последнее желание, она бы выбрала ночь секса. С ним.

Но почему-то ни о чем не думалось. Почему-то тихий узенький переулок появился перед глазами, и двух — и трехэтажные домишки, полностью либо частично выселенные и потому спящие бесшумно. И джип посреди переулка — как раз там, где сказал Виктор. И она сама, медленно идущая к этому джипу, думающая не о том, что будет, а о том, как она эффектна и хороша собой, и что она обязательно должна понравиться тому, кто сидит за рулем, тем более что у него репутация жуткого бабника. И что хотя нет ничего страшного в том, если это не получится, но лучше, если бы это получилось.

А джип все рос и рос, угловатая стильная железная коробка на колесах, и она старалась идти как можно сексуальнее, внушая себе, что неотразима, — веря, что это передастся и ему. И даже вышла на проезжую часть, по которой никто не ездил вопреки названию, — чтобы он увидел ее сразу, если смотрит в боковое зеркало. И уже почти поравнялась с джипом, когда он высунулся из него — молодой, лет тридцати трех — тридцати пяти примерно, черноволосый, с грубым дерзким лицом, которое с натяжкой можно было назвать приятным, увешанный золотом.

Сейчас сложно было вспомнить, что именно он ей сказал — что-то вроде «куда идешь, такая красивая?». А потом пригласил внутрь, и она колебалась, но он наглый был и настойчивый. И она сказала ему что-то — «ну если только на минутку», так, кажется, — и обогнула джип, садясь рядом с ним на переднее сиденье. Кладя на колени пакет и сумочку.

А потом ему позвонили — и она знала, кто это звонит, — и он спрашивал грубо и недовольно, в чем проблема. И заявил категорично, что так и быть, десять минут подождет — а дальше включит счетчик. А она, пока он говорил, ерзала на сиденье, показывая всем видом, что ей неудобно, — а потом, оглянувшись на него, выразительно посмотрела на свои вещи, и он кивнул назад. И туда она и поставила пакет, за его сиденье.

Он был жутко наглый. Он рассматривал ее так откровенно и дерзко и говорил то, что, видимо, считал комплиментами. И пригласил в ресторан, прямо сейчас, через пятнадцать минут, после того как ему привезут кое-какую мелочь, которой хватит на обед. И добавил, что в принципе поесть они могут и потом — так выделив это «потом», что все было понятно.

А она была в ударе. Она была идеальной инженю. Она кокетничала, она закатывала глаза и округляла пухлые, ярко накрашенные губы, она как бы случайно принимала позы, подчеркивавшие упругость груди, она смотрела на него восхищенно. И на все соглашалась — и на ресторан, и на это «потом», смысла которого якобы не понимала. Она была сама невинность и наивность — но он видел, что под ними прячутся порочность и развратность, потому что она этого не скрывала, выпячивала даже.

А потом он сказал, что сейчас у него встреча — и не надо, чтобы ее видели здесь. И сострил еще — что больно скромный человек приехать должен. И она только спросила с показной подозрительностью, не женщина ли это, — и вышла, смеясь, грозя ему пальцем. Вдруг спохватившись, что забыла пакет, — услышав в ответ, что он здесь останется, чтобы она не убежала никуда.

И вот теперь перед глазами снова были джип и она, прохаживающаяся по другой стороне переулка, чувствующая на себе его взгляд. Искоса озирающаяся по сторонам и не видящая никого, кто мог бы ее увидеть. Вынимающая из сумочки маленький безобидный брелок — крошечную черную коробочку с двумя кнопками и антенной, которую она выдвинула незаметно, а потом медленно повернулась.

Она так отчетливо видела сейчас со стороны ту картину — черный джип и себя в черно-белой коже. Видела, как она поворачивается и смотрит пристально на машину, а потом, прикрывая брелок сумочкой, нажимает без колебаний на кнопку. Но ничего не происходит, и у нее непонимание появляется на лице, и она берет его в другую руку, и вытягивает, боясь, что он вот-вот заметит, и жмет влажнеющим пальцем — и раз, и второй, и третий, и…

— Не заснула? — Насмешливый голос вырвал ее из воспоминаний. — Ну и класс — а то я уж думаю, что приду сейчас, у кровати пустая бутылка стоит, а ты спишь. Ну, думаю, опять сонную насиловать придется…

— Скажите, Игорь… — Она смотрела ему в глаза серьезно и пристально. — Неужели вы поверили ему, а не мне? Неужели я похожа на…

— Да при чем тут — поверил, не поверил? — Он явно не хотел серьезных разговоров, он все уже, видимо, для себя решил, и давно. — Ну сделала работу, так мне-то что — у меня с Никитой дружбы не было, да и все равно бы разобрались с ним, не я, так другие, он многим мешал. Просто везло пока — придуркам всегда везет, — а тут кончилось везение…

Он провел глазами по ее телу, не глядя беря со столика пачку «Мальборо лайте», и, вытащив сигарету, подошел к кровати, протягивая руку за зажигалкой, забирая пепельницу.

— Что меня подставила — это хуже. — Он прикурил, затягиваясь, не сводя с нее глаз. — Ну так сама и отмазала, вроде и не предъявишь тебе ничего. Таможенник виноват — я ж так понимаю, он Никиту проплатил? — за это и ответил. И этот твой виноват. В общем, мне какая разница? Сделала, деньги получила, а мне хуже не стало, даже лучше — Никиты нет, таможню под себя заберу, уже работают люди в этом направлении. А вот что врала — это плохо, за это отвечать придется. Я, кстати, в Штаты собирался через неделю — дела у меня там, люди близкие есть в Нью-Йорке, да и отдохнуть не помешает, — вот со мной поедешь, там и будешь отвечать. Поняла?

В голосе и глазах была ирония — и она кивнула, не веря им. Очень желая им поверить, очень-очень, ужасно и жутко желая, но…

— Так как ты Никите умудрилась пластит в машину всунуть — может, расскажешь? — Глаза смеялись, улыбались, но не отпускали ее лицо, судорожно всматриваясь в него. — Интересно просто…

Он спросил это почти безразлично, но все же спросил и следил за ее реакцией, а значит, он все же не верил ей. Значит, все ее попытки что-то объяснить ни к чему не привели. Значит…

— Мне кажется, я не похожа на человека, который мог бы сделать такое. Для меня это слишком сложно, вы не находите? — произнесла неожиданно игриво, глядя ему в лицо. — И вы прекрасно это знаете, но тем не менее смеетесь надо мной — потому что я глупа и наивна.

— Да ладно тебе. — Он покосился куда-то, и она, проследив направление его взгляда, увидела свое платье, аккуратно повешенное на спинку кресла, и скомканные колготки. И сумку — ту самую, на дне которой лежали двести тысяч долларов. — Правда ведь смешно…

— О-о-о, это ужасно! — Она потянулась сладко всем телом, откидывая голову, облизывая губы, глядя на него открыто и невинно, замечая, что прятавшийся в глубине его глаз опасный холод растворяется постепенно, а сами глаза скользят по ее упругим грудкам с розовыми сосками, по раздвинутым ножкам, и утыкаются в то гладко выбритое, порочное и стыдное и зовущее, что находится между ними. — Ужасно, что вам смешно. Я всегда верила, что предназначена для другого — и совсем не для того, чтобы меня подозревали в чем-то и чтобы надо мной потешались…

— Может, скажешь, для чего?

То большое и красное, что минуту назад висело устало, начало крепнуть, и она улыбнулась порочно.

— Кажется, вы уже и сами об этом догадались. И в любом случае это слишком долго рассказывать. Но если вы подойдете поближе, наверное, я смогу вам показать, для чего я родилась и что я умею лучше всего…

— И кстати, взрывать машины и убивать людей у тебя получается хуже, — закончил он за нее, садясь на грудь, нависая над ней, ухмыляясь в предвкушении. — Да я и не сомневался. Какие тут сомнения?..

— Но вы мне так и не ответили! — запротестовала, склоняя голову набок, потому что то большое и красное, что маячило над ней, загораживало его лицо. — Я ведь спрашивала — неужели я…

Он наклонился, неожиданно хватая ее за волосы, чуть приподнимая ее голову. И одним движением заставил ее замолчать, заполняя ее рот, отнимая не только возможность говорить, но и желание. Предлагая ей заняться тем, что у нее действительно всегда получалось лучше всего и было куда интереснее, чем нажимать на кнопки и спусковые крючки, и куда приятнее, для обеих сторон причем.

И последнее, о чем она подумала, прежде чем предаться удовольствию, — это о том, что он дал самый лучший ответ на ее вопрос. Самый убедительный, самый красноречивый, самый исчерпывающий, самый впечатляющий.

Как раз такой, который для нее — бесконечно наивной, в какой-то степени невинной и почти неопытной молодой особы — был куда понятнее любых слов…