"Мятежный дом" - читать интересную книгу автора (Чигиринская Ольга Александровна)

Глава 8 В облаке и в море

— А ну вставай! Просыпайся давай! Просыпайся, а то с койки сброшу!

Дик не без напряжения вырвался из сна, рывком сел и тут же привычно треснулся макушкой о верхнюю койку.

— Я что, — прокряхтел он, растирая макушку, — опять стонал?

— Стонал он! — фыркнул Петер. — Если бы он стонал! Я бы даже и ухом не повел! Храпел ты, вот что. Храпел как морж!

— Ну, извините, — Дик перевернулся на живот. — Я больше не буду.

— Да уж постарайся, — пробурчал Петер, заворачиваясь в одеяло.

Дик постарался — но не смог заснуть. В кубрике на шестнадцать человек, из которых храпели по меньшей мере семеро (их рулады Петера почему-то совсем не тревожили), заснуть, если уж тебя разбудили среди ночи, было подвигом.

Кроме того, заснуть помешало бы нарастающее давление в мочевом пузыре, а главное — отвратительное ощущение напряженности где-то за ушами и железистой кислоты во рту.

Юноша влез в брюки и свитер, на которых спал, осторожно спустился со среднего яруса на пол и натянул покореженные частой экстренной сушкой ботинки. Тощая пачка сигарет перебралась из-под подушки за пазуху. Петер ему в первый же день объяснил, что здесь людям можно доверить свою жизнь — но не свое курево. На третий день Дик понял, почему. А сейчас шла уже третья неделя, и подаренные Габо сигареты с каждым днем становились все драгоценнее. Большинство курило сушеные водоросли. Дик тоже, но напряженность за ушами они не снимали. Только нормальная сигарета на ночь давала заснуть спокойно.

Сначала Дик выкуривал одну в день. Потом половину в день. Потом сократился до трети. Но сколько ни сокращайся — а сигарет не становится больше. Дик вынул из пачки ту, от которой осталась треть и заложил за ухо, а пачку с последней оставшейся спрятал за пазуху.

На холодной и ветреной палубе пришлось кутаться в плащ. Дик взял с коридорной вешалки у туалета первый попавшийся — все равно у всех были одинаковые. Армейские, стандартные, безразмерные, затрепанные и рваные. Как всё здесь.

Нет, в целом Дик не мог жаловаться на такую жизнь. Пожалуй, нигде на Картаго, кроме Салима, ему не было так хорошо. Быт навегарес очень походил на быт космоходов — да навегарес все и были в прошлом космоходами, и в самом океане было что-то общее с пространством — особенно в ясные ночи, когда дикие россыпи звезд охватывали навегу сверху и снизу, когда небо и море источали одинаковое сияние, и корабль грузно катился над бездной, подминая светила. Тесные пространства, переборки, отсеки и палубы — навега была родственницей небесным кораблям, хоть и в седьмом колене. И недаром море подарило пространству все те слова, которые пространство не породило само — судно, борт, капитан, трюм и палуба, мачта и бот, и многое, многое другое…

Юноша встал у борта и закурил свой «бычок». Одно здесь было плохо — ему еще ни разу не удалось выспаться во втором кубрике. Он не знал о фазах сна, а если бы знал, то понял, что глубокая фаза у него исчезла напрочь. Когда пришел кракен — обрадовался, услышав, что предстоят сутки лютой работы: надеялся, что хоть теперь сумеет вырубиться намертво и заснуть. Не сумел. И чертов Петер!

Суставы пальцев распухли от въевшегося в кожу консерванта, каждый мускул ныл — и это всего лишь после суток в разделочном цеху. Страшно даже подумать, что такое сутки на палубе, среди вьющихся бесконечными кольцами тросов и упругих щупалец, где каждая присоска — с тарелку. Самые тонкие из спущенных в цех обрубков были толщиной с Дикову ногу — и все еще извивались. Таков был кракен, поедатель моржей и полосатиков. Не ахти какая добыча, если говорить о кулинарных свойствах — жесткое мясо нужно долго мочить в рассоле, промывать, чтобы удалить мочевину и снова в рассол… Но истребление кракенов входило в обязанности всех навегарес: головоногие-переростки угрожали китам, моржам, сивучам и снежным троллям. У кальмара, вымахавшего за пять метров, просто нет врагов, и он растет себе и растет десятилетиями, прибавляя по полметра в год — пока не становится слишком огромным для жизни на глубине. Тут его и цап-царап первая же навега, чей бот унюхает кракена.

Для того, чтобы из ядущего вышло ядомое, потребовался риск и каторжный труд — хотя другие члены экипажа считали поимку и разделку кракена за веселую игру. Сутки? А трое-четверо суток не хочешь? А неделю? Без сна и почти без жратвы, на обледенелой палубе или в горячем цеху, когда снежный краб идет и идет, и нужно набить трюмы за то время, что Сога соизволят подарить навегам…

И плоды этого труда в конечном счете попадут в руки Сога. Неудивительно, что Торвальд Нордстрем в прошлый раз вышел из себя и попытался оказать сопротивление…

Дик докурил сигарету до фильтра и бросил в океан. Пасмурная ночь смешала небо и море, горизонта не было видно. Сочлененный корпус навеги изгибался на покатых высоких волнах, крепления издавали неумолчный скрежет.

— Не спится? — спросила верхняя палуба. Дик поднял голову — в слабых отсветах прожектора высилась фигура Торвальда. — Поднимайся сюда.

Дик вздохнул. Соглашаться не хотелось, отказываться было грубо.

Ему, хоть тресни, не нравился этот высокий красивый мужчина. Это чувство усугублялось глубоким стыдом, потому что Торвальду юноша был обязан жизнью. Конечно, не ему одному — но именно мастера Нордстрема Дик предпочел бы не иметь в заимодавцах.

Он вполне осознавал причину этой неприязни — но не мог найти в себе извинений для нее. Торвальд был приличным мужиком по вавилонским меркам, и, пожалуй, по меркам плена — тоже. Конечно, прежде Дик руки бы не подал тому, кто бросил жену на середине долгого и трудного пути — но прежде и он сам не был убийцей. В его нынешнем положении стоило держаться более мягких стандартов — и с точки зрения этих стандартов мало что можно было предъявить Торвальду. Конечно, с Хельгой он поступил вероломно, но, по крайней мере, он не бросал ее беспомощной. Сначала помог ей встать на ноги и сделал ее капитаном навеги — как он думал, этого было вполне достаточно. У Дика на этот счет было свое мнение: что Бог сочетал, то человеку разлучать негоже. Но юноша сильно сомневался, что Хельгу и Тора сочетал именно Бог. Насколько он знал Бога — Ему такая глупость в голову не могла прийти. Нет, эти отношения от начала и до печального конца были делом людей: тюремщиков, навязавших пленникам прозябание, и узников, отчаянно пытавшихся вырваться хотя бы из пут уныния.

Хельга на мостике навеги чувствовала себя как дома — потому что на нем и выросла. В войну она стала капитан-лейтенантом и командиром «Мьёлльнира» — да, того самого знаменитого «Мьёлльнира», добывавшего у черта из пасти бесценные разведданные. Торвальд же был потомственным торговцем, водил флотилию отца, а в войну сразу купил лейтенантский патент и дослужился до начштаба флота в звании контр-адмирала. В нем за парсек чувствовался штабной офицер.

Хельга видела, как гниют с тоски люди, как гибнут бесхозные навеги — и ей это было что расклиненная универсалка в боку. А Торвальд умел найти подход к коменданту космопорта и к хозяевам простаивающих кораблей-заводов, убедил их подключить к промыслу имперских пленных. Они делали одно дело — и это дело неуклонно сближало их. Неудивительно, что однажды они заснули в одной постели.

Дик понимал, как это у них вышло: кругом чужой холодный мир, на плечи давит ответственность и ни единой родной души вокруг… И все равно — не надо было, нельзя было этого делать. Если бы кто-то нарочно задался целью подобрать более неподходящую пару — у него вряд ли получилось бы.

Хельга, плоть от плоти Парцефаля, была упряма, властна, резковата на язык и очень быстра на действие: несомненные достоинства для капитана навеги или корабля-разведчика, но очень сомнительные добродетели в глазах лоэнгринского интеллектуала.

И вот как-то раз Торвальд встретил госпожу Элайну ван дер Пул, племянницу коменданта. Какая-то странная там вышла история — ныне покойный брат коменданта то ли женился на содержательнице борделя, то ли взял в наложницы — Дик так и не научился разбираться, где у вавилонцев заканчивается блуд и начинается брак. От этого союза на свет появилась госпожа Элайна, и семья ее признала — опять-таки с какими-то вавилонскими выкрутасами, без права на наследство или что-то в этом духе. Дик постеснялся расспрашивать пленных подробнее. Да не очень-то ему и хотелось подробностей: вавилонское отношение к таким делам вызывало у него оскомину. На словах-то вавилонцы смеялись над святостью брака, а на деле — уже второй раз Дик натыкался на случай, когда бастарда шпыняли хуже, чем в Империи. Первый он знал только по старинным сводкам новостей да оговоркам в биографии своего покойного тестя, но ему и того хватило. Вторым была госпожа Элайна. Как он понял из чужих разговоров, из-за происхождения она не могла рассчитывать на нормальный брак. Только на роль второй жены или наложницы — что делало ее стоимость на «рынке невест» почти нулевой, а ее — бесполезным членом клана. Конечно, она могла унаследовать дело матери — но, судя по всему, работа бордельмаман ее не прельщала. Госпожа Элайна всегда укладывала волосы так, чтобы на виду были две белые пряди — знак происхождения от благородного отца. Госпожа Элайна вела себя так, что леди Констанс по сравнению с ней казалась чуть ли не «своим парнем». Не говоря уже о Рокс. И Торвальд госпожу Элайну любил. А она — его. И к счастью для них обоих глава клана, нашел Торвальда подходящим кандидатом на получение гражданства и вступление в клан через брак. Конечно, ни один вавилонянин на такой брак не согласился бы, но для имперского пленного это было как в огненной колеснице на небо. И для госпожи Элайны тоже подарок — настоящий брак, да еще и по любви, пусть даже с ассоциированным членом клана и гражданином без-году-неделя.

Им повезло. Хельге — нет. Бедная Хельга.

По ее словам Дик составил о Торе предварительное мнение как о мерзавце и выжиге. Когда его выволокли из якорного клюза и он увидел, что ошибся навегой, первой мыслью было — ну, всё. Этот сейчас продаст и не поморщится. Теперь за эту мысль было жгуче совестно. Торвальд не только не продал — он мгновенно придумал, как спрятать его от неизбежного обыска, вызвал из дому жену в портшезе и вытащил Дика из порта буквально под юбками леди Элайны. Сам юноша этого не помнил — у него уже начиналась лихорадка и все тело ломило; чтобы он не выдал себя кашлем или хрипом, в него залили две дозы эффригона, отчего он тяжко и муторно заснул. Очнулся уже в доме Торвальда, в гардеробной на матрасе. Госпожа Элайна лично ухаживала за ним. Полиция прошерстила порт и город — но ни под сиденьем портшеза комендантской двоюродной племянницы, ни в ее доме шарить не посмела.

Дик, полный благодарности, попытался завязать дружбу с этой красивой и хрупкой на вид женщиной — но первые два раза был вознагражден только ледяным молчанием, а на третий раз получил жесткую отповедь.

— Молодой человек, — сверкая аккуратно подведенными глазами, сказала госпожа Элайна. — Мне не хотелось бы, чтобы между нами возникло недоразумение. Я помогаю вам потому, что доверяю своему мужу и своему дяде, а они по каким-то причинам пожелали сохранить вам жизнь. Вы, по злобе и невежеству, убили женщину, которую я почитала. Вы сеете смуту среди гемов, а она может кончиться только горем. Вы это знаете, должны знать — и все же делаете. Не понимаю, как вы можете — да и не желаю понимать.

Дик сумел выговорить только:

— Извините, что вам пришлось так страдать из-за меня. В следующий раз просто суньте все это под дверь, а я перевяжусь сам, да и поем без вашей помощи…

Конец этой фразы: «…а то неловко выходит — вам же дамой притворяться нужно» — он тоже проглотил, как слишком горячий кусок. Эти слова поползли по бронхам обратно в легкие и тут же пошли мокротой. Он отвернулся, кашляя в салфетку — а госпожа Элайна тем временем закрыла гардеробную, не преминув бросить напоследок:

— Пользуйтесь спреем и шумите поменьше.

Через несколько минут Дик сам удивленно спрашивал себя — отчего это он распереживался. А ведь распереживался. Словно кипятку в горло плеснули. Ну да, неприятно в чьих-то глазах быть злобным невеждой. Даже если этот «кто-то» — вавилонская кукла. Но ведь он уже сталкивался с таким отношением. У тех же «бессмертных», например. Может, дело в том, что «бессмертным» он ничем не был обязан, кроме мести?

В конце-то концов, решил он, эту женщину стоило бы пожалеть. Торвальд ее, скорее всего, ни о чем не спросил, когда вызвал на навегу в портшезе. И вот она, сама не зная почему, вынуждена укрывать мятежника. Нет смысла задавать вопросы: она не только паршиво о нем думает, но и вряд ли что-то знает. Говорить нужно с самим мастером Нордстремом.

Дик выбрался из гардеробной в туалет и обнаружил, что, во-первых, законтрактировали все мышцы, а во-вторых, простужены почки. Последнее открытие оказалось настолько… неприятным, что отливать пришлось, закусив полотенце.

Ванная комната находилась ровно напротив гардеробной, по другую сторону большой спальни. А посередине спальни стояла просторная, почти как у госпожи Кордо, кровать. Дик понял, что своим присутствием не только подвергает госпожу Элайну опасности, но и лишает ее того, чего ей и так ввиду скорого отбытия «Фаэтона», перепадет немного. Нет, ей определённо было на что злиться. И хотя ее слова были чертовски несправедливы — этого следовало ожидать; большинство вавилонян, как уже знал Дик, справедливость понимало по-своему. Просто Дик в последнее время встретил слишком много хороших людей и разбаловался. Или привык, что нравится женщинам? Эта мысль была очень неожиданной. Да, если вспомнить как следует — то женщины к нему обычно относились хорошо. Дзё, конечно, жалеют всех… а Ван-Юнь слишком помешана на своем ребёнке… Но уличные девицы были с ним очень приветливы, он нравился матушке Ашере и матушке Гесте Шастар, и, главное, Рокс… Да. Наверное, дело в том, что его еще ни разу не накормила обидой женщина. И еще в том, что он не имеет права госпоже Элайне ответить. Он вернулся в гардеробную, зарылся в одеяло, подавил спреем очередной приступ кашля, немного помолился и заснул.

Разбудил его Торвальд с новой порцией лекарств и маленьким подносом. Дик, чувствуя себя намного лучше, с благодарностью принял все это, а когда тарелка бустерной лапши и стакан витаминного напитка опустели, Торвальд сказал:

— Спрашивай.

— Давно я здесь?

— Пошли вторые сутки, — и, не дожидаясь новых вопросов, Торвальд сам рассказал, что в порту до сих пор идут поиски, полицейские прочесывают общежития гемов и тоннели коммуникаций, а морская охрана тралит дно в поисках тела. Вся эта суета происходит на фоне праздника открытия навигации, город кишит посторонним народом, а в гавани сутолока: навеги стоят под погрузкой, катера и гравиплатформы непрерывно снуют туда-сюда. Двое рейдеров убиты. Четверо «бессмертных», взявших убийства на себя, находятся под стражей. «Остров прокаженных» заблокирован. Там прошли повальные обыски, на навегах — тоже. Нескольких офицеров с укомплектованных пленными навег допросили под шлемом, но это ничего не дало: ни Хельга, ни ее подчиненные не знали, где Дик.

— Я им не сказал, — добавил Торвальд, словно это не было понятно само собой.

— А вас не допросят?

— Они могут попробовать, если добьются у начальства разрешения допросить гражданина, — Торвальд усмехнулся. — Но я был начштаба флота, и у меня имплантант.

— «Смерть-машина»? — Дик похолодел.

— Нет, всего лишь блокировщик произвольной памяти… Но когда эти имплантанты срабатывают, никто не может заранее предсказать результат. А господину коменданту хотелось бы сохранить все мои навыки.

— Господин комендант… знает, что я здесь?

— Знает. Иначе я ничего не смог бы, — Торвальд отвел глаза. — Когда мы выйдем в открытое море, я передам тебя на «Юрате». Зиму и весну походишь на навеге, а там… тебе подыщут новое укрытие.

— Но почему господин комендант согласился укрывать меня?

Торвальд выдохнул, как курильщик.

— Я солгал ему, что у тебя есть какие-то идеи насчет того, как уладить дела с Сога. Возвращаться мне только весной, за это время я что-нибудь выдумаю.

К Дику вдруг вернулось знакомое ощущение тяжелой, но теплой и мягкой ладони на затылке. Его словно бы приподняли над собой и сказали: смотри. Вот что нужно сделать.

— Сударь, — сказал он, чувствуя, как на шее волоски встают дыбом. — Вы не солгали.

Клан Сейта находился с кланом Сога в состоянии вендетты. Причины ее терялись в эпохе тайсёгуна Дэвина и нынешнее поколение уже не очень интересовали. Открытых боевых действий кланы не вели — им это запрещал кодекс Рива — но делать друг другу мелкие пакости случая не упускали.

Клан Сейта контролировал космопорт — и Сога завели себе несколько кораблей универсального взлета-посадки, не требующих специальных условий для запуска. Но клан так нуждался в импортных товарах, что у него не хватало излишков для покупки рабов, и континент уже довольно давно страдал от нехватки рук и переизбытка ртов — потому что потерявшие пилотов экипажи вассальных кланов Сога оседали не в «корабельном городе», а на Биакко. Купить рабов в космопорте Лагаш Сога не могли — перекупщики задирали цены и не желали давать никакой рассрочки. Указ об элиминации и вовсе висел над кланом как опасный ледовый карниз.

Клан Сога контролировал южные приполярные воды, где жили редкие, деликатесные «снежные крабы». Одной из обязанностей планетников клана Сога был контроль за численностью крабов, потому что эти твари норовили размножиться в геометрической прогрессии. Сога из-за нехватки рабочих рук не справлялись. Крабы совершали опустошительные набеги на плантации водорослей и моллюсков. Сога были вынуждены допускать в свои воды чужие навеги — кроме, разумеется, навег Сейта.

Торвальд и Хельга построили свой план на том, что с имперскими пленными у Сога никакой вендетты нет и быть не может, а их непонятный статус перед законом мог поставить Сога в неловкое положение, если бы те распространили свою вендетту на имперцев.

Два года, в течение которых функционировала «имперская флотилия», Сога позволяли «Юрате», «Фаэтону» и «Фафниру» проходить в свои воды — по пути освобождая навеги от всего, что те напромышляли северней экватора. На третий год они освободили навегу Торвальда от всего, что он наловил в южных льдах, а такая практика, став постоянной, сделала бы «имперские навеги» предприятием не очень выгодным. Конечно, они могли ловить северней экватора — как все. Но… это давало бы клану Сейта слишком сильные возможности по выжиманию сока из бесправных пленников. Нужна была такая схема, при которой Занду и Сога, даже примирившись, нуждались бы в имперских пленниках — и именно такая пришла к Дику с мягким, но очень настойчивым прикосновением, которого он так давно и тоскливо ждал.

— Но ведь это прямая измена, — опешил комендант, выслушав план.

Дика провели к нему прямо среди белого дня, скрыв его лицо визором и поднятым воротником плаща. В приемной творилась такая толкучка, что никто не обратил внимания на «еще одного планентника». Торвальд и сеу Занда выслушали предложение Дика и решили рискнуть. Теперь юноша отстаивал свой план перед лордом Сейта, не переставая частью своего сознания удивляться тому, как причудливо складывается его судьба.

— Я не могу быть изменником, сэр, потому что я не подданный дома Рива. Пленники и гемы — тоже не подданные. Сама хартия, которую я вам предлагаю, не нарушает никаких законов дома Рива. Никому не должно быть дела до того, как дом или клан распоряжаются своими рабами, если это не нарушает законов Дома, верно? Значит, никакой измены в этом нет.

— Высочайший указ об элиминации, — господин комендант постучал пальцем по столу. — Это уже закон, который по твоему плану будет нарушен.

— Высочайшие указы — не догматы, — сказал Дик. — Их можно отменить следующими указами. Если такие сильные кланы, как ваш или Сога…

— Шнайдеры не дадут другим кланам влиять на императора, — скривился господин Занда.

— Шнайдеры хотят увести вас на Инару, — перехватил слово Торвальд. — Им все равно, что будет с теми, кто не захочет уходить.

— Они раздавят любого, кто встанет на дороге.

— Если он встанет один. Сударь, это уже вопрос выживания, а не вопрос политики. Имперцы могут потерпеть или не потерпеть Картаго — но второго Эбера точно не потерпят. Для этого мы… имперцы слишком хорошо знают свою историю. Они помнят, что Четвертый Рим начался с горстки безумцев, улетевших за Риорданом на Эрин. Шнайдеру не позволят создать третий Вавилон.

Комендант поднялся из-за стола и прошелся по комнате. Сеу Занда и Торвальд склонились перед ним. Дик продолжал стоять, глядя прямо перед собой.

— Ты и в самом деле веришь, что у тебя что-то получится?

— Да, сударь, — ответил Дик.

— На каком основании?

— Скажите, — медленно проговорил юноша, — у вас есть основания верить, что вы сможете сейчас вернуться за стол, сесть и включить терминал?

— Что мне помешает?

— Под вами провалится пол. Вас на месте хватит удар. Я, — Дик усмехнулся, — выдерну из-под вас стул. Что угодно.

Комендант усмехнулся и, медленно вернувшись к столу, сел в свое кресло. Провел по сенсору.

— Вот видите, — Дик развел руками. — Вы проделали шаг за шагом и сели. Так что мне помешает договориться с Сога?

— Ты безумец, — сказал лорд Сейта. — Договориться с Сога потрудней, чем сесть за стол.

— Смотря для кого, сударь, — Дик подавил кашель. — Например, смогли бы вы сделать эти шесть шагов на руках? Я бы смог. Сога не станут с вами разговаривать — но почему бы им не вступить в переговоры со мной?

— Потому что ты никто.

— Да, сэр. Я никто. И никому не нужен. Поэтому никто не подумает, что я отстаиваю интересы какого-то одного клана.

— А если у тебя, маленький имперский нахал, ничего не выйдет?

— Вы потеряете человека, который ничего для вас не значит.

— А ну как ты живым попадешь в руки СБ или синоби?

— Я думаю, сударь, — Дик сглотнул, — что если Шнайдер захочет вас в чем-то обвинить и убить, ему для этого не нужен буду я. Вы контролируете космопорт. Чтобы доверить вам такое дело, Шнайдер должен контролировать вас. У него на вас и так что-то есть.

Тут кашель взял свое, и юноше оставалось только распечатать медицинскую салфетку и дышать в нее, пока приступ не закончился.

— Что ж, — прищурился комендант. — Попробуй… брат смерти.

— К… как вы меня назвали? — Дик выпрямился.

— Разве это не твои слова — что смерть твоя сестра и все такое? Вроде бы ты сказал именно это в «Морской звезде». Или слухи, как обычно, врут?

— Это… меня неправильно поняли, — справа удивленно смотрел Торвальд, слева таращился господин Занда. — Да, христианин может сказать, что смерть — его сестра, потому что…

— Неважно, — отмахнулся комендант. — Если она твоя сестра, то ты — ее брат, таковы законы логики. Брат смерти, Апостол крыс, имперский синоби — кем бы ты ни был, сделай то, что обещал. Если Сога прекратят нападать на мои навеги, я помогу тебе… чуть подольше не встречаться с сестрой.

После этой встречи Дику выправили фальшивое удостоверение личности и пропуск в порт, так что на «Фаэтон» он возвращался уже не под юбками госпожи Элайны. Официально его назначили помощником эколога по технической части. В обязанности эколога входило наблюдение за экосистемой моря, а в обязанности техника-помощника — обслуживание ботов наблюдения.

Дик полагал, что теперь-то ему не нужно будет жить в доме госпожи Элайны, но ошибся. Торвальд, опасаясь еще одного обыска на навегах, оставил его при себе — только перевел из гардеробной в свободную комнату для слуг. В тот же день Дик получил подержанный сантор и несколько патронов памяти с техническими описаниями наблюдательных ботов. Этого ему хватило на все три дня до отхода навег. Неприятных столкновений с госпожой Элайной больше не было — но Дик так и не смог вызвать в себе хоть какой-то приязни к Торвальду. Помимо благодарности, не получалось ничего. А нужно было нечто большее, очень было нужно, потому что предстоял нелегкий разговор.

Конечно, его можно было и не начинать прямо сейчас… Отложить на завтра. На послезавтра. На когда угодно…

Дик тихо вздохнул и поднялся по трапу.

— Отчего не спишь? — спросил Торвальд.

— Мне трудно, — честно признался юноша. — Когда кругом…

Мужчины…

— люди, я… как будто опять на пиратском корабле. Душно, и…

Страшно…

— …душно.

— К сожалению, я не могу предложить тебе отдельную каюту. Как и себе.

Дик посмотрел на него и не увидел никаких признаков насмешки в лице. Только подлинное сочувствие.

— Я тебя понимаю. У меня те же проблемы. У большинства.

Дик знал, что большинство на навегах — и вообще в «колонии прокаженных» — составляют офицеры в чине не ниже капитан-лейтенанта или полковника. Простых военных не тащили на Картаго. Такие, как Грегор, были скорей исключением — «Сокол» попался уже под самый конец войны, когда пленных девать было больше некуда…

Да, эти люди привыкли к комфорту — хотя бы относительному. Торвальд явно думал, что понимает его — но у Дика были немножко другие проблемы, чем у этих офицеров.

— Если бы вы… разрешили мне перебраться в четвертый кубрик, — сказал он.

— К гемам, — Торвальд приподнял брови.

Дик провел рукой по глазам. Торвальд опять понял его неправильно, но… лучше уж так.

— Я ведь работаю с ними. Чиню боты в цеху… вообще… Сэр, я…

Смертельно устал проповедовать…

— Я бы там просто лучше спал. Они не такие… шумные, и…

И что бы ты ни утверждал, ты не воспринимаешь их как полноценных мужчин…

— И я привык к ним, — сказал он с гораздо большим напором, чем хотел.

— Ричард… Или тебя лучше называть Кайзер? Нет? Хорошо, Ричард… Я должен быть откровенным — мне совершенно не хочется получить приговор за этологическую диверсию.

— Да, я понимаю… сэр, мы должны были давно поговорить, и именно об этом. То, что я предложил господину Сейта… оно совершенно невозможно без этой… этологической диверсии. Хартия с домом Сога, если она состоится, должна включать пункт о признании гемов людьми. Иначе это будет просто еще одна грязная перепродажа.

— Я понимаю. Но эта хартия еще не состоялась. И если ты начнешь проповедовать здесь…

— Я уже проповедую здесь, — сказал Дик.

Торвальд поднял глаза к пасмурному небу.

— Ну я же просил, — просочилось у него сквозь зубы.

— Вы меня не дослушали, сэр. Вы тоже проповедуете, и все здесь. Мы живем с ними рядом, они смотрят на нас, слушают нас… Они похожи на детей, это правда — но дети не глухие. И не тупые. Они очень многое понимают. И если кто-то работает рядом с ними… Они ведь не могут не видеть, кто и как к ним относится.

— Разве мы относимся к ним хуже, чем вавилоняне? — удивился Торвальд.

— Мы иначе относимся, сэр, вот в чем дело. Мы не можем относиться как вавилоняне, у нас другое воспитание. Мы к ним относимся как не пойми кто. Христианского отношения себе не разрешаем, вавилонского не умеем, а они… они непривычны к такому. И мы тоже. Сэр, какая бы это ни была идея, купить рабов на навегу — она обернется скверно для имперцев прежде всего. Мы должны… разрешить себе быть христианами. Иначе мы станем чем-то много хуже вавилонян. Приговора за этологическую диверсию нужно было бояться раньше. Нужно было не набирать гемов в экипаж. А теперь уж поздно. Я не благовествую им словами, но я… отношусь к ним как должен относиться, и иначе не могу. Этологиеская диверсия будет по-всякому, вы можете только решить, кого подрывать: гемов или своих людей.

Торвальд смотрел ему в глаза все время этого монолога, потом сказал:

— Поднимается ветер. Не хотелось бы его перекрикивать. Пойдем внутрь.

В капитанской каюте он заварил кофе, плеснул в чашки немного синтетического бренди.

Незнакомый сладко-горький запах был как смешанное чувство радости и грусти.

— Это была плохая идея, — согласился Торвальд, грея ладони о свою чашку. — Но другого выхода не осталось. Набрать людей-вавилонян означало повести их на верную гибель. А имперцы со мной идти не хотят. В прошлый раз я потерял корабль и людей. Хельга не замедлила воспользоваться случаем и раздуть этот страх и ненависть ко мне. Теперь я в общих глазах едва ли не больший мерзавец, чем Дельгадо. Почему ты не пьешь?

— Спасибо, сэр, — Дик ради приличия глотнул.

— Так что ты предлагаешь?

— Я всего лишь прошу, чтобы мне разрешили спать в четвертом кубрике.

— Мне нетрудно разрешить, но чего ты этим добьешься?

— Я хоть объясню им, что происходит. Они… теряются, сэр.

Торвальд встал из-за стола и принялся расхаживать по каюте. Что-то не давало ему покоя, и Дик догадывался, что именно. Торвальд понимал, что Дик прав — верней, он наверняка сам давно думал о том, что Дик сейчас проговорил вслух. Но он понимал и другое. Здесь, на навеге, жили и работали люди, которые в Империи жили другой жизнью. Они были офицерами, многие — из старинных фамилий. Они были, что называется, люди из общества. Нет, не тяжкий труд и лишения смущали их — и даже не потеря своего положения в обществе, а то, что их отношения становились неясными. Привычная иерархия дала трещину. И ко всему этому добавлялись гемы. Разделять доктрину Церкви — это одно, а жить бок о бок с такими… странными людьми — несколько иное.

— У тебя есть мое разрешение, — сказал Торвальд, подумав. — И… ты прав, нужно обсудить общую стратегию поведения по отношению к гемам. Стейн вызовет тебя, когда командный состав соберется на совещание. Что-то еще?

— Это вы меня позвали, сэр. Вы хотели что-то сказать.

— Ах, да… Я полагаю, пришло время поделиться соображениями насчет нашего общего дела. У тебя появился какой-то конкретный план?

— Пока еще нет, сэр, но… две вещи.

— Я слушаю.

— Первое, сэр — это общая встреча всей флотилии. Всех трех кораблей. «Фаэтон» не потянет это дело один, мы должны участвовать все вместе — или отказаться от задачи. Я полагаю, что наилучшим временем будет Рождество. И второе — я присматривался к господину Бадрису и думаю… еще об одном человеке. Одним словом, экологи, сэр. Они могли бы посредничать при примирении.

— Если захотят, — тоном возражения сказал Торвальд. — И если смогут.

— Мы узнаем только когда попробуем.

Торвальд смотрел на него, скрестив руки на груди и приподняв брови.

— Откуда в тебе столько уверенности, мальчик?

Уверенности? Он называет это уверенностью?

— Сэр, я… вы не подумайте, я не пытаюсь командовать вами. Но так случилось, что я оказался здесь, и терпеть не могу безделья.

— Интересно. Я ожидал от тебя несколько других речей.

Дик тихо выдохнул в чашку. Он догадывался, чего ожидал Торвальд. Да и многие другие.

— Все, чего вы ожидали, вы могли сказать себе сами.

Торвальд включил вытяжку и закурил. Вторую сигариллу он подвинул юноше.

— Когда я услышал твои программные речи, я подумал — это святой или сумасшедший. Когда ты напросился на аудиенцию у лорда Сейта, я подумал, что ко всему прочему у меня теперь будет еще и слава предателя, потому что ты не выйдешь живым за порог его резиденции. Я боялся, что ты начнешь ему говорить о своем предназначении. О Божьей воле. Но в том, что ты говорил, было… какое-то сверхъестественное здравомыслие. Ты словно прочел мои мысли и высказал их — а ведь я долго не решался их высказать. Потому что — кто я такой. Это первое, о чем спросили бы меня: кто ты такой, чтобы подавать нам советы. Суна Ричард, Ран или как тебя еще называют… скажи, кто ты такой?

Дику стало вдруг весело.

— Я никто, сэр. Вы же слышали. Вы-то должны думать о людях, сэр, а я никто, и могу рисковать больше, чем вы. То, что господин Сейта нас выслушал… он выслушал не меня и не вас, а собственный ум. Ведь по уму выходит, что все их дурацкие вендетты пора кончать. Кто-то когда-то кого-то убил, и из-за этого кровники режутся семьдесят лет. Где тут хоть капля разума? Они сами себе говорили все это давным-давно. Совсем как вы. Сога нужны рабочие руки, Сейта — мир, вам — добыча, а гемам — человеческое обращение. Разве не хорошо сделать так, чтобы каждый получил, что ему нужно и довольны были все?

— А ты не слыхал старую поговорку «Нет более чистой радости, чем глядеть на горящий дом соседа»?

Дик несколько секунд смотрел на капитана озадаченно. Он не высыпался в последние дни, и неожиданный поворот в беседе застиг его врасплох. На преодоление инерции мышления потребовалось короткое время.

— Неужели Сога или Сейта могут сорвать этот договор просто… из-за такой глупости?

— Имперцев ты исключаешь?

— Но сэр…

— Ты просто еще очень молод. Ты рассуждаешь как взрослый, я и сам на это попался. Но нельзя забывать, что людей ты знаешь еще очень и очень мало. Почему ты не куришь?

Дик спрятал сигариллу за ухо.

— Мне пока не хочется, спасибо, сэр.

Сигарилла слишком была похожа на те импортные, дорогие, что курил Моро. И у Дика были свои планы на это курево.

— В длинной и грязной истории, которая тянется за человечеством еще со Старой Земли, — сказал Нордстрем, — много раз случалось так, что из-за мелочных причин, из-за зависти, глупости, подлости отдельных людей гибли целые государства.

— Я понимаю, сэр, — сказал Дик. — Извините, я устал и не подумал сразу.

— Иди спать, — вздохнул Тор. — В четвертый кубрик, если все еще хочешь.

Дик вскочил и, чуть ли не на бегу крикнув:

— Спасибо! — вылетел за дверь.

— Ты опять меня будишь? — пробормотал сонный Петер, когда Дик свернул постель и взвалил ее на себя.

— Это в последний раз. Меня перевели в четвертый кубрик, — ответил юноша. Потом вынул из-за уха сигариллу. — Возьмите, пожалуйста. Если ее растереть и смешать с этой морской травой… может выйти неплохо.

До Рождества оставался еще месяц. Никаких особенных надежд Дик на эти четыре недели не возлагал. После кракена им встретился косяк аватар — такой большой, что господин Бадрис дал добро на отлов пятидесяти тысяч взрослых особей и просигналил ближайшим навегам, чтобы перехватывали косяк на пути следования — эта серебристо-белая орда могла выжрать всю зелень в округе, если не расколоть ее.

Рыбина давала два-три килограмма прекрасного белого филе, но на каждого из работников цеха таким образом приходилось больше двух тонн мяса для обработки. Старые разделочные и погрузочные боты то и дело выходили из строя, и Дику было некогда присесть в течение пяти дней. Все ходили в чешуе, как морские черти. Единственное, что было хорошо в это время и неделю после — кухня. До встречи с кракеном все питались двумя блюдами, которые Петер умел готовить из бустерной муки — собастой и пастоном. Потом к этому прибавился кракен вареный, кракен обжаренный в масле, кракен маринованный и кракен соленый. Навегарес уже шутили, что вот-вот поднимут бунт, но тут пришли аватары, чью нежную печень можно есть просто сырой, только чуть-чуть присаливая.

Впрочем, на третий день на нее уже никто смотреть не хотел, включая корабельного кота Бандита.

После того как аватары превратились в полтораста тонн прекрасных консервов, на корме остались несколько куч голов и потрохов, которые почему-то не побросали в море. «Пусть немножко подгниет, тогда мы на это приманим зеленых акул», — объяснили Дику. А на свежие останки аватар пришла такая уймища длинных черно-серебристых рыб, что за навегой два дня тянулся шлейф, видный из космоса (господин Бадрис показал юноше изображение на экране). Навегарес ловили этих рыб на леску, из спортивного интереса — промыслового барракуды не представляли, их мускулистая плоть была слишком жесткой. Конечно, на Картаго можно есть всех. Но навегарес интересовала прежде всего кожа — из нее делали пояса, плетеные браслеты, украшения, даже одежду.

Вскоре барракуды отстали, а на корме стало невозможно находиться. Снасти и цеховое оборудование успели перенастроить на промысел зеленой акулы — и тут совершенно неожиданно (метеорологов дружно материли полдня) обрушился шторм. Предупреждение получили всего за два часа; только и успели, что поснимать палубное оборудование и задраить люки.

Штурман пообещал вывести «Фаэтон» из полосы шторма за трое суток. Для всех, кроме вахтенных, это означало трое суток безделья. Причем не блаженного безделья, которое можно употребить на отдых или занятия милой сердцу чепухой, вроде плетения браслетов и поясов — а утомительного безделья, когда главное занятие — удерживаться на койке. Дик рассчитывал выспаться наконец — но проспал по-человечески часа четыре, не больше. Все остальное время его то и дело вытряхивало из сна, когда навегу особо удачно подкидывало на волне. Днем было ничуть не лучше: гемы, соседи по кубрику, маялись от лютой качки. Все они были захвачены рейдерами где-то на других планетах, все были созданиями безнадежно сухопутными — и даже поражающая непривычного человека самодисциплина не могла помочь им справиться с дурнотой. Дик переносил болтанку ненамного лучше, но — пилотские ли способности тому причиной или что иное — его хотя бы не рвало. У него еще было достаточно сил, чтобы читать взятые у Рокс заметки по истории Картаго. Это было интересное чтение.

…Тайрос, прежняя столица Дома, хотя и насчитывал более пятисот тысяч человек постоянного населения, по сути дела и планетой-то не был. Безжизненный спутник Тиамат, газового гиганта в системе Мелькарта, Тайрос представлял собой ледяную комету около девятнадцати тысяч метров длиной и одиннадцати тысяч — в поперечнике. Лед был причудливой смесью разных газов, но преобладали кислород и водород.

Сначала вольные торговцы и пираты просто пополняли здесь запасы воды и воздуха. После нескольких попыток отдельных капитанов наложить на Тайрос лапу, самые умные (то есть, выжившие) заключили «ледяное перемирие» и составили хартию, по которой Тайрос не может находиться ни в чьей полной собственности, а должен принадлежать «Ледяному Братству». Корабли проигравших, вплавленные в лед, послужили основой базы. Несколько десятилетий спустя постаревшие пираты осели там, промышляя добычей воды и воздуха для проходящих кораблей.

Хартия «Ледяного Братства» была первым законом дома Рива. Капитан Дэвин, капитан Сонг, коммодор Кордо, капитан Вара, капитан Сейта, коммодор Гетц, адмирал Рива и адмирал Бон, творцы Хартии, положили начало пиратской аристократии Рива.

Дик не особенно вдавался в подробности «ледяного» периода. Ему довольно было знать, что потомки адмирала Рива сумели навязать всем остальным кланам свое господство — после чего «Ледяное братство» превратилось в «дом Рива», хотя остальной Вавилон не собирался признавать Домом сборище наемников и бандитов. Гегемония Рива, стоявшая на терроре, продержалась недолго — заручившись поддержкой новичков, Вара, Сейта, Сатоми и Гетц свергли Рива и убили всех мужчин клана. Однако имя Рива оставили — в назидание потомкам. То ли потомки прониклись, то ли еще по какой-то причине — но террор не стал в доме Рива популярным методом правления. За всю историю только два или три тайсёгуна попытались к нему прибегнуть, и оба не протянули дольше трех лет.

На первый взгляд существование дома Рива казалось парадоксальным и даже невозможным. «Ледяное братство» притягивало сорвиголов, отщепенцев, нарушителей закона и из Империи, и из Вавилона, и из неприсоединившихся миров. Внутренняя вражда, вендетты и дуэли были постоянным фоном, на котором разворачивалась история противоборства и союзничества самых сильных кланов.

Господин Бадрис откровенно недоумевал по этому поводу — но Дик, будучи космоходом, понимал, в чем дело. Жизнь на кораблях такова, что или ты способен ради общего дела мириться со своим злейшим врагом хотя бы на время — или списывайся на планету и в пространство больше не ходи. Вся вражда остается внизу. Спустился на планету — можешь собачиться с кем хочешь, драться и резаться насмерть — но вверху изволь подставлять ему плечо, как он — тебе.

Среди левиафаннеров этот неписаный кодекс блюли свято, и его нарушитель мог очень легко прогуляться из шлюза без скафандра. В этом смысле различие между космоходами и планетниками было сильней, чем любые другие различия между культурами, политическими партиями и социальными стратами.

Поэтому вендетты и дуэли, терзавшие Рива непрестанно, прекращались чудесным образом, как только перед Домом вставала внешняя угроза. Рива не устояли бы — не начни сопредельные доминионы Империи и Высокие дома Вавилона, устраивать против «Ледяного Братства» военные экспедиции. Вольным торговцам и пиратам пришлось сплотиться, избрать из своей среды военачальника-тайсё и дать организованный отпор.

Не будь между Доминионами и Домами постоянно тлеющей вражды — сопротивление закончилось бы поражением Братства. Но Отрани, ближайший и самый сильный имперский Доминион, не мог устоять перед искушением снять сливки с войны Рива и Дома Акари. Акари, в свою очередь, поддерживали Рива, если уж слишком широко разевал рот Отрани. Так на тайсё были возложены не только полководческие, но и дипломатические функции — и несколько новых хартий давали ему полномочия главы государства. Эти полномочия делились между тайсё и женщиной из его клана, на которую возлагались обязанности управлять станцией-крепостью Тайрос в отсутствие тайсё и основной части флота.

Необходимость в десантных операциях на Фарне обусловила создание армии. К титулу тайсё присоединился слог-иероглиф «гун» — «войско». Ледяное Братство, основанное восемьдесят шесть лет назад, превратилось в государство…

Дик уже дошел до возникновения клана синоби, когда по внутренней связи его попросили подойти в кают-компанию.

— Добрый вечер… — Дик несколько опешил, войдя в помещение. Он думал, что зовет Торвальд — но тут были все высшие офицеры «Фафнира», одиннадцать человек. То есть, все навегарес в звании не ниже капитана третьего ранга. Петер, капитан-лейтенант, в это избранное общество не попал. Господин Бадрис — тоже. Только имперцы. И только те, кто, по идее, знал, что за новый человек у них в экипаже. Хотя Дик подозревал, что догадывались все.

Дик почувствовал себя как перед «Бессмертными». Хотелось вытянуться по струнке и отсалютовать хотя бы по-синдэновски, рука к сердцу.

— Садись, — велел Торвальд. Точнее, поправил себя Дик, контр-адмирал Нордстрем.

Разрешение было весьма своевременным — пол снова качнулся и Дика повело на стену. Не заставляя просить себя дважды, он откинул ближайшее сиденье, упал на него и пристегнулся.

— Скажите, юноша, — начальник поста связи капитан второго ранга Кьелл Холмберг меланхолично подпер щеку ладонью, — не доводилось ли вам творить чудес? Например, бывать в двух местах одновременно?

— Нет, сэр, — уверенно ответил Дик. Чего-чего, а бывать в двух местах сразу — этого с ним не бывало.

— Гляньте сюда, — Холмберг протянул Дику визор своего сантора. — Это последние новости из Пещер Диса.

Дик надел визор и начал читать, и с каждой фразой у него усиливалась морская болезнь.

В Пещерах Диса несколько часов назад нашли человека, убитого флордом. Убитого… так, как Дик убивал в логове «Драконьего цветка». В мертвеце опознали Джана Синту по прозвищу «Хорицу», человека «свободной профессии», а по-простому — наемного убийцу. Этот факт вкупе со способом убийства привел тамошних сетевых сплетников к выводу… к совершенно понятному выводу. Официальная новость уже была обвешана целой гирляндой комментариев. Уроды, стонал про себя Дик. Никакой я не «ангел мести» и не «имперский рыцарь». И не «полоумный фанатик». Да меня там вообще не было!

— И… что? — осторожно спросил он, снимая визор. Не желал он читать до конца эту муть. — Меня же там не было. Вы же знаете.

— Мы знаем, — кивнул Торвальд. — Ты дочитал до призывов объявить награду за твою голову?

Дик только кивнул в ответ.

— Она объявлена. Но это сделал не Шнайдер. Андраш Каллиге, глава Братства, предлагает пять тысяч дрейков.

— Всего-то? — Дик фыркнул. — Надо зарезать еще парочку пиратов. А то на люди показаться неловко.

Офицеры переглянулись.

— Видаль? — капитан первого ранга Орьял Лапидот говорил с самым густым парцефальским акцентом. — Какой отважни речь! Но хотель би услишать и умни речь.

— Рейдеры думают, что я в Пещерах, — продолжал Дик. — Это хорошо. Плохо то, что я, кажется, знаю, кто оставил в Пещерах этот след. И значит, этот человек точно знает, что там меня нет и быть не может. Значит, он скоро вычислит, где я могу быть. Мне нужно как можно скорее попасть на Биакко. Или, в крайнем случае, на другую навегу.

— Но у нас пока ничего не готово, — возразил Торвальд. — Никакого плана совместных действий с «Юрате» и «Фаэтоном»…

— Не говоря уже о том, — добавил Холмберг, — что господину Бадрису мы довериться не можем.

— Экологи — запасной вариант, — сказал Дик. — Дело ведь вот в чем. Этот… Джан Синта… его ведь посылали не за моей головой. Я думаю, когда Бессмертные поняли, что со мной они не сторгуются — они решили нанять этого Синту, чтобы убить синоби Лесана Морихэя. Но Лесан его убил первым. Значит, мне опять есть о чем с ними торговаться.

— А при шём сдесь наши дельа? — не понял Лапидот.

— Так ведь половина Бессмертных, что пытались со мной сговориться — из Сога! — хлопнул себя по колену Дик. — Да и вообще половина армейцев — из них! Я узнавал перед тем, как назначить встречу — это самый армейский клан. Из тех, с кем я говорил, только сеу Дас — член клана Дусс. Остальные — Сога. Получается, на Биакко есть люди, с которыми мне есть о чем говорить. Я предложу им новые условия сделки…

— С каких пор ты стал наемным убийцей? — спросил Торвальд.

— Да ни с каких! — юноша снова хлопнул себя по колену, теперь уже с досадой. — Моро нужно убить по-любому, такая дрянь не должна жить на свете, но моя доминатрикс леди Констанс Мак-Интайр, она жива и находится в плену, с ней ее брат и ребенок. Ее хотят продать доминиону Брюсов — и один дьявол знает, чем кончится для Империи тайный союз Брюсов и Рива. Ну а раз Бессмертные хотели головы Моро… это шанс, и я за него уцепился.

— Я смотрю, ты не пропускаешь своих шансов, — засмеялся самый молодой из офицеров, Гуннар Крейнер. Он был среди тех троих, кто вынул Дика из клюза.

— Вы видели, как я за них цепляюсь, — улыбнулся юноша. — Короче, неважно, что я предложу «Бессмертным». Важно, что со мной станет разговаривать кто-то из Сога. И я через него попробую добраться до того, кто повыше.

— А если не удастся?

— Тогда план «Б». Вас грабят, вы предлагаете грабителям сделку. Если мы не сможем заключить хартию со всем кланом — почему не заключить ее с каждым семейством в отдельности?

— Не знаю. Все это…, — Холмберг сделал руками круговое движение, — с моей точки зрения просто мыльный пузырь.

— У тебя есть альтернатива? — спросил Нордстрем.

— Да. Ничего не менять. Ждать прихода имперской армии.

— Сколько? Десять, пятнадцать лет? Двадцать?

— Мне двадцать шесть, — пожал плечами Холмберг. — В сорок шесть я буду еще молод и полон сил.

— Если не сгниешь здесь раньше, — Дик не разглядел, кто это сказал.

— Если буду жив — постараюсь не сгнить. Когда умру — выбора мне, боюсь, никто не предложит. В отличие от юноши, я не святой. Мне нечего рассчитывать на нетление.

Насмешка была добродушной, совсем не такой, как у капитана Шерри — но все же она оставалась насмешкой. Дик покраснел.

— Я тоше пльанирую бить мольодим в шестьдесят фосемь, — фыркнул капер Лапидот. — Но шестоко саставлять Катарину шдать так дольго.

— Если вы погибнете, она не дождется вас никогда, — развел руками Холмберг.

— Што ш, она полюшит шанс отъискать кого-то полютше, — засмеялся капитан первого ранга.

— А как же присяга, Холмберг? — Крейнер, казалось, вот-вот задохнется от возмущения.

— В отличие от тебя я доброволец. Как и Торвальд, и Лапидот, кстати. Я обещал Господу свой корабль и свое тело на четыреста дней. Корабль я потерял, четыреста дней истекли три года назад. Тело мне хотелось бы сберечь еще лет пятьдесят.

— А душу? — тихо спросил Дик.

— О. Началось, — связист щелкнул пальцами. — Юноша, одним из немногочисленных достоинств этой в целом довольно гнусной планеты является низкая вероятность нарваться на проповедь.

— Низкая — не значит нулевая, — проговорил Дик. Было бы лучше сейчас встать и занять место у стола напротив Холмберга, но корабль слишком мотало. — Я тоже хочу жить, сэр. Каждый раз, когда мне казалось, что я хочу умереть, и подступала смерть — я начинал бороться за жизнь. Так что я вас понимаю. Если вы не захотите присоединиться — я вам разве что позавидую, а упрекнуть ни в чем не смогу.

Он прокашлялся — собственный голос вдруг показался слишком хриплым и каким-то механическим.

— То есть… вы все знаете, кто я и как здесь оказался. Я давно хотел сказать… что я уважаю всех вас очень. Когда был маленьким — мечтал стать как вы. Однажды оказаться здесь, чтобы освободить всех рабов и отомстить всем Рива. Быть очень смелым и справедливым… Каждый крестоносец был в моих глазах героем. Я вам завидовал… хотел, чтобы Рива продержались как можно дольше. Чтобы дождались… меня. И вот… — юноше вдруг стало смешно. — И вот он я, здесь. Что бы вы себе ни решили — я буду вас уважать, но мои четыреста дней еще не вышли. Я останусь в строю и буду… как вы сказали, господин Крейнер? — цепляться за свои шансы.

— Браво, мастер Суна, — проговорил Крейнер. — Я с вами.

— Капитан Суна, — поправил Торвальд. — Ведь так?

— Да, — согласился Крейнер.

— Йо, мэн… — подал голос еще один молчавший до сих пор офицер. Эти два слова Дик понял, он часто слышал их здесь и означали они «Да, но…». Дальше он ничего не разобрал, да и Торвальд оборвал говорящего довольно быстро.

— Говорите на астролате, адмирал Вальне. Здесь не все понимают свейский.

— Я хотель сказать — ради чего мы должны делать то, что предлагает мольодой человек? — Дик ожидал еще более густого свейского акцента, чем у Лапидота, но латинский выговор адмирала был почти чистым, и юноша понял, что его просто хотели исключить из обсуждения. — Что нам даст это предприятие — мир Сейта и Сога?

— Самое меньшее — возможность спокойно зарабатывать себе на хлеб, — ответил Тор.

— Нет, я не имею в виду тебе и твоей семье, Тор, — покачал головой адмирал. — Видит Бог, я хотель, чтобы это оставальось между нами, но ты настаиваль. Ты сливалься с местным обществом. Тебя приняли в клан. Прекратить грабежи — первым делом твой интерес. Не так ли? Мы ничего не теряем, когда нас грабят. Это не наши навеги. Мы здесь — такие же рабы, как гемы. А ты рискуешь своим положением в клане. Не так ли? Прошлый раз ты попыталься оказать сопротивление. Сога убили шесть чельовек и утопили навегу. И вот я вижу — ты решиль поменять тактику. Ты приводиль мольодого человека и говориль, что это — Ричард Суна. Браво. Но почему я дольжен верить, что это есть Ричард Суна? Мольодой человек говорит не так, как говориль бы на его месте тот, кого семью Рива убили столь жестоко. Чтобы Ричард Суна старалься ради дома Сога? Откуда выходила половина «Бессмертных»? Этого не может быть. Это фальшивка. Можете не показывать шрамы, мольодой человек. Их тоже легко подделать.

— Я вам ничего показывать не собираюсь, — сквозь зубы сказал Дик. — Мне все равно, что вы думаете. Я хочу сделать жизнь нескольких сотен людей и гемов немного полегче.

— Браво, — повторил адмирал Вальне. — Прекрасная актерская игра. Вы даже побледнели.

— Я видел, как этот мальчик забрался в клюз по якорной цепи, — Крайнер медленно и плотно опустил на стол кулак, словно приложил печать к своим словам. — Он замерз до полусмерти. Это, по-вашему, тоже актерство?

— Высочайшего класса, — усмехнулся адмирал. — Здесь есть целый клан таких профессиональных актеров. Клан синоби.

Дика разобрал смех. Неуместный и почти непристойный смех, которого он уже не мог сдержать. Со стороны это, наверное, выглядело как приступ неудержимой икоты.

— Что с тобой? — спросил тревожно Торвальд.

— Кажется, юношу доконала-таки морская болезнь, — Холмберг пошарил в ящике стола и бросил Дику скомканный пакет. — Ну-ка, держи!

Дик не стал ловить. Не мог. От смеха руки не слушались.

— Я… — проговорил он, — я смеюсь. Это я так смеюсь. Всё нормально. Не успел научиться.

— Что смешного вы нашли в моих словах, мольодой человек? — нахмурился адмирал.

Дик ничего не смог ответить — только головой помотал. Воображение рисовало ему уморительнейшую картину: где-то в небесах под руководством архистратига Михаила работает гигантская фабрика по изготовлению военных умов — а на конечном этапе производства какой-то мелкий ангел, а может, просто бот, раскидывает их в два ящика с надписями «Рим» и «Вавилон». Направо-налево. Автоматически. Маршал Вальне и тот майор из «Бессмертных» принадлежали явно к одной серии…

— Мне, пошалюй, тоше смешно тумать, што этот мальшик мошет бить шпион, — сказал Лапидот. — Шельовек такого восраста дольшен бить гениальни актор, штоб так съиграть.

— Да кто вам сказал про возраст? — от волнения у Вальне пропал даже акцент. — Он сам и сказал, но здесь Вавильон, здесь можно имплантировать память клону любого возраста. Чельовек перед нами может быть старше меня.

— Подите вы к лешему с такими выдумками, адмирал, — отмахнулся кто-то.

— Выдумки? — Вальне вскочил было, но пол опасно накренился и адмирал сел. — Как этот мальчик может в свои годы столь искусно владеть мечом? Те, кого он зарезаль в Пещерах Диса, были далеко не овечки. Кто научиль вас, юноша?

— Я сам не знаю, как это получается, сэр, — попытался объясниться юноша. — Наверняка здесь полно флордсманов лучше меня, просто бандиты привыкли иметь дело с беззащитными и не ожидали нападения… А меня учил Майлз Кристи, шеэд. И потом еще оказалось, что он сам и изобрел флорд. Он меня так гонял, что мне пространство с бутылочное горлышко казалось.

— Шеэд? — Вальне отмахнулся. — Скажите еще, сам Ааррин.

— Нет. Диорран.

— Да прекратите издеваться над нами, сопляк! Диорран, ри’Даррин, изобретатель орриу, был твоим учителем? Да за одну эту льожь тебя сейчас стоило бы утопить. Ричард Суна, настоящий христианин и мученик, умер на арене, а ты подделка, фальшивка.

Дик не желал больше этого слушать. Он отстегнулся от сиденья, не без труда преодолел расстояние до двери и вышел в коридор.

В этом коридоре было шесть люков: в кают-компанию, в рубку, в туалет, на мостик, на нижнюю палубу и наверх, на воздух. Дик выбрал последнюю. Он уже оскандалился со смехом, и теперь ему очень не хотелось показывать господам офицерам, как плохо он научился плакать.

Ветер не обманул ожиданий. Одной смачной влажной оплеухой он смазал водичку, что уже пропитала ресницы и готова была выкатиться на нос. А потом влепил под дых. Дышать и хоть что-то видеть можно было только к нему спиной.

Дик привычным уже движением пристегнулся к лееру и встал к ветру спиной, лицом по ходу навеги. Ветер давил на спину, и юноше казалось, что если бы он даже захотел упасть на спину — не смог бы.

Небо впереди было чуть светлее, чем позади — навега шла на юго-запад, прямо на гору, отлитую из темно-зеленого стекла. С непривычки можно было сорваться в панику при виде этой громады, катящейся на судно, но Дику это зрелище было уже не в новинку. Он знал, что вода не сомнет корабль, а поднимет его на горбу так высоко, что сигнальная мачта оборвет тучке-другой грязно-серый подол. И лишь на самом гребне вала, когда навега изогнется до визга в сочленениях и соскользнет вниз, в следующий провал, через борт перекатится волна и ветер добросит брызги до надстройки.

Так оно и случилось. А потом еще раз и еще.

Спокойно, сказал себе Дик. Разве не так происходит всегда? Вверх-вниз, ветер в спину и брызги в морду, но нужно просто двигаться дальше, не гадая, которой из этих волн в конце концов удастся тебя перевернуть.

— Накинь капюшон. Незачем снова падать с простудой, — сказал Торвальд.

Потом они долго молчали, вцепившись в леер. Вода меняла цвет с темно-зеленой на темно-лиловую: садилась Анат. Наконец Торвальд хлопнул юношу по руке и показал вниз: пойдем.

— Вы это имели в виду? — спросил Дик в сушилке, расправляя на вешалке плащ. — Когда говорили про дом соседа?

— Не совсем. Но что-то очень близкое, — Торвальд тоже снимал мокрую одежду.

— Я не понимаю, — Дик повесил свою тунику рядом с капитанской, захлопнул створки сушилки и прислонился к ней лбом. — Коматта нэ! Почему люди верят во всякую фуннию, когда нужно вынуть голову из… из-подмышки и посмотреть на вещи прямо?

— Ну, в гипотезу адмирала Вальне всерьез не поверил никто, кроме адмирала Вальне. Да и он скоро переменит мнение. Эта гипотеза явно пришла к нему экспромтом и совершенно не держит воды, в чем он скоро убедится сам. Наша с тобой проблема в том, что наиболее компетентным людям в «колонии прокаженных» очень трудно принимать советы от кого-то втрое младше себя.

— Наша с вами, сэр?

— Да, — уверенно сказал Торвальд. — Наша с тобой. Я, видишь ли, хочу стать человеком твоей, как ты выразился в прокламации, клятвы.

Дик удивился главным образом тому, что его способность удивляться, оказывается, еще не исчерпалась.

— Мне понравились твои… воззвания, — пояснил контр-адмирал Нордстрем. — Видишь ли, я боялся, что ты окажешься… вторым отцом Мак-Коннахи. И что мне придется… принять страшное решение.

— Поступить как Габо Дельгадо.

— Да. Я надеюсь, ты поймешь.

— Пойму, — Дик хмыкнул. — Чего ж тут непонятного. Если какой-то дурак губит людей без всякого смысла…

— Отец Мэтью не был дураком, — оборвал его Торвальд. — Он был добрым человеком, принимавшим многое близко к сердцу. И очень хорошим священником, взвалившим на себя груз чужой боли. Это и свело его с ума. У тебя с ним много общего, Ричард. Та же доброта и та же вера. Только он был совершенно неспособен на компромисс.

— Вы тоже ничего не поняли, — Дик снова почувствовал горечь под языком. — Может быть, он был хорошим человеком. Но он точно был плохим священником. И погиб потому, что потерял веру, струсил и пошел на компромисс.

— Ричард, ты не знал его ни единого дня…

— Послушайте, если бы вам рассказали о человеке, который повел свой флот на бессмысленный бой и погубил всех людей и все корабли, и сам погиб, не добившись ничего, не причинив противнику никакого урона — вы бы поверили, что он хороший командир? — Дик вытер лоб: в сушилке стало жарко. — Я не знал отца Мэтью, но я вижу, что он оставил после себя развал. То, что «колония прокаженных» держится вместе, так это благодаря вам с фрей Риддерстрале. Он мог быть хорошим и добрым человеком, но как священник он никуда не годился. Вам кажется, что компромисс — это договариваться с вавилонянами. Но отчего с ними не договариваться, если они, как и мы — дети Божьи? И говорить им об этом — работа священника. Если священник испугался…

— Послушай, дурачок, — Торвальд протянул было руку, потом вспомнил, что Дик не переносит прикосновений. — То, что ты способен и готов пойти на мученичество, не значит, что ты такой один…

— Да вы ничего не поняли! Я не говорю, что отец Мэтью испугался смерти. Он испугался жизни. Мученичество — это… правда, это царский путь. Я только здесь понял. То есть, Христос — Царь, это без вопросов. Но если говорить о страданиях, то за тебя всё сделают другие, вот я о чем. И крест сообразят, и венок, и багряницу. Да, тут есть чего бояться — а беспокоиться не о чем. Царский путь. Сэр, простите, мне не хватает слов, но вы очень умный человек и, наверное, сами поймете, что к чему. Раньше, в молодости, — Дик был сосредоточен настолько, что не заметил, как Торвальд подавил смешок, — когда говорили «подражание Христу», я думал в первую очередь о Страстях. Глупость. Сейчас я думаю, как Он три года учил и странствовал, и не знал, где будет завтра спать и что есть — а с Ним были люди, и о них тоже приходилось думать… И не просто думать, где для них добыть еды на сегодня — ведь не каждый же день Он устраивал преломление хлебов. А думать еще и о том, как они смогут жить дальше, когда Ему придется уйти. Думать об их душах. Чтобы они перестали цапаться, кто будет первым в Царстве. Или говорить — о, вот тут нас не приняли, давайте засыплем их огнем. И посмотрите — когда Он ушел, они ведь смогли сами. А когда ушел отец Мэтью — что он оставил? Просто кучу людей, которые его оплакивают?

— Ты все-таки выбрал не самый удачный образец для сравнения, — теперь Торвальд улыбался уже в открытую.

— Как это не самый удачный? Вы что, сэр. Вспомните: священник совершает Таинство в лице Христа. Это что получается — пока идет Литургия, он в лице Христа, а как Литургия закончилась — он Христа снимает с себя вместе с орнатом? Ха! Я не удивлюсь, если у вас так оно и было. Вы — сэр, я понимаю, что обидные вещи говорю, можете мне дать по шее, если хотите, но сэр, вы же забыли, что вы христиане! Вы даже гражданских прав хотели добиваться для себя одних!

— Я не помешаю? — в сушилку вошел Холмберг, тоже мокрый до нитки. — Увидел лужу под люком верхней палубы и решил сначала, что вы там. Едва поднялся, как получил хороший душ. Там опять дождь.

— Все в порядке, — Торвальд отпер сушилку и достал свою и Дика верхнюю одежду. — Зачем ты нас искал?

— Откровенно говоря, я искал только юношу. Среди всех глупостей, сказанных стариком Вальне, было одно рациональное зерно: мальчик — хороший флордсман.

— И что?

— За четыре года плена мои собственные навыки несколько подзаржавели. Тяжело поддерживать себя в форме, когда нет равного противника. Господин, э-э-э… Огаи, если я не ошибаюсь… как насчет приватных уроков?

Пол в очередной раз покосился. Дик, надевая тунику, не смог удержать равновесие и упал на скамейку.

— Что, прямо сейчас?

Все уроки фехтования были отложены до окончания шторма.

В ночь на шестое декабря «Фаэтон» перевалил через экватор. Из-за шторма навегу снесло слишком сильно к западу от обычных миграционных путей морской живности, но это было дело поправимое. Когда волнение упало до пяти баллов, господин Бадрис и Дик проверили ботов и выпустили в океан — искать больше стада.

Поскольку работы по специальности не было, юноша проводил много времени с экологом. Господин Бадрис любил свое дело и охотно делился информацией, даже не имеющей прямого отношения к профессии — так что Дик сильно углубил свои познания в области истории, социологии и политики дома Рива. Кроме того, господин Бадрис дал юноше понять, что из-под его логина можно выходить в инфосеть. Связь из-за шторма и солнечной актвности была нестабильной, но кое-какие пакеты Дик загружал и читал.

Итак, последним решающим фактором присоединения дома Рива к Вавилону послужил нарастающий дефицит пилотов в Высоких Домах. Кастовая структура вавилонского общества не позволяла космоходам занимать высокие места в социальной пирамиде. Космоходы считались маргинальными элементами, в Пространство уходили те, кого планеты не хотели терпеть. Неудивительно, что пилоты не считали себя обязанными ответной верностью и стремились примкнуть к дому Рива.

Каждая экспедиция против Рива заканчивалась тем, что в их ряды вступали десяток-другой капитанов со своими кораблями и командами.

В конце концов Директория, опасаясь, что эта сила окажется на стороне Империи и превратится в нечто более грозное, чем Синдэн, предоставила к высочайшему рассмотрению Тейярре резолюцию о включении дома Рива в союз Высоких Домов. Поскольку это было выгодно обеим сторонам, дело решили без проволочек. Рива в результате сделки получили приток новой крови и богатый источник торговой прибыли, а Вавилон — повышение связности своего внутреннего пространства, увеличение товарооборота, оживление экономики и отдушину для стравливания неудобных и нежелательных.

Так третий тайсёгун Донатус Кимера оказался перед проблемой перенаселения и снабжения Тайроса. Конечно, перспектива голодной и бескислородной смерти была весьма отдаленной: комету не успели израсходовать и на четверть, а торговля обеспечивала бесперебойную поставку всего необходимого. Но лорд Кимера смотрел далеко вперед: ресурсы Тайроса ограничены, а поставка с чужих планет означает зависимость. Нет, дом Рива должен опираться на свою собственную колонию.

Поисковые отряды получили приказ найти планету, пригодную для создания колонии дома Рива и тайной, запасной базы на случай возникновения больших проблем.

По иронии судьбы именно Кимера, основатель планетарной колонии, ненавидел планеты и планетников. По его мнению, планетный образ жизни развращал сердца людей, и участие в политике Высоких Домов его в этом мнении только укрепляло. Он считал, что, имея планетарную базу, Рива должны относиться к ней сугубо инструментально — и из всех возможных вариантов выбрал наименее пригодную для жизни планету, которую назвал Картаго.

Планета предоставляла необходимый для жизни минимум — воду и кислородную атмосферу. Все остальное предстояло сделать самим людям. Точнее, не людям…

Лорд Кимера отлично помнил, что наибольшую власть в доме Рива однажды сумели взять те, кто контролировал жизнеобеспечение. Он не собирался повторять ошибки предков. По его замыслу, Картаго должны были населять только гемы. Конечно, все, связанное с космосом, оставалось людям — космопорт, орбитальная верфь, две станции пространственного контроля, третья — на дальних подступах к планете… Но производство биомассы и создание экосистемы предполагалось полностью возложить на гемов, подчиняющихся наемным экологам. Имея статус наемников, эти люди не состояли в доме Рива — а значит, развращение их умов и душ не беспокоило тайсёгуна Кимера.

Колонизация Картаго началась чуть больше двухсот лет назад. Дом Рива уже полвека как перестал быть нестойким торгово-пиратским конгломератом и вошел в состав Высоких Домов Вавилона. Но среди высоких домов он оставался Домом второго сорта, потому что не имел планет-колоний.

До этого момента дом Рива не пользовался услугами гемов. Корабельная и станционная служба — для свободных людей. В старые времена, говорил господин Бадрис, гем, хоть раз выполнивший работу на корабле дома Рива, получал свободу. Дик очень заинтересовался этим обычаем, но господин Бадрис не мог рассказать ему больше ничего: в законах, кодексах и хартиях дома Рива мог разобраться лишь тот, кто посвятит этому жизнь.

Так или иначе, но именно лорд Кимера положил начало рабовладению на Картаго. А то, что однажды было введено — может быть и отменено, если это, конечно, не догмат Церкви…

Закупив оптом специализрованных гемов в доме Микаге и наняв целую армию экологов-терраформистов, Кимера начал колонизацию Картаго. Но уже его преемник не пожелал следовать его плану до конца. Тайсёгун Сеан Сейта взял да и полюбил планету. Идею насчет развращающего образа жизни планетников он полагал предрассудком, с которым при его массовости нужно, конечно, мириться — но разделять не обязательно.

Именно Сейта дал континентам Картаго имена богов-хранителей четырех сторон света. При Кимере они назывались просто «первый по величине», «второй» и так далее. Величественный массив Хребта Феникса, разделявший континент Судзаку надвое, прорезанный огромным количеством полостей, послужил местом закладки подземного города-базы. Исследование этих пустот и переходов навело тайсёгуна-поэта на дантовские ассоциации: город получил имя Пещеры Диса. Туда тайсёгун поместил местную администрацию, руководящую терраформированием Картаго, и туда же он перенес из космопорта свою резиденцию.

Он реформировал также систему управления планетой, раздав кланам земельные владения, которые должны были служить базой обеспечения кораблей и флотов. И к тому моменту как убийца оборвал его недолгое правление, социальное устройство Картаго пришло в общих чертах к тому виду, который имело теперь.

За два прошедших столетия, конечно, изменилось многое — но основы общества остались незыблемы. И то, чего опасался тайсёгун Кимера — превращение планетников в реальную политическую силу — могло бы расколоть дом Рива изнутри.

— Так может быть… — осторожно предположил юноша однажды, — Экхарт Бон задумал свое дело… чтобы этого не случлось?

— Вполне допускаю, — сказал господин Бадрис. — Мысли Бона были темны для большинства и при жизни, а сейчас все скрыто могилой.

Дик делился своими соображениями в кубрике — отчасти чтобы занять гемов хоть чем-то — в свободное время их единственным развлечением оставался секс, а в шторм было не до этого — отчасти, чтобы самому лучше разобраться в узнанном. Гемы слушали с интересом: это отвлекало от мук морской болезни; но Дик не особенно обольщался. Он знал, что гемы воспринимают любую новую информацию как развлечение — но мгновенно забывают, если она больше не нужна. Евангелием гемы Пещер очаровывались как волшебной сказкой, и вдобавок у многих была сильная мотивация к обретению, как они верили, бессмертия души. Но к событиям текущей истории они были равнодушны. Каждая новая перепродажа означала новую загрузку псевдопамяти, химерные воспоминания путались с настоящими — гемы не имели собственного прошлого и были равнодушны к чужому.

— Зачем вы все это рассказываете, хито-сама? — спросил однажды старшина кубрика, Умник.

Он действительно был умен — даже без поправки на мерки гем-касты. Дик ждал этого вопроса — и именно от него.

— Вам не будут больше переправлять память, — сказал он. — Вы должны знать о таких вещах, потому что однажды вы станете гражданами этой планеты. Наравне с людьми.

В конце концов, сказал он себе, я дал Торвальду слово не проповедовать Евангелие — но что бы они там со Стейном ни решили, обращаться с гемами как со скотом, я не обещал.

— Хито-сама странный и говорит странные вещи, — покачал головой Умник. — Зачем он живет с нами? Зачем говорит все это?

Дик задумался над ответом. Его отношения с гемами складывались необычно в этот раз. Поначалу гемы принимали его за этолога, который по странной причине решил с ними жить. Но когда Дик объяснил им их ошибку, они просто не знали, что думать о его статусе. То, что он простой матрос, такой же, как они — не укладывалось в их головах, потому что человек не мог быть таким же. Его присутствие смущало их — и вместе с тем он их поддерживал, ободрял, когда они валились с ног от качки, приносил противорвотные пластыри и помогал в цеху. Им была неясна его роль, и что еще важнее — их собственное положение. При перепродаже их запечатлели на верность дому Сейта, но конкретного представителя дома Сейта, на которого они могли бы направить свои чувства, поблизости не было. Имперцы вели себя в целом доброжелательно, но отстраненно. Среди гемов нарастал стресс, природу которого Дик хоть и смутно, но понимал благодаря долгому опыту общения в рабской среде: они не знали, где их место. Когда и чем это обернется —невозможно было сказать.

— Это… вроде как моя работа, — Дик выбрался из койки. — Пойду скажу капитану два слова.

Он нашел Торвальда в рубке — и там же Йонаса Стейна, старпома.

— Что вам нужно, младший матрос Огаи? — официальным тоном спросил Торвальд.

— Вы обещали мне принять решение по поводу гемов, сэр. Будут они с вами или уйдут на Биакко — но мы не можем вести себя с ними по-прежнему.

— Господи, что на этот раз?

— То же, что и с самого начала, сэр. Только вы все тянете с решением. А им плохо.

— Отчего?

— Сэр, они… они не получили от вас даже имен, вы не закрепили рабочие ячейки, а это значит… понимаете, так ведут себя только работорговцы — чтобы гемы не привязывались друг к другу. Они ждут перепродажи. А ее все нет и нет. Ни свободы, ни настоящего дома, сэр… Это… мучительно. Вы обещали принять решение — а сами тянете и тянете.

— Я не думал, что это настолько серьезный вопрос, — Торвальд откинул назад волосы. — Что может произойти? Восстание?

— Я не знаю. Нет. Тэка не могут применять силу. Скорее всего, они просто начнут болеть. А потом умирать.

— Послушай, а ты не мог бы взять это на себя? — Стейну явно хотелось поскорее от Дика отделаться.

— Нет, сэр. Я не буду делать это по-вавилонски, и дал вам честное слово не делать этого по-христиански. Нужно либо заняться этим кому-то другому, либо освободить меня от обещания.

Командиры переглянулись. Дик торопливо добавил:

— Если вы поручите это мне, то в этологической диверсии буду виновен я один.

Торвальд, ссутуленный над экраном, выпрямился.

— Запомните, младший матрос Огаи, я не сваливаю на плечи детей ответственность за решения, которые принимаю.

— Я не ребенок.

— Вы годитесь мне в сыновья. Хорошо, матрос Огаи, во-первых, я освобождаю вас от данного мне слова. Во-вторых… Стейн, дай общее объявление по кораблю— всему рядовому составу собраться в столовой. Матрос Огаи, приведите туда гемов.

Через пять минут весь рабочий состав навеги — тридцать пять гемов и сорок пять человек — собрался в столовой. Гемы хотели забиться под самую дальнюю стену, но Дик почти в приказном порядке рассадил их вдоль центрального прохода.

Еще через минуту Торвальд и Стейн прошагали по этому проходу и развернулись у стойки.

— Не так давно, — сказал капитан, — один человек упрекнул меня в том, что я забыл, как быть христианином. Это было обидно, но справедливо. Это справедливо в отношении всех нас. Мы все забыли, что свобода Божьих детей существует не для нас одних.

Он вынул из-за пояса мини-терминал и поднял его на ладони. На терминале был список матросов-гемов.

— До сих пор эти люди из рабочей команды были для нас номерами. Мы думали, что если мы не бьем их и не спрашиваем с них больше работы чем с себя — то тем самым выполняем христианский долг. Если бы они и в самом деле были животными — то действительно, этот долг можно было бы считать выполненным. Но они люди. Это догмат Церкви.

— Нордстрем, — подал голос имперский матрос. — Ты же принес ихнюю гражданскую присягу. Ты же обещался им ни в каких своих делах не ссылаться на веру, догматы Церкви и все такое.

Торвальд хрустнул пальцами и тихо сказал:

— Что ж, придется ее нарушить, — а потом голос его снова зазвучал спокойной командной силой. — Господа генетически модифицированные люди. В течение недели вот этот младший матрос объяснит вам, как и почему в Империи принято давать имена. После этого каждый из вас примет решение, хочет ли он жить человеком среди людей или рабом. В отношении тех, кто решит остаться рабом, я по окончании рейда подниму с господином Занда вопрос о перепродаже, поскольку никто из нас, имперцев, не может быть рабовладельцем. Теперь вы, господа крестоносцы. Я напоминаю вам, кто мы и почему мы здесь — но приказывать в этом деле никому не могу. Только замечу, что каждый из нас может стать крестным отцом. Господин Бадрис, — только тут Дик заметил, что в дальнем углу за офицерским столиком сидит эколог. — Я позвал вас сюда, чтобы вы знали: здесь не сколачивается никакой заговор против дома Рива или клана — и тем не менее, мы намерены нарушить закон об этологических диверсиях. Таким образом наша жизнь в ваших руках.

— Я ценю ваше доверие, — господин Бадрис поднялся. — Но намерен в таком случае попросить у вас замены для… матроса Огаи. Я не желаю больше иметь с этим… человеком ничего общего.

— Почему? — Дик почувствовал внезапную давящую боль где-то в области солнечного сплетения. Уже второй раз хороший человек отвергал его с презрением. — Что я вам сделал?

— Что вы мне сделали? — губы эколога дрожали от сдерживаемого гнева. — Лично мне — ничего. Я просто полагал, что вы поумнели наконец-то… Огаи. Перестали рисковать чужими жизнями ради собственных предрассудков. Я дал вам свой логин, чтобы вы, читая инфосеть, знали: по вашей вине в Пещерах Диса умирают гемы. Чтобы вы знали, как они умирают. И я наивно полагал, что вам стало стыдно за ваши безответственные действия, которые вы совершали, должно быть, под влиянием боли и отчаяния. Но я очень горько ошибся — вы хладнокровный и жестокий дурак.

Дик, красный до кончиков ушей, набрал было воздуха в грудь, чтобы ответить ему — но Торвальд жестом велел ему молчать и заговорил сам.

— Господин Бадрис. Вы, должно быть, сильно недооцениваете меня, если полагаете, что я способен пасть жертвой манипуляций человека, младшего меня на двадцать лет. Поймите, юноша только подбросил мне пищу для размышлений — все остальное сделал я сам. Я знаю ваши убеждения, а вот юноше вы забыли сказать, что вы аболиционист. Это придает вашим словам несколько иной оттенок, чем думает мальчик, не так ли? Но я все-таки неважного мнения о вашем аболиционизме, и вот почему. Упрекая юношу в гибели обращенных гемов, вы все-таки рассматриваете их как бессмысленные и бессловесные жертвы. При всем вашем аболиционизме они продолжают для вас оставаться животными, в лучшем случае — детьми. Одни их обольщают, другие истязают. Вы ни на секунду не помыслили, что их жертва могла быть свободной и сознательной.

— Даже если так… — проговорил эколог. — Даже если так…

— А вот тут позвольте указать вам на… скажем так, культурное различие между нами и вами. Может быть, не каждый из нас, в случае, когда человеческое достоинство несовместимо с жизнью, сможет избрать достоинство… Но каждый из нас знает, что такие ситуации возможны и какой выбор следует сделать.

— Но вы-то сами его не сделали, — бросил Бадрис.

— Да, — Торвальд слегка сдвинул брови. — Я струсил. Это одна из причин, по которой сейчас я отвергаю гражданскую присягу при свидетеле со стороны дома Рива.

— Чувствуя себя в полной безопасности среди своих людей. Посреди моря, где может случиться что угодно.

— Вы настолько скверно думаете о нас? — старпом вскочил со своего места. — Да ради своей чести мы будем беречь вас как зеницу ока — каждый, до последнего матроса!

— Я имел в виду в первую очередь вашу честь, — добавил Торвальд. — Но вообще-то… я не нуждаюсь ни в каких гарантиях.

— То есть, намерены с легкостью подставить семью, которая вам доверилась, — сощурился эколог.

— То, что должно быть сделано — должно быть сделано, — не выдержал наконец Дик. — Господин Торвальд сказал, что вы аболиционист, но из чего, кроме слов, это видно? И сколько вам стоят слова? Вы эколог, у вас право неприкосновенности, и здесь все гордятся тем, как они широко мыслят. Если вы не начнете проповедовать гемам хотя бы свою веру в аболиционизм — вас никто не тронет. Вы никого не подставите. И никому не поможете. Вы вообще ничего не сделаете — и будете этим гордиться. Такие как вы, позволили Кимере ввести здесь рабство двести лет назад — потому что молчали. Вы и сейчас молчите. Шнайдер элиминирует гемов — и не о чем станет болеть вашей голове. Вы просто вздохнете с облегчением и умоете руки. Считайте нас лицемерами, а себя честным человеком. Идите и дальше делайте своё «ничего». Это у вас прекрасно получается!

— Матрос Огаи, покиньте помещение, — приказал Торвальд. Можно было и не приказывать: Дик и сам бы не хотел оставаться с Бадрисом в одной комнате.

Он выбрался на крытый участок палубы, пристегнулся, встал к ветру спиной и принялся сворачивать самокрутку. В горле саднило. Пальцы тряслись, и когда самокрутка уже почти была готова, бумага, на которую успели попасть брызги, вдруг разлезлась ровно посередине от неловкого движения. Смесь табака и водорослей высыпалась на палубу, и вода тут же слизнула ее. Дик выругался и бросил скомканную бумажку в волны.

— Это несправедливо! — крикнул он в серую мглу.

Ответа не было — если не считать ответом новую волну, захлестнувшую на этот раз и колени.

Два поисковых бота вернулись — и Дику пришлось вынимать их вместе с господином Бадрисом, поскольку ни один из гемов не был достаточно подготовлен к этой работе.

Бота-ищейку легко запустить: всего и дела, что швырнуть его в воду. Конечно, перед этим нужно проверить перед этим, заряжены ли батареи, в порядке ли ходовая часть и система ориентирования — и эта работа требует приложения не только рук, но и головы. А вот сам запуск — дело совершенно плевое.

Однако вытащить бота — работа была не из легких, особенно в шторм. Даже если самим ботом и палубным манипулятором управляют мастера. А уж если и бот, и манипулятор — безнадежное старье, то после долгих бесплодных попыток проще спуститься на фале за борт и вручную закрепить швартовочный трос.

И, конечно, делать это должен самый легкий. И хотя бы в общих чертах знакомый с устройством ищейки.

Так что господин Бадрис мог сколько угодно объявлять Дику бойкот — а обойтись без него не мог.

Конечно, с ними был еще гем Алекс, которого Дик готовил одновременно и к крещению и к должности помощника эколога, но послать за борт гема мешали и убеждения, и соображения практические: Алекс был совершенно сухопутным существом. Дик выбрал его себе на смену потому, что из всех гемов он один не приходил в панический ужас на раскачивающейся палубе — но требовать, чтобы он еще и плавал, было бы уже слишком.

Слава Тебе, Господи, — сказал про себя юноша, сбрасывая и упихивая в герметичный пакет одежду, — спасибо Тебе большое за то, что здесь и сейчас экваториальные воды и зима Акхат. И за то, что я переберусь на «Юрате» раньше, чем мы войдем в полярные воды. Хотя боты и там древние, а я вполне могу оказаться самым легким…

Интересно, подумал он, перебираясь через борт и проверяя, не заедает ли безынерционную лебедку — хватит ли потом у Бадриса аболиционизма на то, чтобы нырять самому? Или он Алекса пошлет?

Юноша закончил проверку и сказал:

— Все в порядке.

Господин Бадрис кивнул. Совсем не разговаривать с Диком он все-таки не мог — но свести общение до односложных команд и кивков оказался вполне способен.

Дик оттолкнулся ногами от борта как можно сильней — и маятником, пятками вперед, пошел на свободном тросе в воду. При спокойной воде лучше было бы спуститься медленно — но опасность удариться о воду или шлепнуться на бот была существенно ниже опасности треснуться с размаху о борт. А при спокойной воде, скорее всего, и нырять бы не пришлось…

Дик ушел с разлета на глубину примерно в четыре метра, и, как только облачко пузырьков перестало мешать, огляделся. Видимость была паршивая, но юноша рассмотрел справа от себя ряд мощных гребных винтов (остановленных ради поимки ботов), а слева — вроде бы мелькнул блик…

А вот внизу под собой Дик увидел такое, от чего у него все сжалось в паху. Гибкая, быстрая черная тварь не меньше трех метров в длину, описывала «восьмерки» ровно под ним, поднимаясь все выше.

Дик сделал самый сильный гребок руками и ногами, какой только смог. Потом второй. Ртутная пленка поверхности приближалась, но тварь была быстрее: в следующее мгновение Дик увидел ее рядом с собой — прямую, как торпеда, оперенную длинными плавниками… В блеске ее глаз, в том, как вразнобой они двигались, было что-то неестественное, и потому особенно ужасное. Как при встрече с полоумным людоедом в ничьих пещерах, Дик сорвался в панику. И как тогда, разум почти парализовало, а вот животные инстинкты не подвели. Подтянув ноги, Дик выдернул из закрепленных на лодыжке ножен универсалку и придал ей конфигурацию лезвия. Черная рыбина пошла по спирали совсем близко, чуть ли не обвив юношу своим телом — и Дик (лучшего случая не будет) ударив ее в бок, повел лезвие вниз, вспорол чёрное брюхо почти по всей длине.

Тварь, как делает все живое, получив рану, рванулась в сторону. Дика вынесло на поверхность и он, ухватив ртом столько воздуха, сколько сумел, истошно заорал:

— Выбирайте!!!

Лицо господина Бадриса было спокойным как поверхность покрытого льдом астероида. Дик обмер. В долю секунды он понял, что господину Бадрису тоже представился случай, лучше не бывает — достаточно даже не отстегнуть трос, этого ему не простила бы команда, а просто помедлить. Он ведь не знал, что Дик серьезно ранил тварь…

И тут фал натянулся и Дика подняло над водой. Несколько секунд — и юноша был уже наверху. Господин Бадрис протянул ему руку, не дожидаясь, пока манипулятор перенесет ныряльщика через борт.

— Что случилось?

— Там… какая-то длинная черная рыба. Напала на меня.

— Что за рыба? На что похожа?

— Откуда я знаю. Черная, как… — Дик не нашел подходящего сравнения. — Вся черная. Метра три. Глаза как металл и смотрят в разные стороны.

— Сканер показывает, что там два бота и больше ничего. Или… вы полагали, что я избавился бы от вас таким нелепым образом?

— Там рыба. Не хотите — не верьте.

Бадрис перегнулся через борт, Дик последовал его примеру.

Черная рыбина теперь нарезала круги по поверхности. Подозрительно правильные круги. Серебристый бот «Фаэтона» тоже всплыл.

Эколог посмотрел на Дика, задержав взгляд на универсалке, которую паренек так и держал в руке.

— Скажите, матрос Огаи, вы что-то сделали с этой… рыбой? Там, под водой.

— Я пырнул ее в бок. Хорошо пырнул. Может, она уже умирает, сэр?

— Она не умирает, — господин Бадрис коротко засмеялся. — Потому что никогда не была живой. Юноша, вы героически сразили чужого поискового бота.

— Ох… — Дик не знал, что сказать. — Что это за бот такой? Почему я его раньше не видел?

— Потому что это одна из последних разработок. Что ж, теперь придется зафалить и ее. Вы готовы прыгнуть еще раз?

— Да, конечно, сэр, — Дик снова перелез через борт. Он был готов нырнуть хоть сто раз, только бы не чувствовать себя таким идиотом.

Через десять минут он уже вытирался и одевался, а вокруг странной чужой машины собрались десятка полтора человек — и прибывали все новые. Откуда только взялись, изумлялся Дик, застегивая штаны — ведь палуба была пуста, когда они с Бадрисом вынимали ботов.

— Что случилось? — раздался с верхней палубы голос Торвальда.

— Наш младший матрос зарезал чужого бота, — сообщил боцман Грюневальд.

— И какое вам до этого дело?

— Уж больно странный бот!

— Грюневальд, боты — задача эколога и его помощника. Твоя задача — подготовить цеховое оборудование. Что непонятно?

— Все понятно, сэр. Разрешите идти?

— Не смею вас задерживать.

— Расходимся, ребята, — скомандовал боцман. Дик и Бадрис остались на нижней палубе одни — если не считать стоящего далеко на носу адмирала Вальне.

— Ну что вы уставились на меня как рыба на крючок? — спросил Бадрис. — Раздраивайте люк, спускайте нашего бота и… свою добычу.

— Извините, — пробормотал Дик, толком не зная, за что именно он просит прощения — за свою проволочку или за то, что поставил господина Бадриса в неловкое положение.

Испортить чужого бота — это было очень предосудительное дело в глазах экологов. А уж тем более испортить при попытке перехвата. То есть, и Дик, и господин Бадрис знали, что никакой попытки перехвата не было, а была дурацкая случайность, но пойди докажи это чужим людям.

— Это… дорогая вещь? — спросил он, когда оба бота оказались в «люльках», в рубке-лаборатории эколога. Господин Бадрис облил его ртутным взглядом, потом поглядел на Алекса.

— Ханарэ, — сказал. — Уйди.

Алекс поклонился и вышел.

— Да, повернулся к Дику эколог. — Очень дорогая. Бот «Рыбий пастух», последняя разработка лабораторий Кордо.

— Кордо? — вырвалось у Дика.

— Слышал о них? — Бадрис начал искать что-то в ящике рабочего стола.

— В хрониках читал, сэр.

— Сильный клан. Разработка биониксов — одна из побочных сфер деятельности. Очень перспективное направление… было. До начала блокады. Если бы Кордо смогли приступить к массовому производству, экология поднялась бы… А, что сейчас плакать о разбитом кувшине.

Бадрис достал из стола то, что искал: микроскоп. Натянул на голову эластичную ленту, пристроил прибор на правом глазу и принялся рассматривать разрез, чуть ли не засунув в него голову.

— Он еще не разбит, сэр. Только так… надколот.

Бадрис поднял лицо. Губы его… просто исчезли куда-то. Наконец он соизволил их разомкнуть.

— Избавьте меня от ваших теорий, младший матрос. Пока вы молчите, я готов вас здесь терпеть.

Бот вдруг забился в захватах «люльки» как живой. Эколог протянул руку к его голове и вынул патрон. Тело полуживой машины тут же обмякло.

— Я только хотел сказать, что… может быть… удастся как-то компенсировать хозяевам… потерю, — проговорил Дик.

— Вы очень серьезно повредили его опорно-двигательную систему, — сказал Бадрис. — Но это удивительный бот. Его псевдомышцы, кажется, способны к регенерации. Как живые. Вполне возможно, если мы просто наложим шов — они срастутся.

Дик знал, что это не «вполне возможно», а так и будет. Но высказать эту уверенность означало выдать знакомство с Кордо.

Что ж, если будет скандал из-за этого бота, подумал он, то есть возможность этот скандал уладить. Нужно только как-то связаться с Роксаной. У каждой тучи есть светлый край…

— Но если не срастется… — продолжал Бадрис. — Это безумно дорогая штука, младший матрос Огаи. Вы даже не представляете себе, насколько. Вся эта лоханка вместе с добычей стоит дешевле, чем один такой бот. Пробные экземпляры Кордо раздавали бесплатно, но при условии компенсации за их потерю. Мало кто рискнул брать. Я могу назвать только четыре клана, согласившихся на это приобретение. И с каждым из них нам категорически нельзя связываться.

Мнемопатрон бота был все еще в руке эколога. Дик знал, что просматривать логи чужих ботов — дело позорное. В общем-то, и перехват дело позорное как раз потому, что перехватывают для просмотра логов. Кто-то запустил бота, ухаживал за ним, настраивал — а ты взял, выловил чужого, просмотрел его лог и хапнул добычу, которую выслеживал другой. Безобразный поступок. Чужого бота можно выловить только в одном случае: если он сильно поврежден и требует починки. Но и тогда честь обязывает починить и отпустить его, не просматривая лог.

Дик понимал, почему господин Бадрис колеблется. В памяти бота сохранилась запись того, как Дик раскурочил ему брюхо универсалкой. Хозяин бота, когда тот вернется, увидит эту запись и может узнать, на какую навегу подняли бот. Если Кордо потребуют компенсации за повреждение, а хозяин сошлется на «Фаэтон» — это еще не беда, с Кордо можно будет уладить дело. Но если хозяин решит судиться с «Фаэтоном» сам… Или даже не судиться — а разобраться между собой, как это принято у Рива… Дик уже читал о вендеттах, начинавшихся и по более ничтожным причинам.

— Подите наверх, младший матрос Огаи, и доложите капитану о возникшем затруднении.

Дик поклонился как и Алекс — и на самом пороге до него вдруг дошло.

— Но, господин Бадрис… Если вы видели этот бот на сканере как наш… Значит, он подавал наш код?

— Именно, — отчеканил эколог. — И я хочу понять, почему. Отправляйтесь к капитану, доложите и ждите меня там.

У эколога был вид хорошо воспитанного человека, которому по смертельной необходимости нужно провести тайный обыск в чужой спальне. Дик не сомневался поэтому, что господин Бадрис просмотрит лог быстро. Он отправился наверх и доложил Торвальду о неожиданном открытии.

Торвальд вызвал Стейна и Вальне. Дик не выходил из рубки, раздумывая, стоит ли попросить разрешения остаться. Ему хотелось услышать, что скажет Бадрис.

Когда Стейн и Вальне прибыли, Торвальд попросил юношу пересказать всю историю для них. Дик еще не закончил, когда дверь открылась и эколог, шагнув в рубку, бросил мнемопатрон прямо в руки Торвальду.

— Ну что? — спросил тот.

— Этот бот, — Бадрис неспешно вынул из гнезда сифон, взял из стопки одноразовый стакан, напустил себе воды, одним глотком выпил и тут же налил еще. — Следовал за нами от Шункана. Только за нами. Не отвлекаясь ни на косяки рыб, ни на китов, ни на кракенов. И у него была наша сигнатура. Каждый раз, когда я ловил его на сканере поблизости, я думал, что это рыскает один из моих. Интересно, не правда ли?

— Убийственно интересно, — согласился Торвальд. — Эта штуковина… она вроде бы непростая и очень редкая?

— Одна из опытных моделей разработки Кордо.

— И ее может купить не каждый первый?

— Ее вообще никто не может купить. Идут полевые испытания. Ее давали бесплатно, но под гарантию компенсации ущерба.

— И кто-то взял ее, чтобы проследить нас от Шункана до…

— До встречи с «Юрате» и «Фафниром», — подсказал Стейн. — Нам повезло, что малый пырнул эту… вещь.

— Да, его предполагаемые хозяева вряд ли станут подавать на Сейта в суд за ущерб, — согласился господин Бадрис. — Но что они сделают, когда в назначенное время бот не вернется?

— А что они могут? — спросил Стейн. — И что может эта штуковина? Например, то, что говорилось на палубе, могла она слышать?

— Нет, — уверенно сказал Бадрис. — Могла кое-что увидеть и заснять. И уж конечно, увидела и засняла этого… миссионера.

— Она ко мне так и бросилась, — сообщил Дик, когда все повернулись к нему. — Прямо чуть ли не обмоталась вокруг…

— Я видел ваш поединок — ее глазами, — усмехнулся Бадрис.

— Ты действуешь быстрей, чем соображаешь, — Стейн хлопнул Дика по плечу. — Но иногда это хорошо.

— Да, если бы было наоборот — бот принес бы хозяевам роскошные доказательства того, что юноша скрывается именно у нас.

— Что будем делать? — спросил господин Бадрис.

— Стратегически — наилучшим вариантом было бы подделать лог, — скал Торвальд. — И отпустить бот восвояси, с объяснением, что мы, например, случайно повредили его снастью. Это ведь случается?

— И нередко, — согласился Бадрис. — Но подделать лог не так-то просто.

— Холмберг справился бы. Однако если мы его выпустим, он и дальше будет следовать за нами — и проследит встречу с двумя другими навегами…

— Которую все равно можно будет отследить со спутника, — вставил Стейн. — Я думаю, в систему экологического слежения синоби прорвались легко.

— Но со спутника нельзя будет проследить, на каком из трех кораблей в конце концов оказался юноша.

— А с ботом — можно? — изумился Стейн.

— С этим — да. Понимаете, это действительно нечто особенное. Шедевр. Если у синоби есть образец ДНК — а я готов поспорить, что он есть — он будет следовать за молодым человеком как пес. Повсюду, где есть водоемы. Он улавливает чудовищно малые концентрации запахов. Его можно натравить не только на какой-то особый вид рыбы — но и на определенную конкретную рыбу. Тем паче — на конкретного человека, чей индивидуальный, скажем, вкус гораздо.

— Но здесь восемьдесят шесть человек, — Стейн все никак не мог поверить в могущество техники. — Ладно, у гемов ДНК одинакова, считаем их всех за одного. Пятьдесят один человек. Все потеют, моются, ходят в гальюн…

— Это осложняет задачу, — Бадрис приподнял брови. — Но не так сильно, как вы думаете.

— Тогда понятно, почему эта штука подошла ко мне так близко, — сказал Дик. — Хотела понюхать и вроде как убедиться…

— Возможно, взять образец тканей, — согласился Бадрис.

— Одним словом, Торвальд пальцем провел в воздухе черту. — Мы не можем подчистить ему лог и выпустить.

— Ну что ж, — вздохнул Стейн. — Тогда у нас произошел несчастный случай. Бот попался под винты и его размозжило вдребезги.

— Это объяснение совершенно не дьержит воды, — раздраженно бросил до сих пор молчавший Вальне. — Под винты редко попадают даже старые боты. Если, конечно, у них не сбоит программа. С новым ботом, да еще таким передовым, этого случиться не могльо.

— Наоборот, — заспорил Стейн. — Это же опытный образец! Можно ждать чего угодно.

— Сколько хльопот из-за тебя, — Вальне перенес свое раздражение на Дика. — Из-за мальчишки, который по глюпости угодил в герои.

— Хватит, адмирал! — Торвальд рассек ладонью воздух перед собой. — Все мы оказались здесь потому, что противник в какой-то момент был умнее, храбрее или лучше вооружен… Нам нечем гордиться друг перед другом. Ну, разве что господин Бадрис да гемы составляют исключение. Я позвал вас, чтобы услышать какой-нибудь толковый совет.

— Щенка за борт, — вот единственный тольковый совет, который я могу дать в этом случае, — сказал Вальне.

— Я вас не понимаю, — медленно проговорил Бадрис. — Адмирал, я испытываю к этому мальчику весьма неприязненные чувства. С моей точки зрения, человек, который держится опасного курса, основываясь на ничем не подтвержденной догме, да еще и вовлекает в это других — не заслуживает приязни. Но вы разделяете ту же догму и не находите этот курс ошибочным. Вы сами уже поняли, что ваше обвинение было вздорным. Отчего же вы ведете речи, которые я, вавилонянин, не могу назвать иначе как гнусным предательством?

— Вы это правильно сказали: вавильонянин, — адмирал Вальне поднял палец. — Вы не можете поэтому понять некоторых вещей, понятных нам, христианам.

— Я что-то тоже не могу понять, хотя был крещен и катехизирован как положено, — Стейн поскреб в бороде. — Ну-ка объясните нам, будьте любезны. Мне, как христианину, интересно.

— Пусть он уйдет! — потребовал Вальне, показывая на Дика. — Я приказываю уйти!

— Ну уж нет. Младший матрос, я приказываю вам остаться.

— Я старше вас по званию, Йонас!

— А я старше вас по должности, и оба мы сейчас без погон, так что званием можете подтереться. Останься, малый.

— Хорошо же! — Вальне выпрямился и скрестил руки на груди. — Я поясню, в чём дело. Пусть господин Бадрис тоже примет участие в теольогическом диспуте. Скажите, Бадрис, вы знаете такой смертный грех — гордыню?

— Я полагаю гордыню весьма полезным человеческим качеством, а не грехом, — ответил эколог. — Она не дает ронять свое достоинство в грязь.

— Вот! — усмехнулся Вальне. — Это то, что я говорил: вавильонянин не все может понять.

— Вальне, — серые глаза Торвальда широко раскрылись, и Дик снова вспомнил, что лоэнгринцев нередко зовут эльфами. — Уж не хотите ли вы сказать, что полностью свободны от гордыни сами? И в силу этого можете бросаться камнями?

— От духовной гордыни — да, я свободен! — седой адмирал почти выкрикнул это. — Я не воображаю себя Мессией.

— Вы хотите сказать, что наш младший матрос… — Стейн не выдержал и расхохотался. — Ох, Вальне, вы меня уморите!

— Пусть он сам скажет за себя! — теперь Вальне действительно кричал. — Спросите его! Спросите! Ричард Суна, кто послал тебя сюда с благой вестью к гемам? Говори! Говори как ты говорил им вчера!

— Меня послал Бог, — ровным и твердым голосом сказал Дик. — И вас, господин Вальне. И капитана Нордстрема. И всех нас.

— Вальне, — примирительным голосом сказал Стейн. — Все мы в детстве спали на уроках катехизиса. Вы, наверное, проспали тот урок, где рассказывали об апостольстве мирян. Ничего, бывает. Я тоже что-то проспал. Парень принимает это очень всерьез, таков уж его характер. Ну что ж, у каждого из нас своя кукушка в часах. Может, хватит играть в инквизитора?

Адмирал не ответил. Он смотрел прямо в глаза Дика.

— Ты очень умный и хитрый, — тихо сказал он. — И очень льовко играешь простеца. Ты думаль, никто из нас не знает нихонского языка и не понимает, что ты им говоришь? Тигаттэита вакамоно да.

— Да га, — так же тихо ответил Дик, — тигаттэитара, ратину-го-о ханасу токи ва нихонго-о ханасу токи кара найё га дзэндзэн матигаинай[1]. Что я говорю на тиби — я готов повторить на астролате.

— И ты не говорил, что ты такой же, как святая Жанна или святая Бернардетта Субиру? Как Святой Брайан? Ну-ка, попробуй соврать, глядя мне прямо в глаза!

— Сэр, — Дику стоило большого усилия не попятиться от нависающего над ним адмирала: он чувствовал, что если тот его коснется, хотя бы случайно, может случиться что-то страшное. Истерика, обморок — все что угодно. Но отступать было нельзя. — Сэр, вы не так хорошо знаете нихонский как думаете. Даю слово, что я ни разу не говорил, будто я равен этим двум святым женщинам… и Брайану навигатору… и другим, кого я упоминал… Я только говорил, что когда Бог призывает — я постараюсь не отступать, как не отступили они. Предупреждал, что будут насмешки, ведь Бернардетту Субиру считали сумасшедшей — и это еще самое малое. Ведь нас тут всех считают безумными. Но я объяснял, что так было всегда. И не только потому что здесь Вавилон. Жанну сожгли христиане, и Бернардетту осмеивали такие же католики… И Святого Брайана обвинили в предательстве… Я помнил, что вы говорили, мастер Бадрис. И старался быть с ними честным. Рассказать, что их может ждать, если мы не сможем их защитить. И как мало мы можем сделать для их защиты. Правда, я не уверен, что хоть один захочет креститься теперь, — юноша улыбнулся. — Я и раньше не обманывал. Но тогда со мной были друзья и было легче.

— Ты умело от всего отпираешься, — глаза Вальне совсем превратились в смотровые щели. — Посмотрим, как ты сейчас отопрешься от этой байки о чуде в пещерах. О блаженной Садако Такэда.

— Я не буду ни от чего отпираться, — очень медленно и раздельно сказал Дик. — Когда я заблудился в ничьих подземельях под Пещерами Диса, мне во сне явилась слепая женщина в хабите Синдэна. Она вывела меня через решетку, которая была слишком узкой. И указала выход. Она напомнила мне моё настоящее имя. Я думаю, это была блаженная Садако. Это произошло со мной — вы можете верить, или нет, но это было.

Что бы ни чувствовал сейчас Вальне — но он отступил к стене, и Дику стало чуть полегче. Чуть — потому что, отступив, Вальне продолжал сверлить его взглядом, и остальные трое тоже не сводили с него глаз.

— И… — прорвал наконец молчание Стейн, — она что-то ещё сказала тебе? Кроме твоего настоящего имени?

— Да, сэр. Она сказала, что здесь — мой дом. Здесь, на Картаго.

— И всё?

— Да. Всё.

— И ты поверил? — спросил Бадрис.

— А почему я не должен был верить?

— Хм, — Стейн опять потеребил бороду. — Парень, если честно — я слегка разочарован. От кого-кого, а от блаженной Садако можно было бы ожидать четкого оперативного плана. Вальне, при всем уважении к вашим потерянным погонам — вы идиот.

— Вы еще пожалеете о своих сльовах, — сказал Вальне. — И о том, что поверили этому мелькому авантюристу.

Он взялся за дверную ручку, но Бадрис остановил его.

— Погодите!

— Чего вам ещё?

— Вашего внимания, господин начальник палубной команды. Ведь сегодняшние боты не исчерпываются ботом синоби, — эколог вынул из кармана второй мнемопатрон. — В ста тридцати милях от нас курсом на северо-восток идет большое стадо красноперого тунца. Нужно готовить палубное оборудование и снасть — если, конечно, лов остается нашей приоритетной задачей.

— Конечно, остается, — бросил Торвальд. — Младший матрос Огаи, можете возвращаться к своим обязанностям.

— Я тоже вернусь, с вашего разрешения, — Бадрис встал и потянулся. — Ужасные кресла.

— Ужасная навега, — усмехнулся Стейн. — Ужасный океан и ужасная планета — извините, Бадрис. Как все-таки хорошо, что блаженная Садако не явилась мне, и я однажды с чистой совестью рвану отсюда когти.

Он вышел из рубки очень быстро, и когда Дик с Бадрисом перешагнули порог, ботинки старпома уже гремели по трапу где-то внизу.

— Сэр, — окликнул эколога Дик. — Сэр, я… нагрубил вам недавно. Мне очень жаль. Я прошу у вас прощения.

— Хорошо, — помедлив, сказал эколог. — Я прощаю вам сказанные в горячности слова. Но ваш образ действий и образ мысли по-прежнему нахожу непростительным. Нельзя принимать решения, которые вы принимаете, сходя из видений и снов. При всей искренности намерений — нельзя. Картаго не будет вам домом, поймите. Вы не подходите планете, а она вам.

— У меня была планета, которая подходила мне, — сказал Дик. — Тайсёгун Рива распорядился ею по-своему. У меня был корабль, который мог бы стать мне домом. Синоби Рива отобрал его. Картаго будет моим домом, сэр. Это справедливо, я думаю.

Бадрис ничего не ответил. Открыв второй люк, он вышел на палубу.

Волнение не улеглось, но в облаках впервые за две недели появились просветы. Тучи уже не могли удержать солнце, как ветхая сеть — рыбу. Растопыренные лучи вонзались в воду, и вода играла под ними, становясь то пурпурной, то муаровой.

— Как жалко всё-таки уничтожать такой прекрасный бот, — с досадой сказал Бадрис, вцепившись в поручни. — Подлинный шедевр.

— Но, — юношу вдруг осенило, — мы ведь можем и не уничтожать его! Перепрограммируем и сделаем своим!

Эколог послал ему через плечо такой взгляд, что весь энтузиазм сразу испарился.

— Юноша, — сказал наставительно Бадрис. — Даже я знаю, что в вашей священной книге сказано: «Не укради».