"Все демоны: Пандемониум" - читать интересную книгу автора (Угрюмов Олег, Угрюмова Виктория)

ЭПИЛОГ

Кровать тряслась, подпрыгивала и ходила ходуном.

Это было странно, если вспомнить, что необъятное высокое ложе весило столько, что в спальню его в свое время втащили исключительно при помощи магических заклинаний. Теперь же оно скакало, будто утлая лодчонка в бушующих волнах, и Зелг получил отличную возможность досконально и поэтапно разобраться в том, как развивается морская болезнь.

Он попытался ухватиться руками за края постели, чтобы придать себе хоть немного устойчивости, но его ожидало жестокое разочарование. По каким-то таинственным причинам руки его не слушались. Складывалось впечатление, что они намертво приклеены к бокам, и он не мог пошевелить даже мизинцем. Герцог удивился и предпринял попытку номер два: теперь он желал подвигать ногами. Ноги отказались повиноваться ему с той же непочтительностью, что и собственные руки, и он на них обиделся.

— Люли-люли, — произнес кто-то нежно.

Постель, между тем, заштормило так, что Зелга кидало из стороны в сторону, и он испугался, что сейчас слетит с нее на пол.

Голова утопала в подушках. К тому же какой-то умник додумался по самый подбородок укутать его во что-то мягкое, пушистое и жаркое. (Впоследствии выяснилось, что это шесть самых теплых зимних одеял, которые только смогли отыскать в замке.) Молодой некромант обливался потом, задыхался и — что показалось ему наиболее отвратительным — не мог произнести ни слова. Челюсти его оказались крепко, хотя и совсем безболезненно стянуты чем-то эластичным.

Впору паниковать, но сквозь щелочку между ресницами — открыть глаза не мешало ничто, кроме жесточайшей головной боли, которая терзала беднягу с самого момента пробуждения, — он видел смутные силуэты знакомой мебели и расплывающиеся очертания родных лиц.

Зелг голову бы дал на отсечение (вот, вот он, немного радикальный, зато действенный способ избавиться от невыносимых мучений), что находится дома, в собственной спальне, в окружении близких, и ничто ему не угрожает. Впадать в отчаяние не стоит, однако и успокаиваться нельзя. Что происходит вокруг? Землетрясение? Последний день мира? Демоны вторглись в Кассарию? Но тогда бы слышались какие-то звуки, кроме тихого бормотания дедули, жужжания Гризольды и довольного мурлыканья, которое мог издавать только доктор Дотт, намертво прикипевший к источнику эфира.

Вот что-то негромко заметил Думгар, а вот послышался и голос Такангора — хриплый и сорванный в битве, но вполне узнаваемый. И довольно спокойный.

Что же с ним, Зелгом, случилось такое, что он валяется в постели, а все собрались вокруг, как возле смертельно больного? И чем закончилась битва?

Кассар смутно помнил, как ворвался во вражеские ряды, сея «смерть и разрушение». Ну, во всяком случае, демоны отчего-то выглядели испуганными. Всплывали в памяти отдельные эпизоды — Папланхузат, азартно мутузящий какого-то адского полководца; дикие крики безобразного демона, за которым гонялась по всему полю не менее безобразная демонесса; толпы странных существ, валящих из портала, более похожего на воронку смерча… И внезапный мрак, которому предшествовали снопы искр из глаз и незабываемое ощущение в затылке.

Его посетили одновременно две мысли.

Мысль первая: может быть, контузия?

Мысль вторая: выиграли, что ли?

— Люли-люли. Птуси-птуси-птуси.

Тут постель выкинула такое антраша, что несчастный герцог взлетел вместе со своими одеялами и подушками, словно на гребне океанского вала, а затем приземлился обратно, чтобы принять вынужденное участие в дальнейших скачках с препятствиями по пересеченной местности. Шлепнувшись на перину, как беспомощная медуза, выкинутая штормом на каменистый берег, он протестующе замычал.

— Вот! — ликующе вскрикнул Узандаф, и звуки его голоса болезненным эхом отдались в каждом закоулке бедной Зелговой головы. — Я же говорил — тишина, полный покой и крепкий сон быстро приведут его в чувство.

Тут волшебным образом челюсти некроманта освободились от стягивающей их повязки, и он хотел было задать первый вопрос, но даже застонать как следует не успел. Могучая сила заставила его открыть рот, и туда хлынула теплая тягучая жидкость, хуже отвратительного запаха которой был только ее омерзительный вкус.

— Бр-р-р, — изрек герцог, когда у него перестали слезиться глаза и он снова обрел дар речи.

— Я же говорила, ребенку холодно! — рявкнула Гризольда, пыхая трубкой.

О, сказочный запах ее табака, которому позавидовал бы любой пиратский капитан, Зелг не мог спутать ни с чем.

Сверху на страдальца шлепнулось что-то мягкое. Судя по весу — несколько покрывал сразу.

— Ему нужно тепло и свежий воздух, — настаивала Гризольда.

Комната утопала в клубах табачного дыма.

— А может быть, все-таки жертву? — неуверенно предложил Мардамон.

— У него жар, — авторитетно заявил Дотт, — потрогайте его голову кто-нибудь. Да не ты, Думгар! Да не Мардамона!

Прозрачный туман на миг коснулся лица некроманта. Затем голос лорда Уэрта Орельена да Таванеля произнес:

— Ему нужно дать жаропонижающее.

— Я верю в зелье бабки Бутусьи! — возопил Дотт.

Больной нуждается в уходе врача, и чем дальше уйдет врач, тем лучше для больного.

Челюсти Зелга снова разжали, и следующая порция ужасного пойла устремилась в рот. Если бы спросили его мнения, то веру в бабку он стремительно утрачивал с каждой каплей.

— Тьфу, буль-буль, тьфу! — поделился некромант последними впечатлениями.

— К нему возвращается сознание, — обрадовался Узандаф. — Он уже адекватно оценивает реальность. Теперь главное — это покой и щадящий режим.

Кровать запрыгала с удвоенной энергией. Если бы Зелгу сказали об этом минуту назад, он бы просто не поверил. Он до последнего уповал на физические законы, управляющие мирозданием. Но что-то в окружающем пространстве их попросту игнорировало.

— Ммм-мм, — попытался привлечь он внимание окружающих. — Мм-мм.

— Ребенок хочет молока, — сразу отреагировала Гризольда.

— Или музыки, — предположил Узандаф.

— Узя, какая музыка в его состоянии? Он, конечно, хочет молока.

— Или мугагского, — высказал мнение Такангор, свято верящий в целебную силу алкоголя.

— Молоко вредно, — заметил Дотт. — Мугагское еще рано. Не ровен час, снова утратит контроль. А вот немного восстановительного зелья бабки Бутусьи никому не повредит!

— Нет! — замычал Зелг, отчаянно пытаясь открыть рот.

— Давайте снимем повязку, — предложила добрая душа. — Он вроде бы больше не опасен.

— Если что, — буркнул Лилипупс, о присутствии которого герцог до сих пор не догадывался, — бормотайка с нами. Сразу предохраним его спокойствием.

Теперь Зелг постиг причину своей невыносимой головной боли да внезапного нагрянувшего мрака, и она ему не понравилась.

— Э-эх, — вздохнул он.

Что приблизительно означало: «Эх вы, как же вы могли такое со мной учинить, а я-то считал вас друзьями и не ожидал подобного свинства с вашей стороны. От кого угодно ожидал, только не от вас. Вот обижусь и уйду от вас куда глаза глядят — возможно даже, что и на край света. Будете тогда жалеть, но поздно…» Ну и далее по тексту.

— Шипит? — насторожилась Гризольда.

— Дышит, — успокоил ее Дотт.

— Так никто не дышит.

— Никто не дышит, а он дышит.

— А почему с таким шипением?

— Дышит, как может.

— Но это же ужасно.

— Я не понимаю, мадам, вы хотите, чтобы он вообще никак не дышал?

— Милорд ужарился, — раздался у изголовья робкий голосок Карлюзы.

— А я бы настаивал на приличной, солидной жертве.

Зелг удивился еще раз. Он всегда знал, что спальня у него просторная, однако даже не предполагал, что настолько. Кажется, тут умудрились собраться все без исключения обитатели замка.

— А я думаю, нужно пустить ему кровь, — произнес до боли родной голос Мадарьяги.

Герцог хотел сказать: «Не надо», но у него вышло: «Н-нада».

— Вот видите, он сам хочет, — возликовал вампир. — И главное, не нужно специально кого-нибудь вызывать.

— Милорд Зелг упекся, — уже громче повторил Карлюза.

Некромант попытался просигнализировать о своем согласии с этим мнением и мелко затряс головой.

— Его знобит, — выкрикнула Гризольда. — Вот, разве не видите? Трясется. Медицинский ежеквартальник «Инородное тело» в подобных случаях советует утеплять.

Плюх! Сверху шлепнулось еще одно покрывало, и Кассар понял, что умрет странной смертью — растает под одеялами, как снег в костре, и от него останется только лужица воды да пара косточек.

— А я бы все-таки пустил ему кровь.

— Жер-тву! Жерт-ву!! Жертву!!!

— Только покой, только приятные ощущения, полная телесная расслабленность и душевный комфорт.

Ду-дух! Бздын! Ду-дух! Бздын!

Постель стучала об пол с такой силой, как если бы армия демонов била в ворота замка тараном в ритме популярной песенки.

Голова у Зелга закружилась. Голоса доносились до него, как сквозь толстый войлок.

— А я бы, с позволения генерала, еще раз приложил бормотайкой, для надежности, — вставил веское мнение бригадный сержант Лилипупс.

— Нет, кровопускание еще никогда и никого не подводило. Все болезни снимает, как рукой.

— Вместе с пациентом.

«А это кто?» — слабо удивился Зелг.

— Зелье бабки Бутусьи!

— Тепло! Горячее молоко с маслом и медом, шерстяные носки и грелку на живот! — голос Гризольды.

— Тогда надо смешать с бамбузякой и живопузным настоем…

— На нем уже есть две пары шерстяных носков!

— Наденем третью!

— И бормотайкой!

— Прохладить в колодце с утопликом и на ветерок, — снова Карлюза.

— Жертву бы надо все-таки, я бы советовал, — бормотал Мардамон. — Очень помогает от простуды.

— От какой простуды?!

— И от всего остального помогает.

— Только покой!

— Люли-люли! — сказал добрый голос Такангора. — Люли-люли!

И опять — с удвоенной энергией: Ду-дух! Дух! Бздын!

— Люли-люли! Люли-люли!

Генерал Такангор могучею рукою качал громадное ложе, как колыбельку.

— Нет, — едва простонал Зелг, — это сказка…

Он хотел поведать миру, что все это вместе похоже на страшную сказку, что его следует немедленно освободить и по крайней мере выслушать, потому что он тоже имеет право голоса в этом консилиуме и, наверное, получше других знает, жарко ему или холодно, плохо или хорошо…

Он бы все это, конечно, сказал. Непременно. Если бы появилась такая возможность. Но за ним зорко следили любящие друзья и родственники, с готовностью откликающиеся на любое его движение, стремящиеся выполнить малейшее желание — и точно знающие, что для него лучше.

Бац! Узандаф ловко придержал рот в открытом состоянии, и доктор Дотт влил туда новую порцию лекарства, в котором многострадальный кассариец угадал смесь горячего молока, меда, живопузного настоя, лекарственной бамбузяки и всепобеждающего зелья бабки Бутусьи, чтоб ей триста раз икнулось за такую пакость.

Если вам когда-нибудь предложат на выбор сие чудодейственное средство или смертную казнь, смело выбирайте последнее. Не пожалеете.

— Люли-люли! — нежно сказал Такангор, с непростительной легкостью отрывая злополучную кровать от пола и притопывая копытом. — Мы хотим сказку. Сказочку. Ну, слушайте, давным-давно, когда в Алаульской долине жили предки минотавров…

— Сказку, — протянул Лилипупс в сомнении. — А это нормально? Может, все-таки разок бормотайкой? Дополнительно? Для верности?

В незапамятные времена, когда солнце было не золотым, а изумрудным, небо — розовым, деревья — сиреневыми, а бурнокипящее море катило валы винного цвета, племена, живущие в Алаульской долине, поклонялись великому богу Тавриэлю и его прекрасной жене Эрен. Велик, могуществен, благороден и добр был отец воителей и героев Тавриэль. Невероятной красотой и добрым нравом славилась всемогущая Эрен, богиня плодородия и покровительница матерей. И народ минотавров процветал под их властью.

Одна беда была у Тавриэля и Эрен: сами они — могущественные и бессмертные божества — никогда не могли иметь детей. И сколько бы ни мечтал верховный бог алаев о наследнике, сколько бы чудес ни сотворила для смертных его великолепная супруга, все казалось бесполезным. Будто кто-то еще более сильный и могущественный обрек их на вечность, исполненную горя и бесплодной мечты о недоступной им радости. Но никто из рийцев и алайцев не верил в богов иных, кроме Тавриэля и Эрен. И не знал существ выше их.

Тавриэлю и Эрен некого было просить о милости и некому было возносить молитвы.

И так случилось однажды, что в одном из алайских племен появилась на свет прекрасная Мея. Темнее безлунной ночи были ее глаза, круче молодого месяца — ее рога, розовее утренней зари — ее губы. Стан ее тоньше кипариса, улыбка ее яснее рассвета, ресницы — гуще зарослей бублихулы, и может она соперничать красотой с бессмертными богинями — вот что говорили о ней сказители. И они же твердили, что нет, не было и не будет на земле смертной девы, прекраснее этой.

Услышал Тавриэль одну из их песен и спустился на землю, дабы узнать, что за нездешняя красота вдохновила певца и неужто впрямь смертная дева Мея красивее его супруги Эрен.

Он пришел к ней под видом молодого пастуха и спросил воды. Вынесла Мея полный ковш воды, посмотрела на прелестного юношу, шутки ради подарила ему поцелуй и в тот же миг полюбила его на всю жизнь. А Тавриэль полюбил ее и в день новой луны взял ее в жены. И в ту же ночь понесла ребенка прекраснейшая из дев Алауля.

Великое счастье испытал Тавриэль, когда узнал, что у его смертной супруги родился здоровый и крепкий сынишка. Говорят, солнце в тот день не заходило дольше обычного, а звезды и луна сияли ярче. Все цветы, сколько ни есть их на свете, расцвели пышным цветом, дабы обрадовать взор счастливой матери; все сладкоголосые птицы пели, чтобы усладить ее слух. Мир и радость воцарились в Алаульской долине, ибо не было среди смертных и бессмертных в ту пору существа счастливее бога Тавриэля.

Но не было никого несчастнее его божественной супруги Эрен. Долгое время бедная богиня не знала, что ее возлюбленный муж предал ее. А узнав, столь же долгое время отказывалась верить. И хотя преданные младшие божества и духи рассказывали ей о союзе, который Тавриэль заключил с Меей, все прощала ему любящая жена. Но не выдержало ее сердце боли, когда она услышала, что Тавриэль стал отцом, а смертная разлучница — матерью.

И когда счастливый Тавриэль вернулся в свои небесные чертоги и возлег рядом со своей божественной супругой, спросила его Эрен:

— Любишь ли ты меня по-прежнему, единственный и бесценный муж мой?

— Да, — отвечал Тавриэль, не ведая беды.

— Исполнишь ли ты любую мою просьбу, как обещал, беря меня в жены? — спросила Эрен.

— Приказывай, возлюбленная моя, — отвечал на то Тавриэль.

— Поклянись же самым дорогим, что есть у тебя.

— Клянусь, любовь моя, — пообещал бог, не ведая, какую западню расставила ему обманутая супруга.

— Так убей же Мею, прекраснейшую из смертных, и принеси мне ее сердце, — попросила Эрен.

Ужасом и болью исполнилось сердце великого бога, но не мог он отказать жене своей, ибо виновен был перед нею. И потому не мог отказать, что поклялся своим единственным сыном — самым дорогим, что у него было на этом свете.

— Я выполню все, что ты пожелаешь. Но и ты клянись, что исполнишь мое желание, — молвил он.

И столь велика была жажда мести, что Эрен поклялась ему не раздумывая.

— Обещай мне, что любящей матерью ты станешь моему сыну и наследнику, как если бы то было наше с тобой желанное и вымечтанное дитя, и что ни один волос не упадет с его головы.

Вот что пожелал Тавриэль, и Эрен подтвердила свою клятву.

Той страшной ночью тьма упала на Алаульскую долину — ни луны, ни звезд не видали на черном и мрачном небе; а утром над ней не взошло солнце. То тосковал бог Тавриэль, вырвавший из груди возлюбленной смертной ее нежное и любящее сердце. А сына его, Тавромея, добрые духи отнесли в священный лес, где заботилась о нем верная Эрен, которую покинул разгневанный и оскорбленный Тавриэль.

Шли годы, и вырос полубог Тавромей могучим и прекрасным. Он был точной копией своего небесного отца, и Эрен полюбила его всем сердцем. Всю любовь и нежность, преданность и верность, каких не дождалась она от Тавриэля, дал ей юный Тавромей. Однажды стали они мужем и женою, и небеса благословили сей странный брак. Бесплодная доныне Эрен понесла ребенка. И от этого союза родился величайший царь минотавров, знаменитый полководец и великий герой Тапинагорн.

Тапинагорн совершил множество подвигов, победил сонмы чудовищ и расширил границы царства Рийя во все стороны света. Гордились своим повелителем минотавры и дали ему клятву вечной верности. Тавриэлем и Эрен поклялись они, что только потомок Тапинагорна, в чьих жилах течет его благородная и божественная кровь, сможет править их народом. И в знак своей вечной верности лучший кузнец Рийи выковал Тапинагорну корону. Тот, кто владеет этой короной, владеет Рийским троном.

Говорят, что благосклонные родители дали в жены Тапинагорну деву божественной крови, и потомство их было подобно бессмертным прародителям, а не смертным соплеменникам. Великие дела уготованы были судьбою детям и внукам Тапинагорна.

Многие века прошли с тех пор, и однажды трон Рийского царства заняла прекрасная молодая королева. Старики говорили, что унаследовала она лучшие черты своих предков — богов Тавриэля и Эрен. Что давно уже не рождалась в Алаульской долине такая красивая и могучая дева. Минотавры слагали о ней легенды и песни, многими подвигами прославилась она, и все полагали, что она достойна памяти Тапинагорна. Всякий владыка, чародей или рыцарь мечтал стать ее супругом, но ни на ком из минотавров не остановила она свой благосклонный взгляд, а правила в одиночку — мудро и справедливо.

Так тянулись долгие годы, пока однажды не явился в Рийю странствующий рыцарь, который покорил сердце прекрасной королевы. Она предложила ему стать ее господином и возлюбленным, но отказался гордый рыцарь и отправился восвояси. Не хотел он получить корону Рийского царства таким путем, ибо считал, что недостоин ее.

Недолго тосковала прекрасная королева, а отправилась на поиски своего избранника, презрев власть и богатство и покинув одно из величайших государств мира ради бессмертной любви.

Никто не знает, что было с нею дальше. Одни предания гласят, что она нашла своего возлюбленного, прожила с ним долгую и счастливую жизнь и умерла на чужбине, не открыв свою тайну потомкам. Другие утверждают, что рыцарь этот пал в бою с врагами задолго до того, как королева отыскала его следы, и что умерла она вдали от родины, в тоске, нищете и забвении. Никому, кроме бессмертных богов, неведома правда. Известно лишь, что верные подданные, провожая в путь свою владычицу, отдали ей легендарную корону Тапинагорна и пообещали, что будут хранить верность ей или детям ее, когда бы они ни вернулись в Алаульскую долину. Тот, кто предъявит венец первого царя минотавров, тот и будет признан их законным повелителем.

Но давно отрезан от прочего мира континент Корх. Давно корабли смертных не пересекали Бусионического океана. Во всем Ниакрохе только дети и поэты верят в то, что существует на самом деле Алаульская долина, где до сих пор живы древние боги и где из поколения в поколение пересказывают легенду об Одинокой королеве, ее несчастной любви и о короне Тапинагорна, что принесет обладателю один из самых великих тронов подлунного мира.

— Ну что, — спросил Такангор, — понравилась сказка?

— Мы еще не уверены, — хрипло ответил Зелг, — но мы слушали очень внимательно. Очень.

— Кто — мы?!

— Волки. Все волки Канорры.

Что бы с нами ни происходило, жизнь только начинается.