"Скатерть на траве" - читать интересную книгу автора (Шмелев Олег)

Глава 4. Кое-что из жизни Александра Антоновича рассказывает сестра

Вы представляете, как это больно, когда вдруг перестаешь узнавать родного брата? Вот был человек, ты считала его верхом совершенства, преклонялась перед ним, и на твоих глазах он превращается в существо, совсем чуждое твоему идеалу, самому себе противоположное… Я ведь на шесть лет моложе Саши, он всегда был для меня идеалом… Пожалуй, я его считала скорее отцом, чем братом. Отец наш погиб на войне. В сорок пятом мне было восемь лет, а Саше четырнадцать, он в ремесленном учился и уже что-то там зарабатывал. Но не в этом даже дело. Он, например, задачки мне решать помогал, домашние задания, а я, сказать по правде, была в математике порядочная бестолочь. Ему ребята со двора свистят, а он не уйдет, пока все мне не растолкует. И никогда не воспитывал, не наставлял и подзатыльников не давал. Просто я с ним одним воздухом дышала, и это уже было воспитанием. Мать иногда и то срывалась, а он обладал какой-то совсем непонятной мне способностью понимать и прощать людей. Будто он всегда был старше всех на свете…

Но я слишком далеко забралась, а вам надо поближе. Как объяснить? Мне кажется… нет, я уверена, что всему причина – смерть Тамары, Сашиной жены. Она мне ровесница и умерла сорока двух лет… Рак крови… Это невозможно вообразить. Такая обаятельная женщина… Умница, веселая, работящая… В тридцать четыре года защитить докторскую диссертацию – это не каждому дано, правда? А у нее маленькая дочь на руках, и дом сама вела, и работу не оставляла.

Мы с нею дружили еще с шестидесятого года, можно сказать – со дня их свадьбы. Они с Сашей поженились, когда она только-только окончила институт и приехала в наш город по распределению. И Саша любил ее с первого дня.

Я нисколько не преувеличиваю; с того самого дня и до самой ее смерти… нет, до своей смерти… Саша любил ее так что готов был прыгнуть из окна, лечь под поезд. Ну все, что хотите. Он девятнадцать лет каждый день – понимаете, каждый день – встречал ее у института после работы… А когда она уезжала в командировки по заводам, каждый день посылал письма. Как они друг друга любили, думаю, вряд ли кто любит, я, во всяком случае, других примеров не видела.

Правда, как-то Тамара, это уже незадолго до смерти примерно за полгода, жаловалась мне, что у них с Сашей был разговор на щепетильную тему. Знаете, бывает когда жена зарабатывает намного больше мужа, то муж чувствует себя ущемленным, и на этой почве получаются разлады. Оказывается, спровоцировала разговор их ненаглядная доченька Лена. Он пытался в чем-то ее ограничить кажется, не позволял носить Тамарины серьги, – а она говорит: «Ты, отец, молчи, ты тут не хозяин, мама шестьсот получает, а ты двести пятьдесят». Вот так… Но Саша с Тамарой вскоре объяснились, и он забыл об этом и думать…

А насчет Лены… Это, знаете, для меня больной вопрос. Умом-то я сознаю, что глупо и недостойно относиться так к девчонке, тем более она мне родная пле-мянница. Но ничего не могу с собой поделать. Я уж иногда думала: может, это бродит во мне какая-то ревность? У нас с Сашей детство было несладкое, а тут перед ребенком расстилаются, как перед всесильным повелителем. Она себе ни разу носового платка не постирала. Отец ей туфли чистил, пуговицы на пальто пришивал. Мило, не правда ли? Так и из ангела недолго сделать мучителя, а Лена, простите меня, далеко не ангел. Вот и дошло до того, что она потребовала автомобиль. Купили и автомобиль.

Но я опять как будто в сторону…

В общем, представьте себе положение Саши, когда ему сказали, что его жена безнадежна. Он потерял голову. Мы однажды вместе навещали Тамару в больнице.

Он бодрился, шутил, а она только посмотрела ему в глаза и все сразу поняла. В артисты он не годился.

Нет, это нельзя вообразить, это надо было видеть. В день похорон я боялась, что он помешается. А потом началось что-то ужасное.

Неделю не ходил на работу, сидел дома и пил беспробудно. Раньше никогда не позволял себе лишнего. На работе к нему очень хорошо относились, неделю эту, конечно, простили, но я чувствовала: не останови его – покатится до конца. Кое-как вытащила его, пришлось на день запереть, чтобы в магазин не ходил.

А когда протрезвел, я ему говорю: «Что ж, ты и на могилу к Тамаре пьяный ходить будешь?» Только это и подействовало. Да ненадолго. С месяц держался, а потом опять… Правда, на работу ходил – значит, днем был трезвый, зато каждый вечер напивался до беспамятства.

Как-то я заглянула, Саша лежит на тахте, смотрит в потолок безумными глазами и не реагирует ни на что. Лена на кухне сидит, читает учебник, пьет кофе. Я хотела посоветоваться, как нам его сообща отвадить от пьянства, надо же спасать человека, а она, представьте, заявляет: «Он не маленький, должен сам понимать, а если хотите спасать – дело ваше, вы ему сестра». И вообще я ей немножко надоела своими посещениями. Вот так…

У меня были Тамарины ключи от квартиры. Я их выложила перед нею и ушла. По-бабьи, конечно, поступила, теперь вижу, что вела себя неправильно, несолидно. Она же в дочки мне годится, а я с нею на одной доске. Стыдно вспомнить, да что поделаешь? Не исправишь.

С месяц не показывалась я у Саши. И вдруг он сам является, и совершенно трезвый. Я так обрадовалась, хоть и невесел он был. Оказалось, сидит без денег, пришел просить взаймы. Насколько я знала, накоплений у них с Тамарой не было, тем более они недавно купили для своей дочки машину. А я одна, сын в армии служит. Пошли мы с Сашей в сберкассу, я сняла пятьсот рублей, сколько просил, даю ему, а он плачет. Совершенно, понимаете, распустился. Жалко смотреть, сердцу больно. Такой был великолепный человек, настоящий мужчина – и вот пожалуйста…

Успокоился он, слезы вытер и объясняет… даже не объясняет, а скорее жалуется. Лена из него последние нервы вытянула: в доме ни рубля, молока купить не на что, до отцовой получки десять дней, а ей еще надо кожаную юбку купить, продается по случаю…

Руки мне целует – и опять в слезы. Еще бы немного – и дошел бы до истерики.

Ну вот… С тех пор мы с Сашей встречались редко, а к ним я вовсе перестала ходить. Но один раз, на его день рождения, двадцать пятого сентября, зашла поздравить вечером. Еще светло было, а в квартире уже дым коромыслом. Дверь мне открыл красивый молодой человек – он только и был трезвый, а остальные за столом ну как последние пьянчужки. Их там человек двенадцать было, шесть пар. Девицы совсем зеленые, возраста Лены. И Саша с такой же в обнимку сидел. И Лена присутствовала. А мужчины все гораздо моложе брата.

Поглядела я, вижу – Саша едва меня узнал. Ухмыляется, а встать со стула не может. Положила я хризантемы на тахту и ушла. Горько было – невыносимо…

Безобразно… Тамару-то мы схоронили в июне, вот в такой же солнечный день, как сегодня. После этого я его долго не встречала. Потом перед Октябрьским праздником столкнулись в универмаге, в парфюмерном отделе, он духи покупал и был вроде бы в порядке. Извинялся, что еще долг не отдал. А под Новый год забежал ко мне на минуту. Очень вальяжничал. В дубленке, в новом костюме и чуть под хмельком. Долг принес. Я говорила – могу и подождать, но он деньги на стол бросил.

Вот, пожалуй, и все. Больше мы ни разу не разговаривали. Так, на улице иной раз встретимся… «Как живешь?» – «Ничего…» И разойдемся. Он даже внешне стал неузнаваем. Костюмы на заказ. Какая-то лихость в лице. А впечатление жалкое…

– Что я могу сказать об отце? О мертвых – или ничего, или только хорошее.

– Меня интересуют последние три года. Кажется, он сильно изменился…

– Ничего удивительного. Он безумно любил маму… Ее смерть была большим ударом.

– А в чем это выражалось?

– Пить стал.

– И все?

– Ну сами понимаете, где гулянка – там женщины.

– Вы знали его знакомых?

– Кое-кого видела.

– Что это были за женщины?

– Молодые.

– Вы не пробовали его образумить?

– Это было бы бесполезно.

– У него, если мне не изменяет память, день рождения – двадцать пятое сентября?

– Да.

– Простите, нескромный вопрос: тогда, в семьдесят девятом, вы ведь этот день тоже отмечали?

Пушистые ресницы едва приметно дрогнули.

– Вы уже разговаривали с моей очаровательной тетей?

– Разговаривал.

– Да, отмечали. Не очень-то весело, правда.

– Слава Коротков тоже был?

– Да.

– Между прочим, вы не знаете, как он познакомился с вашим отцом?

– Понятия не имею.

– Отец никогда ничего об этом не говорил?

– С какой стати ему об этом говорить?

– А вы, если не секрет, как относитесь к Короткову?

– Нормально. По-моему, очень приличный человек. Самостоятельный.

– Еще более нескромный вопрос: он за вами не ухаживал?

– Кажется, на такие вопросы можно и не отвечать?

– Не только на такие.

– Ну хорошо. Он учил меня водить машину. И вообще, мы дружим на автомобильной почве… Но какое все это имеет значение? Отец мертв.

– Поверьте, мне самому неприятно ворошить прошлое, вторгаться в вашу личную жизнь. Но необходимо кое-что прояснить. Служба обязывает.

– Прояснить, чтобы бросить тень на отца?

– Вы вначале сказали, что о мертвых или – или… Но есть и другая поговорка: мертвые сраму не имут.

– Мне дорого доброе имя моих родителей.

– Понимаю ваши чувства… Ваш отец, кажется, не очень беспокоился о своем добром имени, но мне не хотелось бы на него покушаться. Вы постарайтесь войти в мое положение. Поверьте, я спрашиваю вас не из праздного любопытства. Существует некая истина, до которой я должен добраться.

– Ничего не имею против.

– Благодарю вас… Так вот, скажите, пожалуйста, кого отец считал своим лучшим другом?

– у него не было друзей отдельно от мамы.

– Мы говорим о последних трех годах. С кем он чаще всего встречался?

– Откуда мне знать? Гости у нас бывали редко.

– А в тот раз, на дне рождения, кто еще был, кроме Славы Короткова?

– Не помню.

– Но все-таки… Вы так молоды… Неужели память уже отказывает?

– Три года прошло… Были какие-то совершенно незнакомые мне люди.

– А Слава с кем?

– Можете записать – он был ради меня.

– Вы же видите – я ничего не записываю. Отец ваш, кажется, испытывал тогда материальные затруднения?

– Я всегда говорила, у моей тетушки язык как помело. Ничего не скажешь, героический подвиг – дать родному брату взаймы полтысячи.

– У меня не осталось впечатления, что она этим хотела похвалиться.

Пушистые ресницы широко распахнулись.

– А у вас, товарищ Синельников, нет такого впечатления, что вы копаетесь в старом, грязном белье?

– Признаюсь – есть. Но тем не менее… Раз уж мы начали, давайте пройдем до конца… Значит, затруднения были, а к декабрю все наладилось. Вы не интересовались у отца, откуда появились деньги?

– Во-первых, я его денег не считала. А во-вторых, к чему вы все это подводите?

– Я просто сопоставляю. А когда приблизительно Коротков познакомился с вашим отцом?

– Ну… кажется, в тот год, когда умерла мама, они уже были знакомы.

– Это понятно, он же был на дне рождения. А что их связывало? Общих интересов как будто никаких. Разница в двадцать два года.

– Об этом вам лучше спросить у Короткова. По-моему, отец никогда не придавал значения разнице в возрасте. Во всяком случае, в отношении женщин.

– Вы его осуждали?

– Ни капельки!

– Марию Лунькову знаете?

– Это Манюня? Еще бы! Последняя любовь…

– Что она собой представляет?

– Проходит под глупенькую, а по-моему, прикидывается. Доила его, наверно.

– Ну я вас утомил… Еще два-три момента, и пора закругляться…

– Ничего. Мне любопытно; меня еще ни разу не допрашивали.

– Но это не допрос. Формально допрашивают не совсем так.

– Тогда надеюсь, что до формального дело не дойдет.

– Я тоже… Скажите, тогда, в прошлую среду, когда случилось несчастье, вы с Коротковым виделись?

– Нет.

– Зачем же вы говорите неправду? Он был у вас. Могу даже назвать время. В половине первого ночи.

Пушистые ресницы сомкнулись, голова поникла, русый локон упал на чистый белый лоб.

– Был. Я ошиблась.

– Он не сказал вам, что произошло с отцом?

– Нет. Он же сам тогда не знал точно. Дал понять, что, возможно, с отцом случилось какое-то несчастье, сказал – он исчез непонятным образом.

– А для чего же он к вам приезжал так поздно? Только для намеков? О чем вы говорили?

– Наверно, хотел как-то смягчить, подготовить…

– Он добрый человек?

– Ко мне Слава всегда относился по-товарищески.

– Хорошо. Извините за назойливость. Вы ведь должны в четверг ехать со стройотрядом на БАМ?

– Должна была… Из-за отца мне разрешили приехать позже… Когда мне будет удобно…

– Ну и правильно. Если я вам не надоел, мы еще как-нибудь поговорим.

– Пожалуйста.

Раньше я в судьбу не верила. Мистика – три листика… А тут поверила…

Это прошлым летом было, я уже у Славки работала. Раз вечером бабуся моя в аптеку попросила сходить, раунатин у нее кончился. Ну топаю в дежурную, на угол Комсомольской и Павловской. А там скверик есть, знаете? Лавочки стоят… Ветрено было, пыльно, в сквере ни собаки, а на одной лавочке под фонарем кто-то сидит.

В шляпе, голова запрокинута. Иду мимо, а он: «Девушка, можно вас на минутку?» Думаю, ханурик какой-то, алкаш, но остановилась. Гляжу – мне в папаши годится, говорю: «Вы, дядя, совесть в чужих очках покупали?» Но вижу: не пьяный. А он: «Если нетрудно – нитроглицерин». Он, видно, в аптеку и шел, да не дошел.

Ну я бегом, в кассе пробивать не стала, говорю в штучном: дайте нитроглицерину, человеку плохо, сейчас вернусь. Ну она поняла, сунула колбочку, я обратно к нему бегом – хорошо, на низком каблуке была. А он уже и «мама» сказать не может. Положила я ему в рот таблеточку, а он пальцами показывает – две надо. Я присела, подождала, пока в себя придет… Ну он быстренько оклемался. Спрашиваю: может, «неотложку» вызвать? Ничего, говорит, уже все в порядке, а как вас зовут? Ну если «как зовут?» – значит, правда все в порядке. Встала я, а он: «Ради бога, ради бога, мое имя Александр Антонович, не подумайте плохого, я вам так благодарен». И так далее. Сказала и я свое имя-отчество, а он в кармане роется – ну, думаю, если сейчас деньги предложит, плюну ему на сапоги, на туфли то есть. А он достает шариковую ручку, красивая такая, фээргэшная, возьмите на память. Я сдуру пошутила – короткая больно память, к ней же нового баллончика не найдешь, а он спрашивает: «Вы курите?» – «Курю, конечно». И он дал мне газовую зажигалку. «Ронсон», дорогая… Я отказывалась, но он за сердце начал хвататься, и пришлось взять. Хотела его проводить, а он говорит: мне тут недалеко. Ну до свидания – до свидания. Я в аптеку, взяла раунатин, расплатилась – и домой.

Зажигалка – люкс. Она какая-то электронная, что ли, камушки вставлять не надо, только заправляй газом. Но я этого дядечку скоро бы забыла, если бы не Славка.

Едем мы как-то из Снегиревки в город, он заводит толковище: то да се, не надоело ли тебе со всякой шантрапой валандаться? В смысле – с мальчишками. А я как раз со своим Витькой разбежалась. Зануда он порядочный. Все хорошим манерам учил – не так повернулась, не туда пошла. На мои мороженое ели, я ему пиво выставляла, а он на мотоцикл откладывает. Говорит, куплю – и махнем на Черное море. Я, значит, на заднем сиденье. И каску на меня наденешь, спрашиваю. «А как же? – говорит. – Так полагается по правилам». Ну и сказала я ему «ку-ку».

А Славка пристал: давай познакомлю с мужиком. Уже немолодой, но к молодым женщинам не ровно дышит. И не жлоб. И деньги есть. И вдовец. И все при нем.

Черт с тобой, говорю, познакомь, но чтобы без хамства. Сам-то Славочка тоже под меня шары катить пробовал, он же неотразимым себя считает. Да фигушки – не для него росла…

У Славки и план готов – я домой, он в гостиницу, помоемся, переоденемся, он этого мужика захватит, потом заедут за мной, и втроем в «Избушку». На Московском шоссе загородный ресторан знаете?

Почистила я перья, блеск навела, а тут и Славка сигналит. Еще светло было, выхожу, они у машины стоят, мужик этот курит. Славка уже хотел нас знакомить, а у того сигарета изо рта на землю упала. Стоит он как столб и шепчет: «Это же Мария». Оказалось, Славка Александра Антоновича привез, того самого, которого я нитроглицерином кормила. Запомнил он меня.

Ну скажите: не судьба? Я его тоже, конечно, узнала, но он не таким старым показался, как тогда. Костюмчик – шик. Галстук повязан, как у дипломата. А главное – глаза мне понравились. Сразу видно – добрый мужик.

Гульнули мы по всем правилам, но он ко мне в гости не набивался. Визитку дал, просил звонить – хоть домой, хоть на работу. А мне тем более набиваться ни к чему, не собиралась я звонить. Но тут Славка началмозги пудрить: Саша не ест, не пьет, Саша сохнет, всем расчет дал – одна я ему снюсь.

Короче, опять встретились, потом еще, и пошло-поехало. Он мне стал вроде отца. Своего родного я не помню они с матерью развелись, когда мне четыре года было, а мать умерла, когда восемь.

Но это только сначала, а потом все наоборот. Такой он был неприютный, такой несчастный… Честно, я перед ним себя старухой чувствовала. Нет на людях он марку держал, солидный такой, серьезный. А останемся вдвоем раскиснет и как ребёнок. Меня он наверно, и вправду любил. Раз говорит: давай поженимся. Я хохотать стала, но он не обиделся, сказал что у него дочь такая же, даже на полгода старше А жить он рассчитывал не больше десяти лет. Так что все кончилось шуткой: не захотел он оставлять меня молодой вдовой.

Но эта идея у него в голове долго шевелилась. Потому и решил познакомить меня с Еленой. И вышла ерунда.

Привез меня Саша к себе домой, по дороге все объяснял, что очень она у него строгая и капризная. Поглядели мы друг на друга: о чем говорить? У нее такое выражение, как будто я кровь из вены брать приехала с толстой иглой. А я вижу: тоже хороша штучка. После мы еще раза три встречались, а тогда она сумку в руки и упорхнула. Кто я, что я – Саша ей не уточнял, и так ясно. А он перед ней как побитый. А когда Саша мне квартиру показывал, вижу – в ее комнате на стуле Славкины брюки серые и кожаная куртка. Спрашиваю: он что, живет у вас? Говорит: бывает. Я Славку потом прикупила, он обозлился: не болтай, кричит, она девушка приличная, интеллигентная. Я, значит, неприличная, потому что не исполнила его желаний. Но не в этом дело…

Саша очень переживал, что мы с Еленой не сошлись. Один раз приехал совсем расстроенный. Прекрасная Елена устроила ему из-за меня такой концерт нитроглицерин не помогал. Ну отпоила я его, и он кается. Раньше у него знакомые менялись, а тут – я одна. А это уже опасно для дома. Я говорю: пусть она не беспокоится, ничего мне не нужно. Он мне деньги на вещи, конечно, давал, приоделась. Но – хотите верьте, хотите не верьте – не за тряпки он мне нравился… Не могла я его вот так взять и бросить…

Зимой что-то с Сашей случилось. Придет хмурый, слова не вытянешь, И сразу водку на стол. А напьется – смотреть противно. Анекдоты какие-то дурацкие, и сам над ними хихикает. Или начнет про своих знакомых рассказывать – этот благородный, этот хам, тот ни рыба ни мясо, А мне неинтересно, я их никого не знаю. Тем более Саша людей не по именам называл. Он любил разные прозвища давать. Славку, например, он звал «Отдел кадров».

Был у него какой-то Клешня. Саша при мне никогда матом не ругался, а тут вспомнил этого Клешню – и хоть уши затыкай. Успокаивать стала, а он голову в подушку – и навзрыд. А потом расхныкался: держит его этот Клешня за горло, что-то надо делать. Или с горла долой, или задушит Клешня, А утром говорит: «Я вчера чушь городил, не обращай внимания».

В другой раз законтачится на Клешне – и давай самого себя ругать. Клешня вроде уж и не враг, а так знает, что делает, и силой его не тащил. Куда тащил?

Зачем тащил? Ничего не разберешь. Называет себя последним подонком, таких, говорит, стрелять надо, и вообще – жизнь идет под откос.

Я заметила: это на него находило, когда в кармане негусто. Через недельку заявится – кум королю, и Клешню не поминает, и себя не ругает.

Но все-таки странный он стал зимой. Шли мы вечером из кино, он трезвый был, но знал: бабуся нам ужин приготовила и в магазин сходила, так что теплая беседа обеспечена, торопиться некуда. Между прочим, бабуся его уважала, только все уговаривала пить поменьше, а лучше – совсем бросить.

Ну идем мы, толкуем, и он ни с того ни с сего брякает: а вот посадят меня в тюрьму – передачи носить будешь? Буду, говорю. Тыквенные семечки. А сама чую: не шутит он. И ничего не пойму. Не вор, не жулик, занимает солидную должность – и про тюрьму толкует. Дура я, конечно, только сейчас дошло, что на его гулянки никакой зарплаты ему бы не хватило, а тогда и мысли не было…

К весне он опять переменился, вроде другую шкурку надел. Все молчит, молчит. И трезвый молчит, и выпьет – тоже. Прямо на нервы действует. Мне Славка даже сказал один раз: «Ты бы его расшевелила». Послала я Славку подальше, чтобы не совался, после Саше рассказала, а он говорит: Славка обижается, потому что Саша разжаловал его из «Отдела кадров», а я должна относиться к Славке с почтением и уважением, потому как именно он нас познакомил, вечная ему за это благодарность. Потому он больше и не «Отдел кадров», то есть – при мне они ни 0 каких делах не разговаривали. Так, травили что придется. Славка больше слушать любит лишнего никогда не сболтнет, а Саша если заведется – не остановишь.

В мае, на праздники, мы у Саши на квартире собрались. Елены не было – в Москву на своей машине укатила вместе со Славкой. Саша планы строил в июле мы едем на юг, даем гастроли по маршруту Одесса – Батуми. А потом, говорит, будем решать очень важный вопрос. Какой вопрос – я не уточняла. Мало чего он в таком состоянии плел… А теперь вот его нет…

– Вы сказали, что заплатили Перфильеву за машину шестьсот рублей и передали деньги через Короткова. Подтверждаете эти свои показания?

– Да, полностью подтверждаю.

– Расскажите подробнее, что вас к этому побудило и при каких обстоятельствах это произошло.

– Понимаете, я дружу с Володей, с Максимовым. У меня имелся «Жигуленок», но уже старый, первого выпуска. Хотелось новый. А Володя имел «Москвича», и он без очереди заимел «Жигуленка» последней модели. Вы же понимаете, я спросил: как удалось? У друга от друга нет секретов. Володя познакомил меня со Славой. Слава сказал: шестьсот рублей – и машина ваша. Володя объяснил мне, что это идет через Перфильева.

– Лично Перфильева вы до этого знали?

– Вы же понимаете, его все знали, но лично знаком я раньше не был.

– Когда познакомились?

– На Первое мая. Вернее, Слава познакомил нас еще в апреле, а на праздники Александр Антонович пригласил заглянуть, отметить, так сказать…

– О деньгах у вас с Перфильевым разговора не было?

– Что вы! Никогда!

– Но он знал, что устроил вам покупку вне очереди?

– Думаю, догадывался.

– А вам было известно, что Перфильев получил не шестьсот, а четыреста?

– Я догадывался. Но не знал точно, какую сумму Слава оставляет себе.

– Вам известно об ответственности за дачу взятки?

– Если я скажу – неизвестно, вы же не поверите… Но я очень вас прошу, учтите мое положение… У меня маленький ребенок… Я могу отдать эту проклятую ма-шину…

– Единственное, что в вашу пользу, – чистосердечное признание. И помощь дознанию. Это будет учтено судом. Можете идти.

– Давно вы знакомы с Коротковым?

– Дай бог память… Может, года два с половиной.

– При каких обстоятельствах познакомились?

– Он сам пришел.

– Куда пришел?

– А ко мне в кинотеатр.

– Как зритель, что ли?

– Зачем? Насчет работы. Он же художник.

– Афиши рисовать?

– Точно.

– И вы дали ему работу?

– У меня художник был, но он тогда как раз болел. Дело Славке нашлось.

– Он разве без дела ходил?

– Зачем? У него по договору солидная работа. У меня он просто подхалтуривал.

– Расскажите, как все это организовалось с приобретением машины.

– Ну как? Я в очереди на «Жигуленка» записан был, да очередь – она, сами знаете, не так быстро двигается. Славка знал – я машину хочу, ну и помог. Он парень оборотистый.

– Вы что же, попросили его помочь?

– Не помню, как получилось, может, и попросил.

– Постарайтесь вспомнить. Это имеет некоторое значение. И для вас тоже.

– Понимаю… Я на него лишнего валить не буду, но он мне в общем намекал.

– На что?

– Ну что у него есть возможность достать автомобиль без очереди.

– И подразумевалось, что нужно кому-то дать на лапу?

– Мы же не маленькие…

– А кому – Коротков не говорил?

– Это я потом уже узнал про Александра Антоновича. Когда лично познакомились.

– Коротков сказал?

– Зачем? Он не такой дурной. Виль догадался.

– Румеров?

– Да. Мы тогда у него вечерок для Славки устроили, а он Александра Антоновича привел. Ну у Виля голова не кочан, он быстро вычислил.

– Это было до того, как Виль тоже приобрел автомобиль, или после?

– После.

– Виля с Коротковым вы свели?

– Что значит – свел? Мы друзья. И со Славкой стали друзья… Чего ж тут сводить?

– А кроме Виля, вы Короткову никого не рекомендовали?

– Нет.

– Хорошо, Максимов, скажите, вы дочь Александра Антоновича знаете?

– Лену? Конечно. Мы с Вилем у них дома бывали.

– Простите за нескромный вопрос: в каких она отношениях с Коротковым?

– В хороших.

– Ну а точнее?

– Они, кажется, собирались пожениться.

– И раздумали?

– По-моему, Александр Антонович не одобрял.

– Из чего вы это заключили?

– Антоныч цену Славке знал.

– Странный вы человек, Максимов. Вы же цену тоже знали, а все-таки дружили и сами пользовались.

– Я один раз попользовался, а до остального мне дела нет.

– Вы когда-нибудь Уголовный кодекс читали?

– Не приходилось.

– И Виль вас не просвещал?

– Чего ему просвещать? Мы с ним одинаковые.

– Очень жаль… А кого Перфильев звал Клешней?

Максимов нахмурил брови.

– Какая клешня? Первый раз слышу.

Он не играл, не притворялся.

– Ладно, Максимов, вы свободны.