"Контракт на Фараоне" - читать интересную книгу автора (Олдридж Рэй)

2

Больница Накера была оборудована в совершенстве и удобно. У пациента был большой выбор развлечений: сенси-сны, голодрама, небольшой эйфориум, сурроигры всех родов. Однако Руиз Ав был не в том настроении, чтобы развлекаться, поэтому он сидел и злобно глядел на безобидного Каума, пока раб-охранник Дирм присоединял диагностический прибор вокруг его колена. Диагностический экран немедленно засветился красными ярлычками-диагнозами.

Глаза Каума цвета лунного камня расширились, и фиолетовые мембраны его ушей окаменели от удивления, когда он постучал по экрану.

— У-у-у-у, Руиз, сюда ты добежал на одном дыме.

Дирм пристроил диагностический аппарат в более удобное положение с преувеличенной осторожностью.

— Угу, — ответил Руиз ядовито монотонным голосом. Руиз все еще был в бешенстве от Накера и распространял это чувство на все, что принадлежало Накеру. В дополнительных травмах, полученных Руизом, не было виноватых, кроме Накера, особенно в тех ранах, что Руиз получил возле его дверей.

К сожалению, Руизу нужен был Накер. Без Накера он никогда бы не взялся за дело на Фараоне. Он вздохнул.

Каум промокнул раны Руиза гелем-репликантом и покрыл их восстанавливающе-стимулирующими подушечками.

— Этого должно хватить, Руиз, — обычно кроткие глаза раба-охранника Дирма светились обидой, когда он выпрямился. — Дадим на это два часа, ну, три. Тебе станет получше.

Руиз почувствовал угрызения совести. Каум был доброжелательным существом. Его рептилоидная раса — пусть не очень-то разумная — была сильной, верной и не склонной к пустой агрессии и насилию. Именно поэтому на них всегда был большой спрос как на низкого развития рабочую силу. Руиз выдавил из себя кривую ухмылку.

— Спасибо, Каум. Мне уже стало немного получше.

Он похлопал охранника Дирма по массивному плечу.

Каум, казалось, стал веселее от слабого комплимента Руиза, и он улыбнулся на манер их расы, раздувая ноздри у вершины черепа.

— Не стоит благодарности, Руиз. Я всегда счастлив помочь такому красавчику, как ты.

Каум нежно ущипнул Руиза за щеку пальцами, похожими на чешуйчатые сосиски, и потопал прочь.

Руиз подавил содрогание.

— Эй, Каум, — окликнул он вслед. — Когда Накер собирается подготовиться?

Ему нельзя было задерживаться в логове Накера. Лига скоро заметит его отсутствие.

Каум задержался у дверей.

— Как только ты избавишься от боли. Он на свой лад очень заботливый.

Руиз откинулся на кушетку.

— Думаю, да.

Ни одна мышца в теле Руиза не была способна на движение. Беззвучные помпы, вставленные в его главные сосуды, гнали и насыщали кислородом его кровь. Ни звук, ни свет, никакое другое внешнее впечатление или раздражитель не достигали его. Единственной активной нервной тканью в его теле был мозг. Это было особенно беспомощное чувство. Руиз сосредоточился на том, чтобы заковать себя в плотное твердое ядро личности.

В голове Руиз слышал синтетический голос Накера. Он зарычал на уровне инфразвуковых ревущих тонов, потом взвыл в высоких октавах, пока Накер экспериментировал, ища совершенный резонанс.

— Проверка. Раз-и-два-и-три-и-четыре. Кого любишь, Руиз, в мире?

Руиз заскрежетал бы зубами, если бы такое было возможно.

Накер хохотнул.

— Так что, Руиз, — сказал он, — тебя что-то беспокоит? Ну хорошо, хорошо, я уже чувствую эту смертоносную сеть. Какая-то особенно мощная. Ты уверен, что твои работодатели рассказали тебе все, что тебе надо знать про это задание?

— Ты что имеешь в виду? — Мысль поднялась прочь от Руиза, улетела в черноту, где ее перехватил Накер.

— Лига, кажется, особенно озабочена тем, чтобы ее интересы не были разоблачены, и еще, чтобы они получили хоть что-нибудь, любую малость, когда сеть стянется и отошлет свои данные домой. Ты собираешься умереть и передать данные при первом же намеке на опасность… Сценарии смерти все особенно подробны и предусмотрительны, они гораздо больше и шире, чем это оправдывается простой игрой в поимку браконьеров. Я бы подумал, друг мой, что ты серебряная пуля, нацеленная на какого-то скрытого монстра.

Руиз молчал. Вот уж воистину неприятное открытие.

— Что ты можешь сделать?

— Как всегда, Руиз, весьма много. Скажу без ложной скромности, что никто больше не сможет тебе хоть сколько-нибудь примечательно помочь. Лига сотворила весьма добротное дело. Может ли быть такое, что они сомневаются в твоей верности?

Руиз услышал синтезированный смех, словно насекомое царапало по незащищенной поверхности его мозга.

— Нет-нет, разумеется, нет. Ведь ты же их самый лучший, разве не так? Нехорошо с моей стороны поднимать такой вопрос в самый уязвимый момент!

Накер перешел к делу.

— Так вот. Смертная сеть, как и всякая работа генчей, не может быть совершенно снята. Я могу притупить остроту потребности умереть — дать, может быть, тебе время изменить параметры ситуации таким образом, чтобы получить передышку. Но ты все равно умрешь, если не выберешься вовремя из триггерной ситуации. Или же я могу до какой-то степени разрушить оперативные связи смертной сети таким образом, что, если сеть включится, ты только страшно заболеешь, но все-таки не умрешь. В таком случае сеть не отправит по назначению никаких данных, а ты к тому же переживешь значительное разрушение личности, если только выживешь. Выбирай, пожалуйста.

Последние слова Накер произнес почти официальным тоном.

Руиз задумался. Решение, которого требовал Накер, вращалось на оси философского вопроса: есть ли на свете что-нибудь хуже смерти? Кое-кто без колебаний ответил бы: нет. Но он подозревал, что немногие из подобных абсолютистов работали на беспринципные корпоративные единства типа Лиги Искусств или же обладали широчайшим опытом Руиза в жизни на многочисленных мирах-клиентах Лиги. Руиз безо всякого труда мог представить себе бесчисленные сценарии, в которых он предпочел бы смерть. С другой стороны, именно любовь Руиза к его собственной жизни и привела его сюда, к Накеру, сквозь опасности Уровня Зверятников и куда более смертельные опасности, которые выпали бы на его долю, прознай Лига хоть на волосок, что он здесь.

И все же… если он когда-нибудь окажется беспомощным в руках своих врагов, Руиз Ав, который может выйти живым из неудавшейся смерти, больше не будет Руизом Авом, а станет каким-то чужаком. Он знал жертв неудавшегося уловления ума. Они плавали по неверным течениям их ограниченных жизней, осторожно, аккуратно, с вялыми лицами, разинутыми ртами, тусклыми глазами. Предметы жалости и омерзения. Он предпочел бы определенную смерть такой несовершенной имитации жизни.

— Замедли триггерную рамку сети как только сможешь, но оставь рабочие связи нетронутыми.

— Как скажешь. Мне придется призвать на помощь кое-какие опорные воспоминания, пока я не найду куда можно закрепиться, — голос Накера приобрел сильный оттенок неодобрения. — Ты все-таки настаиваешь на том, чтобы погрузиться в мозг самому, вопреки всем профессиональным советам. Паранойя, паранойя, Руиз. Каждый раз, когда я плаваю в твоем сознании, геометрия его другая. Ты слишком много областей закрыл или замкнул на себя. Чудеса, да и только, что даже генч смог к чему-то прикрепить сеть.

— А у них никогда вроде бы проблем с этим не бывает. И они столько не разговаривают.

— Теперь проваливай, — сказал Накер, и Руиз стек вниз, в свое самое глубокое и безопасное место.

Накер на миг замер, прежде чем начать смотреть собственными сенсорами в неподвижное тело Руиза. Руиз лежал на иммобилизационном ложе, заключенный в янтарный блок токгеля, на голове его торчала густая щетина серебряных проводов. Шрамы от встречи Руиза с волчеголовыми быстро бледнели. Если уловление ума займет побольше времени, шрамы станут невидимы, прежде чем Накер вернется в свою стеклянную банку и в свое собственное болезненное тело. В теле у темной кожи Руиза был почти металлический оттенок, гладкость и плотность, словно она могла бы отразить удар ножа, словно ее можно было отполировать до зеркала в форме человека. Накер присмотрелся к рукам Руиза, они плавали в геле, кисти согнулись, словно держали мячик. Накер восхищался этими руками. Подумать только, что такие опасные предметы могут быть такими красивыми. Сильные пальцы сужаются к кончикам костяшки пальцев, словно великолепные скипетры из кости. Все вместе связано жилистыми, пружинистыми мышцами и облечено в блестящую кожу.

В этом приятном созерцании прошла минута. Потом Накер погрузил свой щуп внутрь и осторожно, деликатно, рассекая холомнемоническое море Руиза, упал, словно игла острием вперед, в пропасть. Он погружался глубже и глубже, без усилий скользя вокруг средней глубины рифов самозащиты Руиза. Он ловко, как в танце, увернулся от массивных чувствительных канатов генчианской смертной сети, структуры, которая коренилась в бездонных пропастях и каналах. С такой же ловкостью он избежал тонкого сплетения послания-на-задание Лиги, которое мутило глубины; словно щупальца огромной требовательной каракатицы.

В конце концов Накер расположился на дне сознания Руиза и пристроился среди ила мертвых воспоминаний, распавшихся фрагментов жизненного опыта, которые постоянно дождем падали сверху. Там он долго лежал спокойно, медленно выпуская наверх свои сенсоры, нанося на карту вещи и вехи личности Руиза, пока они проплывали над ним медленными течениями.

Когда он был удовлетворен, он выпустил пузырек стимуляции из своего собственного естества. Он поднялся, мерцая, пока не раскололся о каменно-твердое дно одного из самых ранних воспоминаний Руиза, массивную глыбу, так плотно покрытую защитным слоем, что, вероятно, недоступную самому Руизу.

Руизу было пять лет, и он помогал своему полуотцу в сарае. Особой обязанностью Руиза было собирать теплые шарики плоти орма из гнезд, когда ормы толпились в проходе, чтобы позавтракать. Это была приятная обязанность, одна из самых любимых у Руиза. Свежеснесенные шарики поеживались у него в руке, пока он собирал их в корзинку для инкубатора, их крохотные щупальца искали на его ладонях кормящие поры, которых не было на его человеческой коже, и ощущение было такое, словно его приятно и шутливо щекочут. Вес инкубаторной корзины, когда обязанность была выполнена, был еще одной наградой: каждый шарик представлял собой небольшое, но вполне измеримое количество кредита, способствующего независимости его семьи. Хотя для его юного ума идея независимости была весьма смутной, он знал вне всяких сомнений, что независимость — это ХОРОШО, и что обратное понятие, рабство — ПЛОХО. Это он понял по вытянутым лицам и приглушенным голосам за обеденным столом, когда бы ни произносилось последнее слово. В последнее время лица вытягивались еще больше, а голоса не так приглушались, положение, которое беспокоило Руиза, когда он об этом думал.

Казалось, больше не помогало то, что Руиз приносил столько же шариков, сколько всегда. И неважно, насколько сильно он уговаривал ормов, они отказывались нестись больше, чем обычно, шариков было прежнее количество. Они таращились на него своими тусклыми фасетчатыми глазами, не понимая, чего от них хотят, когда Руиз серьезно пытался им объяснить, как важно было, чтобы они постарались нестись лучше. Иногда, если голоса за обеденным столом были чересчур громкими, Руиз, в конце концов, плакал возле ормов, бессильный от гнева. Ему очень хотелось швырнуть в них камешками, чтобы наказать их за глупость.

Но не сегодня. Сегодня он был счастлив. Он нес инкубаторскую корзину через весь комплекс к маточному сараю, когда блестящая штуковина ворвалась во внутренний дворик и приземлилась в вихре взметнувшейся пыли. Руиз был так поражен, что уронил корзину, просыпав множество шариков в пыль. Он немедленно поставил корзину и стал снова собирать драгоценные шарики. К тому времени, когда он их всех подобрал, двери воздухомобиля с пневматическим шипением поднялись. Оттуда шагнул надсмотрщик, тощая змея с длинной, заплетенной в косички, бородой и татуированными бровями. Звали надсмотрщика Боб Пикуль, имя, которое приносило в семейные беседы столько же напряжения, сколько и упоминание рабства.

Из общего дома, построенного из топленого камня, вышли почти все старшие члены семьи. Руизу было очень любопытно, и он очень хотел остаться и послушать, но шарики были его ответственностью. Если их как можно скорее не отнести в маточный сарай, то они умрут. Поэтому он занес их внутрь и распределил между пустыми передатчиками.

Когда он покончил с этим, Руиз выскочил обратно во двор. Но когда он увидел, что все члены семьи глядят на него с разной степенью скорби, он словно врос в землю от страха. Прочие дети смотрели на него широко открытыми глазами из темноты окон дома. Ему стало еще страшнее, когда все взрослые отвели взгляд, кроме его кровной матери Ласы, которая стояла перед ним, а слезы струились по ее обычно спокойному лицу.

Руиз почувствовал надвигающуюся трагедию. Он подбежал к Ласе на непослушных ногах, слезы задрожали в его глазах. Она подняла его, прижав к себе так, что он едва мог дышать. Но она ничего не сказала, ни она, ни кто другой.

— Что такое? Что случилось? — спросил Руиз голосом, который пищал от страха.

У надсмотрщика был ханжеский, носовой голос.

— Вы слишком много шума разводите из-за ребенка. Вы его без надобности пугаете, — сказал Боб Пикуль, хватая Руиза за плечо. — Не бойся, Руиз. Ты поедешь в большую семью, не в такую свалку копателей грязи. Ты пойдешь в Школу Лорда. Если ты будешь прилежным, то в один прекрасный день ты наденешь красивую одежду и будешь служить Лорду.

Руиз теснее прижался к Ласе. Боб Пикуль попытался его оторвать, но безуспешно.

— Послушай, Ласа, — сказал надсмотрщик, — разве это достойно?

Полуотец Руиза Релито заговорил:

— А что достойного в воровстве детей, Пикуль?

Голос Релито, обычно жесткий, теперь, казалось, проходил через кучу камней, набившихся в глотку.

Боб Пикуль отпустил Руиза и повернулся к Релито.

— Воровство детей, говоришь? Как же может Лорд Баллисте воровать то, что уже принадлежит ему? Менее щедрый хозяин давно бы разобрал вашу семейку по кусочкам и перераспределил на более эффективные производственные единицы, как я ему много раз советовал. Вместо этого он милостив.

— Да, милостив, — горько рассмеялся Релито.

Узкое лицо Боба Пикуля покраснело, а глаза опасно заблестели.

— Хватит, — сказал он.

Он схватил Руиза за руку и грубо оторвал его от Ласы, которая упала на колени, словно что-то в ней сломалось.

Тут воспоминание разлетелось в клочья и уплыло прочь в темноту. Накер все еще тихо лежал в иле на дне сознания Руиза. Крестьянский мальчик, обычный раб, — подивился Накер. Кто бы мог догадаться? Нелепость этого каждый раз развлекала Накера, когда он погружался в сознание Руиза.

Прошло много времени, прежде чем еще одно воспоминание-веха приплыло достаточно близко, чтобы его стимулировать, оно было достаточно длинным, чтобы Накер успел испугаться, как бы одна из нитей-щупалец послания-на-задание Лиги не притронулась бы к нему и не спровоцировала бы на включение смертную сеть, прежде чем он смог бы убраться прочь. Или же что его могут атаковать огромные хищные нейронные схемы, умело порожденные Руизом для того, чтобы защитить его мнемонической океан от грубого вторжения. Но ничто не касалось его, и в конце концов Накер выпустил еще один стимулирующий заряд. Он взорвался еще об одно воспоминание: Руиз уже почти превратился в мужчину.

На Руизе были те самые нарядные одежды, которые покойный Боб Пийуль обещал ему столько лет назад, и он скорчился по правую руку от Лорда Баллисте. Но больше ничего не было в том порядке, в каком должно было быть. Перед парчового камзола Руиза затвердел от засыхающей крови, крови последнего раба-охранника Лорда. Сонический нож булькал в руке Руиза, передавая свое голодное жужжание его руке.

Они прятались в маленьком проходе комнаты для аудиенций Лорда Баллисте. Лорд Баллисте ласкал инкрустированный драгоценными камнями карабин-ломовик, перекидывая его из руки в руку. Лорд постарел и ослаб душой и телом. Его губы, посиневшие от больной печени, дрожали, дыхание со свистом вырывалось из иссохшей груди.

Лорд бесконечно что-то шепотом кудахтал, пока они затаились в ожидании.

— Когда они тут окажутся, когда они сюда доберутся, тогда мы посмотрим, а, Руиз, мы посмотрим… Мне мороженого хочется, свеженького, лимонного хорошо бы… А почему ты в красном?

Лорд продолжал болтать, но Руиз не обращал на него внимания. Он напрягал уши, прислушиваясь, какие звуки еще будут раздаваться, теперь, когда самые громкие взрывы смолкли. Вольные стрелки-освободители уже покончили с делами внизу, и в любой момент они могли появиться, чтобы завершить свой контракт с бывшими рабами Лорда Баллисте.

Лорд Баллисте шептал все более настойчиво:

— Ну, Руиз, скажешь ты мне или нет? Я же с ними хорошо обращался, я соблюдал приличия. Как же это так, что они обратились против меня и пожирают меня?

Руиз не отвечал. Он услышал осторожное клацанье шагов в комнате аудиенций.

— А ну, тихо, Лорд. Может, они нас тут не найдут, если мы совсем притихнем.

— Да-да, ты прав, молодой Руиз, ты единственный, кто остался верен.

К счастью, Лорд Баллисте заткнул пасть.

Прошло долгое томительное время. Было тихо. Потом гобелены, которые прикрывали проход, зашевелились. Секунду спустя один из освободителей медленно отвел гобелен в сторону дулом полузаряженного дротикового ружья. Это был крупный гибкий человек в потрепанной и поцарапанной угольной броне, и он последовал за дулом своего ружья с плавностью и легкостью ласки, которая проскальзывает в крысиную нору. Руиз застыл совершенно неподвижно, надеясь, что он и Лорд хорошо спрятались за пыльной грудой стульев, поставленных один на другой у дальней стены темного прохода.

На протяжении шести ударов сердца человек стоял совершенно неподвижно, потом он повернулся, чтобы уйти, и Руиз приготовился медленно выпустить воздух, который он так долго задерживал в груди.

В этот момент Лорд Баллисте решил подняться и выстрелить из своего церемониального карабина. Взрыв разнес ногу освободителя. Сила удара развернула человека, и он выпустил из рук оружие. Он соскользнул вниз по стене.

Лорд рассмеялся и шутливо прицелился снова своим ружьем.

Руиз принял решение.

Он встал и всадил лезвие своего сонического ножа в длинный череп Лорда, как раз впереди уха. Карабин со стуком упал на пол. Руиз дернул нож, он с ревом вышел из черепа Лорда, разбрызгивая вокруг разжижившиеся мозги, превратившиеся в тонкую дымку, которая нимбом окружила голову Лорда на то мгновение, когда он упал и умер.

В следующий миг еще двое освободителей вкатились под гобелены, готовые стрелять. «Подождите!» — резко сказал раненый, и они застыли. Сдержанность, которую Руиз посчитал необходимой при каких-то обстоятельствах. Но оба ружья и две пары глаз нацелились на Руиза, пока он выключал свой нож, откладывая его в сторону, и потом скрестил руки на голове, встав абсолютно неподвижно.

Раненый посмотрел вниз на свою раздробленную ногу, потом снова на Руиза.

— Тебе понадобится новая работа, — сказал он. — Если мы остановим кровотечение, может, я ее тебе и дам.

Накер почувствовал, как через все его естество, сосредоточившееся в щупе, пробежала дрожь. Каждый раз, когда Руиз Ав приходил к нему, Накер касался этого воспоминания. И каждый раз Накер находил его очень тревожным. То решение, которое Руиз принял, было абсолютно правильно. Это было единственное решение, которое могло дать ему хоть какой-то шанс выжить. Нет, Руиза нельзя было судить ни на этических, ни на практических основаниях за его предательство бывшего Лорда-рабовладельца. Скорее, та скорость, с которой Руиз поменял свои ценности, тревожила и заставляла холодеть. Накер в первый раз понял, что Руиз может отреагировать с такой же молниеносной губительностью, если он и Накер когда-нибудь окажутся по разные стороны баррикады.

Накер полагал, что именно от освободителей Руиз усвоил основы своего ремесла: устрашение, пытки, убийства. Вероятно, освободители были хорошими учителями, но Накер был уверен, что Руиз был особенно понятливым и способным учеником. Накер вспомнил экономную ловкость, с которой Руиз уничтожил волков, странный огонь при этом в глазах Руиза.

Эти мысли не давали сосредоточиться Накеру, поэтому он постарался отрешиться от них. Он снова ждал, пока целая гроздь вех-воспоминаний не приплыла в поле действия. Накер по очереди активизировал их быстренько, уже не обращая внимания на содержание, только имея в виду хронологию.

Последнее воспоминание, которого коснулся Накер, было мелочью, которая мелькала среди более глубоких течений, быстрое и неуловимое. Накеру показалось, что Руиз оставил это воспоминание незащищенным, словно надеялся, что оно умрет. Но память была слишком сильна, слишком деятельна, воспоминание было таким ключевым для человека, которым стал Руиз. Поэтому любопытство Накера проснулось.

Руиз ждал смерти. Мысли его были замедленны, слабо оформлены. Он проваливался в безответную трясину своего угасающего тела. Поэтому солнце Линии уже не палило его так свирепо и немилосердно, как три дня назад, когда линианцы прикрутили его к игольному дереву. Боль уже не была непосредственной, когда шипы дерева пробирались все глубже и глубже в его тело. Время от времени шип проникал в очередной чувствительный орган, и Руиз несколько секунд извивался, пока не истощались небольшие запасы его сил. Но кричать он уже перестал.

Та часть его, которая все еще была жива, путешествовала по воспоминаниям… Руиз прибыл на Линию ночным десантом. Он упал с неба в обществе двух сотен таких же освободителей, все они были полны самоуверенности и праведного возмущения. Он вспоминал свое собственное "я" чуть моложе по возрасту с такой же долей изумления, как и презрения. Он едва мог представить себе, что вселенная казалась ему такой простой. Рабство было плохо. Стереть его с лица земли.

…Чудовищная, потрясающая небрежная жестокость линианцев, чужеродных, но развитых разумных китообразных, которые разводили людей в небольших изолированных сообществах, чтобы продать на различных специализированных рынках. Чужеродные людоводы совершали невыразимые действия против своих рабов, которые словом, делом или помышлением поддерживали бунт. Образы скользили в мозгу Руиза: страшная смерть, пытки, все цвета ужаса: красный цвет крови, черный — горелого мяса, бледная комкастая плоть трупов. В чем из этого виновата была его непростительная наивность, в чем была его личная вина? Руиз попытался покачать головой, но иглы держали крепко.

Отчаяние, которое Руиз почувствовал, когда, после многих месяцев отчаянной борьбы, в которой погибли тысячи, он обнаружил, что его группа освободителей была нанята Лигой Искусств, огромной мультисистемой, конгломератом, который многие тысячелетия контролировал большую часть законной работорговли в пангалактических мирах. Он пришел к своему командиру, полный ярости от того, что его предали.

— Почему? — спросил он.

— Потому что это лучше. Это не совершенство, но это лучше. Линианцы — чудовища. Лига занимается бизнесом.

Лицо его командира померкло в воспоминаниях, пока перед Руизом не оказалась только стальная маска, нечеловеческая форма, лишенная всякого выражения.

— Так лучше, Руиз.

…Чистое, ничем не замутненное бешенство заставило Руиза набрать среди своих сотоварищей-освободителей группу, чтобы сражаться как с линианцами, так и с Лигой.

…Его бесполезная компания, которую не поддержали рабы, он преуспел только в том, чтобы продлить агонию на Линии. Закончилось дело еще одним предательством, которое привело его к этой медленной жертвенной смерти на игольном дереве.

Последний остаток воспоминания, то, что только небрежно было запечатлено на нем, был связан с агентами Лиги, которые сняли Руиза живым с дерева. Никакого оттенка благодарности в воспоминаниях не было — только каменное согласие принять освобождение.

Когда геометрия воспоминаний прочно установилась, Накер протянул свой сенсорий вдоль подножия сознания Руиза, проползая сквозь накопившийся ил мертвых воспоминаний. Накеру пришлось окружить корни смертной сети там, где они вросли глубоко в основание психики Руиза. Невозможно было никакое прямое нападение на сеть. Любое такое усилие немедленно было бы замечено и активизировало бы сеть. Но определенным образом многое все-таки можно было сделать. Тонкая скользкая пленка страстной силы, взятой из сексуального резерва Руиза — суть любви к жизни — могла быть подсунута под якорную систему смертной сети. Если сеть была бы активирована, канаты будут скользить вхолостую несколько драгоценных моментов, прежде чем они сомкнутся. Единственный недостаток такого подхода состоял в том, что это сделает Руиза, чей мозг постоянно будет бомбардирован сексуальной энергией, довольно податливым на романтические порывы. Но ничего никогда не удавалось достичь без потерь. Накер нашел это забавным — и лично для него удовлетворительным — решением проблемы Руиза.

И, кроме того, подумал Накер, ни одно другое решение не сработает так же хорошо.

Он выбрал отнюдь не легкую технику. Каждую точку анкеровки надо было обрабатывать с исключительной осторожностью. Собственно вливание смазки требовало такой аккуратности, которой могли бы похвастаться не более полудюжины негенчианских уловителей умов во всей пангалактике.

Наконец он закончил работу.

Но, прежде чем он убрался прочь, Накер позволил себе насладиться недавним воспоминанием — Руиз в своем убежище.

Накер с комфортом наблюдал глазами Руиза, как Руиз вышел на террасу, построенную на краю большой пропасти. По краям террасы в беспорядке были расставлены тепличные кадки, где цвели цветы с сотен других планет. Снаружи — ничего, кроме голых скал. Внутри — сладкие запахи цветов.

Руиз наполнил длинноносую лейку из-под крана и начал поливать свои клумбы, медленно и методично. Свирепое голубое солнце было смягчено до теплого, ласкового света тем же самым полем, которое удерживало атмосферу террасы. Единственный звук исходил от пчел, которые кружились над цветами, летая туда-сюда между клумбами и ульем, который стоял в затененном углу террасы.

Накер погрузился в это воспоминание поглубже, ища мысли Руиза, которые могли бы сопровождать эту его работу, но он, казалось, был пуст от мыслей, пуст от чувств, существуя только в этом одном моменте, и Накер подивился, как такое возможно.

Каждый раз, когда Руиз приходил к нему, Накер находил такое воспоминание и поражался ему. Как странно, что Руиз Ав — внедритель Лиги Искусств, которого все боятся, человек, который убивал с прямотой и отстраненностью, которые наверняка были патологичны, мог проводить свое свободное время в пустом безжизненном мирке, выращивая цветы в полном одиночестве.

Очень странный человек, Накер убрался в себя и вспомнил разговор, который однажды состоялся у него с Руизом при одном из визитов внедрителя в его берлогу.

— Ты ведь сам в прошлом раб, — сказал тогда Накер полным извращенного любопытства голосом, — как же ты можешь работать на такого охотника за рабами, как Лига?

— Есть и худшие хозяева. Лига обращается со своим добром настолько хорошо, насколько это практично.

— Неужели ты не чувствуешь угрызений совести?

Руиз посмотрел на него нейтральным взглядом.

— А что, я должен их чувствовать?

— Ну… может быть. Некоторые бы наверняка их чувствовали.

Руиз долго не отвечал, потом заговорил терпеливым голосом:

— Ты когда-нибудь слышал о Серебряном Долларе, ледяном мире? Это где-то около границы пангалактики, ее вращением выносит наружу. Шахтерская планета.

— Нет, — ответил Накер.

— У них есть там что-то такое, что можно назвать разумными рыбами. Они живут подо льдом большую часть года, вылезая на открытую воду только во время экваториальных таяний. Ну, это не совсем рыба. Она теплокровная. Но у них есть жабры, поэтому я называю их рыбами. Может быть, рыбы эти в действительности не разумные, поскольку у них нет никакой технологии, но у них есть их собственный язык, и они рассказывают странные рыбьи мифы, которые почти можно понять. Они поглощают новые языки с поразительной легкостью. Это не просто способности так называемого «мудрого идиота», эти рыбы пользуются большим спросом как переводчики поэзии и романов и прочих словесных произведений искусства. Кажется, у них есть способность преодолевать барьер разных видов, передавать и переводить напряжение и специфический эмоциональный окрас произведения. Никто не понимает, как это возможно, не понимают, кажется, сами рыбы. Их существование породило несколько соперничающих школ нейролингвистики, но никто в действительности не понимает, как они это делают.

— Они, должно быть, очень ценные.

— О да. Долгие годы единственными поставщиками были охотники, которые рисковали забраться под лед. Опасный промысел, если принять во внимание других хищников Серебряного Доллара. Клоны, которые растили на Серебряном Долларе, были невербальны, бесполезны в качестве переводчиков. Какой-то неизвестный фактор в их собственном родном окружении заставляет эту способность развиваться. Следовательно, цена одной рыбки была очень высока, пока предприниматели не прибыли на Серебряный Доллар и не построили инкубатор. Они окружили подходящее пространство открытой воды силовым забором и прожгли полоску льда, открыв воду. Рыба, думая, что таяние пришло пораньше, скапливалась в полоске воды, там ее легко вылавливали, клонировали во множество, а потом выпускали в воду внутри безопасного поля. Это хорошо сработало, и предприниматели разбогатели.

Накер не мог понять, в чем суть истории Руиза.

— А какое отношение это имеет к твой работе?

— Рыбы стали рабами, ты согласен?

— Да…

Руиз отвернулся от него, так что Накер не видел его лица.

— Инкубатор крепко охраняется как на планете, так и на орбите. Силы охранников — с Дильвермуна, они многочисленны и хорошо обучены. Никакая прямая атака не одолеет их, разве что нападающие захотят прожечь дыру в океане — а это само по себе уничтожит цель, ради которой все и делается.

Руиз остановился, словно его рассказ кончился. Накер наконец потерял терпение.

— Ну, и?

— Ну, и, — вздохнул Руиз. — Что, если ты согласился бы работать кем-нибудь в инкубаторе? Что, если одной темной ночью ты подкрался бы с сачком и ведром? Какой подход освободит большее количество?

Руиз замолчал.

Накер подумал над рассказом. После длительного молчания он сказал:

— Значит, так, Руиз. И что, большая польза от твоего сачка?

Но Руиз потерял интерес к разговору и не стал отвечать.

Накер взобрался вверх по щупальцу минимального калибра и начал сложное дело: подъем к поверхности сознания Руиза.

Руиз слышал, как последний разжиженный шок-гель уходил прочь, хлюпая в стоках иммобилизационного ложа. Он открыл глаза. Накер сидел возле него, как всегда, неподвижный.

— А, вот ты и снова с нами, — сказал Накер.

Синтетический голос был усталым шепотом, для пущего эффекта. Накер легко мог бы обратиться к своему голосу эльфа или любому другому стилю голосовых тонов, которые нравились уловителю умов.

Руиз провел пальцами по мокрым волосам, сметая серебристый ореол зондов-щупалец.

— Да… с каким успехом?

— Достаточно, мой друг. Хотя, как всегда, я напомню тебе о моем любимом лозунге: я делаю хорошую работу. И все же, не попадайся.