"Дело чести" - читать интересную книгу автора (Олдридж Джеймс)

15

На голове у него запеклась кровь. В тех местах, где кожа была содрана, образовалась твердая корка, склеивавшая тело с металлом. Кровавые пятна были на ирвиновской куртке, а там, где лицо проглядывало из-под маски, тоже была кровь и порезы. Маска сдвинулась ему под подбородок, он раздавил ее шеей. Кисти рук его были неестественно вывернуты и, окровавленные, беспомощно висели по бокам.

Был уже вечер, когда какая-то серость забрезжила в сознании Квейля. Он поднял руки и уперся в разбитую приборную доску. Он не сознавал, что делает. Не сознавал своих движений. Медленно приходил он в сознание. Он был как пьяный, и все было неясно. Еще раз нажал он руками на приборную доску. Голова его поднялась кверху, запекшаяся корка крови оторвалась от тела и от металла, и боль отозвалась в мозгу. Он тихо застонал.

Раны на лице опять начали кровоточить, и первым отчетливым чувством Квейля было ощущение, что кровь заливает ему глаза. Закрыть глаза он не мог, не знал, как это делается: согласованность чувств и движений еще не восстановилась. Глаза были открыты, но ничего не видели в фокусе. Голова была закинута назад. Он опять сделал движение руками. Его сознание отметило это движение.

И вдруг на одно короткое мгновение в его мозг проникла мысль, осветившая все, страшная мысль, что он заперт в кабине. Он не мог еще отчетливо видеть, а его движения напоминали движения пьяного. Он чувствовал боль и сознавал это, как и то, что он заперт в кабине, но сознавал неясно. Ему хотелось проверить свои движения, и он попытался встать, но тут же почувствовал, что движения не подвластны ему.

В те мгновения, когда сознание прояснялось, он чувствовал неопределенную боль и тяжесть в голове, которая мешала координировать движения. Он поднял вверх руки, смутно сознавая, что надо сдвинуть верх фонаря, чтобы можно было вылезти. Он беспомощно водил руками над головой, но никак не мог поднять голову, чтобы посмотреть, что нужно сделать. Никакого верха на кабине не оказалось, он был сорван, и только холодный воздух был у него над головой.

Сбоку был поручень, и он ухватился за него, пытаясь встать на ноги. Парашютная лямка зацепилась за что-то, и он опять упал на сиденье, и рука его опять ухватилась за поручень. Он еще раз сделал попытку встать и, наконец, встал с подгибающимися коленями. Холодный воздух причинял ему боль. Он крепче оперся на руки и выпрямил ноги. Почувствовав тяжесть парашюта, он начал шарить руками на животе, чтобы отстегнуть пряжку. Парашютные лямки свалились с плеч, и он взобрался на край разбитой кабины. Тут он остановился, в глазах у него потемнело, и он тяжело упал на землю.

Очень медленно восстанавливалась согласованность реакций, а вместе с ней пришла локализуемая боль. Сначала она была неопределенной, он ощущал ее во всем теле, затем стала распределяться, и он почувствовал боль в руках, в ногах и безумную жгучую боль на изрезанном лице. Он неподвижно лежал на боку и сквозь боль боролся с бессознательным состоянием. Он боялся, что у него прекратится дыхание. Боясь, что умрет от такой страшной боли, он сосредоточил все силы на том, чтобы не лишиться опять сознания и сохранять глубокое дыхание. Два раза принимался он плакать, пока его тело не размякло от плача, и тогда он перестал.

Сознание полностью вернулось к нему, на этот раз независимо от боли, когда прямо перед глазами он увидел землю. Земля была красная и мокрая и усеяна разноцветными листьями, коричневыми и пурпурными, ярко-пурпурными. Слишком даже пурпурными для этой породы, — такова была его первая настоящая мысль, независимая от боли. Он смотрел на землю и некоторое время глубоко дышал. Была ночь, но луна освещала все вокруг, — такова была его следующая сознательная мысль.

Преодолевая боль, он думал о том, что либо лунный свет придает листьям такой пурпурный оттенок, либо он лишен способности различать цвета. Но он не мог быть лишен такой способности, иначе его не приняли бы в воздушный флот.

— Господи, — произнес он вслух. — Господи, ну и влопался же я.

Его ухо, прижатое к земле, почувствовало вибрацию от звука произнесенных им слов. Упираясь руками в землю, он попробовал приподняться на четвереньки, как животное. Он увидел обломки разбитого вдребезги «Гладиатора», повисшие на деревьях. Удивительно, как он сам остался жив, подумал он и тут же испуганно решил не думать об этом, так как не был уверен, что останется жив… лучше не искушать судьбу. Он пошевелил ногами, — ноги как будто в порядке. Что руки целы, он уже знал. Вот лицо сильно пострадало, — это он тоже знал. Он стал снимать шлем, шлем был разодран и прилип вместе с кровью к волосам, но он стащил его.

Чтобы убедиться, что тело у него в порядке и ничем не подведет его, он попробовал встать. Медленно, с большим трудом поднялся на ноги, держась за дерево. Стоять он мог как следует. Повертев шеей, он убедился, что позвоночник цел. Он почувствовал слабое дыхание ветра и понял, что будет жить. Но долго стоять на ногах ему было трудно, и он опять сел. Он думал о том, что теперь делать. Оставаться здесь нельзя было. Но он был слишком обессилен, чтобы пуститься в далекий путь. Надо сначала набраться сил хотя бы для короткого расстояния, прежде чем тронуться с места. Но сидеть здесь просто немыслимо. Надо куда-то двигаться. Он думал, что вот сейчас он заставит себя встать на ноги и идти… все равно куда… Но тут же повалился на землю и заснул.

Яркое солнце светило над миром, когда Квейль проснулся, Он проснулся сразу в полном сознании. И опять сразу почувствовал боль и одеревенелость во всем теле, но больше всего боль от опухолей и порезов на лице. Минуту он сидел на земле, глядя на окружающий его лес и на разбитый самолет.

«Эта штука больше не полетит», — промелькнула в его голове нелепая мысль. Он встал и нетвердой походкой прошел к обломкам самолета. Ему нужно было достать неприкосновенный запас и карту. Машинально он взглянул на часы. Они были разбиты, и он не мог воспользоваться ими как компасом. Он зашел сбоку и взобрался на большой камень. Затем достал парашютный ранец, — компас был разбит. Засунув поглубже руку, он вытащил жестянку с неприкосновенным запасом. Жестянка была сплюснута, но содержимое не пострадало.

Он достал индивидуальный пакет и карты. Затем уселся на камне и начал смазывать лицо мазью из пакета. Он чувствовал на ощупь, как изранено и как распухло его лицо. Он дернул за пряжку парашютного мешка, и из мешка выскочили стропы и вместе с ними большой кусок шелка. При помощи карманного ножа он разрезал шелк и оторвал несколько длинных полос. Этими полосами он перевязал себе шею и голову. Волосы его превратились в подобие засохшей грязи, — столько крови они впитали в себя. Он сделал большой глоток из фляги с водой, висевшей у него на поясе, — с другого бока висел 4 1/2-линейный револьвер. Потом встал на ноги и с картами под мышкой сделал несколько нетвердых шагов вверх по склону, пока не добрался до прогалины в лесу, где он мог оглядеться.

При виде окружавшего его ландшафта он удивился, как высоко он находится. Он стоял на склоне высокой горы, внизу под ним длинной лентой тянулось на восток шоссе, а еще дальше протекала река, многоводная и широкая, с обильной зеленью — плодом ее животворящей силы — по берегам. На севере расстилалась низменность, к югу поднимались высокие горы, такие же высокие, как и та, на которой он стоял. Нетрудно было догадаться, где он находится, — горы на юге определяли его положение. Гора, на которой он стоял, значилась на карте под названием Лап Марталло, Квейль находился за линией итальянского расположения, милях в двадцати к северу от Тепелени. Приблизительно такое же расстояние отделяло его гору и от Химары, на побережье, но он не знал, в чьих руках этот город. В какую бы сторону он ни пошел, ему неизбежно придется пробираться через итальянские линии. Проще было бы взять направление к побережью, но немцы, возможно, уже вступили в Грецию, и ему надо вернуться в Янину, чтобы забрать оттуда Елену. Он начал думать о Елене. В конце концов она могла улететь на «Бомбее», несмотря ни на что… Хотя вряд ли, размышлял Квейль. А ему трудно будет выбраться этим путем. Лучше все-таки направиться к Химаре, на побережье. Можно идти по течению реки. Но он знал, что ради Елены он постарается пробраться в Янину. Он во что бы то ни стало должен поспеть в Янину до прихода немцев.

Ему придется днем скрываться в горах, а ночью идти, иначе он может наткнуться на неприятельский патруль. Он попал в самую гущу итальянских резервов. Но если он будет делать переходы только ночью, то ему понадобится много недель, чтобы странствовать вверх и вниз по этим горам. Чем скорей он начнет, тем лучше. Он встал и еще раз прошел к самолету. Здесь не оказалось ничего такого, что можно было взять с собой. Он сел и снял с себя тяжелый летный комбинезон. Было холодно без него, но в обыкновенных брюках легче было идти. Он подтянул пояс, на котором висели кольт и фляга с водой. Затем взял неприкосновенный запас, поглядел на солнце, сверился с карманной буссолью и начал пробираться по склону. Он наклонил голову, чтобы пройти под ветвями низкорослых деревьев, и вдруг услышал шаги. Шаги слышались совсем близко, тяжелые шаги, заглушавшие шелест листьев, колеблемых легким ветром. Он упал на землю и притаился. Шаги приближались. Он напряженно всматривался сквозь заросли. Слышно было, что идет не один человек. Он забыл о своем револьвере: просто лежал и напряженно всматривался. Две фигуры вышли из-за деревьев и остановились. Квейль бросил на них быстрый взгляд и, скорчившись, еще крепче прижался к земле. Но вдруг он увидел бороду, широкое лицо, стальной шлем. Это был Нитралексис.

Квейль встал и зашагал в ту сторону, куда шел Нитралексис со своим спутником. Он вышел навстречу им на открытой полянке. Нитралексис разом остановился, вид у него был растерянный и изумленный. Секунду длилось молчание, затем Квейль сказал:

— Это я, Квейль.

Нитралексис поднял брови, потом улыбнулся в бороду и шагнул вперед.

— Инглизи!.. Инглизи!.. — воскликнул он и расхохотался.

Квейль взглянул на его спутника. Это был не Папагос, стрелок-наблюдатель. Это был греческий крестьянин в длинном черном войлочном плаще с капюшоном, молодой и краснощекий, с клоком волос на лбу. Он улыбнулся Квейлю.

— Где же Папагос… Папагос? — спросил Квейль.

Нитралексис гладил его рукой по плечам. Он принял руку и покачал головой.

— Мы сгорели… разбились… сгорели… пожар… Папагос… — и он снова покачал головой.

— Как вы нашли меня? — спросил Квейль.

Нитралексис сначала не понял, потом стал медленно объяснять:

— Он… — кивок головой означал, что речь идет о крестьянине, — сказал, что видел еще один самолет… и мы вернулись. Он сказал — еще один самолет. А мне надо было… — Он не мог подыскать нужное слово. — Лекарство, — сказал он наконец.

— Вы ранены? — спросил Квейль.

Они оба уселись, а крестьянский парень как остановился при появлении Квейля, так и стоял. Нитралексис снял куртку и показал большой кровоподтек и глубокую черную рану на предплечье. Квейль достал из своего индивидуального пакета мазь и стал втирать ее в рану. Нитралексис посмотрел на лицо Квейля и скорчил гримасу:

— Вам, верно, больно… очень больно… все содрано…

— Не все, — ответил Квейль.

Он натер мазью всю руку Нитралексиса, а затем достал карту и указал их местонахождение.

— Тепелени, — сказал Квейль. — Отсюда мы возьмем направление на Тепелени.

Нитралексис взял карту в руки, потом разложил ее на земле и ткнул пальцем в Химару:

— Сюда мы пойдем, сюда, — так будет лучше.

— Тепелени недалеко от Янины, — так будет скорее, — возразил Квейль и опять указал на Тепелени.

Нитралексис решительно затряс головой.

— Там слишком много итальянцев, — сказал он. — И слишком трудная дорога. Немыслимо.

— Но так скорее, — настаивал Квейль.

Нитралексис опять затряс головой:

— А так безопаснее, Химара… там совсем мало итальянцев.

Квейль тоже покачал головой и сложил карту. Он знал, что если он согласится с Нитралексисом, то они совсем не попадут в Янину. Они пойдут на побережье, к Химаре, а оттуда прямо в Афины. Он боялся потерять Елену. Он пойдет на Тепелени, а оттуда в Янину.

— Я иду н-а Тепелени. Мне надо в Янину, — заявил он.

— Это опасно. Зачем вам?

— Скорее. Так скорее, — сказал Квейль.

Нитралексис пристально посмотрел на него, пожал плечами, и его лицо расплылось в улыбку. Он слегка похлопал Квейля по плечу.

— Опасно, — повторил он.

— Нет. Нам все равно надо пробираться через итальянские линии.

— Слишком много надо лазить по горам.

— То же самое, если пойдем на Химару. Спросите своего приятеля. — Квейль указал на крестьянина.

— Вам зачем-то нужно в Янину. Да?

— Да, — ответил Квейль.

— Зачем?

— По многим причинам. Я собираюсь жениться на одной гречанке. На гречанке. Жениться.

Нитралексис погладил свою черную бороду и сдвинул шлем на затылок:

— Вы женитесь? На девушке из Янины?

— Да. Мы должны были венчаться сегодня. Сегодня. — Квейль большим пальцем ткнул себя в грудь.

— Хо-хо!.. Ай да инглизи!

Нитралексис разразился хохотом и что-то залопотал по-гречески, обращаясь к молодому крестьянину. Тот улыбнулся, кивнул головой и что-то сказал Нитралексису.

— Мы пойдем. На Тепелени… Вы попадете к своей девушке… А мы попадем к итальянцам… Хо-хо!.. Инглизи и любовь!

Нитралексис с чувством потрепал Квейля по плечу и ухмыльнулся в бороду.

— Превосходно, — успокоился Квейль. Он собрал свои карты и стал намечать направление. Нитралексис покачал головой.

— Не надо. И компаса не надо. Он, — Нитралексис указал на парня, — нас проводит. Он знает дорогу. Это его родные места.

— Отлично. Идем же, — сказал Квейль.

Нитралексис объяснил крестьянину, что им предстоит. Тот пожал плечами и приготовился в путь. Квейль взял свои вещи.

— Как его звать? Звать? Кто он такой? — спросил он Нитралексиса, указывая на молодого крестьянина, у которого были такие румяные щеки, каких Квейль еще никогда не видывал.

— Деус. Вы знаете, это значит бог. Деус. Это албанский грек. Он живет в горах. Он нашел меня, — отвечал с обычной усмешкой Нитралексис. Парень обернулся, когда Нитралексис произнес его имя. Войлочный плащ с царственным величием лежал у него на плечах. Капюшон делал его похожим на монаха. Край капюшона, обрамлявший его обветренный лоб, придавал его лицу сходство с ликом сына божьего. Он улыбнулся во весь рот, и его белые зубы сверкнули на солнце, отражая золотистый свет.

Квейль положил свой неприкосновенный запас, индивидуальный пакет и карты в вещевой мешок, и они двинулись в путь.