"Гири" - читать интересную книгу автора (Олден Марк)

Часть третья Бассай Одно из классических каратистских ката. Многочисленный повтор блокирующих движений руками, символизирующий постепенный переход из невыгодной позиции в выгодную. Совершая это ката, каратист стремится достичь такой концентрации боевого духа, которой будет под силу проломить оборону врага.

Этот визит в Лас-Вегас казался Дориану Реймонду самым опасным предприятием в его жизни.

Он находился сейчас в городе, где, возможно, через несколько часов Робби Эмброуз зверски изнасилует и убьет женщину перед тем, как выйти на местную отель-арену, чтобы сразиться на ней с чемпионом Мексики в полутяжелом весе.

Будучи слишком взвинченным чтобы спать, Дориан встал с кровати перед самым полуднем. Он сходил в душ, побрился, затем немного успокоил себя дозой кокаина. Он просыпал немного белой пудры на ручное зеркальце, затем осторожно бритвой разделил кучку на две тонкие дорожки и вдохнул каждую при помощи свернутой в трубочку стодолларовой банкноты. Он надел черную спортивную рубашку, бежевый летний костюм, повесил на шею две золотые цепочки и вышел из своего номера в отеле.

В вестибюле он передал ключи от своей комнаты клерку, круглолицей индейской девушке из племени Гопи. Она равнодушно пожелала ему хорошо провести день, стараясь не замечать его дерзкого взгляда, устремленного на ее полные груди, обозначившиеся под усеянной бисером кофточкой.

С несколько минут Дориан рассеянно слонялся по вестибюлю, то и дело бросая взгляд на два миллиона в серебряных долларах, выставленных для всеобщего обозрения. Деньги были разложены разной высоты столбиками на невысоком возвышении. По обе стороны от возвышения стояло по охраннику. Это были хорошо загоревшие и обритые под «ежика» ребята в черной униформе, в солнечных очках с зеркальными стеклами и никелированными револьверами на бедре. Дориан повидал таких во Вьетнаме. Костлявые уроженцы Юга развлекались тем, что коллекционировали уши, отрезанные у убитых или вьетнамцев. Они делали из них целые ожерелья и носили на груди до тех пор, пока уши окончательно не чернели и не начинали омерзительно вонять. Эти ослиные задницы могли, не задумываясь, уложить тебя на землю одним ударом мощного кулака в лоб. С такими ребятами Дориан предпочитал не ссориться в кабаках по пустякам.

В полицейском участке, где служил Дориан, с некоторых пор ввели новые правила. Собственно, поэтому-то он и вынужден был, кряхтя и вздыхая, самолично отправиться в Лас-Вегас. Если раньше достаточно было бы позвонить сюда со своего рабочего места, то теперь за все междугородние звонки приходилось отчитываться.

Полицейским здорово урезали бюджет и теперь каждый звонок был на вес золота. Все проявления недовольства и жалобы лейтенант предлагал направлять непосредственно в офис мэра, откуда и исходила идея о введении новых ограничений.

Отныне звонить в другие города разрешалось исключительно по официальному делу. Личное разбирательство в отношении Робби, которое проводил Дориан, — на свой страх и риск, — никак не подпадало под эту категорию. Во всяком случае пока. Дориан должен был сначала изобрести способ, как из всего этого извлечь личную выгоду, а потом уж официально проводить своего бывшего однополчанина под статью.

Дома звонить тоже не рекомендовалось. Дориан хотел приблизиться к Робби до свершения им очередного убийства, а звонок из дома мог все испортить. Интересно, что бы он сказал полицейским Лас-Вегаса?

— Сержант, я звоню об одном помешанном, который собирается отодрать и кончить какую-нибудь бабешку в вашем городе. Да, разумеется, я знаю, как его зовут, но до поры до времени хочу подержать это в секрете. Сейчас могу сказать только одно: наш общий друг неплохой каратист. Он убьет шлюху и через час почти то же самое сделает на ринге со своим противником. Я полагаю, тут есть определенная связь. Короче, как только произойдет убийство, звякни мне об этом. Только не в участок, а домой. И не надо задавать вопросов, типа: «Откуда тебе все это дерьмо известно?» Это мой небольшой секрет. И начальству особо не свисти обо всем этом, хорошо? Пусть это пока останется между нами. Ну, бывай.

Это все равно, что плевать против ветра. Обязательно бумерангом вернется к тебе же в рожу.

Нет, Дориану, — хочешь не хочешь, — надо было все провернуть самому. Узнать, в каком городе будет следующий турнир с участием Робби. Поехать туда и пробыть там все время, пока Эмброуз будет выполнять свой обычный график: изнасилование, убийство, победа на турнире. После этого Дориан будет уже знать наверняка, что убивает и насилует женщин именно Робби, что тут нет никакого совпадения, что тут есть только одуревший от безнаказанности маньяк и проницательный детектив Дориан Реймонд.

Лас-Вегас был любимым городом Дориана. Город жил двадцать четыре часа в сутки с неослабевающей активностью, вот что больше всего к нему притягивало. Игра, женщины, хорошая кухня, теннис в три часа утра и, главное, блистательный стиль жизни, с которым не сравнится ни Атлантик-Сити, ни казино на Карибском побережье.

Здесь был цирк-казино. Игроку достаточно было отвлечься на секунду от рулетки, чтобы поднять глаза к потолку и там разыгрывалось настоящее цирковое представление. А справа играл духовой оркестр. А слева игрались интермедии. Здесь круглогодично можно было встретить «хили», самый динамичный в мире вид спорта: типа ручного мяча, но с ракетками в виде баскетбольных сеток. Соревнования проводились в «Эм-Джи-Эм Гранд». Во Дворце Цезаря, в вестибюле, было устроено восхитительное озерцо, по которому постоянно курсировала баржа, на которой играл вокально-инструментальный ансамбль. А игровые автоматы в «Юнион Плаза»? Здесь можно было выиграть самолет!

Словом, люди, останавливавшиеся в Лас-Вегасе не могли сказать заранее, что их ждет здесь. То ли фортуна упадет к ним с небес в виде какого-нибудь гран-при, то ли она даст им пинком по заднице, когда они будут меньше всего этого ожидать.

Выйдя из отеля, Дориан остановился на стоянке такси и в ожидании машины, блаженно закрыл глаза и подставил лицо солнцу и мягкому пустынному воздуху, который приятно касался его щек. Здешний климат был в тысячу раз лучше нью-йоркского, где ты погружался в снег по самые яйца или, поскользнувшись на льду, падал рожей прямо об асфальт.

Из аэропорта «МакКаррен» Дориан прямиком отправился в отель, чтобы чуток соснуть. Но у него из этой затеи ничего не вышло. Он был слишком напряжен. Слишком взволнован мыслями о Робби.

Он сказал шефу отвезти его в местный департамент полиции, а когда тот поинтересовался о том, что случилось, Дориан сунул ему под нос свою бляху полицейского. Сказал, что он детектив из Нью-Йорка и хочет нанести местным фараонам визит вежливости. Бляха тут же заткнула шефу рот и это Дориана вполне устроило.

Время на то, чтобы совершить эту поездку в Лас-Вегас, пошло из «личных дней» Дориана. Каждому нью-йоркскому полицейскому по его просьбе предоставлялось трое суток в год помимо отпуска на то, чтобы уладить личные проблемы. Никаких вопросов начальство не задавало. Таковы были правила.

Ехал сюда Дориан с относительно легким сердцем, но когда он сошел с трапа самолета, ему почему-то показалось, что его член свесился из расстегнутой ширинки и сзади с ножом в руке подкрадывается зловещий Робби. Это чувство не оставляло его в отеле и со временем только усиливалось.

Однако, когда он вошел в двери департамента полиции, настроение у него повысилось. Полицейские есть полицейские. Они во всем мире одинаковые. Это своего рода клан, в который не допускают чужих, но со своими обращаются, как с родными братьями. Полицейские Лас-Вегаса встретили Дориана как нельзя лучше. Нью-йоркский детектив был здесь что-то вроде столичной знаменитости. Коджак, Колумб и Грязный Гарри в одном человеке! Чувство одиночества и сосущая тоска тут же испарились. Кто-то откопал из своего стола бутылочку «Дикой Турции» и несколько бумажных стаканчиков. После второй Дориан окончательно расслабился, расстегнул пиджак, отпустил чуть-чуть галстук и весело смеялся вместе со всеми.

Однако, он не забыл, зачем сюда пришел. Он хотел, чтобы полицейские этого города уже знали его, когда он войдет с ними в контакт в следующий раз. Он братался со всеми без исключения. На будущее.

— Сейчас туристов стало поменьше, — доверительно сообщил ему дежурный сержант. — Отели теряют доходы почти так же быстро, как в Атлантик-Сити. К тому же цены на бензин кусачие. Мне они уже вон где! — Он рубанул ребром ладони по горлу. — Ездить на машине стало большой роскошью. Это раньше мы готовы были мчать хоть в Калифорнию, хоть в Аризону, хоть в Юту, хоть в Нью-Мексике. Но хуже всего то, что теперь у нас стало очень мало, — это мне поведал босс одного казино, — крупных игроков. Тех ребят, которые могли выложить за ночь до трех миллионов долларов, а на следующий день уже забыть об этом. Кстати, если у тебя вдруг завалялся в кармане «голубиный список», я знаю два отеля, где тебе дадут за него по меньшей мере два с половиной миллиона.

Дориан сказал на это:

— Я возьму это на заметку. Говорят, у вас здесь лучшие в мире шлюхи?

Лейтенант, на которого в тот момент смотрел Дориан, засмеялся.

— Это ты меня, женатого человека, спрашиваешь?

Все расхохотались.

— Шлюхи никогда не переведутся, — сказал лейтенант. — Я знаю девчат, которые работали здесь еще при царе Горохе! С самой Корейской войны почти! Представь! Кроме профи у нас тут до черта шоу-герлз и официанток, которые за несколько баксов готовы продать свою дырку кому угодно. Я уж не говорю о девочках из лос-анджелесского колледжа, которые прилетают сюда на выходные, чтобы пососать несколько десятков членов, а потом отвалить домой, имея в кармане достаточно денег на покупку новой машины. Текучка кадров у шлюх здесь высокая, впрочем, такая же, как у вас в Нью-Йорке. И так же как в Нью-Йорке здесь до черта сутенеров.

Дориан закурил сигарету.

— Когда много шлюх, тогда много преступлений на сексуальной почве.

— Это ты мне будешь рассказывать? У туристов бывают разные капризы, за которые приходится расплачиваться проституткам. В данном случае я говорю, понятно, не о деньгах. Работа опасная, что и говорить. Почти как у нас. — Он рассмеялся. — Не так давно один парень из Хьюстона привязал проститутку к кровати и хорошо поработал над ней вот такой вот бритвой! Поначалу все было культурно. Он заплатил ей пятьсот баксов за то, чтобы она разрешила ему побрить ей ее пушок. Но парень не на шутку завелся. Заткнул ей рот полотенцем и так ее искромсал, что не приведи Господи! И ушел, как ни в чем не бывало. А она осталась. Когда мы туда нагрянули, девчонка была похожа на отбивную.

Еще через несколько стаканов Дориан узнал, что изнасилования и убийства в Лас-Вегасе не было уже полтора месяца. Значит, у Робби чистая дорога... Самым последним «женским» случаем был вчерашний, как ему рассказали, когда был произведен арест бабы возле церкви. На ней не было ничего, кроме туфель. Все тело она измазала горчицей. Заговаривала о Иисусе со всяким, кто не убегал от нее сразу же.

Дориан долго смеялся.

Вскоре он понял, что пора идти. Он прилично набрался, но координации не потерял. И мозги не замутило. Ему просто было жаль расставаться с новыми друзьями. Вот он сейчас уйдет от них и вновь останется один. Вернее, один на один с Робби. И не имеет права на ошибку.

Двое полицейских отвезли его обратно в отель, попросив его поддерживать с ними контакт, пока он будет в городе.

— Если тебе будет что-нибудь нужно, тут же звони нам. Не стесняйся.

Он знал, что другим полицейским будет поручено приглядывать за ним негласно. Великолепно. «Я нарасхват», — подумал Дориан.

В окошке кассира он получил несколько серебряных долларов и нашел игровой автомат, который жрал сразу монету достоинством в пять баксов. Десять раз он бросал пятидолларовики и десять раз получал фигу. На одиннадцатый ему повезло и он выиграл две тысячи. Звоночки зазвенели, огоньки замигали и машина исполнила «Боевой Гимн Республики». Охранник с брезентовым мешочком помог ему собрать выигрыш и обменять его в кассе на бумажки по сто долларов.

Выигрыш пробудил у него аппетит. Посетив ресторан отеля, он хорошо, хоть и запоздало, пообедал. Ему было подано мясо, цыпленок, жареный картофель и шоколадный торт, опрыснутый шампанским.

Выигрыш также положил конец его одиночеству. Официантка, подававшая ему коктейль и продавшая сигареты, сочла нужным Сердечно поздравить его с крупным кушем и смотрела на Дориана достаточно долго, чтобы он все понял без слов. Выложив лишнюю сотню долларов, он обеспечил присоединение к их кампании еще и подружки официантки.

Не прошло и часа, как все трое поднялись в номер Дориана. «Неплохо, черт возьми, — говорил он себе. — Сегодня был хороший день и дальше может быть только еще лучше».

Плата за секс не ущемляла никаких его чувств. Порой, как ни странно, это в итоге обходилось гораздо дешевле, чем секс бесплатный.

Представление начала подружка официантки, сама шоу-герл, которая принялась живо слизывать кокаин с головки разгоряченного члена Дориана. Потом в дело вступила и сама официантка. Ее живой язычок порхал над задним проходом нью-йоркского детектива.

К черту Робби!

Дориан лежал на спине, блаженно закрыв глаза. Официантка, пристроившись где-то внизу, сосала самозабвенно пальцы его ног. В это же самое время ее подружка взгромоздилась на Дориана, раздвинув ему ноги, словно девушке, извивалась на нем всем телом и терлась об него своими полными грудями. Затем обе девчонки показали ему настоящий концерт, занявшись друг другом. Их взаимные ласки, — они сосали друг друга, лизали, использовали вибратор, — настолько возбудили Дориана, который к тому времени уже успел один раз кончить, что он, недолго думая, завалил одну из них на спину, лег на нее, вогнал в нее член и стал ритмично толкаться в ее лоне. Он кончил через минуту. Ему было хорошо. Он даже не знал, кого из двух жриц любви сейчас трахнул. Ему было на это совершенно наплевать.

После еще одной накачки кокаином все трое направились в ванную комнату, где смешливые девчонки столкнули Дориана в пустую ванну. Хохоча, он улегся там на спину, вытянувшись и свесив ноги через край. Одна из девчонок, — теперь он уже окончательно перестал их различать, — взобралась в ванну, легла на него, стала тереться об него своим телом, а под конец написала на него. Ее моча и ее улыбка согрели его. Он очень быстро возбудился и его член уткнулся ей прямо в живот. Другая девчонка присоединилась к своей подруге, обильно полив грудь, руки и бедра Дориана. Это было непередаваемо! Настоящий золотой душ!.. Дориан кончил еще дважды.

Да, Лас-Вегас — не простой городишко. Здесь случаются всякие чудеса.

Когда девушки ушли из его номера, Дориан пребывал в состоянии полной расслабленности и отличном расположении духа. Тщательно вымывшись, он прошел в спальню и включил телевизор. Какой-то говорливый торговец предлагал бесплатный дробовик или винтовку «Магнум» тем, кто купит у него «дом на колесах», здоровенный трейлер. Дориан прошел к шкафу, где было белье, выдвинул пустой нижний ящик до конца и перевернул его. Все еще здесь. Хорошо. В целости и сохранности. Дожидается его. Его будущее и будущее Ромейн. Пять страниц с отпечатанным на машинке текстом, привязанных к дну ящика веревкой. На этих пяти страничках было двести имен самых могущественных людей в мире. Это была копия того «голубиного списка», из-за которого ему пришлось укокошить Алана Бакстеда.

«Куда я направлюсь, туда направится и этот список» — в который раз уже проговорил про себя Дориан.

Сама мысль о том, что он мог поехать сюда, оставив список в Нью-Йорке, пугала его и заставляла вздрагивать.

Ему запали в голову слова полицейского о том, что мол, если у Дориана завалялся лишний «голубиный список», сержант знает парочку отелей-казино, где это сокровище вырвут у Дориана с руками и ногами по крайней мере за два с половиной...

Но Дориан задумал заработать на этом списке гораздо больше двух с половиной миллионов. Точно также, как он задумал неплохо заработать и на той информации относительно Робби Эмброуза, которой обладал только он один.

Робби, судя по всему проигрывал схватку, чем изрядно удивил Дориана, который надеялся на большее от своего бывшего собрата по оружию.

Прямо перед нью-йоркским детективом, который пристроился почти на самой галерке, неистовствовала и буйствовала кампания молодых мексиканцев. Ребята хлебали пиво, махали красными, белыми и зелеными флажками и безудержно орали, приветствуя оглушительными аплодисментами и улюлюканьем каждый удар Гектора Квинтеро.

Вот и сейчас мексиканец серией мощных пинков ногами швырнул Робби на канаты.

У Квинтеро весь торс был покрыт татуировками. В основном это были орлы, ястребы и распятия в нимбе. Грудь у него была чисто выбрита. Очевидно, для того, чтобы рисунки смотрелись отчетливо. Это был высокий спортсмен, с очень длинными руками, немигающим суровым взглядом и черной бородкой. Главным его богатством был жалящий, молниеносный удар слева и длинные ноги, которые он задействовал в бою очень активно. Стратегия у него была проста: давить Робби на ринге постоянно, не давая ему ни секунды отдыха, и вместе с тем не давать ему входить в ближний бой. Атаковать с расстояния. Использовать длинные конечности. Мексиканец ловко работал ногами и постоянно пускал в дело свой отточенный удар слева, когда Робби грозил сблизиться. Удары ногами у Квинтеро получались впечатляющими. Он часто менял стойки. Сначала левая нога впереди, затем правая. То удар ногой прямо, то назад. Он был, казалось, неутомим.

Послав Робби на канаты, Квинтеро двинулся вслед за ним. Нанес два мощнейших хука Робби в живот, затем развернулся на триста шестьдесят градусов и поймал Эмброуза на скулу тыльной стороной разогнавшегося от быстрого поворота кулака.

Бывший спецназовец упал на одно колено. Болельщики-мексиканцы повскакали со своих мест и, обливая нечаянно друг друга пивом, заорали:

— Квинтеро!!! Квинтеро!!!

Робби тут же выпрямился и выразил готовность продолжать бой, но рефери все равно отвел его в угол и досчитал до восьми.

На счет восемь прозвучал гонг. Четвертый раунд был закончен.

«Раунд остался за Квинтеро, разумеется», — подумал разочарованный Дориан.

По его собственным подсчетам, Квинтеро выиграл уже два раунда, один был за Робби и один закончился вничью. Эх! До сих пор не обращавший никакого внимания на шнырявших в толпе продавцов жареных бобов, Дориан сейчас свистнул одного из них. Впервые за все последнее время Дориана посетили серьезные сомнения насчет Робби и убийств. Перед самым матчем он позвонил в полицию Лас-Вегаса и в непринужденном разговоре выяснил, что никакие сведения о совершенном изнасиловании с убийством пока туда не поступали. Тогда Дориан не удивился и не встревожился, решив, что еще рано. Но теперь, видя, как безбожно продувает этот поединок Робби Эмброуз, он еще раз вспомнил о своем звонке в полицию и настроение его совсем упало.

Неужели все его ожидания напрасны? Неужели он здесь просто теряет время? Господи, какие надежды он возлагал на Робби и на то, что он изнасилует и убьет в Лас-Вегасе какую-нибудь бабу! Так много зависело от этого убийства!

Дориан отчаянно хотел пополнить и удостоверить информацию о Робби. Возможно, тут будет даже какой-нибудь выход на самого Спарроухоука... Все это принесло бы Дориану немалую выгоду при умелом использовании.

Чем больше детектив думал обо всем этом, тем чернее у него становилось на душе при мысли о том, что он, может быть, роковым образом ошибся и Робби не является искомым убийцей-маньяком.

Мать твою так. Золотой Мальчик! Разочарованный в самых сокровенных своих мечтах, Дориан решил присоединиться к улюлюканью группы мексиканских болельщиков.

Пятый раунд.

Робби, — на нем были желтые, атласные штаны от ги и черный пояс вокруг талии, — стал сближаться с противником заметно медленнее, чем в предыдущих раундах. Дориану показалось, что Робби просто испугался. Боится попасть в зону досягаемости ударов мощного Квинтеро.

Сам мексиканец, наоборот, быстро устремился на сближение с противником и стал осыпать его градом различных ударов руками и ногами. Тут были и его коронные удары слева, и дикие апперкоты и хуки, и пинки ногами на разную высоту... Словом, Робби был бы сильно покалечен, если бы хоть часть этих ударов достигла цели. Но этого не произошло...

Никто толком не мог понять, почему, но Квинтеро промахивался раз за разом.

Робби подныривал под руки и ноги мексиканца, отходил на шаг назад, уклонялся... Постоянно уходил из-под «обстрела». Однако, при этом он не предпринимал никаких попыток контратаковать. Раздраженный неудачей и пассивностью соперника, Квинтеро просто озверел, его атаки стали более настойчивыми и агрессивными, удары мощнее и резче. Вся арена, — свыше пяти тысяч человек, — повскакали со своих мест и дружно поддерживали Квинтеро. Все думали, что он находится в двух шагах от победы и подзуживали его поскорее сделать эти шаги. Руки и ноги мексиканца сверкали перед самым лицом Робби, скользили в дюйме от его груди, живота, но... не более того.

Несмотря на поддержку трибун, которой обладал Квинтеро. Несмотря на всю свою решительность и мощь, он не взял верх над Робби в пятом раунде. Да что там верх, он ни разу даже не коснулся Робби!

А потом противники сошлись в клинче. Не дожидаясь вмешательства рефери, мексиканец презрительно оттолкнул от себя Робби. Затем Квинтеро также презрительно осклабился и сделал Робби приглашающий жест руками. Мол, давай, выходи из кустов.

Толпа ревела. Те, кто улюлюкал или свистел, смотрели на Робби. Именно ему предназначалось это улюлюканье и этот свист. Трибуны поддержали чей-то петушиный крик:

— Эмброуз сморчок!!! Эмброуз сморчок!!!

Где-то сбоку от Дориана кто-то бросил:

— Ну что, хренов наркоман с Восточного Побережья? Это все, на что ты оказался способен? А я-то думал, что ты мужик с яйцами, а ты... Нет, это же надо, а?

Дориану уже по большому счету было плевать на Робби. Ему казалось, что мексиканец сейчас не Робби бьет, а его самого... Коленом в пах. Раз, другой, третий...

Детектив передвинулся чуть правее, чтобы лучше видеть ринг. Тридцать долларов за стоячие места. Самая жаркая схватка в Лас-Вегасе с того времени, как прошлым летом во Дворце Цезаря дрался чемпион в полутяжелом весе.

Всем присутствующим сейчас на арене казалось, что все идет по плану мексиканца, что он полностью держит Робби под своим контролем, что время работает на него и он не спеша гоняет Эмброуза из одного угла ринга в другой, тщательно выбирая момент, когда можно будет нанести последний, нокаутирующий удар или пинок. Всем казалось, что Робби загипнотизирован и скован демоническим, немигающим взглядом мексиканца, что он уже опустил руки и как покорная овечка идет на бойню.

Чудо случилось в середине раунда.

Дориан на всю жизнь запомнил то, что увидел. Еще несколько секунд назад Робби только отступал и уклонялся, осмеиваемый толпой. Свистки, улюлюканье, обзывательства... А потом вдруг...

Робби подтянул колено к груди. Это выглядело подготовкой к прямому удару ногой. Квинтеро остановился с опущенными ударами. Он отклонился назад, уходя от ожидаемого пинка. Но пинка никакого не было. Вместо этого Робби, не опуская ноги, устремился вперед скачками, словно фехтовальщик, и нанес мощный удар справа Квинтеро в лицо.

Затем мексиканец «скушал» от Робби удар слева, пришедшийся точно по виску. Удар был настолько мощен, что мексиканец закружился на месте, словно юла. Глаза его остекленели. Координация у него была нарушена. Он «поплыл». Сразу стало видно, что ноги утеряли у него твердость. Он раскрылся. Ждавший этого, Робби нанес левый хук ему по почкам. От удара мексиканец едва не подлетел в воздух, приподнявшись на цыпочки. Квинтеро споткнулся на ровном месте и вновь повернулся к Робби лицом. Как оказалось, только для того, чтобы получить от него удар тыльной стороной кулака с разворота в живот. Этот удар сломал Квинтеро пополам.

После всего этого еще последовали завершающие два апперкота. Они были настолько молниеносными, что Дориан был не уверен, что уследил за ними. Но зато он увидел, как после этих ударов Квинтеро уже без всяких вопросов прилег на маты.

Мексиканцы, располагавшиеся впереди Дориана, притихли. Чего нельзя было сказать о других болельщиках, пришедших сегодня на этот поединок. Все вскочили со своих мест и оглушительными воплями приветствовали нежданный перелом в схватке, в который еще минуту назад никому не верилось.

Рука рефери вскинулась вверх. Он открыл счет. Досчитав до десяти, он махнул рукой секундантам Квинтеро. Те выскочили на ринг, схватили своего подопечного за руки и за ноги и оттащили в его угол. Кто-то разбил перед его носом ампулу и мексиканец зашевелился. Его левая нога стала самопроизвольно содрогаться.

Робби вскинул победно обе руки и стал позировать телекамерам, установленным у самого ринга.

Толпа подхватила чей-то крик:

— Робби!!!

— Робби!!!

— Робби!!!

Вдруг Дориану стало как-то не по себе. Он стал испуганно оглядываться по сторонам. Толпа... Оглушительные вопли... Внезапная победа Робби над Гектором Квинтеро...

Робби совершенно точно убил кого-то сегодня в Лас-Вегасе. Дориан не знал, кого именно, не знал, когда именно и где именно, но знал, что это случилось. Результат этого поединка убеждал в этом лучше всяких вещественных доказательств.

Все это время Робби дурачился на ринге, на самом деле все держа под своим контролем. Он «пас» мексиканца. Водил его на длинном поводке до тех пор, пока не раскусил его как гнилой орех. Хитрый сукин сын!.. Обвел вокруг пальца не только своего соперника, но и пять тысяч болельщиков!

Да, Золотой Мальчик, ты необычный боец...

Дориан быстро стал пробиваться к выходу из арены. Он хотел уйти отсюда поскорее, а то еще, не дай бог, Робби разглядит его в толпе.

Дориан нуждался в выпивке. Ему также нужно было позвонить. Где она лежит. Золотой Мальчик? Где лежит та леди, которую ты убил? Чья кровь дала тебе силы в этом поединке против Гектора Квинтеро? Я это узнаю. Золотой Мальчик. А когда узнаю, мы с тобой посчитаемся.

Озеро Мэд. Курорт в тридцати милях к востоку от Лас-Вегаса. На границе штатов Аризона и Невада.

Находясь в своем двухкомнатном коттедже, спрятанном в рощице сосен, Кристина Коулс наносила последние штрихи к своей, картине, на которой были изображены красивые утесы из песчаника, подступающие к самой кромке воды. Пейзаж не был ею придуман. Именно так выглядел противоположный берег озера. Тот, что уже находился в Аризоне. Она чуть осветила густую синеву озера, добавив белой краски. Затем, зажав в зубах эту кисточку, взяла в руки другую и обвела почетче контуры корабля, который объезжал все озеро три раза в день.

Само озеро было, конечно, живописнее любой картины. Оно было довольно протяженным — сто пятнадцать миль. Настоящее чудо, созданное умелыми руками человека и Гуверовской Плотиной. Кристина чувствовала постоянную приподнятость духа, находясь на этом озере. Она никогда не уставала от него.

Дождь моросил устойчиво с самого утра и не думал заканчиваться. Ей пришлось закрыть дверь в дом и окна, так что в данное время она не могла сверять свою картину с оригиналом. Неважно. Еще часок-другой и картина будет закончена.

Дождь просачивался через прореху в крыше и капал прямо на постель. Уильяму придется починить крышу.

На самом берегу озера было много магазинчиков, домов, причал корабля, возившего по озеру ежедневно восторженных туристов. Если тебе нужна шумная компания — пожалуйста, никаких проблем. А если не нужна, то необходимо поселиться в коттедже, спрятанном от посторонних глаз в сосновой рощице. Дом Кристины и Уильяма располагался на удалении от оживленных туристических трасс. Хотя невдалеке от него пролегала дорога к одному из каньонов, очень популярных у тех, кто не мыслит своей жизни без рюкзака, костра и походного лагеря.

После целого года работы в одном из банков Сан-Франциско Кристина, конечно же, нуждалась в подобном отдыхе. Час назад она с Уильямом сходила в магазин за продуктами, а оттуда на почту, чтобы захватить предназначенную им корреспонденцию. После этого он взял машину и уехал в Лас-Вегас на прием к зубному врачу, оставив ее наедине с Вивальди и картиной. Ну, разумеется, с Рождественской Елкой. Это была маленькая, искусственная елочка, которая круглый год светилась огнями в ее квартире в Сан-Франциско. Как обычно, она и сейчас взяла ее с собой в отпуск. Елка поднимала настроение и напоминала о светлых временах, когда у нее еще была дружная семья.

А теперь...

Мама умерла от рака лимфы. Старшего брата разорвало на части миной недалеко от Да Нанга. От второго брата уже давно не было весточек. Он работал на какую-то аэрокосмическую контору в Техасе. Что же касается отца, то он уже был стар и раздражен диабетом и недавней ампутацией ноги. Его общество угнетало.

Кристине Коулс было двадцать семь лет. У нее было тонкое узкое лицо, рыжие волосы, голубые глаза... Да, пожалуй, именно глаза ее больше всего привлекали мужчин. Хотя не только они, но и хорошее чувство юмора, умение выглядеть внимательной к рассказам мужчин, в то время как на самом деле Кристина витала в облаках.

Они с Уильямом оба работали в банке Сан-Франциско и оба любили отдыхать на границе Аризоны и Невады. Здесь можно было найти покой. Они уже второй отпуск проводили здесь вместе. И странная вещь: чем больше Кристине нравилось общество Уильяма, тем меньше ей нравилась ее работа в банке.

Она была помощником управляющего, то есть поднялась так высоко, как только могла. Она рассчитывала, что во время этого отпуска выберет время, чтобы поговорить с Уильямом серьезно об их будущем и о ее будущей работе. В банке она оставаться не собиралась.

Сегодня на почте на ее имя было два конверта с посланиями из банка. В первом письме говорилось о том, что ее картина ожидается на выставку в банке в первую неделю декабря. Говорилось, что если вопрос стоит ребром: или соблюдение сроков или создание шедевра, то ей было рекомендовано все же ориентироваться на сроки. Ее это не обидело. Она не была профессиональным художником. Рисовала для души. Как получалось, так получалось. Особенных мук творчества не испытывала, а, главное, не любила испытывать. Во второй записке ей напоминалось о том, что она обязана составить новую компьютерную программу для младших сотрудников банка. Оба послания она выкинула в урну для мусора прямо на почте. Ей было интересно, какая реакция будет у руководства банка, когда они узнают, что она планирует покинуть его в начале следующего года, даже в том случае, если ей предложат какую-нибудь очередную мелкую ступеньку вверх на служебной лестнице.

Уильям хотел, чтобы она осталась в банке вместе с ним. Она знала это, хотя вслух он об этом прямо даже не заикался, зная ее к этому отношение. Вообще Уильям хорош! У него-то в банке было серьезное будущее и большие перспективы, а у нее?.. Вот, в том-то и дело. Она чувствовала, что новое место работы, для нее стоит выше Уильяма и если он упрется, то ей придется... Эта мысль расстроила ее.

В дверь коттеджа постучали. Поначалу она подумала, что это Уильям, почему-то раньше времени вернувшийся из Лас-Вегаса.

— Уильям?

— Нет, мэм. Полиция.

Ее рука с кисточкой вздрогнула и замерла. Ресницы испуганно вспорхнули.

— Полиция? Что-нибудь случилось? Что-нибудь случилось с... Уильямом?

— Нет, мэм. Я прилетел сюда из Сан-Франциско, чтобы задать вам пару-тройку вопросов об одном человеке, с которым вы работаете.

Она облегченно вздохнула. С Уильямом, слава богу, все в порядке. Что же касается банка, то она сейчас подумала только одно: о, нет! Неужели опять?

За последние несколько лет полиция несколько раз вскрывала в их заведении какие-то там злоупотребления. И всякий раз дело было связано с компьютерными программами.

Она открыла входную дверь. Бедняжка! На пороге стоял насквозь промокший мужчина в темном пальто и с отвисшими от дождя краями шляпы. Руки он держал в карманах. Он улыбнулся Кристине вполне приветливо и показал свою бляху.

Кристине что-то подсказывало, что это добрый, дружелюбно настроенный по отношению к ней человек. Она даже смутилась.

Он стоял неподвижно на крыльце, терпеливо ожидая, когда его пригласят внутрь. Козырька на крыльце не было и дождь продолжал обильно поливать всю его фигуру.

Они улыбнулись друг другу.

— Вскрылись некоторые злоупотребления, связанные с компьютерными программами в вашем банке, — сказал он. — На этот раз дело потянет на несколько миллионов. С такими-то деньжищами можно куда угодно податься. Хотя бы в Лас-Вегас. А что? Самое место для богатых людей. Скажите мне, где можно развлекаться двадцать четыре часа в сутки?

Внезапно ей в голову ударила мысль: «Неужели он намекает на Уильяма?»

Детектив вытащил из кармана руку и снял шляпу. Когда он делал это, из кармана его пальто на пол выпала какая-то бумага. Кристина тут же наклонилась и подняла ее. Передавая ее полицейскому, она машинально бросила на нее взгляд и обмерла! Бумага казалась знакомой. Она была в ужасном состоянии. Как будто ее смяли и выбросили, а потом подобрали и тщательно расправили...

Господи, да ведь это же была одна из двух банковских записок, которые она сегодня получила на почте! Та, что касалась компьютерных программ!

Зачем детективу понадобилось подбирать ее из урны? Значит, он просто-напросто следил за ней?

Она подняла на него растерянный взгляд. Он снова одарил ее мягкой улыбкой и показал пальцем на золотую серьгу в ухе.

Только сейчас она обратила внимание на то, что он в перчатках и не снимает их.

Когда он ударом ноги захлопнул входную дверь, она непроизвольно вздрогнула. Только через несколько секунд она нашла в себе силы произнести, запинаясь:

— Я... Я не понимаю...

Он сделал шаг ей навстречу.

— А это неважно. Совершенно неважно.

А ведь были времена, когда Робби Эмброуз вовсе не был буши, когда он не был ни воином, ни победителем. Наоборот, он весь состоял из слабостей и женщины стремились управлять им, а то и уничтожить его.

Но в конце концов ему удалось-таки скрыться от их тирании. И поквитаться.

В его родном лос-анджелесском доме хозяйничали женщины. Это была правящая каста, которая состояла из его матери, двух тетушек и старшей сестры. Робби и его отец, скромный преподаватель истории в Калифорнийском университете, были единственными представителями мужского пола в этом доме и существовали, по сути, на милости женщин. Первые десять лет жизни Робби, красивый и белокурый мальчик, вынужден был носить девчачью одежду. Его мать открыто предпочитала ему дочь. И вообще она при каждом удобном случае заявляла о том, что детей у нее больше не будет. Процесс рождения ребенка очень болезнен и последствия его уродуют женщину в сексуальном плане. С того времени его мать перестала спать в одной постели с его отцом. И она сама и две ее сестры всем своим видом показывали, что им лучше жилось бы вообще без мужчин. Если бы отец Робби и сам Робби внезапно исчезли бы, никто особенно не жалел бы об этом.

По словам одной из тетушек, само рождение Робби на свет было ошибкой, что он был нежеланным ребенком.

В такой атмосфере мальчик прожил детство и отрочество.

Когда ему исполнилось двенадцать лет, он вынужден был вступить под давлением четырнадцатилетней сестры в сексуальные отношения с ней. Это был классический случай кровосмешения. Чувство стыда и страх перевесили чувство испытанного удовольствия. Его сестра не уставала высмеивать брата за его неловкость, но заставляла его продолжать вступать с ней в половые акты. В противном случае она бы обо всем рассказала матери.

Но все тайное рано или поздно становится явным. Когда одна из тетушек открыла наконец, что он занимается любовью со своей родной сестрой, все три женщины накинулись на Робби и так его отделали, что он вынужден был несколько недель отлеживаться в кровати. Травма, нанесенная ему в душе, была так глубока, что мальчик целый год не мог говорить.

Когда он поправился, его отослали в строгую школу-интернат. Это заведение славилось суровыми порядками. Даже за небольшое нарушение правил следовало скорое и жестокое наказание от персонала. Отец не переставал слезно просить за сына, но добился этим немногого. Робби разрешено было переступать порог родного дома только по праздникам. Какое-то время он проводил здесь и на летних каникулах. Весьма непродолжительное.

Когда он приезжал домой погостить, его укладывали спать в стороне от других. Дверь в его комнату должна была быть все время распахнутой настежь. И днем и ночью в его комнате горел свет. Женщины хотели знать о каждом его шаге. Сестра должна была спать спокойно и не опасаться этого «маньяка».

В пятнадцать лет Робби пошел с отцом в студенческий городок Калифорнийского университета. Там проводилась историческая и культурная выставка Японии. Здесь-то зачарованный Робби впервые увидел демонстрацию карате. Эти люди, — каратеки, — представлялись ему настоящими богами. Они, наверно, получают дикое удовольствие от сознания того, что обладают такими знаниями?!.

Робби потребовались долгие годы для того, чтобы подняться до уровня этих «богов».

С помощью отца он отыскал книги по карате, другим восточным единоборствам и Японии, и жадно принялся их штудировать. В своей школе он подолгу оставался в спортзале и тренировался часами в полном одиночестве, просто пожирая инструкции и учебники страницу за страницей. Когда однажды какой-то старшеклассник попытался было отнять у Робби учебник по карате, тот ударил его ногой в лицо. Директор школы конфисковал у Робби все книги. Тогда мальчик поджег его кабинет, чтобы получить свое добро назад. Потребовались предельные усилия четырех человек из персонала школы, чтобы унять разбушевавшегося подростка. Однако, прежде он успел покалечить двоих из них настолько серьезно, что им помогла встать на ноги только больница.

На следующий же день после «инцидента» администрация интерната потребовала от родителей Робби забрать хулигана домой.

Оказавшись опять у себя дома, Робби продолжил изучение карате. Расстановка сил отныне, конечно же, изменилась. Теперь Робби был здоровым, крепким юношей. Но главное, он приобрел уверенность в себе. Хлыст перешел из одних рук в другие. Женщины вскоре научились бояться его. Вскоре они наконец поняли, что больше им не по силам контролировать его.

Школа занимала в жизни Робби самое последнее место. Почти все свое время он посвящал постижению все новых тайн восточных единоборств. Он жил для карате, дзюдо, кендо, борьбы на палках. Тренировался он в разных доджо Маленького Токио и в клубах в центре Лос-Анджелеса. Когда его не было в доджо, это могло означать только то, что он в спортзале изнуряет свое тело тяжестями, бегом или плаванием.

В семнадцать лет он получил черный пояс. На турнирах дрался с таким звериным отчаянием и яростью, что пугал этим более взрослых и опытных мастеров. Довольно часто его дисквалифицировали за излишнюю горячность и жестокость. Побеждали его немногие. Даже тогда.

Наконец-то он получил возможность защитить своего бедного отца от нападок женщин.

Однажды, когда его мать в припадке гнева выбросила за окно одну из исторических работ отца, над которой он работал несколько недель, Робби одним ударом кулака высадил ей челюсть.

В другой раз, когда он застал одну из тетушек, которая рылась в его комнате, Робби сломал ей руку.

С сестрой все обстояло сложнее. Когда она вернулась домой из колледжа, то взглянула на Робби не как на брата, а как на мужчину. На красивого, сильного мужчину. В ее глазах он прочитал воспоминание о тех днях их детства, когда они занимались друг с другом любовью. Он и сам помнил об этом. Она постоянно приставала к нему с этим. То словом кольнет, то на его глазах положит руки себе на грудь и начнет, томно закатывая глаза, их гладить, то как бы невзначай коснется его бедрами. Даже улыбаться она нормально не могла. Каждая ее улыбка была вызовом ему, страстным приглашением.

Это случилось вскоре после того, как ему исполнилось двадцать лет.

Его сестра подождала, пока дом опустеет. Затем она вошла к Робби в комнату, неся на подносе имагавайяки — японские вафли с начинкой в виде нежной бобовой пасты. Это было одно из его любимых блюд. Она также принесла ему наркотиков и вина.

Он потом не мог вспомнить то, что случилось, в деталях, но не было никакого сомнения в том, что это все-таки случилось, а не приснилось ему в кошмаре. Они оба разделись. Они оба хотели друг друга. Чувства стыда и страха вновь вернулись к нему, но на этот раз они не перевесили наслаждения.

Потом она села в постели и принялась насмехаться над ним. Точно так же, как насмехалась много лет назад. Она не просто насмехалась, она еще и угрожала. На этот раз это будет изнасилованием и она присягнет в этом на любом суде. На этот раз дело не закончится для Робби школой-интернатом. На этот раз он пойдет в тюрьму.

Женщины, — мать, тетушки и сестра, — нарочно выдумали этот план, чтобы навсегда избавиться от Робби и снова захватить власть в доме.

Поначалу он растерялся. Что он может им противопоставить? Ничего. Все козыри у них на руках...

Дальнейшее случилось как-то само собой. Робби был уже прилично накачан наркотиками и спиртным. В голове стоял туман. Чувство реальности исчезло. Страх и ненависть двигали юношей. Он вскочил, одной рукой накрыл подбородок сестры, другую положил ей на затылок и в следующее мгновение резко крутанул вправо, словно штурвальное колесо.

Раздался негромкий хруст. Шея была сломана.

В отношении своих последующих действий у Робби не было и тени колебаний. Он взял на руки обмякшее, обнаженное тело и отнес по коридору в ванную, положил в ванну и открыл воду. Затем он бегом помчался в ее спальню, захватил халат и резиновые тапочки и вернулся с этим в ванную. Он намылил ее тело, ополоснул его и дал воде уйти в сток. Ванну он не стал мыть. Мыло большими клочьями стелилось по ее стенкам.

Затем Робби вытащил сестру из ванны и посадил ее на пол спиной к ванне. Замерев на несколько секунд, он обхватил потом ее голову двумя руками и изо всех сил ударил ее о край ванны...

Ее смерть восприняли как несчастный случай. Даже эксперты обманулись. Они посчитали, что девушка просто поскользнулась, выходя из ванны. Следы наркотиков и выпивки, обнаруженные в ее организме, только подкрепили эту версию.

И все же Робби решил покинуть Калифорнию. Он не мог жить под одной крышей с этими женщинами и хотел бежать от них на край света. Ответа на поставленный вопрос не нужно было долго искать. Ответом этим был Вьетнам. Морская пехота. Черные Береты. «Море. Воздух. Суша». Спецвойска, специализирующиеся на партизанской войне и диверсионной деятельности. Из двухсот пятидесяти претендентов попасть в спецназ «МВС», туда попало только шестеро. Среди них был и Робби.

Подготовка была непродолжительной. Последовало первое боевое задание. За ним второе. Третье...

Во Вьетнаме Робби убивал, выполняя приказы начальства. Он и его подразделение работало в тесном контакте с ЦРУ. Они занимались убийствами вьетконговских лидеров, выкрадывали архивы северо-вьетнамской армии, документы, уничтожали склады с оружием, снабженческие базы, расстраивали коммуникации, тылы.

Только здесь Робби понял, что убийство может приносить удовольствие. Один раз, для того чтобы убить одного вьетконговского «шишку» наверняка, Робби и его товарищи оторвали бедняге обе ноги и воткнули их ступнями вверх в мокрую глину.

Как и другие, Робби принимал наркотики перед выполнением боевого задания. Наркота помогала тебе выжить в этом аду, относясь ко всему достаточно ровно и спокойно. Наркота делала тебя жизнерадостным даже в этом дерьме, она заглушала в тебе все чувства, которые могли тебя расслабить, она делала тебя сверхбдительным. Робби курил травку, приправленную опиумом, глотал амфетамины и декседрин. Баловался и кокаином. Порой он пробовал и морфин, который выдавался спецназовцам специально для таких случаев, когда они ранены, а поблизости нет врача. Накачавшись наркотиками, Робби воображал, что стал сверхчеловеком, обладающим тысячью глаз. Ему казалось в такие минуты, что он расслышит даже муравья.

Он был одурманен наркотой и в тот день, когда изнасиловал одну вьетнамку. Еще находясь внутри нее, он полоснул ей по горлу к-баром с девятидюймовым лезвием. Он на всю жизнь запомнил тот день. При выполнении того задания погибло семеро его товарищей-спецназовцев. Нарвались на вьетконговскую засаду. Из подразделения уцелел один Робби. В ту ночь, его затуманенные наркотиками думы, были вовсе не о семи погибших товарищах, а о себе и Хачимане Дай-Босатсу, боге войны. С того дня вся жизнь Робби пошла по другому пути.

— Принеси мне в жертву женщину, — попросил бог войны. — И тогда ты станешь непобедимым, во всех сражениях и схватках будешь брать верх. Ты будешь жить вечно и станешь буши.

Наутро ему рассказали, что он всю ночь во сне рыдал. Только сам Робби знал, что его слезы были отданы не павшим собратьям по оружию, а Хачиману Дай-Босатсу. Это был плач отнюдь не скорби, это был плач благодарности.

Сон оказался вещим. Это невозможно было отрицать. Он убил свою сестру и затерроризировал женщин в родном доме, но зато выжил. И избежал тюрьмы. Он прибыл во Вьетнам, где познакомился с майором Спарроухоуком, сильным человеком, которого бы Робби не отказался иметь вместо отца. Все, что было в жизни Робби хорошего, произошло только после того, как он давал отпор женщинам, уничтожал их, калечил...

Даже после возвращения из Вьетнама в Нью-Йорк с майором Спарроухоуком Робби продолжал слышать в голове властный и ободряющий голос бога войны. В этом ему немало помогали наркотики. Они прокладывали ему дорогу к Хачиману, к силе и победе. Они учили его, что знать и действовать — это одно и то же. А знание, истинное знание шло к нему исключительно от Хачимана.

Робби верил. А верить значило жить в соответствии с верой и положениями веры. Нельзя было сказать, что он ненавидел тех женщин, которых убивал. Просто он в них нуждался. Они соединялись с ним в священном союзе, в кровном обряде Чи-матсури, которого требовал Хачиман. Эти женщины давали Робби силу побеждать кого угодно и самому быть непобедимым.

Робби опустился на колени перед бездыханным телом Кристины Коулс и поцеловал ее в еще теплые и не окоченевшие губы. Затем поднялся, оправил на себе одежду, надел свое мокрое пальто, натянул шляпу с обвисшими краями и вернулся под дождь.

С каждым шагом от этого дома он становился сильнее. Его ки, — энергия, — начала неудержимо распространяться во все стороны.

И потом он услышал... Остановился. Все его чувства были настолько обострены, что он буквально кожей, ощущал все изменения, происходившие вокруг него в природе. Он слышал, как капли дождя падают в озеро в миле расстояния от него.

Но он слышал также и другие звуки, звуки, которые могли достичь ушей только истинного буши.

Орлы гаркали в его голове и выпускали когти, нацелившись на жертву с кроваво-красного поднебесья. Внизу лежала коричневая, затянутая дымкой земля, на которую они пикировали.

Он услышал лязг металла о металл... Это бог Хачиман вытащил из ножен свой меч и лунный свет стал отражаться на лезвии этого грозного и великого оружия. Свет настолько яркий, что только настоящий воин мог взглянуть на него не щурясь.

Робби стоял под немилосердным дождем и смотрел на этот волшебный свет.

Мэнни Деккер повернул направо, на огромную парковочную стоянку, и остановил свой темно-синий «Мерседес» прямо у выхода. Положив ключи в карман своего пальто, он взял с сиденья пару отороченных шерстью перчаток и вышел из машины, не закрыв ее. Снег доставал до щиколоток. Остановившись в нескольких футах от своей машины, Деккер поднял глаза на новую арену, которой мог похвалиться Лонг-Айленд и которую построил Поль Молиз.

Очень впечатляет.

Три гигантских овала, сделанные, казалось, исключительно из белого мрамора и зеленого стекла, покоились один на другом и на тридцатифутовом фундаменте, состоявшим опять-таки из мрамора и стальных колонн. Витые лестницы и эскалаторы из нержавеющей стали вели внутрь этого грандиозного сооружения. Между колоннами расположились фонтаны, миниатюрные бассейны и цветочные сады.

Современно и утонченно.

Ледяной ветер, прилетавший с прихваченного морозом Лонг-Айленд Саунда, бил Деккера в спину и шею. Для того, чтобы шляпа не была сорвана и не улетела, он вынужден был натянуть ее вниз до самых глаз.

У него сейчас было только одно-единственное желание: увидеть Чарльза Ле Клера барахтающимся в этой подмерзшей воде, увидеть, как его черная задница в третий раз скрывается под поверхностью воды. Иной участи Ле Клер, который приказал Деккеру приехать сюда в двадцатидвухградусный мороз, не был достоин.

— Слушайте меня внимательно, — говорил прокурор. Его указательный палец находился всего в дюйме от усов Деккера. — Я хочу получить копию этого сраного плана вместимости арены. Того самого, который, по словам вашей подружки, был составлен неким юристом-греком. Когда я буду иметь на руках этот самый документ, я смогу взять за яйца господина Константина Пангалоса.

Ле Клер повернулся к сержанту спиной.

— Я отвечу на все ваши невысказанные вопросы. Нет, я не могу распорядиться о том, чтобы мне прислали этот план по почте. Нет, я не доверяю ни местным властям Лонг-Айленда, ни, честно говоря, местной полиции, пусть они на меня не обижаются. Почему? Да потому, господин Манфред, что строительная индустрия в штате Нью-Йорк коррумпирована сверху донизу. Каждый человечек, занятый в этом дерьме, кому-то обязательно платит. И кто-то ему платит. Это отрасль, где рука руку моет. Где никто не живет по человеческим правилам. Можешь поставить на спор свою пенсию о том, что Молиз и все его подставные ребята в этом деле не участвуют... и проиграешь. Новая арена... Для города это очень хороший бизнес. Власти будут защищать этот бизнес хоть в рукопашной. В ту самую минуту, как только они узнают о том, что федеральный прокурор заинтересовался этим планом вместимости новой арены, бумажка исчезнет, разлетится черными, невесомыми хлопьями в ближайшей же дымовой трубе.

Деккер сказал:

— Исчезнет, или кто-нибудь успеет в ней сделать необходимые изменения до того, как она попадет к вам.

Ле Клер улыбнулся. Улыбка эта была зловещая. Он обнажил зубы, словно волк лесной, увидев жертву. Вообще он сейчас походил не на руководителя федеральной оперативной группы, а на охотника.

— Вы играете, сержант, именно так, как я хотел бы, чтобы играли мои подчиненные. У вас тонкий и коварный ум. Ну-ка, расскажите, что за мысли сейчас вертятся в вашей голове?

— Я полагаю, что в Лонг-Айленде некоторые чиновники прекрасно осведомлены о том, что план липовый. Эти люди сидят в управлении строительных документов. В зональной комиссии. Возможно, даже в офисе мэра. На строительство арены было потрачено тридцать миллионов долларов. Такие крупные дела не делаются в одиночку. Я бы сказал так, — конечно, это всего лишь моя догадка, — местная администрация была поставлена в известность о дутом плане с самого начала и положила свою долю под сукно.

— К чему вы все это? — внимательно разглядывая Деккера, наконец спросил Ле Клер.

— К тому, что рискую своей задницей, направляясь туда за этим планом.

— Деккер, Деккер, доверьтесь мне.

«В бога мы верим, — подумал детектив, — а от всех остальных берем только наличными».

— Как только вы доберетесь до места, — сказал Ле Клер, — звякните мне. Ровно через минуту в управлении строительных документов раздастся звонок от федерального судьи. Я могу это вам гарантировать. Чего вы улыбаетесь? Я сказал что-то смешное?

Взяв себя в руки, Деккер проговорил:

— Я только что вспомнил о трех абсолютно ложных утверждениях. Вы только не обижайтесь, но это ваше «гарантирую», по-моему, из той же оперы. По крайней мере так звучит.

— В самом деле? Ну, и что же это за три ложных утверждения?

— Сказать? Серьезно?

Ле Клер ждал.

Деккер немного подумал и проговорил:

— Первое: «Я пришлю вам чек по почте». Второе: «Обещаю, что не кончу тебе в рот». И третье: «Черное — красивое».

Ле Клер загоготал.

— Боже, вы правы! Надо бы запомнить мне это... — Он пару раз пробормотал себе под нос услышанное от сержанта, еще раз хохотнул, затем сказал громко: — Ну, хорошо, вернемся к делу. У вас там будет надежное прикрытие. Это я могу гарантировать. Эй, приятель, не надо смеяться, я серьезно говорю! От федерального судьи будет звонок. От вас требуются только две вещи: взять план и вернуться с ним в Манхэттен. Судите сами: для этого же не нужно высылать батальон! Один план — один человек, я так рассуждаю.

Ле Клер, усевшись в свое кожаное с высокой спинкой кресло, стал потихоньку раскачиваться справа налево.

— Мы имеем дело со следующим фактом. Есть план вместимости новой арены. Как мы выяснили, этот план сам по себе является результатом, плодом мошенничества, то есть преступления, наказуемого отбыванием тюремного заключения. Класс мошенничества, — а тут и налоги, и ценные бумаги, — очень серьезен. Не только Эй-А-Эс и налоговая служба штата пребывают в неведении относительно пятисот «недостающих» мест. Я могу поклясться, что об этом не знают и банки, которые покрыли часть расходов на строительство. Я могу поклясться, что об этой проделке ничего не известно и шоу-мэнам, которые подписали контракт с новой ареной. И это тоже квалифицируется как мошенничество. Господин Манфред, если вы достанете мне этот чертов план, я схвачу Константина Пангалоса за яйца так сильно, что жизнь ему медом не покажется, будьте уверены. Уверен, что мне удастся на этом зацепить также и иудея господина Ливингстона Кворрелса.

Ле Клер наклонился вперед, оперев руки о поверхность стола, полностью освобожденную от всех бумаг. Они лежали в стороне. На самом верху — лист промокательной бумаги без единого пятнышка. Деккер знал, что такое рабочее место может быть только у очень аккуратного и собранного человека. Старое прусское наследство...

— Нашим ребятам придется взвалить на себя немалую ношу, — продолжал Ле Клер, — поскольку уж они являются работничками Молиза. О, мы предоставим им хороший выбор: или они приятно проведут время в федеральной тюрьме, — а вы-то знаете, насколько «приятно» там можно провести время, — либо они отдают мне Поля Молиза и «Менеджмент Системс Консалтантс» со всеми потрошками... Знаете, на что это все похоже, господин Манфред? На заборчик, выстроенный из фишек домино. Тронь одну — и повалятся все. И сенатор Терри Дент, возможно... Он ходит сейчас по тонкому льду.

Через три дня после того, как Ле Клер узнал о существовании липового плана вместимости новой арены, он узнал также и о том, что сенатор Дент очень помог в строительстве этого комплекса. Дал необходимые разрешения, поприжал бюрократов, предоставил банковские заемы под приемлемые процентные ставки. Влияние сенатора сослужило хорошую службу. Ле Клер был уверен в том, что если его оперативная группа копнет поглубже, они, возможно, откроют, что сенатор Дент является компаньоном одного из подставных предприятий Молиза и имеет свой интерес в новой арене. Дент славился своей жадностью.

Деккер передал Ле Клеру информацию о липовом плане вместимости арены до того, как тот отправился в Вашингтон на особый уик-энд к министру юстиции. Ле Клер передал информацию по команде, и это стало самым крупным прорывом оперативной группы в деле против «Менеджмент Системс Консалтантс». Шансы Ле Клера занять кресло заместителя министра никогда еще не были так высоки.

Со своей стороны Деккер выяснил судьбу, которая постигла тех полицейских, которые, по мнению Ле Клера, ничем не помогали ему продвигаться вверх по служебной лестнице. Речь шла о Де Мейне и Бенитезе, которых прокурор вышвырнул из состава оперативной группы.

Де Мейн, которому не исполнилось еще пятидесяти, был уволен на досрочную пенсию. Ему было сказано, что ничего тут поделать нельзя. Бюджет полиции сократили, значит, пришлось сокращать и штаты. Досрочная пенсия была незавидной участью... Это означало, что ему будут платить лишь частичную пенсию. Это ему-то! Полицейскому, который был шесть раз ранен, в личном деле которого содержалось столько поощрений, что и подсчитать невозможно!

Бенитез, которого до самого конца не оставляла надежда стать одним из немногих пуэрториканцев-лейтенантов в нью-йоркском департаменте полиции, внезапно узнал о том, что его имя переместилось из самого начала в самый конец списка кандидатур, рекомендованных на повышение. Это был выдающийся офицер. Ему везло до того времени, пока он не был приписан к оперативной группе Ле Клера. Теперь ему потребуется затратить не меньше трех лет безупречной службы для того, чтобы хотя бы приблизиться к тому положению, с какого он так подло и неожиданно был свергнут.

С Шоколадным Чаком нужно было быть поосторожнее.

Ле Клер сказал Деккеру:

— Завтра, когда вы отправитесь на Лонг-Айленд, вы будете во всеоружии. И документы, и ордера... У вас будет все, что нужно. Если судья в телефонном разговоре как следует поднажмет, то вам не потребуются и ордера. Сдается мне, что этот липовый план — серьезная карта. С таким козырем мы смело сможем играть в любую игру. Пока у нас все получается. У всех троих. У вас. У меня. И у миссис Реймонд. Господин Манфред, к вам большая просьба: продолжайте давать этой женщине все, что она от вас хочет.

Ле Клер противно ухмыльнулся.

— А она все еще не знает, что вы полицейский? — добавил он масла в огонь.

Деккер закрыл глаза.

— Не знает.

— Господин Манфред, простите меня, конечно, но, по-моему, вы настоящий сладкоречивый дьявол! — откинувшись на спинку своего кресла, проговорил довольный Ле Клер. Он не спускал своего стального взгляда с детектива. — Вы хорошо прячете свою сущность от окружающих. Да, сэр, это одно из ваших неоспоримых достоинств.

Прежде чем отправиться на Лонг-Айленд, Деккер провел ночь вместе с Мичи у нее на квартире. Да, и от нее ему приходилось скрывать, прятать часть своей сущности. Эта часть была Ромейн. Но все это было на совести Ле Клера.

Сегодня вечером Деккер рассчитывал, вернее, твердо решил вкусить счастья. И не важно, какую цену за это придется заплатить. Не важно, сколько сил для этого придется затратить.

Ничто не могло испортить этот вечер с Мичи.

Она приготовила соба — гречишную лапшу, — и они ели их по-японски, шумно засасывая в рот по одной и смеясь. На стол был подан также унаги. То есть угорь, из которого было приготовлено филе и который был нарезан полосками, облитыми соусом. Рыба была подана в жареном виде с рисовыми шариками, политыми уксусом. Высокую оценку в Японии получал лишь тот повар, который умел приготовить суп. Это считалось настоящим искусством. Поэтому Деккер особенное внимание уделил именно приготовленному Мичи жидкому супу из клевера, куриных шариков и лимонной кожуры, нарезанной в виде листов дуба. Рис подавался в одинаковых чашках, — меото джаван, — что являлось частью традиционного ритуала, смысл которого заключался в том, что муж и жена ели из одной посуды, спали на одном постельном белье и пили чай из одних и тех же чашек. Об этом обычае Деккер узнал от Мичи еще в Сайгоне. Она подарила ему тогда две одинаковые чайные чашки. Они до сих пор хранились у него дома.

Экзотический поворот в ужине обозначился тогда, когда на столе появилась фугу, копченая черная рыба, — на редкость отвратительное с виду создание, — от которой веяло какой-то фатальностью. Ее никогда не варили и не жарили. В железах рыбы содержался очень мощный яд. Удаление этих желез считалось настоящим искусством. Но мясо фугу было просто восхитительно. Оно было жемчужно-белого цвета. Мичи нарезала его тончайшими ломтями и разложила таким красивым узором на белом и голубом фарфоровых блюдах, поставленных на черно-красный лакированный поднос, что Деккер даже боялся дотрагиваться до этого произведения искусства.

В Японии употребление этой опасной рыбы в пищу считалось культовым действом. Тот, кто ел ее, становился членом условного клана. Этот обряд был окутан тайной и экзотикой. Составлялись специальные списки тех, кто умер, ужиная фугу.

Деккеру пришло в голову, что Мичи дразнит его. Хочет проверить, согласится ли он головой кинуться в тайный мир только потому, что туда приглашает его она?

Мичи, опустившись на колени слева от Деккера, взяла ломтик рыбы и, не спуская внимательного взгляда с детектива, неторопливо съела его. Деккер протянул руку за своим ломтиком, — он был тонок, как бумага, — взял его, помедлил с пару секунд и положил к себе в рот. Соленый. Но... изумительный по вкусу. Его сердце неистово колотилось в груди, но он заставил себя прожевать рыбу и проглотить. Мичи съела еще ломтик. Деккер, доверяя ей, любя ее, сделал то же самое.

Он не знал, что это был за тест, но знал только, что успешно прошел его, потому что Мичи взяла его за руку и так ласково улыбнулась, что ему захотелось обнять ее и уже не отпускать...

Он пригубил сантори, — мутное японское виски, — и сказал:

— После этого завтрашний день вовсе не кажется мне таким опасным.

— Завтрашний день?

Он рассказал ей о новой арене Поля Молиза и фальшивом плане вместимости комплекса.

— Вы арестуете Молиза? — осторожно спросила она.

— Для начала мы возьмем за воротник его юристов. Это они придумали липовый план. Мы немножко подогреем им пятки на огне. Это уж работа Ле Клера. Ему в ней нет равных. Юристы — народ очень нежный. Они не захотят сидеть в тюрьме. Для таких, как они, достаточно одних суток в камере. Порой, когда нам нужно заставить кого-нибудь говорить, мы заметаем его в пятницу...

— Заметаете?

— Арестовываем.

— Понятно.

— Так вот, мы арестовываем его в пятницу. Поздно вечером. Таким образом выходные дни он вынужден провести в тюрьме. Хочешь, не хочешь. В субботу и воскресенье суды закрыты и под залог не отпускают. Всего два дня и три ночи. Казалось бы, срок небольшой. Однако уже в понедельник наш клиент готов нам рассказать все что угодно, лишь бы его отпустили на свободу. Тюрьма — это испытание для настоящих мужчин. Юристы в ней ломаются так же легко, как яичная скорлупа.

Мичи подставила Деккеру свою пиалу, и тот налил туда саке. Она сказала:

— До сих пор Полю Молизу без особого труда удавалось избегать ваших американских тюрем. Даже если его и назовут на суде преступником... У него есть множество влиятельных друзей. Ты рассказывал мне о сенаторе Денте, и я сама знаю людей из американской военной элиты и разведки, которые были его приятелями в Сайгоне. Ты серьезно думаешь, что вам удастся доставить ему хоть вот столько неприятностей?

Деккер вздохнул.

— Но мы, можем по крайней мере попробовать. Не больше. Хотя бы попробовать. — Он поставил свой стакан с виски на стол, взял ее за руку и поцеловал ее. — Я ведь попробовал сегодня фугу ради тебя.

— Я знаю.

Ей понравились его слова.

Он почувствовал, что она едва не сказала ему чего-то. Едва не сказала... Может, она хотела рассказать ему о тех шести годах, которые прожила вдали от него?..

Она стала смотреть куда-то в сторону. Глаза ее замерли, словно она глубоко о чем-то задумалась, унеслась куда-то воспоминаниями.

Деккер проговорил:

— Я наделал кучу ошибок в своей жизни, но... То, что я полюбил тебя... Это не было ошибкой. И я надеюсь, что ты также любишь меня. Я не обманываюсь в этом?

Она вновь взглянула на него. На ее лице было выражение грусти, но она улыбнулась и сказала ласково:

— Нет. Я говорю тебе это от чистого сердца: ты не обманываешься.

Ее глаза подернулись дымкой задумчивых слез. Она взяла его руку и положила ее к себе на грудь.

— Шинджу, — прошептала она.

Шинджу... Если обнажить ее сердце, то там можно будет найти только ее любовь и преданность по отношению к нему. Этот термин также употреблялся, когда речь шла о двойном самоубийстве возлюбленных. Они привязывались друг к другу красным шнуром и, обнявшись, прыгали с откоса в море.

Однако сейчас Мичи говорила не о смерти. Она хотела сказать Деккеру, что любит его по-настоящему.

— Шинджу, — повторила она.

Он наклонился к ней и поцеловал ее глаза, наполненные слезами, и губы, прежде чем она успела произнести что-то еще.

Приехав в Лонг-Айленд, Деккер в точности следовал схеме, обговоренной с прокурором. Он прибыл в город во время обеда, когда большинство клерков уходят со своих рабочих мест. Так будет меньше проблем. Он позвонил Ле Клеру, подождал десять минут, а затем вошел в здание, где размещалось ведомство, хранившее строительные записи и документы, включая планы вместимости. Внутри почти никого не было. Все ушли обедать. На своем месте был только дежурный клерк. Он был явно подавлен звонком от федерального судьи, который приказал ему передать план вместимости новой арены Деккеру без лишнего шума. Детектив взял документ, запечатал его в конверт из толстой бумаги, сложил конверт пополам и положил его во внутренний карман пальто.

Когда Деккер выходил из здания, в него как раз входила дородная женщина. На ней была длинная, — до пола, — бобровая шуба и очень странные очки, все в блестках...

Дежурный клерк стрелой метнулся к ней, схватил ее за полные руки и, косясь в сторону двери, быстро зашептал что-то ей на ухо.

Дородная женщина нетерпеливо покусывала свою тонкую нижнюю губу и теребила оправу своих причудливых очков, ожидая, пока на том конце провода возьмут трубку. Она плотно прижимала к уху своей мясистой рукой трубку телефонного аппарата.

«Да берите же, черт вас возьми!»

Димитриос оказался недоноском, что передал этот чертов план в руки детективу. Ну, он еще за это поплатится, мерзавец! Она знала это наверняка и теперь спасала свою шкуру.

— Алло, кто это? — наконец вскричала она.

— Ливингстон Кворрелс.

— Слава богу! Как раз тот, кто мне был нужен! Это миссис Кун. Я звоню из управления строительных документов. Есть информация, которую вам следует незамедлительно узнать.

Спустя несколько минут Кворрелс уже, срывая циферблат, набирал номер Константина Пангалоса в Манхэттене.

— Я не могу в это поверить... — говорил экс-прокурор. — Что за негодяи у тебя там работают?!

Ты что, не знаешь, что из-за этого сраного плана мы можем угодить за решетку?!

Кворрелс поднялся из-за стола в офисе новой арены и, подойдя к окну, стал рассеянно смотреть на парковочную стоянку внизу.

— Конни, я не...

— Да, да, конечно! Ты не виноват! Не виноват! Ты не виноват, я не виноват, никто вообще не виноват! А кто виноват? Сраные эльфы в сраном сказочном лесу? О, боже! Нет, я не могу в это поверить...

— Конни...

— Москович! Сделай мне одолжение и перестань хныкать! Я пытаюсь что-нибудь придумать.

Москович. Когда у Пангалоса было поганое настроение, он всегда обращался к Кворрелсу по его старой фамилии.

Кворрелс вдруг встрепенулся.

— Подожди-ка минутку... Я смотрю сейчас в окно на парковочную стоянку. Там появился какой-то парень. Он смотрит на здание. — Кворрелс чуть отошел от окна, чтобы его, чего доброго, не заметил незнакомец снизу. Прижимая к уху трубку обеими руками, он прошептал: — Ты думаешь, это он? Тот самый парень, который взял план вместимости?

— Я думаю?! Ты что, совсем спятил?! Как я могу что-то думать, находясь в Манхэттене! Я что, экстрасенс, что ли? Ну, хорошо... Как выглядит этот паршивец?

Кворрелс осторожно выглянул в окно еще раз.

— Трудно сказать. Он очень низко надвинул свою шляпу. О, о! Ветер сорвал ее, и он сейчас гоняется за ней! Так... У него есть усы... Он строен...

— Можешь не продолжать. Могу поспорить, что это Деккер. Телефонный звонок от федерального судьи, а после этого на первом плане появляется нью-йоркский детектив, который начинает размахивать ордерами... Все понятно. У них в оперативной группе такой стиль работы, уж я-то знаю... Если у нас здесь светится сержант из состава федеральной оперативной группы. С усами. То это может быть только Деккер. Черт, мы не можем позволить ему скрыться с этим траханым планом вместимости! Где там твой Бускаглия?

— Здесь, Он с самого утра гуляет по арене с новыми охранниками из «Менеджмент Системс», Показывает им все тут. Потом мы планировали сесть вместе с ним за мой стол и подумать о денежном довольствии этих ребят.

— Бускаглия сделает все, чтобы украсть из этих пособий кое-что себе в карман. Уж я-то его знаю, засранца! Только пусть он займется этим в какое-нибудь другое время. А сейчас этот сморчок должен отрабатывать свою зарплату у нас. Давай его к трубке! Мне нужно, чтобы он вернул этот сраный план!

На верхней губе Кворрелса выступила испарина.

— Конни, но ведь этот парень на парковочной стоянке служит в полиции... Неужели мы будем его...

— Москович! А ну, сейчас же заткнись. Пока я не нассал тебе прямо в рот через трубку! Или ты что же, хочешь посидеть в федеральной тюряге за свое мошенничество?

Деккер наконец поймал свою слетевшую шляпу, отряхнул ее от снега, водрузил обратно себе на голову и с той минуты уже не отпускал ее. Черт возьми! Пора убираться отсюда, пока ветер не перевернул «Мерседес» к такой-то матери! Машина, которой было менее двух лет от роду и в которой из предметов роскоши был телефон, в свое время была конфискована полицией у одного наркодельца из Колумбии. Он провозил в ней кокаин, и его застукали федеральные агенты по борьбе с распространением наркотиков. В США была такая хорошая традиция: любой вид транспорта, который используется для перевозки незаконных наркотиков, — будь то машина, или яхта, или личный самолет, мотоцикл, даже скейтборд и роликовые коньки, — изымается в пользу федерального правительства.

Сев в машину, Деккер первым делом включил печку и стал разминать свои замерзшие руки, не снимая перчаток. Когда в машине стало более или менее тепло, он включил зажигание. Тут же раздался дружелюбный рокот двигателя. Однако прежде чем он смог вырулить из парковочной стоянки на дорогу, откуда ни возьмись, появились две машины, которые загородили ему путь.

Дверцы открылись, и к «Мерседесу» Деккера заспешили какие-то мужики. У двоих было оружие.

Один из них, — в красной шапке и овечьей куртке, — постучал в окно машины Деккера прикладом своего «Магнума-357».

— Руки на голову, — сказал он. — Если попытаешься сделать что-нибудь иное, я пробью одну предупредительную дырку в твоей глупой башке.

Деккер глянул направо. Второй парень, — он был крепок и бородат, — опустился на одно колено и направил на Деккера свой пистолет двадцать второго калибра, держа его обеими руками. Ствол глядел детективу прямо в правое ухо.

— Эй ты, задница, — проговорил Красная Шапочка. — Я сказал: руки на голову и вон из машины!

— Я полицейский. Моя бляха во внутреннем кармане пальто. У меня федеральный ордер...

— Тем хуже для тебя, дерьмо поганое!

Красная Шапочка прицелился своим «Магнумом» Деккеру в левый висок.

Детектив осторожно открыл дверцу, распахнул ее ногой. Затем вышел из машины и положил руки на голову.

Красная Шапочка чуть отступил назад, все еще держа на мушке Деккера.

— Пушку, — скомандовал он коротко.

Третий бандит в синей куртке и клетчатой охотничьей шапочке подошел к Деккеру, распахнул пальто на нем, то же самое сделал с пиджаком, порвав на нем все пуговицы, и достал из кобуры «Смит-и-Вессон» тридцать восьмого калибра. Он положил его к себе в карман и отошел.

Красная Шапочка наконец убрал свой «Магнум», положил его в карман своих джинсов и проговорил:

— Чем больше будешь упираться, тем болезненнее будешь умирать.

Деккер, все еще державший руки на голове, приминая ими свою шляпу, решил, что валять дурака здесь бесполезно. Его заметили еще в управлении строительных документов. Эти четверо головорезов дышали ему в лицо паром и знали, зачем пришли.

— Правый карман пальто, — сказал Деккер.

Красная Шапочка скривил губы. Он привык иметь дела с упрямцами и не любил тех, кто ломается сразу и тем самым портит всю забаву. Но ничего... Они еще смогут позабавиться после...

Он подошел к Деккеру, отыскал конверт и тут же отошел обратно. Мельком глянув на содержимое конверта, он понял, что взял то, что нужно было. Оа удовлетворенно усмехнулся и небрежно сунул конверт в карман куртки. Из другого кармана Красная Шапочка достал портативную рацию, вытянул антенну и нажал на включатель.

Он повернулся лицом к арене.

В микрофоне раздался сухой треск и шипение.

Красная Шапочка сказал:

— Это Фрэнк. Взяли. Все нормально. Прием.

— Хорошо, — сквозь помехи прорвался мужской голос. — Бумага?

Фрэнк для верности хлопнул себя рукой по карману куртки и сказал:

— Есть. В целости и сохранности. Прием.

Сквозь помехи вновь прорвался сухой и деловитый голос:

— Ты знаешь, что делать дальше. Только чисто.

— Понял. Конец связи.

Франк убрал антенну и положил рацию обратно в карман, повернулся к Деккеру и стал медленно к нему приближаться. Остальные трое последовали его примеру и стали сужать полукруг вокруг Деккера. Детектив спиной был прижат к своему «Мерседесу».

Франк вдруг поднял руку, и все его дружки остановились.

— Убери пистолет, Ричи. Шеф сказал, чтобы все было чисто. Не надо лишнего шума. Этот... несчастный случай не должен привлекать к себе повышенного внимания.

Пистолет в кармане, разумеется, менял все дело. Но выражение лица Деккера не дрогнуло, когда он увидел, что оружие головорезов исчезло в их карманах. Он только глубоко вздохнул, задержал дыхание, досчитал про себя медленно до трех и затем медленно выпустил воздух через нос.

Готов.

Франк Красная Шапочка достал из заднего кармана черные кожаные перчатки и надел их. Придерживая рукой конец одной перчатки, он несколько раз сжал и разжал кулак и при атом любовно улыбался.

— Жаль мне тебя, сержант, как там тебя бишь... Ты сделал большую ошибку, когда решил приехать в наш маленький, спокойный городок. Очень печально. Эта ошибка будет стоить тебе жизни. Ты приехал сюда. Кто-то украл у тебя оружие, бляху, кошелек и машину. Избил до смерти и оставил лежать на этой парковочной стоянке. Мы были на арене, когда случилось это несчастье. У нас есть свидетели, которые подтвердят это на любом суде. Но мы видели в окно этих мерзавцев, когда они кончали тебя. Подростки, накачавшиеся дешевой травой. Пока мы добежали сюда к тебе на помощь, черт возьми, было уже поздно. Ребята испарились. Беда в том, что мы не рассмотрели их вблизи, поэтому не запомнили никаких особых примет. Такое часто бывает в вашей практике, не правда ли? Люди погорюют-погорюют и через полчаса уже забудут. Все это очень печально, но что ты можешь поделать?

Ухмыляющийся Фрэнк отвернулся от детектива, чтобы глянуть на своих дружков. Деккер ждал этого момента. Все еще держа руки на голове, он ударил Красную Шапочку ногой в пах. В этом ударе он выразил все свое презрение к Фрэнку, который задохнулся хрипом боли и сломался пополам.

Затем Деккер одним движением сорвал с себя шляпу и метнул ее в лицо бородатому, временно остановив его и лишив ориентации. Оставшись на секунду один на один с Охотничьей Шапочкой, который уже сделал движение навстречу ему, Деккер подскочил к распахнутой дверце своего «Мерседеса» и с силой захлопнул ее, рассчитывая на то, что ему удастся прищемить руку врага. Так и вышло. Охотничья Шапочка потерял равновесие. Его швырнуло на корпус машины, и по нему он медленно осел на землю, держась за изуродованную руку, на которой было сломано запястье и четыре пальца.

Осталось два бандита, оба бородатые. Один из них бросился на Деккера. Он поскользнулся на снегу, но все же добрался до детектива и вошел с ним в, клинч, обняв его медвежьей хваткой. От него воняло пивом и перечной мятой.

— Ну, хорошо, любитель орального секса! Теперь твоя очередь! — пробормотал сквозь зубы Деккер.

Детектив ударил бандита коленом в пах. Удар получился не таким сильным, как в случае с Красной Шапочкой, потому что движения Деккера были скованы мертвой хваткой бородатого. Однако бандит все же был застигнут ударом врасплох и на секунду отпустил детектива. Тогда Деккер поднял руки, обхватил ими голову бородатого и с силой бросил ее на свое поднятое колено. Послышался хруст. Было очевидно, что у парня сломался нос, несколько зубов, а, возможно, и челюсть. Бородатый упал на землю и, громко стеная, стал елозить по ней ногами. Вся борода его была залита кровью.

И еще один. Второй бородатый бандит. Он похлопывал железной монтировкой по ладони, затянутой в перчатку, описывал вокруг Деккера круги против часовой стрелки и буравил детектива своими глазами. Деккер также не спускал с бандита внимательного взгляда. Он осторожно и быстро освободился от своего пальто, серьезно стеснявшего движения.

Вдруг бородатый остановился. Его взгляд поочередно остановился на троих лежавших товарищах. Бандит со сломанной рукой сидел, привалившись спиной к «Мерседесу». Сломанную руку он держал в здоровой и тихонько постанывал. К драке он уже потерял всякий интерес. Красная Шапочка все катался по снегу, держась обеими руками за пах. Сильная боль заставила его позабыть обо всем происходящем вокруг. Третий лежал неподвижно, очевидно, потеряв сознание. Монтировка, казалось, еще не принял окончательного решения.

«Ну, давай же... Давай!.. А хочешь — беги!»

Зная о том, что снег скользкий, Деккер сделал крохотный, осторожный шажок навстречу Монтировке.

Цаншин. Концентрация. Взгляд Деккера прямо-таки буравил насквозь человека с монтировкой.

Внезапно детектив швырнул в него своим пальто. Оно приземлилось бандиту на голову и плечи. Он истерично закричал, вскинул руки и стал освобождаться от этой импровизированной ловушки...

Деккер не стал терять времени. Он мгновенно сблизился с противником.

Кияи. Крик Деккера страшной, оглушающей волной прокатился из конца в конец пустой парковочной стоянки, пронесся над водой, по которой двигались большие льдины, отозвался гулким эхом в синем, безоблачном небе.

Крикнув, Деккер атаковал то, что было головой человека с монтировкой, закрытой пальто. Лодыжки и ляжки Деккера замерли в боевой стойке, словно вросли в землю. Руки в перчатках сжались в железные кулаки. Костяшки пальцев побелели. Деккер пружинил, чуть согнув колени. Он провел всего два удара. Справа и слева. По этой бесформенной глыбе, качавшейся под тканью пальто.

Абсолютная концентрация.

Все мысленные, эмоциональные и физические ресурсы собраны воедино и выплеснуты штормом на объект атаки.

В результате удары были произведены с максимальной силой.

Монтировке так и не суждено было стряхнуть с себя пальто нью-йоркского детектива. Он повалился спиной на землю, широко раскинув руки в стороны. Упал он, неловко подогнув под себя одну ногу, а рукой коснувшись Красной Шапочки. Монтировка отключился и лежал неподвижно.

Деккер спокойно выдохнул, но не стал расслабляться. Сначала он огляделся вокруг. Четверо повержены. На подмогу им из арены никто не выбегает.

Подобные драки, хоть и случались в практике Деккера, никогда не приносили ему удовлетворения. Он любил вести бои в доджо, а когда-то еще и на турнирах. Но на улице... Деккер предпочел бы договориться с бандитами на словах. Если бы у него выпал шанс, то он убежал бы. Какая радость в том, что положил на землю четверых нетренированных мужиков?

Но у Деккера не было выбора. Ему пришлось драться и победить.

Теперь детективу хотелось кое о чем поговорить с Фрэнком Красной Шапочкой, который, судя по всему, был здесь главным.

Франк уже не катался по земле. Он лежал почти неподвижно. Видно было, что боль в пахе не отходила. Лицо его посинело от недостатка кислорода.

Изучая боевые искусства, Деккер изучал также и каппо, систему быстрой медицинской реабилитации. Многие века эти правила оказания первой помощи хранились в обстановке глубокой секретности. Далеко не каждого своего ученика мастер награждал знанием каппо. Но, впрочем, это было в прошлом. Ныне же многие черные пояса в мире обладали этим знанием. Опытные инструктора обучали этому разделу карате-до всех своих учеников, кто это хотел знать.

Деккер опустился на одно колено позади Франка. Посадил его. Подхватив руками за подмышки, чуть приподнял его и отпустил. Фрэнк бессильно приземлился на задницу. Деккер повторил этот прием несколько раз. Затем несколько раз легонько стукнул Франка в спину, начиная от плеч и заканчивая нижним отделом позвоночника. После этого он перешел к ногам Фрэнка и точно так же несколько раз ударил его по пяткам.

Нормальный цвет стал постепенно возвращаться на лицо Фрэнка. Его дыхание стало менее затрудненным. Сняв с него красную шапку, Деккер вытер ею холодный пот с лица своего поверженного врага и затем проговорил:

— Голову опусти. Вот так. Теперь сделай несколько глубоких вдохов. Вдохнул, задержал воздух секунд на пять, затем выдохнул. Медленнее. Хорошо. Теперь можешь подняться?

— Попытаюсь... Боже, кто тебя научил так лягаться, приятель?

Деккер лишил Фрэнка его «Магнума», затем вытащил конверт с планом, свой пистолет тридцать восьмого калибра и пистолет того бородача, которого он приложил лицом к своему колену.

— Попрыгай немного, — сказал он Фрэнку, который-таки с трудом поднялся. — Приземляйся не на носки, а на всю ступню. Вот так.

Фрэнк попрыгал, а потом кивнул, давая понять, что частично восстановился.

Деккер сказал:

— Еще попрыгай. Пусть твои шарики вернутся на то место, где им указал быть бог.

Фрэнк послушно исполнил рекомендацию.

— Вернутся? — переспросил он с опаской.

— Вернутся, — пообещал детектив.

— Рад слышать. Черт возьми, когда ты меня ударил туда, я подумал, что уж лучше бы мне сразу умереть...

Деккер сунул ему под нос свою бляху.

— Детектив сержант Деккер. Кроме того, я приписан к федеральной оперативной группе. — Он кивнул головой в сторону арены. — Кто послал тебя?

Фрэнк все еще держался за свой пах и морщился.

— Похоже, теперь уже поздно выворачиваться. Бускаглия. Наверное, он и сейчас наблюдает за нами из окна. Сволочь! Сам бы попробовал сюда выйти!

— Он сказал, зачем ему так сильно потребовался мой конверт?

— Да он ему задаром не нужен! Пангалос потребовал... Юрист тут такой один... Когда узнал, что конверт у тебя, так обосрался... так обосрался!..

— Пангалос, говоришь?

— Он самый.

— Фрэнк, будь любезен, сделай мне одно одолжение. Достань свою рацию и вызови по ней Бускаглию.

Фрэнк вытащил передатчик, включил его и позвал своего начальника.

Ответом был только треск помех.

Фрэнк виновато посмотрел на Деккера и развел руками.

Деккер протянул руку и преувеличенно вежливо попросил:

— А можно мне попробовать?

Взяв в руки рацию, детектив подошел к своей машине, в капоте которой отражалось вся новая арена, поднес микрофон к лицу и заговорил:

— Бускаглия, это к тебе обращается детектив, сержант Деккер. У тебя есть тридцать секунд на то, чтобы добровольно вытащить свою задницу из здания.

Никакого ответа.

Деккер вновь переключил на «ПЕРЕДАЧУ».

— Саль, я хочу, чтобы ты вышел. Немедленно, Если ты этого не сделаешь, я сам пойду за тобой внутрь. У тебя недостаточно охраны, чтобы остановить меня. Ты им слишком мало платишь, чтобы они отдавали за тебя жизнь. А теперь, будь любезен, дружище, выходи наружу. Только без резких движений.

Деккер переключил на «ПРИЕМ». Ответа все не было.

Он уже хотел взять свое пальто и повернуться лицом к Манхэттену, как вдруг одинокая фигура спустилась из здания по витой мраморной лестнице и остановилась на последней ступеньке. Это был лысеющий мужчина в солнечных очках. На нем было дорогое пальто из верблюжьей шерсти. В руках он держал рацию, как и Деккер.

— Ну, вышел. Что дальше? — спросил он.

— Теперь иди ко мне.

Саль Бускаглия не двинулся с места.

Улыбающийся Деккер оглянулся на секунду на Фрэнка, затем вновь перевел взгляд на Бускаглию. Наступали забавные минуты в жизни полицейского. Когда полицейский начинает руководить преступниками и те ему подчиняются. Подчиняются его воле. То, что Бускаглия остался на месте, — это он просто дурит. Он вышел наружу, и в этом главное. Теперь он играется. Он не знает, с кем вздумал играться.

Деккер терпеливо ждал. Он знал, что Бускаглия зашел уже слишком далеко, выйдя наружу. Теперь он подойдет к нему, как и было приказано.

Действительно, через минуту руководитель охранного союза сошел с лестницы и медленно направился в сторону парковочной стоянки.

Деккер не смотрел сейчас на Фрэнка. Но отдал ему распоряжение командирским голосом:

— Фрэнк, давай сюда мое пальто и шляпу. Я хочу хорошо выглядеть, когда Саль подойдет сюда.

Психологическое давление. Полицейские постоянно играют в такие игры. Делай все, чтобы не дать преступнику сосредоточиться. Отвлекай его и постоянно напоминай о том, что ты здесь главный, а не он.

Фрэнк послушно исполнил приказание Деккера и передал ему пальто и шляпу.

— Фрэнк... Мне кажется, что твой дружок... Тот, что сидит у моей машины... Уже может ходить. Я ему немного повредил руку, но с ногами и головой у него должно быть все в порядке. Прошу тебя, убери его от моего «Мерседеса», хорошо? И не позабудь про своих остальных друзей. Я думаю. Саль должен будет оплатить все медицинские счета, которые придут. Ведь это была его идея, натравливать вас на меня. А вот и он... Наш дорогой Саль!.. Господи, замшевые полуботинки! Это по такому-то снегу? Ну, Саль, ты пижон, однако!.. Так быстро выбежал ко мне, что даже забыл надеть галоши?

Подойдя к «Мерседесу», угрюмый Сальватор Бускаглия остановился. Он старался не смотреть на ухмыляющегося Деккера. Господи, сколько раз за свою практику Бускаглия сам так ухмылялся, а люди перед ним стояли чернее тучи. Он и не подозревал, что придет время, когда он побудет в их шкуре.

— Предъяви мне обвинение. Ты обязан предъявить мне обвинение. Если я арестован, то что же ты мне собираешься вменить в вину?

Деккер кивнул на свою машину.

— Садись, Саль.

Бускаглия покачал головой.

Улыбающийся Деккер пожал плечами, сел в машину и захлопнул дверцу. Они оба знали, как играется эта игра. Саль не мог уронить себя перед своими людьми. И перед теми, кто наблюдал за сценой из окон арены. Он и так зашел уже слишком далеко.

Бускаглия тяжело вздохнул, открыл дверцу и сел рядом с детективом. Еще пару раз он оглянулся отчаянно на арену, словно ожидая оттуда подмоги... Но ее не было.

Во время всей поездки в Манхэттен он не проронил ни слова. Это не удивило Деккера. В его практике было слишком много подобных случаев, чтобы каждый раз удивляться.

Сидя в своем офисе на Парк Авеню, Уширо Канаи отложил в сторону газетную подшивку, которую читал, и, крутанувшись на стуле, стал смотреть на картину, которая украшала стену за его столом. Картина занимала почти все пространство между двумя окнами, выходившими на отель «Уолдорф-Астория», который располагался на другой стороне улицы.

Размеры картины были внушительными: семь футов на семь футов. Она была выполнена в японском стиле йохаку — художественное использование пустого пространства. Буквально это слово переводилось на английский, как «белое пространство». Этот стиль живописи был отражением японского метода достижения равновесия и баланса путем сочетания несочетаемых объектов.

В верхнем правом углу картины было нанесено на холст несколько толстых и смелых, бесформенных и хаотичных красных мазков. В нижнем левом углу угадывался нечеткий треугольный рисунок высотой в два фута, выполненный желтым и золотистым цветами. В самом центре полотна была клякса: черное пятно, чуть подкрашенное красным. Остальная часть картины являла собой пустое, незакрашенное пространство.

Цвет и йохаку, белое пространство. Краска и пустота, дающие в своем сочетании несимметричное равновесие. Картина выглядела элегантно и располагала к спокойствию.

Она была одной из любимых у Канаи. Это было произведение рук Йоши Тада, зятя, умершего месяц назад.

Йоши был талантливым финансистом, но, кроме этого, являлся подающим серьезные надежды художником. Его работы висели во всех главных токийских выставочных залах: в художественном музее «Токио Метрополитен», в галерее «Бриджстоун», а также в Национальном Музее Современного Искусства в парке Китанормару, возле Императорского дворца. Две картины висели на постоянной выставке муниципального художественного музея в Осаке. Одно время были разговоры о том, что у Йоши есть собственная выставка в префектурной галерее в Киото.

Пальцы Канаи легко пробежались по желтым и золотистым полосам на полотне, затем перешли на белое, пустое пространство...

Все последнее время его мучил один вопрос: неужели это он убил своего зятя, убив его мечту?..

«Мураками Электроникс» была самой жизнью Уширо Канаи.

Преданность компании стояла выше преданности семье, выше дружбы и выше таких горе-мечтателей, каким был Йоши. Под конец этот эгоизм, маскирующийся под добродетель, уничтожил несчастного молодого Йоши Тада. Все последние недели над Канаи довлели скорбь и ощущение вины. Он предавался глубоким, размышлениям и в конце концов осознал ту проклятую роль, которую сыграл вместе со своей дочерью в печальной и недолгой жизни Йоши.

Йоко, дочь Канаи, была избалованна и эгоцентрична. Она ненавидела Нью-Йорк и только и ждала того дня, когда навсегда сможет уехать домой, в Японию. Женщина с более сильным характером жаловалась бы меньше и попыталась бы больше поддерживать своего мужа. В бесхарактерности Йоко также был виноват Канаи, и он чувствовал свою вину. Она была его единственным ребенком, и он любил ее без памяти, без оглядки. Он просто не мог быть для Йоко суровым, требовательным отцом.

Стоило Канаи сказать всего одно слово, и она с мужем вернулась бы в Японию. Тем самым им удалось бы спасти этот брак и спасти жизнь несчастного Йоши.

Но вместо этого японский бизнесмен держал своего зятя в Нью-Йорке, где тот реализовывал свой потенциал финансиста, в котором Канаи так нуждался. Американские инвестиции, осуществлявшиеся «Мураками Электроникс», — это и передача под ее контроль электронной компании в Калифорнии, и покупки недвижимости в Техасе и Аризоне, новый отель на Гавайях, перспективное вложение капиталов в отель-казино «Золотой Горизонт» в Атлантик-Сити, — все это требовало задействования финансиста с талантом выше среднего. Йоши был трудолюбив и исполнителен, плодовит на идеи и изобретателен. Стоило ему поставить какую-то задачу, как он тут же принимался за ее выполнение и всегда доводил дело до полного завершения, несмотря на все препятствия.

Компания «Мураками Электроникс» нуждалась в Йоши. Следовательно, в нем нуждался и Канаи. Однако у самого Йоши появились запросы, которые он уже не мог удовлетворить, работая только лишь на фирму тестя. Он чувствовал, что для полного счастья ему необходимо посвятить себя искусству.

Возник характерный для японцев конфликт между гири и ниньзо, то есть между долгом и личными человеческими амбициями и чувствами. В Нью-Йорке этот конфликт достиг своего апогея.

Здесь японские бизнесмены постоянно кучковались вместе, говорили только по-японски, работали по шестьдесят часов в неделю и поднимали пиалы с саке за тот день, когда закончится их трех— или пятилетний контракт с фирмой по работе в Америке и они смогут собрать вещи и вернуться в Японию.

Йоши отличался многим от этих людей. У него был иной склад ума. Он был художником от бога. Поэтому, как ни странно, находил в Нью-Йорке кое-что для себя привлекательное. Ему нравился дух свободы, витавший над этим городом. Ему нравилась энергия американцев.

Под конец Йоши собрался с силами и решил поговорить с Канаи обо всех своих переживаниях и желаниях. Однако тесть с самого начала повел себя сурово и не оставил молодому человеку никакой надежды.

— Погонишься за двумя зайцами, ни одного не поймаешь. Залюбуешься на свою тень, потеряешь себя. Работая художником, ты никогда не станешь влиятельным и уважаемым человеком. В «Мураками Электроникс» у тебя будет все это, и даже еще больше. Ты мой зять, муж моей единственной дочери. Тебе здесь гарантирован успех. Великий успех! Йоши сказал:

— В бизнесе я не нахожу той страсти, которая вдохновляет меня в искусстве. А я хочу отдаваться тому делу, которым занимаюсь. Без страсти тут не обойтись. Я хочу заниматься тем делом, в котором, чувствую, могу добиться настоящих высот. Я хочу наконец заниматься делом, которое приносит мне радость и счастье. Всего этого бизнес не дает мне...

Он подавленно умолк.

— Всего этого бизнес тебе не дает. Точнее, «Мураками Электроникс», моя компания... Да, я знаю. Но тебе нужно забыть о своих личных чувствах. Сила приходит к человеку только тогда, когда он игнорирует личное и делает свой выбор в пользу исполнения долга. Долга и преданности. Долга и верности. Верность Японии, семье, людям и... Да, верность «Мураками Электроникс». Долг и верность — это и есть сила. Йоши, у тебя долг по отношению ко мне, к «Мураками Электроникс», к моей дочери. Отбрось иллюзии, повернись к ним спиной, а лицом к гири. Гири — это дорога жизни для каждого японца. Ты не должен уклоняться с этой дороги в сторону.

Йоши на это ничего не ответил. Однако Канаи увидел ответ в выражении нахмуренного лица своего молодого зятя.

«Отними у меня мои иллюзии, и ты убьешь меня!»

Прошло несколько недель, и Йоши умер...

Канаи решительно отвернулся от картины йохаку. Скорбь по погибшему усиливалась осознанием своей вины. На его рабочем столе была фотография в красивой рамке, на которой были изображены улыбающиеся молодожены Йоко и Йоши. В их глазах светилось ожидание будущего счастья.

Канаи снял очки и стал тереть глаза, словно пытаясь отделаться от мысленного образа своей любимой дочери Йоко, которая теперь была убита горем. Он вспомнил, какой она была в Токио, в отсуйя. Дежурила у смертного одра мужа перед похоронами, встречала семью Йоши у двери и плакала вместе с ними. Во время религиозной церемонии, когда в память о душе Йоши воздавались молитвы, она, поддерживаемая родственниками, приблизилась к алтарю, чтобы принять традиционную тамагуши, ветвь дерева сакаки. Ее нужно было положить на специальный столик так, чтобы стебель был направлен на алтарь. После этого ей нужно было отойти назад, поклониться и четыре раза хлопнуть в ладоши. Но Йоко не могла пошевелиться... Она только поклонилась, хлопнула один раз в ладоши и тут же потеряла сознание. Ее пришлось тут же подхватить на руки и вынести из усыпальницы.

С того времени она погрузилась в мо-чу, в траур. Все дни проводила в синтоистском храме, воздавала молитвы и клала тамагуши в честь успокоения души Йоши.

«Надо было больше любить его при жизни», — не уставал теперь упрекать себя Канаи.

Впрочем, настало время отдаться делам, а все остальное оставить на промысел божий. Он связался со своим секретарем и попросил ее связать себя по телефону с детективом Деккером.

Затем японский бизнесмен вновь вернул все свое внимание газетным вырезкам со статьями об убийстве Алана Бакстеда. Канаи знал, что долго скрываться от звонков из «Мерибел Корпорейшн» и от Константина Пангалоса не сможет.

Рано или поздно, но ему придется дать им окончательный ответ по поводу того, покупает ли он уговоренную долю в «Золотом Горизонте» или все-таки нет. Но Канаи решил твердо, что не даст ни цента из условленной суммы в два миллиона долларов до тех пор, пока не переговорит с Деккером об обстоятельствах смерти Алана Бакстеда. Канаи хорошо понимал, что бизнесмены, которые совершают ошибки стоимостью в два миллиона долларов, никогда не становятся президентами транснациональных корпораций.

На связь с Канаи вышел его секретарь:

— Сэр, у меня на проводе полицейский участок, но там нет сейчас детектива Деккера. Мне ответила женщина, детектив Спайсленд. Она утверждает, что является напарницей Деккера.

Канаи прикрыл глаза. Он был разочарован. Ему необходимо было переговорить именно с Деккером-саном. И как можно скорее. Впрочем... Возможно, его напарница сможет чем-нибудь помочь. Он помнил ее. Светленькая негритяночка с рыжими волосами, — очень густой отлив, — и суровым, но привлекательным лицом. Она приходила к нему в офис вместе с Деккером-саном на следующий день после нападения на Йоши.

— Хорошо, я буду говорить с этой женщиной.

Канаи поднес трубку к уху и, хоть Спайсленд не могла этого видеть, он вежливо поклонился.

— Детектив Спайсленд? Это говорит Канаи.

— О, да! Приношу вам мои искренние соболезнования относительно господина Тада... Насколько я поняла, вы только что вернулись из Японии?

— Да. Похороны, и потом... Словом, вы меня понимаете. К тому же нужно было решить кое-какие дела нашего представительства в штаб-квартире компании в Японии.

Он пододвинул к себе поближе газетные вырезки с материалами, касающимися бесславной кончины Бакстеда.

— Я был бы вам очень признателен, если бы вы помогли мне как можно скорее связаться с Деккером-саном. Мне очень жаль, что я вынужден вас отрывать от исполнения ваших обязанностей, но мне просто необходимо переговорить с ним.

— Я бы очень хотела помочь вам, но он весь день был в отъезде. На Лонг-Айленде. Это по делам оперативной группы. Он не должен был сегодня заходить в участок. Там у него случились какие-то неприятности... Еле выкрутился. Да привез еще с собой какого-то человека. Думаю, до конца рабочего дня он будет с ним на Федерал Плаза. Я, конечно, попытаюсь связаться с ним, но это будет очень нелегко и, честно говоря, ни за что заранее не поручусь...

И опять разочарование. Взгляд Канаи рассеянно блуждал по газетным строкам и вдруг задержался на том, чего не замечал раньше... В крохотной информативке на один абзац с выходными данными Эушен-Сити говорилось об изнасиловании с убийством одной женщины. Это преступление было совершено в ту же ночь, что и убийство Бакстеда.

Что-то во всем этом показалось Канаи знакомым. Смерть наступила от ударов тупым предметом в область головы... Возможно, действовал просто очень крепкий и умеющий хорошо драться преступник. Хай.

В прошлом месяце точно так же погибла женщина на Пятой Авеню. А ее смерть, в свою очередь, очень напоминала смерть женщины из Сан-Франциско и женщины из Далласа. Преступления были совершены как раз тогда, когда Канаи находился в этих городах с деловыми поездками. Неужели он является единственным человеком, который подметил общие черты всех четырех преступлений?

— Господин Канаи?

— Прошу меня простить. Я нашел интересную заметку и зачитался. А потом задумался. Очень прошу меня извинить, мне в самом деле неловко.

— Ой, постойте, я только что вспомнила! Дело в том, что у меня муж художник и сегодня состоится его первая выставка в Нью-Йорке. Мэнни говорил, что попытается успеть туда. Мы ожидаем, что нас посетят критики из нескольких газет. Я сегодня только и думаю, что об этой выставке моего мужа.

Канаи вспомнил о Йоши.

— Вы гордитесь своим супругом?

— Горжусь?! Что вы! Я просто не знаю, куда деваться от радости! Он так настрадался, столько всего перенес, пока появилась возможность устроить сегодняшнюю выставку. Вы знаете, мир искусства — это настоящий ад. Сколько раз муж думал, что у него окончательно разбито сердце! Честно говоря, я не знаю, как он все это выдержал и не сломался! Наш друг господин Котлович... Он познакомил Генри с владельцами некоторых галерей и коллекций, и тем понравились его работы. Они-то и помогли организовать выставку. А он уж начинал терять надежду... Знаете что... Если Мэнни не позвонит до конца дня, я думаю, что встречусь с ним на выставке. Ой, черт, уже почти половина шестого! Через час мне уже нужно быть в галерее!

Она была определенно счастлива и стремилась всех людей посвятить в свое счастье.

— Господин Канаи, надеюсь, что не покажусь вам навязчивой и все такое, но... Не хотели бы вы посетить выставку Генри?.. Дело в том, что он... честно говоря, еще никому не известен и присутствие таких влиятельных людей, как вы, уже само по себе стало бы ему хорошей поддержкой. Это в галерее «Кливленд» на восточной стороне Пятьдесят Седьмой улицы. Кстати, вы там можете натолкнуться и на Мэнни. Наконец, да не прозвучит это нескромно с моей стороны, но Генри очень хороший, очень талантливый художник!

Канаи опять подумал о Йоши, о том, кем бы он мог стать, если бы не...

Спустя несколько секунд паузы и размышлений японец тихо проговорил?

— Ваш супруг очень счастливый человек, раз имеет рядом такого почитателя его таланта, как вы. Хорошо иметь возле себя человека, который в тебя верит и тебя поддерживает... Почту для себя за честь посетить вашу выставку.

— О, как здорово! — засмеялась в трубку счастливая Спайсленд. — Ваше приглашение будет ждать вас при входе в галерею. Мы вам очень благодарны и будем очень ждать.

Повесив трубку, Канаи еще раз внимательно взглянул на свадебную фотографию Йоко и Йоши. Его согласие показаться на выставке мужа этой женщины было, конечно, следствием мимолетного импульса. Но это был очень сильный импульс. Он должен быть на этой выставке. В этом состоял его неоплаченный пока долг перед Йоши. Может, это хоть чуть-чуть искупит его вину перед ним. Дух Йоши витает в небесах, но все видит и слышит. Канаи пойдет на выставку и тем самым попросит прощения у Йоши, и тот, может быть, простит его.

Кроме того, была и еще одна причина для посещения выставки: все-таки отыскать Деккера-сана и расспросить его о смерти Алана Бакстеда, «Мерибел Корпорейшн» и о том, что делать в создавшейся ситуации ему и «Мураками Электроникс». Канаи не мог сделать следующего шага без разговора с Деккером.

Деккер-сан каратека. Хай. Он сможет залезть в мозг того сумасшедшего, который совершил эти ритуальные убийства женщин, потому что этот преступник наверняка сам является каратекой. Канаи был уверен, что все эти преступления — дело рук одного человека. Зверское избиение, изнасилование и затем убийство. Похоже, убивали одним-единственным ударом в голову. Разумеется, дело обходилось без всяких «тупых предметов».

Хай. Смерть одной женщины в целом городе не возбудит особого внимания. Убийца знал это и потому переезжал из города в город. Даже если двух женщин убить в одном городе одинаковым способом, то и тогда у преступника есть хорошие шансы не попасться в руки полиции.

Канаи настолько заинтересовался этими преступлениями, что даже придумал для убийцы имя. Кайшаку. Очень искусный палач. Деккер-сан все поймет. Но станет ли он действовать? Заставит ли он действовать других, пока не произошло очередное убийство женщины?

Канаи, как и все японцы, ужасался высочайшему уровню преступности в Америке. Если бы погибла его единственная дочь Йоко от такого кайшаку, Канаи не пережил бы этого.

Японец выбрал три газетных материала об убийстве Алана Бакстеда, присоединил к ним информацию об убийстве в Эушен-Сити и положил все это в карман своего пиджака.

Теперь Канаи спрашивал себя: а удастся ли Деккеру или какому-нибудь другому полицейскому справиться с этим убийцей?..

В то самое время, когда Уширо Канаи готовился покинуть место своей работы и отправиться в галерею «Кливленд», куда его пригласили на выставку, Поль Молиз как раз тоже выходил из своего офиса на Парк Авеню, открывая дверь-"вертушку" при помощи кейса, в темный и морозный декабрьский вечер. Постояв на крыльце с несколько секунд неподвижно, он зажал под рукой последний номер «Уолл-стрит Джорнал», а другой решительно поднял воротник своего пальто. Ссутулив плечи, он присоединился к массе прохожих, спешащих на угол улицы к светофору. Он направлялся к ожидавшему его лимузину. Затянувшийся допоздна рабочий день и то обстоятельство, что Поль Молиз не успел ничего перехватить после полуденного ленча, только усугубили его раздражение и гнев на то, что стряслось сегодня возле арены. Конни Пангалос... Саль Бускаглия... Оба мерзавцы и скоты!..

Альдо, молодой крепыш, исполнявший у Поля Молиза одновременно функции шофера и телохранителя, выскочил из темного и уютного салона машины на мороз, обежал вокруг нее и предупредительно открыл заднюю дверцу для своего шефа. Ему не нужно было говорить о том, что Поль Молиз находится в дерьмовом расположении духа: настроение начальства Альдо давно уже научился распознавать по походке. Шофер был здравомыслящим и благоразумным человеком. Он решил молчать, ехать осторожно и молился о том, чтобы не схватить штраф за нарушение правил дорожного движения по пути в Нью-Джерси.

Приближаясь к ожидавшей его машине, Молиз нервно постукивал себя по ляжке сложенным в трубку номером газеты. Вся эта заваруха, которая стряслась сегодня на Лонг-Айленде при участии сотрудника федеральной оперативной группы и охранников Бускаглии, была не просто чем-то «неадекватным»... Это можно было квалифицировать только как непростительную, непроходимую тупость! Молизу было ясно, что не Бускаглия все это придумал. Он просто старался исполнить то, что ему было приказано. Пи больше, ни меньше. Он любит только грузовики взрывать да следить за блондинками, у которых титьки, как дирижабли. Вот это его! Это ему нравится. Это он делать умеет...

Козел!..

Что же касается Ливингстона Кворрелса, то, скорее всего, он тут также играл далеко не первую скрипку. Он вообще не любит воевать. Последней его самой ожесточенной схваткой была попытка затолкнуть свою жену в «Джуниор Лиг». А предпоследней — скандал с дочерью. Кворрелс вышел там победителем: дочурке пришлось удовольствоваться только двумя личными скаковыми лошадьми вместо задуманных трех.

Сегодняшняя неприятность на Лонг-Айленде произошла благодаря исключительно Константину Пангалосу, который наложил в штаны при мысли о том, что ему, может быть, придется в скором времени лепить лицензированные тарелки в какой-нибудь федеральной тюряге. Придурок! Уж кто-кто, а Пангалос-то должен был знать, как вывернуться из затруднения, возникшего по милости Деккера.

А что теперь? Теперь у Деккера в кармане лежит план вместимости арены. Ну и что? Молиз понимал, что пока еще есть кое-какие шансы справиться с неприятностью. Собственно, для таких случаев и существовал Спарроухоук со своей «Менеджмент Системс Консалтантс». Пусть пощупают правоохранительные и правораспорядительные органы. На предмет нахождения человечка, которому бы понравилась идея получить после выхода на пенсию высокооплачиваемую работу в частной охранной фирме.

С такими людьми, как Мэнни Деккер, работает только один метод борьбы. Его необходимо перехитрить. Длительное время ты даешь ему повод думать, что он выигрывает, а под конец ясно показываешь: всю гонку он прокрутил колесами на одном месте. Чтобы весь этот план сработал, нужно задействовать деньги, связи, наконец, умные мозги.

Именно такой реакции от Константина Пангалоса ожидал Поль Молиз. Вместо этого грек наложил в штаны, в результате чего Деккер отвез к себе на Федерал Плаза и план вместимости, и беднягу Бускаглию. Все попало в волосатые лапы амбициозного Чарльза Ле Клера.

Неприятность, приключившаяся на арене, стала поводом для экстренной сходки в клубе на Малберри-стрит в Маленькой Италии «большой тройки», состоявшей из Поля Молиза, его отца, дона мафии, и Джованни Гран Сассо (его еще называли Джонни Сассом), который был приглашен в качестве консиглиере, советчика.

Присутствовал и весь изнервничавшийся Константин Пангалос. Он принужден был смирно сидеть в совершенно голой, как карцер, комнате и мог только прислушиваться к долетавшим до него голосам трех сицилийцев, которые говорили между собой по-итальянски и в данный момент обсуждали дальнейшую судьбу проштрафившегося подчиненного.

После того, как итальянцы закончили совещаться между собой, они пригласили к себе Пангалоса, объявили ему, что он поступил в рассматриваемой ситуации, как последний дурак, что доверие к нему пошатнулось и что отныне он должен прикинуться деревом и молчать до тех пор, пока ему не разрешат пошевелить рукой или сказать хоть слово.

Насчет Бускаглии особых тревог не было. Все знали, что ему лучше проглотить свой язык, что он, скорее всего, и сделает. Те четверо охранников, которых Деккер свалил с ног на парковочной стоянке, выдвинут против детектива контробвинения... В результате Бускаглию предпочтут отпустить и не связываться.

— Когда ты спишь, то спишь исключительно на себя, — выговаривал Пангалосу Джонни Сасс. — Когда же ты работаешь, то работаешь на нас. Самый хороший совет может дать человек, который зубами закрыл дорогу своему языку. Это итальянская поговорка. Она означает: если будешь молчать, никогда не совершишь ошибки.

Что же касается вопроса о том, кто должен будет взять на себя ответственность за фальшивый план вместимости, то было решено остановиться на кандидатурах Пангалоса и Кворрелса, ибо именно грек и еврей были главными виновниками случившегося. Им было обещано, что в случае суда их дело попадет к «нужному» судье. Компрометирующие материалы будут выкрадены, уничтожены или в них будут незаметно внесены изменения, которые помогут им перейти из разряда аргументов обвинения в разряд аргументов защиты.

Все это было поручено сделать Спарроухоуку и «Менеджмент Системс».

Джонни Сасс наклонился к Пангалосу так близко, что их носы почти соприкоснулись, и веско предупредил о том, чтобы грек больше не становился причиной неприятностей. Это устрашающее предупреждение было подкреплено устрашающим взглядом дона Молиза старшего. Пангалос имел такой вид, будто только что его заставили съесть дохлую крысу. Он не выдержал такого напряжения и отвернулся в сторону. Он понял, что ему вынесен приговор и что смерть уже не за горами. Джонни Сасс всегда недолюбливал Пангалоса и никогда не скрывал этого. Ведь тот, в бытность свою федеральным прокурором, вынес немало приговоров его дружкам, а за другими устроил настоящую охоту. Консиглиере не любил долго ходить в должниках.

На углу улицы, недалеко от лимузина Молиза, на тротуаре стоял Санта-Клаус. Он настойчиво позвякивал в свой колокольчик и приглашал тем самым прохожих кинуть монетку в металлическую кастрюлю, установленную перед ним на длинном деревянном треножнике. В другой руке он держал магнитофон, откуда доносились дребезжащие звуки веселых рождественских гимнов. Этот металлический звон действовал Молизу на нервы. У него было такое впечатление, что он отливает в металлическую кастрюлю.

Господи, всего-то первая неделя декабря, а Санта-Клаус уже выходит на улицы и забирается своей рукой к тебе в карман! Что же будет дальше?.. Не успеешь оглянуться, а уже июль... И опять эти идиотские песенки вместе с идиотским колокольчиком.

Поль Молиз сел на свое место. Альдо ловко и с оттяжечкой захлопнул за ним дверцу и стал обходить машину, чтобы добраться до своего сиденья и баранки. Молиз стал решать, что делать. То ли хорошо поужинать, то ли плюнуть на ужин и отправиться в школу к дочери, где он встретится и с женой. Девочка сегодня дает сольное танцевальное представление. Он, пожалуй, успел бы на вторую часть. Подумав о дочери, он в который раз спросил себя: а вдруг Триша вырастет в настоящую балерину? Профессиональную танцовщицу? Это интересно...

Эти мысли способствовали его расслаблению. Нервы потихоньку стали отпускать. Он с наслаждением закрыл глаза и откинулся на спинку своего сиденья.

Он не видел, как умер его шофер и телохранитель Альдо...

Внезапно из массы прохожих, спешивших в стороне от лимузина к светофору, показалась стройная фигурка в темном одеянии. Лицо было скрыто сверху висящими широкими полями шляпки и черными очками, снизу — шарфом. Руки были спрятаны в широких рукавах меховой шубы. Эта фигурка, выделившись из толпы людей, пересекла неширокую здесь улицу и быстро направилась к припаркованному у тротуара лимузину. Она подошла к самому открытому окошку со стороны места шофера. Убедившись в том, что никто не смотрит в ее сторону, незнакомка вытянула одну руку из рукава шубы. В ней был нож. Она спокойно просунула руку в открытое окошко машины и аккуратно перерезала Альдо горло.

Это был непростой нож. Кай-кен.

Быстрый и легкий удар. Его оказалось достаточно. Не произнеся ни звука, умирающий шофер съехал со своего сиденья вниз и исчез из лобового стекла.

«Всем слушать: поет герольд! Слава! Родился новый король!»

Незнакомка вытащила руку с окровавленным ножом из окошка машины и вновь спрятала ее в широком рукаве шубы. Она оглянулась по сторонам. Никому не было до нее дела.

Молиз все еще блаженствовал с закрытыми глазами. Вдруг по его лицу пробежал холодок. Кто-то открыл дверцу с его стороны и юркнул в машину. Что за черт?!.. Он нахмурился. Куда смотрит Альдо? Глаза потерял?

Мичи сдвинула шарф вниз, давая ему возможность увидеть ее лицо. Затем она сняла свою шляпу с широкими, свисающими полями, и Поль Молиз увидел хачимаки, головную повязку с аббревиатурой Джинраи Бугаи и красным кружком, символизирующим восходящее солнце. Эта головная повязка когда-то принадлежала ее отцу.

Молиз проговорил:

— Послушайте, я очень спешу домой. Что вы хотите? Чем объяснить это странное и неожиданное вторжение? Вас сюда послал Дориан? Это так?

Мичи ответила коротко:

— Катаки-учи.

— Леди, вы думаете, я понимаю, что вы там говорите? Катаки... как?

— Кто отмерял полной мерой, тому будет отмеряно полной мерой же. Возмездие.

Молиз наклонился вперед.

— Эй, Альдо, помоги-ка мне избавиться от этой сумасшедшей сучки. У меня нет ни секунды свободного времени, и я не собираюсь...

Мичи, — она сидела слева от Молиза, — изо всех сил ударила Молиза подъемом своего башмачка в лодыжку. Мафиози сдавленно вскрикнул от жестокой боли и инстинктивно полез рукой к ушибленному месту. Воспользовавшись тем, что он наклонился, Мичи привстала, подалась в его сторону, занесла над головой согнутую руку и в следующую секунду нанесла мощный удар локтем Молизу в шею около уха. Мафиози повалился на пол машины.

Боль стальными обручами сковала его череп. Чем это она так ударила, так ее мать?!. Чувствуя, что теряет сознание, он попытался стряхнуть с себя затягивающуюся мутную пленку, подняться, хотя бы ухватиться за край сиденья и принять сидячее положение. Но у него ничего не получилось.

Теперь японка уже взгромоздилась ему на грудь. Ее колени давили ему на бицепсы. Поль Молиз был похож сейчас на лягушку, которую собираются препарировать.

Бешеная сука! Что он ей сделал?!

Бог и грешники помирятся...

Никто из тех многочисленных прохожих, которые проходили совсем рядом с лимузином, не остановился и не попытался заглянуть через затемненные окна в салон. Но так или иначе Мичи и Молиз возились на полу машины и снаружи их невозможно было рассмотреть. К тому же в салоне было темно... Молиз приказал Альдо не включать свет. Он хотел дать своим натруженным за день глазам отдых...

Катаки-учи. Правосудие. Месть. От ее руки. Американское правосудие, которое представлял Мэнни, ни в малой степени не удовлетворило бы ее предков...

Дотянувшись до своего башмачка, Мичи вытащила из-за голенища стальную спицу. Она была длиной в четыре с половиной дюйма и настолько остра, что можно было пораниться от простого прикосновения к ее кончику. Сжав спицу двумя руками, японка поднесла ее к подбородку Молиза. Поколебавшись лишь секунду-другую, она резко ударила под подбородок, пробила нижнюю челюсть, пронзила язык мафиози и воткнула спицу в основание гортани.

По всему телу итальянца прошла судорога боли и ужаса, он застонал в нос и попытался еще раз скинуть с себя страшную женщину, но это ему опять не удалось.

О, боже, какая боль!.. Он боролся, но она была ловчее его и продолжала крепко держаться на нем. Удар под ухо сильно ослабил его, а боль во рту парализовала мозг. Сами действия мстительницы поражали своей жестокостью и повергали Молиза почти в суеверный ужас.

Спица... Один звук — и его язык развалится напополам. Он это хорошо понимал.

Вдруг в ее руке появилась еще одна спица. Она держала ее перед самым его лицом, чтобы он мог ее видеть. Затем она быстро ударила этим жутким оружием его в правый глаз. Стальной кончик спицы прошел внутрь черепа и увяз в мозге. Молиз не издал ни единого звука. Но кровь хлынула у него изо рта.

Он понимал, что должен прежде всего сбросить ее с себя, но в глазах стало темно. Отказывали последние силы. Его рот наполнился теплой кровью. Чтобы не подавиться ею, он должен был ее проглотить, но не мог этого сделать, ибо это означало шевельнуть языком и вызвать новый приступ дикой боли от спицы, застрявшей у него в горле.

Он уже не увидел третьей спицы, но зато хорошо ее почувствовал.

Она пробила его левый глаз и тоже вошла в мозг. Он застонал, весь напрягся, тело пробила еще одна судорога...

А затем он расслабился и обмяк.

Умер...

Мичи вытащила из трупа все три спицы и, не обращая внимания на то, что они были окровавленными, положила их прямо в карман своей меховой шубы. Затем она вновь села на заднее сиденье, не спуская глаз с Поля Молиза.

Она неподвижно сидела, выпрямив спину, и что-то еле слышно шептала. Называла имена отца, матери, сестры... Потом она закрыла глаза и опустила голову, отдаваясь воспоминаниям. Ей пришло на память утверждение о том, что человек не может жить под одним небом и ходить по одной земле с тем, кто является убийцей его близких и родных, кто нанес ему самое страшное, что только может быть в мире, — бесчестие.

Рэн-чи-шин. Ощущение висящего на тебе позора может исчезнуть только после того, как исчезнет с лица земли тот, кто опозорил тебя. Кровь отмывается только кровью.

Она надела свою шляпку, снова закрыла лицо шарфом, вышла из лимузина на тротуар и через пару мгновений уже окончательно затерялась в толпе.

Деккер легонько дунул в шакуха-чи, особую деревянную флейту, которую ему дала Мичи. Они стояли в Японском саду, который являлся частью пятидесятиакрового бруклинского ботанического сада. Любимая прижималась к нему всем телом. Они сейчас находились перед Каскадами. Это были пять небольших водопадов. За водной пеленой просматривались черные дыры пещер, которые были пробиты в скале специально для того, чтобы усилить звук падающей воды, создать неповторимое эхо. Вокруг водопадов и миниатюрного ландшафта поднимались сосны, — нормальные, не карликовые, — невысокие холмы и узкое озерцо. Озеро было выполнено в такой форме, чтобы отражать тени и красоту нивы, японского ландшафтного сада.

Японский сад был сконструирован в 1914 году известным японским «ландшафтным архитектором» Такео Шиота. Это был настоящий маленький рай, который называли «зеркалом природы».

Деккер часто бывал здесь. Сегодня он хотел поделиться своей радостью и чувством покоя, которые он всегда обретал здесь, с Мичи. Завтра она должна была отправиться в деловую поездку в Европу. Лондон, Амстердам, Париж... Она будет покупать алмазы, встречаться с перспективными покупателями и вернется в Нью-Йорк ориентировочно дней через десять.

Она еще не уехала, но Деккер уже почувствовал, что начинает скучать по ней.

Покинув место резонирующих водопадов в таинственном молчании, они направились на Мост Барабан. Это был не просто горбатый мостик. Он был спроектирован так хитро, что, отбрасывая свое отражение в воду, создавал круг, действительно напоминающий барабан. В воде были выложены белые и серые камни. Рисунком своим они походили на косяк улетающих диких гусей.

В следующий раз они остановились перед торий. Два бревна были горизонтально положены на две стойки. Эта импровизированная арка говорила о том, что впереди стоит синтоистский храм. Сооружение пряталось в небольшой сосновой рощице на возвышении. Храм был сделан из красного дерева и был собран без единого гвоздя, которые были, впрочем, заменены деревянными костылями.

Деккер прежде никогда не заходил внутрь. Но он бывал в подобных местах с Мичи в Токио и знал, что изнутри храм представляет собой очень простое и пустынное помещение. Это отвечало аскетическим требованиям синтоизма.

Он перестал играть на флейте и взглянул на Мичи. Ее взгляд неподвижно замкнулся на храме. Он знал, что она погружена в молитву своей древней религии. Синтоизм был религией природы. Его ками, богами, были не только люди, предки, императоры, но и животные, скалы, горы, камни, деревья, реки и птицы. Синто значило также — очищение водой и ветром. Прежде чем войти внутрь храма, необходимо было омыть рот и руки. Это было символическое напоминание о старых временах, когда в храм не пускали тех, кто не окунался в реку или море.

Деккер уже хотел вновь заиграть на флейте, но вдруг почувствовал, что помешает этим мыслям Мичи. Было видно, что она еще несколько минут хочет предаться медитации. Поэтому он положил флейту в карман и стал подле нее в почтительном молчании. Пусть ничто не нарушит течения ее молитвы о погибших близких.

Он стал вспоминать то, о чем ему говорил Канаи несколькими днями раньше на выставке в галерее «Кливленд».

— Вы, люди Запада, боитесь того, что ваш бог уличит вас в греховности. Однако это не мешает вам допускать грех. Мы же, японцы, сами заботимся о том, чтобы избежать греха позора или искупить его. Это означает, что каждый из нас должен жить так, как хочет, чтобы жили другие. Мы не имеем права жить только для себя. Вот, в частности, поэтому-то мы и работаем так много в бизнесе. Это тоже путь избежать позора.

Избежать позора...

Деккер размышлял над этим, когда Канаи сказал ему:

— Если верить вашим газетам, что убийство Алана Бакстеда до сих пор остается нераскрытым.

— Мне кажется, это работа высокопрофессионального убийцы. К сожалению, должен сказать вам следующее. Если в течение первых семидесяти двух часов преступление остается нераскрытым, это означает, что оно, скорее всего, и не раскроется никогда. Это означает, что у полиции так и не нашлось ни свидетелей, ни мотивов, ни ключей к разгадке, ни вещдоков. А если всего этого нет в первые трое суток, то, видимо, уже и не будет.

— На теле господина Бакстеда было найдено несколько пятидесятидолларовых банкнот, каждая из которых была разорвана напополам.

— Это символичный знак. Видимо, он хотел взять то, что ему не полагалось.

— В последние дни я только и делаю, что получаю письма и телефонные звонки от представителей «Мерибел Корпорейшн». Мне передают, что я могу наконец взглянуть на секретный список самых крупных игроков. То, что вы называете «голубиным» списком.

Теперь пришла очередь Деккера говорить.

В галерее было довольно много народа. Детектив и японский бизнесмен стояли в сторонке от остальных, перед заключенной в красивую рамку акварелью, выполненной, конечно же, супругом Эллен Спайсленд.

Ле Клер строго-настрого запретил Деккеру рассказывать что-либо японцу о Бакстеде, «Золотом Горизонте» или убийстве младшего Молиза.

Деккеру не нужно было намекать Канаи на связь Молиза с «Мерибел Корпорейшн», так как этот вопрос уже был практически прояснен на обеде в «Фурине», который состоялся месяц назад.

Канаи ждал. Ему хотелось, чтобы Деккер назвал ему причину этих двух убийств и дал свою рекомендацию относительно вложения капитала, — или его невложения, — в «Золотой Горизонт».

Но Деккер пока не придумал, как сказать Канаи то, что ему было запрещено рассказывать...

Детектив сделал глоток шампанского из пластикового стаканчика. Фу, теплое... И сказал:

— Официально я не имею права комментировать эту информацию, Канаи-сан. Прошу вас меня понять правильно.

— Хай. Это ваш долг, и вы должны его соблюдать, Деккер-сан. Прошу вас извинить мне это. Я, конечно, не могу просить от вас передать мне сведения, которые составляют служебную тайну и которые вы можете сообщить только своему начальству. Но, как говорят японцы... Расскажите свой секрет ветру, а тот донесет его до деревьев.

Деккер понял, что японец не успокоился и не сдался. Канаи был хитрым и умным человеком. Своим метафорическим выражением он попросил Деккера все-таки изобрести способ передать ему нужную информацию, не ломая при этом правил официальной игры.

Детектив долго колебался, но потом он вспомнил о том, что сотворил Ле Клер с Бенитезом и Де Мейном. Он вспомнил о том, с каким презрением отзывался Ле Клер о достойных людях, которые провинились только тем, что не захотели его подпирать на его пути вверх по служебной лестнице.

Деккер пожал плечами. Он решил поучаствовать в предлагаемой ему игре.

Он сказал:

— Канаи-сан, вы собираетесь купить какую-нибудь картину господина Джуриота?

— Я признаю в нем немалый талант. Сильное чувство цвета... Может быть, даже слишком сильное. Но я могу понять, что карибские художники придают большое значение цвету. Одна работа произвела на меня глубокое впечатление. Я, пожалуй, куплю ее, чтобы ободрить молодого человека.

Детектив глянул Канаи прямо в глаза.

— Нынче люди покупают произведения искусства не ради них самих, а поскольку видят в этом выгодное вложение капитала. Хорошая защита от инфляции. Покупают и другое... Но, видите ли, в чем дело... С этим, с другим, порой надо быть очень осторожным.

Он сделал еще глоток из своего стаканчика и добавил:

— Я бы, к примеру, очень серьезно задумался, прежде чем делать вложение капитала в размере... Ну, скажем, двух миллионов или более того.

Он чуть склонил голову набок и подвел окончательный итог:

— Такай десу. Хай, такай десу. Слишком большие затраты.

Деккер оглянулся на Канаи как раз вовремя и увидел, как тот едва заметно кивнул ему. Едва заметно, но детектив все же заметил.

— Домо аригато гоцаи машите, Деккер-сан.

Детектив кивнул в ответ. Очень сдержанно и спокойно. Так же, как и японец.

То, что Деккер сейчас сделал для Канаи, было отнюдь не пустяковой услугой, и оба знали это. Детектив чувствовал, что в будущем может рассчитывать на то, что Канаи вернет ему эту любезность, это одолжение в адекватной форме. Его чувство чести и собственного достоинства заставит сделать это.

Стоя перед торий в Японском саду с закрытыми глазами, Мичи поклонилась от пояса, затем открыла глаза и улыбнулась Деккеру. Он легко поцеловал ее в губы, и на этом их остановка была закончена.

Они еще долго гуляли по аллеям парка, наслаждаясь свежестью дня и чистотой морозного воздуха. Когда они задержались вблизи «Дома Ожидания», — здесь, согласно японской традиции, гости дожидались того, когда хозяин позовет их на церемонию чаепития, — она сказала:

— Я молилась за отца, мать и сестру...

— Эх, жаль, мне не пришло в голову помолиться, — хлопнул себя ладонью по ноге Деккер. — Мне есть о чем попросить бога... Чтобы ты вернулась ко мне из Европы.

Она сжала его руку.

— Тебе не нужно было молиться за это. Я и так вернусь к тебе. Обещаю.

— Дай мне знать, каким самолетом ты прилетишь. Я постараюсь как-нибудь развязаться с делами и встретить тебя. Кстати, какому ты богу воздавала свои молитвы? Или это тайна?

Она рассмеялась.

— Нет, что ты. Тут нет никакой тайны. Я молилась местному ками. Тому богу, который живет в том храме, где мы только что были. У каждой деревни, у каждого города есть свой бог. Поэтому я молилась богу Бруклина...

Деккер не смог скрыть ироничной улыбки.

— Кому-кому?

Мичи сделала вид, что не заметила его шутливого тона, и продолжала со всей серьезностью:

— Я попросила бога Бруклина о том, чтобы он оказал мне свою поддержку и защиту в моих начинаниях, помог мне преодолеть все препятствия на пути к цели и не дал уклониться от исполнения долга. Я попросила у него дать мне сил, чтобы служить божественной воле... Ну, и, конечно, как это у нас принято, я воздала ему хвалу.

Деккер глянул в небо.

— Бог Бруклина! — торжественно проговорил он. — В этом городе пять крупных районов. Твои слова следует понимать так, что в каждом имеется собственное божество?

Она кивнула серьезно и сказала:

— Своего бога имеет не только каждый из этих районов, но и каждый из микрорайонов, которые есть в этих районах. Даже каждый квартал. В каждой территориальной частице есть свой поднебесный заступник.

— Ловлю тебя на слове.

— Я молилась также за тебя. Чтобы ты избежал опасности в своей работе. Чтобы с тобой не приключилась никакая беда.

Он притянул ее к себе и прижал к груди.

— Все, о чем я хотел бы попросить бога Бруклина, так это о том, чтобы он обеспечил безопасность двух самолетных рейсов. В Европу и обратно. Об остальном я позабочусь и сам.

Она опустила глаза.

— Тебе стало легче после смерти Поля Молиза?

Они пошли дальше.

Он покачал головой.

— Если бы... К сожалению, все запутано. Пожалуй, с этой смертью все стало еще запутаннее... Вся эта банда, — одни и те же лица, за исключением с недавних пор Поля Молиза, — приговорена к смерти кем-то, кого мы не знаем. Кем-то, чьи повадки нам совершенно неизвестны. Чьи действия непонятны. Как можно скорее... Понимаешь? Как можно скорее нам необходимо раскусить этот орешек, если мы хотим иметь против него хоть один шанс. В принципе, все придется начинать сначала. Эта смерть не принесла облегчения. Семейка Молизов продолжает обделывать свои делишки. «Менеджмент Системс Консалтантс» продолжает мухлевать по-крупному и по-мелкому. Да, я согласен, один из принципиальных игроков выведен из игры. Но ему быстро найдут замену и поезд покатится дальше.

Он вздохнул.

— Видишь ли, Мичи, мы уже брали этого Поля Молиза младшего за шиворот. Пангалос помог бы нам взять его, но Молиз всех обманул. Он был убит. Пангалосу теперь не позавидуешь. Соломинка, за которую он хватался, сама обломилась. Но нам-то не лучше. А то и хуже. Молиз нам нужен был живьем. Его гибель была для меня ударом поддых. Мне и так-то не сладко работается с Ле Клером, а тут вот еще... Словом, неудача.

В это самое время сам Ле Клер находился в Вашингтоне. Министр юстиции созвал экстренное совещание, на котором обсуждался один вопрос: каковы будут последствия убийства Поля Молиза младшего? Не есть ли это искра, которая разбудит пожар полномасштабной мафиозной войны? Ле Клер не располагал ответом на этот вопрос. Он мог только важно хмурить лоб и делать невразумительные догадки. Не знал ответа и Деккер. Он знал только одно: если убийство Поля — это разборки между своими, то война между всеми пятью крупнейшими кланами организованной преступности непременно вспыхнет.

Телохранителю Молиза перерезали глотку. Ничего примечательного в его смерти не было. Молиз — другое дело. Причиной смерти стали удары, нанесенные каким-то остро отточенным металлическим инструментом. Это было что-то длинное, тонкое и острое, как жало. Это страшное оружие пронзило плоть под подбородком, вошло в рот, разрубило язык надвое и оцарапало основание гортани. Были также выколоты глаза. Однако судебно-медицинский эксперт не был уверен в том, что все три раны были нанесены одним и тем же предметом.

Деккеру было ясно одно, — вне зависимости от оружия, фигурировавшего в преступлении, — злоумышленник отличался большой наглостью и действовал хладнокровно и изощренно.

Что означало убийство Молиза? Просто злодейство, замкнутое именно на Поле, или предупреждение для кого-то еще? Кто его наказал? Мафия?

Деккеру было известно о том, что отец Молиза поклялся своим именем жестоко отомстить тому, кто лишил жизни его любимого сына. Деккер не завидовал участи преступника. Хорошо ли он подумал о своей безопасности перед тем, как покончить с Поли? Детективу много чего было ведомо о темных делах Поля Молиза старшего. Однажды, — это было еще до Кастро, — старик оторвал ухо человеку, который предал его, затем привязал его к канату за кормой рыболовного катера и с открытой раной выпустил в море с кубинского побережья. Он смотрел, как акулы разрывают окровавленного беднягу на части, и довольно улыбался.

Гуляя по Японскому саду, Деккер и Мичи остановились, чтобы полюбоваться на высокий фонарь Касуга. Он был выбит из камня в виде миниатюрной пагоды. На нем были высечены знаки зодиака. Находясь на этом месте, нельзя было думать о насилии и жестокости, но... было очень трудно не думать об этом. Во время разговора с Канаи в галерее «Кливленд» тот упомянул перед Деккером и Эллен Спайсленд о кайшаку. Каратека, который насилует и убивает. Эллен слушала японца очень внимательно, накапливая в уме информацию. Деккер видел это по ее лицу. Он чувствовал, что она решила совершить кое-какие следственно-розыскные действия в отношении этого заинтриговавшего ее кайшаку.

В настоящее время у самого Деккера собственных забот было невпроворот. Ле Клер. Оперативная группа. Обычная полицейская работа с Эллен: от попыток совершения развратных действий с малолетними до вооруженных налетов на магазины и дома, от драк до изнасилований в местных школах. И потом, ему не стоило забывать еще и о том, что он информатор для департамента полиции.

Кайшаку.

Когда они уже направлялись к выходу из бруклинского ботанического сада, Деккер обронил в разговоре с Мичи это слово — кайшаку. При этом она сжала его руку сильнее. И продолжала внимательно слушать.

Когда он закончил, она задумчиво проговорила:

— Это очень похоже на почерк действий некоторых ваших солдат во Вьетнаме.

Деккер внезапно остановился.

— Черт возьми, точно! Ты права! Их называли «двойными ветеранами». А кайшаку, насколько я понял, это немножко другое?

Они возобновили движение к выходу из парка.

— Да, — ответила она. — Он, если можно так выразиться, страховщик того, кто решился на сеппуку. Для самурая сеппуку — это самая почетная смерть. Это одна из форм самонаказания, и только очень уважаемым людям позволено прибегать к ней. У человека, который собирается совершить сеппуку, должен быть кайшаку, друг, умеющий обращаться с мечом. Во время процедуры он стоит за спиной самоубийцы, и если тот начинает испытывать излишние страдания от боли, он избавляет его от них. Ты ведь знаешь, как делается сеппуку?

— Да. Нож вонзается глубоко в левой стороне живота, затем перемещается через весь живот направо и потом вверх.

— Это очень болезненная процедура, — тихо сказала она. — Иногда человек не выдерживает... Вернее, у него не выдерживают нервы и он не может сделать то, что должно быть доведено до конца во имя спасения его чести. Иногда люди даже пытаются убежать. Чтобы избавить их от боли и бесчестия, кайшаку при помощи своего меча обезглавливает их. Мы, японцы, считаем это проявлением высшей степени милосердия относительно сеппуку. Женщины сводят счеты с жизнью иначе.

— Как?

Она остановилась и обернулась назад, чтобы взглянуть на храм, стоявший на холме и видный даже с большого расстояния. Слова ей давались с большим трудом, это было видно.

— В артерию. Сюда. — Она показала на своей шее какое-то место.

Мичи взглянула на Деккера, и тот увидел в ее глазах слезы.

— Это почетная смерть для уважаемых людей. Когда ты не хочешь, чтобы тебя обесчестили, опозорили враги...

Она не могла продолжать. Деккер нежно обнял ее. Таким, как Мичи и ее сестра, с детства должны были быть известны правила сеппуку. С самого детства!.. Теперь Мичи была взрослой. Мысль о сеппуку уже не должна была так потрясать ее.

Значит... Сеппуку сыграло какую-то черную роль в жизни Мичи? В течение последних шести лет, что они находились в разлуке?

Деккер хотел получить ответы на свои вопросы. Но он просто продолжал прижимать ее к себе и молчал.

Несмотря на то, что дочь Канаи наконец покинула Америку и ей не грозила никакая опасность, японец очень хотел, чтобы кайшаку был обезврежен.

— Я являюсь одним из почетных устроителей турнира на приз суибин, который пройдет в Париже в следующем январе, — сказал он Деккеру в галерее.

— Я этого не знал, — ответил детектив. — Это наверняка выльется в грандиозное шоу.

— Хай. Для меня будет великим позором, если этот кайшаку окажется среди участников. Я боюсь делать такое предположение, но, по-моему, вполне вероятно, что так все и случится. Ведь он, судя по всему, является опытным и искусным каратекой... Такие, как он, всегда принимают вызовы к бою, а последних на этом турнире будет предостаточно.

— Не представляю себе, каким образом вы сможете «отсеять» его. Ведь не станете же вы выяснять всю подноготную каждого участника? Туда съедутся сотни каратистов со всего мира.

— Вы оказали бы очень большую услугу нам и самой идее боевых искусств, если бы арестовали его. Или... — он глубоко вздохнул, — избавились бы от него до начала турнира. Я понимаю, что остановить его непросто... Но это должно быть сделано.

«Только без меня, — подумал с досадой Деккер. — Мне хватает своих забот с Ле Клером».

Деккер и Мичи вошли в центральный корпус ботанического сада. Тут и там проходили занятия «кружков по интересам»: кого-то учили восточной живописи, кого-то фотографии, других — сажать орхидеи, разводить цветники, изучать мировую флору.

После долгих уговоров со стороны своего друга Мичи согласилась зайти в один класс и показать людям, как из бумаги можно делать животных. Инструктор и класс притихли, внимательно наблюдая за ее руками, которые спокойно и ловко превращали листы желтой, синей, зеленой, розовой и оранжевой бумаги в маленьких оленей, птиц, медведей, орлов... Мичи работала споро и была погружена в себя так, как будто находилась в комнате совершенно одна.

То, что она творила, казалось настоящим чудом, волшебством.

Только закончив, Мичи подняла глаза, увидела, какое внимание обращено на нее, и смутилась. К ней подошла инструктор, — это была седовласая женщина, носившая очки в толстенной оправе и опиравшаяся на палку, — и взяла со стола бумажного оленя. В ее глазах блестели слезы восторга, когда она тихо проговорила:

— Я... Я никогда еще не видела в жизни ничего подобного! Неужели красоту можно создать так легко и быстро?..

От полноты чувств она наклонилась вперед и поцеловала Мичи. Класс зааплодировал.

Инструктор так трепетно держала в своих руках бумажного олененка, как будто он был живой.

— Прошу прощения, мисс... Можно мне это оставить здесь?

Мичи оглянулась на Деккера.

— Асама, — представилась она. — Мишель Асама.

— Мисс Асама.

— Да, конечно.

Все присутствующие тут же поднялись со своих мест и окружили стол, на котором были расставлены изумительные поделки.

Деккер так гордился своей любимой, так гордился!.. Он взял со стола несколько листочков цветной бумаги и опустил их в карман ее меховой шубы. Она его учила делать из бумаги цветы и животных еще в Сайгоне, но, посмотрев на то, что она сделала сейчас, детектив понял, что он ничему не научился. Но хочет научиться.

В Манхэттен они вернулись на «Мерседесе», который был временно записан на Деккера. Это был подарок от федеральной оперативной группы. Они проехали в бруклинском туннеле «Баттери Таннел» и взяли курс на южную оконечность Манхэттена. Остановились на обед в Гринвич-Вилидж. Здесь был один примечательный ресторанчик, где официанты исполняли оперные арии и где беременная собака владельца ресторана лениво бродила между столов, клянча то тут, то там.

Официант опустился перед Мичи на одно колено, исполнил арию из «Богемы» и поцеловал ей руку. Деккер смотрел на нее, видел на ее лице выражение радости, счастья... Он решил не допытываться у нее, — по крайней мере сейчас, — о том, кто же из членов ее семьи в свое время совершил сеппуку? Он понимал, что своими расспросами только испортит вечер. Если бы это все-таки произошло, он бы никогда себе этого не простил.

В ее квартире они занимались любовью. Мичи была так горяча и энергична, что это изумило Деккера. Это больше походило на сражение или поединок, чем на любовь. В ее глазах светилась такая же решимость, какая была тогда, когда она заговорила о сеппуку!

Но вскоре Деккер был окончательно захвачен страстью и уже не мог ни о чем думать. Он мог только чувствовать. Испытывать...

Они занимались любовью в ванной. Она ополоснула его тело в обжигающе-горячей воде. Сказала, что это очищение. Синто. А потом, когда они оба с головы до ног намылились желтым ароматным мылом, она попросила его перейти на пол. Положив его животом на мат около самой ванны, она стала делать ему массаж.

Сначала она просто лежала на нем сверху и терлась о его скользкое от мыла тело, двигаясь взад-вперед, очень медленно и с большой амплитудой... Деккер возбудился до крайней степени, но она не разрешила ему войти в нее.

— Подожди же, — шептала она. — Подожди.

Она встала ногами на его плечи и прошлась вниз по всему телу. По позвоночнику, ягодицам, ляжкам и икрам... Потом она развернулась и двинулась обратно, закончив путь опять на его плечах. Затем она опустилась на колени и проделала то же самое. Наслаждение было очень острым. На грани боли. Деккер тихо постанывал. Он не думал раньше, что боль может быть такой приятной.

При помощи своего намыленного колена она потерла его ягодицы, затем скользнула вниз, стала тереться об это же место своими намыленными грудями.

А, к черту!.. Деккер чувствовал, что больше терпеть уже не может. Он весь напрягся, несколько раз качнулся взад-вперед на скользком мате и кончил.

Мичи тем временем продолжала. Сидя на его ногах, которые были все в желтой пене, она терлась своими маленькими ягодицами о его скользкое тело. Потом подхватила одну его ногу, согнула ее в колене и потерла его пятку о свои груди, тихонько постанывая.

Деккер почувствовал, что возбуждение возвращается к нему.

Мичи приказала ему перевернуться на спину. Когда он это сделал, она опять легла на него и стала тереться и скользить по нему вверх-вниз, закрыв от удовольствия глаза. Потом она села и стала постукивать по нему тыльной стороной ладони, затем сжала ее в кулак. Удары стали сильнее. Они распространялись по всему его телу, от плеч до ног. Он чувствовал боль, но она возбуждала его.

Потом он не мог вспомнить, кончил ли он тогда во второй раз или ему это просто почудилось. Он находился в таком состоянии, что уже ни за что не мог поручиться.

Она подвела его к воде, и они одновременно скользнули в ванну. Когда мыльная пена была смыта, они поменяли воду, затем улеглись в ванне и снова занялись любовью. Уже более традиционно. Она сидела наверху и ритмично покачивалась на нем. Взад-вперед, взад-вперед... Он крепко держал ее за бедра и принимал любовь с закрытыми глазами. Из колонок, установленных под самым потолком, неслась мягкая музыка тринадцатиструнной кото.

Деккер любил. Он был счастлив. Невыразимо счастлив. Он был ее пленником и полностью подчинялся ей.

Через час глаза его стали слипаться. Во всем теле наступило утомленное расслабление. Его стало клонить в сон. Целовался с ней он уже в полубессознательном состоянии. Она случайно своими зубами поранила ему язык. Он почувствовал, что она стала слизывать его кровь. Затем его язык встретился с ее языком и вкус крови смешался с нежностью ее рта... Он знал, что до тех пор, пока Мичи любит его, он будет подчиняться всему, о чем она ни попросит. Он сдался на ее милость и в любви чувствовал себя ее рабом.

— Ты... — прошептала она.

И в этом коротком слове было все, что она хотела сказать, все, что он понял, все, что он мог ей отдать и отдавал.

Эллен Спайсленд вошла в свою квартиру на цыпочках и неслышно затворила за собой входную дверь. Она осторожно открыла створки шкафа, повесила туда свою кожаную куртку, шляпку и связанный вручную свитер. Затем она сняла туфли, поломала с несколько секунд замерзшие пальцы, потом неслышно перебежала в кухню, держа туфли в руке. Ее «Смит и Вессон-38» лежал в кобуре, которая была привязана к широкому ремню из шкуры аллигатора с гаитянской пряжкой из красного дерева. Это был подарок к ее недавнему дню рождения от мужа Генри. Пистолет она снимала только в спальне, когда отходила ко сну. Она клала его в тапочек, который лежал на полу у изголовья кровати. В любую секунду она могла выхватить оттуда свое оружие и разобраться с непрошеными гостями.

У них была двухспальная квартира в верхнем Манхэттене. На холмистых, так называемых Вашингтонских Высотах. Улицы здесь были извилистыми, как лесные ручейки. Постоянно ныряли вниз или взлетали вверх. Из окон квартиры открывался прекрасный вид на Генри Гудзон Ривер и на возвышавшиеся на противоположном берегу Базальтовые Столбы Нью-Джерси: пурпурного оттенка утесы над покинутыми и заброшенными заводами.

До Генри Эллен никогда не посещала музеев. Искусство, культура и литература были в ее понимании занятиями «белых задниц».

У нее была совсем иная жизнь. С самой ранней юности она хорошо усвоила, что жизнь — это череда непрерывных сражений. Это борьба. Для того, чтобы выиграть, победить в этой борьбе, она покинула родной дом и Гарлем в возрасте восемнадцати лет. Переехала в центр города. Работала сразу в трех местах, чтобы поддержать в себе силы окончить колледж. В департаменте полиции она отличилась, когда речь зашла о расизме и дискриминации по половому признаку. Между тем, у нее было два брака и один выкидыш. Это ей стоило нервов! Месяц больницы и сообщение о том, что у нее больше никогда не будет детей. Но она выжила. Она не сломалась.

В нежном Генри, — стройный, красивый гаитянец был старше ее на двадцать лет, — она нашла как раз такого человека, во имя которого стоит быть сильной. Такого человека, который нуждается в том, чтобы кто-то защищал его от жестокостей внешнего мира.

Впрочем, и сам Генри, — правда, по-своему, — платил ей тем же. Его интеллигентность, ум, чувствительность и талант были для нее настоящим бальзамом на душу после тяжелого рабочего дня, после преступлений и риска, после общения с враждебной средой. Эллен была тонким человеком и очень сильно переживала все увиденное. На улицах она часто наблюдала страшную, ужасающую нищету. Когда она это видела, ее все время охватывало отчаяние, ощущение своей бесполезности, беспомощности.

Что ей помогало выжить в таких экстремальных условиях? Внешняя бесстрастность, юмор, алкоголь, наркотики. Но на первом месте был, конечно, Генри.

Она неслышно двигалась по кухне в одних чулках. Включила печку, открыла заслонку и поставила перед огнем свои туфли. Сушиться. Она села на корточки перед печкой и подставила ей свои холодные руки. Согрев их, повернулась к печке спиной. Хорошо!

Ей пришло сейчас в голову мысль о кайшаку. Это дело так захватило ее! Каким же образом ей убрать этого подонка с мирных улиц?

Мэнни был слишком занят в своей оперативной группе, чтобы оказать ей действенную помощь в этом, а остальным ребятам было наплевать...

Канаи, — он, между прочим, выкупил три картины Генри, да хранит его бог! — сказал, что все эти убийства сделал один человек. Он говорил это с такой уверенностью... Эллен спрашивала себя: почему он так убежден в своих догадках? Впрочем, ведь он был японец, а карате — это японская борьба.

Основная проблема, по мнению Эллен, на данном этапе заключалась в том, что убийца переезжал из города в город для совершения своих злодейств. Как его сцапаешь в таких условиях?.. Это все равно что искать иголку в стоге сена.

Она решила посоветоваться с Мэнни. Ведь он сам каратист.

Зазвонил телефон на стене около холодильника. Эллен мгновенно сняла трубку. Ей не хотелось будить Генри. Когда-то же надо человеку отдохнуть?..

— Але?

— Эллен? Мэнни.

— Легок на помине! С тобой-то мне и надо поболтать. Ну, сначала расскажи, как у тебя там?

— Ребята Бускаглии подают на меня в суд. Мне за это столько сегодня вставили на разных совещаниях! Ле Клер говорит, чтобы я не терял на это время и плюнул. Словом, похоже, все движется к тому, что обе стороны снимут свои обвинения. Я — в том, что на меня было нападение. Они — в том, что я их повалял на снежке. Остается план вместимости. Мы можем использовать его против Пангалоса и Кворрелса. На бумажке есть их росписи.

Эллен зажала трубку между щекой и приподнятым плечом и стала собирать по кухне то, что требовалось для приготовления чашки свежего кофе.

— Что-нибудь новое по делу Молиза?

— Полный ноль. На улице не затевается никакой войны. Никто ничего не знает о гастролере из другого города, который мог бы решиться на такое. Внутри семейки Молизов тоже, вроде, не было предпосылок. Выглядит все достаточно глупо: какой-то сумасшедший бродил по улицам, залез в первый же попавшийся по пути лимузин и зарезал беднягу. Возможно, Молиз и его телохранитель просто оказались не в том месте и не в то время.

Эллен аккуратно пересыпала кофейные зерна из жестянки в кофемолку.

— Кто займет место Поли?

— Пока неясно. На сегодняшний день все дела мафии принял Гран Сассо. Джонни Сасс. Старший Молиз все еще убит горем и мало что соображает. Кто бы ни занял место Поли, первой его задачей будет выяснение личности убийцы. Как там с Раулем и его леди?

Рауль был тем самым доминиканцем-сутенером, который пырнул ножом Йоши Тада. Сегодня Эллен должна была показаться в суде, где проходили предварительные слушания, решались вопросы освобождения под залог и выдвижение обвинений.

— Квалифицировано как непредумышленное убийство второй категории, — сказала Эллен.

— Это что, шутка? Ага, понятно... Стоило нам задницу рвать и арестовывать этих клоунов! Ох, судьи, судьи... Ослиные задницы!

— Какие уж тут шутки! Бамби, — проститутка Рауля, — имеет по крайней мере две венерические болезни. Так что, если бы господин Тада не умер тогда, то всю оставшуюся жизнь страдал от сифилиса или по меньшей мере от лишая. Такие дела.

— Как сажа бела, — хохотнул Мэнни.

— Просто думала, что такому извращенцу, как ты, это покажется занимательным.

— Все остришь? Ну, правильно. Это-то нам и помогает пока выжить. Твои слоновьи остроты.

— Ага. И еще любовь, да? И твои тупые прибаутки о жизни, да? Ладно, Мэнни, на минутку возьми себя в руки, будь серьезен. Я об этом кайшаку...

Он простонал в трубку:

— Я так и знал! Нет, я так и знал!

— Я же не могу это вот так просто выкинуть из головы и забыть.

— Понятно. Когда не можешь, принимай слабительное. Ну, о'кей, выкладывай.

Она пожала плечами, хотя Мэнни не мог этого видеть.

— Скажи, как мне до него добраться?

— Ни фига себе! Только это, и больше тебе ничего не нужно? Всего-то! Как добраться до психопата, который разъезжает по стране, насилует женщин, а потом забивает их до смерти голыми руками? Я тебе вот что скажу... А ты слушай. Предположим, все догадки Канаи — мякина. Предположим, это не один кровавый маньяк, а просто цепь совпадений.

Она закончила молоть зерна, переложила трубку к другому уху и высыпала кофе через ситечко в чашку из тонкостенного просвечивающегося фарфора. Добавив туда кипящей воды, она проговорила:

— Слушай, Мэнни, не надо меня водить за нос, понял? Мы оба хорошо знаем, что Канаи ни за что не позволит выставить себя перед кем-нибудь дураком. Когда он что-то говорит, то это не для того, чтобы кого-нибудь позабавить, а серьезно. Давай поэтому исходить из того, что он прав, хорошо?

— Черт с тобой. Возможно, все так и есть. Канаи действительно не дурачок. Но я звонил тебе вовсе не за этим. Хотел просто узнать, как сегодня прошли дела в суде, и на этом закончить. Так что, может, ты перестанешь доставать меня с этим недоноском? Она помешала ложкой сахар в чашке.

— Прошу тебя. Мэнни.

Он вздохнул.

— Давай дальше. Только не тяни.

— Как мне выследить этого парня? С чего следует начать? Он может оказаться где угодно. К тому же, как мы видим, не сидит на месте, а постоянно перемещается на большие расстояния. Я переговорила об этом деле с капитаном, тот долго морщил свой нос, а потом заявил, что разрешает мне сделать несколько телефонных звонков, но только из-за того, что: а) одна из женщин была убита маньяком в Нью-Йорке и б) потому что я сама женщина и он не хочет, чтобы я достала его воплями о дискриминации по половому признаку.

— Значит, шантаж?

Она пригубила кофе.

— Пока работает. Но я прекрасно чувствую, что вечно не смогу выезжать на шантаже. Если я в ближайшее время не представлю ему что-нибудь убедительное... Прощай, кайшаку, твори свои дела спокойно, а я должна вернуться в реальный мир.

— Канаи сказал две основные вещи относительно этого парня. Во-первых, то, что он каратист, типа меня. Во-вторых, что он переезжает из города в город. Подумай в этом направлении. Возможно, это коммивояжер... Хотя Канаи говорит, что это очень опытный и высококлассный боец... Нет, коммивояжер отпадает.

— Почему?

Деккер сказал:

— Работа коммивояжера не оставляла бы ему достаточно времени для тренировок. Если он действительно так хорош, как его малюет Канаи, значит, парнишка разминается постоянно и регулярно. Это единственный способ для спортсмена удержаться в форме. И все же... Единственное, что приходит в голову логичного, так это то, что его работа требует разъездов. Вот над этим поразмышляй и попытайся что-нибудь сделать. Поработай с теми городами, о которых упоминал Канаи...

Она поставила чашку на стол и прошла к стене, где рядом с телефонной точкой висел блокнот и ручка. При помощи магнитов они держались на металлической плашке, которая была прибита к стене.

Она сказала:

— Это Нью-Йорк, Атлантик-Сити, Даллас, Сан-Франциско... Хотя, подожди... Нет, это был не Атлантик-Сити, а какой-то задрипанный городишко неподалеку от него. Ну, какой-то совсем маленький. Не вспомню сейчас, как он называется, но у меня на работе где-то записано.

— Хорошо. Кстати, вчера один мой друг напомнил мне о «двойных ветеранах». Джи-Ай, которые насиловали вьетнамок перед тем, как убить их.

— Что только не узнаешь о наших доблестных солдатах.

— Да, ты права. Это отбросы. Хуже них во Вьетнаме никого не было. Так, так, так... Значит, постарайся сделать для начала вот что. Списки всех доджо в тех городах. Ну, это клубы по изучению карате. Если получится, то хватай списки членов этих клубов... Впрочем, это будет не так легко сделать. Да к тому же тебе придется перерывать потом целую тонну имен... Только в нашем заведении сто двадцать членов.

— О, боже...

Она перестала делать записи.

— Мэнни, ты сказал: клубы по изучению карате. А как насчет дзюдо, например?

— Это не надо. Судя по технике, которой пользовался преступник для убийства своих жертв, он действительно каратист. В дзюдо все по-другому. А этот парень настоящий воин. Работает руками. Постой, постой...

— Что такое?

— Ничего... Я просто вспомнил, что еще говорил Канаи. Он сказал, что не хотел бы видеть этого гада среди участников мирового турнира... Он сказал, что класс этого кайшаку вполне позволит ему подать заявку на участие... Турнир! Боже, где была моя башка раньше?

— А что?

— Боец, который переезжает из города в город. Турниры! Соревнования! Матчи! Вот откуда тебе надо начинать!

В глазах Эллен блеснули огоньки.

— Слушай, Мэнни, ты просто золото! Ты даже не понял, небось, что сказал только что! Это чудесно! Это просто прелестно! Правда, не знаю еще, с какой стороны зацепить всю эту каратистскую кашу... Я ведь в этом ничего не смыслю. Полный ноль. Знаю только то, что перед боем вы надеваете эти смешные пижамы...

— Это называется ги, растыка!

— Как тебе больше нравится. Значит, ты думаешь, что наш общий друг переезжает из города в город потому, что занят в турнирах?

Он счел нужным предупредить ее:

— Не горячись особенно. Не дай своим надеждам разрастись без меры. Это только предположение. Догадка, не больше.

— Догадка? А чем это, интересно, мы с тобой занимаемся всю жизнь на полицейской работе? Мы только и делаем, что строим догадки и делаем предположения.

— Ладно, помолчи хоть секунду. Я хочу, чтобы ты сделала следующее. Узнай, проходили ли турниры по карате во всех этих городах. Ориентируйся примерно на то время, как было совершено убийство. Для этого тебе надо позвонить в издания, специализирующиеся по боевым искусствам.

Он тут же с ходу дал ей названия восьми главных журналов, три из которых имели штаб-квартиры в Лос-Анджелесе.

— И списки участников турниров? — проговорила Эллен, делая очередную запись.

— Слушай, какая ты все-таки проницательная!

— Ладно, не язви. Ты молодец у нас. И как это тебе только в голову пришла такая блестящая идея? Мне мысль насчет турниров очень понравилась. Пожалуй, тут можно будет что-нибудь вытянуть...

— Я уже и сам заинтересовался, черт возьми! Когда получишь имена, передай их мне на ознакомление. Кто знает, может, у меня зашевелится в голове какая-нибудь оригинальная мыслишка, когда я пробегусь по спискам взглядом? Кое-кого я знаю...

— Мэнни, мне плевать на то, что некоторые говорят про тебя, но ты мне нравишься. Кстати, как у тебя на личном фронте? Без проблем?

Он рассказал ей о Мичи. Не все. Далеко не все. Только то, что теперь в его жизни появилась дорогая женщина. Он ее знал раньше, но потом потерял из виду на несколько лет, а теперь они опять соединились. И что налаживают новые отношения медленно, осторожно, стараясь не спугнуть друг друга и не потерять надежды, которая так неожиданно вспыхнула.

— Хорошо-то хорошо, — закончил он. — Да вот уехала в деловую поездку. Обещала вернуться.

— Пусть только попробует этого не сделать. Если она обманет тебя, я ее разыщу и хорошенько надеру ее белую задницу!

— Она японка, Эллен.

— А мне плевать. Короче... Спасибо тебе, Мэнни. Действительно очень помог.

— Меня благодарить нечего. Ты права, эта свинья, кем бы он ни оказался, заслуживает смерти. По крайней мере, если нам повезет, мы сможем убрать его с мирных улиц. Если повезет.

Эллен сказала:

— Беда может случиться с каждым из нас, Мэнни. Ты-то каратист, но много ли таких, как ты? А я? А твоя леди? Вполне возможно...

Деккер прикусил губу и промолчал.

Эллен продолжила:

— Да, да, вполне возможно, Мэнни. Вот поэтому нам уже надо начинать чесаться насчет этого петушка. И знаешь что? Если мне повезет встретиться с ним, я его убью. Клянусь перед Господом, я его убью! Не важно, кто он такой, где прячется и сколько у меня уйдет времени на его поимку. Я его поймаю и убью, вот увидишь!

Тревор Спарроухоук с удовольствием наблюдал за природой из окна своего дома в Коннектикуте.

Вот из зарослей клена на открытую местность опасливо выскочила молоденькая самочка оленя. За ней осторожно ступал ее друг. Олениха осмотрелась кругом и затем легко побежала на своих длинных тонких ногах по неглубокому снегу к картонному ящику, куда англичанин набросал шпината, капусты и соломы.

После каждого проглоченного куска пищи олениха настороженно вскидывала голову и старалась высмотреть вдали своих врагов, настоящих или вымышленных.

Спарроухоук смотрел на нее, маленькими глотками пил чай с молоком из фарфоровой чашки «Веджвуд» и напоминал себе о том, что волков бояться — в лес не ходить. Нельзя дать страху возможности возобладать над тобой. Вообще никому и ничему нельзя давать возможности вставать над тобой. А он вынужден был это сделать и посадить себе на шею Джованни Гран Сассо и Альфонса Джулию, который был племянником дона Молиза.

Несколько дней назад, сразу же после церемонии вечного успокоения Поля Молиза младшего на кладбище Лонг-Айленда, состоялось короткое совещание. Совещались Гран Сассо и Джулия. Оба макаронника удобно устроились на заднем сиденье роскошного лимузина, который возвращался с кладбища в Манхэттен. Спарроухоука также пригласили поучаствовать в разговоре. До сих пор англичанин имел дела только с Полем Молизом младшим, который, несмотря на такую черту своего характера, как несгибаемое упрямство, все-таки был человеком, с которым можно было нормально побеседовать и в чем-то уговорить. Его можно было заставить прислушаться к доводам разума. Иначе обстояло дело с прочими твердолобыми членами преступной семейки Молизов.

Со смертью Поли пришло ощущение, что старый порядок сломан и будет заменен на новый. А с новым порядком, как уже начинал опасаться Спарроухоук, сжиться будет ему сложнее.

Гран Сассо и Джулия были еще той парочкой! Оба требовательные, как сержант в учебном подразделении. Оба не знают, что такое компромисс.

Гран Сассо, — Джонни Сасс, — было за шестьдесят. Далеко за шестьдесят. Это был седовласый, помятый старичок, который восторгался Муссолини, у которого на галстуке всегда оставались крошки еды и который обожал, — а главное, умел, — обманывать людей и располагать их к себе за несколько минут до того, как стереть их с лица земли. Такая у него была слабость. Интеллект, несомненно, выше среднего. Хитрость и коварство необычайные! Он специализировался по вопросам коррупции, подкупал судей, судебных исполнителей, политиков и полицейских. Это был единственный член клана Молизов, которого Спарроухоук ставил наравне с собой по потенциалу. В чем-то старик даже превосходил англичанина, что последний признавал втайне. Гран Сассо состоял на неофициальной должности консиглиере. Спарроухоук боялся этого человека, как никого другого.

Альфонсу Джулии, по прозвищу Родственничек, было за сорок. Мужчина был мускулистый и лысеющий, с сальной черной бородкой и лицом, частично обесцвеченным в многочисленных «трудовых спорах» молодых времен. Он контролировал наркотические интересы семьи Молизов, умело балансировал на тонком канате взаимоотношений с колумбийцами, которые являлись хозяевами торговли кокаином в Нью-Йорке, с чернокожими из Гарлема, которые нуждались в заокеанских связях итальяшек по поводу тех же наркотиков, а также с «вести», ирландскими головорезами с Манхэттенского Вест-Сайда. Эти ребята специализировались на самом грязном деле: заказных убийствах и ограблениях. «Вести» ходили в шляпах с висящими полями, которые были модны в двадцатых годах, в таких же допотопных полосатых костюмах и отличались очень крутым нравом. Убить или запытать кого-нибудь им ничего не стоило. Даже итальянцы боялись их.

Познакомившись с Родственничком, Спарроухоук довольно скоро обнаружил, что это заурядный пьяница, мрачный человек, отличающийся полным отсутствием такта в речи и манерах, а также параноидальной подозрительностью. Для прикрытия он обзавелся пекарней в Астории. Говорили, что он прячет там в каком-то шкафчике полмиллиона долларов наличными на тот случай, если вдруг придется спешно «рвать когти». И будто бы этот ящик круглосуточно охраняет кровожадный доберман. Это был скупердяй, какого свет не видывал. Едва по помойкам не шатался. Денег жене на одежду не давал совсем. Бедняжка вынуждена была обшивать себя сама.

Макаронники никогда не славились особенной дипломатичностью. После смерти Поли они тут же постарались до всех довести о том, что боссы по-прежнему они и другим лучше не высовываться. Спарроухоук быстро уразумел, что либо он будет играть по их правилам, либо на нем можно будет ставить крест.

Гран Сассо выглянул из затемненного окна машины на стадион, мимо которого они проезжали, и сказал:

— Ты должен сделать для всех нас одну вещь, англичанин: помочь узнать, кто пришил Поли. Только не надо мне говорить в очередной раз о том, что ты не мараешь руки о такие грязные дела, что хочешь оставить свою контору чистенькой. О своей компании пока можешь смело забыть. Тебя сейчас должна беспокоить одна проблема: смерть Поли.

— Поли был хорошим мальчиком, — тоненьким голоском пропищал Родственничек. — Сейчас все должны отложить свои дела в сторону и сосредоточиться на поимке того засранца, который его укокошил. Выходи, на кого хочешь, и бери информацию. А потом передавай ее нам. Ничего, мы возьмем за воротник это дерьмо! А когда сделаем это, он пожалеет о том, что вообще родился на свет.

Спарроухоук тщательно расправил складки на своем черном костюме, который он надел по случаю траура.

— А вы отдаете себе отчет в том, что нам совершенно не за что сейчас зацепиться? Никаких следов. Никаких мотивов. Никакого ключа к разгадке.

В его голове вновь всплыл образ Мишель Асамы. Было бы, разумеется, настоящим безумием упоминать сейчас это имя перед макаронниками. Они обязательно спросят, почему им ничего не было сказано о ней раньше. Принимая во внимание ту гнусно-мрачную атмосферу, которая сейчас установилась на заднем сиденье лимузина, это разоблачение со стороны Спарроухоука грозило наказанием не только Асаме, но и самому англичанину.

У Спарроухоука имелись кое-какие подозрения относительно этой леди, но сначала они требовали проверки.

Предположим на минутку, что мисс Асама как-то была связана с зловещим Джорджем Чихарой? В этом случае ее появление в Нью-Йорке должно было стать причиной головной боли у тех людей, которые были повинны в гибели японца. Такими людьми являлись Робби, Дориан, Спарроухоук и Поль Молиз. Поли убит...

Неужели эта женщина столь опасна?

Мысль о том, что его собственная жизнь находится под угрозой, конечно же, не прибавила Спарроухоуку хорошего настроения.

Слоноподобный Гран Сассо нажал на кнопочку в подлокотнике своего сиденья, и тут же вверх поехал пластмассовый щиток, который отделил водителя от совещавшихся. На всякий случай. Наклонившись к Спарроухоуку, Гран Сассо сказал ему небрежно:

— Ты хочешь узнать, с чего следует начинать поиск? У меня есть для тебя совет. А начни-ка ты поиск с Сайгона. С самого Сайгона.

Спарроухоук почесал свой живот и философски подумал о том, что перспектива достичь старческого возраста у него становится все туманнее и туманнее.

Вдруг Спарроухоук заметил, как олениха вскинула голову от картонного ящика с едой. Ее уши навострились. Ноздри трепетали и были обращены куда-то в сторону. Она к чему-то прислушивалась. Затем она внезапно толкнула боком оленя и оттащила его от кормушки. Оба животных галопом умчались в кленовую рощу.

Машина появилась на дороге только через две минуты. Спарроухоук был потрясен и находился под глубоким впечатлением. Вот какая охранная система не помешала бы его компании и, кто знает, может быть, ему самому. Возможно даже, что он пожалеет об ее отсутствии раньше, чем думает.

Спарроухоук пересек свой забитый книгами кабинет и открыл дверь.

— Юнити, дорогая, они приехали. Принеси, пожалуйста, ко мне сыр и бисквиты. Кофе для Дориана, а для Робби, как обычно.

— Минутку, дорогой!

Дом, в котором Спарроухоук жил с женой и дочерью, когда-то был, — точнее, в семнадцатом веке, — английским амбаром. Потребовалось потратить целое небольшое состояние, чтобы привести это сооружение в жилой вид. Он был расположен неподалеку от Уотербери (штат Коннектикут), имел плавательный бассейн, домик для гостей, теннисный корт, а также прекрасный внутренний дворик «патио».

Внутри дом был обставлен, словно для викторианского джентльмена девятнадцатого века. Обшитые панелями комнаты, длинные и темные холлы из полированного дерева, гобелены на стенах. Персидские ковры и средневековое оружие, изящные цветные стекла окон.

Но больше всего Спарроухоук гордился своей коллекцией редких книг. Он был счастливым обладателем первых изданий Байрона, Теннисона, Карлайла... Все книги были английскими. Спарроухоук их так специально подбирал. И вообще он любил Англию и поклялся однажды вернуться туда.

Все эти богатства надежно охранялись беспроволочной охранной сигнализацией по всему периметру дома. В случае отключения центрального электричества свет в доме Спарроухоука не погас бы и все приборы продолжали бы работать, — в том числе и охранная система, — так как у англичанина была автономная аккумуляторная подстанция. Была у Спарроухоука в доме также особая охранная система, чутко реагирующая на постороннее движение. Случись кто чужой — по дому немедленно разнеслись бы звуки сигнализации. В совмещенный с телефоном магнитофон была вставлена кассета, на которую заранее было записано послание о тревоге. В случае взлома и проникновения в дом чужих срабатывала программа телефона и он автоматически бы набирал номер местного полицейского участка и включал магнитофон с кассетой. Кроме того, в телефоне имелась особая система под названием «захват линии». В случае обрыва линии звучала тревога. Затем линии открывались, — даже если они заняты, — для входящих звонков.

Отношения у Спарроухоука с местной полицией были просто великолепными. Его великодушие не знало границ. Каждый полицейский, отправляющийся на пенсию, мог рассчитывать на получение высокооплачиваемой работы в частной охранной фирме. У Спарроухоука существовала с участком договоренность: если его подолгу нет дома, пусть кто-нибудь из патрульных время от времени заезжает к нему дважды в день или хотя бы звонит.

По земельному участку англичанина постоянно шлялись три тренированных восточно-европейских овчарки. Из заряженных стволов, запрятанных в «Стратегических точках» по всему дому, самым разрушительным был лазерный автомат-180 американского производства, который выстреливал по тридцать патронов двадцать второго калибра в секунду. Огневая мощь была вполне достаточной для того, чтобы проделывать дыры в кирпичной стене или валить деревья.

На тот случай, если все вышеописанное не окажется способным защитить семью англичанина, была предусмотрена комната безопасности. Она находилась в подвале и закрывалась на непробиваемую стальную дверь. Спарроухоук рекомендовал делать такие помещения-крепости всем своим клиентам, у которых были основания опасаться за свою жизнь. В таких комнатах безопасности имелся запас еды, рация, по которой можно было принимать и передавать сообщения, телефон, оружие и, конечно, вода. При необходимости кучка людей могла держаться в этом помещении несколько суток.

Достигнув возраста двадцати и одного года, дочь Спарроухоука Валерия стала красивой женщиной, умной и дисциплинированной, с развитым чувством юмора и способностью самостоятельно мыслить и делать независимые оценки. Она была высока ростом, — хотя не дотягивала до матери, — у нее были белокурые волосы, голубые глаза и нежная чистая кожа. Она одинаково хорошо владела обеими руками, была прекрасной студенткой и училась на последнем, выпускном курсе Йельского университета.

Но больше всего Спарроухоук восторгался таким качеством в своей дочери, как недостаток самоосознания своей красоты и счастливой звезды. Она всерьез ожидала от жизни только того, что была способна заработать собственными силами. Для Спарроухоука это было самое ценное качество в человеке.

— Пап?

Она стояла на пороге его кабинета. Босоногая, в обрезанных джинсах, университетском «балахоне», и прижимала к груди гору книг. Бодичеа, — ее любимая прирученная обезьянка, — спокойно сидела на плече. Обезьянка питалась какао, апельсиновыми дольками, не брезговала и насекомыми. Спарроухоук ее недолюбливал.

— Нужно подготовиться к зачетам, — сказала Валерия. В ее голосе лишь с трудом можно было угадать что-то от английского акцента. Она была привезена в Америку шесть лет назад, по сути, будучи еще совсем ребенком. — Судьбу западной цивилизации я тебя очень прошу попытаться решить со своей компанией без моего участия.

Ей было плевать как на Дориана, так и на Робби. По ее мнению, такие люди, как Дориан, достойны в жизни только презрения окружающих. Она его и презирала. О Робби она говорила совсем мало. Признавалась только в том, что при виде его ощущает непроизвольное пробегание мурашек по телу. Она сама не могла этого себе объяснить. Когда-то Спарроухоук питал надежды на то, что молодые люди сойдутся поближе, полюбят друг друга, а там и до свадьбы недалеко. Но у Валерии на этот счет имелось иное мнение. Кроме «добрый день» и «до свидания», этим двум нечего было сказать друг другу.

Юнити наконец сказала своему мужу:

— Он ей не нравится, пойми! И никогда уже не понравится. Некоторым женщинам брак нужен только для того, чтобы достичь какой-то корыстной цели. Валерия другая. Она полюбит, когда найдет человека, который был бы достоин ее. Но не раньше. Робби во всяком случае не является этим человеком. Тревор... По-моему, мы оба прекрасно это понимаем.

Конечно, Юнити была права. И дело не в том, что у Валерии не хватало поклонников. Их-то было как раз хоть отбавляй. Особенно ребят из университета. Все на одно лицо. С румяными щеками, хорошими зубами, развитой мускулатурой и недоразвитыми мозгами. То же самое можно было сказать и о некоторых университетских преподавателях, которые смотрели на Валерию не только, — и даже не столько, — как на прекрасную студентку. Наконец был самый богатый человек во всем Уотербери. Старик под семьдесят, большой чудак. Он предлагал Валерии пятьдесят акров великолепной земли в Коннектикуте с домом, если она выйдет за него замуж. Но дочери Спарроухоука не нужны были ни сокурсники, ни преподаватели, ни старик-чудак.

Она помахала Спарроухоуку рукой и покинула его кабинет.

«Жаль, что у нее ничего не вышло с Робби», — подумал англичанин с досадой.

Но, с другой стороны, нельзя же ей приказать. Сердцу не прикажешь. А убедить молодую леди невозможно. Особенно с таким независимым мышлением.

Спарроухоуку было очень интересно узнать, кто же станет счастливчиком, который завоюет ее расположение, а может быть, и любовь.

Спарроухоук оперся о край своего английского дубового стола и буравил внимательным взглядом Дориана и Робби, которые сидели на черном кожаном диване.

— Ну, так вот, ребята... Как вам, вероятно, хорошо известно, у наших итальянских друзей по поводу смерти Поли слегка поехала крыша. Но вы не знаете одного... Дело в том, что в своей безграничной мудрости Гран Сассо и Альфонс Родственничек распорядились о том, чтобы наша «Менеджмент Системс» сыграла главную роль в розыске злодея-убийцы.

Дориан отставил свой кофе в сторону.

— Глупость! Мы назначили встречу сегодня у тебя, ибо здесь безопасно. Ибо в настоящий момент полицейские и оперативная группа топчутся вокруг каждого человека из клана Молизов, вынюхивая и подсматривая. Засекают также всех контакторов.

Когда им станет известно о том, что ты копаешь дело Поли... Это будет равносильно признанию того, что «Менеджмент Системс» — мафия.

Спарроухоук достал из кармана своего смокинга пачку турецких сигарет.

— Ты даже не представляешь себе, как я с тобой согласен, — проговорил он, закуривая. — Я пытался, как всегда, отмазать «Менеджмент Системс» от чернухи, но мне это не удалось. Я же не могу назначить досрочные выборы и, победив в них, возглавить клан Молизов!.. Если бы я мог, тогда это поменяло бы все дело, но я не могу. Кстати, учтите, что, скорее всего, за нами установлено наблюдение. В полиции и оперативной группе подумали, что смерть Поли — это месть конкурента, который хочет взобраться на его место. Они хотят знать, кто этот конкурент. Не удивлюсь, если узнаю о том, что эта информация уже валяется на улице, и нужно только нагнуться, чтобы подобрать ее.

— После Поли верх возьмут Родственничек и Джонни Сасс, — проговорил спокойно Робби. Он допил свой сок из моркови и шпината и поставил бокал на край стола, возле которого сидел. — У Родственничка меньше шансов. Он слишком много светится. Есть у него одна подружка в Лонг-Айленд-Сити... Кубинка. Он к ней не приезжает. Даже в мотель ее не везет. Боится, что кто-нибудь нападет. Его подозрительность давно уже стала притчей во языцех. Знаете, где он ее трахает? На заднем сиденье какого-то драндулета, который приобрел по дешевке специально для этих целей. Каждый раз, когда Родственничек уезжает из своей пекарни не на «Форде», а на этой телеге, это значит, что он едет перепихнуться со своей девчонкой. Последняя собака знает про это.

Спарроухоук выдохнул дым в сторону настольной лампы и поправил большим пальцем один навощенный ус.

— Кто сказал, что романтики перевелись? Дориан прав, когда говорит, что нас очень легко могут сейчас замести. Установлена действительно повсеместная, тотальная слежка. А что я могу сделать? Мне сказано — действовать. Вот должен раскопать сайгонские деньки Поля Молиза младшего. Альфонс Родственничек и господин Гран Сассо хотят получить подробнейшую информацию на этот счет. Чем занимался, с кем водился...

Дориан пожал плечами.

— Сайгон? Почему бы и нет? С чего-то надо ведь начинать... Какие-нибудь конкретные мысли?

Спарроухоук долго и внимательно разглядывал его сквозь медленно рассасывающееся кольцо сигаретного дыма.

— Да пока что ничего особенного... «Менеджмент Системс» работает в этом направлении. Сайгон. Гонконг. Макао. Камбоджа. Таиланд. Про это тоже не будем забывать. — Он с силой вдавил окурок сигареты в пепельницу, лежавшую у него на столе. — Токио.

Он взглянул на Дориана еще раз.

— Вот какой широкий охват тех мест, где Поли занимался своим делишками. А уж со сколькими людьми он стыковался по различным деловым вопросам!..

— А как насчет Кайманов? — спросил Дориан. — У Поля имелись зарегистрированные там компании. И в Делавере. И в Нью-Джерси. Может, убийцу следует искать среди всех людей, с которыми он там общался. Может, они, получая у него денежки, думали о нем всего лишь как о вонючем, носатом придурке?..

Спарроухоук вскинул брови.

— Как точно подмечено, мальчик мой... — задумчиво проговорил он. — Знаешь что... У нас в полиции есть, конечно, свои источники информации, но я тебя все-таки прошу: сообщай мне обо всем, что услышишь в участке или за его пределами.

— Согласен, Птица.

— Хорошо. И еще одна вещь. Макаронники считают, что Пангалос и Кворрелс, возможно, начнут колоться. Было предварительно решено дать, как говорится, всем сестрам по серьгам.

— Двойной удар? — спросил Дориан.

Спарроухоук подлил себе чайку.

— Гран Сассо рассуждает вполне логично. Он говорит, что никому неохота садиться в тюрьму. Я с этим лично где-то согласен. У Пангалоса уже состоялось два свидания с Ле Клером по поводу того злосчастного плана вместимости. Я уверен, что черный прокурор хорошенько и умело припугнул его. Вы хоть понимаете, во что может превратиться жизнь человека за решеткой, если он «в миру» был прокурором? Да еще федеральным?

Англичанин глотнул чаю и подбавил в него молока.

— В смерть. Заключенные просто разорвут его на части. Убьют, как пить дать! Что касается Кворрелса, то это серьезный юрист, но слабый человек. Его позвоночник сделан из сдобного теста. Гибель Поли, к великому для них сожалению, их обоих оставила без защитников. Например, Гран Сассо всегда недолюбливал Пангалоса. Он терпел его исключительно из-за Поли. А, вернее, из-за того влияния, которое имел Поли на дона Молиза. На Пангалосе сегодня ставится крест. То же самое, похоже, и с Кворрелсом. И все благодаря этому сраному плану вместимости.

Робби сказал:

— Благодарите Деккера.

— И да, и нет. О, конечно, это его волосатая рука сцапала документ! Этого никто не будет отрицать. Но кто-нибудь задумывался из вас хоть раз: а откуда он прознал об этом плане?

Дориан и Робби притихли.

Спарроухоук тоже молчал, попивая чай маленькими глотками.

Наконец детектив Дориан не выдержал:

— План, не план... Я думаю, сейчас не самое удачное время для того, чтобы копать эту историю и подозревать людей. Ты сам сказал, что поручено заниматься Поли.

— Да, согласен. Но спросим себя: а почему греку и еврею подписан приговор? Смотрите. После гибели Поли трон опустел. Гран Сассо и Альфонс Родственничек желают поскорее занять его. Им нужно утвердить свою власть. Какой самый лучший для этого способ? Сделать так, чтобы оба юриста протянули ноги, не так ли? Поль, конечно, сделал бы все иначе, но Поля с нами уже нет.

Дориан фыркнул.

— Короче, я так понял, это тоже хотят повесить на меня.

— Похоже на то, мой мальчик. Я понимаю хорошо, что тебе не хочется лезть головой в это дерьмо, но, увы... Ты ничего не докажешь Родственничку и Гран Сассо. Старики уперлись на своем, как бараны. Остается козырнуть и сделать все в соответствии с полученным приказом. Я скажу тебе, когда именно.

Дориан проговорил.

— Надо будет сделать так, чтобы оба оказались в одном месте и в одно время. Я не собираюсь разбрасываться на два приема. Черт возьми, и кому вообще пришла в голову эта тупая мысль?!

Спарроухоук уткнул в него указательный палец.

— Не ной! Гран Сассо решил избавиться от Пангалоса и Кворрелса. Окончательно. И дело тут не только в плане. Тем самым он хочет обезопасить уважаемого сенатора Теренса Дента. Господин Сассо очень не хочет, чтобы наш парламентарий влип в эту дерьмовую кашу, связанную с планом вместимости. А он может влипнуть, так как имеет свой скрытый финансовый интерес в проекте. Дент нужен Молизу. Это очень важный помощник. Не каждый день мафия вербует к себе в подручные сенатора Соединенных Штатов, согласитесь.

Дориан также устремил свой указательный палец в сторону Спарроухоука.

— Ты скажешь этому обосранному Джонни Сассу, что я требую за такую работу самую высокую оплату! По самой верхней планочке, понял? Он хочет, чтобы я избавил его от двух нехороших парней? Изволь, только это очень дорого ему обойдется. Я в дерьмо полезу только за большие баксы! Черт, как подумаю об этом, так сразу в животе худо становится. Где тут у нас сегодня туалет?

— Там же, где был и вчера. В конце коридора налево. Только не трогай, пожалуйста, там зеркало, ладно? Эта вещица обошлась мне в целое состояние. И пусть уж она лучше останется такой, какая есть. Без твоих художественных добавок.

Когда Дориан вышел из кабинета, Спарроухоук плотно притворил за ним дверь и, стоя у нее, обернулся к Робби. Он поднял руку, привлекая его внимание.

— Робби, приятель, слушай меня очень внимательно. Вполне возможно, что Дориан окажется для нас такой же большой проблемой, как и Пангалос. Я имею сейчас в виду эту его подружку-леди, молодую японку. Как ее?.. Мисс Асама. Кто знает, но может статься так, что она каким-то образом связана с Джорджем Чихарой. Возможно, что это даже его родственница. Я пока не уверен.

— Только не это...

— Только не это, только не это, а вдруг это?! Дориану об этом ни слова, ясно? Ни единого слова! Надеюсь на понимание с твоей стороны.

— Эй, майор, можно было мне этого и не говорить.

— Хорошо. Я мобилизую «Менеджмент Системс». Пусть ее прощупают со всех сторон. Происхождение, ее алмазную контору, спонсоров, совет директоров. Словом, все. Я не планирую передавать всю эту информацию итальяшкам. Пока не планирую, а там будет видно. Ну, ты сейчас сам все поймешь... У меня нет никаких доказательств того, что она связана с Чихарой. Только догадка. Черт, никак не могу достать этого засранца Найела Хиндса. То он в Африке, то на Среднем Востоке. Теперь вот, вроде, в Аргентине или еще где, черт его знает! Продает оружие, которое побросала ваша доблестная американская армия, когда драпала из Вьетнама. Хиндс кинул мне один намек относительно мисс Асамы. Он сказал, что в последние годы жизни Чихары ему помогала, — вернее, безуспешно пыталась помочь, — одна молодая японка. Хотела освободить из вьетконговского плена. Наивная! Так вот, я думаю, что это была наша дорогая мисс Асама.

У Робби запершило в горле. Он прокашлялся.

— Думаешь, это она завалила Поли? Классная работа, если это так. Одна женщина против двух мужиков? Ну, знаешь ли... Эта девочка высоко котируется.

— Если это мисс Асама, то она делает чересчур большие шаги. Еще вчера она отдолбила двух полупьяных молодчиков в женской комнате арены, одному сломав ногу, другому руку... А сегодня она уже перерезала горло знаменитому мафиози. Неплохо для начала. Она это или нет, черт возьми! Ты даже представить себе не можешь, мой мальчик, как жестоко я мучаюсь этим вопросом! Она или не она?! Если предположить, что она, то... Значит, она приехала в Америку с большими планами... — Он показал на Робби пальцем. — Относительно тебя и меня. И Дориана тоже.

Робби молчал с минуту, усваивая информацию. Затем фыркнул:

— Если она всерьез задумала приблизиться ко мне, то очень пожалеет об этом.

Спарроухоук подошел к нему, положил ему на плечо свою тяжелую руку и взглянул ему прямо в глаза.

— Только когда я тебе скажу. Не раньше. Хорошо?

— Ты заказываешь музыку, майор. А вдруг Дориан с ней заодно?

— Нет. Он был с нами, когда мы добрались до Чихары. Если она самурай, то все равно ему не будет прощения. Дориану придется платить за свой грех так же, как и нам. Но не унывай, ведь это только наше смелое предположение, что она является мстительным ангелом. В настоящее время она улетела в Европу в деловую поездку. За это время я собираюсь прочесать ее нью-йоркскую квартиру сверху донизу самыми лучшими своими гребенками. Я также распорядился, чтобы за ней приглядывали за границей. Фиксировали все передвижения, все контакты. Если есть помощник — пришить к нему хвост. Если любовник — то же самое. Мы не можем недооценивать убийцу Поли. Мы также не можем недооценивать человека, который может оказаться этим убийцей.

— Майор, предположим на минутку, что это она действительно прикончила Молиза. Что дальше? Вот мы выяснили это, а что дальше? Вы собираетесь передать ее в руки Джонни Сасса? Видите ли... Он наверняка захочет провести кое-какую связь от нее к нам. Он очень расстроится и спросит: почему мы до последнего скрывали от него эту информацию? К тому же ведь мы работали с Чихарой во Вьетнаме, а она, допустим, окажется его близкой родственницей?

— О, да, те времена мне никогда не забыть, мой мальчик.

— Знаете, майор, чем это для нас пахнет?

Спарроухоук оглянулся на закрытую дверь кабинета, затем повернулся опять к Робби.

— Я уже предугадал возможность того, что Родственничку и Гран Сассу во всем этом привидится нечто вроде тайного заговора против них. Для того, чтобы с нами все было чисто и чтобы мы не имели дело с наемными убийцами итальяшек, я предлагаю передать им мисс Асаму вместе с Дорианом.

— Что-то не совсем понимаю, майор.

— Ну как же? Слушай внимательно. Я буду краток, потому что наш друг скоро вернется. Мишель Асаму и Дориана ведь не так уж трудно представить большими и близкими друзьями, не так ли?

— Вы имеете в виду то, что он ее трахает?

— Да. Он ее трахает. Используя эту информацию, мы сможем, пожалуй, убедить итальяшек в том, что он является ее помощником и защитником. Почему бы нам не сказать Родственничку и Гран Сассу, что Дориан заранее знал о зловещих планах мисс Асамы и помогал ей скрывать их от нас? И вообще оказывал ей некоторую поддержку и обеспечивал прикрытие под видом невинной подружки? Понял? Дориан мешал моему расследованию, запутывал его. И все из-за любви к японочке. Ну, бывает... Тогда мы выйдем сухими из воды. Мы не могли до сих раскрыть заговор, потому что Дориан всячески противодействовал этому.

Робби подумал, пожал плечами и сказал:

— А что? Почему бы и нет? Но все это не будет иметь никакого смысла, если окажется, что она вовсе не та, за кем мы охотимся.

— Дорогой мой! Я многие годы был охотником и многие годы был загоняемым зверем. Насчет людей у меня выработалась устойчивая интуиция. Инстинкт, если хочешь. Я чувствую селезенкой, что мисс Асама либо сама является искомым злодеем, либо знает, кто этот злодей. От нее за версту несет интригой!

Спарроухоук придвинулся ближе к своему собеседнику.

— Но у меня наготове и альтернативный план. Может так получиться, что нам придется самим избавиться от мисс Асамы. И будет только хорошо, если нам удастся сделать это спокойно и без шума. Я не просил тебя убивать с того самого времени, как мы вернулись из Вьетнама, но... Ситуация складывается такая, что в любую минуту ты должен будешь все вспомнить.

Робби улыбнулся. Казалось, что от слов англичанина он помолодел на десять лет.

— Майор! Только прикажите! Только прикажите, и я все сделаю, как надо. Если нужно будет устроить все так, чтобы ее песенка была спета, она будет спета.

— Только один раз, Робби. После этого я больше не буду обращаться к тебе с такими просьбами, поверь мне. Я обещаю.

— Да все будет о'кей, это я гарантирую. Мне нетрудно. Она окончит свое зыбкое существование на грешной земле... — Он стукнул кулаком об кулак. — Вот так.

Дверь кабинета открылась, и на пороге показался Дориан.

— Эй, эй! О чем это вы там шепчетесь? Ты что-то знаешь. Птица? Нет? Ну, ладно. Я тебе вот что скажу: туалет у тебя стал, как Версаль! Весь в зеркалах! Блеск! Везде наляпано золота!..

— Золотая роспись.

— Ковры на полу! Картины на стенах!

— Это эстампы. Работы Джона Сингера Саргента. Американского портретиста, который постоянно живет в Лондоне.

— Тем хуже для него. Ну, так что тут у вас? Не могли меня подождать?

Спарроухоук проговорил:

— Мы говорили о следующем поединке Робби. Когда он у тебя будет-то?

— Через неделю. В Бостоне.

Спарроухоук улыбнулся и от души хлопнул Робби по плечу.

— Робби дерется и выигрывает. Это работает на престиж нашей конторы. Молодец, парень! Лучше рекламы и не придумать! Когда наши клиенты узнают о том, что мы растим чемпионов по карате, какие тут могут оставаться сомнения?

Дориан подошел к бару, открыл его, достал бутылку и понюхал.

— Скотч, — сказал Спарроухоук.

Дориан плеснул себе немного в кофейную чашку.

— С нетерпением жду того момента, когда прочту данные вскрытия тела Поли. Слухи ходят самые невероятные. То говорят, что его убийство — это плановое мероприятие какой-то оккультной религиозной секты, так сказать, священное жертвоприношение, ритуал. Другие утверждают, что в Нью-Йорке осела экстремистская масонская организация, которая специализируется именно на такой форме пропаганды своих идей. А еще я слышал, что якобы Альдо трахал на заднем сиденье какую-то подозрительную девку, а тут нежданно подвалил босс. Просто оказался не в том месте и не в то время. Не повезло обоим. А девки след простыл.

Дориан был обращен спиной к тем, с кем говорил. Поэтому он не заметил, какими взглядами обменялись Спарроухоук и Робби.

Вскоре после убийства Робби сказал англичанину, что Поли пришили в одном из классических стилей ниндзя. Робби объяснил, что ниндзя называли в средневековой Японии профессиональных убийц и шпионов. Они часто использовали стальные иглы. Похоже, именно этим оружием был убит нью-йоркский мафиози.

Но общеизвестно было то, что ниндзя уже давно не существуют. Это ветхая история и не больше того.

Неужели Мишель Асаме была знакома техника ниндзя?.. В принципе... Робби сказал Спарроухоуку, что в Японии можно было бы найти людей, которые бы научили этой технике и Асаму, и кого угодно.

Спарроухоук внимательно наблюдал за тем, как Дориан налил себе еще виски и одним глотком опрокинул. От выпивки у него было красное лицо. Стоило бросить на его лицо мимолетный взгляд, как сразу становилось ясно, что это слабый человек. Да и голова варит не так уж, чтобы очень. Впрочем, по-своему он хорош... Тем не менее Спарроухоук не жалел о том, что хочет сдать его вместе с Асамой итальянцам. Эта мысль согревала его. Жертвуя Дорианом, он спасал себя.