"Гайджин" - читать интересную книгу автора (Олден Марк)

Глава 12

Когда Ким Ду Каннанг в первый раз предложил Майклу Марвуду перевозить запрещенные к ввозу товары с Дальнего Востока в Европу и Америку, используя дипломатические каналы, Марвуд сказал:

— Вы что, с ума сошли? И почему это вы обратились именно ко мне с подобной просьбой?

Каннанг ответил:

— Один наш общий знакомый сказал, что я могу обратиться к вам. Он в курсе ваших финансовых затруднений. В сущности, он знает о вас довольно много, мистер Марвуд. Он, например, знает, что у вас чудесный загородный дом, который вы можете потерять, поскольку не в состоянии платить налоги. Кроме того, за вами числятся и другие долги. Наш общий друг предупреждает, что если вы так или иначе с ними не расквитаетесь, то можете свалиться со своего удобного насеста. Он именно так и выразился — с удобного насеста. Вам нравятся дорогие вещи, мистер Марвуд, и на свою зарплату вы их приобрести не в состоянии.

— Вы подонок!

— Вы хотите сказать — желтокожий узкоглазый восточный подонок?

— Прошу вас сообщить этому так называемому общему знакомому, чтобы он не смел совать свой поганый нос в мои дела. Что же касается лично вас, я очень вам рекомендую заняться торговлей живым товаром или прикупить себе небольшой бордель. Надеюсь, я ясно выразил свою мысль?

Каннанг вынул что-то из кармана и передал Марвуду. Это был галстук-бабочка, который дипломат носил в бытность членом привилегированного клуба «Поуп» в год окончания школы в Итоне. Величественным жестом монарха, бросающего в толпу золотые соверены, Марвуд отдал галстук Руперту де Джонгу в день окончания этого аристократического заведения. Теперь, тридцать лет спустя, Марвуд смотрел на галстук таким взглядом, словно перед ним находилась кобра с раздувшимся от ярости капюшоном. Де Джонг не мог остаться в живых. Просто не мог — и все.

Не галстук, а настоящая удавка, подумал Марвуд. И сказал:

— Все это время его считали мертвым. Какого же черта он решил связаться со мной сейчас?

— Удивительная история, правда? — спросил Каннанг. — То, что у вас, англичан, называется «душераздирающая». Два мальчика, учившиеся когда-то вместе в колледже, стремятся друг к другу сквозь разделившие их годы. Он предлагает вам свою помощь, мистер Марвуд, и, естественно, хочет получить кое-что от вас взамен. За добро необходимо воздавать добром. Хочу только добавить, что наш общий знакомый — чрезвычайно щедрый человек. В частности, он просил передать вам это. Покорнейше прошу вас принять. Это принадлежит вам уже только за то, что вы согласились меня выслушать.

Кореец вручил Марвуду конверт. Дипломат открыл его и неожиданно для себя увидел пачку пятидесятифунтовых банкнот. Целое состояние. Это были деньги, в которых Марвуд чрезвычайно нуждался. Он вскинул взгляд на Каннанга, потом снова посмотрел на конверт.

— Там внутри записка, — сообщил Каннанг.

Марвуд достал очки с толстенными стеклами, нацепил их на кончик носа и извлек из конверта сложенный вдвое листок бумаги. На бумаге не стояло подписи. Одна-единственная фраза, отпечатанная на машинке: «Тайна — это то, что вы отдаете другим, чтобы сохранить ее». — Кто угодно мог отстучать на машинке эти слова, но на самом деле они могли быть напечатаны только одним человеком.

Неожиданно Марвуду пришлось вспомнить о вещах, которые лучше всего было забыть.

Февральским утром 1945 года он в полном одиночестве вел машину по заснеженной дороге, соединявшей Женеву и Нион. В Нионсему удалось приобрести по случаю коллекцию китайских фарфоровых безделушек, лежащих теперь в багажнике его автомобиля. Марвуд был в прекрасном настроении и в ладу со всем миром, с удовольствием предвкушая вкусный обед в «Бо-Риваж» — лучшем отеле Женевы, где омлет готовили из яиц, а не из порошка. Этот проклятый яичный порошок успел уже надоесть ему в Англии, где все еще продукты выдавали по карточкам.

За две мили до Женевы позади машины Марвуда неожиданно возник серый «ситроен», на который Майкл и внимания-то не обратил: мысли его были заняты предстоящим пиршеством — он надеялся, что на вторую перемену, возможно, подадут телячью печенку или, по крайней мере, свиные ножки с капустой, которыми Женева славилась. Однако «ситроен», повисший у Марвуда на хвосте, вывел его из приятных раздумий. Он ударил машину Майкла в задний бампер, а когда тот повернулся, чтобы выяснить, что за чертовщина творится за его спиной, «ситроен» обошел машину Марвуда слева и внезапно свернул, становясь поперек дороги, что вынудило Марвуда вывернуть руль и съехать на обочину. Охваченный паникой Марвуд, как сумасшедший, пытался справиться с вырывавшимся из рук рулем, чтобы не дать своему «опелю» перевернуться. С Божьей помощью ему удалось сохранить управление и даже не врезаться в находившиеся рядом деревья, хотя он и пронесся мимо них на расстоянии какой-нибудь пары дюймов. Наконец его машина зарылась носом в придорожный сугроб и остановилась.

Майкл в бессилии навалился грудью на руль — он был на грани обморока, подобного рода приключения были явно не для него. Секунду спустя его уже вытаскивали из машины двое мужчина в черных кожаных пальто. По шквалу ругательств и проклятий, обрушившихся на него, он догадался, что это немцы. Обыскав его и не найдя оружия, они бросили его на землю и, ухватив за ноги, потащили по глубокому снегу мимо третьего человека, который стоял несколько поодаль, ближе к автомобилю налетчиков. Марвуд сам себе напоминал черепаху, выловленную безжалостными детьми из моря и теперь влекомую ими на берег, туда, где ее можно без помех убить и разделать. Майкла хотели убить — он не сомневался в этом, но не в силах был что-либо предпринять. Все лицо у него было в снегу, а голова несколько раз с силой ударилась о что-то твердое. Марвуд пытался требовать объяснений, но немцы даже не стали его слушать. Они тащили его от дороги, по склону небольшого холма к старинной каменной арке, выстроенной еще во времена Древнего Рима. За аркой начинался разрушенный древний цирк в форме амфитеатра, воздвигнутый в то же самое время. Скрываясь от ветра за выщербленными каменными ступенями цирка, их поджидали два японца, одетые в дубленки. Там находился еще один человек, но его скрывали длинные тени, падавшие от щербатых стен строения. Охваченный ужасом Марвуд видел только его резиновые сапоги и полы подбитого мехом пальто — и ничего больше. Марвуд попытался встать на ноги, но один из японцев ударил его носком ботинка под ребра, и он снова упал.

Марвуду приказали раздеться. Он замешкался, и тогда один из немцев больно ударил его в лицо затянутой в перчатку рукой. Тихо постанывая от боли, Марвуд выполнил то, что от него требовали.

Когда он разделся донага и дрожал от холода и чувства пронзительного стыда и унижения, немцы и японцы расстегнули ремни и принялись избивать Марвуда металлическими пряжками. Он закричал, и его крики эхом отражались от каменных стен, окружавших арену, но человек, стоявший в тени, даже не пошевельнулся.

Человек скомандовал что-то по-немецки, и избиение прекратилось. Затем последовала новая команда, и тогда японцы и немцы расстегнули брюки и помочились на всхлипывающего, окровавленного Марвуда. При этом немцы смеялись. Когда все кончилось, человек, отдававший команды, наконец выступил из укрывавшей его тени. Марвуд, уже призывавший смерть как спасительницу, поднял на него глаза.

— Мы давно не виделись, — сказал человек по-английски. — Прости, что я сразу не поздоровался с тобой.

Руперт де Джонг.

Сердце Марвуда екнуло. Неужели спасен?

Дорогой Руперт. Его старый приятель по колледжу стал старше и раздался в плечах, его лицо пополнело. Да, совсем уже не тот хилый подросток из колледжа. Сейчас-то он вполне владел собой, и люди, стоявшие вокруг, беспрекословно подчинялись ему. Это было видно по тому, с какой поспешностью и немцы, и японцы выполняли его приказания.

— Марвуд, — спокойным голосом произнес де Джонг, словно они встретились у входа в клуб «Сент-Джеймс» — давненько мы не встречались?

Де Джонг снял кожаные перчатки, вставил сигаретку в мундштук из слоновой кости и закурил. Запахло табаком фирмы «Джон Плейер». Марвуд не слишком его любил.

— Боюсь, ты попал в сложное положение, — продолжал де Джонг. — Возможно, я могу тебе чем-нибудь помочь, как в свое время ты помогал мне.

Сконфуженный и напуганный, Марвуд оставался на каменном полу. Ему казалось, что в таком положении он выглядит менее беззащитным. Все, что случилось только что с ним, могло бы и не произойти, если бы он прислушивался к советам Алекс. Двести тысяч швейцарцев — немцы по происхождению, говорила она ему, и многие из них убежденные нацисты. Не следует слишком обольщаться нейтралитетом Швейцарии. Следи за каждым своим шагом, особенно, когда путешествуешь по сельской местности. Сельская местность в Швейцарии изумительно выглядит на открытках, но людей там проживает сравнительно немного. Алекс советовала не уезжать из Женевы. Кроме того, она наставала, чтобы он по меньшей мере два раза в день справлялся у окружающих, есть ли поблизости представители британской или американской миссии, чтобы поддерживать с ними постоянную связь.

Марвуд, тем не менее, не видел причин принимать ее слова слишком близко к сердцу. Он знал о Швейцарии ничуть не меньше, чем Алекс, и не собирался следовать советам американцев, которые в его глазах много потеряли, слишком поздно вступив в войну.

Несколькими днями раньше он проезжал мимо Женевского озера и, любуясь окружающим видом, с трудом мог представить себе, что в мире идет война. Никаких сирен, предупреждающих о воздушных налетах, никаких разбомбленных церквей, не было и мешков с песком, которые штабелями складывались у домов. И все благодаря банковскому делу, которое было так хорошо поставлено у швейцарцев, что немцы предпочли использовать его в своих интересах, а не разрушать. От Женевского озера Марвуд проследовал в Морж, чтобы насладиться видом знаменитого замка тринадцатого века и посетить памятник Падеревскому. И в самом деле чудесное зрелище.

Вчера он ездил за сорок миль в Лозанну, где жили когда-то Вольтер и Гиббон, и где сам Марвуд прекрасно провел время как-то летом, когда ездил на каникулы с родителями еще ребенком. Как это он объяснил свое отсутствие мисс Уэйкросс? Да очень просто. Он соврал ей, что уезжает, дабы наладить контакты со швейцарскими бизнесменами, которые могли бы принести британской разведке известную пользу. Марвуд только временно оказывал услуги мисс Уэйкросс и американцам. Он по-прежнему оставался британским подданным и никому не позволял об этом забывать.

Но сейчас Марвуд был один и весь покрылся рубцами от ударов, кровью и мочой. Он был готов молить, чтобы его не убивали, и пошел бы на все, чтобы остаться в живых.

— Знаешь, я случайно оказался в Лозанне в тот день, когда увидел там тебя, — говорил тем временем де Джонг. — Да, мой мальчик, ты сильно изменился — впрочем, как и все мы. Но я узнал тебя без труда. Ты все так же ходишь по земле с видом, что все на ней принадлежит тебе. Абсурдно носить подобную маску в наши дни. Кажется, Шоу сказал, что англичанин чувствует себя высоконравственным, лишь когда испытывает житейские неудобства. В тот момент ты, должно быть, чувствовал себя чрезвычайно высокоморальным господином.

Де Джонг наступил на маленькую лужицу мочи, брезгливо поморщился и наклонился к Марвуду поближе.

— За тобой следили последние двадцать четыре часа, но мне кажется, ты ничего не замечал. Ты — британский агент. Я правильно говорю?

Марвуд утвердительно кивнул.

— А здесь, в Швейцарии, ты что делаешь? — спросил де Джонг.

— Слежу за тобой. Чтобы тебя убить или взять живым.

Де Джонг приподнял одну бровь.

— Забавно. — Потом он спросил, каким образом Марвуд узнал, что де Джонг будет в Женеве.

Марвуд упомянул Рихарда Вагнера и назвал его настоящее имя. Затем он рассказал де Джонгу об Алекс Уэйкросс и о том, что она в течение многих лет вела за ним слежку. Именно она способствовала уничтожению шпионской сети де Джонга в Майами. Де Джонг весьма заинтересовался информацией о мисс Уэйкросс. Два итонца проговорили почти час, преимущественно об Алекс. Когда разговор закончился, несколько смягчившийся де Джонг улыбнулся и предложил Марвуду сигарету. Он помог ему натянуть порванную одежду и пытался приободрить, утверждая, что война — грязное дело, и иногда приходиться совершать не слишком благовидные поступки.

Марвуду повезло. Де Джонг не забыл того, что Марвуд защищал его в бытность в Итоне, и только поэтому Майклу было позволено остаться в живых. Ему позволялось вернуться в Женеву при условии, что он даст слово не упоминать о случившемся сегодня на арене древнего цирка. Марвуд дал слово. Он никому ничего не скажет. Де Джонг может на него рассчитывать.

Они вместе покинули амфитеатр — японцы шли впереди, а де Джонг и Марвуд замыкали шествие, предаваясь воспоминаниям о днях, проведенных в колледже. Немцы с полчаса как уехали обратно в Женеву, чтобы расправиться с Алекс и другими. В автомобиле Марвуда де Джонг сказал:

— Слушай, а мы ведь сглупили. Тебе нельзя прямо так взять — и уехать. Все должно выглядеть убедительным, дружок. Надо сделать так, чтобы было похоже: ты вступил в перестрелку и был на волосок от смерти, но чудо спасло тебя.

Де Джонг вынул из кармана «Люгер» и выстрелил дважды в багажник, повредив фарфоровые безделушки Марвуда, однако при сложившихся обстоятельствах тот решил, что жаловаться не приходится. Еще одна пуля пробила заднее стекло автомобиля.

— Ну вот и хорошо, — сказал де Джонг. Он пожал Марвуду руку и посоветовал ехать поосторожнее. Возможно, они еще когда-нибудь встретятся снова.

Успокоенный Марвуд уселся за руль и собрался было захлопнуть дверцу, когда де Джонг придержал дверцу рукой и добавил:

— Да, вот еще что... дружок... — и дважды выстрелил Марвуду в левое колено. Марвуд вскрикнул и вывалился из машины прямо на снег. Наполовину оглушенный ужасной болью, он следил за тем, как де Джонг, используя поясной ремень Майкла, ловко изготовил жгут и наложил его повыше раны. Пока де Джонг был занят делом, он не переставая разговаривал с Марвудом, называя его ничтожеством и трусом, но добавляя, что он, де Джонг, постарается сохранить все в тайне. В свою очередь, Марвуд должен был молчать, как рыба, о вынужденном коллаборационизме де Джонга. Тайна — это то, что мы отдаем на сохранение другим. Теперь они оба владели секретами друг друга.

Наконец де Джонг закончил работу и, отряхнув снег со своего мехового пальто, поднялся на ноги.

— Теперь ты можешь встать в героическую позу и насладиться лаврами мученика. А ведь придется, я правильно говорю? Полагаю, нет смысла предупреждать тебя поменьше распускать язычок, рассказывая о происшедшем. Одно неосторожное слово — и тебя засадят за решетку за предательство. Ты, надеюсь, догадываешься, что я намереваюсь сделать с твоими друзьями прежде чем они успеют проделать то же самое со мной. И никогда не забывай о той роли, которую ты сыграл в нашем маленьком спектакле, за что, впрочем, тебе от меня большущее спасибо. Особенно я предвкушаю встречу с Уэйкросс — твоей милой приятельницей. Хочу надеяться, что она подтвердит твои слова относительно подлинной личности Рихарда Вагнера.

Усадив Марвуда, пребывавшего почти в полубессознательном состоянии, за руль и захлопнув дверцу, де Джонг пригнулся и заглянул напоследок в дверное оконце.

— Будь добр, веди машину осторожно. Дорога становится очень скользкой по мере приближения к Женеве. И помни о наших тайнах, дружок. Не проговорись.

Вашингтон

Ровно в семь часов четырнадцать минут сэр Майкл Марвуд выбрал костюм, который он собирался надеть на прием в Государственном департаменте и последующий за приемом обед в Белом доме. Он остановил свой выбор на черном костюме в мелкую белую полоску. Скромно и со вкусом. Эдакая римская тога двадцатого столетия, правда, примерно на семьсот фунтов дороже. Костюм был того покроя, который Марвуду особенно по душе. Например, на рукавах пиджака имелись по три пуговки, продевавшиеся сквозь петли и позволявшие расстегивать рукава, если это было необходимо. Укороченные рукава у рубашки считались дурным тоном, поэтому манжеты Марвуда отступали от ногтя большого пальца ровно на пять дюймов.

Марвуд собирался надеть двубортный костюм, чтобы скрыть то, что его толстощекий портной называл «выдающимися частями тела». Идеально соответствовавшая дипломатическому протоколу рубашка прекрасно сочеталась с костюмом и была сшита вручную по десяти отдельно снятым меркам из чистейшего египетского хлопка. Каждая такая рубашка, дюжину которых время от времени заказывал Марвуд, стоила восемьдесят фунтов и изготовлялась по специальной бумажной выкройке, хранившейся у портного. Эта выкройка — святая святых всякого заказчика — сохранялась до тех пор, пока был жив клиент. Иногда клиент разорялся, что для портного было равно смерти последнего. Впрочем, до тех пор, пока дипломат Марвуд путешествовал по миру и имел возможность проходить через таможенные барьеры, не подвергаясь досмотру, разорение ему не грозило. Ему хорошо платили за то, что он, пользуясь дипломатической неприкосновенностью, провозит товары особого рода для Руперта де Джонга и его друзей из якудзы. Одну партию этих товаров Марвуд привез с собой в Вашингтон. В данный момент у него в номере хранились два чемодана. В одном находились пластиковые пакеты неразмолотого героина, а в другом — почти восемь миллионов американских долларов.

В аэропорту Далласа его обычно поджидал лимузин. Марвуд всегда настаивал, чтобы его после перелета встречали сотрудники посольства на автомобиле. Хотя, согласно правилам, сотрудники посольства не имели права пользоваться официальными представительскими автомобилями для подобных поездок, Марвуд договорился с одной компанией, которая занималась автообслуживанием на всех уровнях. Майкл всячески расхваливал в посольстве услуги, оказываемые компанией. Она предоставляла дорогие, идеально чистые автомобили с опытными водителями и прекрасными интерьерами: в машинах были установлены бары, телевизоры, телефоны. Все автомобили имели тонированные пуленепробиваемые стекла. Посольским ничего не оставалось, как принять информацию Марвуда к сведению и оплачивать его счета.

В аэропорту два особых чемодана укладывались на переднее сиденье лимузина между Аланом Брюсом и водителем — японцем в темных очках, со шрамом на щеке. Марвуд и сотрудник посольства, присланный для встречи, обычно сидели на заднем сиденье и болтали о всякой ерунде. Когда лимузин подъезжал к отелю, Марвуд и сотрудник посольства выходили из машины оставляя Алана Брюса проследить за багажом. Тот разгружал автомобиль, но обыкновенно забывал вынуть два чемодана, лежавшие на переднем сиденье. Затем водитель отъезжал и увозил чемоданы с собой. Ничего сложного. Уже через шесть часов чемоданы оказывались в Нью-Йорке у Фрэнки Одори — крестного сына де Джонга.

В соответствии с тайным договором Марвуд должен был иметь дело лишь с де Джонгом или Каннангом. Когда с ними нельзя было связаться непосредственно, чемоданы с наркотиками или деньгами забирал Алан Брюс. Как и обещал Каннанг, де Джонг оказался весьма щедрым партнером. Но его щедрости мог прийти конец в случае его ареста или гибели. И Алекс Бендор была именно тем человеком, который имел возможность добиться этого, особенно если бы ей позволили действовать по собственному усмотрению. Она оказалась единственным человеком из ее группы, пережившим схватку с гайджином и его людьми. Она, фактически, оставалась последним из агентов, кто обладал достоверной информацией о де Джонге, и жила с единственной целью — поведать об этом миру. Напрашивается вопрос — в состоянии ли она навредить де Джонгу и Марвуду? Более чем вероятно.

«Все, что я когда-либо хотел от жизни, сводится к одному — спаси меня, Господи, от неприятностей. Всякого рода», — рассуждал про себя Марвуд. И ничего больше. По иронии судьбы, за дорожное происшествие в сорок пятом году Марвуда наградили. Де Джонг оказался прав — потеря ноги добавила веры его россказням.

Марвуд закончил одеваться и присел на край постели перед столиком, чтобы выпить чаю с коньяком. Ему предстояло предать Алекс во второй раз, совесть у него все же была не чиста. Но за многие годы компромиссов укоры совести почти не беспокоили Майкла и уговорить себя не представляло большого труда. В сущности, совесть Марвуда превратилась в его союзника. Уже давно Марвуд не пытался судить себя по законам морали. Доступ в общество ему открывали деньги, которые поступали от де Джонга. Из этого следовало, что с де Джонгом ничего не должно было случиться.

Марвуд обнаружил бланки с грифом отеля и тщательно печатными буквами написал несколько строчек. Затем он поставил на столик кассетный магнитофон, но, взглянув на часы, обнаружил, что опаздывает, и стал работать быстрее. Он проверил написанное еще раз и позвал в спальню Алана Брюса. Алану было приказано изучить записку, задать в случае необходимости вопросы и прочитать написанное вслух. После этого Алан продиктовал текст записки на магнитофон.

— Женщина, которую видели в парке Гонолулу, — Алекс Бендор, причем, Бендор — фамилия по мужу. Произносится как Б-Е-Н-Д-О-Р.

Она вдова и проживает в Гонолулу с сыном, своим единственным ребенком. Он в настоящий момент является владельцем оздоровительного клуба, также расположенного в Гонолулу. И мать, и сын проживают по одному адресу в пригороде под названием Маунт Танталус. Миссис Бендор владеет книжным магазином в районе торгового центра в Вайкики. Магазин носит название «Кантос» и назван в честь эпической поэмы Эзры Паунда.

Марвуд дважды прослушал запись, поблагодарил Алана Брюса, затем положил кассету в конверт и заклеил его. После этого он передал конверт Алану, который сунул его во внутренний карман пиджака.

В автомобиле, который вез Марвуда в Госдепартамент США, Алан Брюс сел на переднее сиденье рядом с водителем — тем самым японцем со шрамом на щеке, который встречал их в аэропорту Далласа. Как только машина отъехала от отеля, Брюс вручил конверт водителю и сказал, что послание должно быть как можно скорее вручено Фрэнки Одори, проживавшему в Нью-Йорке — и никому другому. Шофер выслушал его, не произнеся ни слова в ответ, и по-прежнему смотрел только прямо перед собой.

Марвуд, расположившийся на заднем диванчике, отметил про себя, что водитель носил галстук-бабочку черного цвета. Этот галстук нисколько не напоминал тот, который Марвуд подарил де Джонгу, но он напомнил дипломату о его старом приятеле по Итону и о цепях, незримо сковывавших их. Их бремя почти не ощущалось Марвудом, но со временем, они стали такими прочными что разорвать их стало невозможно.