"Правила охоты" - читать интересную книгу автора (О`Рейли Виктор)

Глава 18

Как только Фумио Намака увидел Фицдуэйна, он почувствовал ледяной страх, даже десять минут спустя, в привычной роскошной обстановке конференц-зала на шестидесятом этаже “Намака Тауэр” это неприятное ощущение никак не оставляло его.

Гайдзин впервые вошел в их жизнь как безликое обязательство, очередной пункт повестки дня заседания Совета директоров корпорации, простая текущая проблема. Тогда Фицдуэйна словно бы не существовало, это было просто имя на листе бумаги, просто фотография в досье.

Теперь, после трех неудачных покушений, Фицдуэйн собственной персоной появился в самом сердце империи “Намака” и был более чем реален. Он производил очень сильное впечатление, впечатление уверенного в себе и спокойного человека. Казалось, что он совершенно расслаблен и наслаждается беседой. Его свободная, раскованная манера держаться, на которую, казалось, нисколько не повлияло все то, что ему довелось испытать, убедили Фумио в том, что Кеи, пожалуй, был прав. Ирландец представлял собой нешуточную угрозу и заслуживал того, чтобы к нему отнеслись со всей серьезностью. Фумио чувствовал, что если они не расправятся с гайдзином как можно скорее, то он станет их могильщиком.

Глядя на Фицдуэйна, который сидел напротив них за столом, Фумио едва сдерживал свой страх. Разумеется, он принимал во внимание возможность того, что на самом деле гайдзин ничего не знает и вынужден будет согласиться с тем, что во всех покушениях на его жизнь виновен только Китано, и никто другой, однако Фумио привык доверять своим инстинктам. Инстинкты же подсказывали ему, что ирландец явился к ним грозным вестником смерти.

Кеи Намака, который превосходно выглядел в роли социально ответственного и в высшей степени делового капитана японской промышленности, как раз описывал Фицдуэйну потрясение, испытанное им, когда стало известно, как руководитель службы безопасности “Намака Корпорейшн” злоупотребил своим служебным положением.

– Похоже, Фицдуэйн-сан, – сказал он, – что все мы пали жертвами одного хитрого и коварного человека, который воспользовался своими возможностями и злоупотребил нашим доверием. Я и мой брат испытали настоящий шок, когда узнали, к чему причастен служащий, которому мы доверяли. Китано-сан запятнал высокую репутацию “Намака Индастриз”, и мы с братом безмерно огорчены этим обстоятельством. Мы приносим самые глубокие извинения за те неприятности, которые причинил вам этот отступник. Безоговорочно принимая его вину на себя, мы почтительно просим позволить компенсировать вам ущерб и заверяем, что приложим все усилия, чтобы ваше пребывание в Японии было интересным и приятным.

Фицдуэйн сидел, не переставая изумляться несходству двух братьев. В физическом плане Кеи был, безусловно, превосходным образчиком человеческой породы, и не только по японским стандартам. Он был высоким, широкоплечим, привлекательным, и в облике его сквозила спокойная уверенность и искренность, которую редко встречаешь где-нибудь, кроме обложек журналов для деловых людей. Фумио, со своим хрупким, нескладным телом, выглядел довольно жалким, являя полную противоположность брату. В его глазах, однако, Фицдуэйн заметил глубокий ум. Теперь он понял, что присматриваться надо, скорее, к невыразительному и неприметному Фумио.

– Намака-сан, – ответил Фицдуэйн. – Я высоко ценю ваше любезное предложение, однако позвольте мне заметить, что на вас работают десятки тысяч человек, и было бы неразумно требовать, чтобы вы несли ответственность за поступки каждого из них. И я, и вы – мы все пострадали от происков этого человека. Моей жизни угрожали его люди, а вы, я полагаю, потеряли из-за него немалую сумму денег. Давайте же на данный момент считать друг друга товарищами по несчастью, а в будущем, я надеюсь, нас объединит какое-нибудь более счастливое событие. Поэтому я предлагаю перейти к более приятной теме…

Фицдуэйн улыбнулся.

Чифуни, которую никто не принимал во внимание, так как она была женщиной, и которая, строго говоря, была лишней в этом конференц-зале, ибо оба брата превосходно владели английским, подумала, что Фицдуэйн прекрасно разыгрывает эту партию. Она находила эту встречу довольно непростой, однако ирландец блестяще справлялся со своей ролью. Он действительно умел очаровывать людей, и Чифуни увидела, как Кеи Намака поддался его обаянию.

Старший брат определенно воображал себя лидером, человеком решительным и твердым, и прекрасно реагировал на тех, кто замечал и ценил эти его качества. По наблюдениям Чифуни, он явно принадлежал к тому типу людей, которые прислушиваются к желаниям или, скорее, внезапным импульсам своего сердца, а не к доводам разума. Что же касается зловещего младшего братца, то он просто сидел рядом, не произнося ни слова и решительно все замечая. Он был холоден, как рыба.

– Вы очень любезны, Фицдуэйн-сан, – сказал Кеи Намака. – И вы абсолютно правы. Наверное, в самом деле настал подходящий момент, чтобы обменяться дарами. Со слов господина Йошокавы мне известно, что вы, как и я, интересуетесь средневековым оружием, поэтому позвольте выразить надежду, что вам понравится скромный знак внимания, который мы вам преподносим.

Фицдуэйн начал разворачивать длинный прямоугольный сверток. Упаковка была во всех отношениях безупречной, и он не мог еще раз не восхититься тем, какое внимание уделяют японцы малейшим деталям. Сняв бумагу и отложив ее в сторону, Фицдуэйн обнаружил, что держит в руках Длинную и узкую деревянную шкатулку с инкрустацией. Шкатулка сама по себе была подлинным произведением искусства и имела фута четыре в длину и восемь дюймов в ширину, однако Фицдуэйн не сомневался, что внутри его ждет нечто совершенно особенное.

Это ощущение обрадовало его. Даже в той опасной ситуации в которой он оказался, ему было приятно получить подарок, особенно такой, на какой намекнул Намака. Разумеется, он мог держать в руках обыкновенную мину-ловушку, но это казалось Фицдуэйну маловероятным. В конце концов, эту встречу организовал Йошокава, и поэтому она перестала быть чем-то таким, что касалось бы только братьев и его самого. Что бы ни задумывали против него Намака, сейчас он, безусловно, был в безопасности.

Фицдуэйн посмотрел через стол на братьев Намака и улыбнулся в предвкушении. Кеи ответил ему лучезарной улыбкой. Очевидно, он испытывал не меньшее удовольствие, чем Фицдуэйн. Может быть, Кеи и был преступником, однако в нем было что-то располагающее, искреннее. Фумио же продолжал сидеть с неподвижным, точно каменным лицом, и Фицдуэйн понял, что пронять младшего брата отнюдь не легко.

– Какая прекрасная работа! – воскликнул он, указывая на лакированный кедр. – Я даже боюсь представить себе, что там может быть внутри.

Его пальцы нежно прошлись по богато украшенной поверхности дерева. Шкатулка казалась удивительно приятной даже на ощупь. Фицдуэйн тянул время и видел, как нарастает нетерпение Кеи, который, словно ребенок, не в силах был сдержать свой энтузиазм.

– Откройте ее, Фицдуэйн-сан, – сказал Кеи. – Для этого надо надавить на изображение хризантемы в самом центре, а потом отодвинуть цветок влево. Тогда шкатулка откроется.

Фицдуэйн последовал его совету. Он знал, что цветок хризантемы ассоциируется в Японии с королевской династией, так что подарок, который он получил, был, скорее всего, совершенно необыкновенным.

Шкатулка с легким щелчком открылась.

Внутри, на подушке из алого шелка, лежала превосходная испанская рапира, эфес которой украшали охотничьи и батальные сцены. Это было настоящее и очень дорогое оружие. Когда Фицдуэйн вынул его из футляра, рукоятка так уютно улеглась в ладонь, словно была сделана на заказ.

– Испания, конец семнадцатого века, – определил Фицдуэйн. – Для того времени были характерны длинные прямые поперечины и скругленная гарда. Но я никогда не держал в руках столь превосходный образец! Какая изящная работа, как удачно выбраны вес и баланс!

Кеи Намака, казалось, был искренне рад тому, что ему удалось удивить гостя и доставить ему удовольствие.

– Фицдуэйн-сан, – сказал он. – Господин Йошокава сообщил нам, что вы – умелый мастер фехтования и известный коллекционер, поэтому нам показалось, что подобный знак внимания будет уместнее всего. Насколько я знаю, лично вы предпочитаете шпагу – спортивную разновидность рапиры, поэтому мы остановили свой выбор на этом экземпляре.

Фицдуэйн с признательностью улыбнулся.

– Я действительно немного фехтую – это так, но я не уверен, что делаю это настолько мастерски, чтобы быть достойным столь – не боюсь этого слова – выдающегося клинка. К тому же я, как правило, пользуюсь оружием с тупым концом. В наши дни и в нашем столетии косо смотрят на тех, кто убивает своих соперников.

Кеи сердечно рассмеялся, и Чифуни тоже негромко хихикнула, вежливо прикрывая рот ладонью. Лично ей эта условность казалась излишней, однако в Японии не было принято, чтобы хорошо воспитанная молодая женщина смеялась во весь голос и не прикрывала рта. Потом она подумала о том, что Кеи ведет себя словно какой-нибудь средневековый даймио – вождь клана, – который, пребывая в хорошем расположении духа, красуется перед своими самураями.

Потом она припомнила, что настроение таких людей, как правило, менялось совершенно непредсказуемо и неожиданно, и что за считанные мгновения они способны были переходить от благодушия к беспричинной ярости. Кеи, безусловно, и был могущественным даймио, владения которого были раскиданы по нескольким континентам. Перед богатством современной кейрецу средневековый даймио казался бы жалким нищим.

И Кеи не просто играл эту роль. Он на самом деле был сильным и влиятельным человеком. С этой пугающей реальностью они не имели права не считаться.

– Уважаемый Намака-сан, – сказал тем временем Фицдуэйн. – Вы оказали мне своим подарком великую честь и проявили неслыханную щедрость. Я буду очень рад, если вы сделаете мне одолжение и развернете скромный дар, который я привез вам. Он, конечно, не идет ни в какое сравнение с вашим, однако смею надеяться, что вы найдете его небезынтересным.

Если Кеи радовался, пока Фицдуэйн рассматривал подарок, то теперь, разворачивая предназначавшийся ему сверток, он едва не задыхался от восторга. Правда, для глаза менее опытного и внимательного, чем у Чифуни, никакие бросающиеся в глаза признаки не выдавали его волнения. Кеи был японец, а японцы ценили самообладание и не приветствовали несдержанности. Несмотря на это, пальцы Кеи, срывавшие внешнюю упаковку, двигались чуть быстрее, чем требовали приличия, а глаза блестели чуть ярче. Иными словами, Кеи Намака вел себя так, словно вдруг наступило Рождество, и Чифуни было любопытно наблюдать эту смесь детского любопытства и жестокости.

Когда у него в руках наконец появился мерцающий топор с двухсторонним лезвием и длинной рукояткой, обвитой тонкой золотой проволокой, Кеи Намака ахнул от восхищения и, не в силах более сдерживаться, вскочил на ноги и закрутил топором над головой. Несмотря на свою сорочку ручной работы, на шелковый галстук и костюм от Севиля Роу, он не выглядел смешным; напротив, топор в его руках казался очень уместным. В эти минуты Кеи Намака был велик и прекрасен; даже Чифуни нашла, что он похож либо на. Воина Вечности, либо на испорченного ребенка, получившего еще одну новую и опасную игрушку. Все зависело от точки зрения.

– Я слышал, Намака-сан, что вы владеете непревзойденной коллекцией рубящего оружия, поэтому мне захотелось найти для вас нечто такое, чего бы в вашей коллекции не было. К сожалению, история моей родины такова, что все ирландское средневековое оружие было уничтожено или утрачено, и вы держите в руках точную копию ирландского боевого топора тринадцатого века. Это оружие с большим успехом применялось против норманнских завоевателей, так как только оно способно было пробить их доспехи.

Кеи с удовольствием взмахнул огромным топором еще раз и бережно опустил его на стол, в жесткий кожаный футляр. Только тогда он заметил выгравированный на лезвии топора герб Намака.

Кеи посмотрел на Фицдуэйна.

– Мне, право, неловко, Фицдуэйн-сан, что вы так беспокоились ради нас, – сказал он. – Мы с братом очень высоко ценим ваш дар и хотели бы договориться, когда вам будет удобно посетить наш сталеплавильный завод. Йошокава-сан сообщил нам, что вы проявили к нему интерес. Должен сказать, что я разделяю вашу заинтересованность: это почти волшебное зрелище – смотреть, как крепчайшая сталь мнется и плющится словно оконная замазка. Кстати, там же расположен зал для единоборств, в котором я держу большую часть своей коллекции. Мне кажется, вам будет интересно взглянуть и на нее тоже.

Фумио, который продолжал молчать, обнаружил, что не в силах отвести своего взгляда от широкого лезвия топора. Кеи и этот гайдзин разговаривали между собой словно старые друзья, а он никак не мог отделаться от страха. Лежащее на столе оружие напоминало ему топор палача. Этот подарок был весьма остроумным способом произвести благоприятное впечатление, возможно – лучшим из возможных, однако при одном взгляде на него Фумио чувствовал себя больным.

Наконец он оторвал взгляд от топора и посмотрел сначала на Фицдуэйна, затем – на Чифуни. Эта молодая женщина действительно была похожа на прекрасно вымуштрованную переводчицу, но было в ней что-то такое, что заставило Фумио насторожиться.

– Фицдуэйн-сан, – сказал Фумио с легкой улыбкой. – Мы действительно с нетерпением ожидаем вашего визита на “Намака Стил”. Надеюсь, теперь вы убедились, что мы оба прекрасно говорим по-английски. Услуги Танабу-сан вам не понадобятся.

Чифуни подумала, что и в этот раз Фицдуэйн блестяще справился со своей ролью. Он сделал небрежный жест, который ясно давал понять, что присутствию переводчика он с самого начала не придавал особого значения, и заговорил о другом.

Намака схватили наживку, но Чифуни была убеждена, что они намереваются оставить ее у себя. Не было никакого сомнения, что они что-то замыслили, вот только – что?

И пока Кеи Намака и Фицдуэйн непринужденно шутили и смеялись, как два старых друга, объединенных общим интересом к старинному оружию, Чифуни Танабу с беспокойством перебирала в уме все возможные опасности.

Вечером того же дня Фицдуэйн поужинал с Чифуни. Это был бы замечательный ужин, если бы не оставшееся после него эротическое возбуждение, которое Хьюго никак не мог в себе превозмочь.

В отель, навстречу вежливым поклонам ночного портье, он возвратился за полночь, слегка разгоряченный вином и обществом красавицы-японки. Несмотря на усталость, он давно уже не чувствовал себя в таком приподнятом настроении.

Поднявшись в номер, он попытался восстановить утраченное душевное равновесие при помощи испытанного средства – холодного душа. В результате он быстро протрезвел, однако такое чисто физиологическое явление, как эрекция, никак не проходило.

В Чифуни было что-то, что производило именно такой эффект. Ни она, ни Фицдуэйн не сделали и не сказали ничего особенного, однако сексуальный заряд в них обоих достиг огромной силы, и Хьюго начало казаться, будто они обрели способность светиться в темноте, словно русские моряки с атомных субмарин Северного моря. Не без сожаления Фицдуэйн раздумывал о том, что остаток ночи им придется светиться по отдельности.

Женщины всегда сбивали его с толку. У него была Итен, мать Бутса, которую он любил и которая не захотела остаться вместе с ним в тихой гавани его замка. У него была Кэтлин, которую он, казалось, с каждым днем любил все сильнее и которая как раз захотела остаться с ним в тот самый момент, когда он почти уже решил, что и она от него уедет. И была Чифуни, чье сегодняшнее волшебство объяснялось исключительно гормональным притяжением и которая, если он правильно истолковал кое-какие намеки, в недалекой перспективе имела определенные виды на детектив-суперинтенданта Адачи.

Адачи нравился Фицдуэйну, к тому же Хьюго не любил смешивать дело и удовольствие. Он нуждался в помощи Адачи, и суперинтендант-сан помогал ему, чем мог. В этих обстоятельствах попытка Фицдуэйна переспать с его женщиной была бы, мягко говоря, не совсем корректной. Между тем жизнь редко когда руководствовалась законами человеческой порядочности и здравого смысла.

Коль скоро холодная вода не произвела желаемого действия, а Фицдуэйн пока не хотел доставить Намака удовольствие своей преждевременной смертью от переохлаждения, он пустил горячую воду. Некоторое время он бездумно наслаждался приятным теплом, но тут зазвонил телефон. Убедившись, что это, к сожалению, не галлюцинация, Фицдуэйн со вздохом обернул вокруг бедер полотенце и пошел в комнату. Спереди полотенце все еще заметно топорщилось.

– Я уже сплю, – сказал Фицдуэйн в трубку. – Земля, между прочим, круглая, и Япония расположена довольно далеко от того места, где ты находишься. У нас тут первый час ночи. Приличные люди избегают звонков в такое время.

Он угадал верно.

– Вот и прекрасно! – раздался в трубке голос Килмары. – Ко мне-то это не относится. Слушай же, мой добрый товарищ. Новости распространяются по миру, как в большой деревне, а с тех пор как ты побывал в гостях у Берджина, эфир буквально забит шифрованными и нешифрованными сообщениями. На мою долю тоже кое-что досталось. В общем, кое-кто хочет поговорить с тобой, чтобы ты не вляпался во что не следует. “Тут кое-что затевается, и мы не хотим проколоться, – вот как он сказал. – Мы, – говорит, – еще нуждаемся в наших друзьях”.

– Кто этот “кое-кто”? – спросил Фицдуэйн на всякий случай, хотя он уже догадался.

– Наш общий друг Шванберг, – сообщил Килмара. – Нежно и горячо любимый. Загляни завтра утром в “Нью-Отани”, если тебе нечего будет делать, и спроси его у стойки регистрации. У него там офис, контора называется “Мировая федерация исследования Японии” или что-то в этом духе… Да, это звучит лучше, чем “Акме – Экспорт – Импорт”, но ненамного. Всем все равно известно, кто они такие на самом деле, просто из-под “крыши” им нравится действовать больше, чем из посольства. Впрочем, и посольство тоже не дремлет. Видимо, им кажется, что Япония является их частной собственностью. Ничто, знаешь, не способствует близким взаимоотношениям между народами лучше, чем парочка атомных бомб…

Словно дождавшись этих слов Килмары, комната, в которой находился Фицдуэйн, слегка закачалась. Это продолжалось всего секунд десять, а потом прекратилось. Килмара еще что-то говорил, но Фицдуэйн не слышал. Ощущение было неприятное, откровенно говоря – страшное.

– Черт! – сказал он наконец. – Здесь у них на самом деле бывают землетрясения! Бр-р-р! Он передернулся.

– Я слышал, что скоро ожидается довольно сильное, – не преминул обрадовать его Килмара. – Это немного отвлечет тебя от всех этих кровавых луж и размазанных внутренностей, которые ты так любишь. Не забудь только держаться подальше от усиленных бетонных конструкций и тому подобного. Они отнюдь небезопасны, когда обрушиваются тебе на голову, а в твоем возрасте это просто катастрофа.

– Сегодня я снова чувствую себя молодым, – ответил Фицдуэйн, бросив взгляд на полотенце, которое даже после землетрясения никак не желало опускаться. – К сожалению, со мной нет никого, кто мог бы это по достоинству оценить.

– Да, – согласился Килмара. – В гостиничных номерах иногда чувствуешь себя одиноко. Но не всегда. Помнишь, как мы с тобой были в…

Фицдуэйн засмеялся. Несколько минут спустя он уже спокойно спал.

Огромный комплекс “Нью-Отани” был самым подходящим памятником современной, сверхбогатой и самодовольной Японии, и Фицдуэйн, который уже кое-что знал о местных ценах на недвижимость, невольно поежился при мысли о том, в какую сумму могла обойтись постройка этого здания.

Частично это был отель-“люкс”, а частично – офис-центр. Вне всякого сомнения, где-то в глубине этой чудовищной постройки были спрятаны роскошные, дорогие квартиры. Крытый портик здания невольно привлекал внимание своими грандиозными размерами и был настолько велик, что вполне мог обладать своим собственным микроклиматом. Если бы кому-то очень захотелось, то, спрыгнув с дельтапланом с одного из внутренних балконов, можно было довольно долго летать внутри обширного холла. Правда, для этого в любом случае требовались хорошо сшитый костюм и лакированные туфли “Гуччи” – таковы были неписаные правила для посетителей этого роскошного места.

Этот атриум для дельтапланеристов, по мнению Фицдуэйна, вряд ли мог считаться оправданной тратой драгоценной японской земли. Как бы там ни было, но подобная непрактичная расточительность привела его в хорошее настроение. К тому же сегодня утром его любимый официант впервые подал к чаю холодное молоко, а во время пробежки, которую Фицдуэйн совершал перед завтраком в обществе полицейских, сомкнувшихся вокруг него “черепахой”, в него никто не выстрелил и не попытался изрубить на куски. Кроме всего прочего, с утра не было дождя, и это обстоятельство тоже внесло в жизнь Хьюго приятное разнообразие.

Скоро ему стало ясно, что архитекторы “Нью-Отани” компенсировали огромный холл за счет всего остального. Помещения Мировой федерации исследования Японии оказались крошечными, хотя и изысканно обставленными. Положительно, это было собранием самых маленьких офисов, которые Фицдуэйн когда-либо видел в своей жизни, и – самое странное – ему показалось, что все находящиеся внутри предметы мебели – столы, чайные столики, кресла – тоже были меньше своих обычных размеров, словно уменьшенные пропорционально размерам комнат.

Шванберг, несмотря на свой высокий рост и массивную фигуру, тоже казался маленьким, начинающим лысеть человечком пятидесяти лет, с гладкими чертами невыразительного лица. Он нисколько не походил на того преуспевающего молодого дельца, каким знал его Фицдуэйн еще во Вьетнаме. На морщинистой, но все еще крепкой шее Шванберга был затянут яркий галстук, скрепленный булавкой, а при малейшем движении под пиджаком мелькали красные подтяжки. Пуговицы пиджака были обтянуты той же тканью, из которой был сшит костюм.

В первое же мгновение их встречи Фицдуэйн припомнил кошмарную сцену, происшедшую много лет назад, когда без объяснений и без предупреждения Шванберг неожиданно вонзил лезвие своего ножа в корень языка вьетнамской девочки. Хьюго так и не смог забыть поток ярко-алой крови, хлынувшей наружу, и отчаянный, животный визг жертвы. Об этом случае стало известно на самом верху, но вмешался Тет [12] – новогоднее наступление вьетнамцев. Когда отгремели бои, дело куда-то задевалось, и впоследствии происшествие даже получило благоприятное для Шванберга толкование.

Шванберга Фицдуэйн презирал, почти ненавидел. Он считал его хитрым, жестоким, ни в малейшей степени не обремененным нравственными ценностями человеком. Как личность Шванберг был совершенно бесцветным и невыразительным. Фицдуэйн хорошо знал, что для того, чтобы карабкаться по скользкому столбу бюрократической иерархии, необходимы стальные “кошки”-крючья, но порой ему казалось, что Шванберга взяли наверх случайно, просто для мебели. Как бы там ни было, но Килмара предупредил его весьма недвусмысленно, и в большой игре, которую вел Фицдуэйн, на личное впечатление от того или иного человека полагаться не стоило.

– Полковник Фицдуэйн! – приветствовал его Шванберг, широко улыбаясь и сжимая ладонь ирландца обеими руками. – Очень, очень рад. Всегда приятно видеть старого боевого товарища. С тех пор мы оба многое пережили, но тем не менее…

Фицдуэйн отнял у него руку и, борясь с соблазном не сходя с места сделать этой маленькой жабе что-нибудь плохое, выдавил вежливую улыбку. Глаза Шванберга казались на удивление мертвыми, словно эмоции и чувства были ему абсолютно чужды.

Шванберг прищелкнул пальцами. Кланяющаяся секретарша приняла у Фицдуэйна зонт, после чего гостя проводили в крошечный конференц-зал.

Другая офис-леди принесла чай. Принимая чашку, Фицдуэйн задумался, где размещаются все эти люди. Свободного места в конторе было настолько мало, что ему оставалось предположить только одно – все они хранятся в шкафах наподобие картотеки досье. Даже для двух человек нормального роста и телосложения здесь было слишком тесно.

Шванберг тем временем нажал несколько кнопок на пульте, встроенном в стол для заседаний, и тут же дверь в зал плотно затворилась, окна помутнели, и послышалось негромкое гудение.

– Вот теперь мы в полной безопасности, – сказал Шванберг удовлетворенно. – Прозрачный “купол”. Поверь, в эту комнату вбухана чертова прорва долларов. Полная звукоизоляция и гарантированное отсутствие “жучков”. Ничто не выходит наружу, как говорят наши друзья-испанцы, так что можно говорить совершенно спокойно, Хьюго.

Фицдуэйн улыбнулся обезоруживающей улыбкой.

– Выкладывайте, Шванберг, – сказал он и выжидательно облокотился на спинку миниатюрного стула. Шванберг, в свою очередь, уставился на него, словно ожидая, что ирландец заговорит первым. Фицдуэйн приветливо кивнул, но молчал.

– Видите ли, полковник, – заговорил Шванберг. – У вас потрясающий послужной список. Абсолютное большинство тех, кто мнит себя борцами с терроризмом, на самом деле просто перекладывают бумажки с места на место, обмениваются секретными депешами и всячески маневрируют, пытаясь урвать себе самый жирный кусок бюджетного пирога. Но вы и генерал Килмара – это совсем другое дело. Вы идете прямо в ад и обагряете руки кровью. – Он ухмыльнулся. – Меня можно не считать, я уже довольно долгое время просто кабинетная крыса. Вы с Килмарой намного превосходите всех по своему практическому опыту. Вы, парни, не проходили долгих и дорогостоящих тренировок, и ваши операции, в которых вы участвовали, не были просто компьютерными моделями. Вы делали настоящее дело: выслеживали негодяев и уничтожали их. Вам известно, как и в каких случаях надо поступать и как заставить других выполнить то, что нужно. Фактически, если не считать израильтян, с вами мало кто может сравниться.

Фицдуэйн молча пил чай. Он понятия не имел, куда клонит эта скотина Шванберг. Единственное, в чем он ни секунды не сомневался, так это в том, что ему льстят с заранее обдуманной и, по-видимому, не слишком благовидной целью.

– Шванберг, – перебил он. – То, что вы говорите, возможно, и справедливо по отношению к генералу Килмаре, однако, если ваши досье полны, то вам должно быть известно: не считая призыва в ирландскую армию, большую часть своей жизни я работал военным фотокорреспондентом, в том числе и во Вьетнаме. То, что я занялся борьбой с терроризмом, произошло чисто случайно. Просто я оказался тем, на кого все это свалилось. То, что я сейчас сижу здесь, перед вами, – следствие все того же давнего события. Что касается моего звания, то, как вам, должно быть, известно, это просто способ регистрации резервистов, не более того.

– Послушайте, полковник, – сказал Шванберг, беспрестанно пощипывая пальцами правой руки кожу на тыльной стороне левой. Это неожиданное проявление манерности действовало Фицдуэйну на нервы, и он начал раздражаться.

– Вы, безусловно, имеете право оценивать свою жизнь как вам угодно, однако то, как вы выследили нашего общего знакомого Кадара – Палача, является, если можно так выразиться, классикой жанра и достойно занять почетное место рядом с рейдом на Энтеббе. [13] Может быть, вы действительно случайно ввязались в этот бизнес, Хьюго, но действовали вы как настоящий профессионал и заслужили самую высокую оценку. Именно поэтому мы с вами сейчас и разговариваем. Вы стали членом клуба, хотя, если говорить откровенно, как ни трудно в него попасть, выйти из него значительно труднее.

В голове Фицдуэйна промелькнула мысль, что, возможно, сам того не сознавая, он действительно пересек грань, которая отделяет любителя от профессионала. Этот тип Шванберг прав. Обстоятельства вынудили его окунуться в мир борьбы против терроризма, а теперь Фицдуэйн и сам не мог отрицать того, что он проявил в этой борьбе недюжинные способности. Мысль эта, впрочем, не принесла ему радости.

Иногда жестокость была необходима, но каждый акт насилия неизбежно разъедал душу. Фицдуэйн думал о Бутсе – он сам жил в мире, от которого так отчаянно старался уберечь своего маленького сына. Парадокс заключался в том, что ради этого Фицдуэйн должен был быть готов без колебаний сделать все, что ему придется. Бесконечная расширяющаяся спираль уничтожении и смертей, казалось, была неотъемлемой составляющей человеческой природы.

– Членом клуба? – переспросил Фицдуэйн.

– Да, небольшой группы людей, которые делают все необходимое, чтобы мистер и миссис Средние Граждане никогда не сталкивались ни с чем более серьезным, чем государственная налоговая служба. Мы, выражаясь высокопарно, защитники западных жизненных ценностей.

– Да, это действительно высокопарно, – кивнул Фицдуэйн. – И я не испытываю особенного желания выставлять напоказ свой патриотизм и прочие похвальные качества. Но давайте уточним, каким образом Япония вписывается в эти пресловутые западные ценности.

Шванберг улыбнулся профессиональной улыбкой цеэрушника.

– Именно этот вопрос и занимает нас, местных работников, больше всего, – заявил он. – И в настоящее время это чертовски деликатная проблема. Берджин, безусловно, расскажет вам кое-что, однако он уже стар и давно не у дел, так что многого он просто не знает. Я расскажу вам то, что вам необходимо понимать: Япония – это настоящее минное поле, и нам бы не хотелось, чтобы один из наших друзей и товарищей по клубу случайно наступил на одну из них. Они расставлены с тем, чтобы помочь нам достичь определенной цели.

– Ходама и Намака, – сказал Фицдуэйн. – Бывшие союзники, которые слишком мало старались, но которые стали чересчур жадными и пережили свою полезность. Пришла пора перетасовать карты. ЦРУ всегда отменно умело это делать. Стоит взглянуть на то, что творится сегодня в Италии, не говоря уж о некоторых других странах…

Шванберг больше не улыбался. Он рассматривал Фицдуэйна пристально и внимательно, словно взвешивал, не приказать ли незамедлительно расстрелять дерзкого ирландца.

– Вы слишком строго судите нас, полковник, – сказал он наконец. – Я был бы очень разочарован, узнав, что вы на самом деле настолько наивны. Вам только кажется, что Япония идет своим собственным путем, а в действительности это всего лишь, как они тут выражаются, татемаи – общепринятое представление. Реальность заключается в том, что Японией всегда управлял куромаку, а с тех пор, как закончилась вторая мировая война, эту работу выполнял только дядя Сэм. Люди, подобные Ходаме, были просто инструментами власти, хотя сами по себе они были ничем. Как известно, обстоятельства меняются, а инструменты изнашиваются – такова жизнь. Люди сделаны из органической материи, которая стареет.

– Избавьте меня от лекций, Шванберг, – сказал Фицдуэйн холодно. – Давайте перейдем к делу. Чего вы хотите и что можете предложить?

– Ходамы больше нет, так что это уже история, – сказал Шванберг. – Теперь мы хотим полностью вывести из игры братьев Намака. Когда их не станет, мы сможем возвести на трон нового всеяпонского куромаку, который будет более сговорчивым. После этого мы действительно планировали провести кое-какие перестановки. Либерально-демократическая партия хорошо нам послужила, но широкие массы начинают ощущать недовольство. Нам необходима иллюзия перемен.

– Кацуда, – сказал Фицдуэйн. – Кацуда, которого будет прикрывать какой-нибудь марионеточный политик, якобы стоящий на реформистских позициях.

– Господи Иисусе! – вскричал Шванберг. – Вы пробыли в Японии всего лишь пару недель, как вам удалось докопаться до этого?!

– Я общаюсь со многими людьми, – сдержанно ответил Фицдуэйн. – И у многих из них отличная память. Кому могло понадобиться убивать Ходаму столь изуверским способом? Кто в случае его смерти заполнял собой образовавшийся вакуум власти? Мотив, средства и возможность – это классическое триединство указывает на Кацуду. Он сделал ошибку, умертвив старика с особой жестокостью, – это должно было сразу навести следствие на мысль о личных мотивах. Надо было имитировать заказное убийство: только мертвое тело, и никаких улик, равнозначных личной подписи.

– Все улики указывают на Намака, – сказал Шванберг. – И можете мне поверить, что к Кацуде никоим образом нельзя будет провести ни одной ниточки. Может быть, он и виновен, но этого никому и никогда не доказать. Слишком тщательно были убраны все концы. Братьям придется отдуваться за всех.

Фицдуэйн покачал головой.

– На этом деле сидит очень толковый коп, и я считаю, что ваша попытка подставить Намака не удастся. Шванберг удивленно посмотрел на него.

– Мы должны были бы знать об этом, но нас никто не предупредил.

– Как я уже сказал, – продолжил Фицдуэйн, – он хороший полицейский и очень сообразительный. Он догадывается, что у вас есть осведомитель и, может быть, даже знает, кто это.

– Черт с этим, – кивнул Шванберг. – В данном случае мы сражаемся на его стороне. В сущности, у нас и у него одна и та же цель – Намака. Пусть они не убивали Ходаму, что с того? Зато они, несомненно, санкционировали нападения на вас. Я предлагаю объединить наши усилия и придавить этих двух кровососов. Что касается вашего друга Адачи, то на протяжении некоторого времени он был нам неудобен и мы вынуждены были принять меры. Боюсь, ваш Адачи может погибнуть в результате заурядного несчастного случая.

Фицдуэйн, с трудом сохраняя на лице спокойное выражение, едва не бросился на сидящего перед ним человека. Грубый цинизм этой кучи дерьма потряс его. Подонок говорил о смерти другого человеческого существа с таким спокойствием, словно речь шла о лишней пачке бумаги для офиса.

Потом он представил себе, как с тем же равнодушием Намака приказывают уничтожить его самого, и в груди Фицдуэйна закипел бешеный гнев. Ему хотелось немедленно броситься прочь, каким-нибудь образом связаться с Адачи и предупредить его о грозящей опасности. Разум, однако, требовал проявить осторожность. От Шванберга можно было ожидать чего угодно, любой гадости, и Фицдуэйн должен был хотя бы ненадолго задержаться в его конторе, чтобы американец не догадался о его настоящих намерениях и мыслях.

– Так чего же вы от меня хотите? – спросил Фицдуэйн.

– Помогите взвалить всю ответственность на Намака, помогите держать Кацуду вне подозрений, – предложил Шванберг. – Ну и время от времени информируйте нас.

Он ненадолго замолчал, но Фицдуэйн чувствовал, что они подошли к чему-то очень серьезному.

– Так или иначе, но мы доберемся до Намака, – продолжил Шванберг, – но они – только часть нашей общей большой проблемы. Существуют еще покорные их воле экстремисты – те самые, что напали на вас в Ирландии. Что бы вы ни думали, но к ним мы не имеем никакого отношения. Мы никак не связывали их с Намака и ничего не могли с ними поделать, однако нам необходимо, чтобы “Яибо” тоже перестали существовать. Мы правильно сделали, что начали с братьев, однако даже после их ухода на сцене останутся весьма могущественные и опасные силы.

Фицдуэйн кивнул.

– Я вижу политическую логику и не могу с ней не согласиться, но я не обязан быть от нее в восторге. Шванберг пожал плечами.

– И еще одно, – сказал Фицдуэйн. – Оставьте в покое Адачи. Я сам о нем позабочусь.

Шванберг как-то странно посмотрел на него.

– Мы влияем на события, – сказал он, – но это не значит, что мы направляем их.

– Что это, черт возьми, значит? – осведомился Фицдуэйн.

– Об Адачи узнал Кацуда, – признался Шванберг. – Я думаю, что операция уже началась, и то, о чем мы говорили, может случиться очень скоро. Разумеется, деталей я не знаю и не хочу знать.

– Как скоро?

– Возможно, даже сегодня, но точно не скажу – не знаю. Может быть, это уже случилось. Кацуда очень нетерпелив, и когда срывается с поводка, начинает убивать направо и налево.

– Ничего личного, Шванберг, – сказал Фицдуэйн, – но если с Адачи что-то случится, то я сам приду сюда, чтобы свернуть твою жирную шею. А теперь открывай свою конуру, я хочу выйти отсюда!

Фумио Намака приковылял в кабинет своего брата. Кеи размахивал топором, подаренным Фицдуэйном, с такой непринужденностью, словно это была клюшка для гольфа, привычная для многих представителей деловой элиты. Кеи никогда не любил бумажную работу, детали наскучивали и утомляли его, однако его интерес к боевым искусствам почти никогда не затухал. Кеи с удивительной для своего возраста непосредственностью воображал себя средневековым самураем, и двадцатый век был для него лишь досадным недоразумением.

– Кеи, – сказал Фумио. – Мне хотелось бы, чтобы ты вышел в коридор и сказал, что ты там видишь.

– Я занят, – отозвался старший брат и снова взмахнул топором. Топор очертил над его головой сверкающую окружность и вдруг резко опустился вниз по косой дуге.

– Я пытаюсь овладеть особенностями этого оружия. Оно гораздо хитрее, чем кажется на первый взгляд. Из-за значительной инерции с ним бывает нелегко справиться. Если промахнуться с ударом, то масса лезвия потянет тебя за собой, и ты будешь открыт для ответного удара. Но я уверен, что существует особая техника, которая может компенсировать этот недостаток; Надеюсь, я сумею сам догадаться, в чем тут секрет.

Без видимых усилий он снова взмахнул топором, а Фумио одновременно почувствовал раздражение и прилив теплых чувств к своему старшему брату. Кеи мог запросто свести с ума своим упрямством, но его одержимость и энтузиазм были заразительны.

– Это касается гайдзина Фицдуэйна, – сказал Фумио с бесконечным терпением. – Я провожу небольшой эксперимент, и мне кажется, тебе будет любопытно взглянуть.

Кеи фыркнул, но опустил топор.

– Куда нужно идти? – проворчал он.

– Открой дверь, посмотри налево и скажи, что ты видишь в коридоре.

– Шуточки шутишь, – пренебрежительно сказал Кеи, но все-таки подошел к дверям и выглянул. В следующий миг он спрятался обратно, лицо его было бледно.

– Это гайдзин! – сказал он громким шепотом. – Ирландец! Я видел его – он стоит в конце коридора спиной к окну. Что он здесь делает? Как он прошел мимо постов безопасности? Что он замышляет?

– Понятия не имею, – ответил Фумио спокойно. – А ты уверен, что это действительно Фицдуэйн-сан?

– Конечно, уверен! – быстро воскликнул Кеи и только потом заметил хитрое выражение на лице брата. – Что ты имеешь в виду?

– Человек в коридоре – это не Фицдуэйн, – объяснил Фумио. – Тот же рост, то же телосложение и одежда, та же стрижка и цвет волос, но это не гайдзин. Он стоит спиной к свету так, что его лицо скрыто в тени, однако если ты посмотришь на него с близкого расстояния, то увидишь разницу. Самое главное в том, что с самого начала он ввел тебя в заблуждение; к тому же ты не ожидал его увидеть. Люди, как правило, видят то, что ожидают и что хотят видеть.

Кеи снова открыл дверь в коридор и прошел с десяток шагов по направлению к человеку, стоявшему у окна. Теперь он без труда различал некоторые несоответствия, но двойник все равно оставался удивительно похож на Фицдуэйна.

– Замечательно, Фумио, – сказал он, вернувшись в кабинет и закрывая за собой дверь. – Но зачем тебе нужен этот двойник Фицдуэйна, этот дух-доппельгангер?

И Фумио рассказал ему о своем плане.

По меньшей мере, один раз в неделю Адачи докладывал генеральному прокурору и старшему общественному обвинителю Секинэ о ходе расследования. На сей раз, когда он стоял у дверей кабинета своего наставника, на сердце у него было тяжело.

Верность людям, к которым он был привязан всю свою жизнь и которую Адачи считал чем-то само собой разумеющимся, теперь оказалась для него под вопросом. Как и большинство японцев, детектив-суперинтендант никогда не ставил особенно высоко ни политиков, ни политическую систему, однако он всегда доверял административной системе гражданских служб. Теперь он начинал думать, что был слишком наивен.

Коррупция не могла не проникнуть в систему общественного управления. Огромные суммы платились политикам не просто за то, чтобы они продолжали поддерживать разваливающуюся политическую систему. Нет, эти деньги вкладывались в их руки, чтобы приносить вполне реальные результаты, а этого можно было добиться, только вовлекая в дело верхушку чиновничьего аппарата и высокопоставленных гражданских служащих. Они были сердцевиной, главной опорой существующей власти. Чтобы добиться даже самой малости, политики должны были действовать через них, а ниточки, за которые дергал куромаку, и вовсе должны были вести непосредственно к исполнительной власти.

Это была безупречная и неуязвимая логика. Элита гражданской службы происходила в основном из того же общественного слоя, к которому принадлежал Адачи, и не могла оставаться незапятнанной. Он не знал, до какой степени прогнила и эта система, однако сомневаться в реальности этого факта уже не приходилось. Мало того, Адачи был в равной степени уверен, что и он сам уже стал жертвой коррупции.

Он постучал в дверь во второй раз. Ответа не было, и Адачи просто повернул ручку и вошел. Так уж сложилось, что если он не заставал прокурора на месте, то мог дожидаться в его кабинете.

Тошио Секинэ, один из самых уважаемых и любимых друзей семьи Адачи, гражданский служащий высшего ранга, известный своей честностью и прямотой, сидел, откинувшись на спинку своего кресла и запрокинув голову назад и вбок. На шее его, словно второй рот, распахнутый в беззвучном крике, зияла глубокая резаная рана. Свежая кровь пропитала всю одежду и медленно растекалась по столу. Под правой рукой прокурора лежало досье, посланное ему Адачи, и забрызганный кровью запечатанный конверт. Конверт был адресован ему. Адачи, не читая, засунул его во внутренний карман пиджака и приступил к осмотру.

Ковер под креслом генерального прокурора тоже оказался в крови. Справа от тела лежала традиционная опасная бритва, которой прокурор перерезал себе горло.

Адачи почувствовал приступ сильнейшей печали. Опустив голову, он несколько минут стоял неподвижно, отдавая последний долг старому другу. Потом он позвал на помощь и приступил к привычной работе. Что бы прокурор ни совершил – или что бы ему ни казалось, что он совершил, – это был во многих отношениях достойный человек.

Двух детективов токийской полиции, включая надежного сержанта Огу, Фицдуэйн обнаружил в коридоре, прямо у дверей миниатюрной конторы Мировой федерации исследования Японии. Они терпеливо ждали его появления. Еще двое полицейских телохранителей оставались внизу в машине. Столь многочисленное общество подчас мешало Фицдуэйну совершать непосредственные, спонтанные поступки, однако иногда в присутствии четырех полицейских были и свои преимущества.

– Сержант-сан, – обратился Фицдуэйн к Ore. – Мне нужно срочно поговорить с детектив-суперинтендантом Адачи. Это важно.

Ога был человеком немногословным. Совместив лаконичное “Да, полковник-сан” с быстрым поклоном, он что-то коротко пролаял в свою рацию. Короткие очереди быстрой японской речи чередовались с минутами молчания: Фицдуэйн не слышал ничего из того, что отвечала сержанту Кейшичо – штаб-квартира токийской полиции, так как Ога пользовался миниатюрным наушником, вставлявшимся прямо в ушную раковину. Однако драгоценное время шло, и он начал чувствовать нетерпение, хотя и не подавал вида. Он не сомневался, что сержант Ога и так делает все, что в его силах. Достаточно было взглянуть на лицо Фицдуэйна, чтобы понять – дело не шуточное.

Фицдуэйн посмотрел на часы. Прошло одиннадцать бесконечных минут. Слишком много. Он посмотрел на сержанта, но тот лишь покачал головой.

– Не можем найти, полковник-сан. Обычно детектив-суперинтендант Адачи носит с собой радио и не расстается с “пищалкой”. Мы попробовали и то, и другое, но он не отвечает.

Фицдуэйн попытался представить себе обстоятельства, в которых Адачи мог бы расстаться с рацией и с устройством, по сигналу которого он обязан был немедленно выйти на связь.

– Адачи часто занимается кендо, – сказал Фицдуэйн. – Может быть, он в зале для единоборств или в душе? Пусть кто-нибудь поищет его там.

Ога покачал головой.

– Простите, полковник-сан, но это невозможно. Каждый, кто входит и выходит из Кейшичо, обязан зарегистрироваться на вахте. Адачи-сан зарегистрировался при выходе. Мы все равно проверили здание, но его там нет. В последний раз его видели в прокуратуре – там обнаружен труп. Однако Адачи, судя по всему, уехал и оттуда. Убитый был его близким другом, так что Адачи, судя по всему, был очень расстроен.

“Проклятье! – подумал Фицдуэйн. – Теперь он может быть где угодно – заливает горе в одном из бесчисленных токийских кабаков или просто прогуливается в парке, чтобы успокоиться и прийти в себя. Все мы подвержены привычкам, и мне нужен кто-то, кто знал бы привычки Адачи… А, дьявол! Нет времени”.

“Заурядный несчастный случай”, – вспомнил Фицдуэйн слова Шванберга. Безусловно, он не говорил буквально, однако этот вариант логично было рассмотреть в первую очередь. Полисмена обычно не убивают на рабочем месте. Лучше всего напасть на него, когда он не на службе, расслабляется после рабочего дня, когда он не насторожен и не слишком внимателен. Бар или спальня подружки подошли бы для этой цели лучше всего, но кто мог сказать, когда коп, работающий как лунатик круглыми сутками, окажется наконец в одном из перечисленных мест? Между тем добротное убийство требовало определенного планирования, а стало быть – предсказуемости в поведении жертвы. Зато рано или поздно Адачи вернулся бы домой – это было понятно, а Фицдуэйн догадывался, что детектив жил один.

– Сержант-сан, – спросил Фицдуэйн, – вам известно, где живет детектив-суперинтендант Адачи?

– Да, полковник-сан, – ответил Ога и утвердительно поклонился. – Это совсем недалеко от вашего отеля, а отсюда – не больше двадцати минут. Все зависит от уличного движения.

– Нам нужно попасть туда как можно скорее, – заявил Фицдуэйн и быстро пошел по коридору. Сержант Ога связался по радио с водителем, чтобы он выехал со стоянки и остановил машину у подъезда, и только потом поспешил за гайдзином. Фицдуэйн все еще ждал лифт, и Ога сдержал улыбку.

– Сержант Ога, – сказал ему Фицдуэйн с легким горловым рычанием, – вы хороший человек, но вам следовало бы знать, что я читаю ваши мысли. Теперь выслушайте меня: когда эта гребаная коробка наконец придет и мы спустимся на улицу, я хочу, чтобы водитель нарушил все правила, которые только существуют, но доставил нас к дому Адачи как можно быстрее. Кое-кто хочет убить его, и я всерьез намерен этому помешать. Что вы на это скажете?

Сержант, которому сразу расхотелось улыбаться, сглотнул и ответил Фицдуэйну коротким кивком головы. В этот момент подошел лифт.

Адачи невидящим взглядом уставился на поверхность воды во рву Императорского дворца. Он выключил свое радио и “пищалку”. Он хотел побыть в одиночестве, предаться печали и тщательно продумать ситуацию, в которой он оказался. Настроение его было подавленным, пасмурным. Куда бы Адачи ни повернулся, повсюду виделись ему коррупция и предательство. Даже лучшие из лучших, такие, как прокурор, оказались испачканы в этой грязи.

В окровавленном конверте на свое имя Адачи обнаружил всю невеселую историю. Все оказалось примитивно и просто. Одна маленькая неосторожность, допущенная много лет назад, сделала Секинэ уязвимым. Об этом случае ему напомнили совсем недавно, и прокурор стал частью плана Кацуды, направленного против Ходамы и братьев Намака. Ему даже не надо было ничего делать – только информировать самого Кацуду и подталкивать следствие по нужному пути.

Но Адачи испортил этот безупречный план. Вместо того чтобы избрать легкий путь и строить обвинения, основываясь на уликах против Намака, которые ловко подсовывал ему Кацуда, он разыграл из себя супердетектива. Его глупая, неуместная сообразительность расстроила все дело против Намака, которые вполне заслуживали судебного преследования если не за смерть Ходамы, то за многое другое, и поставила прокурора в положение, когда он вынужден был выбирать между своими обязательствами по отношению к якудза и любовью к Адачи. Решить эту проблему он мог только ценой своей жизни. Заблуждался он или нет, но он был достойным человеком, который нашел достойный конец. От этого, однако, эта потеря не переставала быть для Адачи невосполнимой и тяжелой.

Против Кацуды не было ни одной улики. Даже Секинэ в своей предсмертной записке избегал называть его имя. Контекст письма был предельно ясен для Адачи, но для суда это было не больше клочка бумаги. Нет, Кацуда станет новым куромаку, и он, Адачи, ничего не мог с этим поделать.

Верхушка системы прогнила, и, как ни крути, как ни украшай витрины и фасад, все так и останется. И если бы у него, Адачи, нашлось хоть немного здравого смысла, он согнулся бы, как побег молодого бамбука из древней пословицы, чтобы его часом кто-нибудь не сломал.

Последнее письмо Секинэ только подтвердило, что внутренним информатором в спецотделе был всегда надежный и трудолюбивый сержант Фудзивара. Возможно, он поступал так, лишь выполняя приказ прокурора и считая, что делает правильно, однако мысль эта не принесла Адачи никакого облегчения.

В своем письме прокурор называл Фудзивару по имени. Адачи уже почти догадался об этом, когда в воскресенье застал инспектора в своем кабинете во время бейсбольного матча, но тогда он отогнал эту мысль, спрятал ее в глубинах сознания. Да, это было очень непохоже на Фудзивару – работать в воскресенье, пока все остальные прилипли к телевизору, однако одного этого вряд ли могло быть достаточно.

К сожалению, Адачи не ошибся. Интуиция не обманула его. Теперь его занимал другой вопрос: работал ли Фудзивара только на прокурора или был агентом Кацуды. Неужели сержант связан с якудза?

На самом деле Адачи вовсе не стремился выяснить это в ближайшее время. Какая в конце концов разница? Он был выжат как лимон и смертельно устал.

Серое небо выглядело зловеще. Адачи отвернулся от созерцания рва, когда первые крупные капли дождя взрябили неподвижную воду. Очень скоро теплый маслянистый дождь полил как из ведра, и он промок до последней нитки. Единственной сухой вещью при нем было письмо прокурора, покрытое пятнами крови, но надежно спрятанное в пластиковый пакет для сбора вещественных доказательств.

Адачи знал, что ему нужно позвонить или самому явиться в Кейшичо, но он не мог этого сделать. Он боялся давления и вопросов. Паук непременно захочет поговорить с ним о смерти прокурора, но что мог ответить ему Адачи? Сможет ли его правда сослужить какую-то полезную службу? В конце концов, на чьей стороне сам заместитель начальника токийской полиции?

Нет, сейчас он не мог и не хотел сталкиваться со всем этим. Сегодня он должен побыть один.

Он пошел прочь с площадок Императорского дворца по направлению к Джинбохо, где располагалась его квартира. Дождь усиливался.

Ключи от квартиры Адачи появились у сержанта Фудзивары вскоре после начала расследования по делу Ходамы, когда детектив-суперинтендант послал его привезти оттуда в департамент кое-какие вещи.

Изготовить дубликаты оказалось проще простого, и с тех пор Фудзивара время от времени пользовался ими для проникновения в жилище начальника. Риска в этом почти никакого не было. Адачи жил один, а Фудзивара прекрасно знал, где находится его руководитель в каждый конкретный момент времени. Даже если бы Фудзивару застали с поличным, у него наготове была подходящая история о том, что он якобы готовит для Адачи небольшой сюрприз. Какой бы нелепой ни была эта отговорка, сержант не сомневался, что она сработает.

Именно во время одного из таких набегов он впервые узнал о том, что Адачи ведет параллельное расследование дела Ходамы. Как ни парадоксально, но сначала Фудзивара испытал сильнейшее раздражение – оказывается, детектив-суперинтендант не доверяет своим собственным людям. Только потом до него дошло, насколько неуместной и непоследовательной была с его стороны подобная реакция. Адачи действительно был проницательным и сметливым полицейским, отличным человеком, с которым приятно было работать. Просто этот проницательный коп почувствовал что-то не то. Вместе с тем Фудзивара не сомневался, что Адачи не догадывается о его истинной роли.

Войдя в квартиру Адачи, Фудзивара снова запер за собой дверь. По привычке он хотел было снять ботинки, и только потом понял насколько это глупо и смешно. Тогда он насухо вытер ботинки пиджаком, чтобы они не оставляли следов на татами, и прошел из гостиной в спальню.

Там он расстегнул дорожную сумку, переданную ему связником якудза, и достал автомат с глушителем. Это был девятимиллиметровый английский “стерлинг”, снабженный коробчатым магазином на тридцать четыре патрона, вставлявшимся с левой стороны. Благодаря этому во время стрельбы из положения лежа стрелок почти не поднимался над уровнем земли. Сержант узнал об этом от связника. Якудза был помешан на стрелковом оружии и успел за время их недолгой встречи перечислить все главные характеристики автомата.

Фудзивару же больше всего интересовало, насколько эффективен глушитель. Якудза заверил его, что и с этой стороны все в порядке. Глушитель был встроен в ствол и обладал столь совершенной конструкцией, что даже при использовании мощных патронов с высокой начальной скоростью пули звук получался не громче, чем плевок. Семьдесят два отверстия, высверленных в канале ствола, отводили пороховые газы в стороны, так что пуля вылетала почти беззвучно. По словам якудза, такая модель была разработана специально для британских десантных сил.

Услышав об этом, Фудзивара задумался, каким образом эта штука очутилась в Японии. Он вспомнил об этом еще раз, в квартире Адачи, и подумал, что интернационализация, оказывается, не всегда приносит хорошие плоды.

Потом он вставил магазин, передернул затвор, поставил автомат на предохранитель и устроился на кровати. Теперь ему оставалось только ждать. Одна длинная очередь, контрольный выстрел в упор – и он растворится в ночи. Его длинный плащ, шляпа и темные очки послужат достаточной маскировкой, если он встретит кого-нибудь на лестнице. Нужно только добраться до метро, а там он сумеет бесследно затеряться среди пассажиров.

На случай такого неприятного события, как расследование, в котором он будет фигурировать в качестве подозреваемого, Фудзивара приготовил себе железное алиби. Впрочем, он полагал, что алиби ему даже не пригодится. Скорее всего наоборот ^ именно он возглавит расследование убийства Адачи.

“Как я сам попал в такое положение? – раздумывал он, ожидая. – Среди всех полицейских департамента корыстных людей очень мало”.

“Деньги, Деньги и еще раз деньги” – это был единственный ответ, который нашел Фудзивара, и каким бы простым он ни казался, в данном случае этим действительно все исчерпывалось. Сержант очень любил получать достойную награду за свои действия.

Само по себе отсутствие коррупции среди полицейских являлось прекрасной возможностью заработать. Цена служебной информации была исключительно высока, и требовалось лишь немного инициативы, предпринимательской сметки и умение найти подходящих людей. Последнее было Фудзиваре особенно просто, так как он работал именно в отделе, занимающемся организованной преступностью. У него не было никакого сомнения, что грядет эпоха “Кацуда-гуми”, и именно с этой группировкой стоило связаться, чтобы не прогадать. Это были жестокие и сильные люди, но они хорошо платили, а за сегодняшнее убийство Фудзиваре была обещана награда почти королевская. Стоило всего лишь дважды нажать на спусковой крючок, и он хоть завтра мог уйти в отставку, на пенсию. Что же, в конце концов удача всегда зависела от умения оказаться в нужном месте в нужный момент.

Внезапно он услышал звон ключей, и входная дверь отворилась.

За годы жизни у Фицдуэйна выработалось стойкое отвращение к умению некоторых людей попадать прямиком в те места, где затевалось что-то нехорошее и опасное. “Несчастный случай”, о котором обмолвился Шванберг, превращал квартиру Адачи в одно из таких мест. Одному Богу было известно, что именно придумали “Кацуда-гуми”. До сих пор японцы – хотя Фицдуэйн продолжал учиться и узнавал все больше и больше – предпочитали прямое нападение и рубящее оружие. Именно поэтому ему не очень улыбалась идея вломиться в двери Адачи и оказаться перед шайкой поигрывающих мечами якудза.

Разумеется, он мог бы послать вперед свою “черепаху” – вооруженных телохранителей, однако это, во-первых, было бы просто подло, а во-вторых, он не горел желанием объяснять Пауку, как вышло, что четверо его полицейских снова оказались изрубленными, словно мясо для супа.

Нет, здесь необходимо было применить обходной маневр в сочетании с осторожной разведкой. Может быть, родители Фицдуэйна не зря положили столько сил, прививая сыну прямоту, честность и открытость, однако в реальной жизни вероломству тоже отводилась определенная роль. К примеру, Килмара был убежденным сторонником военной хитрости, и Фицдуэйн оказался его способным учеником.

Квартира Адачи располагалась на последнем этаже шестиэтажного здания, и подняться к ней можно было через запертое парадное, втиснувшееся между книжной лавкой и магазином принадлежностей для единоборств. Запертая дверь выглядела солидно, и Фицдуэйн решил, что это – еще один аргумент в пользу хитрости. У них не было ключей, а ирландец не хотел звонить в звонок и тревожить тех, кто, возможно, затаился внутри. Кроме радио и “пищалки”, Фицдуэйн попробовал дозвониться к Адачи по телефону, но квартира не отвечала. Дальнейшая проверка показала, что на линии произошел какой-то сбой. При этом известии Фицдуэйну стало вовсе не по себе.

– Сержант-сан, – распорядился он. – Оставьте двоих людей у подъезда, пусть не впускают и не выпускают никого, в частности, пусть не пускают внутрь детектив-суперинтенданта Адачи. Мы с вами должны найти путь на крышу.

Квартал состоял примерно из десятка соприкасающихся Друг с другом строений. Глядя с улицы, нельзя было сказать наверняка, но Фицдуэйну показалось, что, пройдя поверху можно без труда добраться до крыши дома Адачи. Единственным препятствием были несколько парапетов.

На самом деле задача оказалась намного сложнее. Им удалось проникнуть на крышу лишь третьего дома, да и то после оживленной дискуссии, во время которой сержант Ога свирепо размахивал своим полицейским удостоверением и едва не кричал на одну весьма упрямую пожилую японку. Но здесь их подстерегало еще одно препятствие: пройдя по крыше, они обнаружили, что крыша дома Адачи располагается на этаж выше соседних.

Стоя под дождем, который напоминал сильный теплый душ, Фицдуэйн осмысливал ситуацию. Нужная ему крыша располагалась на четырнадцать-пятнадцать футов выше той, на которой они стояли, и Фицдуэйн не видел иного способа взобраться наверх, кроме как по водосточной трубе. Самое неприятное заключалось в том, что водосточная труба была укреплена со стороны фасада здания, прямо над улицей.

– Сержант-сан, – сказал Фицдуэйн. – Пошлите вашего коллегу за веревкой. Одному Богу известно, что мы обнаружим там, наверху, когда вскарабкаемся на крышу. Пока детектив будет разыскивать веревку, мы с вами поупражняемся в альпинизме.

Ога отдал второму детективу короткий приказ, и полицейский бросился исполнять его. Сам сержант подошел к ограждению и перегнулся через него, пытаясь дотянуться до трубы водостока.

Фицдуэйн быстро догнал его и перехватил его руку.

– Пропустите гайдзина вперед, – сказал он. – В конце концов, эта дурацкая затея пришла мне в голову первому.

Он перешагнул через ограждение, схватился за трубу и начал взбираться по ней. Уже через шесть футов он заметил, что, несмотря на пресловутую аккуратность японцев и их высокую технологию, кронштейны закреплены в камне не самым надежным образом.

Он сделал паузу, стараясь отдышаться.

Потом у него под ногами затрещало, и изрядный кусок трубы отделился от стены в том месте, где были ноги Фицдуэйна.

Он посмотрел вниз. Сержант Ога что-то кричал ему с крыши, а далеко внизу Фицдуэйн увидел бледные крапинки множества обращенных к нему лиц. Теперь, когда опора у него под ногами исчезла, Фицдуэйн удерживался только на руках, а водосточная труба, на которой он повис, была скользкой и грязной. Впрочем, это волновало Фицдуэйна меньше всего. Если верхнее крепление окажется столь же ненадежным, как нижнее, то он погибнет в Японии, но под ирландским дождем.

Ога на что-то указывал.

Фицдуэйн повернул голову и посмотрел туда, куда указывал сержант. Там, примерно на два фута выше его ног, торчал из стены надежный с виду кусок металлической арматуры, который, судя по всему, имел какое-то отношение к сверкавшей внизу неоновой рекламе.

Фицдуэйн тут же нащупал арматуру левой ногой, потом медленно перенес на нее вес своего тела и выпрямился. Арматура держалась. Теперь Фицдуэйн мог перешагнуть на следующую опору водосточной трубы. Благодаря этому он поднялся настолько высоко, что его руки достали до перил ограждения, и Фицдуэйн напрягся, приготовившись сделать последний рывок. Оттолкнувшись ногами от кронштейна, чтобы перемахнуть через парапет, он почувствовал, как обвалился еще один кусок трубы.

Несколько секунд Фицдуэйн потратил на то, чтобы отдышаться и собраться с силами. Он все еще опирался на ограждение и мог видеть, что творится внизу. Собравшаяся толпа зевак бросилась врассыпную, когда еще один кусок трубы ударился о землю.

Фицдуэйн подумал о том, что для скрытного проникновения в квартиру Адачи он выбрал, пожалуй, не слишком удачный способ. Оставалось только надеяться, что кто бы ни засел в квартире детектив-суперинтенданта – если там вообще кто-то был, – он не посмотрит в это время в окно, а если посмотрит, то не догадается об истинных причинах царящей внизу суматохи. Между тем руки Фицдуэйна слегка дрожали от пережитого стресса и напряжения, его подташнивало, а крыша перед глазами раскачивалась, как во время недавнего землетрясения. Он надеялся только, что обвалившейся трубой никого не убило; при здешней завидной плотности населения теория вероятности оборачивалась не в его пользу. Впрочем, его поджидали иные, более насущные проблемы. Фицдуэйн оторвался от парапета и крадучись пошел по крыше.

Через несколько секунд он уже распростерся на животе, осторожно заглядывая в прозрачный люк, ведший в квартиру Адачи. В солнечный и ясный день его силуэт был бы хорошо заметен снизу, однако Фицдуэйн надеялся, что на фоне темных, пасмурных облаков, да еще в дождь, когда вода буквально заливала стекло, он будет в относительной безопасности.

Это немного утешило его, отчасти компенсировав неудобства, которые он испытывал, лежа в луже теплой грязной воды. Судя по всему, водостоки на крыше дома Адачи оставляли желать много лучшего, зато теперь Фицдуэйн получил отличную возможность взглянуть на японское экономическое чудо под другим углом.

Адачи вошел в подъезд своего дома едва ли не за минуту до того, как подъехали Фицдуэйн и его люди. Он промок, выдохся, он весь дрожал от холода, а плечи его сгибались под бременем невероятной усталости.

Адачи страшно было даже подумать о том, что придется карабкаться на пятый этаж пешком. Поднявшись всего на один пролет, он дал себе передышку и устало опустился прямо на ступеньки, привалившись спиной к стене. Должно быть, он на несколько минут отключился, так как когда он открыл глаза, то под ногами у него образовалась целая лужа воды, набежавшей с одежды.

Очнулся он от того, что где-то наверху с треском захлопнулась дверь. Затем Адачи различил шаги спускающегося человека, и кто-то властно приказал ему убираться. Это был один из соседей по подъезду, который по ошибке принял поникшую жалкую фигуру на лестнице за нищего. Поняв свою ошибку и бормоча извинения, сосед предложил свою помощь, но Адачи только отмахнулся.

– Это грипп, – сказал он, поднимаясь на ноги и вежливо раскланиваясь. – Ничего серьезного. Спасибо за заботу, Сэму-сан.

Сэму– сан поклонился в ответ, однако продолжал смотреть на Адачи, словно собираясь все-таки ему помочь. Полисмен был бледен и дрожал как в лихорадке.

Адачи разрешил неловкую ситуацию, продолжив подниматься по лестнице. Он даже нашел в себе силы улыбнуться, и сосед слегка успокоился. Сэму-сан пошел дальше, по своим делам, оставив, наконец, Адачи в покое. Воспользовавшись этим, полисмен передохнул еще немного, а потом преодолел еще один лестничный марш.

Чтобы подняться на свою площадку, ему потребовалось больше двадцати минут. Наконец он ввалился в свою квартиру и запер за собой дверь. В прихожей он снял промокшие ботинки, носки, пиджак и, дрожа от усталости и холода, босиком прошел в гостиную. Ничего он не желал больше, чем тепла и приятного забытья в собственной постели.

Потом он увидел Фудзивару.

Сержант вышел из спальни, держа оружие на изготовку, толстый ствол с глушителем был нацелен прямо в грудь Адачи. Наличие глушителя не оставляло никаких сомнений в его намерениях.

К своему собственному удивлению, Адачи не испытал никакого страха. Вместо этого его охватило горько-сладкое чувство печали и покорности судьбе. Он стоял перед предателем неподвижно, опустив руки, и только дрожал от холода.

Фудзивара всегда любил Адачи, и ему не хотелось убивать своего босса, однако предвкушение обещанной награды перевесило в нем все теплые чувства, которые он когда-то питал к детектив-суперинтенданту. Несколько трудных лет, которые он проработал на улицах города в качестве патрульного, приучили его к тому, что жизнь состоит из компромиссов и нелегких решений. И все же, оказавшись с Адачи лицом к лицу, он не спешил спустить курок.

– Вот, значит, как, Фудзивара-сан… – заговорил Адачи и слегка поклонился. – Близкий друг пришел убить меня. Ну что же, в данных обстоятельствах это как нельзя более уместно.

Фудзивара поклонился в ответ, однако ствол его автомата все время оставался направленным на Адачи.

– Мне кажется, вы ничуть не удивлены, суперинтендант-сан.

– Не думаю, чтобы что-нибудь могло меня удивить теперь, – Адачи с едва заметной горечью покачал головой. – Я уже некоторое время подозревал вас, сержант-сан. К тому же генеральный прокурор оставил мне письмо. Слишком много вокруг предательства, слишком много коррупции…

– Будьте добры, суперинтендант-сан, опуститесь на колени и положите руки на затылок, – попросил Фудзивара. – Обещаю, что вы не будете страдать.

Адачи медленно опустился на колени и поднял руки к голове. Выпрямляя спину, он почувствовал под ремнем спрятанный в кобуру револьвер. Фудзивара не мог видеть оружие, однако использовать его Адачи вряд ли бы удалось. Его знобило, он трясся как в лихорадке, а очередь из автомата перерезала бы его пополам, прежде чем он успел вынуть револьвер из кобуры. И все же иррациональная мысль о пистолете не покидала Адачи; вспомнив об оружии, он почувствовал себя увереннее и даже немного приободрился.

– Кто послал вас, сержант-сан? – спросил он. – Кто приказал расправиться со мной? Мне хотелось бы знать это прежде, чем я умру. Неужели это Паук?

Фудзивара негромко рассмеялся.

– Что вы, суперинтендант-сан. Насколько мне известно, господин генерал-суперинтендант – само воплощение честности и законности.

– Кацуда? – спросил Адачи. Фудзивара утвердительно кивнул.

– К несчастью для вас, Адачи-сан, вы были слишком хорошим детективом. Менее способный следователь никогда бы не оказался в столь неприятном положении, как вы. Вы совершенно правы – это “Кацуда-гуми” хотят вас устранить. Вам надо было продолжать расследование против братьев Намака, как они и задумывали с самого начала. Лично против вас “Кацуда-гуми” ничего не имеют.

– Я рад это слышать, – сказал Адачи с легкой улыбкой. – Значит, все это – просто часть борьбы за власть, которую ведет Кацуда-сан? И заодно – старый должок. Но кто именно убил Ходаму? Сам Кацуда?

– Вам действительно хочется это узнать? – удивился Фудзивара. – Разве вам теперь не все равно?

Пожимая плечами, Адачи слегка развел руки в стороны.

– Прежде чем умереть, мне хотелось бы узнать всю историю, – сказал он. – Расскажите мне, Фудзивара-сан, ради нашей старой дружбы. Я был бы вам весьма признателен.

– Я был одним из членов ударной группы, которая прикончила Ходаму, – сказал Фудзивара. – Все остальные были из банды “Кацуда-гуми”. Что касается человека, который возглавлял налет, то он был в маске. Был ли это сам Кацуда-сан? Откровенно говоря, я не знаю этого наверняка, но думаю, что да.

– Вы не уверены, – с сожалением проговорил Адачи. – Мне не хотелось бы умирать, не зная наверняка.

Фудзивара выглядел удрученным.

– Я весьма сожалею, суперинтендант-сан, но я рассказал все, что мне известно.

В эту секунду раздался треск и звон разбиваемого стекла, и об пол грохнулся массивный бетонный блок. Потрясенный Фудзивара сделал шаг назад и чисто рефлекторно выпалил из автомата по люку в потолке. Вниз посыпались новые осколки стекла, а часть пуль вонзилась в потолок. Выстрелы были настолько тихими, что Адачи расслышал металлический лязг трущихся частей автомата.

Раскрошенная штукатурка, щепки и прочий мусор посыпались с потолка вниз вместе с потоками дождевой воды. Фудзивара отпрыгнул еще на шаг и пригнулся за креслом, стараясь рассмотреть, не появится ли кто в дыре люка.

Адачи бросился в сторону, на ходу выдергивая из-за спины револьвер, и дважды выстрелил, держа оружие в одной руке. Руки у него все еще дрожали, но расстояние было слишком коротким, и вторая пуля тридцать восьмого калибра попала Фудзиваре в скулу, разворотив щеку.

Фудзивара, не ожидавший нападения с этой стороны, вскрикнул от боли и упал на спину. “Стерлинг” выпал из его руки. Адачи посмотрел на раненого, и револьвер сам собой опустился стволом вниз. Он знал, что должен выстрелить, пока его противник беспомощен, однако перед ним лежал не обычный враг. Фудзивара был близким другом Адачи, человеком, которому детектив-суперинтендант доверял, одним из руководителей его группы. Он просто не мог заставить себя выстрелить.

Истекающий кровью сержант схватил автомат и пополз назад, в безопасную спальню.

Раздался тяжелый тупой удар – это из люка спрыгнул Фицдуэйн. Приземлившись, он как заправский парашютист откатился в сторону, подальше от Адачи, держась лицом по направлению к спальне. Фицдуэйн был вооружен компактным “калико”, снаряженным многоцелевыми трассирующими боеприпасами.

Фудзивара обернулся на шум и попытался поднять свое оружие. Адачи, предчувствуя новую опасность, повернулся к Фицдуэйну, и револьвер в его руках заходил ходуном. Детектив был в шоке и плохо соображал, что делал.

Фицдуэйн выстрелил короткой очередью. На таком близком расстоянии трассирующий состав не успел воспламениться, и он заметил только несколько алых пятен, которые мгновенно погасли, лишь только пули вонзились в тело Фудзивары.

Пять пуль пробили грудь инспектора как раз в тот момент, когда он разворачивал автомат для выстрела. Сила удара была настолько велика, что сержанта приподняло над землей и бросило на дверь спальни. В следующую долю секунды вторая очередь, нацеленная в голову на случай, если Фудзивара предусмотрительно надел бронежилет, перебила ему горло и размозжила череп. Бездыханный труп опрокинулся на пол.

Адачи медленно поднял левую руку и обхватил ею правую, как его учили, чтобы получше прицелиться. Он попытался направить свой револьвер на Фицдуэйна, но тело отказывалось ему повиноваться. Перед глазами перемещались и плавали размытые разноцветные пятна, и Адачи никак не мог сосредоточиться.

– Суперинтендант-сан!

Этот крик донесся откуда-то с потолка и показался Адачи смутно знакомым.

– Не стреляйте, суперинтендант-сан. Это Фицдуэйн-сан… гайдзин, друг! Он пришел помочь вам. Вы в безопасности.

Ога… Сержант Ога – вот кому принадлежал этот голос. Адачи опустил револьвер и почувствовал, как кто-то вынимает оружие из его судорожно сжатых пальцев. В следующий момент усталость и болезнь взяли свое – Адачи пошатнулся и провалился в беспамятство.

Из люка на потолке упала веревка, и по ней соскользнул вниз сержант Ога, одетый в элегантный, отлично пошитый костюм. Потоки дождя, врывавшегося в комнату, были столь сильными, что казалось, будто Ога стоит под душем в одежде.

– Я очень рад вашему появлению, сержант, – сказал ему Фицдуэйн, – но объясните ради Бога, как вам удалось подняться на крышу, когда обрушилась труба?

– Видите ли, полковник-сан, – ответил Ога. – Лезть по трубе было совсем не обязательно. Жаль, что мы не заметили этого сразу, но на крыше за водяным котлом оказались металлические ступеньки. Я ими воспользовался.

– Ужасно, – вздохнул Фицдуэйн. Сержант Ога улыбнулся.

– Но если бы не водосточная труба, – добавил он, – я думаю, что Адачи-сан был бы уже мертв.