"Недоступная девственница" - читать интересную книгу автора (О`Доннел Питер)

Глава 8

Вот уже три часа, как мартовские сумерки окутали и коричневые поля, и одинокий коттедж на склоне холма. Но в доме было тепло. Модести сидела у старинного камина, в котором потрескивали поленья. На ней были черные брюки и свитер. Куртка лежала рядом.

Женщине у стола, медленно резавшей хлеб, было лет сорок. У нее была неплохая, чуть располневшая фигура и славянское лицо, окаймленное черными волосами с редкими серебряными нитями. В глазах светилась чуть увядшая красота. Она подошла к плите, налила кипяток в кофейник, вытерла руки полотенцем.

— Бедный Олег, — тихо произнесла она. — Какие радужные надежды он вынашивал. Но при расставании я вдруг подумала, что нам больше не суждено увидеться. Потом он не вернулся, и мне все стало ясно… — Она говорила по-английски с сильным акцентом.

Пеннифезер разворачивал пачку с маслом. Он появился в доме всего час назад, но, похоже, полностью в нем освоился. Взятую напрокат машину, на которой они приехали из Бордо, решено было спрятать в рощице в четверти мили от дома. Вилли Гарвин нес дозор, невидимый в темноте. Прежде чем пустить вперед Пеннифезера, Вилли и Модести тщательно обследовали местность, изучили обстановку. Когда они решили, что все в порядке, то разрешили Джайлзу сделать ход. Он вернулся и доложил, что мадам Новикова выслушала его и, кажется, поверила всему, что он ей рассказал. По его словам, она не расплакалась, не испугалась, но просто сильно опечалилась.

— Бедный Олег, — снова повторила она. — Спасибо вам, доктор, за все, что вы для него сделали.

— К несчастью, мне не удалось спасти его, — развел руками Джайлз. — Я старался, но увы… Но послушайте, зачем столько хлеба?! Мы не собираемся съесть все ваши запасы.

— Впереди длинная ночь, и вам нужно подкрепиться. Вам двоим и тому джентльмену, что дежурит во дворе. Извините, что у меня ничего нет, кроме хлеба, сыра и мяса. Если бы я знала, что вы появитесь…

— Пожалуйста, не беспокойтесь, — сказала Модести. — Даже если нам придется провести тут несколько дней, мы не станем для вас обузой. Завтра мы во всем разберемся.

— Завтра — это завтра. Вы и так проделали долгий путь и должны поесть.

— Вы очень любезны. Итак, теперь вы знаете, кто такой этот Брунель. Даже если вам кажется, что лучше поскорее отсюда убраться, он разыщет вас на краю света. Поэтому имеет смысл разобраться с ним раз и навсегда.

— Я понимаю, мисс… Я ведь из России, и нам не надо долго растолковывать, что к чему. Я не думаю о бегстве.

— Вы храбрая женщина, — сказала Модести.

— Нет, мне страшно. Уже год я живу в страхе. Но я привыкла. — Она стала нарезать сыр. — Бедный Олег был так уверен в успехе. Он думал, что найдет этого Брунеля в Африке, обо всем договорится и мы разбогатеем. Но я боялась, что КГБ не простит нам побега, что их агенты нас убьют. — Она положила нож, посмотрела на Модести и спросила: — Если появится Брунель, что вы будете делать?

— Он не появится в одиночку, — ответила Модести. — По крайней мере, с ним будут двое. Мы надеемся перехватить их до того, как они войдут в дом, так что вы узнаете обо всем, когда дело будет сделано.

— Вы хотите их убить?

Модести заколебалась, не зная, как отреагирует мадам Новикова на правду, но потом решила не кривить душой.

— Да, скорее всего, это единственный разумный выход.

— Вы тоже так считаете, доктор? — спросила женщина, повернувшись к Пеннифезеру.

Тот провел рукой по своим торчащим в разные стороны вихрам и сказал самым серьезным тоном:

— Это совершенные чудовища, мадам, и мы очень боимся того, что они способны с вами сделать. Как уже объяснила вам эта молодая особа, полиция не может постоянно держать вас под наблюдением и они лишены возможности арестовать Брунеля за намерение. А когда он совершит убийство, уже будет слишком поздно. Так что у нас иного выхода нет.

— Доктор, кажется, не сторонник таких крутых мер, — заметила женщина, обращаясь к Модести. — Он хотел бы найти другой способ, но его не существует. Понимаю… — Она взяла в руку нож, потом сказала: — Я и сама без жалости поубивала бы их. Олег никогда никому не причинял зла. Правда, он воевал, но это другое дело.

— Они хотят координаты залежей золота, — сказала Модести. — Вам они известны?

— Да. Олег сообщил их мне. Но я не скажу их никому, даже доктору. Я обещала Олегу…

— Мы понимаем. Но нас не интересует месторождение, потому нaм не нужны и координаты.

Женщина стала нарезать мясо, потом вдруг остановилась и спросила Пеннифезера:

— А вы их не знаете? Олег не успел сказать вам про них перед смертью?

Модести попыталась подать знак Пеннифезеру. Инстинкт шептал ей, что лучше не говорить никому о том, что он знает координаты. Даже вдове Новикова. Это знание опасно. Но Пеннифезер не обратил на Модести никакого внимания и как ни в чем не бывало сказал:

— Можете не волноваться, мадам. Он, правда, пытался это сделать, но у него ничего не вышло. Он был в бреду. Он что-то бормотал по-русски, но я не знаю этот язык.

Мадам Новикова продолжала медленно, но методично нарезать мясо. Модести попыталась скрыть свое удивление. Неужели Джайлз и впрямь способен на притворство? Потом она увидела его взгляд, устремленный на русскую женщину, и все поняла.

Новиков заплатил жизнью за свою тайну. Эти координаты были единственным наследством, которое осталось у его вдовы от него. Вряд ли она могла как-то этим воспользоваться, но все же это было ее главным достоянием. Если бы она поняла, что об этом знает кто-то еще, то понапрасну расстроилась бы. Джайлз и так принес ей печальные новости и не хотел сыпать соль на рану. Совсем недавно он сказал, что отлично умеет притворяться, что ему приходилось делать это с больными… Модести поняла, что он сказал правду. Он притворялся с той убедительностью, которую могла породить его неискушенная натура.

Женщина сняла кофейник с плиты и стала разливать кофе по кружкам.

— Надо бы позвать того джентльмена, — сказала она.

Джайлз встал, чтобы выполнить ее пожелание, но Модести покачала головой.

— Нет, Джайлз, — сказала она, а потом обратилась к хозяйке. — Вилли должен отдежурить свое, а потом я его сменю. Тогда он и поест.

Женщина заволновалась.

— Это нехорошо, — сказала она. — Там так холодно. Пусть выпьет хотя бы кофе и согреется. Давайте я отнесу ему кружку.

— Вам не следует выходить, мадам, — сказала Модести. — Лучше я отнесу ему сама. И захвачу заодно и свою кружку, если вы не возражаете. — И она встала, взяв куртку.

Она была рада оказаться на свежем воздухе. Не без смущения она отметила, что никак не может проникнуться симпатией к вдове Новикова. Для этого требовалось сделать над собой усилие. Возможно, все было в каком-то бесстрастии, в отстраненности, с которой двигалась и говорила эта женщина. Джайлз, правда, отнесся к этому совершенно спокойно. Модести поморщилась, словно упрекая себя за неспособность настроиться на правильную волну, и вышла на освещенный лунным светом двор.

— Сюда, Принцесса, — тихо окликнул ее Вилли Гарвин. Он стоял в тени деревянного сарайчика, и Модести увидела его, только когда, двинувшись на голос, подошла почти вплотную.

— Кофе, Вилли… Она волновалась, что ты совсем замерзнешь, вот я и принесла тебе горячего.

— Спасибо, Принцесса, — сказал он и взял у нее из руки кружку. — Зря ты беспокоилась.

— Пусть побудет в обществе Джайлза. Он как-то ловко обращается с такими, как она.

— Это точно, — Вилли сделал глоток. — Боже, сколько она кладет сахару.

— Она не спросила, сколько положить ложек. Ладно, пусть делает, как знает.

— Неважно. По крайней мере, кофе горячий.

— Вот именно. Она и так выставила на стол все, что у нее было. Завтра надо будет купить продукты.

— М-да. Но Брунель должен вот-вот появиться.

— Скорее всего. Ну как тебе вдова?

— Видел ее всего пару минут. Не знаю… Когда-то была хороша собой. Только вот особой сообразительностью не отличается.

— Она знает координаты. Новиков поделился с ней тайной. Но она помалкивает. Говорит, что не скажет никому.

— Она в два счета все выложила бы Брунелю, если бы тот напустил на нее Шанса. Кстати, какую тактику мы избираем?

— Ну, они вроде бы никого не боятся. Уверены, что женщина тут одна. Так что вряд ли они будут красться ползком. Скорее всего, они подъедут к дому на машине. По тому проселку. Мы увидим их издалека. Если они… погоди… если примут днем… то есть ночью…

Модести замолчала, пытаясь собраться с мыслями, которые вдруг стали куда-то разбегаться.

— Что ты сказала. Принцесса?

Она откинула голову, пытаясь сосредоточиться. Ее удивило, что Вилли отозвался как-то странно, словно пьяный.

— Послушай, Вилли, я хотела сказать… — Но то, что она хотела сказать, вдруг непостижимым образом вылетело из головы.

Что-то упало на землю, разбившись на части, и горячая жидкость попала ей на ноги. Это кружка с кофе выскользнула из ее онемевших пальцев. Все куда-то убегало, уменьшалось. Что-то вдруг толкнуло ее в плечо. Это Вилли Гарвин стал оседать на землю, ухватив обеими руками кружку и сосредоточенно уставившись на нее, чтобы не расплескать кофе. Модести сделала движение, чтобы подхватить Вилли, но силы оставили ее, и она рухнула на землю рядом с ним.

Прежде чем отключиться, она вдруг совершенно ясно увидела, как Джайлз Пеннифезер, выпив кофе, теряет сознание и роняет голову на стол, а мадам Новикова бесстрастно смотрит на него своими красивыми, хотя и потускневшими глазами. Последнее, что услышала Модести, это голос Вилли, который, с трудом шевеля языком, выговорил:

— Один процент. Лиза… Обманула…

Тут Модести захлестнула могучая черная волна, и она уже ничего больше не видела и не слышала.

Три минуты спустя женщина, представившаяся вдовой Новикова, вышла во двор. На ней было пальто. Она наставила фонарик на две неподвижные фигуры у сарая, а потом двинулась по тропинке, уходившей к перевалу. Оказавшись на холме, она снова включила фонарик и махнула им шесть раз.

Вибрация. Приглушенный шум двигателя. Голова Модести упала на грудь. Во рту все пересохло. К горлу подступала тошнота.

Она подняла голову, глубоко вдохнула, чтобы загнать тошноту подальше вглубь. Голос Вилли произнес:

— Спокойно, Принцесса.

Ему не пришлось говорить громко — в самолете было довольно тихо. Какое-то время Модести не открывала глаз. Она сражалась со страхом, загоняя его в темную камеру, где он и должен был оставаться и не мешать.

Прошло две минуты. Модести открыла глаза, повернулась к Вилли, коротко кивнула, потом стала оглядываться по сторонам. Потом, чуть позже, она еще успеет устроить себе выволочку за то, что с такой легкостью угодила в западню, но сейчас нужно было сосредоточиться и трезво оценить ситуацию.

Самолет «дакота». Кое-какие сиденья убраны, чтобы осталось больше свободного пространства. Часть салона отгорожена. Возможно, там спальня. Личный самолет богача, специально оборудованный для путешествий с комфортом. Модести сидела в кресле, рядом с ней Пеннифезер. Он по-прежнему был без сознания. Вместо обычного ремня безопасности он был привязан к сиденью двумя ремнями крест-накрест. Таким же образом была привязана и сама Модести. Вилли Гарвин был привязан за руки и за ноги к деревянному стулу с прямой спинкой, который был наглухо прикреплен к полу. Похоже, стул был прикреплен специально для этого случая, что было само по себе достаточно странно, ибо в салоне хватало пустых кресел. В иллюминаторе за спиной Вилли она видела серые облака с золотой каймой. Похоже, солнце только-только всходило. Они летели на юг. Судя по всему, в Руанду.

Напротив нее сидел Брунель, а рядом с ним белесая девица в темных очках. Короткие волосы, мелкие черты лица. Похоже, это и есть Лиза. Через проход сидел в одиночестве Адриан Шанс. Повернув голову, Модести увидела чуть дальше и Джако Мухтара. Джако смотрел в окно. Шанс проглядывал журнал.

Оба делали вид, что не замечают ее. Когда Мухтар отворачивался от окна, когда Шанс отрывался от журнальной страницы, они миновали ее взглядами так, словно ее и вовсе не было в самолете. Похоже, они получили специальные инструкции. Цель? Об этом потом.

Мадам Новиковой видно не было. Так или иначе, женщина в коттедже, которая угостила их сладким кофе, не была вдовой Новикова. Это стало теперь самоочевидно. Русская домохозяйка вряд ли провела бы спектакль на таком высоком уровне. Нет, это явно была какая-то сообщница Брунеля, вызванная специально для этого и разыгравшая все как по нотам. Что ж, Брунель знал, где и как получить то, что нужно для успешного проведения операции.

Ловушка оказалась и хитрой и простой. Сначала Брунель предлагает Модести и Вилли принять участие в осуществлении заманчивого проекта и проверяет их реакцию на возможность применения пытки. Потом им подкидывают жену Новикова как потенциальную жертву — засылают к Вилли Лизу для того, чтобы та ненароком обмолвилась о плане Брунеля. Тем временем настоящую мадам Новикову убирают и заменяют агентом, способным ввести в заблуждение кого угодно. После чего остается только ждать, когда рыба клюнет… Блейз и Гарвин являются вызволять несчастную. Они готовы к опасностям со всех сторон, кроме одной. Они не подозревают жертву. Которая преспокойно выводит их из игры, угостив кофе, куда подмешано сильнодействующее средство. Все тихо и мирно. Никакой стрельбы, никакого насилия.

Ну, а где же настоящая мадам Новикова? Трудно сказать. Так или иначе, из Швейцарии, похоже, уже вернулась не она, а ее двойник. Да, именно тогда, наверное, Брунель и подослал Гарвину Лизу, чтобы та уже напоследок, словно невзначай, сообщила о том, что Брунель, наконец, разыскал вдову Новикова. Скорее всего, он отыскал ее сразу же после побега Новикова, допросил ее и уничтожил. Так, выходит, и она не сумела удовлетворить его любопытство?

Что ж, все было спланировано с удивительной точностью. Единственным светлым пятном в этой кромешной тьме было то, что Джайлз по своим личным мотивам отказался признать что слышал тайну Новикова, когда его псевдовдова провела дознание… Модести отметила, что ее интуиция правильно настраивала ее против женщины в коттедже. Интересно, что именно заставило внутренний голос подать сигнал тревоги?.. На да ладно, об этом потом…

Модести на всякий случай проверила смирительную рубашку, Конечно, при желании она могла бы освободиться в течение двух минут, но все же это была пустая затея, коль скоро с нее не спускают глаз те, кто взял ее в плен. Опять же два ремня, которыми ее привязали к креслу, создавали дополнительную преграду, причем, по сути дела, непреодолимую. Впрочем, Вилли как раз мог бы попробовать справиться и с рубашкой, и с ремнями… Кажется, он уже успел поработать в этом направлении, потому что один из ремней оказался выше положенного. Лицо Вилли было бледным от наркотика. Он сидел, чуть ссутулившись, и рассеянно разглядывал обложку журнала, который читал Адриан Шанс.

Модести на мгновение прекратила исследование и пожалела Вилли. Она представила, как он корит себя за потерю бдительности. С того момента, как эта альбиноска переступила порог «Мельницы», он постоянно ожидал подвоха и, несмотря на всю его проницательность и осторожность, Лизе удалось-таки всучить ему фальшивый золотой слиток. Да, это был серьезный удар по его самолюбию. Он никогда не простит себе этого… Если, конечно, судьба будет к нему столь благосклонна, тотчас же добавила Модести про себя.

Модести еще раз посмотрела на Брунеля и Лизу, потом на Шанса и Мухтара. Никто из них не говорил. Никто не замечал ее. Рядом зашевелился и застонал Пеннифезер. Мухтар, похоже, задремал. Шанс взял карандашик и с его помощью производил на полях страницы какие-то расчеты. Брунель читал книгу в твердом переплете. Модести заметила по суперобложке, что это мемуары генерала де Голля.

Лиза ничего не делала. На лице ее было напряженное выражение, никаких признаков ликования. Она смотрела в окно, на облака, проплывавшие под крылом, с таким видом, словно к чему-то прислушивалась. Она производила странное впечатление. Время от времени она поворачивала голову, обводила пустым взором салон, иногда задерживаясь взглядом на Модести, но без признаков любопытства, словно все они были пассажирами самолета, выполнявшего регулярный рейс. Ни разу глаза в темных очках не задержались на Вилли Гарвине.

Модести отметила тот факт, что Лиза отнюдь не в восторге от своего подвига. Странно, но это следует запомнить. Вдруг да пригодится. Брунель перевернул страницу, поднял взгляд, остановил его на Модести, но опять-таки без признаков какого-либо интереса. После чего опять углубился в чтение.

Модести сочла обзор конкретной ситуации законченным. В данных обстоятельствах ничего предпринять нельзя. Она подавила приступ тошноты и стала обдумывать общую ситуацию. Да, они угодили в скверную историю. Если бы Модести позволила себе испугаться, то испугалась бы до глубины души. Правда, уже хорошо, что они еще живы и какое-то время, наверное, поживут. Модести и раньше попадала в неприятные положения, но всегда отыскивался выход. Впрочем, однажды ей не повезет раз и навсегда, но об этом лучше не думать. Лучше тратить умственную и нервную энергию на разработку плана действий в обстоятельствах, когда можно будет подумать о сопротивлении.

Важно понять мотивы Брунеля. Если бы он хотел свести счеты, они с Вилли были бы уже на том свете. Значит, он заманил их в ловушку с какой-то иной целью. Но с какой? Ему нужны координаты? Возможно. Но тут явно было что-то еще. Откуда Брунелю было знать, что они прибудут во Францию вместе с Пеннифезером? Значит, им двигали какие-то иные побуждения.

Модести вспомнила разговор с Брунелем в пентхаузе. Он говорил, что не верит в месть и вообще прагматик. Наверное, так оно и есть. Он очень походил на прагматика. Значит, у него есть свои причины везти их в Руанду. Несколько причин. Но как Модести ни пыталась их понять, у нее ничего не выходило, и это не на шутку тревожило. Противостоять человеку, о мотивах которого ты имеешь самое смутное представление, — все равно что фехтовать с завязанными глазами.

Модести еще раз оглянулась, стараясь проявлять к окружающим столь же мало интереса, что они проявляли к ней. Это тактика, но в чем ее смысл? Шанс и Мухтар наверняка потирают руки от радости. Девица либо радуется успеху, либо… Ну, а Брунель? Непонятно. Ясно одно: сейчас инициатива перешла к нему, и он постарается выжать из этого максимум пользы.

Но в чем состоит его цель? Как Модести ни напрягала свои мозги, она продолжала блуждать в неизвестности, и это действовало на нервы. Она постаралась успокоиться, воспользовавшись для этого всеми теми приемами, которые усвоила еще с детства. Она прибегала к этому, когда не могла уже сдержать напор инстинктивных страхов, когда размышления не приносили положительных результатов и когда никак нельзя было создать план действий. Сейчас не было того фундамента, на котором можно было возвести прочное здание. Возможно, когда самолет приземлится, ситуация изменится к лучшему. Может, даже этот шанс появится и до приземления, но все-таки на это особенно нечего было надеяться. Так или иначе, нужно было внимательно следить за ходом событий и не прозевать возможность изменить ситуацию в свою пользу. Модести понимала, что Вилли Гарвин ведет себя точно так же.

Она еще раз посмотрела на Вилли. Он сидел слева и чуть впереди. Он вроде бы не пошевелил ни мускулом, но ремень на спине рубашки сдвинулся еще по крайней мере на дюйм. Он оказался над спинкой стула и Вилли мог попробовать использовать спинку, чтобы поднять застежку еще выше. Внимательно присмотревшись, Модести обратила внимание, как натянулась парусина на рукавах и плечах. Ей показалось, что она слышит, как трещит материя. Возможно, он зря старается — ведь на то, чтобы высвободиться из смирительной рубашки, потребуется несколько десятков секунд, а их-то ему никто не даст. Но с другой стороны, могла возникнуть ситуация, когда эти самые секунды окажутся в его распоряжении, и тогда он будет готов реализовать свой шанс.

Модести почувствовала, как ее охватила теплая волна благодарности судьбе. По крайней мере, она не одна. Вилли Гарвин рядом, а он не из тех, кто сдается. Он мог сейчас сделать очень немногое, но тем не менее терпеливо готовил удобный момент. Вспоминая прошлое, Модести отметила, что сама научила его такому подходу, когда, встретив его в далекой стране, каким-то внутренним чутьем разглядела его задатки и сумела превратить его из опасного уголовника в веселого и надежного партнера, который, в свою очередь, помог и ей измениться к лучшему.

У Модести полегчало на душе при мысли о том, как прекрасно держится Вилли в минуты смертельной опасности. Сочетая физическую силу, смекалку и многочисленные полезные навыки, Вилли один стоил целого взвода. Главное, он никогда не падал духом. Даже когда к голове его будет приставлен ствол и палец противника нажмет на спуск, Вилли все равно будет стараться найти выход.

После того как он произнес несколько слов, когда она пришла в себя, они помалкивали. Это было правильно. Вряд ли Вилли понимал смысл тактики молчания, взятой на вооружение Брунелем и его командой, но он, как и Модести, знал другое: задавать им вопросы или даже обмениваться репликами друг с другом означало бы проявить слабость, признать, что противник получил серьезное преимущество. Вилли решил сыграть с ними в их же игру, пока Модести не даст ему знак сменить метод.

Сидевший рядом с ней Пеннифезер поднял голову и пробормотал:

— Боже, как меня мутит.

— Спокойно, Джайлз, — сказала она, повторив, по сути дела, реплику Вилли, обращенную к ней чуть раньше Вилли Гарвином.

— Да? Мы что, куда-то летим? — Джайлз покачал головой, поморщился, попытался пошевелить руками, удивленно посмотрел на смирительную рубашку, лишившую его свободы действий, затем заметил Брунеля и Лизу. Девица смотрела в окно. Брунель перевернул страницу, продолжая чтение.

Джайлз обернулся к Модести. Волосы его стояли торчком, и глаза казались огромными на бледном лице.

— Что случилось? — хрипло произнес он. — Я пил кофе, а потом… — Он изогнул шею, озираясь, и спросил: — А где вдова Новикова?

— Это была не вдова Новикова, Джайлз. Мы ошиблись, — сказала Модести. — Но сейчас лучше помолчи.

— Помолчать? — Он задергался, пытаясь освободиться, потом затих и, тяжело дыша, осведомился: — Почему я должен молчать?

— Потому что пока говорить не о чем и ты только помешаешь другим пассажирам. Лично я хочу немного поспать. Советую и тебе сделать то же самое.

— Но послушай, ведь…

— Не хочу ничего слушать, — и она прикрыла глаза.

Пеннифезер уставился на нее в недоумении. В голове у него вертелись обрывки вопросов. Он обвел салон самолета мутным взглядом, пытаясь понять причину ее столь странной реакции.

Ага. Вот два подонка, с которыми Модести разбиралась тогда в Калимбе. И еще эта беловолосая девица. Похоже, о ней-то и рассказывал Вилли. Сам Вилли тоже был тут, сидел, привязанный к стулу. Очень странно. Вообще все это напоминало дурной сон. Все сидят в молчании, не обращая друг на друга никакого внимания. Да, дело из рук вон плохо. Видать, Модести и Вилли где-то дали маху. Но при том, какой мерзавец Брунель, хорошо еще, они все живы! Пока… Но почему Модести велела ему замолчать? Пеннифезер немного поразмыслил и решил, что она в общем-то права. Глупо спрашивать у Брунеля, что происходит и что с ними теперь случится. Во-первых, все равно он ничего путного не скажет, во-вторых, поймет, что они испугались. Нет, он, Джайлз Пеннифезер, конечно, действительно сильно испуган, но гораздо лучше стараться не показывать вида Ему порой делалось жутковато при мысли о том, какую операцию придется делать. Особенно в те дни в Калимбе. Но он старался не показывать никому, что напуган. Даже себе. Впрочем, если разобраться, тут невелика разница — от кого скрывать страх: от себя или от других. Главное, скрывать свой страх… Ну да ладно…

Пеннифезер притворно зевнул, откинулся на спинку кресла. Он, конечно, не мог заснуть, но решил отвлечься. Эта самая Лиза… Хорошенькая. Немного костлявая, но хорошо одета. Да, представляю, что это за штучка, если ей удалось провести вокруг пальца самого Вилли Гарвина. Правда, по виду не скажешь. Вообще, она держится так, словно вот-вот разревется. В жутком напряжении. Все признаки близкой истерики. Может, она стесняется, что родилась альбиноской? Так, что он помнит об этом явлении? Что он читал в учебниках?

Самолет продолжал свой путь. Прошло еще довольно много времени, прежде чем Брунель вдруг закрыл книгу, взял микрофон, прикрепленный к подлокотнику, и проговорил что-то так тихо, что Пеннифезер ничего толком не понял, хотя решил, что говорил Брунель по-французски. Пеннифезер толкнул локтем Модести, которая открыла глаза. Брунель положил микрофон на место и выглянул в окно.

Модести посмотрела на Вилли. Он проделал большую работу, чтобы быть готовым освободиться из смирительной рубашки. Она понимала, что в таком положении ему крайне сложно дышать, но у него не было вида человека, который оказался в состоянии стресса.

«Дакота» стала снижаться. Модести не понимала почему. Впрочем, она не знала, во сколько они вылетели из Франции. Брунелю нужно было доставить три безжизненных тела на аэродром, а скорее всего, на какую-то заброшенную взлетную полосу. На это требовалось время. Модести обладала прекрасным чувством места и когда очнулась, то инстинкт подсказал ей, что они еще летят над Францией. Сейчас они или проходили над южным побережьем или приближались к нему. Если они направляются в Руанду, то самолет по крайней мере дважды придется заправлять горючим, даже если у него есть дополнительные баки. Однако во всех вариантах первая остановка должна была бы состояться в Северной Африке. Тем не менее они явно снижались.

Самолет шел через облака. Брунель опять что-то промурлыкал в микрофон. Самолет сделал вираж, стал менять курс. Они летели на восток. Нет, они снова повернули, описав нечто вроде эллипса. Теперь они уже не снижались. Модести глянула в окно на противоположной стороне и увидела серые и коричневые пятна гор внизу. Потом пошли отдельные зеленые пятна. Маленькая деревушка у конца извилистой ленты дороги. Справа она увидела белые полосы, поднимавшиеся вверх к заснеженным вершинам. Прованс. Приморские Альпы. Она была в этом уверена.

Неужели Брунель ждал какого-то сигнала с земли? Приземлиться сложно. Вокруг гористые места, скалы, хребты, небольшие участки обрабатываемой земли. Снова самолет сделал вираж, и ремни, которые удерживали Модести, натянулись. Брунель сидел с микрофоном в руке и смотрел в окно на противоположной стороне. Лицо его было пустым, как дом, в котором никто не живет. Затем он кивнул Адриану Шансу. Тот встал и открыл дверь на противоположной стороне, отчего в салон ворвался рев моторов.

Модести увидела, что к поясу Шанса прикреплен тонкий, но прочный нейлоновый трос, конец которого привязан к креслу, в котором он сидел.

Мухтар тоже встал, и на нем был такой же пояс с тросом. На лице его блуждала мерзкая ухмылка — он чего-то ждал. От этой улыбки Модести вдруг сделалось не по себе, и в тот же момент Брунель обратился к ней. Он громко, перекрывая шум ветра за бортом, возвестил:

— Гарвину пора нас покинуть, мисс Блейз.

Слова ударили ее как дубинкой. Она услышала, как Джайлз Пеннифезер воскликнул:

— Что вы хотите этим сказать?

Мухтар ухватился за спинку стула Вилли, ногой освободив замки, удерживавшие ножки в неподвижном положении. Затем он толкнул стул вперед. Вилли стал бешено извиваться в своей смирительной рубашке, а у Модести от всего этого кровь застыла в жилах, и ее охватил жуткий, неодолимый страх.

Стул двинулся по полу салона, затрещала парусина рубашки и ремни. Вилли отчаянно пытался освободиться от пут. Когда стул оказался у борта самолета в каком-то футе от распахнутой Двери, Вилли удалось сорвать ремень со спины.

Модести тоже бешено задергалась в кресле, пытаясь освободиться. То же самое начал делать и Джайлз, неистово ругаясь.

Вилли находился спиной к Модести, упираясь коленями в борт «дакоты». Он мог помогать себе руками, хотя они по-прежнему были в рукавах рубашки и, значит, нельзя было пустить в ход кисти. Шанс и Мухтар стали разворачивать стул так, чтобы выпихнуть его в открытую дверь.

Модести рвалась из своей рубашки с яростным отчаянием загнанного зверя. Но ремни, крест-накрест обхватывавшие ее, не позволяли освободиться из плена. В дверном проеме мелькали фрагменты мрачного ландшафта: горные вершины, ущелья, каменистые склоны. Хотя Модести не помнила себя от бессильной злобы, страха и ярости, где-то в уголку сознания происходила обработка информации. Самолет шел примерно на трех тысячах футов над горами, где серые каменистые участки перемежались редкими зелеными прогалами.

С тех пор как Брунель произнес свои страшные слова, прошло секунд десять, от силы пятнадцать, но Модести казалось, что все происходит страшно медленно, как при съемке рапидом. Вилли был привязан к стулу за лодыжки и бедра и потому не мог оказать настоящего сопротивления. Шанс и Мухтар оттащили стул чуть назад и теперь выравнивали его, чтобы он прошел в дверь.

Вилли вскидывал руки в рукавах, изгибался всем телом. Ремень, соединявший закрытые рукава, вдруг взметнулся вверх, и петля его поймала за шею Джако. Воспользовавшись Джако как точкой опоры, Вилли развернул стул и в то же время резко пригнул к себе голову Джако, заехав ему коленом между глаз.

Испытывая страшные душевные терзания, Модести увидела на лице Вилли выражение, хорошо знакомое ей по их тренировочным поединкам. Взгляд сосредоточенный, глаза прищурены. Мозг оценивает ситуацию, производит расчеты. Вовлеченность в поединок оттесняет страх, который в противном случае поглотил бы его целиком и полностью. Вилли отчаянно искал наилучшее продолжение, хотя выбор ходов был очень невелик. Джако упал на колени, притянутый за шею ремнем. Шанс поспешил ему на выручку, ударил Вилли кулаком.

Муга. Вилли резко качнул головой, и, когда кулак Шанса задел его скулу, он сделал еще одно резкое движение головой и впился зубами в запястье противника. Шанс пронзительно вскрикнул и ударил Вилли другим кулаком. Вилли выдержал удар в голову, не разжимая зубов. Затем он откинулся назад и выбросил вверх руки.

Боже, он сейчас освободится, мелькнуло в голове у Модести. Сейчас он метнет Джако в Шанса и тот полетит кубарем. Еще три секунды — и он выскочит из смирительной рубашки. Конечно, он по-прежнему будет привязан к стулу за ноги, но руки-то у него окажутся свободными. У Джако есть ствол, У Шанса нож. Если бы Вилли удалось завладеть оружием…

Но в самолете был еще и Брунель. Он сидел, положив одну руку на подлокотник, на вторую опустив подбородок. Он молча взирал на сражение. Лиза окаменела, губы ее побелели. Затем пальцы ее стали возиться с пряжкой ремня. Рот открылся. Она собиралась закричать.

Модести перестала метаться, затихла, оценивая расстояние. Если попробовать ударить Брунеля по колену носком ботинка… Это выведет его из строя на несколько десятков секунд.

Модести увидела, как Вилли приподнял и развернул тело Джако так, что тот сбил с ног Шанса, который, шатаясь, отскочил назад, к хвосту. Вилли завел носок правого ботинка за ножку стула, подался вперед. Узкий кожаный ремень с треском лопнул. Адриан Шанс споткнулся о страховочный трос и упал. Вилли позволил Джако упасть ему на ноги, после чего поставил освободившуюся правую ногу ему на шею, на ремень, который продолжал действовать как удавка. Затем он снова подался вперед на стуле, чтобы сдернуть с себя смирительную рубашку, но тут самолет опять лег на крыло.

Стул опрокинулся, потом, заскользив по полу ножками вперед к распахнутой двери, вывалился из салона.

Лиза Брунель дико взвизгнула. На лбу Брунеля заблестели капли пота, но он спокойно, без суеты ударил своей маленькой ладошкой Лизу по губам. Модести застыла в напряжении, не в силах оторвать взгляда от дверного проема. Ее сотрясал озноб. Вилли все еще держался. Страховочный трос Джако натянулся до предела, и Мухтар лежал в футе от проема. Лицо его почернело, язык был высунут, ремень душил его. Вилли, привязанный к стулу, судя по всему, болтался снаружи.

Адриан Шанс пополз к дверному проему. В руке у него блеснул нож. На лице была написана дикая ярость. Он выбросил руку с ножом, чтобы перерезать ремень, но в этот самый момент кожа не выдержала и лопнула, ремень из прямого и твердого, как железный прут, вдруг сделался обвислым.

Модести превратилась в изваяние. Капли пота обжигали лоб, словно крошечные льдинки. Она понимала, что произошло. Вилли, оказавшись за бортом, не мог ни за что ухватиться руками, они по-прежнему оставались в рукавах смирительной рубашки. Затем рубашку с него сорвало под тяжестью груза, в качестве которого выступало тело Джако…

Когда Вилли Гарвин начал свой путь к земле, «дакота» снова легла на крыло, и Модести увидела в окне на какое-то мгновение маленькую фигурку и четыре ножки стула… Фигура Вилли быстро уменьшалась, направляясь к серой каменистой массе гор, а затем и вовсе исчезла из поля зрения Модести, слилась с серым фоном.

Брунель снова что-то сказал в микрофон, и самолет выровнялся и стал набирать высоту. Они снова летели на юг. Модести отвернулась от окна.

Адриан Шанс разматывал ремень, обвившийся вокруг бычьей шеи Джако. Он втащил в самолет смирительную рубашку, захлопнул дверь. Нагнулся над своим партнером, потом обернулся к Брунелю.

— Порядок… Он дышит. — В той тиши, что установилась в салоне после того, как закрылась дверь, голос Шанса казался невыносимо громким, резким.

— Ему сильно повезло, что он дышит, — сухо отозвался Брунель, — да и тебе тоже, Адриан. Когда я вспоминаю, как ты просил разрешения выйти один на Гарвина со своим ножичком, мне становится страшно за тебя. — Он покачал головой и обратился к Модести: — Теперь мне понятно, почему вы так удачно действовали в прошлом.

— Сволочь! — громко, срывающимся голосом крикнул Пеннифезер. — Мерзкая сволочь! Животное!

— Мы все животные, доктор Пеннифезер, — равнодушно отозвался Брунель. — Беда большинства состоит в том, что они претендуют на что-то большее. Лично я никогда не совершал подобной ошибки. Мне потребовалось избавиться от Гарвина, и я это сделал. — Он снова раскрыл книгу и добавил: — Для удовлетворения вашего любопытства насчет моих дальнейших намерений скажу так: вам это сейчас не угрожает. Как доктор, я надеюсь, вы займетесь моим потерявшим сознание коллегой — когда мы вас развяжем. Мы захватили ваш медицинский саквояж. Как-никак вы давали клятву Гиппократа…

Лицо Пеннифезера посерело. Он пробормотал:

— Я бы с удовольствием постарался отправить вас на тот свет, Брунель, если бы мне только представилась такая возможность.

— Как вам будет угодно, — равнодушно заметил тот и перевернул страницу. — Помоги ему, Адриан, — добавил он и углубился в чтение. Сидевшая с ним рядом Лиза закрыла лицо руками. Ее сотрясала дрожь.

Модести только смутно услышала обмен репликами. Она сидела, закрыв глаза, лицо ее превратилось в кусок белого мрамора. Во рту был привкус крови. Вилли Гарвин погиб, и это причиняло ей такую боль, которой она раньше никогда не испытывала. Она стала дышать чуть медленней, позволяя боли взять верх, захлестнуть ее всю от головы до ног. Модести понимала, что если постарается оказать ей сопротивление, то не выдержит и сломается, а доставить такое удовольствие Брунелю она просто не могла. Нужно было держаться. Хотя бы ради памяти Вилли.

Наконец ей удалось выключиться, заставив сознание послушно дрейфовать в море боли. Так провела она несколько долгих минут, и лишь потом постепенно, осторожно позволила маленьким раскаленным кинжальчикам проникнуть в мозг. Нужно было принять свершившееся как факт.

Вилли умер, и она снова оказалась одна. На всю оставшуюся жизнь. Если, конечно, у нее впереди осталась какая-то жизнь. Другого Вилли Гарвина нет и быть не может. Бессмысленно отгонять от себя эту мысль. Лучше помнить об этом. О Вилли и том, как они вместе шли по жизни.

Она заставила себя вернуться памятью в прошлое, когда ей только-только исполнилось двадцать лет и она возглавила набиравшую мощь организацию, состоявшую из преступных элементов всех мастей. Чтобы управлять этим сообществом, нужно было оказаться круче, чем самый крутой из ее подчиненных. Поскольку она установила для себя ряд жестких правил и отвергала некоторые прибыльные, но грязные проекты, кое-кто увидел в этом признаки слабости, малодушия, и ей пришлось преподать своим критикам наглядный урок того, как они ошибаются. Дела у ее организации шли успешно, и это само по себе заметно облегчало управление маленьким государством. Ее верные соратники умели быстро утихомирить или выбросить вон тех, кто не желал принять установленные ею правила игры. Они не хотели, чтобы весы Фортуны качнулись в другую сторону. У Модести были неплохие помощники, но все же среди них не было человека, который понимал бы ее целиком и полностью, кто воспринимал бы мир так же, как она. Но потом появился Вилли Гарвин.

Ее ударило как током, но она заставила себя продолжить экскурс в прошлое. Она вызволила его из сайгонской тюрьмы — опасного уголовника, снедаемого ненавистью ко всему на свете. Но это было только частью общей картины. Каким-то чудом — она сама потом не могла объяснить себе, как именно, — ей удалось разглядеть в нем человека, умеющего очень многое и обладающего огромным потенциалом, который, впрочем, находился в летаргическом сне, вызванном тяжелым детством и кочевой жизнью уголовника.

Модести вытащила Вилли Гарвина из тюрьмы, сказала, что ей плевать на то, кем он был раньше, что она дает ему шанс — и поручила работу курьера. Ему нужно было доставить большую сумму в долларах одному клиенту в Гонконге. Модести по сути дела поставила эти деньги, как ставит профессиональный игрок. Она поставила на потенциал, который дремал в Вилли Гарвине.

Простое задание, однако, оказалось для него крайне сложным. Поначалу все рухнуло — и, казалось, бесповоротно. Но ему все же удалось выправить положение, проявив такое тонкое понимание ситуации и изобретательность, что она, выслушивая потом его отчет, только диву давалась. Он вернулся из Гонконга совсем другим человеком. Этот процесс не остановился, и Вилли не раз удивлял ее новыми подвигами, пока наконец, словно бабочка из кокона, не возник настоящий Вилли Гарвин, уверенный и жизнерадостный, сумевший покорить сердца крутых и ревнивых помощников Модести, составлявших внутреннее ядро ее организации.

Прошел всего лишь год, и Вилли стал ее первым помощником — и все остальные восприняли это как нечто само собой разумеющееся. У нее появилась отлично действующая правая рука. Более того, она перестала быть одинокой. Его преданность Модести Блейз была поистине фанатичной, а кроме того, их мозги работали в унисон. Модести знала, что Вилли боготворил ее. Да, теперь в этом можно было признаться. Нет, это было не слепое обожание. Вилли Гарвин знал ее недостатки, воспринимал их как неотъемлемую часть Модести Блейз и вовсе не хотел, чтобы она стала другой. Кроме того, это обожание не имело ничего общего с физическим влечением. Этого между ними не было, несмотря на то что между ними существовала удивительная близость, несмотря на то что Вилли гордился ею как женщиной.

Потом Модести и Вилли отошли от дел, и их отношения стали развиваться на другом уровне. Теперь уже он не был ее подчиненным. Она считала, что ему будет лучше дальше идти собственным путем. Но это не устраивало Вилли Гарвина. Оказавшись без своего счастливого талисмана Модести Блейз, он быстро сбился с пути, утратил ориентиры. Но судьба и тут пришла к нему на выручку. В их жизни появился сэр Джеральд Таррант, который попросил их помочь ему в одном весьма сложном и деликатном деле. За этим приключением последовали и другие. Когда же к ним не обращался Таррант, возникали вдруг ситуации, требовавшие от них полной мобилизации всех ресурсов. Они не искали неприятностей на свои головы, просто так уж складывалась их жизнь. В известном смысле это их устраивало, потому что жизнь без риска, без опасности быстро приедалась им, утрачивала свою прелесть.

Но теперь…

Теперь Вилли Гарвина не стало, и мир Модести Блейз стал рушиться. Ни он, ни она не отличались наивным оптимизмом. Они прекрасно понимали, что рано или поздно удача изменит им, что следующее приключение может оказаться роковым и кто-то один из них или оба погибнут. Они сами выбрали такую дорогу — как иные альпинисты рвутся совершить восхождение по маршруту, на котором уже сложили головы их коллеги.

То, чего они опасались в глубине души, случилось. Вилли первым оставил этот мир. Что ж, может, так даже лучше. По крайней мере, он сам предпочел бы именно такой вариант, считая, что она легче переживет утрату. Легче… Чего уж тут легкого…

Модести вовремя спохватилась, затушила опасную искру, которая могла вызвать костер жалости к себе. Никаких слез. Да, Вилли Гарвин погиб. Надо принять это к сведению. Понять, что ничего уже изменить нельзя.

Спи спокойно, Вилли-солнышко. Это были прекрасные годы. Ты всегда оказывался рядом, когда мне требовалась помощь. У тебя на груди можно было поплакать после тяжелой операции. Собственно, я плакала только на твоем плече. И тебе это нравилось. Спасибо тебе за все, Вилли. Ты всегда давал мне почувствовать, что я кое-что да значу…

Она вспомнила его голос, который теперь словно вещал с того света: «Ты отлично выглядишь, Принцесса… Давай-ка еще немного погуляем по фойе, пусть меня возненавидят все мужчины».

Ты научил меня смеяться, Вилли. Сколько историй ты рассказал о своих знакомых девицах. Хотел ли ты когда-нибудь меня? Я лично старалась не вызывать в тебе таких чувств. Это ведь не самое главное. У нас было что-то гораздо более ценное. Мне казалось, тебе хочется, чтобы все оставалось, как раньше, перемены лишь могли бы уничтожить то, что у нас возникло. И хорошо, что этого не произошло. Мне было бы грустно потерять большое, погнавшись за малым. Ты, кажется, думал точно так же.

Спи спокойно, Вилли-солнышко. Я втравила тебя во все это, но я не буду терзать себя попреками. Ты бы этого не допустил. Не знаю, способен ли ты сейчас переживать из-за меня, но так или иначе, не надо этого делать. Если им удастся расправиться со мной, то вовсе не потому, что я опустила руки. Ты это отлично знаешь. Мне понадобится время, чтобы привести себя в форму. Одной сражаться очень трудно. Но я не сдамся. И еще придется думать о бедняге Джайлзе. Его надо вытаскивать из этой пучины. А это нелегко. Мне понадобится везение. Болей за меня, Вилли.

Спи спокойно, Вилли-солнышко.

Модести приняла свершившееся, усвоила новые правила, хотя боль не отпускала ее и вряд ли теперь когда-либо окончательно оставит в покое.

Она заставила себя успокоиться. Еще больше замедлив дыхание, она вошла в похожее на транс состояние, которого умеют добиваться йоги, нечто вроде спячки, когда умственные и физические процессы в организме почти совсем замирают.

Когда Модести снова открыла глаза, солнце уже миновало зенит. Она увидела берега Северной Африки. Кресла напротив пустовали. Слева она увидела Джако, который полулежал, уронив голову на подушку, а вокруг шеи — вернее, между головой и плечами, потому что шеи у него толком не было, — белело мокрое полотенце. Повезло мерзавцу, подумала Модести. Обычные шеи в таких случаях не выдерживают.

Адриан Шанс, с перевязанной рукой, посмотрел на нее. В его синих глазах пылала убийственная ярость. Модести понимала, почему он так на нее смотрит. Вилли, практически беспомощный, чуть было не расправился с ними обоими на глазах у их шефа. Это было страшное унижение. Поскольку Вилли не стало, Адриан Шанс перенес всю свою злобу на нее, Модести. Впереди и слева она увидела Лизу — девушка свернулась клубочком на двойном кресле и, похоже, спала.

Модести чуть повернула голову и посмотрела на Пеннифезера. Он был бледен и изможден, но спокоен. Она поняла, что все это не от испуга, но от шока, вызванного гибелью Вилли. Модести подняла брови, посмотрела на пустые кресла напротив и спросила, куда делся Брунель.

— Пошел к пилоту, — сказал Пеннифезер очень тихо, чтобы не услышал Шанс. — Он посмотрел на свои руки в смирительной рубашке, потом снова перевел взгляд на Модести. — Мне очень жаль… Я про Вилли… Даже не могу взять тебя за руку…

Модести кивнула в знак понимания того, что он пытался сказать. Помолчав, он спросил:

— Ты так долго спала… Тебе лучше?

— Да, а тебе?

— Мне тоже. Ты не хочешь в уборную?

— Нет. Я не то чтобы спала. Я отсутствовала.

— Ты вошла в транс, как это делают йоги?

— Примерно так.

— Я не знал, что ты такое умеешь.

— Меня научил этому старик Сиваджи. Он жил в пустыне Тар, северней Джодпура. Потом я отправила к нему Вилли… — Она осеклась. — Ладно, это все неважно. За это время что-нибудь произошло?

— Ничего особенного. Меня развязали и позволили сходить в уборную. Это было с час назад. Этот серебристый держал пистолет у твоего виска, пока они меня развязывали и привязывали обратно. Ты представляешь, где мы сейчас?

— Примерно да. Над побережьем Северной Африки. Скоро, наверное, будет дозаправка на каком-нибудь маленьком аэродромчике, а потом полетим дальше, в Руанду.

— Как ты считаешь, у нас будет возможность расправиться с этими подонками?

— В самолете нет. Они не развяжут нас, пока мы не приземлимся в Руанде. А там посмотрим. Главное, суметь вовремя увидеть шанс, среагировать.

Пеннифезер произнес так, словно приносил извинения за оплошность.

— Понимаешь, я тут не в своей стихии. Так что ты уж говори мне, что делать. Я не Вилли Гарвин, но, глядишь, смогу оказаться полезным. Я буду стараться.

— Я в этом не сомневаюсь.

Пеннифезер замолчал, поглядел через проход на Джако, и на лице его показалась гримаса отвращения и злорадства. Он сказал:

— Им пришлось порядком попотеть, верно? У Вилли практически не было шансов, он был спеленут по рукам и ногам, но все же задал им перцу, чуть было не растерзал их. Ты должна гордиться им. Это было какое-то чудо.

Да, это действительно было чудо. Потом она еще вернется мыслями к случившемуся. Но не сейчас. Пока воспоминания были слишком болезненными.

Появился Брунель. Он окинул взглядом Шанса, Джако, Лизу, потом сел лицом к Модести, посмотрел на нее. Она встретила его взгляд, сохраняя полную невозмутимость. Он не таращился, но просто смотрел, и она смотрела на него. Такая игра продолжалась минуты две, потом Брунель улыбнулся, взял книгу и обратился к Шансу:

— У нашей гостьи кровь на подбородке. Разбуди Лизу и попроси навести порядок.

Когда Лизу разбудили, она повела себя как автомат. Глаза ее были пустыми. Она сняла темные очки. Вооружившись ватой и пузырьком перекиси водорода из аптечки, она стала обрабатывать губы и подбородок Модести. Жидкость была холодной и обжигала кожу. Закончив процедуру, она застыла у кресла, глядя на Модести отсутствующими глазами. Затем раздался голос Брунеля:

— Садись на место.

Он подошел и, взглянув на лицо Модести, произнес:

— Так лучше.

Ее удивили странные сочувственные интонации. Она вяло посмотрела на Брунеля.

— Кровь остановилась, — заметил он. — Теперь, я надеюсь, вам легче. — Он улыбнулся и вдруг ударил ее по губам корешком книги, которую по-прежнему держал в руке. Это произошло так неожиданно, что Модести не смогла увернуться. В голове зазвенело, из разбитой губы снова потекла кровь.

Пеннифезер дернулся в своем кресле, обругал Брунеля на чем свет стоит. Но тот, не обратив на него никакого внимания, сел и снова погрузился в чтение.

Модести судорожно собиралась с мыслями. Удар, боль, кровь — все это само по себе было ерундой по сравнению с невозможностью понять смысл поступка Брунеля. Да, у него явно был какой-то мотив, но вот какой именно? Модести отдавала себе отчет, что в любом поединке волевой фактор остается решающим. Она научилась держать себя в форме, не позволять потери волевого настроя, который, в свою очередь, оказывал существенную поддержку физическим и интеллектуальным ресурсам организма. Но чтобы взять верх над противником, следовало понимать его цели и задачи, знать его тактику. В этом отношении Брунель являл собой большую загадку. Модести не могла взять в толк, почему он убил Вилли Гарвина именно сейчас и именно таким способом, почему он велел Лизе обработать ее рану и нанес новую. Он вел себя непредсказуемо, а ей до этого не приходилось иметь дело с непредсказуемым противником такого калибра. Почувствовав первые признаки смятения, она решительно затоптала эти искры, пока они не сожгли все внутри. Нет ничего опаснее неуверенности в себе и сомнений.

Да, пока все выглядело скверно. Модести посмотрела на Джайлза, улыбнулась ему, потом кивнула, внушая тем самым, что не следует волноваться. Потом, прикрыв глаза, начала медленно и неуклонно восстанавливать душевное равновесие, латать бреши в оборонительных порядках.

Когда-то приходится проигрывать. Но не хочется, чтобы проигрыш случился на этот раз. Особенно когда перед тобой оказался Брунель. Этот поединок нужно было выиграть во что бы то ни стало, хотя бы ради памяти Вилли. Ладно, придется постараться во имя Вилли. Именно это ему и понравилось бы. Победить того, кто перечеркнул его существование. Это лучше, чем траурный венок.