"Невозможная птица" - читать интересную книгу автора (О Лири Патрик)ДЕРЖИСЬ ПОДАЛЬШЕ ОТ КРЫЛЬЕВНа этом месте дневник заканчивался. 30 августа 1962. Дэниел улыбнулся, вспоминая. Дневник нарисовал точный портрет мальчика внутри того мужчины, в которого собирался превратиться Майк. Он был все ещё там: недовольный, дикий, обезоруживающий собеседника своей чарующей улыбкой. Втягивающий людей в зону своего влияния — он обрастал последователями так же естественно, как кинозвезда собирает вокруг себя папарацци. Да, он держал себя начальником, но он был ребёнком такого сорта, который буквально источал аромат своей личности и по сравнению с которым все окружающие выглядели какими-то незрелыми, маленькими — серыми пехотинцами, ждущими, когда их поведут в бой, жаждущими его приказов, готовыми присоединиться к его проделкам и интригам, греющимися в лучах его одобрения. Жизнь была более насыщенной рядом с Майком. И он постоянно говорил, что убьёт его. Разумеется, он не имел этого в виду. И тем не менее он опять вернулся к той точке, с которой начал. Насколько Дэниел мог понять, здесь не было никаких кодов. Дневник не содержал ключа. Чего он ожидал?140 Он ждал, что это будет как в книге. Что-то, что он сможет интерпретировать. В конце концов, это была его работа — выкапывать подтекст, составленный хитроумным автором в качестве карты к зарытому кладу. Но это был дневник. Это была жизнь. Люди вечно путают жизнь и книги. Если считается, что в книге описана жизнь, такая книга становится значительной, ценной. Журналисты постоянно задают авторам вопрос: «Эта книга автобиографична?» Хотелось бы ему хотя бы раз услышать в ответ: «Нет. Здесь нет ни слова правды. Я все это выдумал». Но стоит лишь книге потерять лицо, признав, что она является выдумкой, как она тут же теряет всю ту власть, какой обладала в качестве сплетни. Жизнь скучна, подумал он. По мне, выдумки лучше. — Коды! — сказал он с отвращением, швыряя дневник брата через всю комнату. И тут он вспомнил единственную строчку в дневнике, которая была вычеркнута. Он подобрал его и перечитывал карандашные каракули десятилетнего мальчика, пока его взгляд не упал на строчку, которая была целиком вычеркнута синей перьевой ручкой. Дэниел перевернул страницу, чтобы посмотреть на неё с обратной стороны. Так же нечитаемо. Тогда он поднёс её к свету, пытаясь разобрать слова Майка сквозь чернила. Они отблескивали серебряной нитью на синем занавесе. И они были написаны задом наперёд. Он потратил некоторое время, чтобы разобрать, что там написано. Если бог любит нас так сильно что мы не умираем Доктор Клиндер, тогда почему он позволил вам сделать это с нами? Дэниел перевернул страницу и увидел подпись и посвящение. Единственная строчка, написанная взрослым. Буквы имели сильный наклон влево. И они были написаны синей перьевой ручкой. Все остальное в дневнике было написано карандашом. Все, кроме этих строчек. Клиндер. Клиндер вычеркнул эту строчку. Но зачем? Зачем было ему вычёркивать эту строчку? Что он пытался скрыть? Что он сделал? Он начал листать дневник обратно, все быстрее и быстрее, пока не подтвердилось вспыхнувшее подозрение. Имя этого человека упоминалось по меньшей мере дюжину раз. Он был самым значительным персонажем этого текста. Может быть, именно это Майк пытался сказать ему. Может быть, Клиндер знает, где находится Майк. Это была чистая интуиция, но она звучала как гонг в его мозгу: найди Клиндера. Найди человека, который был учителем в средней школе Сагино в 1962 году. Насколько трудным это может оказаться? Ему потребовалось провести десять минут перед компьютером, чтобы найти доктора Джоэла А. Клиндера. Профессор психологии в Беркли. Он распечатал телефон и адрес, собрался и через два часа был уже в самолёте, направлявшемся в Сан-Франциско. Нос задрался в небо, и струя ударила из сопла. Дэниел никогда ещё не видел детройтский аэропорт таким пустынным. И на его рейс было так мало пассажиров, что им разрешили рассаживаться по своему усмотрению. Это было странно для этого времени суток. Куда все подевались? — Ты вскрикнул, — заметил молодой парень на соседнем сиденье. Неопрятная борода. Короткая сальная чёлка. Он улыбнулся. — Боишься? — Ненавижу взлёты, — сказал Дэниел. — Ладони потеют? Нервишки? Он кивнул. Было такое чувство, словно самолёт никак не может добраться до воздуха. А когда это наконец случилось, это было похоже на вихрь, засасывающий его, отрывая от дома, от его жизни, от всего, что давало уверенность. — А разве тебя это не нервирует? — Ну, чувак, я не пугаюсь — Рядом с проходом, — повторил Дэниел. — Точно. Представь себе, каково карабкаться через головы истеричных пассажиров, заламывающих руки, в салоне, полном дыма. — Но ведь это у Парень криво улыбнулся. — Поздно спохватился заказать билет, — он сделал неопределённый жест, как будто пытался извлечь из воздуха необходимые доводы. — Смотри: самолёты — это как и вся жизнь. Мы знаем, что рано или поздно потерпим крушение — не знаем только когда. Мы просто не думаем об этом. Чувак, да если б мы думали об этом, мы бы свихнулись! Дэниел подумал об этом. Он посмотрел в иллюминатор на надпись — Говорят, это происходит в основном при взлёте или посадке. Кто-то позади них нажал кнопку вызова стюарда. Раздалось звонкое — Приземления меня никогда не пугали, — признался Дэниел. Чуть позже появился пилот и с сильным испанским акцентом сообщил, что они идут с опережением графика из-за господствующих ветров. — Черт, — сказал парень. — Что такое? — Вот ещё одна вещь. — Какая? — Мой дядя говорит: никогда не летай с пилотом, у которого родной язык не английский. Это универсальный язык воздухоплавания. И лучшие лётные школы. Дэниел увидел, как рука пассажира впереди нажимает кнопку вызова стюарда. Раздалось звонкое — Ну да ладно. Я студент. А ты где работаешь? — На государственной службе. Парень посмотрел на него. — Я преподаю, — сказал Дэниел. — Ты преподаёшь для государственных деятелей? — Нет. Я преподаю английскую литературу. Но в настоящий момент мне подвернулась консультационная работа для ЦРУ. — Дэниелу понравилось это определение. Оно давало ему фокус. — Правда? Круто. Но слушай, чувак, разве это не… ну, типа, засекречено или вроде того? — Засекречено. — Так чего же ты говоришь мне об этом? — А я плохо разбираюсь в людях. Парень рассмеялся. — Так что если я кому-нибудь расскажу, я тебя раскрою? Дэниел ухмыльнулся. — И мне придётся убить тебя. Парень поднял брови и снова засмеялся. На секунду Дэниелу подумалось, что он смотрит на себя самого в зеркале. Потом Дэниел рассмеялся сам, при мысли, что он Может кого-нибудь убить. Самолёт встряхнуло, пошли воздушные ямы, и Дэниел опять вскрикнул. — Допплеры[37] — штука ненадёжная, — сказал парень. Кто-то ещё нажал кнопку вызова стюарда. Раздалось звонкое Они ели. Они летели. Они спали. Дэниелу приснился сон. Он жил в Венеции, читал итальянскую газету в своём белом халате, ища заметки с условиями выкупа. Они жили в прекрасном мраморном доме с окнами без стёкол, с древними спиральными колоннами, обрамляющими балконы, со стенами, покрытыми старинными коричневыми с золотом гобеленами. Великолепный розовый закат над бурым каналом двумя этажами ниже. Вода пахнет пробкой, и канализацией, и шоколадными крекерами «грэхем». Это был самый замечательный дом, в каком Дэниел когда-либо жил. Это навеяло на него печаль. Потому что он понял, что должен продать свой дом, чтобы заплатить выкуп и вызволить мальчика. Дэниел услышал трепет крыльев. Эй, да я сплю, подумал он. Это просто одна из так называемых светлых грёз. Это значит, что я могу все что угодно. Я свободен. Он слышал, как гондолы у причала бьются друг о друга, корпус в корпус, как возлюбленные. Дэниел прошагал к затопленному закатом балкону и посмотрел вниз. На носу одного из покачивающихся судёнышек он заметил странного гондольера. Маленькая круглая женщина, держащая огромный деревянный шест. На ней было яркое гавайское платье — он забыл, как оно называется. Между её чёрных глаз была странная татуировка в виде слезы — что-то похожее Майк видел в Марокко. В её позе было нечто комическое — бурлескная балансировка в духе Бастера Китона — в том, как она вцепилась в свой длинный шест, держа его горизонтально, как укороченная версия Валленды[38]. Она глядела на него снизу вверх из-под густой, чёрной, как у принца Вэлиента[39], чёлки. Её лицо было румяным и весёлым, удивлённым и немного смущённым из-за её неловкого положения. Ему хотелось подбодрить её, дать ей совет. Но он понял, что ничего не знает о плавании на гондолах. Это не остановило его. Так многие люди, у которых спрашивают указаний, чувствуют себя вынужденными притворяться знатоками, на самом деле ими не являясь. — Если бы я был на вашем месте, я бы перешёл на середину лодки, — сказал он. — Ты на моем месте, потому что ты — это я, — ответила женщина. В логической структуре сна это высказывание имело для Дэниела абсолютно ясный смысл. Разумеется, ведь её существование было невозможно без него. Это же был — Я знаю вас, — сказал Дэниел. — Почему я не могу вспомнить ваше имя? — У меня их множество, — сказала женщина в лодке. — Никто не помнит их все. Внезапно белый мрамор балкона похолодел под его рукой. Дэниела заполонило опустошающее чувство горя, точнее, это было собрание всех горестей, которые обрушились на него такой массой, что ему показалось, как будто он годами запихивал их, как полотенца в платяной шкаф, плотно закрывая дверцы, до тех пор, пока они наконец не изверглись наружу всем скопом. Он начал плакать. Он плакал и плакал, ему казалось, что он не плакал уже несколько столетий. Но если бы его спросили, о чем он плачет, Дэниел не смог бы ответить. И он подумал, будут ли эти слезы сновидения считаться при пробуждении, или ему придётся заново проходить через всю эту болезненную процедуру. И на этом Дэниел проснулся, с глазами, полными настоящих слез. Турбины по-прежнему гудели. Парень в соседнем кресле спал, в его наушниках бормотали «Дорз». Колибри и Венеция. Маленькая круглая женщина в лодке, имеющая множество имён. Что пользы в снах, если от них ему только становится грустно? Когда самолёт приземлился в Сан-Франциско, толпа туристов впереди салона зааплодировала. Его сосед наклонился к нему — он собирал свои вещи — и, улыбаясь, сказал: — Немцы, блин. Они всегда так делают. |
||
|