"Рассказы - 1" - читать интересную книгу автора (Бласко Висенте Ибаньес)

II

Вставъ на слдующій день посл своего прізда въ Гибралтаръ съ постели, Агирре посмотрлъ сквозь ставни своей комнаты съ любопытствомъ чужестранца.

Небо было облачно, настоящее октябрьское небо. И однако стояла пріятная, теплая погода, изобличавшая близость береговъ Африки.

На балкон одного изъ ближайшихъ домовъ онъ увидлъ странное сооруженіе, большую бесдку изъ положенныхъ крестъ на крестъ камышей, украшенную зелеными втками. Между занавсками пестрыхъ кричащихъ цвтовъ онъ увидлъ внутри хрупкаго сооруженія длинный столъ, стулья и старинной формы лампу, висвшую съ потолка. Что за странный народъ, который имя квартиру живетъ на крыш!

Слуга изъ отеля, убиравшій его комнату, отвтилъ на его разспросы. Гибралтарскіе евреи празднуютъ какъ разъ праздникъ Кущей, одинъ изъ самыхъ большихъ праздниковъ въ году, установленный въ память продолжительныхъ скитаній израильскаго народа по пустын. Чтобы не забыть о скорби и страданіяхъ этого перехода, евреи должны были сть на вольномъ воздух, въ хижин, напоминавшей палатки и шалаши ихъ отдаленныхъ предковъ. Наиболе фанатичные, наиболе приверженные къ старымъ обычаямъ, дятъ, стоя, съ палкой въ рук, словно посл послдняго куска должны снова отправиться въ путь. Еврейскіе коммерсанты, живущіе на главной улиц, устраиваютъ свою хижину на балкон, евреи изъ бдныхъ кварталовъ — на патіо или во двор, откуда могли видть кусокъ чистаго неба. Т, кто по отчаянной бдности ютились въ конурахъ, приглашались сть въ хижины боле счастливыхъ съ тмъ братскимъ чувствомъ, которое крпкими узами солидарности связываетъ представителей этого народа, ненавидимаго и гонимаго врагами.

Хижина, которую видитъ Агирре, принадлежитъ сеньорамъ Абоабъ (отцу и сыну), банкирамъ-мняламъ, контора которыхъ находится на этой же Королевской улиц черезъ нсколько домовъ. И слуга произносилъ имя Абоабъ (отца и сына) съ тмъ суеврнымъ почтеніемъ и вмст съ тмъ съ той ненавистью, которую бдняку внушаетъ богатство, считаемое имъ несправедливостью.

Весь Гибралтаръ ихъ знаетъ! Знаютъ ихъ даже въ Танхер, въ Рабат и Казабланк. Разв сеньоръ ничего о нихъ не слыхалъ? Сынъ ведеть дло, но отецъ тоже находится въ контор, освящая все своимъ присутствіемъ почтеннаго патріарха, авторитетностью старости, которую еврейскія семейства считаютъ непогршимой и священной.

— Если бы вы, сударь, видли старика! — прибавилъ слуга съ болтливостью андалузца. — У него блая борода вотъ этакая, до самаго брюха, а если бы его опустить въ горячую воду, она сдлалась бы боле сальной, чмъ въ горшк, гд готовится пища. Онъ почти такой же грязный, какъ великій раввинъ, который у нихъ въ род, какъ епископъ. Но денегъ у нихъ тьма тьмущая! Золото они забираютъ цлыми пригоршнями, Фунты стерлинги — лопатами. А если бы вы видли пещеру, въ которой они торгуютъ, вы удивились бы! Настоящая кухня! И не повришь, что тамъ могутъ храниться такія богатства!

Когда посл завтрака Агирре вернулся наверхъ въ комнату за трубкой, онъ замтилъ, что хижина сеньоровъ Абоабъ была занята всей семьей. Въ глубин онъ, казалось, различалъ блую голову старика, предсдательствовавшаго за столомъ, a no об его стороны руки, опиравшіяся на столъ, юбки и брюки:- остальная часть ихъ фигуръ быяа невидима.

На террасу вышля дв молодыя женщины, которыя на минуту взглянули на любопытнаго, стоявшаго у окна отеля; а потомъ обратили свои взоры въ другую сторону, словно не замчая его присутствія. Сеньориты Абоабъ не показались Агирре красавицами. Онъ подумалъ:- красота еврейскихъ женщинъ — одно изъ тхъ многихъ ложныхъ мнній, освященныхъ привычкой и временемъ, которыя принимаются безъ всякой критики. У нихъ были большіе глаза, красивые, какъ глаза коровъ, подернутые дымкою и широко раскрытые, но ихъ портили густыя выпуклыя брови, черныя и сросшіяся, похожія на дв чернильныя черты. У нихъ были толстые носы и подъ зарождавшейся тучностью начинала исчезать юношеская стройность ихъ тлъ.

Потомъ вышла еще одна женщина, безъ сомннія, ихъ мать, дама, до того полная, что тло ея колыхалось при каждомъ движеніи. У нея были т же красивые глаза, также обезображенные некрасивыми бровями. Носъ, нижняя губа и мясистая шея отличались дряблостью. Дама уже перешагнула за черту роковой зрлости, которая только что начинала обозначаться въ дочеряхъ. Лица у всхъ трехъ были желтовато-блдны, того некрасиваго цвта, который свойствененъ восточнымъ расамъ. Ихъ толстыя, слегка синія губы указывали на нсколько капель африканской крови, примшавшихся къ ихъ азіатскому происхожденію.

— Ого! — пробормоталъ вдругь Агирре, охваченный удивленіемъ.

Ha террасу изъ глубины хижины вышла четвертая женщина. Вроятно, — англичанка. Испанецъ былъ въ этомъ увренъ. Смуглая англичанка съ синевато-черными волосами, съ стройнымъ тломъ и граціозными движеніями. Вроятно, креолка изъ колоній, результатъ союза восточной красавицы и англійскаго воина.

Безъ застнчивости посмотрла она на окно отеля, разсмотрла испанца пристальнымъ взоромъ дерзкаго мальчика и смло выдержала его взглядъ. Потомъ повернулась на каблукахъ, словно желая начать танецъ, обернулась къ любопытному спиной и оперлась на плечи двухъ другихъ молодыхъ двушекъ, толкала ихъ и съ удовольствіемъ, среди громкаго смха, тормошила ихъ лнивыя тучныя тла своими руками сильнаго эфеба.

Когда он вс вернулись внутрь хижины, Агирре оставилъ свой обсерваціонный пунктъ, все боле убждаясь въ правильности своихъ наблюденій.

Несомннно, она не была еврейкой. И чтобы окончательно въ этомъ убдиться, онъ въ дверяхъ отеля заговорилъ объ этомъ съ директоромъ, знавшимъ весь Гибралтаръ. По нсколькимъ словамъ тотъ угадалъ, о комъ говорилъ Агирре.

— Это Луна — Лунита Бенаморъ, внучка стараго Абоабъ! Что за двушка! А! Первая красавица Гибралтара! Да и богата жеі Самое меньшее — сто тысячъ дуро приданаго!

Итакъ, она всетаки — еврейка!

Посл этого Агирре часто встрчалъ Луну, въ тсномъ город, гд люди не могли двигаться, не сталкиваясь другъ съ другомъ. Онъ видлъ ее на балкон ея дома, встрчался съ ней на Королевской улиц, когда она входила въ контору дда, и слдовалъ за ней иногда почти до самой Пуэрта дель Маръ, иногда до противоположнаго конца города, до Аламеды. Она почти всегда ходила одна, какъ вс гибралтарскія двушки, воспитанныя на англійскій манеръ. Къ тому же маленькій городъ походилъ на общій домъ, гд вс другъ друга знали и гд женщина не подвергалась никакой опасности.

При встрч, Агирре и она обмнивались холодными взглядами, но съ такимъ выраженіемъ, какъ будто неоднократно уже видались. Первоначально консулъ былъ нсколько смущенъ. Въ немъ заговорили вковые предразсудки. Еврейка! Никогда бы онъ не поврилъ, что она принадлежитъ къ этому племени. Въ ея корректной и элегантной вншности англійской сеньориты ничто не говорило объ ея экзотическомъ происхожденіи, кром явной склонности къ шелковымъ платьямъ яркихъ цвтовъ, преимущественно цвта земляники, и къ бросающимся въ глаза драгоцннымъ камнямъ. Съ роскошью американки, не считающейся со временемъ, она выходила рано утромъ, надвъ на грудь большую нить жемчуга и огромныя брилліантовыя сережки. Большая шляпа съ богатыми перьями, выписанная изъ Лондона, скрывала эбеновый шлемъ ея волосъ.

Агирре имлъ въ Гибралтар друзей, людей праздныхъ, съ которыми познакомился въ кафэ, обязательныхъ и любезныхъ еврейскихъ юношей, относившихся съ инстинктивной симпатіей къ этому к_а_с_т_и_л_ь_с_к_о_м_у чиновнику, разспрашивая его о длахъ Испаніи, какъ будто то была отдаленная страна.

Когда передъ ними проходила въ своихъ постоянныхъ прогулкахъ по Королевской улиц, предпринятыхъ просто для того, чгобы убить время, Луна Бенаморъ, они говорили о ней съ уваженіемъ.

— Боле ста тысячъ дуро!

Вс знали цифру ея приданаго. И они сообщали консулу о существованіи нкоего еврея, жениха двушки. Онъ находится въ Америк, чтобы увеличить свое состояніе. Хотя онъ богатъ, но еврей долженъ работать, дабы умножить наслдіе отцовъ. Родители вошли въ эту сдлку, не спросивъ молодыхъ объ ихъ согласіи, когда ей было двнадцать лтъ, а онъ уже былъ мужчиной, не мало вынесшимъ отъ постоянной перемны мста жительства и приключеній во время путешествій. Уже около десяти лтъ Луна ждетъ возвращенія жениха изъ Буэносъ-Айреса, не обнаруживая никакого нетерпнія, увренная въ томъ, что все исполнится, когда настанетъ предназначенный часъ, какъ ждутъ вс двушки ея народа.

— Эти еврейки — говорилъ одинъ изъ друзей Агирре, — никогда не спшатъ. Он привыкли ждать. Взгляните на ихъ родителей! Они не уставая ждутъ тысячи лтъ пришествія Мессіи!

Однажды утромъ, когда посл окончанія праздника Кущей еврейское населеніе вернулось къ обычной жизни, Агирре вошелъ въ контору Абоабовъ подъ предлогомъ необходимости размнять нкоторую сумму на англійскія деньги.

Контора представляла прямоугольникъ, получавшій свтъ только отъ дверей. Нижняя часть стнъ была выложена блыми изразцами, верхняя отштукатурена. Прилавокъ раздлялъ контору на дв части. Та, которая была ближе къ дверямъ, предназначалась для публики, остальная для хозяевъ и для большого желзнаго ящика. У входа деревянная кружка съ еврейскими надписями приглашала единоврцевъ жертвовать въ пользу благотворительныхъ учрежденій общины. Евреи, имвшіе дла съ конторой, опускали въ эту кружку мелочь, которую получали изъ кассы.

За прилавкомъ онъ увидлъ обоихъ Абоабъ, отца и сына.

Патріархъ Самуилъ Абоабъ былъ древній тучный старикъ. Онъ сидлъ въ кресл, и его твердый и вмст подвижной животъ налзалъ на грудь. Верхняя губа была выбрита и благодаря отсутствію зубовъ нсколько ввалилась. Блестящая, у корней немного желтоватая борода, борода настоящаго патріарха, ниспадала внизъ волнистымъ шелкомъ, придавая ему величіе пророка. Отъ старости плаксиво дрожалъ его голосъ, а въ глазахъ было выраженіе слезливой нжности. Малйшее волненіе заставляло его плакать. Каждое слово, казалось, вызывало въ немъ трогательныя воспоминанія. Даже когда онъ молчалъ, изъ его глазъ текли ручьями слезы, словно то были источники, изъ которыхъ била скорбь цлаго народа, впродолженіи вковъ гонимаго и проклинаемаго.

Сынъ его Забулонъ былъ уже старъ, но крпкій и черный онъ все еще казался молодымъ. У него были черные глаза, мягкіе и кроткіе, но въ нихъ порой вспыхивалъ огонекъ, говорившій о фанатической душ, о несокрушимой вр древняго населенія Іерусалима, всегда готоваго побить камнями или распять на крест новыхъ пророковъ. У него была черная жесткая борода, какъ у воина Маккавея, а лохматая черная шевелюра походила на мховую шапку.

Забулонъ былъ однимъ изъ наиболе дятельныхъ и уважаемыхъ членовъ еврейской общины, безъ котораго не обходилось ни одно благотворительное дло, былъ голосистымъ канторомъ синагоги, большимъ другомъ раввина, котораго называлъ «нашимъ духовнымъ вождемъ» и приходилъ во вс дома, гд умиралъ единоврецъ, чтобы сопровождать пніемъ его предсмертные стоны и омыть потомъ тло покойнаго водой, стекавшей ручьемъ на самую улицу. По субботамъ и въ дни большихъ праздниковъ онъ шелъ торжественно въ синагогу, въ сюртук, перчаткахъ и цилиндр, сопровождаемый тремя бдными единоврцами, жившими на крохи, падавшія со стола хозяевъ. Они были разодты и торжественны не мене ихъ покровителя.

— Вниманіе! — кричали остряки Королевской улицы. — Сторонись, детъ броненосецъ съ четырьмя трубами.

И вс четверо проталкивались между группами людей, держа курсъ къ синагог, обращаясь то въ одну, то въ другую сторону, чтобы посмотрть, не остается ли на улиц какой — нибудь плохой еврей, не желающій постить храмъ, и немедленно же объ этомъ донести «духовному вождю».

Пораженный бдностью конторы, походившей на кухню, Агирре еще боле удивлялся при вид той легкости, съ которой катились деньги на узкомъ прилавк. Исчезали свертки съ серебряной монетой, быстро проходившей сквозь волосатые, привыкшіе считать пальцы Забулона, фунты стерлинговъ издавали пвучій звукъ, ударяясь о дерево съ веселымъ звономъ золота; банковые билеты, сложенные вдвое, какъ листы несшитой тетради, на мгновеніе показывали цвта своей національности, прежде чмъ исчезнуть въ ящик; мелькали однообразныя простыя блыя англійскія бумажки, нжно-голубыя французскія, наполовину зеленыя, наполовину красныя испанскія.

Вс гибралтарскіе евреи приходили сюда съ тою коммерческой солидарностью, которая побуждала ихъ заходить лишь въ лавки единоврцевъ, и Забулонъ, одинъ, безъ помощи приказчиковъ, не позволяя отцу, этому почтенному фетишу богатства семьи, покидать кресло, направлялъ этотъ танецъ денегъ, переводя золото изъ рукъ публики въ глубину желзнаго ящика или не безъ грусти разбрасывая его по прилавку.

И смшная дыра, казалось, становилась больше и краше, по мр того, какъ съ устъ банкира и его кліентовъ сыпались звучныя названія:- Лондонъ, Парижъ, Вна! Во всхъ частяхъ свта контора Абоабъ имла связи. Ея имя и вліяніе играли роль не только въ знаменитыхъ столицахъ, но и въ жалкихъ уголкахъ, везд, гд только находился хоть какой — нибудь представитель ихъ племени. Рабатъ, Казабланка, Лараче, Тафилете, Фесъ — во вс эти африканскія мстечки большія европейскія банкирскія конторы могли проникнуть только при помощи этихъ посредниковъ, жившихъ бдно, не смотря на свое почти знаменитое имя.

Мняя деньги Агирре, Забулонъ привтствовалъ его, какъ знакомаго. Въ этомъ город по прошествіи сутокть все знали другъ друга.

Старикъ Абоабъ немного поднялся на своемъ кресл и приблизилъ свои нжные глаза съ нкоторымъ удивленіемъ, впервые увидвъ этого постителя среди обычной публики кліентовъ, всегда однихъ и тхъ же.

— Это консулъ, отецъ! — произнесъ Забулонъ, не поднимая глазъ съ денегъ, которыя считалъ, угадывая движеніе старика, сидвшаго за его спиной. — Испанскій консулъ, живущій въ отел противъ нашего дома!

Патріархъ, казалось, былъ тронутъ и поднесъ руку къ шляп съ кроткой вжливостью.

— Ахъ! Консулъ! Сеньоръ консулъ! — произнесъ онъ дтскимъ голосомъ, подчеркивая титулъ, какъ бы желая уврить въ своемъ огромномъ почтеніи ко всмъ земнымъ властямъ… Большую честь вы намъ оказываете вашимъ посщеніемъ, сеньоръ консулъ!

И считая себя обязаннымъ сказать постителю еще нсколько лестныхъ словъ, онъ прибавилъ съ дтскими вздохами, придавая своимъ фразамъ точность и лаконичность телеграммы:

— Ахъ! Испанія! Страна прелестная, страна изящная, страна сеньоровъ. Мои предки были оттуда, изъ мстечка, называемаго Эспиноса де лосъ Монтеросъ.

Голосъ его дрожалъ, волнуемый воспоминаніями, и онъ прибавилъ, словно мысль его снсва возвращалась къ боле близкимъ временамъ:

— Ахъ, Кастеларъ!.. Кастеларъ — другъ и защитникъ евреевъ!

Потокъ слезъ, до сихъ поръ съ трудомъ удерживаемый, вдругъ хлынулъ изъ его очей при этомъ благодарномъ воспоминаніи и оросилъ его бороду.

— Испанія! Страна прелестная! — бормоталъ разстроганный старикъ. И онъ припоминалъ все, что въ прошломъ связало его народъ и его семью съ этой страной.

Одинъ изъ Абоабовъ былъ казначеемъ кастильскаго короля, другой, чудодйственный врачъ, пользовался дружбой епископовъ и кардиналовъ. Испанскіе и португальскіе евреи были важными лицами, аристократіей племени. Разсянные нын по Марокко и Турціи, они избгаютъ сношеній съ грубымъ и жалкимъ народомъ, жившимъ въ Россіи и Германіи. И теперь еще въ синагогахъ читаются нкоторыя молитвы на древнекастильскомъ нарчіи, а лондонскіе евреи повторяютъ ихъ на память, не зная ни ихъ происхожденія ни ихъ смысла, словно то — молитвы на таинственно-священномъ язык. А онъ самъ, когда молится въ синагог за англійскаго короля, желая ему много лтъ счастья и здоровья, какъ молятся вс евреи за монарха, въ стран котораго живутъ, то мысленно прибавляетъ молитву Господу о счастьи для прекрасной Испаніи.

При всемъ своемъ почтительномъ уваженіи къ старику, Забулонъ прервалъ его строго, какъ неразумнаго ребенка. Въ его глазахъ сверкало жесгокое выраженіе фанатика-мстителя.

— Отецъ, вспомни, что они длали съ нами, какъ насъ изгоняли, и обирали, вспомни о нашихъ братьяхъ, которыхъ заживо сжигали.

— Правда! Правда! — стоналъ патріархъ, и новые потоки слезъ полились въ большой платокъ, которымъ онъ вытиралъ глаза. Правда! И всетаки въ этой прекрасной стран осталось кое что нашего… Кости нашихъ предковъ!

Когда Агирре уходилъ, старикъ простился съ нимъ съ чрезмрной любезностью. Онъ и его сынъ всегда готовы къ услугамъ сеньора консула.

И консулъ заходилъ почти каждое утро поболтать съ патріархомъ, между тмъ какъ Забулонъ обслуживалъ кліентовъ и считалъ деньги.

Самуилъ Абоабъ говорилъ объ Испаніи съ слезливымъ восторгомъ, какъ о стран чудесъ, входъ въ которую стерегутъ мрачные враги съ пламенными мечами. Вспоминаютъ ли тамъ еще о ж_и_д_а_х_ъ? И несмотря на увренія Агирре онъ не хотлъ поврить, что въ Испаніи ихъ уже не называютъ этимъ именемъ. Ему трудно умереть, не увидавъ передъ смертью еще разъ родное мстечко Эспиноса де лосъ Монтеросъ. Красивый городокъ, несомннно! Быть можетъ, тамъ еще жива память о знаменитыхъ Абоабахъ.

Испанецъ улыбаясь совтовалъ ему предпринять это путешествіе. Почему ему не отправиться туда?

– Ѣхать! Ѣхать въ Испанію!

Старикъ уходилъ въ себя отъ страха передъ такимъ путешествіемъ, какъ улитка въ свой домъ.

— Существуютъ законы противъ бдныхъ ж_и_д_о_в_ъ! Есть постановленіе католическихъ королей! Когда оно будетъ уничтожено! Когда насъ снова позовутъ!

Агирре смялся надъ его страхомъ. Ба! Католическіе короли! Гд они теперь! Кто вспоминаетъ объ этихъ добрыхъ сеньорахъ?

Однако старикъ продолжалъ говорить о своихъ страхахъ. Они такъ много страдали. Четырехсотлтній страхъ изгнанія заслъ въ его костяхъ и крови.

Лтомъ, когда жара вынуждаетъ ихъ покіинуть жгучую гору и семейство Абоабъ снимало домикъ на берегу моря, на испанской территоріи, за Ла Линеа, патріархъ жилъ въ вчномъ безпокойств, словно чуялъ опасность подъ землей, на которой стоялъ. Кто можетъ знать, что случится ночью? Кто можетъ поручиться, что онъ не проснется въ цпяхъ и какъ зврь будетъ отведенъ въ какую-нибудь гавань. Это случилось съ его испанскими предками и они должны были искать убжище въ Марокко, откуда одна втвь семьи переселилась въ Гибралтаръ, когда англичане овладли крпостью. Агирре ласково смялся надъ дтскими страхами старика, пока не вмшивался Забулонъ съ своей мрачной энергической авторитетностью.

— Отецъ разсуждаетъ правильно! Мы не подемъ туда никогда. He можемъ похать. Въ Испаніи все обстоитъ по прежнему. Подъ новымъ скрывается старое. Тамъ нтъ безопасности! Тамъ слишкомъ командуютъ женщины и вмшиваются въ то, чего не понимаютъ.

Женщины!

Забулонъ говорилъ о нихъ съ презрніемъ. Съ ними нужно обращаться, какъ обращаются евреи. Они обучаютъ ихъ только разв религіи, чтобы он могли слдить за богослуженіемъ. Ихъ присутствіе въ синагог во время многихъ актовъ не является необходимостью. А когда он присутствуютъ, имъ отводятъ мсто наверху на галлере, какъ послднимъ зрительницамъ. Нтъ! Религія дло мужчинъ! Страны, гд женщины вмшиваются въ нее, не могутъ считаться безопасными.

Потомъ суровый еврей говорилъ восторженно о «величайшемъ человк міра», о барон Ротшильд, истинномъ владык королей и правительствъ (заботясь о томъ, чтобы не забыть его баронскаго титула каждый разъ, когда произносилъ его имя) и кончалъ перечисленіемъ большихъ еврейскихъ центровъ, все боле многочисленныхъ и многолюдныхъ.

— Мы повсюду! — говорилъ онъ, насмшливо моргая однимъ глазомъ. Теперь мы распространяемся по Америк. Мняются правительства, исчезаютъ народы, мы же остаемся все тми же. He даромъ же ждемъ мы Мессію. Какой-нибудь Мессія явится.

Когда по утрамъ Агирре бывалъ въ жалкой банкирской контор, его представили двумъ дочерямъ Забулона, Соль и Эстрельи, и жен его Тамар. Однажды Агирре вдругъ почувствовалъ дрожь волненія, услышавъ сзади шелесть шелка и увидя, какъ свтлое пространство дверей затемнилось фирурой особы, которую онъ, угадалъ своими нервами.

To была Луна, входившая, чтобы дать порученіе дяд съ тмъ интересомъ, съ которымъ еврейки относятся къ коммерческимъ дламъ своей семьи. Старикъ схватилъ надъ прилавкомъ ея руки и, дрожа, погладилъ ихъ:

— Это моя внучка, сеньоръ консулъ. Моя внучка Луна. Отецъ ея умеръ, умерла и моя дочь. Она пріхала изъ Марокко. У бдняжки нтъ никого, кто бы любилъ ее такъ, какъ любитъ ее ддъ.

И тронутый своими собственными словами старикъ прослезился.

Агирре вышелъ изъ конторы съ радостью побдителя.

Они говорили другъ съ другомъ! Они познакомились!

Какъ только онъ увидитъ ее одну на улиц, онъ присоединится къ ней, пользуясь свободой благословенныхъ нравовъ, казалось, спеціально созданныхъ для влюбленныхъ.