"Офицер. Сильные впечатления" - читать интересную книгу автора (Морозов Сергей)

II

А еще раньше, сладостным июньским днем, в большом банкетном зале по-прежнему великолепной «Праги» семнадцать беленьких непорочных голубок выпорхнули, образно выражаясь, из золоченых клеток. В этот день Маша Семенова вышла замуж за Эдика Светлова.

Для Маши бракосочетание не было таким уж общественно значимым событием, как, скажем, для Эдика, которому наскучило вечно сидеть под крылом своего ветхозаветного и могучего, как Саваоф, папаши, чей авторитет по торговой части был непререкаем. Женитьба была для Эдика актом морального возмужания, обретения самостоятельности и статуса солидного и основательного делового человека, каковым он давно мечтал почитаться… Но особенную и непреходящую ценность замужество Маши имело для ее собственного папы, юриста до мозга костей, который на правах родственника получал в делах Светлова-старшего свою заветную кровную долю, а главное, его доверие, на какое последний был вообще способен по отношению к кому-либо.

В тот день Машу осыпали цветами.

— Улыбайся, — нашептывал Маше папа, чинно ведя под руку по направлению к месту назначения, — если б ты знала, сколько за все это уплочено!

Его медоточивый голос неизбежно обнаруживал вековечную печаль. Папа никогда не простит Маше плохих отметок в школе, ста рублей, украденных на помаду, а также, конечно, ее вопиющей беременности, узнав о которой он быстренько поволок Машу аж в город Киев — подальше от грязного панка-фашиста, мальчишки, который, как предполагал папа, опорочил его голубку прямо в лифте, не снимая даже своих драных кожаных штанов.

Папа вообще считал своим святым долгом осуждать всяческих фашистов. Он бы, пожалуй, примирился даже с безродным джинсово-засаленным юнцом-хиппи. Только не с красно-коричневым говном. Тут уж он не стеснялся в выражениях. Он гордо называл себя «шестидесятником».

От города Киева, а вернее, от престижной цековской больницы с обширным гинекологическим отделением у Маши остались самые теплые и живые воспоминания. Заправлял там делами свиноподобный вивисектор на пару с усатой ассистенткой, за твердый тариф обстригающий у блудливых школьниц несчастных зародышей… Да что уж там!

Итак, Маша и папа уже были на полпути к месту встречи брачующихся, как вдруг родитель прошептал:

— А тебе действительно хочется замуж, доченька?

Появился слабый луч надежды, что папа даст задний ход и они преспокойно отправятся домой и впредь будут делать вид, будто бы никакого жениха и не было… Однако, вместо этого родитель душевно успокоил Машу, объяснив ей в сжатой форме, что особенно теперь, в наши постзастойные времена, любовь приходит и уходит, а кушать хочется всегда. Намекал он к тому же на склонность Маши к полноте и, вообще, ее развитые пищевые инстинкты.

Надо полагать, что и Машу он зачинал с чувством, которое никак нельзя назвать не только любовью, но и даже мимолетной страстью.

И вот теперь папа преспокойно спроваживал Машу, предавая ее в руки человека, который, возможно, посягнет не только на ее тело, но и на саму душу.

Что касается Маши, то она ощущала изрядное смущение. Странные судьбы выпадают девушкам на одной шестой земного шара, славящейся дружбой народов. Сначала папа-еврей вкупе со славянофильствующей мамой. Если первый, признаться, так до сих пор и не определился в своих религиозных наклонностях, последнее время колеблясь между евангелистами и баптистами по причине их цивильных манер и бьющей в глаза демократичности, то вторая последовательно исповедовала веру предков — православие, лишь эпизодически соблазняясь строгой эстетикой старообрядчества… И вот теперь — этот Эдик Светлов.

Когда в столичном храме-синагоге Маша стояла, покрытая дорогим покрывалом — что было частью еврейской свадебной церемонии, — то не чувствовала в этом никакого высокого символического значения — разве что одну беспросветную показуху.

Богато расшитое покрывало, на котором вытканы премиленькие цветочки, розовые лепесточки, замысловатый древний орнамент, а также пухленькие ангелочки, игриво плещущие водицей сластолюбивым девственницам в их алчущие ротики… Все это, понятно, не имело ничего общего с тем, как будет выглядеть Машин новый дом, а именно трехкомнатная квартира на Пятницкой улице с кухней вместо столовой и окнами на восток, и как там угнездятся супруги Светловы-младшие.

Эдик взял Машину руку и слегка пожал. Этот чужой мужчина, чья фамилия будет вписана в ее все еще «молоткастый и серпастый», стоял рядом. Вы только пощупайте, у него, оказывается, липкие ладони. Маша искоса взглянула на суженого. Ей оставалось лишь надеяться, что у них не родится дочь. А если, по оказии, и случится такое, то не дай ей бог такого шнобеля, как у родителя!

Маша уже готова была заголосить принародно, что все происходящее здесь — не что иное, как ужасная ошибка, однако раввин вдруг заговорил на языке исторической родины. Ей пришло в голову, что потом она будет вправе заявить, что ни бельмеса не поняла, а потому их с Эдиком брачный союз не может быть признан божественно утвержденным.

«Если б мне только знать, отче, ваше преподобие, досточтимый ребе, на что меня тут подписывают, а главное, что это на веки вечные, то уж, само собой, я бы не стояла тут, пока эти треклятые голуби выпархивают из своих клеток и кружат у нас над головами, забрасывая фекалиями мою новоиспеченную многоуважаемую свекровь. Кроме всего прочего, ребе, примите во внимание, что я крещеная православная и к тому же отчасти даже приобщенная к евангелическим истинам и старообрядческим заповедям!»

Эти или подобные слова внутренний голос скороговоркой бубнил в Машиной мозгу, однако внезапно все оборвалось и закончилось весьма центростремительно. Не исключено, что в тот момент она упала в обморок или что-то вроде этого — одним словом, на какое-то время отключилась… В общем, когда она пришла в себя, раввин уже наставлял молодоженов.

Догадайся Маша минутой раньше, она могла бы просто извиниться перед собравшимися и улизнуть — пусть, мол, продолжают без нее. Однако теперь поздно, слишком поздно. Теперь уж она — не она, а мужняя жена.

Даже если Маша и не растолстеет в замужестве, то все равно — отныне в каждом своем движении она будет зависеть от некоего Эдика Светлова… И что самое прискорбное — она осуждена на исполнение супружеских обязанностей, хоти никакой страстью здесь даже и не пахло.

Одной рукой Эдик крепко взял Машу за талию, а другой полез разбираться с ее накидкой. Катя, старшая сестра Маши Катя, исполнявшая обязанности свидетельницы со стороны жениха, принялась распутывать ленты, чтобы добраться до белых кружев, отбросить их вверх и таким образом предоставить Машиному супругу наилучшие условия для проникновенного поцелуя… Словом, уж если предает родная сестра!.. Впрочем, сама Катя уже успела нажить в законном браке одного ребенка и «спланировала» следующего. Что и говорить, дурное дело — нехитрое. Маша невольно уклонилась от проворных пальцев сестры, но та цепко ухватила ее за плечо.

— Ну же, миленькая, — зашептала она, — все ждут, чтоб ты его хорошенько поцеловала. Давай, не усложняй жизнь!

Мокрые губы Эдика припечатались к Машиным губам, которые были крепко-накрепко сомкнуты, чтобы не пустить внутрь его лопатообразный язык.

Присутствующие и в самом деле чего-то ждали. Маша вдруг почувствовала себя актрисой, которая участвует в ответственном спектакле на соискание звания народной артистки, и вся ее дальнейшая карьера зависит от того, как она сыграет эту ключевую сцену.

Сбросив накидку прямо на пол, Маша тряхнула головой, рассыпая по плечам и спине целый каскад русых волос.

«Что ж, — отчаявшись подумала она, — пусть публика получит то, чего с таким нетерпением ждет!» И взасос поцеловала новоиспеченного супруга. Публика дружно разразилась овацией.

— Браво! Бис! — закричали все.

С горькой усмешкой Маша представила себе, что в отместку за все эти поганые овации хорошо бы сейчас сбросить с себя одеяние невесты, сорвать его лоскут за лоскутом, обнажиться догола, оставив на себе разве что белый кружевной пояс, белые чулочки и белые остроносые туфельки. Что потом?.. Потом встать на четвереньки, по-русски говоря «раком», задрать повыше зад и смачно… выпустить на собравшихся стаю утробных голубиц! Эдика, естественно, подобные изыски только больше разожгут, и — последует несусветная инициация — прямо под ритуальным покрывалом, а гости начнут ободрительно прихлопывать в ладоши в такт тазобедренным усилиям Эдика, святотатственным манером проникающим в ее тело. Просто-таки очаровательная картина: румяная, словно домашняя колбаса, Эдикова затычка, роняющая капли сока… Мечты, мечты!

Держа Эдика под руку, Маша начала движение в обратном направлении. Теперь все происходило до крайности медленно. Ее волосы находились в беспорядке. Крошечная дочурка Кати несла за ней длинный шлейф платья. Девочке помогал какой-то безымянный ребенок со стороны Светловых в пурпурном вельветовом балахончике. Маша услышала треск надрываемой материи, когда мальчик злокозненно наступил на шлейф. Впрочем, это уже не имело никакого значения. Больше этого платья Маше не надевать.

Итак, каковы же результаты произошедшего? Во-первых, как уже было сказано, папа невесты заполучил пожизненный шахер-махер, а славянофильствующая родительница, то бишь мама, облегченно вздохнула, выполнив свое жизненное предназначение, а именно, успешно сбыла с рук двух дочерей, выдав их за безусловно состоятельных мужчин, хотя бы и евреев. В общем, семейство Семеновых преспокойно игнорировало всякую чепуху вроде баптистско-евангелической бодяги, а также предало забвению темное прошлое с материнской стороны, когда в старорежимные времена ее далекие предки основательно мочили кагал мужниных предков, еще не носящих гордой фамилии Светловых. Стоит ли говорить о том, что Семеновым не было абсолютно никакого дела, желает ли их младшенькая дочурка Машенька выходить замуж за этого или какого другого претендента.

В общем, в положенный момент грянул зубодробительный Мендельсон, а затем и опиумно-гашишный вальс «На сопках Маньчжурии» — специально для молодоженов. Уже будучи супругами, Эдик и Маша пустились в свой первый танец. Эдик крепко прижал Машу к себе и, шумно дыша прямо в ухо, доверительно сообщил:

— Уж я тебя сегодня оттрахаю до полусмерти!

Одобрительно покачивая головами, гости смотрели, как молодожены изображали нечто, отдаленно напоминающее вальс На мамочке сверкали фамильные дворянские бриллианты, чудом сохраненные в славные времена Ленина-Сталина-Брежнева, как и глубочайшая тайна самого мамочкиного благородного происхождения Папа импозантно посасывал сигару. Приторно-сердечное выражение на лице свекрови и развратная физиономия свекра. Да еще все эти друзья, лучшие люди подавляющего национального меньшинства, празднующие событие, которое было для Маши все равно что дурной сон. Даже напарник папы по теннису был тут как тут — статный русак-государственник, тот самый, который недавно пострадал в известных смутных событиях, немножко переусердствовав в общенациональном вопросе. Его пригласили, чтобы продемонстрировать демократизм, которым Светловы славились еще со времен «оттепели». И чтобы уж окончательно прославить в подобном духе идеи демократии, была приглашена также домработница, полуграмотная, но преданная баба Маня, которую усадили на всеобщее обозрение на почетном месте…

И вот посреди этого чудненького семейного торжества-пиршества кружилась в темпе вальса Маша Семенова, обладательница дипломов многочисленных литературных и филологических олимпиад, едва закончившая школу и подавшая документы на журфак, мечтая о карьере журналистки. Причем кружилась она не с кем-нибудь, а со своим законным супругом — с человеком, который намеревался ее сегодня не просто трахнуть, а поиметь до полусмерти.