"Офицер. Сильные впечатления" - читать интересную книгу автора (Морозов Сергей)

XXXIII

Деловой ужин, на котором с Машей собирались обсудить вопрос о новом телевизионном шоу, было намечено провести в ресторане Центрального Дома литераторов. Господин Зорин заехал за ней прямо домой на своей скромной служебной «Волге» с шофером.

Маша была в знаменитом ресторане впервые. Дубовый зал был почти безлюден и, если бы не столики, покрытые белыми скатерками, то мог бы вполне сойти за небольшой католический храм — по причине высоченного потолка и стрельчатых окон, застекленных цветными витражами. На одной из стен прилепился даже балкончик для проповедника. Однако насиженный дух пышных писательских застолий, казалось, все еще исходил от капитальных дубовых стен, помнивших и гениального поэта в белом смокинге, забегавшего сюда глотнуть шампанского, и вечно сиживавшего в уголку не менее гениального прозаика в сером костюмчике, кушавшего водочку.

Господин Зорин усадил Машу за столик, заранее сервированный на пять персон и освещавшийся бежевым абажуром, а сам отлучился по нужде.

Маша огляделась. Нынче здесь царило практически абсолютное запустение. Только за тремя столиками теплилась какая-то жизнь. За одним из них сосредоточенно ели черную икру и пили дорогое шампанское четверо восточных людей. Вряд ли это были литераторы. Разве что палестинские товарищи. А скорее всего, какие-нибудь шейхи. В дальнем углу зала вблизи обшарпанного черного рояля Бог знает на какие деньги гудела странная троица: тонкий очкарик, толстый очкарик, а также большеголовый коротышка с роскошной курчавой шевелюрой. Эти трое вполне могли бы сойти за писателей, если бы время от времени курчавый коротышка не вскакивал из-за стола и не бежал к обшарпанному роялю, чтобы с чувством ударить по клавишам джаз. При этом толстый и тонкий, прихватив бутылки и рюмки, пристраивались справа и слева от него и тоже принимались брать разнообразные аккорды и диссонансы. Возможно, это были какие-нибудь композиторы. И, наконец, за соседним от Маши столиком угнездился почтенно-поседелый дядюшка, вроде геморроидального Свидригайлова. Это был точно литератор. И, вдобавок, популярный телеведущий, чрезвычайно осведомленный в телевизионных перипетиях человек. Он осторожно кушал телячью вырезку, запивая ее полезным «Боржоми», и посматривал не то на Машу, не то на маленький графинчик с коньяком.

Остановив на нем взгляд, Маша вежливо кивнула — хотя и не была с ним лично знакома — и геморроидальный Свидригайлов с неожиданным проворством поднялся и поцеловал ей руку.

— Прелестная! — скрипуче воскликнул он и тут же уточнил: — Прелестная амазонка!

Маша расплылась в улыбке и даже позволила чмокнуть себя в щеку, всем своим видом показывая, что похвала из его уст — высшая для нее награда.

— Давеча, — значительно начал он, — я слышал, как наши патроны обсуждали слухи о присуждении вам журналистского «Оскара».

— Что-что? — проговорила Маша, густо покраснев.

— Ну да, — закивал он. — Из конфиденциальных источников я узнал, что завтра международная репортерская ассоциация объявит об этом официально. Недаром ваши кавказские репортажи транслировались по всему миру. А последний кровавый сюжет о гибели вашего звукооператора обеспечил единодушное решение жюри в вашу пользу… Ни господин Зорин, ни кто другой еще точно этого не знают, но я-то знаю!

Положа руку на сердце, Маша никак не могла предполагать, что та сумбурная, смазанная трансляция из пригорода Грозного, когда она, забрызганная кровью Ромы Иванова, что-то прорыдала в телекамеру, произведет такой эффект. Однако это лишь подтверждало ее творческое кредо, которое ей стоило иногда большого труда отстоять перед начальством. В ее авторских репортажах важным и решающим было не только то, что она показывала зрителю, но и то, как она это переживала.

— Сегодня решается вопрос о вашем новом шоу? — продолжал ее неожиданный доброжелатель.

— Как — вам и это известно? — поразилась она.

— Мне еще и не то известно, деточка, — заверил он. — Не беспокойтесь, они у вас теперь вот где. В общем, держите хвост пистолетом. Желаю удачи! — прохрипел он и уселся доедать свою вырезку, поскольку в зале одновременно с трех сторон появились господин Зорин, Артемушка Назаров, а также сам генеральный спонсор.

Рита, к сожалению, запаздывала.

— А вот наша несравненная Маша Семенова! — воскликнул господин Зорин. — Наша трепетная лань только что вернулась из города-героя Грозного.

Ну теперь-то Машу не так легко было пронять подобной болтовней. Она знала себе цену, у нее была полная рука козырей, а главное, было время, когда господин с остужено-стальными глазками раз и навсегда сложил к ее ногам свои звездно-полосатые трусы.

— Кажется, вы не знакомы? — обратился он к генеральному спонсору, подводя его под ручку к Маше.

— В жизни вы еще очаровательней, чем на экране, — солидно заметил генеральный спонсор и протянул ей мучнисто-белую ладонь, которую она решительно пожала.

Ничего другого она и не ожидала. Кроме того, она была абсолютно уверена в том, что отныне ей никогда в жизни не придется заниматься профессиональными вопросами в постели. Хотя бы и со всеми генеральными спонсорами вместе взятыми.

Куда с большей теплотой она обняла и расцеловала Артемушку Назарова, с которым за эти последние месяцы виделась считанные разы.

— Все кругом только и обсуждают твои кавказские репортажи! — с искренним восхищением сказал он.

— Артемушка, — ревниво прервал его господин Зорин, — может быть, сначала напоим даму шампанским?

— Один бокал, — строго предупредила Маша. — Только за нашу встречу.

— За это безусловно стоит выпить, — заметил генеральный спонсор. — Как и за наше общее дело.

«Ладно, ладно, — подумала Маша, — посмотрим, как ты запоешь, когда разговор дойдет до этого самого общего дела!»

Между тем у них на столе постепенно являлись закуски. В основном, славные в своей гениальной простоте — черная и красная икра, севрюга, осетрина, белорыбица, копченые угри и, как говорится, прочая и прочая.

— Материал о смерти Ромы — такой, что просто мороз по коже! — сказал Артем. — Уверен, то же почувствовали миллионы телезрителей.

— Работа блеск, — согласился господин Зорин. — Твои слезы были просто неподражаемы. И как это ты ухитрилась так разреветься перед камерой? Это был фантастический кадр: слезы и брызги крови!

Как бы невзначай он прижался локтем к ее руке. Она тут же отодвинулась к Артему, который возмущенно проворчал, обращаясь к господину Зорину:

— Что ты несешь? Ведь она действительно была в шоке!

— Ну да, ну да! — нервно откликнулся тот. — Я это и имел в виду.

Этому человеку пришлось заплатить слишком большую цену за свою власть на телевидении. В конце концов, в этом его несчастье. Бедняга был не способен ощущать ни радость, ни боль. Не говоря уже о томлении плоти. Впрочем, без такой инфернальной охлажденности он не добился бы того, что его считали одним из самых прозорливых и авторитетных специалистов на телевидении. Тут уж с ним никто не мог сравниться.

— Твоя бесценная Рита, кажется, немного опаздывает? — сочувственно проговорил господин Зорин и на этот раз слегка тронул коленом Машино бедро. — Не беспокойся, наверное, вот-вот придет.

Маша снова отодвинулась. Больше он не делал попыток.

— Вот было бы здорово, если бы мы с тобой снова поработали в одной упряжке, а Маша? — проговорил Артем, с нежностью глядя на нее.

— Ты забегаешь вперед, — заметил ему господин Зорин.

— Здесь же все свои, — заявил Артем. — Меня назначили директором нового шоу, Маша, — продолжал он. — Я готов в лепешку расшибиться ради этого дела.

— Ты, кажется, иначе не можешь, — улыбнулась она.

— Между прочим, идея шоу пришла мне в голову совершенно случайно. Идеи всегда приходят случайно…

— Ну да, — снова перебил его господин Зорин, — мы об этом уже не раз слышали.

— Твоя жена меня не убьет, Артемушка? — с шутливой тревогой шепнула Маша на ухо Артему Назарову. — Ведь если я возьмусь за это шоу, тебе снова придется проводить со мной больше времени, чем с ней?

Сделав вид, что его совершенно не интересует их интимное воркование, господин Зорин переключился на генерального спонсора, и оба пустились в пространные и занудные разглагольствования об ужасных финансовых проблемах, в которых погрязло телевидение.

Что касалось Артемушки Назарова, то Маша относилась к нему с неподдельной нежностью. Несмотря на то, что и в их дружеские отношения все-таки затесалась постель.

Это случилось в те недели глухого отчаяния и одиночества, когда Маша развелась с Эдиком и рассталась с Борисом Петровым, а полковника Волка еще не встретила.

Как часто подобные мрачные периоды растягиваются в судьбе женщины на всю оставшуюся жизнь! Это что-то вроде бега по кругу, когда в биографии разведенной женщины вдруг начинают материализовываться и один за другим мелькать мужчины. Начинается бесконечная череда всяческих «культурных мероприятий» — вечеринки, ужины, обеды, презентации, банкеты, фестивали, во время которых около женщины выстраивается целая очередь кандидатов в любовники, причем все они словно на одно лицо — как бы лишенные индивидуальности и новый кандидат еще безымяннее и скучнее своего предшественника.

Маше, можно сказать, относительно повезло. Ей суждено было ограничиться одним Артемом. К тому же единомышленником и настоящим товарищем по работе. Причем их эпизодический романчик, по крайней мере для нее, запечатлелся в памяти как случайная перебежка за грань дружеских отношений. Во-первых, они уже успели прекрасно узнать друг друга, третий год работая бок о бок над одной программой, а во-вторых, уж перед ним-то не требовалось оправдываться в том сумбуре, который накладывала на личную жизнь ее профессия. Он был для нее старшим другом. Они виделись каждый божий день, мило сплетничали, обсуждали общих знакомых и делились интимными новостями.

Случилось так, что именно в тот период у Артема расстроились отношения с женой — какой-то внезапный обвал. Непонимание, ссоры, взаимное охлаждение и обиды. Они даже перестали спать друг с другом. Он ужасно страдал. Ему казалось, что это навсегда. Однако у него и в мыслях не было разводиться. Как, впрочем, наверное, и у его жены. При любых обстоятельствах он не оставил бы ни ее, ни двух своих детей.

Маша, которая сама задыхалась от тоски, внимательно и сочувственно его выслушивала. Чисто по-дружески. А ему в какой-то момент почудилось, что он в нее влюбился. На самом же деле просто бессознательно переносил укоренившуюся в душе любовь к жене на другой объект. Неделю или больше он заметно боролся со своими чувствами — даже старался избегать доверительных бесед. Но ничего не мог с собой поделать.

Маше тоже были нужны эти беседы. Она его искренне жалела, и ей самой становилось легче. Она даже пришла к выводу, что, может быть, он даже несчастнее, чем она сама. Все произошло как нельзя естественнее. Душевное сочувствие переросло в ней в стремление утешить его не только словесно, но успокоить и пригреть самым непосредственным образом.

Словом, когда однажды им, как обычно, пришлось засидеться в студии над монтажом очередного репортажа, Маша с благосклонной готовностью восприняла его робкую просьбу вместе поужинать.

— Я не против… Вот только где? — деловым тоном продолжала она. — А может, у меня? Я как раз накупила вчера куриных окорочков.

— А это удобно? — застенчиво спросил он и слегка коснулся ее руки.

— О чем ты говоришь? — удивилась Маша и дружески погладила его по плечу. — Я же теперь самостоятельная женщина.

С тех пор как Эдик недвусмысленно дал понять, что выставил ее за дверь, она решила не возвращаться к родителям и стала снимать квартиру.

Таким образом, взяв в буфете бутылочку красного вина, они приехали к ней, и дальше все развивалось без затей. Насытившись жареными куриными окорочками и выпив по стакану подогретого вина, они как бы оказались перед проблемой нехитрого выбора: либо продолжать обмениваться осколками своих разбитых сердец (то есть, по сути, переливать из пустого в порожнее), то ли утешиться более действенным способом.

В интимной обстановке Артемушка оказался так болезненно застенчив и так невероятно наивен, что Маше не верилось, что он действительно был женат не то двенадцать, не то тринадцать лет. Она молча начала стелить постель, решив проявить инициативу и обращаться с ним покровительственно и с деликатной нежностью. С трагическим вздохом он поднялся со стула и принял посильное участие в процессе, о котором, как выяснилось, у него были свои, раз и навсегда устоявшиеся представления. Во-первых, на простыню было постелено чистое полотенце. Во-вторых, был выключен свет. Обнажение тел происходило исключительно под одеялом. Потом он долго и осторожно ощупывал Машу в том месте, которое в соответствии со всеми процессуальными нормами давным-давно должно было быть использовано по прямому назначению. Это напоминало то, как ребенок ест манную кашу — до безумия долго объедая ее то с одной, то с другой стороны. Когда же Маша не выдержала и попыталась взяться за дело сама, оказалось, что уже слишком поздно и ему пора уходить. В результате, безропотно проводив своего нового любовника, Маше пришлось отдраить пол во всей квартире и перечистить все кастрюли — только тогда она немного успокоилась и забралась в постель. В постели она обнаружила, что для Артема, оказывается, объедание манной каши не прошло бесполезно. По крайней мере, полотенце было весьма увлажнено. Когда и каким образом это произошло, осталось для Маши загадкой, над которой она безрезультатно ломала голову до самого рассвета.

Это маленькое завихрение в их дружбе следовало бы тут же забыть и жить дальше — каждый своей жизнью. Маша так и сделала. К сожалению, для совестливого Артемушки это оказалось не легко. Он был слишком привязчив и сентиментален и вбил себе в голову, что она готова его полюбить, но этому препятствует его брак.

— Я люблю тебя, — сделал он ей на следующий день героическое признание. — Но не знаю, как мне поступить.

— Что ты имеешь в виду, Артемушка?

— Я никогда не смогу оставить жену и детей.

— Этого и не требуется. Тебе нужно с ней помириться и спокойно жить дальше.

— А ты?

— Мне тоже придется позаботиться о своей личной жизни, — пошутила Маша.

Куда подевалось его прежнее чувство юмора? Артемушка истолковал ее слова совсем иначе и продолжал мучаться, а перед самым ее отъездом на Кавказ уныло приблизился к ней и, понурив голову, жалобно прошептал:

— Я понимаю, что поступил с тобой непорядочно. Но, честное слово, я не могу бросить семью! Наверное, мне еще придется об этом пожалеть…

У него был такой трогательно-благородный вид, что Маша не выдержала и нежно поцеловала его в лоб.