"Вождь" - читать интересную книгу автора (Норман Джон)

Глава 1

Странно, до чего бросаются порой в глаза всякие мелочи — трещина в одиннадцатой ступеньке, в углу, на лестнице, ведущей к платформе; облако над крышами, видное с высоты платформы и плывущее по ветру, будто флаг; причудливое пятно на доске скамьи; бусинки росы на разлохмаченной веревке, свисающей с крюка — чуть провисшей, но все еще натянутой и крепкой. Считается, что подобные мелочи следует замечать всегда — узор камней, дорожку следов в росистой траве — но зачастую мы их не видим, и, думаю, не обязаны видеть — в этом нет необходимости. Другие же детали оказываются намного важнее, гораздо значительнее — тень, отбрасываемая большими камнями, кошачий запах, разносящийся по ветру, отдаленный шум мотора в темноте. Но когда больше нечего делать или хочется переполниться впечатлениями, люди или, по крайней мере, некоторые из них чувствуют любопытство к трещинам, пятнам, каплям росы. Удивительно осознавать, какими значительными и прекрасными могут быть мелочи.

При этом смотришь на мир широко раскрытыми глазами — жизнь сверкает во всей полноте.

Прошло уже несколько тысяч лет с тех пор, как ожили небеса.

Несомненно, видения были задолго до этого — корабли-разведчики, назначение которых пока оставалось неизвестным, — но записи о таких видениях, если они и существовали, теперь утрачены. Значение некоторых событий иногда остается неясным — люди отказываются понимать их, смотрят, но не видят. Механизм защиты — известная, распространенная функция разумных существ. Поэтому день, когда ожили небеса, оказался потрясением для старой планеты, подобным потрясению, испытанному прежде другими планетами. Впоследствии ясная действительность была неправильно истолкована, описана древними, удобными и наиболее приемлемыми категориями. Намеками все пренебрегали, за исключением нескольких фанатиков. Конечно, иногда безумец способен постичь истину — ту, которую отметают здравомыслящие. Но даже в этом случае никто не слушал безумцев, все надеялись, что сон рассеется, так и не став явью. Историки обшарили архивы, не желая принять внезапность появления кораблей, но архивы хранили молчание. Все это случилось множество лет назад, но остается туманным даже сейчас…

Он опустился на колени в рыхлый белый песок.

День клонился к вечеру. Солнце жгло спину и плечи, как в поле.

Он был рослым, сильным мужчиной, особенно для жителя деревушки близ уединенного фестанга.

Он внимательно разглядывал песок, как сделал бы любой в этом случае. Лучи сияли там и тут на песчинках, вспыхивая от соприкосновения с поверхностями кристалликов, ориентированных к солнцу. Муравей — так мы станем называть это крохотное общительное насекомое — оказался в поле его зрения, спеша по своим делам, карабкаясь по кручам и спускаясь в песчаные долины. Человек с интересом наблюдал за насекомым. Прежде он никогда не обращал внимание на подобные существа, разве что стряхивал их с туники или одеяла. Человек решил, что для муравья этот день не отличается от тысячи других. Человек удивился, отметив незначительную для него прежде подробность — тень муравья, движущаяся вместе с ним, немного забегала вперед…

Конечно, много лет назад планеты оказывали сопротивление космическим кораблям. Завоевание не давалось легко. Во многих случаях натиск стали налетал на сталь. Не будь подобных случаев, корабли появились бы на многих планетах на столетия раньше. Иногда причины их появления оставались непонятыми. Много лет назад корабли еще не считались неуязвимыми — прошли века, прежде чем они стали воплощением могущества и ужаса. Потом настало время, когда против кораблей выступили столь же неуязвимые стальные чудовища. Начались войны с народами планет Валей и Ториничи и системой Аурелиана, с гантеями и их сородичами, позднее — с федерацией Тысячи Солнц; а потом и целые галактики превратились в необозримые поля брани. Корабли веретенообразной формы сокрушали тысячи, миллионы других летательных аппаратов, в молчании решая судьбу вселенных. Армии, собранные с множества планет в течение столетий, покоряли другие планеты. Покоренные планеты захлебывались кровью. Границы владений простирались до территории бывших Гермидорианского и Винсентианского союзов, охватывали семьсот восемнадцатую, восемьсот восьмую и тысяча сто шестьдесят первую галактики. Взлетные площадки кораблей со следами ритуальных жертвенников, назначение которых сокрыто временем, были построены на бесчисленном множестве планет; маяки рассылали сигналы на тысячу галактик. Конечно, власть кораблей не простиралась до гигантской галактики Сайлин-7 или даже орбиты кометы Гилбрета, но это была ощутимая власть. На целые миллионы лет корабли покидали родные места, устремляясь в мрачную пустоту космоса. Как уже говорилось, вначале им было подвластно всего несколько планет; кораблей строилось немного, им еще не доводилось совершать межгалактические перелеты. После завоевания семи планет дело пошло быстрее. Непонятно, почему жители именно одной планеты — не слишком крупной, не богатой природными ресурсами, не отличающейся от миллионов других планет — осуществили свою страшную миссию. Многие историки безуспешно стремились раскрыть тайну их успеха. Если быть точным, то за безжалостным завоеванием следовало удивительное стремление к согласию, смирившее поверженных и покоренных — дань оказалась посильной, покоренные народы были приглашены вступить в союз и так далее — словом, завоеватели прибегли к десяткам различных способов наладить мир и даже в некоторых случаях предоставляли бывшим врагам широкие полномочия на собственных планетах. Многих страшила стальная перчатка войны с ее немилосердием и пренебрежением к смерти, но когда тяжелый кулак раскрылся, в нем, к изумлению и благодарности побежденных, оказалась ветвь снисходительности и дружбы. В большинстве случаев корабли оставляли позади не врагов, а друзей — благодарных, признательных союзников. Конечно, так бывало не всегда. Некоторые планеты пришлось сокрушить до основания, развеять на атомы их мельчайшие камни; на других остались лишь развалины — тысячи квадратных миль, опаленных огнем и опустевших; на третьих все население планеты заковывали в цепи и увозили на невольничьи рынки десяти тысяч других планет, а саму побежденную землю превращали в обугленный комок шлака. Подобными уроками — мрачными, утонченно-жестокими — было нелегко пренебречь. Подозреваю, что они играли определенную роль в развитии политических программ и завоевании межгалактической власти…

Стоя на коленях в песке, он наблюдал за муравьем — крохотным девятиногим насекомым, слепым, быстро выбрасывающим впереди себя непарную ногу, будто трость.

В мифах говорится, что взлетные площадки распространились вплоть до туманных планет Шеола, что они достигли даже величественных храмов Крагона, давно позабытого божества войны.

Он следил за насекомым. Муравей упорно карабкался на холмик высотой не более дюйма, и каждый раз скатывался с него.

Конечно, именно они столетие назад вторглись в расплавленные пустыни Саританы, первородной среди желтых звезд; на Нобиус, на равнины Гертана, в моря Гиспоруса, в чащобы Одонии, и даже на суровые ледяные вершины гор крохотного Дерниака 11.

Сейчас он послушно стоял на коленях в песке. Его руки и ноги не стягивались оковами.

Муравей и его сородичи, несомненно, претендовали на весь песок, находящийся в поле их зрения. Однако на планете существовало целое море песка — даже на арене небольшого провинциального цирка. Сколько же песчинок находится здесь, на арене, или на всей планете? Конечно, меньше, чем во всей галактике — это очевидно. Человек узнал об этом от братьев. Они были мудрыми, эти братья. Тени кораблей пали на планеты тысячи галактик. Но остались незахваченными еще больше миров. Как безграничны владения муравьев! Как незыблема и вечна власть Телнарианской Империи! Империя охватила все необходимые ей планеты, и все остальное не имело значения. Конечно, должны были существовать и другие миры — но слишком далеко, за пределами понимания. С ними не считались, эти миры никому не мешали. Существовала Телнарианская Империя — вечная, упорядоченная цивилизация. В ней царил приемлемый мир, а что творилось за ее пределами — никого не интересовало.

Не связанный, он потянулся вперед и провел пальцем бороздку в песке, осторожно расчищая путь маленькому существу. Муравей заспешил по дорожке. Обычно считалось необязательным связывать тех, кто вырос близ фестанга, даже фестанга отступников. Вот потому его и не связали. Некоторые события могли бы обернуться совсем по-другому, если бы его не связали позже или не освободили с самого начала, оставив во власти только внутренних уз — самых прочных и страшных, незримых уз, наложенных еще давно, в существовании которых человек и сам не был уверен. Тогда он смог бы сдержаться, ибо, вероятно, был достаточно слабым или, наоборот, сильным для этого. А может, он все равно не стал бы сдерживаться — трудно угадать. Вероятно, они поступили мудро, связав его чуть позже. Об это трудно судить и еще труднее — заранее знать будущее: в этом уверены даже чтецы магических книг, звездочеты и гадатели на костях. Их таинственные письмена хранят молчание, прочесть их удается лишь немногим. Книги во все времена говорили о будущем туманно, загадками и аллегориями. Люди шептались о том, что и живущие на звездах при всей своей мощи и силе знают не больше них; что при всей величественности и красоте они невежественны и равнодушны. Другие считали, что иногда гадание на костях не оправдывается. Человек был уверен, что муравей претендует на квадратный ярд песка под его коленями. Но разве каждый порыв ветра, нога каждого прохожего не являлись для муравья страшным бедствием, недоступным его пониманию?

Он смотрел, как убегает по своей гладкой дорожке насекомое. Братьям бы понравился его поступок — человек всегда хотел угодить братьям. Братья были добрыми и мудрыми, и человек желал угодить им даже сейчас, на пороге собственной смерти — если не с радостью, что ему было непонятно, то, по крайней мере, осознанно и разумно, в почтении к урокам братьев.

«Мне не следовало проводить тропку для муравья, — думал человек, — мне надо было оставить его в покое — пусть бы он сам выбрался или нашел другой путь. Не стоило мешать ему, нельзя вторгаться в его мир, который может разрушиться от одного неверного движения».

Мысль эта была необычна для жителя деревни близ фестанга.

Однако подобные мысли иногда возникали — древние мысли из пересохших озер и обвалившихся пещер, из забытых полей и лесов, из времени, когда мир еще был молод. Странные мысли, странные суждения о том, что жестокость может оказаться благом, а доброта — злом.

Именно в этот момент он поднял голову, заслышав звуки труб.

Человек имел множество имен, и чтобы проследить развитие событий и понять их так, как понимали люди в то время, мы будем называть этого человека Псом — такое имя ему дали в фестанге, куда еще ребенком его увез воин из шатров народа герул. Воина звали Гунлаки.