"Убийца Гора" - читать интересную книгу автора (Норман Джон)

Глава 19. КУРУМАНСКИЙ НЕВОЛЬНИЧИЙ РЫНОК

Элизабет Кардуэл, Вирджиния Кент и Филлис Робертсон не были выставлены на продажу в первый день Праздника Любви, хотя их ещё утром доставили в транспортировочных корзинах на Куруманский невольничий рынок. Праздник Любви, как я, наверное, уже упоминал, отмечается в самый разгар лета, в течение пятидневного периода Пятой переходной стрелки. Это также время проведения наиболее интересных и ответственных поединков на игрищах и заездов на состязаниях тарнов. Кернус, чутко улавливая настроение толпы, решил заставить ещё подождать эти несколько сотен покупателей, нетерпение которых, подогреваемое в течение долгих месяцев настойчиво распространяемыми слухами о красоте и выучке рабынь-дикарок, первых тренированных дикарок Гора, дошло до предела. Многим горианским невольницам в эти первые дни праздника пришлось подниматься на подмостки и быть проданными, к своему собственному горькому разочарованию и ярости их владельцев, буквально за бесценок, пока основной контингент покупателей придерживал свое золото для приобретения этих широко разрекламированных обученных дикарок. Вечер четвертого дня Праздника Любви представлял собой кульминационный момент с точки зрения работорговли. Пятый день празднества отводился для игрищ и рассматривался горожанами как своеобразное подведение итогов сезонных поединков и состязаний за год. В этот день стадионы были забиты до отказа. Все остальные проблемы жизни города отходили на второй план. Поэтому именно вечером четвертого дня Кернус решил выставить Элизабет Кардуэл, Вирджинию Кент и Филлис Робертсон вместе с другими доставленными с Земли дикарками на продажу на невольничьих рынках не только Ара, но и всех известных цивилизованных городов Гора.

И вот наступил четвертый день Праздника Любви.

С натянутым на голову колпаком и скованными за спиной руками я брел по улицам Ара за фургоном, к задней части которого была присоединена цепь от моего ошейника. В фургоне находились восемь не спускавших с меня глаз охранников, и ещё двое шагали рядом со мной, то и дело подгоняя меня тупыми концами своих пик. На переднем сиденье фургона рядом с извозчиком, управлявшим впряженным в повозку рогатым тарларионом, разместился писец, которого я так долго принимал за Капруса и чье настоящее имя было Филемон с Тироса, острова, расположенного в нескольких сотнях пасангов к западу от Порт-Кара. В доме Кернуса, однако, он всем был известен как Капрус, представленный под этим именем Кернусом остальным членам обслуживающего персонала. Некоторое время он входил в штат сотрудников настоящего Капруса, агента Царствующих Жрецов, внезапно исчезнувшего почти год назад. Фальшивым агентом Сардара стал Филемон.

Я отвык ходить босиком, и мне трудно было передвигаться по каменным мостовым, а с натянутым на глаза капюшоном эта задача ещё больше усложнялась.

Раздражали и постоянно попадающиеся под ноги при пересечении поперечных улиц длинные каменные блоки с проемами стандартной ширины, не мешающими беспрепятственному проезду повозки, но зачастую представляющими собой серьезную опасность для того несчастного глупца, кто бредет за ней, прикованный к заднему борту короткой цепью, с колпаком, натянутым до самой груди. Подобные блоки устанавливаются прежде всего на расположенных в нижней части города улицах для того, чтобы по ним можно было передвигаться в сезон проливных дождей. О них-то я неизменно и спотыкался, калеча ноги и слыша доносящиеся со всех сторон насмешливые крики.

В колпаке, состоящем из нескольких слоев плотной кожи, стянутых у меня на горле кожаным ремнем, было неимоверно душно. Кроме того, он специально был сделан таким образом, чтобы раб, на голову которого он надет, мог с трудом улавливать доносящиеся снаружи звуки и не имел возможности говорить. Я задыхался, задыхался от недостатка воздуха и от накопившейся во рту слюны, которую я никак не мог проглотить. Я почувствовал, как кожаный хлыст ударил меня по ногам.

— Раб! — услышал я у себя за спиной.

В Аре, как, собственно, и по всему Гору, раб, которому уготована пытка и последующее сажание на кол, обязан беспрекословно выносить все возможные оскорбления и унижения, которым пожелает подвергнуть его любой свободный человек.

Меня, связанного, с надетым на голову колпаком, даже раб мог сейчас совершенно безнаказанно ударить или даже избить.

У тех, кто хлестал меня сейчас кнутами, осыпал бранью или швырял камнями, было мало оснований полагать, что я не раб. Я был босой, и единственное мое одеяние составляла короткая груботканая туника без рукавов, на груди и спине которой была вышита начальная буква горианского слова «кейджерус», что значит «раб».

Несколько раз я падал, но фургон не останавливался, и я принужден был с мучительными усилиями снова подниматься на ноги, хотя иногда перед этим повозка протаскивала меня, задыхающегося, по нескольку ярдов. Дважды какие-то дети ставили мне подножку, а один раз, под веселый смех толпы, то же самое сделал идущий рядом со мной охранник. Путешествию моему к Куруманскому невольничьему рынку не видно было конца.

А в это самое время Элизабет Кардуэл, наверное, с нетерпением ожидает начала торгов, когда она будет выставлена на продажу.

Я горько рассмеялся. Когда девушка впервые прибывает на Куруманский невольничий рынок, к её ошейнику прикрепляется жетон с указанием номера партии, выставленной на продажу. У Элизабет, Филлис и Вирджинии должен быть один номер. Сопроводительные документы на всех выставляемых на аукцион должны передаваться сотрудникам Куруманского работоргового дома накануне, чтобы они имели время подготовить все необходимые для продажи рабынь бумаги. Затем в документах проставляется порядковый номер рабыни и заверяется взятыми у неё отпечатками пальцев. Документы девушек дома Кернуса, выставляемых на продажу в Праздник Любви, находились в небольшом кожаном футляре, привязанном к ошейнику каждой из них вместе с номером партии. В эти бумаги и должен быть внесен выдаваемый сотрудниками Куруманского работоргового дома порядковый номер выставляемой на аукцион рабыни. Лана, которую Хо-Ту, обладая значительными полномочиями в доме Кернуса, решил выставить на продажу в Праздник Любви, также была доставлена в Куруманский квартал. Теперь Вирджиния могла быть уверена, что сопернице её очень нескоро достанется внимание возлюбленного ею Ремиуса.

Я снова споткнулся о широкий каменный блок, упал и долгое время не мог подняться на ноги, задыхаясь от затянувшегося у меня на шее кожаного ремня и цепи, за которую тащила меня неумолимо двигающаяся вперед повозка.

— Вот он, Куруманский квартал, — откуда-то словно издалека донеслись до меня приглушенные колпаком слова Филемона.

Фургон остановился, и я, почувствовав, как натяжение стягивающей мою шею цепи несколько ослабло, смог наконец отдышаться. Был вечер четвертого дня Праздника Любви — самый разгар работорговых аукционов, когда по решению Кернуса должны быть выставлены на продажу его красавицы дикарки. Завтра начнутся заключительные поединки и состязания при переполненных неистовствующими зрителями трибунах Стадионов Тарнов и Клинков, знаменующих собой торжественное окончание Праздника Любви. Завтра же на Стадионе Клинков, как сообщил мне Кернус, я должен буду умереть.

Я услышал смех двух девушек, почувствовал, как ноги мои что-то сжало, и тут маленькие женские руки с неожиданной силой толкнули меня вперед. Я ударился плечом о задний борт фургона, и обутая в тяжелую сандалию нога охранника резким ударом отшвырнула меня назад. Цепь натянулась, и я, не удержавшись, упал на каменные плиты мостовой. Я начал было подниматься, но стоявший рядом воин надавил мне на плечи и оставил в прежнем положении. Второй воин, рванув меня за колпак, подставил мою голову под обутую сандалию одной из моих невидимых мучительниц. Я услышал её громкий смех. Затем я почувствовал удар по голове, и охранник, удерживая меня за капюшон, подставил мою беззащитную голову под ногу второй развлекавшейся девчонки.

— Ну, хватит, — донесся до меня голос Филемона. — Убирайтесь отсюда, рабыни.

Громко хохоча, те послушно удалились.

Я ощущал вокруг себя движение народа; не то чтобы я был в центре их внимания, просто слышался сплошной гул мужских и даже женских голосов. Я почувствовал, как другой конец цепи отсоединяется от заднего борта повязки. Я поднялся на ноги, и охранники, подталкивая в спину, повели меня вокруг громадного, занимающего целый квартал здания Куруманского невольничьего рынка, куда мы вошли через заднюю, предназначенную для строго ограниченного круга лиц дверь.

Здесь с меня сняли колпак, и я едва удержался на ногах, задохнувшись от хлынувшего мне в легкие чистого, свежего и прохладного воздуха, каким, как показалось мне, было наполнено здание невольничьего рынка. После непроглядной темноты кожаного мешка даже довольно приглушенное освещение коридора показалось мне морем огней, ослепившим меня и поразившим богатством красок и оттенков. Я невольно пошатнулся, и один из охранников ударом кулака отшвырнул меня к стене.

Здесь я смог отдышаться, проверяя одновременно, насколько прочно скованы руки у меня за спиной, пока не почувствовал прикосновения мяча охранника к своей пояснице. Руки оказались скованными надежно.

— Сюда, — приказал Филемон, и мы двинулись по длинному, плавно изгибающемуся коридору.

Мне приходилось видеть здание Куруманского невольничьего рынка снаружи, по никогда не доводилось побывать внутри. С внешней стороны оно напоминало громадную, круглую, приземистую башню, состоящую из нескольких ярусов и окруженную крытой галереей, поддерживаемой высокими массивными колоннами.

Снаружи стены здания и пол были украшены многочисленными огромными мозаичными картинами, выложенными с большим мастерством и представляющими собой различные сцены и события, связанные по тематике, как и следовало ожидать, с основным занятием работорговца. Встречались сцены охоты и поимки будущих рабов, их обучения, наказания и выставления на продажу. Целая серия картин подробно рассказывала о рейде специализирующегося на добывании пленников отряда, начиная с самых первых шагов подготовки похода и кончая его заключительной фазой, представляющей собой успешное возвращение добытчиков в Ар на громадных тарнах со своими закованными в цепи жертвами. Другая серия мозаичных картин повествовала о продолжении столь удачно начатого захвата рабов с момента их регистрации в этом же центральном зале рынка до выставления на продажу свободным жителям славного города Ар. Этому же радостному событию посвящен и ещё целый ряд картин, изображающих в различных вариациях просветленную лицом рабыню, протягивающую руки своему новому благородному хозяину, разумеется, жителю Ара. Немало здесь было и символических изображений закованной в цепи красавицы, олицетворяющей собой всех женщин как таковых, склонившейся к ногам воина-победителя, представляющего собой, естественно, мужчину города Ар.

Жители Ара — я говорю, разумеется, о мужчинах, как, впрочем, и жители большинства горианских городов, рассматривают себя как наилучших, наиболее ярких и неповторимых представителей мужской части населения Гора, придерживаясь в отношении женской части населения, тем более представительниц этого, по их мнению, далеко не прекрасного пола других городов Гора, той труднооспоримой у них точки зрения, что все они едва ли даже достойны быть рабынями столь славных мужчин столь славного города Ар.

Я полагаю, что рабовладельцев, этих довольно искушенных в житейских делах людей, обладающих к тому же развитым чувством космополитизма, подобные произведения искусства должны приводить в умиление.

Бывая в других городах Гора, я думаю, они успели насмотреться на весьма схожие сюжеты мозаичных картин, украшающих центральные работорговые дома каждого из городов, отличающиеся лишь тем, что там коленопреклоненная, насмерть перепуганная девица из Ара будет изображена распластанной у ног сурового воина, представителя того города! Насколько серьезно воспринимает мужское население Гора подобные особенности персонажей украшающих их город произведений искусств, зависит, конечно, от самого человека, но даже среди тех, кто при зрелом размышлении над ними и посмеется, безусловно, не найдется ни одного мужчины, который не рассматривал бы представительниц женской части населения других отдаленных от него городов как совершенно отличных от свободных женщин его собственного города: каждый мужчина, не задумываясь, воспринимает любую пришлую, иногороднюю женщину как существо неизвестное, враждебное и достойное лишь рабских цепей и кнута.

С наружной части здания Куруманского невольничьего рынка в дни аукционов на всеобщее обозрение также выставлялись рабыни, размещавшиеся либо в подвешенных к крыше галереи пластиковых клетках, либо в клетках обычных, металлических, расставленных в длинный ряд у внешней стены здания. Подобные экспонаты служили скорее для привлечения на участие в торгах потенциальных покупателей, но при желании их, безусловно, также можно было приобрести.

С Филемоном во главе мы миновали массивные, окованные железом ворота в задней части рынка и оказались внутри одного из центральных залов. Мы прошли мимо длинного ряда столов и многочисленных комнат. Последние предназначались, как я успел заметить, для всевозможных медицинских обследований и приведения в надлежащий вид выставляемых на продажу рабынь — там их можно было вымыть и дать возможность обсушиться.

То и дело попадались конторы служащих, занимающихся оформлением ведомостей и сопроводительных документов. Но чаще всего встречались небольшие комнатки со столами, заваленными шелковыми накидками, наборами косметических средств, флаконами с ароматическими жидкостями. Проведение торгов на Куруманском рынке тщательно планируется, партии выставляемых на продажу рабынь подбираются и готовятся к выходу весьма скрупулезно. При этом учитывается все, чтобы привлечь интерес покупателя. Сменяющие друг друга на помосте девушки никогда не выходят в схожих одеяниях, они должны контрастировать по цвету волос и прическе, украшениям, комплекции и умению держаться.

Немалую проблему создает обилие косметических средств и их использование. Торговля живым товаром, как и любым другим, — занятие весьма сложное и требующее от её организаторов больших затрат времени, тонкого вкуса, опыта и воображения.

С того места, где мы шли, из задней части зала мне не было видно, как проходили торги. Нам не встретились готовившиеся ко вступлению на помост девушки, находящиеся вплоть до самого своего выхода в закрытых помещениях, расположенных, как правило, на подземных этажах. Вскоре по обеим сторонам вдоль нашего прохода потянулись длинные ряды металлических экспозиционных клеток, сейчас пустующих и используемых лишь между десятым и четырнадцатым часом каждого дня аукциона для предоставления «возможности будущим покупателям оценить находящийся в них товар, который будет выставлен на продажу тем же вечером. В дневное время клетки устанавливаются в центральной части зала, куда вход свободный. Клетки, как и подходы к ним, на это время устилаются коврами, и в каждую помещается девушка, обнаженная и без макияжа; в это время им позволяют пользоваться только ароматическими средствами. Это один из ответственнейших моментов процедуры продажи, и готовятся к нему весьма тщательно: с предварительно вымытой девушки снимают ошейник, ей делают аккуратную прическу, а если нужно, и укладку волос. Именно тогда продавцом должны быть учтены все мелочи, представляющие его товар в наиболее выгодном свете, поскольку в этот момент предполагаемый продавец будет прикидывать в уме истинную цену рабыни, верхний предел которой они смогут установить для себя во время вечерних торгов. Как сказала мне однажды Элизабет, реальной ценой рабыни является та, которую можно назначить ей именно днем, поскольку в вечернее время основную роль в набавлении цены выполняет уже мастерство ведения торга самим аукционистом, девушка же только выполняет его команды и от волнения часто выставляет себя в менее выгодном свете.

Я надеялся, что Элизабет, Филлис и Вирджинию, находящихся сейчас, очевидно, вместе с остальными в подземных этажах, уже хорошо покормили, так как через каких-нибудь два-три дня их начнут готовить к требующему больших затрат как физических, так и моральных сил марафону. Через час-другой их небольшими партиями станут выводить с нижних этажей по длинному тоннелю, сообщающемуся с проходом, вдоль которого расположены комнаты для ожидающих выхода, где каждая группа в отдельности под руководством наставников сможет подобрать себе одеяния и заняться наложением макияжа.

Зал в это время готовился к началу аукциона; экспозиционные клетки убирались в глубину помещения, к задним рядам кресел, установленным вдоль стен коридора, а в центре зала освобождался деревянный, традиционно посыпаемый слоем опилок помост. Вокруг собралось множество людей, в большинстве своем жителей Ара, переговаривающихся между собой, обменивающихся приветствиями, заводящих новые деловые знакомства и дающих друг другу последние советы и наставления прежде, чем занять свои места в обегающих зал по всей окружности рядах кресел. Лучшие, наиболее дорогие места в передних рядах имели номер, указываемый также в приобретаемых в кассе билетах, однако большинство мест были без номера и занимались в порядке заполнения зала покупателями. У тех, кто прохаживался сейчас в центре зала, я полагаю, наверняка были билеты с проставленными на них номерами кресел. Мы с Филемоном и охранниками оставили центральную, экспозиционную часть зала и начали подниматься в амфитеатр. Все это огромное помещение заливали потоки яркого электрическою света; позднее, с началом торгов, освещен будет лишь помост и прилегающая к нему небольшая территория.

Ряды кресел, опоясывая зал, уходили далеко вверх, составляя несколько расположенных на разной высоте ярусов, в каждом из которых имелся свой выход на боковые проходы.

Отдельные, наиболее престижные части ярусов были перегорожены как своеобразные ложи, предназначенные для наиболее важных клиентов невольничьего рынка, как правило, представителей крупных работорговых домов из других городов. В украшениях амфитеатра, как, пожалуй, и всего рынка, преобладали желто-голубые тона, традиционно считающиеся цветами горианских рабовладельцев, однако основной фон амфитеатра, полов центральной части зала и боковых проходов был темно-красным. Круглый блок, на котором устанавливался помост, достигал семи-восьми футов в высоту, а в диаметре превышал двадцать футов. К самому помосту, состоявшему из огромных деревянных брусьев, тщательно обструганных, вели широкие ступени без перил, стоптанные и до зеркального блеска отполированные бесконечным количеством прошедших по ним босых ног невольниц. Широкая, гладкая поверхность помоста была посыпана густым слоем опилок, на которых должна была стоять каждая сменяющая хозяина рабыня, к какой бы высокой категории она ни принадлежала.

— Сюда, — сказал Филемон.

Он привел нас в ложу Кернуса — самую широкую и наиболее впечатляющую во всем амфитеатре, отделенную сзади и с обеих боков высокими прочными перегородками. Здесь, у мраморного подножия низкого, напоминающего трон царственного кресла я был поставлен на колени. Конец цепи, стягивающей мне горло, был прикреплен к вделанному в спинку кресла кольцу.

Я заметил, что большая часть кресел в верхних, не имеющих номера рядах уже заполнена людьми, в основной своей массе будущими мелкими покупателями. В столь ранний час подобное обилие народа казалось странным; очевидно, присутствующих в этот вечер будет необычайно много даже для четвертого дня Праздника Любви. Никто из них не обратил внимания на мое появление в ложе Кернуса в сопровождении охранников: он — убар, а для Гора нет ничего необычного в том, что могущественный победитель принуждает своего поверженного врага стать свидетелем распродажи ранее принадлежавших ему женщин, прежде чем он будет продан сам или убит.

Филемон посмотрел на меня проницательным, прищуренным взглядом и рассмеялся, широко открывая свой тонкогубый, похожий на щель рот.

— Кернус не придет до начала торгов, — сказал он, — поэтому нам придется немного подождать.

Я ничего не ответил.

— Наденьте на него колпак, — обратился он к охранникам.

Я пытался было сопротивляться, но мешок из толстой кожи снова был плотно натянут мне на лицо и завязан ремнями под подбородком.

Итак, в колпаке, со стянутыми за спиной руками, прикованный цепью к креслу моего врага, я простоял на коленях, наверное, два часа. Все это время до меня доносился неясный, приглушенный шум заполняющих амфитеатр людей. Интересно, находились ли уже Элизабет, Филлис и Вирджиния в комнатах для ожидающих выхода, делая последние приготовления, или нет? Маловероятно. Скорее всего, они будут выставлены на продажу значительно позже, в самом разгаре аукциона. Следовательно, и в комнатах для ожидающих они появятся позднее, поскольку последние штрихи макияжа наносятся уже буквально перед самым выходом на помост.

Меня охватили ярость и печаль: ярость из-за неожиданного поворота событий, блестящей проницательности моих врагов и моего собственного провала и печаль, глубочайшая печаль о судьбе Элизабет и других девушек. Сердце мое обливалось кровью от сознания того, что надежды Элизабет столь жестоко разрушены; она не сможет даже узнать, что находится вовсе не на пути к свободе и безопасности, какую злую шутку над ней сыграли, пока не почувствует на себе плети нового хозяина, для которого она будет всего лишь очередной рабыней.

Я почувствовал какое-то движение рядом с собой и понял, что пришел Кернус.

Через минуту я услышал его голос.

— Снимите колпак с этого болвана, — сказал он.

Кожаный мешок с меня стянули, и я с наслаждением глотнул воздуха.

Кернус, развалясь, сидел в кресле, насмешливо наблюдая за мной. Рядом стоял человек с большими щипцами в руке и кривым ножом.

— Если ты раскроешь рот во время аукциона, — сказал Кернус, — тебе тут же вырвут язык.

Я с болью в сердце перевел взгляд на деревянные подмостки.

Кернус, отвернувшись, завел разговор со стоящим справа от него Филемоном.

Насколько позволяли деревянные перегородки ложи Кернуса, я осмотрел ближайшие ко мне ряды амфитеатра. Он пестрел туниками представителей самых разных каст Гора. Зал был забит до отказа, даже в проходах стояли люди, среди которых мне удалось различить нескольких свободных женщин. В самой атмосфере зала и в шуме заполняющих его голосов ощущалось скрытое напряжение, ожидание и едва сдерживаемое нетерпение.

Не зная, сколько желающих способен вместить амфитеатр, я определил, что сейчас здесь должно присутствовать не менее четырех, а то и шести тысяч человек, включая и тех, что устроились в боковых проходах между рядами, и тех, что толпились на верхних ярусах. Зал, совершенно очевидно, не был рассчитан на такое количество народа, было душно; лица многих присутствующих лоснились от пота.

Из двери в боковой части центрального помоста появились музыканты и устроились рядом на полу, скрестив ноги. Послышались звуки настраиваемых инструментов. Здесь, помимо руководителя группы, было несколько флейтистов, музыкантов, играющих на калике, каске, маленьких барабанах и других инструментах. Каждый из них по-своему готовился к началу вечера и с отрешенным видом проигрывал несколько тактов на своем инструменте или брал серию последовательных аккордов.

Народ в зале все продолжал прибывать. Несколько рабов быстро взобрались по спускающимся с потолка канатам и открыли расположенные в куполообразных сводах здания большие форточки, сквозь которые я смог различить звезды на ночном горианском небе; ни одной из лун не было видно. В зал постепенно стал поступать свежий, холодный воздух.

— Скоро начнут, — повернувшись ко мне, с довольным видом сообщил Кернус.

У меня не было ни малейшего желания с ним разговаривать. Он криво усмехнулся.

Среди посетителей, с трудом пробираясь сквозь толпу, сновали торговцы вразнос. При таком скоплении народа у них не возникнет больших проблем со сбытом своих товаров. Скоро им снова придется спускаться на нижние этажи для пополнения запасов.

Наконец разговоры вокруг начали стихать, умолкли музыканты, освещение амфитеатра стало быстро уменьшаться, и, когда зал Погрузился в полумрак, в его центральной части вспыхнуло множество электрических лампочек, заливая деревянный помост морем огней.

Каменный постамент в круге света среди темного зала выглядел массивным и значительным.

Интересно, могут ли выходящие на помост девушки видеть то, что происходит в зале? Я огляделся и в отражающихся отблесках света сумел различить находящиеся вокруг меня в амфитеатре лица, а когда глаза привыкли к полутьме, мне удалось рассмотреть даже более мелкие детали. Для девушек, безусловно, важно знать настроение зрителей и то впечатление, которое они у них вызывают, поскольку это во многом определяет их поведение на помосте.

Сура с первых дней курса обучения Элизабет, Филлис и Вирджинии всячески приветствовала присутствие на их тренировках мужчин, что в значительной степени стимулировало старание её учениц.

Внезапно наступившую тишину разорвал удар хлыста, отчетливый и резкий, и зрители тут же впились глазами в центр зала: аукцион начался.

Одетая в короткую серую тунику, рабыня-танцовщица быстро выбежала в освещенный круг и, рыдая, заметалась вокруг каменного постамента. Руки её были протянуты к притихшей толпе, она словно искала, к кому именно ей обратиться, и под музыку плавно бросалась то в одну, то в другую сторону. Через минуту позади неё вырос широкоплечий, коренастый аукционист, держащий в руке шокер для рабов. Девушка вскрикнула и поспешно взбежала по ступеням на деревянный помост. За ней неторопливо поднялся аукционист. Дальше бежать девушке было некуда, и она, продолжая исполнять роль загнанной в тупик рабыни, покружив под музыку по деревянному настилу помоста, опустилась на колени перед человеком с шокером в руках. В зале раздались аплодисменты, послышались одобрительные крики, и девушка, задержавшись на мгновение в финальной фазе своего танца, с радостной улыбкой вскочила на ноги.

После этого ведущий аукциона артистичными движениями своего выполняющего роль дирижерской палочки шокера заставил девушку несколько раз повернуться и пройтись перед покупателями, сопровождая её действия комментариями:

— Вербина, — громогласно объявлял он, — настолько боится мужчин, что даже под угрозой пытки готова бежать от них на край света. Рабыня белого шелка, никогда не бывшая в употреблении, но, судя по документам, давно готовая к нему, в чем, несомненно, сумеет убедить своего будущего владельца!

Зрители заревели от восторга, приветствуя обещания аукциониста. Первым предложением цены выставленной на продажу рабыни было четыре золотых тарна — весьма высокая оценка, позволяющая предположить, что торги в этот вечер пройдут на хорошем уровне. Цена на девушку, как правило, прежде всего определяется её происхождением, комплекцией и общим направлением торгов, которое зависит от конъюнктуры рынка. Девушки, выставляемые на Куруманских подмостках, редко продаются дешевле, чем за два золотых тарна. Цена, несомненно, высока, но следует принять во внимание, что служащие Куруманского рынка отказываются принимать к продаже женщин, не обладающих большой привлекательностью. Через весьма непродолжительный промежуток времени Вербину за семь золотых приобрел какой-то молодой воин. Это более чем справедливая цена при нормальной ситуации на рынке, поскольку стоимость действительно красивой женщины обычно колеблется где-то на уровне сорока золотых, хотя бывали случаи, когда она достигала и пятидесяти. Цена на женщину того же типа, но дикарку, как правило, в два раза меньше.

Следующий лот, выставленный на продажу, был довольно интересным и состоял из двух девушек, одетых в шкуры лесных пантер из северных лесов Гора и скованных за ошейники одной короткой цепью. Они поднялись на помост под звонкие пощелкивания кнута аукциониста и опустились на колени в самом центре освещенного круга. Северные леса, являющиеся пристанищем многочисленных разбойничьих банд и родиной удивительных, необычных зверей, расположены далеко к северо-западу от Ко-Ро-Ба и представляют собой настоящие джунгли, раскинувшиеся на тысячи и тысячи квадратных миль. Убежавшие от владельца рабыни или свободные женщины, не способные принять супруга, выбранного их родителями, как и все те женщины, кто отказывается смириться с горианским укладом жизни, как правило, находят себе приют именно в северных лесах, часто соединяясь в настоящие банды. Они живут независимо, занимаясь охотой и всячески проявляя открытую ненависть к мужчинам. Между этими женскими группировками и разбойничьими бандами мужчин, обитающими в тех же самых лесах, нередко происходят кровопролитные стычки. Специализирующиеся на захватнических рейдах работорговцы редко забираются в леса, чтобы поохотиться на этих мужененавистниц-амазонок, поскольку редко кто-либо из участников этих походов возвращается назад, зато, встречая на западных окраинах леса разбойничьи банды мужчин, они всегда с неизменным удовольствием скупают у них пойманных женщин. Любопытно заметить, что рабовладельцы Порт-Кара, встречаясь в свою очередь на восточных окраинах леса с представительницами женских формирований, с не меньшей готовностью приобретают у них захваченных в стычках мужчин и используют их в качестве гребцов на своих галерах. Нередко случается и так, что охотник на людей, погнавшийся в дебри леса за якобы легкой добычей, сам становится пленником не жалующих мужчин дикарок и очень скоро оказывается в руках таких же рабовладельцев из Порт-Кара, как и он сам, но уже прикованный цепью к галерной скамье.

Под ликующие возгласы присутствующих и пощелкивание кнута аукциониста обе девушки продемонстрировали публике несколько характерных движений продирающихся сквозь лесные дебри амазонок и после короткого торга были приобретены каким-то сборщиком податей за десять золотых тарнов. Полагаю, что в его Садах Удовольствий надежная охрана, иначе однажды ночью подобные девицы могут разбудить его и с ножом у горла потребовать себе тарна и, что ещё смешнее, захватить его с собой, чтобы продать впоследствии на галеры.

Третьей на помост поднялась девушка с Коса, в прошлом представительница высшей касты, появившаяся в полном комплекте скрывающего убора, все принадлежности которого, одна за другой, были с неё затем сняты под одобрительные замечания зрителей. Она оказалась довольно хорошенькой и, очевидно, была свободнорожденной и не прошедшей курс обучения. Она была из касты писцов, её захватили некоторое время назад пираты Порт-Кара. Держаться на помосте она не умела, вела себя скованно и во время очень недолгого торга простояла с низко опущенной головой. Зрители были недовольны; за неё предлагали всего лишь два золотых. Тогда ведущий аукциона вытащил из-за пояса хлыст и прибег к обычному, но неизменно эффективному средству каждого рабовладельца: огрел её концом хлыста ниже спины. Реакция девушки была в высшей степени неожиданной: она вся сжалась и с диким ужасом посмотрела на аукциониста. Присутствующие обменялись довольными смешками. И вдруг она, словно очнувшись, с истеричным воплем бросилась к мужчине с хлыстом. Тот, однако, нисколько не растерялся и, схватив её за волосы, швырнул на пол, где она простояла на коленях до конца торгов. За неё потом дали двадцать пять золотых тарнов.

— Аукцион будет неплохим, — заметил, обернувшись ко мне, Кернус.

Я снова ничего ему не ответил.

Некоторых девушек, продававшихся по высоким ценам, я узнавал. За Лану выложили четыре золотых. Девушки сменяли на помосте одна другую, и стоимость их постепенно повышалась. Обычно наилучшие экземпляры оставляют напоследок, и большинство покупателей терпеливо выжидали. Особенно, как я полагаю, их интересовали те несколько десятков обещанных к продаже дикарок с Земли, которые прошли курс обучения в доме Кернуса.

Время от времени в течение вечера ведущий аукциона позволял себе весьма пренебрежительные замечания в отношении дикарок, подчеркивая несравнимую с ними красоту и достоинства очередной выставленной на помосте горианской девушки. Зрители в ответ недовольно ворчали, а Кернус удовлетворенно посмеивался. Я начал догадываться, что аукционист, вероятно, получил на этот счет соответствующие указания Кернуса. В конце концов ему как ведущему и полагается казаться несколько скептичным и даже циником.

Наконец ближе к концу вечера он с легкой усмешкой объявил, что пришла очередь подняться на помост первой дикарке, но лично он предупреждает всех присутствующих, что, по его мнению, ждать от них многого не приходится.

Толпа взорвалась яростными криками.

— Дикарок! Дикарок давай! — неслись отовсюду нетерпеливые возгласы.

Я был изумлен, увидев первую вышедшую на освещенное пространство девушку. Она была самой малопривлекательной из всех, доставленных черными кораблями, хотя, насколько я слышал, интеллектуальными возможностями и чувствительностью превосходила всех остальных. Это была очень сообразительная, подвижная девушка, склонная тем не менее к некоторой задумчивости и меланхолии. Сейчас же она поднималась по ступеням шаркающей походкой старухи и в поношенной темной накидке на плечах казалась неуклюжей, одеревенелой и безнадежно усталой. Взгляд её блуждал по залу, а из приоткрытого дрожащего рта выглядывал наружу кончик языка. Она вела себя так, словно совершенно не понимала, где она и что вокруг неё происходит, а добравшись до верхней части помоста, на минуту застыла, уставившись в одну точку, и вслед за этим принялась зевать и почесываться, обводя зал угрюмым, неприветливым взглядом. Присутствующие были поражены до глубины души: подобной девицы не встретишь на торгах даже на огромных невольничьих рынках самых захудалых городов. Я был удивлен не меньше их, поскольку мне уже не раз приходилось видеть эту девушку и я знал, на что она способна.

Ведущий аукциона, казалось, старался сделать все возможное, чтобы расшевелить девушку и сгладить производимое ею неприятное впечатление, но все его попытки не имели ни малейшего успеха и вызывали лишь насмешки и злобные выкрики разочарованной, негодующей публики. Когда же она в ответ на многочисленные предложения и благодаря помощи аукциониста сняла с себя покрывало, то тут же зябко поежилась и ссутулилась так, словно её позвоночник внезапно сломался, причем сразу в нескольких местах. С верхних рядов амфитеатра понеслись гневные крики: возмущению зрителей не было предела. Ведущий аукциона, очевидно также начинающий терять терпение, весьма резко реагировал на критические замечания зала, и часть негодования публики пришлась и на его долю. Девушка казалась безразличной ко всему, что творилось вокруг, и ничего не понимала. Тогда взбешенный аукционист ткнул её шокером, и она, судорожно заламывая руки, принялась выкрикивать хриплым, гнусавым, совершенно непохожим на её собственный, голосом одну и тут же кажущуюся единственной заученной на память фразу: «Купи меня, хозяин, купи!».

Зрители застонали от отвращения и разочарования.

Аукционист вышел из себя. Он снова прибег к испытанному средству рабовладельцев, но девушка, судя по её реакции, а точнее, по её отсутствию, даже не замечала прикосновения к её телу длинного хлыста. И тут я понял, очевидно, несколько запоздало, что происходит, поскольку знал, что доставленные черными кораблями на Гор девушки обладают чрезвычайной чувствительностью и восприимчивостью, и поэтому Кернус никогда не позволял использовать их для развлечения персонала и охранников. Я знал, насколько тщательно девушки готовились к сегодняшнему мероприятию, и знал, что они к нему готовы. Следовательно, девушку, скорее всего, опоили наркотиками и какими-то болепритупляющими средствами. Зрители осыпали её глумливыми насмешками и требовали согнать с помоста. Я не мог не признать режиссерского мастерства Кернуса. Вне всякого сомнения, все, кто появится на помосте после этой девушки, будут по сравнению с ней казаться просто восхитительными и принесут их владельцу безусловный успех, и даже наименее привлекательная из них вызовет бурю восторга.

— Что мне предложат за эту рабыню? — задал традиционный вопрос ведущий аукциона.

В ответ понеслись насмешки и возмущенные выкрики.

Аукционист не сдавался, и ему удалось добиться от зала нескольких до смешного низких ставок, очевидно, от тех, кто желал приобрести себе кухонную рабыню и ничего более. Однако я нисколько не был удивлен, заметив, что каждый раз предложенная ставка настойчиво перебивается парнем в одеянии гончара, который, как я знал, является охранником в доме Кернуса. В конце концов девушка, обойдясь ему в семнадцать медных тарнов, снова была возвращена дому Кернуса, который несколько позднее, несомненно, выставит её на продажу где-нибудь в другом городе и получит за неё кругленькую сумму.

Аукционист словно в порыве отчаяния чуть ли не сбросил бедную девушку со ступеней помоста, швырнув ей вслед покрывало.

— Ну вот! — воздел он руки к толпе зрителей. — Я же вам говорил! Дикарки — они и есть дикарки!

Он сошел с подмостков и, подойдя к столу официального распорядителя аукциона, о чем-то долго совещался с ним, просматривая список представленных на продажу невольниц, где против их порядкового номера проставлялись запрашиваемые и предполагаемые конечные цены. Затем с удрученным видом он снова поднялся на подмостки.

— Простите меня, братья и сестры моего горячо любимого, славного города Ар, — с налетом патетики произнес он, — что вынужден представить вашему вниманию ещё нескольких дикарок.

Зрители, по крайней мере большая их часть, заволновались. Я даже услышал раздраженные удары кулаком по деревянным перегородкам ложи Кернуса. Но сам Кернус только посмеивался.

Из разных концов зала полетели проклятия в адрес аукциониста, организаторов этих невольничьих торгов и всего, как выяснялось, не столь уж славного города Ар, а некоторые наиболее смелые и дерзкие из присутствующих под надежным прикрытием полутьмы в зале обращали свои критические замечания и к самому Кернусу.

— Смотри внимательно, — сказал мне Кернус.

У меня не было никакого желания разговаривать с ним, а после такого замечания захотелось даже закрыть глаза.

Внезапно свет над зрительскими креслами совсем погас, погружая огромный, битком набитый зал в кромешную темноту. Отовсюду понеслись изумленные крики присутствующих, перекрываемые испуганными воплями нескольких находящихся здесь свободных женщин. Затем через какое-то мгновение свет вспыхнул уже с особой яркостью, но только над расположенным в центре зала каменным постаментом, погружая его в море огней. Все выглядело так, словно торги начинаются заново и на этот раз впервые по-настоящему.

Ведущий аукциона взбежал на ступени, держа в руке три тонкие металлические цепи, уходящие своими концами в непроглядную тьму у подножия каменного постамента. Он потянул цепи за собой, но встретил сопротивление, преодолеть которое ему не удалось. Внезапно где-то в безбрежной темноте у самого подножия постамента раздалось звонкое щелканье кнута, прозвучавшее три раза.

И тут из темноты одна за другой по ступеням начали медленно подниматься три женщины в длинных черных накидках и скрывающих их лица капюшонах. Они двигались уверенно, гордо подняв голову и расправив плечи. Руки их были скованы, а цепи соединяли одну фигуру с другой. Первой, вероятно, поднималась Элизабет, её цепь была несколько короче, чем цепи, соединяющие двух идущих по обеим сторонам от неё девушек, очевидно, Филлис и Вирджинии. Их черные накидки напоминали пончо с небольшими прорезями для рук. Они остановились в самом центре помоста, рядом с ведущим аукциона, держащим в руке концы сковывающих их цепей.

— Надеюсь, — обратился аукционист к напряженно замершей публике, — эти три дикарки из дома Кернуса — две рабыни белого шелка и одна красного — доставят вам удовольствие.

— Они прошли обучение? — раздался чей-то голос из зала.

— Да, так заявлено в их регистрационных документах, — ответил ведущий.

Затем он отошел к краю постамента, и девушки вслед за прозвучавшими в темноте тремя звонкими ударами хлыста медленно обошли подмостки и снова остановились в самом центре освещенного круга.

— Что мне предложат за них? — обратился аукционист к притихшему залу.

Ответом ему была полная тишина.

— Итак, досточтимые братья и сестры славного города Ар, а также уважаемые гости и друзья Ара, какую же цену назначите вы этим трем дикаркам?

Откуда-то донеслось предложение в три золотые монеты, прозвучавшее, очевидно, лишь для того, чтобы начать торг.

— Я слышу — три золотых тарна, — подхватил аукционист. — Предложит кто-нибудь четыре?

С этими словами он подошел к одной из девушек и снял с неё капюшон. Это оказалась Вирджиния. Она стояла с высоко поднятой головой и застывшим на её лице презрительным выражением. Блестящие волосы густыми потоками ниспадали на плечи, накрашенные губы ярко пламенели в играющих вокруг лучах света.

— Восемь золотых! — донеслось из зала.

— А десять? Предложит кто-нибудь десять? — поинтересовался ведущий.

— Десять! — услышал я справа от себя.

Аукционист откинул капюшон со второй девушки, Филлис.

Ее глаза сверкали от гнева. Зал замер. Косметика была наложена на лицо девушки столь профессионально, что не бросалась в глаза и лишь подчеркивала её природную красоту, заставляя кровь быстрее бежать по жилам мужчин.

— Двадцать золотых тарнов! — донеслось из зала.

— Двадцать пять! — немедленно последовало другое предложение.

Филлис гордо встряхнула головой и с презрительным видом слегка отвернулась.

— Будет ли предложение тридцать золотых? — обратился к присутствующим ведущий.

— Сорок! — донеслось из зала.

Аукционист рассмеялся и подошел к третьей девушке.

Кернус перегнулся ко мне через подлокотник кресла.

— Интересно, как она будет себя чувствовать, когда узнает, что продана по-настоящему? — спросил он.

— Дай мне меч — и я попробую тебе объяснить, — ответил я.

Кернус рассмеялся и снова обратил все свое внимание на подмостки.

Когда ведущий приблизился к девушке и протянул руку, чтобы снять с неё капюшон, она внезапно повернулась и, несмотря на сковывающие её запястья цепи, рванулась к ступеням. Она уже успела сделать два-три шага, но тут цепи натянулись, и она, не удержавшись, скользнула по ступеням и опустилась на спину, проделав, кстати, все это с великолепной грацией и изяществом. На её тело тут же пришлись два-три удара хлыста аукциониста — очевидно, безболезненные, но позволившие ей продемонстрировать публике свою неповторимую гибкость и темперамент. Подгоняемая хлыстом, она уже собралась было снова подняться на помост, но подошедший к ней аукционист не дал ей этого сделать, наступив ей на живот ногой и удерживая её на месте.

— Ну, что — мы все же посмотрим на нее? — обратился с риторическим вопросом к публике ведущий.

Присутствующие, все как один, разумеется, ответили утвердительно.

Я же был вне себя от злости, понимая, что каждая деталь этого представления была задумана и тщательно отрепетирована в доме Кернуса.

С лица самого Кернуса не сходила довольная усмешка.

Публика возбужденными криками призывала ведущего поторопиться: ей не терпелось увидеть лицо этой бунтарки.

Аукционист засунул руку под капюшон и, запустив ладонь в волосы девушки, заставил её опуститься перед зрителями на колени. Затем он одним движением отбросил с её лица капюшон.

Казалось, все лучи света брызнули на ослепительно засверкавшее тонкое изящное золотое колечко в носу Элизабет Кардуэл.

По рядам зрителей пробежал невольный стон восхищения. Она действительно выглядела сейчас невероятно красивой.

Она казалась дикой и утонченной, хищной красавицей, полной таящихся в её гибком теле жизненных сил.

Сейчас она, пожалуй, могла бы стать в один ряд с самыми восхитительными женщинами Гора.

Над залом повисла гробовая тишина.

Никто, казалось, не способен был поверить, что эта очаровательная женщина, пусть даже пленница, может быть выставлена на продажу.

Внезапно тишину разорвал чей-то голос.

— Сто золотых тарнов! — крикнул рабовладелец в тунике с эмблемой Тора, сидящий в нескольких шагах от ложи Кернуса.

— Сто двадцать, — уверенно перебил его другой, очевидно, понимающий толк в подобных вещах рабовладелец, на левом рукаве которого виднелся герб Тироса.

Сейчас уже все три девушки стояли рядом: Элизабет впереди и Филлис с Вирджинией несколько сзади, по обеим сторонам от нее. Дав зрителям вдоволь полюбоваться на них, аукционист снова заставил их обойти вокруг помоста.

Ставки подскочили до ста сорока.

Девушки вернулись в центр освещенного круга и расположились треугольником, спиной друг к другу; при этом Элизабет была обращена лицом к нашей части зала, а её подруги — к двум противоположным. В темноте прозвучали три удара хлыста, и с девушек сняли сковывающие их цепи. Затем ведущий отомкнул оказавшимся у него ключом левый наручник каждой из девушек и оставил его болтаться на короткой цепочке, свисающей у них с правого запястья.

После этого артистичным движением он сбросил черную накидку с плеч Вирджинии, и она предстала перед взорами присутствующих в короткой желтой тунике без рукавов, подпоясанной тонким шнурком.

Зрители встретили это превращение девушки одобрительными возгласами.

Ведущий скинул покрывало с Филлис, оказавшейся не менее привлекательной, чем Вирджиния.

Энтузиазм присутствующих вылился в единодушный неистовый вопль.

Ведущий снял покрывало с Элизабет.

Толпа застонала от восхищения.

На Элизабет было короткое кожаное одеяние тачакской девушки-кочевницы, простое, грубое, без рукавов, напоминающее удерживаемую на одном плече тунику, заканчивающуюся короткой, забранной поясом юбочкой, очень широкой, чтобы не мешать ездить верхом.

— Две сотни золотых! — немедленно предложил торговец с Коса.

— Двести пятнадцать! — перебил какой-то офицер из высших чинов воздушной кавалерии Ара.

Девушкам приказали спуститься и пройти вокруг каменного постамента, и они на славу исполнили круг почета, пожираемые взглядами присутствующих. Вернувшись на помост, Вирджиния стала в центре, а Филлис и Элизабет у неё по бокам.

Ставки взлетели до двухсот сорока. Послышались огорченные, разочарованные крики тех представителей торгового мира, кто, очевидно, не был столь богат и не имел возможности продолжать торг.

Под очередной удар кнута ведущий подошел к Вирджинии и, взяв её за левую руку, сковал запястья девушки у неё за спиной. Затем он сбросил с её плеча лямку, удерживающую тунику, и оставил её свисать со стягивающего талию девушки шнурка. Зрелище, безусловно, понравилось. Последовало предложение в двести пятьдесят тарнов. Аукционист дал сигнал бьющему кнутом, и под его резким щелчком девушки поменяли позицию.

Теперь Филлис стояла впереди остальных. С нее, как и с Вирджинии, также была сброшена туника, что нашло ответную реакцию одного из присутствующих, предложившего двести семьдесят золотых. Девушки снова поменялись местами. Вперед вышла Элизабет.

— Некогда, — заметил аукционист, — она, очевидно, принадлежала тачакам.

Зрители встретили его заявление одобрительным гулом. Тачаки, одно из племен далеких народов фургонов, обитающих где-то в южных широтах Гора, всегда считались таинственными, загадочными людьми, вызывающими неизменный интерес, хотя северяне и относились к ним с большой опаской.

— Кстати, попробуйте угадать, которая из этих троих рабыня красного шелка, — предложил ведущий.

Толпа ревом выразила свою догадку.

— Правильно, — подтвердил ведущий. — И уж наверняка её прежний тачакский хозяин использовал её, как надо.

За дружным смехом зрителей чувствовалась плохо скрытая зависть к этому дикарю.

Элизабет сжала кулаки и рванулась было к аукционисту, но тот уверенным движением поймал её руки и, заломив их за спину, сковал наручниками.

— Ты доставляла удовольствие каким-то дикарям, — бросил ей ведущий. — Теперь посмотрим, сможешь ли ты порадовать жителей славного города Ар.

С этими словами он резким движением сорвал с плеч девушки тунику и обнажил её до пояса.

Элизабет была просто прекрасна. И запястья ей, как и другим девушкам, не зря сковывали за спиной, чтобы уж ничего не мешало зрителям полюбоваться совершенством её форм. А полюбоваться действительно было чем.

Я поймал себя на мысли, что мне нестерпимо хочется схватить её в объятия и стереть своими губами красную помаду с её губ. Желания остальных присутствующих, очевидно, не во многом отличались от моих.

— Триста золотых тарнов! — заявил какой-то богач Ара.

Восхищенные возгласы зрителей подтвердили, что он нисколько не переплачивает.

— Триста пять! — выкрикнул рабовладелец с Тора.

— Триста десять! — предложил торговец с гербом Тироса на рукаве.

Аукционист окинул пристальным взглядом скрытые темнотой ряды амфитеатра.

— А что Самос, первый из рабовладельцев Порт-Кара, не присутствует у нас в этот вечер? — во всеуслышание поинтересовался он.

Все взгляды устремились на одну из лож, расположенных перед самым постаментом.

Здесь, развалившись в мраморном кресле, с видом сытого, удовлетворенного животного, восседал Самос.

Темных тонов одеяние его было простым, плотной вязки. Отброшенный на плечи капюшон открывал большую голову с редкими седыми волосами. Лицо человека было красным, задубевшим от соленого морского ветра.

Во всем его облике чувствовались сила, опытность, проницательный ум и жестокость. Он производил впечатление хищника, вышедшего на охоту и подстерегающего очередную жертву.

— Присутствует, — негромким голосом ответил Самос.

До сих пор он не делал предложений цены.

— Мне кажется, — заметил ведущий аукциона, — Самос из Порт-Кара, первый из рабовладельцев всего моря Тасса, тоже уделит толику своего внимания этим недостойным рабыням.

Самос с минуту помолчал.

— Покажи мне этих женщин, — наконец потребовал он.

Зрителям его требование явно пришлось по душе.

Аукционист низко поклонился Самосу, самому крупному из рабовладельцев Порт-Кара.

Вслед за этим почти одновременно под троекратное щелканье хлыста туники с девушек были сброшены, и они предстали перед публикой во всей своей красоте.

Толпа заколыхалась, и, казалось, зрители в единодушном порыве подались вперед. Никто из них не мог даже определить, какие предложения цены могут быть сделаны для этих девушек.

Они действительно были прекрасны, все трое.

Когда первое волнение в зале улеглось, среди общей тишины, слева раздался повелительный голос Самоса.

— Сними с них цепи.

Наручники тут же были сняты, и девушки не стали прикрываться, они, казалось, почувствовали себя свободными на деревянном помосте. Головы их были гордо подняты под пожирающими их взглядами зрителей, и они, стоя на этом островке света посреди темного океана зала, казались живым олицетворением красоты и женственности.

Предложения цен посыпались одно за другим, перебивая ставки, которые аукционист едва успевал фиксировать. Среди общего шума мне удалось разобрать, что ставки повысились до четырехсот золотых монет. Зрители, наконец, начали постепенно успокаиваться.

Ведущий аукциона снова посмотрел на ложу Самоса.

— Не соблаговолит ли теперь благородный Самос проявить интерес к рабыням-дикаркам? — спросил он.

— Пусть они исполнят что-нибудь, — бросил Самос.

Аукционист снова поклонился, а публика ревом выразила свое удовольствие.

Музыканты подняли инструменты, и девушки плавно задвигались по сцене.

Толпа застонала. Я слышал изумленные возгласы свободных женщин, ошеломленно глядящих на помост и словно не верящих, что женская красота способна достичь такого совершенства. На их лицах, скрытых плотной вуалью и обращенных на трех танцующих рабынь, сейчас наверняка можно было бы прочесть болезненную зависть и восхищение. Краем глаза наблюдая за ними, я заметил, как учащается их дыхание, как некоторые из них тайком приподнимают вуаль, и в их взглядах, бросаемых на стоящих рядом возбужденных зрелищем мужчин, постепенно появляются страх и затаенное желание. Тут до моего слуха донесся звук рвущейся материи, и я, обернувшись, увидел, как губы стоящей неподалеку от меня девушки слились с губами наклонившегося к ней молодого воина. Зрители словно обезумели. Отовсюду неслись крики женщин, обнимаемых и ласкаемых в темноте теми, кто находился рядом с ними. Одна из женщин попыталась было пробиться к проходу, но не смогла вырваться из объятий мужчины. Вторая сама сорвала с себя покрывало и, притянув к себе голову ближайшего мужчины, впилась в его губы сладострастным поцелуем.

Четыре танца, исполняемые девушками на помосте, сменились один за другим под несмолкающие вопли неистовствующих зрителей. Наконец девушки остановились посреди освещенного круга, уставшие, мокрые, тяжело переводящие дыхание, с блестящими от возбуждения глазами.

Аукционист вышел вперед.

Ему не пришлось даже спрашивать, желает ли кто-нибудь повысить предлагаемую ставку.

— Пятьсот золотых! — понеслось из разных концов зала.

— Пятьсот двадцать!

— Пятьсот тридцать!

— Пятьсот тридцать пять!

Ведущий повернулся к ложе Самоса.

— Не соблаговолит ли теперь благородный Самос, первый из рабовладельцев Порт-Кара, неоспоримый хозяин всего моря, блистательной Тассы, проявить интерес к этим недостойным девчонкам? — полюбопытствовал он. — Неужели не сумеют они тронуть сердце моряка, вернувшегося из дальнего плавания?

Прокатившийся по залу смех лучше всяких слов говорил, что такого просто не может быть.

— Неужели не приятно будет ему получить пагу из этих женских рук? Или не обласкает его взор их танец?

А вид их юных тел, их приоткрытых в нетерпеливом ожидании губ неужели не разгонит суровых морщин у глаз, опаленных солнцем и ветром, уставших наблюдать однообразные волны блистательной Тассы?

Толпа ревом подтвердила, что всякие сомнения в этом напрасны.

Однако Самос продолжал хранить молчание. Лицо его оставалось бесстрастным.

— Не будут ли они по праву служить достойным украшением даже дворца самого убара Порт-Кара, хозяина всей блистательной Тассы?

Среди зрителей воцарилась полная тишина.

Во мне все клокотало от бешенства и непритворного страха. Я боялся даже представить себе, что девушки будут проданы кому-нибудь из Порт-Кара. Никогда ещё ни одной рабыне не удавалось убежать из этого города, защищенного с одной стороны бесконечными, поросшими тростником болотами дельты реки Воск, с другой мощным, непреодолимым течением Тамберского пролива и охраняемого с третьей стороны безбрежными водами восхитительной, блистательной, но чрезвычайно опасной Тассы. Недаром говорят, что в Порт-Каре рабские цепи самые тяжелые. Вероятно, нигде больше на Горе судьба рабыни не складывается так тяжело и безрадостно, как в грязном, жестоком и злобном Порт-Каре.

Я не позволял себе даже мысли о том, что с этого деревянного помоста, с этого самого часа судьба девушек круто изменится и они на долгие годы, полные нищенского убогого существования, окажутся в услужении и полной власти одного из самых жестоких и бесчеловечных рабовладельцев Гора, вынужденные доставлять наслаждение тому, кто видит в них только раба, только животное.

— Я пока воздержусь от ставок, — бросил Самос.

Ведущий аукциона понимающе улыбнулся и низко склонил голову.

— Пятьсот сорок! — включился в новый виток борьбы какой-то богач из Ара, и земляки радостными криками приветствовали его предложение.

На минуту в зале наступило затишье.

— Итак, мне предложено пятьсот сорок золотых тарнов за этих волнующих кровь диких красавиц, — продолжал торг аукционист. — Всего пятьсот сорок за этих великолепных, необъезженных животных, вырванных прямо из лона матери-природы и специально обученных будить в вас желания, будоражить воображение и рыдать от наслаждения! Подумайте, досточтимые братья и сестры моего возлюбленного славного города Ар, неужели эти неповторимые создания не стоят того, чтобы к предложенной за них горсти золота добавить ещё пару монет!

Смущенные улыбки большинства зрителей ясно свидетельствовали, что рабыни, безусловно, того стоят, но вот этой самой пары монет, как, впрочем, и самой горсти золота, у них нет.

— Пятьсот сорок пять, — решился наконец рабовладелец с Тироса.

Зрители дружно приветствовали его ставку, но на этом предложения закончились.

Аукционист обвел глазами погруженные в темноту зрительские ряды, желающих перебить ставку не находилось.

Он поднял вверх правую руку, ладонью обращенную к трибунам. Как только он сожмет кулак, это будет означать, что предложение принимается.

Зал молча следил за его движениями.

Неожиданно, к моему ужасу, Элизабет устремилась прямо к противоположному краю сцены.

Остановившись, она уткнула руки себе в бока, ее голова повернулась:

— Мужчины Ара скупы! — объявила она.

Ее встретили смехом из зала и она тоже рассмеялась.

— Да, они скупы! — она еще раз рассмеялась, повернулась кругом и пошла к Вирджинии. — Вот, — насмешливо сказала она, — стройная красавица, гибкая и стремительная, рабыня Белого Шелка, умна, непривычна к прикосновениям настоящего мужчины, которого только может пожелать себе рабыня-дикарка, которая по его желанию станет более подобострастной и раболепной. Благородные мужи Ара, представьте ее прикованной к рабскому кольцу у подножия вашего ложа! Она одна стоит пять сотен монет золотом!

Толпа выкрикнула свое подтверждение этому и аукционист опустил свою руку, отступив, возможно удивленный не менее, чем кто-либо другой в этом зале.

— А вот эта девушка! — продолжила Элизабет, шагая к Филлис, — как насчет нее?

Филлис испуганно посмотрела на Элизабет.

— Положи свои руки за затылок, рабыня, — приказала Элизабет, — и развернись к покупателям Ара!

Испуганная Филлис с великолепной четкостью сделала то, что ей приказали.

— О, Хозяева, неужели вам не понравится если она будет носить ваш ошейник? — поддразнивала Элизабет.

Послышались согласные возгласы.

— Но я предупреждаю вас, — заявила Элизабет. — Она ненавидит мужчин!

В ответ из зала раздался смех.

Филлис со злостью посмотрела на нее.

— Не опускай свои руки, рабыня, — рявкнула Элизабет.

Филлис осталась в таком же положении: голова повернута назад, а спина изогнута. На ее глаза навернулись слезы.

— Она считает, что еще не существует такого мужчины, который смог бы покорить ее, — не унималась Элизабет. — Она считает, что нет такого человека, который мог бы сделать из неё настоящую рабыню!

Возмущенные крики одних зрителей заглушили раскаты дикого хохота их соседей.

— Разве не стоит пяти сотен монет удовольствие привести эту девчонку домой в собственноручно надетом на неё ошейнике и доказать ей, что ты настоящий мужчина если, конечно, ты действительно мужчина, — а затем отправить её на кухню возиться с чайниками и грязными кастрюлями, пока она сама со слезами на глазах не станет умолять вас позволить ей спать у подножия вашего ложа?

Рев удовольствия свидетельствовал, что на сей раз в зале собрались только настоящие мужчины.

У Филлис по щекам катились слезы.

— Опусти руки, рабыня, — скомандовала Элизабет, и Филлис с облегчением отошла назад, к Вирджинии.

Впереди на помосте осталась только Элизабет. Она гордо встряхнула головой.

— Ну, а я сама? — рассмеялась она. — Кому из вас не хотелось бы заковать меня в цепи?

Такого в зале не нашлось, в чем убеждал дружный рев зрителей, с энтузиазмом принявшихся колотить правым кулаком по левому плечу, даря девушке горианские аплодисменты.

— Не могу сказать, — заметила она, — что я этого не достойна.

Она этого, безусловно, достойна, подтвердили неистовые вопли зрителей.

Элизабет пальцем указала на симпатичного парня в первых рядах, очевидно мастера по выделке шкур.

— Вот ты, — спросила она, — хотел бы иметь меня своей рабыней?

Тот, рассмеявшись, хлопнул руками по коленям.

— Хотел бы! — признался он.

— А ты, — указала она на торговца в богатых одеяниях, не сводящего с неё горящего взгляда, — ты хотел бы, чтобы я принадлежала тебе?

— Конечно, — не стал отрицать тот.

— Найдется ли в зале мужчина, кто не хотел бы держать меня в объятиях?

Дружный крик потряс стены старого, видавшего виды Куруманского рынка.

— Нет! — в один голос убежденно заявили зрители.

— Но ведь сейчас я только жалкая рабыня без господина, — грустным голосом поведала она о своей трагедии и протянула к публике свои руки, держа их над головой так, словно они были скованы цепями. — Кто из вас купит меня?

На аукциониста обрушился шквал предложений.

Элизабет вернулась к своим подругам и, взяв их под руки, вывела в самый центр помоста.

— Кому мы достанемся? — снова спросила она.

— Восемьсот золотых! — предложил один из желающих.

— Восемьсот пятьдесят! — тут же перебил его другой.

Затем ставка подпрыгнула до девятисот пятидесяти, ещё через мгновение дошла — страшно даже сказать! — до тысячи, и наконец кто-то предложил совершенно астрономическую сумму в тысячу четыреста золотых тарнов.

Ведущий сделал сигнал музыкантам, и пока он демонстративно держал над головой руку с открытой и повернутой к публике ладонью, девушки исполнили финальный момент танца новоприобретенной рабыни, отражающего её радость от сознания, что скоро она будет лежать в объятиях своего нового господина. Танец заканчивался сценой коленопреклоненной рабыни, застывающей в позе полной покорности, с низко опущенной головой и протянутыми господину для сковывания их наручниками ладонями.

С минуту ведущий аукциона ждал, пока стихнут овации, и тут ему была предложена за девушек совершенно невероятная, фантастическая ставка в полторы тысячи золотых монет. Насколько я знаю, никогда ещё на Куруманском невольничьем рынке никто подобной суммы за трех рабынь не предлагал. Да, предприятие Кернуса, безусловно, было доходным.

Аукционист обвел глазами притихший зал.

— Итак, я закрываю ладонь, — объявил он.

— Не закрывай, — крикнул ему Самос.

Ведущий с почтением посмотрел на рабовладельца, представителя грязного, убогого, злобного Порт-Кара, на этого господина и — как его за глаза называли — бича блистательной Тассы.

— Желает ли теперь Самос, первый и наиболее уважаемый из рабовладельцев Порт-Кара, господин и украшение блистательной Тассы, проявить свой интерес к нашим торгам? — спросил аукционист.

— Желает, — коротко, с невозмутимым выражением лица ответил тот.

— И какую цену он собирается предложить?

— Самос, — неторопливо ответил человек, — первый из рабовладельцев Порт-Кара предлагает за всех этих троих стоящих на помосте девчонок три тысячи золотых тарнов.

Присутствующие ахнули.

Аукционист, пораженный, отступил на шаг назад.

Даже девушки невольно подняли головы, в корне разрушая финальную сцену танца с олицетворением ими полной покорности. Затем они, обменявшись улыбками, снова склонили головы, радостные и гордые своим успехом. Я почувствовал дурноту. Элизабет, несомненно, считает Самоса агентом Царствующих Жрецов, приобретающим их, чтобы предоставить свободу и безопасность.

Кернус расхохотался.

Кулак ведущего аукциона сомкнулся, словно схватывая пригоршню попавших в него монет.

— Продано! — объявил он.

Зрители принялись громко начали делиться переполнявшими их впечатлениями.

Поднявшийся на помост помощник ведущего сковал наручниками запястья девушек и соединил их цепью, приготовив к выводу новым владельцем из здания рынка.

— Еще дикарок! — бушевали зрители. — Давайте посмотрим следующих! — требовали они.

— Непременно! — воскликнул ведущий. — Непременно! Здесь хватит дикарок до конца ночи. Вы не будете разочарованы. Все они красивы и прошли отличное обучение. Уверяю вас, вы получите настоящее удовольствие!

Присутствующие ответили ликующими воплями.

Элизабет и обе девушки были уже в цепях. Филлис и Вирджиния, очевидно, мучительно переживали только что перенесенное ими тяжелое испытание; в глазах у них блестели слезы. Элизабет, напротив, казалась радостной и довольной собой. Когда они готовились спуститься с деревянного помоста, Кернус, ткнув в мою сторону рукой, приказал двоим охранникам:

— Поднимите этого идиота на ноги, пусть она на него посмотрит!

Я отчаянно сопротивлялся, но выстоять против дюжих охранников не смог.

— Эй! — крикнул Филемон, обращаясь к девушкам на помосте. — Посмотрите на того, кто осмелился быть в числе врагов Кернуса!

Девушки обернулись, и Элизабет, пристально вглядываясь в толпу, впервые за все это время заметила меня, в рабских лохмотьях, со скованными за спиной руками — безнадежного пленника Кернуса, рабовладельца и убара Ара.

Она остолбенела от неожиданности. Глаза её широко распахнулись, а руки в тяжелых цепях невольно потянулись к искаженному ужасом лицу. Тут её довольно грубо потянули за цепи вниз с помоста, и она, едва не упав, спустилась на одну-две ступени. И тут, наконец, она поняла, что торги и продажа её были настоящими, что они несут ей рабство, а не освобождение. У неё вырвался дикий, пронзительный крик, крик боли и отчаяния, страха и разрушенных надежд. Она изменилась буквально на глазах; у неё началась истерика, и сопровождавшие её служащие невольничьего рынка, расценив её реакцию по-своему, быстро стащили её с помоста и увели куда-то в глубь здания.

— Пока её ещё официально не передали Самосу, — с кривой усмешкой заметил Кернус, — я, пожалуй, верну её домой и воспользуюсь её услугами. Сегодня она меня заинтересовала. Поскольку она рабыня красного шелка, думаю, Самос не станет возражать.

Я продолжал молчать.

— Уберите его отсюда, — распорядился Кернус.

Охранники, повиснув на моих скованных цепями руках, выволокли меня из амфитеатра.

Огни над зрительскими рядами снова начали гаснуть.

Отовсюду понеслись удивленные и восхищенные возгласы, заглушаемые предлагающими свои ставки покупателями, а за спиной у меня все продолжал звучать артистичный голос ведущего аукциона, подчеркивающего прелести и достоинства очередной рабыни, вышедшей на помост, чтобы заинтересовать собою граждан-рабовладельцев славного города Ар.