"Рабыня Гора" - читать интересную книгу автора (Норман Джон)

Глава 5. НАБЕГ

— Твой долг? — спросил хозяин.

— Абсолютное повиновение, — ответила я по-гориански.

Он поднес к моим губам плетку. Я поцеловала ее и повторила:

— Абсолютное повиновение.

Этта, стоя позади, заколола на моих волосах первое из пяти покрывал — из белоснежного шелка, легкое, мерцающее, почти прозрачное. Потом одно за другим надела покрывало свободной женщины, покрывало гордости, домашнее и уличное. Каждое следующее — плотнее предыдущего, не такое прозрачное. Уличное, которое носят на людях, оказалось самым громоздким, довольно тяжелым и совершенно непрозрачным. Сквозь него не разглядеть даже очертаний носа и щек. Домашнее покрывало надевают, когда в доме присутствуют посторонние, когда принимают гостей. Горианские женщины носят покрывала в самых разных сочетаниях — в зависимости от собственного вкуса и общественного положения. У простолюдинок нередко на все случаи жизни всего одно покрывало. Но и женщины высших каст не всегда облачаются во множество покрывал. Часто надевают легкое — или нижнее, сверху покрывая его домашним или уличным. Богатые, родовитые дамы могут, разрядившись в пух и прах, надеть сразу покрывал девять-десять. В некоторых городах свободные мужчины и женщины соблюдают церемонию ухаживания, при которой нареченная сначала облачена в восемь покрывал, которые по ходу ритуала одно за другим снимаются. Последнее покрывало и платье мужчина, конечно, снимает с суженой наедине, а потом, взявшись за руки, молодые пьют вино, после чего наступает заключительная часть церемонии. Подобные обычаи, однако, разнятся от города к городу. Есть города, где последнее покрывало — но не платье, конечно — снимают с девушки еще на людях, чтобы приятели счастливца могли оценить красоту его избранницы, порадоваться за собрата, поздравить его. Кстати сказать, ношение покрывал для свободных женщин вовсе не обязательно. Тут все зависит от скромности и от сложившихся устоев. Девушки из простонародья до обручения часто вообще не носят покрывал. Да и зрелые свободные женщины, бывает, пренебрегают этим обычаем. В городах Гора законом это не запрещено, хотя кое-где считается вызывающим и предосудительным. Рабыни могут носить или не носить покрывало — здесь все зависит от хозяина. Чаще всего скрывать свое тело под покрывалом им не позволяют. Вообще-то, как правило, им не только отказывают в праве носить покрывало, их облачают в короткий умопомрачительный наряд, не разрешая даже завязать волосы. На улицах города такие девушки с распущенными волосами, излучающие здоровье и радость, девушки, чьи восхитительные тела едва прикрыты коротенькими платьицами, — отрада для мужского глаза. Правда ли, например, что рабыни Ара красивее, скажем, невольниц Ко-ро-ба или Тарны? Мужчины — вот животные! — с жаром обсуждают такие вопросы. В некоторых городах и племенах, кстати сказать, — хотя встречается такое и нечасто — покрывала, даже в среде свободных женщин, для практических целей почти не используются. На Горе множество городов, и каждый — особый. У каждого города своя история, свой уклад, свои традиции. Но в целом обычаи Гора предписывают свободным женщинам носить покрывала. Вот на мне уже четыре или пять покрывал, Этта прилаживает домашнее. Хоть сама она и носит только ужасающе короткую та-тиру, покрывала прикалывает удивительно ловко. Это теперь она полуголая соблазнительная невольница, а когда-то была свободной женщиной. Нарядила она меня на славу.

Но вот надето и уличное покрывало. Я стою, разряженная, как богатая родовитая уроженка Гора, собравшаяся на представление певцов в Эн'Кара.

— Как красиво, — ахнула, отступив на шаг, Этта. Хозяин оценивающе разглядывал меня.

Я стояла прямо. Несколько дней назад здесь, в лагере, меня уже облачали во всю эту роскошь, тогда я внимательно рассмотрела себя в зеркале. Так что я представляла себе, как выгляжу.

Дивное белоснежное платье ниспадает чудесными складками, от роскоши и великолепия рябит в глазах. Под покрывалами глаза кажутся еще темнее. На руках — тонкие перчатки. На ногах — алые туфельки.

Да, убрана я богато. И все же такая слабая! Любой мужчина без труда закинет на плечо и унесет.

Хозяин все рассматривал меня. Положил руку мне на плечо.

— Как ты смеешь прикасаться к свободной женщине, — отчеканила я, а потом почтительно добавила: — хозяин?

Отступив на шаг, он задумчиво смотрел на меня.

— Какая дерзость, — словно бы про себя проговорил он, — вырядить так простую рабыню.

— Да, хозяин, — подала я голос.

— Я тебя когда-нибудь сек? — спросил он.

Я сглотнула.

— Нет, хозяин.

— Надо бы как-нибудь.

— Да, хозяин.

— Но если одеть ее в та-тиру, нам не пройти, — заметил один из мужчин.

— Конечно нет, — подтвердил хозяин, не отводя глаз от своей собственности. Я целиком в его власти. Невероятное ощущение! И все же все правильно — казалось мне, — так и должно быть, я на своем месте. Он мой хозяин. Он владеет мною. Может делать со мной все, что хочет. Продать, купить, да хоть убить — стоит только захотеть. Я — его собственность, его девушка.

— Красивая, — протянула Этта.

— Придется ей побыть красивой, — обронил хозяин.

— Они стоят пасангах в двух, не больше, — напомнил кто-то из мужчин.

Принесли черную накидку, набросили на меня.

— Пойдем, рабыня, — это мне.

— Да, хозяин.

И, увешанный оружием, он зашагал из лагеря. Я — за ним, след в след, как положено рабыне. Этта осталась позади. За нами, выстроившись гуськом, шли мужчины.

— Молчать, — предупредил хозяин.

Я не говорила ни слова. Вместе с подошедшими сзади воинами мы осматривали лагерь. Повозок стало больше. Когда несколько дней назад я впервые увидела этот кортеж, повозка была всего одна — с припасами.

Самая большая из трех лун находилась в фазе полнолуния.

Лагерь расположился в лесной прогалине. По краю его бежал ручей, ярдах в двухстах от лагеря в него впадал другой. Лагерь охраняли дозорные.

— Все спокойно! — крикнул один другому. Тот ответил товарищу той же фразой.

К тому времени я уже кое-как понимала по-гориански. Этта занималась со мной не жалея сил, так что теперь я без задержки выполняю то, что приказано, знаю названия множества предметов, осваиваю грамматику, даже сама умею составить простую фразу. Теперь мои хозяева могут отдавать мне приказы на своем языке, а я, очаровательная землянка-рабыня, более или менее прилично могу им на их же языке ответить. Вдруг я поймала себя на том, что, сама того не замечая, воспринимаю горианский как язык господ. Красивый, мелодичный, выразительный язык. А в устах мужчин звучит энергично, властно, непререкаемо. И если девушке отдан приказ на этом языке, она подчиняется.

Между деревьями маячили мужские фигуры: стража дозором обходила лагерь. Раскинуто несколько шатров. В центре — огромный полосатый шатер, держащийся на десяти столбах. Вот из-под его полога появилась девушка в белом, с обнаженными руками. Пошла к ручью, набрала воды в выдолбленный из тыквы кувшин, снова исчезла в шатре. На шее — золотой обод, еще один — на левом запястье. Прошла мимо одного из мужчин — тот проводил ее цепким взглядом. В шатре горел огонь, из отверстия в крыше валили клубы дыма. Временами по матерчатым стенам скользили тени — видимо, там, внутри, находилось еще несколько девушек. Рядом с главным располагался еще один шатер, почти такой же большой, коричневый, с остроконечным шпилем и флажком. Наверно, его занимал предводитель отряда. Тогда, несколько дней назад, наблюдая из зарослей за кортежем, я насчитала в нем человек семьдесят — восемьдесят. Теперь некоторые из них сидели у костров. Другие, наверно, спят в шатрах.

А вот и два паланкина — тем вечером каждый из них тащило по десятку носильщиков. Теперь они перевернуты — видимо, чтобы не промочило росой или дождем. Под одним сложены ящики и сундуки — может, те самые, что на нем несли. Рядом с повозкой, что была запряжена косматыми, напоминающими волов животными, появилось еще четыре. В каждую из них тоже, похоже, впрягают пару таких животных — здесь их называют босками. Сейчас босков выпрягли. Несколько животных — голов, наверно, десять, а то и больше, — неуклюже ковыляя, паслись среди деревьев на другом краю лагеря.

Наверное рискуя быть наказанной, Этта подслушивала разговоры мужчин и, поскольку я начинала уже понимать по-гориански, кое-что пересказывала мне.

Кортеж был действительно свадебный. Леди Сабина из небольшого торгового города-государства Крепость Сафроникус направлялась с приданым в Ти, в Салерианскую Конфедерацию Четырех Городов. Ти, данник Воска, располагается на Олни, к северу от Тарны. Тарна, которую иногда называют Серебряным городом, знаменита своими серебряными копями. Правит там Лара из рода Татрикс. Как ни странно, из сотен самых знаменитых горианских городов Тарна выделяется особенно приниженным положением женщин в обществе. У мужчин Тарны есть отличительный знак: на ремне они носят два желтых шнурка, вполне подходящие, чтобы связать женщине руки и ноги. Видимо, когда-то женщины играли в Тарне главенствующую роль, но мужчины взбунтовались и свергли их владычество. Даже теперь, много лет спустя, лишь очень немногим жительницам Тарны позволяется не носить ошейников.

Я все рассматривала стоящие в лагере повозки. Первая, что ехала тогда за кортежем, теперь почти опустела. Видно, съестные припасы израсходованы в пути, а столбы и тенты пошли на постройку лагеря. Однако четыре других повозки, похоже, просто ломятся от всяческого продовольствия.

Отец леди Сабины, рассказала мне Этта, Клеоменес, высокомерный, могущественный торговец из недавно разбогатевших выскочек Крепости Сафроникус, просватал ее за Тандара из Ти, младшего из пяти сыновей Эбуллиуса Гайиуса Кассиуса, Правителя города Ти. Между ними был заключен контракт о помолвке, скрепленный печатями обоих городов. Помолвленные — леди Сабина из Крепости Сафроникус и Тандар из Ти, Салерианская Конфедерация Четырех Городов, по словам Этты, друг друга в глаза не видели, дело решалось их досточтимыми отцами, что на Горе не такая уж редкость. Инициатором помолвки был Клеоменес, заинтересованный в расширении торговых и политических связей с Салерианской Конфедерацией. Да и растущей Салерианской Конфедерации такие связи совсем не помешают. Ведь в результате Крепость Сафроникус может вступить в Конфедерацию, приобретающую все большее влияние в северных территориях. То есть вполне вероятно, что в конце концов этот брак окажется выгодным и политически целесообразным и для Крепости Сафроникус, и для Салерианской Конфедерации. Так что тут выигрывают обе стороны. Контракт о помолвке должным образом обсудили, уладили все тонкости с Премудрыми обоих городов, знатоками законов, справились о предзнаменованиях у знахарей из секты Посвященных, и вот когда, судя по печени принесенного в жертву священного верра, благоприятный момент настал, сговоренная невеста с эскортом пустилась в путь. Пеший переход по суше от Крепости Сафроникус до Ти занял бы всего несколько дней, но ритуальное шествие должно было пройти через четыре селения-данника Крепости Сафроникус. Для горианс-кого города собирать с окрестных поселков дань — продовольствие, сельскохозяйственную продукцию — дело вполне обычное. Окрестные селения могут и не быть данниками, но, как правило, все равно находятся под протекторатом города, куда жители селения сбывают свои товары. Если селение торгует с городом, то, по местному обычаю, город служит ему защитой. Так что такое сотрудничество на руку и горожанам и селянам. Город получает продукцию селян, селение находится под защитой солдат города. Господство Крепости Сафроникус над окрестными селениями вплоть до взимания дани — явление для Гора не исключительное, но и не повсеместное. Вольных селений на Горе больше. Здешние крестьяне — люди сильные, упрямые и свободолюбивые, независимость селения — предмет особой гордости его жителей. К тому же большинство селян искусны в стрельбе из лука, так что за свою свободу постоять умеют. Кто в состоянии натянуть лук — говорят крестьяне, — тот рабом быть не может. Что и говорить: женщине это не по силам. Пожалуй, умей они управляться с ним — такая поговорка не появилась бы. Уж такова мужская природа. Горианам нравится порабощать женщин. И вот что интересно: женщины, похоже, тоже особого недовольства не испытывают — разве что на словах. В селах-данниках Крепости Сафроникус изготовление луков запрещено. Свадебный кортеж посетил четыре селения, и в каждом гостей встречали пышным празднеством, каждое снарядило целую повозку со всевозможными припасами и подарками — вместе с остальным приданым их вручат Эбуллиусу Гайиусу Кассиусу, отцу Тандара из Ти. Увидев в лагере четыре груженых повозки, я и без Этты догадалась, что кортеж заходил в четыре села. Умопомрачительно ценных подношений здесь не было, эти дары — скорее символ покорности. Ну и конечно, посетив селения, можно оповестить всех и каждого о готовящейся свадьбе, за пирушкой исподволь выяснить, что за настроения господствуют в подконтрольных владениях. Довольны ли жители? Не назревают ли беспорядки? Не пора ли сместить сельского голову? А может, бросить его в темницу? Взять в заложницы дочь? Подробные сведения о жизни угнетенных — сильное оружие в руках угнетателя.

Из полосатого шатра в центре лагеря выскользнула еще одна девушка, одетая в точности как первая — платье без рукавов, на шее и левом запястье — золотые ободки, и направилась к повозкам с припасами. От шатра шла размеренным шагом, но, чуть отойдя — так, что из открытого проема ее уже не разглядеть, — тряхнула головой, откинула волосы и, крадучись, как зверюшка, подошла к повозке. Я задохнулась. Так ходят только рабыни! Значит, девушки вокруг той укутанной покрывалами женщины, что сидела в паланкине, — рабыни. Ободки на шеях — ошейники, браслеты — не более чем свадебные украшения рабынь. Но, судя по изысканным одеждам, очевидно, это рабыни высшей касты. Служанки леди Сабины, ее собственность. Интересно, как давно их тел не касалась рука мужчины?

— Все спокойно! — крикнул дозорный.

— Все спокойно! — эхом отозвался другой.

Я взглянула в небо. Полнолуние.

Завтра кортеж снова двинется в путь к городу Ти, и дня через два у городских стен его ждет торжественная встреча. Так, по крайней мере, было задумано.

На мою руку легла ладонь хозяина, не грубо, но твердо. Я в его власти.

Моя роль в происходящих событиях пока была мне неясна. Что мы тут высматриваем? Почему таимся поблизости от этого лагеря?

Сегодня полнолуние. Как только будут завершены все приготовления, через один лунный месяц в Ти назначена церемония бракосочетания Тандара из Ти, сына Эбуллиуса Гайиуса Кассиуса, правителя города Ти, и леди Сабины, дочери Клеоменеса, богатого торговца из Крепости Сафроникус. Надеюсь, они будут счастливы. Пусть я всего лишь рабыня, но, по-моему, ничуть не менее свободна, чем леди Сабина, чью красоту обменивают на выгоду и политическую власть. Пусть мое тело едва прикрыто та-тирой — одеянием рабынь, но она, разодетая в роскошное платье, увешанная драгоценностями, по-моему, тоже, на свой лад, рабыня — бесправная, как и я. Но я ее не жалела. Этта рассказывала, что она вздорная и надменная, несдержанна на язык и жестока со своими рабынями-служанками. Дочери торговцев часто бывают заносчивы, ведь нажившие богатство и власть торговцы и сами тщеславны и высокомерны, только и мечтают правдами и неправдами пробиться в высшие касты. Их нежно лелеемые дочери не ведают забот, кичатся друг перед другом роскошными одеяниями, куда как искушенны в вопросах кастовых привилегий — праздные избалованные девицы. И все же я не желала леди Сабине несчастливого брака. Надеюсь, ей будет хорошо с Тандаром из Ти. Хоть ее и просватали не спросив, но, как рассказала Этта, Сабина радовалась этому браку и с нетерпением ждала свадьбы, так что особенно жалеть бедняжку не стоило. Став женой Воина, она войдет в одну из высших каст, которых на Горе всего пять: Посвященные, Премудрые, Целители, Строители и Воины. Во многих городах в высший совет города допускаются только представители этих каст. В большинстве гориан-ских городов власть принадлежит Правителю и высшему совету. Есть города, в которых правит убар — по существу, военный диктатор, часто тиран, слово которого — закон. Власть его практически неограниченна, если только он умеет держать в руках тех, на чьи клинки опирается его трон. Первый долг Воинов, присягнувших на верность убару, — силой оружия защищать его власть. Как правило, горианские Воины верны своему долгу. Присяга для них — не пустой звук. Тому, кто, на их взгляд, недостоин престола, присягать не станут. От клятвы верности отступятся, если сочтут, что убар обесчестил себя. Нередко низложенный правитель гибнет от рук своих же разгневанных соратников. Только убар, говорят на Горе, может взойти на престол убара. И только настоящему убару может быть принесена клятва верности. Я надеюсь, что леди Сабина будет счастлива. Говорят, ей не терпится войти в высшую касту, стать одной из первых дам набирающей все большую силу в северных территориях Салерианской Конфедерации. О Тандаре из Ти я не особенно задумывалась — наверно, потому, что он мужчина. Может быть, его не очень-то радует предстоящий брак с девушкой не из высших каст, но политическое и экономическое значение этого брака он наверняка признает и готов послужить родному городу. А вот его отец скорее всего доволен сделкой. Ведь Тандар — младший, не первого или второго сына женит он на дочери торговца. И потом, этот брак — всего лишь политическая уловка. Кто знает, какие честолюбивые замыслы вынашивают правители города Ти и Салерианской Конфедерации? К тому же не удастся у Тандара брак — не беда, утешится с рабынями — те в драку за него кинутся, на коленях будут ползать перед хозяином.

Рабыня в белом платье, с золотыми ободками на шее и запястьях подошла к повозке, развязала мешок, ища плод лармы. Не видит, как за ней в ночном полумраке вышла из шатра укутанная покрывалами леди Сабина, а за ней — еще две девушки, одна с плеткой. Та, у повозки, наклонившись вперед, запустила в мешок руку. Рядом с ней появился солдат. Не заметить его присутствия она не могла, но даже головы не повернула. Он обхватил ее обеими руками. Спокойно, без тени удивления она повернулась. Подняла голову, поднесла к губам плод лармы, надкусила. Стояла, глядя мужчине в глаза, и жевала. Он склонился к ней. Блеснул золотой обруч на ее шее. И тут она вдруг обняла его. Держа рабыню в объятиях, мужчина осыпал ее поцелуями. В полутьме я разглядела над его спиной ее руку с надкусанным плодом лармы.

— Ах ты бесстыжая! — вскричала леди Сабина. За ее спиной по-прежнему маячили две девушки — может, это они и шепнули ей про подругу. Любовники отпрянули друг от друга, девушка с возгласом отчаяния бросилась к ногам хозяйки; мужчина испуганно попятился.

— Бесстыжая шлюха! — кричала леди Сабина.

— Пощади, госпожа! — припав к ногам хозяйки, заскулила рабыня.

— В чем дело? — спросил мужчина, выскочивший из темного шатра, который я приняла за штаб лагеря. На плече у воина висел меч. Одет он был только в тунику и тяжелые, вроде сапог, солдатские сандалии.

— Вот, полюбуйся, — указывая на коленопреклоненную девушку, визжала леди Сабина, — на эту похотливую паршивку!

Воин — как я поняла, главный в лагере — был совсем не в восторге от того, что его работу или, может быть, отдых прервали, но изо всех сил старался держаться почтительно.

— Я шла за ней, — рассказывала леди Сабина, — и вдруг вижу, стоит тут с солдатом, целуется, милуется!

— Пожалей, госпожа! — рыдала девушка.

— Разве, Лена, — сурово вопрошала леди Сабина, — не учила я тебя хорошим манерам? Разве не наставляла, как себя вести? Я тебе доверяла! Как же ты могла обмануть меня?

— Прости, госпожа! — повторяла несчастная.

— Ты не какая-нибудь шлюха, что пагу подает, — не унималась леди Сабина. — Ты — служанка свободной женщины.

— Да, госпожа, — кивнула девушка.

— Разве не подаю я тебе пример элегантности, достойного поведения, самоуважения?

— Да, госпожа.

— Тебе было двенадцать, когда мой отец выкупил тебя с плантаций Ара и подарил мне.

— Да, госпожа.

— С тобой хорошо обращались. На кухню не послали. Надсмотрщикам не отдали. Взяли в дом. Позволяли спать в моей комнате, у меня в ногах. Воспитывали, не жалея сил, готовили в служанки для благородной дамы.

— Да, госпожа.

— Разве для шлюхи-рабыни это не честь?

— Да, госпожа.

— И вот чем ты мне отплатила, — мрачно заключила леди Сабина.

Девушку била дрожь. Она не смела отвечать, не смела поднять голову.

— Черной неблагодарностью!

— О, нет! — вскричала рабыня. — Лена благодарна! Лена так благодарна госпоже!

— Разве не была я добра к тебе? — допытывалась леди Сабина.

— О, да, госпожа!

— А ты, как грошовая шлюха, с солдатней тискаешься!

— Прости рабыню, госпожа! — униженно молила девушка.

— Часто я тебя секу? — спросила леди Сабина.

— Нет! — закричала Лена. — Нет!

— Считаешь меня слабой?

— Нет, госпожа, ты добрая, но не слабая!

— Проси, — повелела леди Сабина.

— Прошу, высеки меня, — проговорила рабыня.

Главный воин, .тот, что с мечом на плече на крики выскочил из шатра, повернулся к солдату, с которым застали девушку.

— Раздень ее и свяжи, — кивком указав на перепуганную рабыню, приказал он.

Обозленный солдат сорвал с несчастной одежду, обрывком шнура привязал ей, коленопреклоненной, руки к спице колеса.

— Такая дрянь, как ты, — объявила леди Сабина, — только на то и годится, чтобы в таверне пагу разносить.

Не в силах снести такое унижение, девушка заливалась слезами.

Вокруг собрались несколько мужчин — поглазеть. Главный просто места себе не находил от злости.

— С тобой я потом поговорю, — буркнул он солдату, отпуская его. Тот повернулся и ушел.

Леди Сабина протянула руку к пришедшим с ней рабыням. В обтянутую перчаткой ладонь легла плеть.

— Разве не подавала я тебе всегда пример достойного поведения, гордости, самоуважения? — подойдя к дрожащей связанной рабыне, еще раз спросила леди Сабина.

— Да, госпожа, — в который раз повторила девушка.

— Потаскуха, похотливая потаскуха! — хлеща ее плетью, кричала леди Сабина.

Бедняжка зашлась в крике. Злоба, с которой леди Сабина избивала связанную рабыню в ошейнике, просто пугала. Удары так и сыпались на несчастную невольницу. Хозяйка сил не жалела, от души наказывала провинившуюся служанку — впредь будет знать, как распутничать. Но вот, утомившись, леди Сабина отбросила плеть, повернулась и, все еще кипя гневом, направилась к шатру. За ней поспешили две девушки. Одна по пути подобрала плеть. Провинившаяся, дрожа, встала на колени у колеса повозки. Под ее темными волосами блеснул золотой ошейник.

Леди Сабина в сопровождении облаченных в белое рабынь скрылась в шатре. Вернулся к себе в шатер и взбешенный предводитель. Собравшиеся поглазеть на экзекуцию мужчины разошлись кто куда — кто вернулся к делам, кто ушел отдыхать.

А девушку так и бросили привязанной к колесу.

Мой хозяин взглянул на сияющие в небе три луны. Откуда-то из-за деревьев с другой стороны лагеря донесся звук. Мне показалось, три раза прокричал флир — хищная ночная птица с крючковатым клювом.

— Все спокойно! — подал голос дозорный.

— Все спокойно! — эхом отозвались его товарищи. Снова трижды прокричал флир.

Хозяин прокрался ближе ко мне. Твердо положил мне на плечо руку. Под покрывала скользнул нож. Вот оно, у самого горла, — острое как бритва, безжалостное лезвие.

— В чем долг рабыни? — спросил он.

— Абсолютное повиновение, хозяин, — испуганно прошептала я, — абсолютное повиновение. — Нож так прижат к горлу — одно движение, и вопьется в кожу. Я едва решилась прошептать ответ.

Он убрал нож. Кто-то сдернул с меня темный плащ, покрывавший сверкающее роскошное белое одеяние.

— Беги, — шепнул хозяин, указывая на вьющуюся между деревьями тропинку к противоположной оконечности лагеря, — и смотри не попадись.

Он отшвырнул меня прочь, и я, ничего не понимая, в ужасе бросилась бежать.

Пробежав не больше десятка шагов, я услышала голос дозорного:

— Стой! Стоять! Имя! Город! Стой!

Но я не остановилась, только припустила еще быстрее.

— Кто это? — кричал мужчина.

— Свободная женщина! — услышала я. — Леди Сабина? Остановите ее! За ней!

Я мчалась как сумасшедшая.

Как я теперь понимаю, они были озадачены не меньше меня. Тогда я знала одно: я боюсь их и мне велено бежать. А еще — не попасться. И я бежала — перепуганная насмерть, охваченная отчаянием, не зная, куда и зачем бегу.

Спотыкалась, падала, кое-как поднималась на ноги и снова неслась вперед. Позади слышались крики, потом — о ужас! — я услышала звуки погони. Вот, с шумом расплескивая воду, преследователи пронеслись через ручей, вот продираются сквозь заросли. А я бегу по лесу, лагерь остался позади, за мной гонятся — теперь их уже много, не знаю сколько.

Гориане.

Меня охватила паника.

— Леди Сабина! — услышала я. — Остановитесь!

Конечно, пронеслось в голове, вряд ли им может прийти в голову, что здесь, в окрестностях лагеря, вдруг оказалась другая свободная женщина, кроме леди Сабины. Может, она решила сбежать? Может, неизвестно почему не желает выходить за Тандара из Ти, которого и в глаза не видела? Наверняка кто-то в лагере уже знает, что леди Сабина там, никуда не скрылась, но тем, кто бросился в погоню, некогда было проверять. Если беглянка — леди Сабина, она должна быть поймана, ибо с ее бегством соглашениям между Салерианской Конфедерацией и Крепостью Сафроникус — конец. И поймать ее надо быстро — ночью в лесу опасно. Вдруг попадет в лапы слину или бродячим разбойникам? А в лагере охотничьих слинов нет. Значит, чем скорее ее схватят — тем лучше. Теперь ночь, и к утру по следам ее уже не найдешь. Ну а если это не леди Сабина, ее все равно нужно схватить. Свободная женщина в лесу среди ночи? Загадка. И ее необходимо разрешить. Кто она? От кого бежит? Одна ли?

Но думать некогда. Главное — бежать во весь дух.

Да и у тех, из лагеря, времени на размышления тоже не было. Вполне естественно, что большинство сразу бросились за мной в погоню.

Я мчалась сквозь чащу. Позади продирались сквозь заросли бегущие вслед мужчины. Сколько их? Пожалуй, из семидесяти — восьмидесяти воинов за мной бросились человек двадцать, а может, и больше. Конечно, внимание оставшихся приковано к той оконечности лагеря, где увидели меня. Там, наверно, воины вглядываются во тьму, там выставили заградительные отряды, оттуда кинулись прочесывать лес поисковые группы.

— Стой! — слышалось позади. — Стой! Стой!

Я мчалась, натыкаясь на кочки, отталкивая прочь ветви деревьев и кустарников. Платье изорвалось в клочья.

Все громче за спиной хруст ломаемых веток.

Бежать быстрее я уже не могла. И даже не потому, что ноги спутывало платье. Я знала: от мужчин мне не убежать. Они сильнее, проворнее. Я — всего лишь девушка. Чем бы там ни руководствовалась, создавая меня, природа, но способностью обогнать мужчин она меня не наделила. Как страшно: убежать от преследующих ее мужчин женщине не дано природой! Господи, какая глупость — персонифицировать природу, приписывать слепым стихиям какие-то обдуманные намерения! Ведь это всего лишь результат естественного отбора. Женщины, способные убежать от мужчин, потеряны для продолжения рода. Женщину должно настичь, опрокинуть навзничь и, надругавшись над ней, осеменить ее чрево, чтобы принесла потомство. Потому женщины и меньше, и слабее мужчин. Хотя на самом деле все, конечно, гораздо сложнее. Естественный отбор, затейливо переплетаясь с отбором половым, влияет не только на размеры тела, силу и ловкость женщин, но и определяет генетическую структуру пола в целом. Ведь вряд ли разумно было бы предположить, что отбор идет только в направлении формирования внешнего облика животного, не влияя на его внутреннее строение, что выживаемость определяется лишь пропорциями тела, а не способностью так или иначе приспосабливаться к условиям среды. Подобно тому как в ходе эволюции у льва сформировались клыки, а у газели — ловкость и головокружительная скорость (охотник приспосабливался к охоте, жертва училась ускользать от преследователя), в результате естественного отбора самцы становились сильнее, а самки — слабее (победитель приспосабливался к тому, чтобы побеждать, побежденный — к тому, чтобы сдаваться). Принято считать, что наше тело в значительной степени — продукт среды, но тут важно не забывать, что в основном формировалось оно в далекой древности, под влиянием былых условий, что они-то и оставили на нем наиболее глубокий отпечаток. Что значит: среда формирует способности? Значит, под влиянием условий среды определяется, каким способностям надлежит закрепиться в последующих поколениях.

И вот, к своему отчаянию, я воочию убедилась, что генетически не приспособлена к тому, чтобы убежать от мужчин.

Один из преследователей настиг меня.

— Погодите-ка, леди, — услышала я.

Дрожа, судорожно хватая ртом воздух, я забилась в его руках.

— Почему вы убежали, леди Сабина? — спросил он. — Ведь это опасно. Поймал! — крикнул он остальным.

Я попробовала вырваться, но он держал меня крепко. Мгновенно вокруг собрались еще несколько мужчин. Он отпустил меня. Молча, отворачиваясь от незнакомцев, я стояла среди них, как в ловушке.

— Это леди Сабина? — спросил кто-то.

— Посмотрите на меня, — услышала я голос.

Я не повернула головы. Мужские руки легли мне на плечи, решительно повернули меня к говорившему.

— Поднимите голову к свету, — велел он.

Я все стояла опустив голову, но он, протянув руку, поднял мой подбородок. На скрытое покрывалом лицо упал лунный свет.

Я подняла глаза. Главный воин. Но он же не должен был бежать за мной! Ему следовало остаться в лагере!

В едва пробивающемся сквозь ветви неверном свете луны он взглянул мне в глаза. Чуть отступив, осмотрел мое платье. И спросил:

— Кто вы?

Я не отвечала. Стоит мне заговорить — и по акценту, по моему ломаному горианскому во мне тут же опознают рабыню-варварку.

— Вы не леди Сабина. Кто вы? — повторил он.

Я молчала.

— Скрываетесь от нежеланной помолвки? — допытывался он. — Ваш кортеж попал в засаду? Бежали от разбойников?

Я не проронила ни звука.

— Или от работорговцев? Мы — люди достойные. Мы не работорговцы. — Он внимательно осмотрел меня. — С нами вы в безопасности.

Сквозь ветви лился лунный свет.

— Кто вы? — в который раз спросил он.

На этот раз мое молчание, видимо, разозлило его.

— Предпочитаете предстать перед мужчинами с открытым лицом? — осведомился он.

Я покачала головой.

— Ну? — проговорил он, протянув руку к уличному покрывалу.

Я не отвечала.

Он отбросил покрывало с моего лица.

— Снимите перчатки.

Я стянула перчатки. Он взял их у меня и швырнул мне под ноги. Ночной воздух тронул ладони.

— Говорите, — приказал он.

Не дождавшись ответа, сдернул с меня домашнее покрывало. Мужчины плотнее сгрудились вокруг. Теперь от мужских взглядов мое лицо скрывали всего три покрывала: покрывало гордости, покрывало свободной женщины и последнее, пятое, почти прозрачное. Сняв домашнее покрывало, мне уже нанесли оскорбление. Словно насильно вторглись в мое жилище. Словно ворвались в дом, сорвали с меня платье, заставив предстать перед ними в нижнем белье.

— Кто вы? — снова спросил главный.

Как я могла сказать ему, кто я? Мой хозяин даже имени мне не дал.

— Не заговорите — сниму покрывало гордости, — пригрозил он.

Что они со мной сделают, если узнают, что я не свободная женщина? Я гнала прочь эту мысль. Кейджера облачилась в одеяние свободной женщины! Нет, свободные мужчины этого не спустят. Это считается чрезвычайно серьезным проступком, за него полагается суровая кара. Такое бесстыдство может стоить жизни. Меня бросило в дрожь.

Но вот покрывало гордости сорвано. Словно непрошеные гости сорвали с меня белье.

Теперь лицо мое легко рассмотреть: покрывало свободной женщины его почти не скрывает. А последнее покрывало — совсем прозрачное, его назначение — чисто символическое.

— Может быть, теперь, дорогая леди, — проговорил главный, — вы все-таки скажете, кто вы, откуда и как среди ночи оказались около лагеря?

Я не смела выдавить ни звука. С меня сдернули покрывало свободной женщины. Я отвернулась, захлебываясь рыданиями. Осталось последнее покрывало. Словно пал последний оплот целомудрия, словно я выставлена на всеобщее обозрение и прикрыться нечем — лишь прозрачной сетью, словно вот-вот схватят, растерзают обнаженное тело жадные руки.

Главный нерешительно протянул руку к последнему покрывалу.

— А может, она свободная? — спросил кто-то.

— Может быть, — опуская руку, ответил главный.

— Больно хорошенькая для свободной, — заметил один из мужчин. Кое-кто согласно закивал.

— Будем надеяться, ради вашего же блага, — проговорил главный, — что вы свободная.

Я опустила голову.

— Считайте себя моей пленницей, леди, — объявил он. Схватил меня за руку, накинул на правое запястье кожаную петлю и крепко затянул. Другой конец кожаного ремня — около фута длиной — зажал в кулаке один из воинов. Главный повернулся и пошел к лагерю. Остальные — за ним. Я плелась следом, привязанная за руку.

Пленница.

Прошло несколько минут. Мы приближались к лагерю. Меня перенесли через ручей. Теперь я во вражеском стане. Горит множество факелов, в лагере — полная неразбериха. Воин, что нес меня через ручей, поставил меня на ноги. Я в плену. Запястье стянуто кожаным ремнем, который он не выпускает из рук.

Нам навстречу бежал человек с факелом.

— Леди Сабина! — кричал он. — Ее украли!

Главный с бешеным криком бросился к шатрам. Его люди мчались за ним. Меня волокли на ремне, я бежала вслед, задыхаясь и спотыкаясь.

Главный кинулся прямо к шатру леди Сабины.

Меня, привязанную ремнем, тоже втащили внутрь. Метавшийся по шатру мужчина повернул к главному смертельно бледное лицо.

— Ворвались, — проговорил он, — и увели ее!

На полу лежали двое раненых воинов. Служанки леди Сабины испуганно стояли у стены. Одна из них держалась за плечо — на нем виднелась огромная ссадина.

— Они тут были! — указывая на дрожащих рабынь, сказал кто-то из мужчин.

— Что случилось? — спросил главный.

Девушка с пораненным плечом заговорила. Оказывается, пришельцы разрезали заднюю стену шатра.

— Ворвались, — объясняла она, — их было много. Мы — пытались защитить госпожу. Но нас оттолкнули, и все. Это были мужчины, воины. Мы ничего не могли сделать! Вот здесь они вошли, — указала она на заднюю стену, — и ушли туда же, и госпожу забрали!

Учет численности и сил противника — один из элементов тактического искусства. Конечно, общим числом неприятель превышал отряд моего хозяина, но в момент атаки нападающие оказались сильнее. Двадцать человек могут прорвать оборону, которую держит целая сотня, если ударят в точку, где стоят всего двое. В воцарившейся в лагере неразберихе, когда внимание воинов было отвлечено, отряд моего хозяина, пусть и немногочисленный, нанес точный, практически неотразимый удар. В тех условиях это было не так уж сложно.

Я сглотнула. Так, значит, я — всего лишь пешка, мое появление — отвлекающий маневр. Как горько, как страшно!

— Из какого они города? — допрашивал одного из раненых главный.

— Не знаю, — отвечал тот.

Ну конечно, я видела: перед нападением воины моего хозяина сняли с одежды опознавательные знаки.

— Мы знаем, куда они побежали, — сказал один из мужчин. — Если поторопимся, может, и догоним.

— Быстрее давайте, — поторопил другой, — еще сумеем перехватить.

Главный в сердцах стукнул кулаком по поддерживающему полог шатра стрлбу. Глубоко врытый в землю столб, закачавшись, едва не рухнул.

— Вооружить людей, — скомандовал он. — Взять луки, паек. Всем собраться через десять инов.

— Слушаюсь, предводитель, — отчеканил один из воинов. Мужчины вышли из шатра. Раненых унесли.

Главный повернулся ко мне. Я отпрянула. Кроме него в шатре оставалось еще человека четыре — включая того, что держал меня на привязи.

Главный схватился за мое последнее, пятое сверкающее покрывало. Сквозь тончайшую ткань мое испуганное лицо было хорошо видно. Оно прикрывало меня лишь символически, но когда его сдернут, на моем лице не останется и символического покрова. Я предстану перед мужчинами с открытым лицом. Удивительно, как меняется восприятие! Безусловно, оно зависит от обстановки и традиций. На Земле лишь очень немногие женщины прикрывают лицо, зато большинство прикрывают тело. Так велят тамошние традиции. На Горе почти повсеместно женщины традиционно прикрывают и лицо, и тело. Строго говоря, за тем, чтобы было прикрыто лицо, следят, пожалуй, даже более ревностно. Ведь тела человеческие, пусть и совсем разные, все равно больше схожи между собой, чем лица. Поэтому та, кто не желает предавать гласности свои чувства, свою частную жизнь, стремится прикрыть именно лицо. Лицо гораздо ярче, чем тело, отражает переживания человека, его характер. Так что же надо скрывать в первую очередь тому, кто не хочет выставлять душу напоказ? Разве зеркалом души называют тело? Так зачем же свободному человеку скрывать его? И разве человек не имеет права таить от окружающих свои мысли и чувства, все то, что так явно отражается на лице? Однако все должно быть к месту. Покрывало уместно, когда женщина одета. И наше восприятие во многом зависит от того, как воспринимают открытое или завешенное покрывалом женское лицо мужчины, от того, как жаждут они рассмотреть наши черты. Открыть лицо перед этими мужчинами я боялась. Во многих горианских городах лицо перед посторонними открывают только рабыни.

Рука, сжимающая покрывало, отбросила его прочь. Мое лицо открыто. От стыда я зажмурилась. Краска бросилась в лицо. Словно сорвали последний клочок вуали, выставив меня на всеобщее осмеяние. Вот о'ни, как на ладони — все чувства, все мои переживания. Стоя с открытым лицом перед мужчинами, даже в платье почувствовала я себя обнаженной рабыней.

— Да свободная ли ты, красавица моя? — спросил главный.

Покрывало сорвано, вот они — мои губы. Открыты перед ним, перед его губами, его языком. В его глазах свободная женщина без покрывала — все равно что рабыня. Я взглянула на него.

— Отпусти петлю, — велел он державшему ремень воину.

Тот повиновался. Ремень свободно повис на моем запястье.

— Свободной женщине не пристало ходить на привязи, — объяснил он мне.

Обошел вокруг меня, разглядывая пристально, словно раздевая.

— Ты свободная, красавица моя? — Вынул из ножен меч. Я вздрогнула. — Свободная? — Меч коснулся моей левой лодыжки, медленно, словно любопытствуя, пополз вверх, поднимая подол платья. — Надеюсь, — проговорил он, — ради твоего же блага, что ты свободная. Иначе добра не жди.

Меч скользил вверх по ноге. Платье поднималось все выше.

— Сними туфли, — приказал он.

Я, дрожа, повиновалась.

Еще выше, еще, вот лезвие меча уже у колена.

Три рабыни не спускали с меня встревоженных глаз.

Вот платье уже на дюйм выше колена.

— Для свободной, — пробормотал он, — ты довольно хорошенькая.

— Предводитель! — позвали снаружи. — Люди готовы.

— Сейчас приду, — бросил он и снова внимательно посмотрел на меня. Кажется, разозлился.

— Ты нас одурачила, — вкрадчиво начал он. В голосе зазвучала неприкрытая угроза, — так что надеюсь, что ты свободная.

Лезвие поползло еще выше. Меня трясло.

— Однако, — заметил он, — ножки ничего. Вполне подходящие для рабыни. А может, это и есть ножки рабыни?

Все. Подол поднят до бедер. Кожу холодит сталь. Негодующе вскрикнули мужчины. Отпрянули, задыхаясь от ужаса, рабыни.

— Так я и думал, — объявил главный. Отступил назад, но меч в ножны не убрал. — Даю тебе двадцать инов, чтобы снять одежду свободной женщины и обнаженной лечь у моих ног.

Обезумев от отчаяния, я, рыдая, сорвала с себя платье и бросилась к его ногам. Он горианин, мужчина, хозяин. Я — рабыня.

— Поза связывания! — прорычал он.

Я лежала, распростершись у его ног. Для лежащей девушки поза связывания означает скрещенные за спиной руки и сдвинутые лодыжки. Я мгновенно приняла требуемую позу.

Никаких чувств не отразилось на его лице. Да и для всех присутствующих ровно ничего особенного в этом не было. Кто я? Всего лишь лежащая у ног мужчины рабыня, которой велено принять позу связывания. Никто, включая и меня самое, ничего другого и не ожидал. Неповиновение? Немыслимо! Рабыни на Горе повинуются всегда.

Повернувшись к двум мужчинам, главный что-то отрывисто проговорил. Потом обратился к рабыне. Та, встав перед ним на колени, выслушала приказание и вышла из шатра.

Снаружи слышались мужские голоса, звенело оружие.

В шатер привели девушку, которую недавно на наших глазах высекли и привязали к колесу повозки. Взглянув на меня, бедняжка отошла в сторонку и пристроилась в уголке. Вернулась другая рабыня.

Меня так и не связали, но я по-прежнему неподвижно лежала все в той же позе. Стоит шевельнуться — могут убить.

Собираясь выйти из шатра, чтобы возглавить своих людей, предводитель остановил взгляд на мне.

— Свяжи ее, — словно запоздалая мысль только что пришла ему в голову, бросил он одному из мужчин.

Мне связали за спиной запястья — тем же самым ремнем, на котором приволокли сюда.

Главному подали шлем. Пинком он перевернул меня на спину и присел рядом на одно колено. Мне в живот уткнулось острие меча.

— Мы с тобой еще увидимся, — пообещал он, — малышка кайира.

Он надавил на рукоять, лезвие вот-вот вонзится в кожу. Я поморщилась от боли.

— Говори! — велел он.

— Да, хозяин, — глотая слезы, ответила я.

— Из варваров, — предположил кто-то из мужчин.

— Да, — вставая, согласился главный.

— Но хорошенькая, — добавил мужчина.

— Да, — признал главный, глядя на меня, связанную, лежащую у его ног. Надел шлем, повернулся и вышел.

В шатре остались одни рабыни. Избитая, не обращая на меня внимания, скрючившись лежала в углу, другие злобно глазели на меня. Одна из них, прошипев «кейджера», потерла ссадину на плече. Я с плачем отвернулась. Рабыня. Пленница во вражеском шатре.

Вот тебе и романтика рабства! У меня вырвался горестный стон. Использовали как приманку, как пешку в какой-то игре. Пожертвовали, точно простой рабыней. Разве мой хозяин не любит меня? Неужели ему до меня нет никакого дела? Неужели чувства мои безответны? Брошенная, никому не нужная рабыня! Я давилась рыданиями.

Судя по звукам, мужчины уходили из лагеря. Теперь бивак пуст — не считая раненых и рабынь, одна из которых — я.

«Дина!» — бросила мне девушка с ушибленным плечом. Ну да, увидела клеймо, дину, цветок рабынь. Девушек с таким клеймом часто называют Динами. В ее устах это имя звучало как оскорбление. «Дина» — самое распространенное на Горе клеймо. Таким клеймят самых обычных рабынь, ничем не примечательных.

В лагере тихо.

Девушка подошла ближе.

— Дина, — повторила она, пнула меня ногой и, вернувшись к подругам, запричитала: — Бедная госпожа! Как ее жалко!

Я прислушалась к ночным звукам. Гудят насекомые, слышатся крики флиров.

А вдруг снова начнут бить, пинать? Я осторожно попробовала пошевелить запястьями и лодыжками. Бесполезно. Меня связали не веревкой — ремнем. Узлы простые, но крепкие — воины умеют затягивать такие. Минимум средств — максимум эффекта. Горианский воин связал меня — крепче некуда.

Снова в ночи прокричал флир.

Я рывком привстала.

Закричавшие было рабыни мгновенно смолкли. Каждой к горлу приставлен меч.

Сквозь прорезанную в шелковистой стене прореху в шатер, сопровождаемый своими воинами, вошел мой хозяин.

В руках у одного из мужчин — длинная цепь с множеством колец для запястий.

— Хозяин! — пытаясь сесть, в восторге закричала я. Присев рядом, он разрезал мои путы. Я бросилась к его ногам, прижалась губами к его сандалиям. «Хозяин!» — от радости я не могла сдержать слез. Вернулся! Не бросил меня! Но он, оттолкнув меня, стал отдавать приказы своим людям. Четверо испуганных рабынь — и та, которую высекли, тоже — съежились под лезвиями мечей в центре шатра. Кто-то из мужчин вышел наружу.

— На колени, на цепь! — приказал один из мужчин.

Девушки, выстроившись гуськом, встали на колени. На цепи, что он принес, болталось шесть колец для запястий. Первой он поставил ту, которую высекла леди Сабина.

— Левое запястье! — прозвучала команда,

Испуганные рабыни подняли левые руки. Мужчина принялся защелкивать на них железные кольца, но на первую надел второе кольцо. Так что, когда все четверо были прикованы к цепи, первое и последнее кольца на ней остались свободны.

— Встать, рабыни! — велел мужчина. — Опустить цепь! Девушки встали друг другу в затылок, опустив руки.

Я услышала, как в повозку впрягают боска. Еще одного, похоже, освободив от пут, отвели в лес.

Интересно, они подожгут лагерь? Скорее всего, нет. Шелка и холсты вспыхнут ярко — неприятель слишком скоро поймет, что случилось. Чтобы отвлечь врага, воины моего хозяина оставили в лесу заметные следы, а потом, сделав круг, вернулись в лагерь. Пройдет немного времени, и след обнаружить станет все труднее, потом он вообще исчезнет, а охотничьих слинов в лагере нет. Пока преследователи обнаружат обман, отряд во главе с хозяином уже вернется в свой лагерь, а оттуда, переждав немного, уйдет в другом направлении. Хозяин собрался выйти наружу. Я хотела бежать за ним, но он оттолкнул меня. Я должна остаться здесь. Он ушел.

Мужчина, приковавший девушек к цепи, отступив назад, осмотрел своих подопечных.

— Можно говорить? — взмолилась первая, та, которую высекли.

— Говори, — снизошел он.

— Я ненавижу свою хозяйку, — заговорила она, — я хочу любить тебя, хозяин!

— Тебе не нравится быть рабыней у женщины? — спросил он.

— Я хочу любить мужчину! — плача, отвечала рабыня.

— Бесстыдница! — выкрикнула девушка, стоявшая последней, та, что сокрушалась о хозяйке, та, что пнула меня и назвала Диной.

— Я женщина, я рабыня! — стенала первая. — Мне нужен мужчина! Хочу мужчину!

— Не бойся, рабыня, — ухмыльнулся конвоир, — когда понадобится девка, мимо тебя не пройдут.

— Спасибо, хозяин, — гордо выпрямив спину, ответила она.

— Нахалка! — все ворчала другая.

— Можешь причесывать всякое купеческое отродье, если тебе нравится, — отрезала первая, — а я буду голой танцевать перед мужчинами.

— Рабыня! — Возмущению девицы не было предела.

— Да, рабыня! — гневно и гордо провозгласила первая.

Послышался скрип повозки — ее вывозили из лагеря. Наверно, доверху нагружена богатым приданым леди Сабины из Крепости Сафроникус. Где сама благородная дама, я понятия не имела, но скорее всего — в надежном месте, может быть, с кляпом во рту и с завязанными глазами стоит где-нибудь, привязанная к дереву. Интересно, ей позволили остаться одетой?

— Ноги у тебя красивые? — спросил конвоир вторую девушку в цепочке.

— Да, хозяин, — с улыбкой ответила она.

— Знаешь, что полагается, если врешь свободному мужчине?

— Сам посмотри, хозяин, — смело предложила та, по-прежнему улыбаясь. — Вот увидишь, бить меня не придется.

Стоявшая последней негодующе вскрикнула.

Вынув нож, мужчина отхватил подол ее струящегося белоснежного платья, и теперь оно, соблазнительно короткое, словно дразня, едва прикрывало ноги.

— Бить тебя не придется, — признал он.

— Спасибо, хозяин, — отвечала девушка.

Последняя в цепочке, возмущенно фыркнув, вскинула голову.

— А у тебя красивые ноги? — обратился мужчина ко второй девушке.

— Не знаю, хозяин, — прошептала та, — я всего лишь служанка женщины.

— Посмотрим, — объявил мужчина, и ее строгое одеяние в мгновение ока превратилось, как и у первой, в коротенький балахончик рабыни.

— Можно говорить? — подала она голос.

— Говори, — разрешил мужчина.

— А у меня… красивые ноги? — выдавила она.

— Да, — ответил он.

— Девушка довольна, — проговорила она, выпрямившись, как и остальные.

— Бесстыжие вы все! — напустилась на них та, что стояла последней.

— А ты? — полюбопытствовал мужчина.

— Я — рабыня женщины, — гордо объявила она. — Я выше этого. — На конвоира она и не глядела. — У меня есть чувство собственного достоинства!

— Рабыне чувство собственного достоинства не полагается, — отчеканил он. — Ну-ка, посмотрим на твои ножки. — Взмах ножа — и от ее платья остались лишь коротенькие пикантные лохмотья. Теперь, хоть она и служанка благородной дамы, ее ноги открыты на всеобщее обозрение.

— Замечательные ножки, — причмокнул он.

Она вздрогнула, но мне показалось, что такая оценка не так уж для нее неприятна. Каждой женщине хочется нравиться мужчинам.

— Я… хочу быть рабыней женщины. — В ее голосе, показалось мне, зазвучали нерешительные нотки.

— Ты так боишься мужчин? — спросил он.

Она не ответила.

— То, чего хочешь ты, не имеет значения. — Он в упор взглянул на нее. — Так?

— Так, хозяин.

Он провел ладонью по ее шее, по подбородку.

— Тебе никогда не хотелось, чтобы к тебе прикоснулся мужчина?

— Иди ко мне! — звала первая. — Я буду тебя любить, как никто никогда в жизни не любил!

— Он ко мне притронулся! — завопила последняя.

— Вот распутница! — расхохоталась первая.

Мужчина подошел к первой девушке и стиснул ее в объятиях. Вскрикнув от наслаждения, она прижалась к нему всем телом, тая от желания, готовая отдаться. Он жадно поцеловал ее — вот-вот, позабыв обо всем, они рухнут на пол и предадутся неистовым ласкам.

— Я тоже могу целовать! — закричала последняя. — Хозяин! Прошу тебя, хозяин!

— Нет! — стонала первая. — Она — ничто. Не уходи. Я такая горячая! Вот увидишь — до сих пор ты и не знал настоящих ласк рабыни!

Из лагеря — судя по звукам — вывозили вторую повозку. Наверно, с провиантом — подумала я тогда. Но, как потом оказалось, драгоценное приданое разложили по двум повозкам, выбросив из одной провизию — чтобы была полегче и двигалась быстрее.

В шатер вошел мой хозяин.

— Потом с ней побалуешься, — бросил он воину, держащему в объятиях закованную в цепи рабыню. Тот неохотно оттолкнул стонущую девушку.

— Слушаюсь, предводитель, — с ухмылкой гаркнул он.

— Когда нас начнут насиловать, когда придет время ублажать мужчин, — молила первая, та, которую он только что обнимал, — возьми меня первой, позволь служить тебе.

— Уж не забуду, шлюшка моя, — обещал мужчина.

— Спасибо, хозяин, — прошептала девушка.

— И Донну не забудь, — заговорила вторая.

— И Чанду, — добавила третья.

— И Марлу, — послышался голос четвертой.

— Но сначала — Лена, — отчеканила первая.

Мужчина взглянул на четвертую в ряду девушку. Под его взглядом она выпрямилась. Левое запястье плотно охвачено железным кольцом, она на цепи, прикована вместе с остальными.

— И Марлу? — спросил он.

— И Марлу, — ответила она.

— Разве ты не рабыня женщины?

— Оставь мне местечко у твоих, ног, хозяин. Я рабыня мужчины.

Мой хозяин обошел скованных цепью девушек.

— Четверо красоток, — проговорил он, — неплохой улов. Позабавимся вволю, а потом продадим за хорошую цену.

Как естественно прозвучали для меня эти слова! И как ужаснули во мне земную женщину! Почему здешние мужчины и не думают хоть как-то завуалировать свое превосходство? Почему не притворяются, что его и в помине нет? Почему не прячут его? Почему не желают отречься от права первенства, с рождения дарованного им природой? Почему не стараются превратиться в слабые, жалкие создания, не терзают, не обделяют самих себя, как мужчины Земли, что кичатся своими подавленными, угнетенными инстинктами? Недостает смелости быть ведомыми? Не хватает силы быть слабыми?

— На цепь ее, — взглянув на меня, приказал мой хозяин.

Я окаменела. Эта цепь — не для меня! Я — его девушка! Не какая-то новая рабыня. Я хорошо служила ему.

Мужчина свистнул, словно подзывая ручного слина, взялся за железное кольцо — последнее в ряду. Я, разозленная, поспешила к нему.

— Надо торопиться, — сказал хозяин.

На моем левом запястье защелкнулось металлическое кольцо. Я на цепи.

Подумать только! Посадили на цепь вместе с новенькими! Цепь, провисая, болталась между моим наручником и кольцом на запястье стоящей передо мной девушки. Меня трясло от злости. Прикована накрепко, не убежать.

Хозяин взглянул на меня.

Я опустила глаза. На мне — его цепь.

Он отвернулся, шагнул к прорези в задней стене шелкового шатра, не оглядываясь, откинул полог и исчез в темноте.

— Марла не пожалела бедную рабыню, когда та была беззащитна, — пробормотала девушка впереди меня. — Марла виновата. Прости Марлу.

— Что? — изумилась я.

— Марла виновата, госпожа, — повторила она. — Пожалуйста, прости Марлу.

Да она не на шутку испугана!

Вот странно: называет меня госпожой, трясется от страха. Да нет, все правильно. Ей есть чего бояться. Это она назвала меня Диной, пнула меня, связанную. А теперь она — собственность моего хозяина, по сравнению со мной — новая рабыня. Куда помимо собственной воли она угодила, что ее здесь ждет — она пока не знает. Может, тут на каждом шагу — опасность, столь же реальная, как кандалы на ее руке? Может, я старшая рабыня? Может, выше ее? Может, наделена правом наказать ее плетьми за непослушание, как Этта может наказать меня? Буду ли я с ней жестока? Заставлю ли ее страдать? А может, ей удастся так угодить хозяевам, что они приблизят ее к себе и защитят от моей мести? К тому же она стоит прямо передо мной, и это тоже дает мне над ней власть. Захочу — превращу весь поход в пытку, могу неожиданно пнуть, ударить. Так что страхи ее вполне понятны.

— Я тебя прощаю, — сказала я.

В то же мгновение она надменно выпрямилась и, казалось, перестала обращать на меня внимание. Решила, наверно, что бояться нечего, что мною можно пренебречь. Я разозлилась. Наверняка считает, что она красивее — возможно, вполне справедливо — и скоро станет выше меня по положению. Раз ей нечего меня бояться — значит, сможет, ничего не опасаясь, всевозможными уловками расположить к себе мужчин. Между рабынями всегда идет борьба за мужское внимание. Каждая норовит угодить, обойти остальных. Чтобы жилось получше — старайся ублажить хозяина. Станешь ли ты нежно лелеемой игрушкой для любовных утех или кухонной девкой — зависит от тебя самой. Горианские мужчины в отличие от земных собратьев не утруждают себя заботой о женщинах, которые им не нравятся. Хотя они и небесполезны, и тоже служат хозяевам: до седьмого пота трудятся на кухне, гнут спину за ткацким станком, закованные в цепи, надрываются в поле, выращивая сул. Мало кто из девушек, отведав каторжного труда в поле или в ткацкой мастерской, не станет умолять хозяина продать ее — может, на этот раз повезет, может, следующему хозяину она приглянется.

Но какова эта нахалка впереди! Расправила плечи — гордо, кичливо, все ей нипочем! А почему, собственно, я ее простила? Как-то само собой получилось, вроде бы вполне естественный поступок. Конечно, и это может быть не во вред. Допустим, она красива и мое верховенство лишь временно — тогда мы поменяемся ролями. Вдруг, проведя с ней ночь, хозяин вручит ей плетку? Или в следующий раз меня поставят в цепочке впереди нее?

И все же я злилась. Не обращает на меня внимания! Дешево же досталась ей победа!

Я яростно пнула ее и замерла, будто ничего не случилось. Она испуганно вскрикнула. Охранявший нас воин собирал из стоящих тут и там ларцов драгоценности и сделал вид, что ничего не заметил. Хозяевам не пристало вмешиваться в склоки рабынь. Пусть себе устанавливают внутреннюю субординацию — лишь бы не поранили друг друга, не оставили шрамов — такую рабыню дорого не продашь. Это уже проступок серьезный, на него закрывать глаза не станут.

Моя соперница съежилась, сникла. Куда делись гордость и надменная осанка? Просто испуганная рабыня в цепях. Стоит передо мной, что хочу — то и сделаю.

— А я ведь могу и не простить, — процедила я.

— Марла умоляет: прости, госпожа, — зашептала она.

— Могу простить, а могу и нет.

— Да, госпожа. — Она снова затряслась от страха. Даже цепь у руки подрагивала. Вот и хорошо. Будет меня бояться — не посмеет подлизываться к хозяину. Марла красивая. Как сладостны, должно быть, для мужчин ее объятия! Наверно, я ревновала.

Наш охранник, собрав драгоценности из ларцов, завязал их в шарф и перебросил его через плечо. Ухмыльнулся, встретившись со мной взглядом. Я с улыбкой опустила глаза.

— Надо торопиться, рабыни, — объявил он. Мы приготовились пуститься в путь. Я посмотрела на него — он в мою сторону не глядел.

Горианин. Мужчина. Не то чтобы он осмеливался быть мужчиной. Нет, он им просто был — и все.

— Внимание! — скомандовал воин. — Выступаем!

Подняв руку, точно собираясь подать сигнал, он держал ее над своим бедром.

Мы напряженно ждали.

Как ни странно, хоть я и землянка, но этот мир, мир мужчин, сильных, как ларлы, чувства противления во мне не порождал. Вот такими они мне и нравились — величавыми, гордящимися своей властью. Казалось, я — неотъемлемая часть их мира. Лишь в мире настоящих мужчин могут существовать настоящие женщины.

Запястье стянуто кольцом, с него свисает цепь.

Конвоир резко хлопнул ладонью по своему правому бедру. Мы, рабыни, тронулись в путь, с левой ноги, чтобы шагать в такт.

Мы — собственность.

Мужчина пропустил нас вперед — он пойдет замыкающим, будет охранять. Проходя мимо него, я вдруг почувствовала дрожь в коленях. Попыталась коснуться его плечом, но он грубо отшвырнул меня в сторону. Не хочет, чтобы я к нему прикасалась. И я, и остальные должны подождать — может, потом он позволит нам ласкать его.

У меня из глаз брызнули слезы. Я хотела коснуться его, а он не позволил! Такова его воля, воля мужчины. Он решает.

— Хар-та! — скомандовал он. — Быстрее!

Лена, первая в ряду, прибавила шагу.

Вдруг стало страшно. Моя воля не значит буквально ничего! Со мной могут сделать что угодно! Охранник даже коснуться его не позволил. Если я не могу удовлетворить мужское сладострастие — я бессильна. А я даже попытаться без разрешения не смею. От этих мыслей мурашки поползли по спине.

Торопливо шагая, я подняла глаза к усыпанному звездами небу Гора. Я, землянка, марширую в ряду закованных в цепи рабынь под плывущими в небесах тремя лунами на планете варваров.

— Хар-та! — прокричал воин. Снова Лена прибавила шагу.

Мы как раз выходили из лагеря — вброд через ручей. Щиколотки сковало холодом. Вот вода уже по икры, вот — выше колена, вот плещется вокруг бедер. Мы подняли цепь, чтобы не замочить ее.

— Хар-та! — послышалось опять.

Мы припустили что было мочи. Хозяин приказал — значит, нечего терять время.

Вот и отмель. Я осторожно ступаю по камешкам. Цепь тянет вперед. Над головой — немыслимые три луны. Я — рабыня.

— Хар-та! — слышится нетерпеливый окрик. — Хар-та!

И снова цепь тянет вперед. Спотыкаясь, я спешу вслед за остальными.

Куда меня ведут? К кому в рабство? Не знаю. Знаю только, что порабощена. Полностью и без остатка.