"Капитан" - читать интересную книгу автора (Норман Джон)

Глава 2

— Гляди! — закричал горожанин. Толпа рядом с ним захохотала.

— Мужлан с первобытной планеты!

— Где это ты раздобыл такую одежду? — пронзительно вопил второй горожанин.

Великан поднял руку ко лбу и тыльной стороной ладони отер капли пота. Конечно, здесь было не как в доме, но все же жарко.

Мухи назойливо кружились у его лица.

Такого не случалось в прохладных, темных лесах его планеты, убежище волъфангов. Вольфангами называлось одно из пяти родственных племен, к которым относились также даризи, базунги, хааконсы и отунги. Отунги были самым многочисленным и воинственным из этих племен; они также считались родоначальником всех пяти. Это племя, подобно остальным, было истреблено в войнах с Империей. Можно в общем считать эти пять племен одним народом. Существовало множество подобных народов, состоящих из отдельных племен. Упомянутыйнами народ в то время считался слабым и незначительным, особенно после его поражений в нескольких войнах. Народ назывался «вандалами», и в Империи о нем мало кто слышал.Этимология названия до сих пор вызывает споры. Выражение «народ», по моему мнению, подходит в этом случае не лучшим образом. Выражение «люди» или «нация» было бы, несомненно, более справедливым, но здесь мы имеем дело с политическими вопросами, поэтому для удобства читателей лучше воспользоваться термином «народы». Однако племя и народдалеко не одно и то же. Отношение членов племени к своему племени, народу или людям не следует понимать так же, как отношение гражданина к своему государству, хотя в этих отношениях может быть довольно много общего. В этом смысле государство является юридической конструкцией, опирающейся на определенные правила, и является теоретически добровольной организацией, хотя граждан в нем сдерживает прочный ряд установленных норм, условий существования, законов природы, рода или вида. Отношения граждан к государству обычно регулируются, по крайней мере, теоретически, обязанностями, присягами и тому подобным. С другой стороны, отношения внутри племени не являются договорными в том или ином смыслеэто всего лишь отношения единокровных субъектов. Можно быть членом племени, но не участвовать в его делах, полагаясь на традиции семьи или рода. Племена состояли из кланов, кланы — из семей, и таким образом получалось, что в пределах племенисуществовала сложная и пространная сеть взаимоотношений, преимущественно родственных, хотя во многих случаях довольно отдаленных. Государство опирается на закон, племяна родственные связи. В обычном случае нельзя перестать быть членом племени, как нельзя перестать быть сыном своего отца. Конечно, следует внести некоторые поправки. К примеру, человек может быть принят в племя и стать его членом; его могут изгнать, и тогда он перестанет быть членом племени; он может отречься от своего племени и таким образом порвать связь с ним. В таких случаях мы прослеживаем аналогию с получением и лишением гражданства, и добровольным отказом от него. В этом смысле племя аналогично государству. В действительности же оно не просто биологическая ячейка, опирающаяся на принципы родства, но в то же время это совокупность определенной законности, норм и правил. Конечно, можно отметить массу других сходств и различий между государством и племенем. Можно у помянуть некоторые из них, так как это соотносится с дальнейшим повествованием. В племенах очень важен обычай, а в государствезакон, хотя в некоторой степени у государства могут быть обычаи, а у племенизаконы, чаще всего неписанные, хранящиеся в памяти знатоков закона. Они отвечали за чтение закона на собраниях, чтобы напомнить их народуобычно на каждом ежегодном собрании зачитывалась треть законов. Таким образом, члены племени могли каждые три года узнавать весь свод законов от егохранителей. С другой стороны, во многих племенах роль судилища выполнял вождь, а законами и кодексами служили его прихоти. Лучше сказать, что в таких племенах действовал не закон в чистом виде, а воля и решение вождя. Граждане зачастую бывают грамотными, а члены племеннет. Конечно, во все времена существовали грамотные члены племен и невежественные граждане государств. Членов племени, умеющих читать и писать, держали в качестве помощников при решении деловых и прочих вопросов с другими сообществами. Хотя племена бывают разными как у людей, так и у леопардов-ханисов, часто внутри племени можно проследить расслоение на так называемые аристократию и простонародье, на знатные роды и обычных свободных людей. Подобно этому, в Империи существовали различия между хонестори и гумилиори, высшими классами и широкими массами. Внутри сословия хонестори выделялись патрициитак называемый класс сенаторов. Сословные отношения изменчивы, более подвержены перемещению, чем отношения внутри племени. К примеру, можно возвыситься до хонестори благодаря удачной карьере или признанию заслуг перед государством, или, по слухам, вследствие денежных и прочих взяток. Колоны, или земледельцы-арендаторы, очевидно, относились к сословию гумилиори. Это же касалось людей, привязанных к какому-либо ремеслу или собственному участку земличисло таких людей за последнее время увеличивалось, отвечая необходимости государства прекратить миграцию населения, наладить необходимые поставки продовольствия, и, что еще важнее, обеспечить надежный сбор налогов. Рабов здесь упоминать не следует, ибо они считались не более чем одной из пород домашнего скота, наряду с коровами или свиньями. Существует множество других сходств и различий между государствами и племенами, но было бы утомительно и трудно пытаться перечислить ихслишком уж они многочисленны, к тому же государства, как и племена, различаются между собой. Однако будет полезно сделать еще одно-два последних замечания: некоторые считают, что племя, или народ, окружено мистической ауройнесомненно, в каком-то смысле они правы. Но реальность гораздо глубже любого тривиального мистицизма, поскольку она уходит корнями в генетические глубины, скрытые в незапамятном прошлом, задолго до того, как первобытные люди стали вырезать символические фигурки или выцарапывать на камнях то, что они видели во сне. Таинственный дух племени проявлялся в том, что первоначально оно было биологически связанным, люди в нем оказывали друг другу взаимную поддержку и потому имели значительное преимущество перед менее организованными сообществами. К примеру, на чью сторону охотнее становились люди в страшные и опасные военные временана сторону брата или чужака? Мы говорили, что племя можно определить, как государство с биологической основой, но точнее было бы считать процветающее государство племенем искусственного происхождения, учитывая при этом стремлениеистребить признаки сообщества: братство людей, доверие к символам, обрядам и мифамвсему, что усиливает преданность и лояльность. Однако есть умудренные знаниями люди, которые ухитряются по прошествии, времени узреть очевидное, а затем с ликованием отвергнуть всякое проявление племенных отношений. Это всего лишь поверхностный рационализм. Непонятные моменты племенных отношений проистекают от природы и потребностей множества людей, и смеяться надо всем этимзначит, отрицать самого человека, лишать его той неотъемлемой составляющей, без которой он уже не будет человеком. Человек, у которого нет племени, нет братьев, нет народа, кому некого любить, у кого нет семьикем он должен быть? От человека требуется нечто большее, нежели умение быстро складывать и вычитать. Что способен сделать человек без племени, без единомышленников, без друзей? Такой одиночка должен быть либо богом, либо зверем. Среди таких есть и просто одинокие людибез пристанища и племени, те, кто ждал совета от богов и не дождался его, кто задавал вопросы зверям, но ничему не научился у них. Они не знают, кто они такие, не знают, где их дом. Они-то как раз удерживаются от насмешек, не уподобляясь самодовольным невеждам. Они сильны и свирепы. Это вечные странники, отчаянные смельчаки. Не то, чтобы они предали своих братьев — скорее, они находятся в их вечных поисках. Но оставим эти невеселые мысли.

— Хо, смотрите на этого деревенщину! — орал горожанин, указывая пальцем на великана.

Великан решил, что для этого наглеца не нужны цепи — хватит простой веревки, как для женщины. Размышляя, великан шел по улицам рядом со своим спутником.

По мостовой были разбросаны измятые ароматные травы. Сейчас в городе, в своем летнем дворце находился сам император. Именно в этот надежно огороженный дворец в центре лабиринта улочек направлялись великан и его спутник.

— Деревенский болван, простофиля! — надрывался второй горожанин.

Они не подходили слишком близко. На почтительном расстоянии им ничего не стоило проявить смелость, не вызывая неудовольствия отряда из девяти стражников с винтовками, которые сопровождали великана и его спутника. Вероятно, городские зеваки считали великана арестованным, и в этом они сильно ошибались. Если бы возникла необходимость, он смог бы бежать еще раньше, на первом корабле, который увез их с далекой планеты встреч.

— Олух, невежда! — орал один из зевак.

Великан прикинул, как бы этот мужчина выглядел в бою с топором в руках.

— Уже недалеко, — произнес спутник великана.

В районе близ летнего дворца движение транспорта было запрещено, за исключением служебных бронированных машин. Иначе было бы слишком легко приблизиться к стене, скрывая за металлом машины металл оружия, да и сама машина тоже могла оказаться оружием.

Великану нравилось двигаться, ходить и бегать, догоняя ради развлечения легконогих оленей в лесах. Он умел часами преследовать животное, а затем, в конце охоты, когда оно беспомощно падало на землю, едва переводя дыхание и дико озираясь, убить или отпустить его. Иногда загнанных оленей на плечах относили в деревню, чтобы приручить, а потом, когда они вырастали, их отпускали в леса, где оленихи рождали на свет влажных, дрожащих детенышей, которым была уготована судьба стать быстрейшими из быстрых. Яйца хищных птиц иногда забирали из гнезд и подкладывали в курятники, чтобы потом приручать птенцов и вынашивать их для охоты. Люди подолгу пропадали в лесах, забывшись в развлечениях. Но еще лучше и приятнее было укрощение женщин-рабынь. Самым приятным было спаривание с предельно покорными, вышколенными человеческими самками.

— Дурень, деревенщина!

Великан вспомнил, с каким трудом он втискивался на сидение длинного лимузина, который подвез их от гостиницы к воротам внутренней части города, где находился летний дворец.

— Вонючий крестьянин!

Действительно, когда-то великан был крестьянином, жителем деревни близ фестанга Сим-Гьядини. Фестанг находился в горах Баррионуэво, на планете Тангара. Великан не понимал, почему эта грязная, оборванная уличная толпа так презирает крестьянский труд и самих крестьян. Разве эти оборванцы не едят? Разве они не обязаны всю жизнь трудиться, как когда-то трудился он? Неужели эти грязные зеваки выше тех людей, от труда которых они зависят? Неужели они считают, что так просто удерживать плуг, выворачивая тяжелые пласты почвы, рыхлить и боронить поля, перебирать семена, сеять их так, как положено — в нужные сроки и в нужных местах, полоть, когда спина разламывается от усталости под безжалостным солнцем, ждать дождя, который все не выпадает, голодать, но отвозить обязательную десятину в фестанг Сим-Гьядини, почти скрытый облаками в горах?

— Убирайся! — прикрикнул его спутник и замахнулся на самого дерзкого оборванца в непрошенном эскорте. Но тот даже не потрудился отскочить. — На самом деле они не знают, что ты крестьянин. Просто здесь привыкли так браниться.

Они продолжали путь. Крестьянин родился не в деревне близ фестанга. Он вообще не знал, где родился.

Он ушел из деревни после того, как убил человека по имени Гатрон — своего лучшего друга. Крестьянин сломал тяжелый посох о его спину и смотрел, как человек корчится в агонии у его ног. Гатрон первым напал на крестьянина, хотя был его лучшим другом. Об этом великан всегда помнил — никогда нельзя было знать наверняка, кто настоящий друг, а кто нет. Ссора разгорелась из-за женщины. Об этом великан тоже никогда не забывал — о том, что все началось с женщины. Он всегда считал женщин опасными, вероломными и соблазнительно красивыми существами. Для великана они были другой формой жизни, они казались мучительно желанными, но с ними всегда приходилось оставаться начеку — их следовало укрощать, смирять и держать строго на своем месте. Место женщин, этих аппетитных, опасных, нежных, презренных и желанных животных, было у ног мужчины. Женщины должны быть бесправными и бессильными — таков закон природы. На свободе они могли уязвлять, ранить, унижать и уничтожать, но когда попадали во власть мужчин, становясь бессильными и неопасными, они вдруг обнаруживали в себе совершенно иные склонности и с трепетом, усердием и страхом предавались своему служению и удовольствиям. Загадка женщин и ключ к их счастью состоял в цепях и хлысте. Женщинам нельзя было позволять забывать, чье клеймо впечатано в их кожу.

— Просто они видят, что ты не похож на других, — объяснял спутник. — По-другому одет, держишься, ходишь — вот они и относятся к тебе иначе.

Великан кивнул и отогнал мух. Мухи норовили подлететь поближе к слезящимся глазам. Иногда они усаживались на глаза младенцев в колыбелях, запутывались в ресницах, били крыльями, как беспокойные движущиеся соринки.

Великан полагал, что он и вправду не похож на здешних жителей. Он знал, что у животных на чужака — козла среди овец, ястреба среди кур, льва в волчьей стае — нападают и прогоняют прочь. Такие вещи, несомненно, относились к тайнам бытия, к тем жестоким правилам или законам, без которых жизнь никогда бы не возникла из доисторических коллоидов.

— Неотесанный мужлан! — кричал оборванец.

— Смотри, что за одежда! — указывал другой.

Так враждебно могли бы относиться к чужаку звери.

— Олух!

— Кто твой портной, дурень? — приставал третий.

Его одежда, грубая подпоясанная туника из шкур и штаны, и вправду не была городской, она скорее подходила для лесов, защищая от ветра, холода и колючего кустарника; ее темные цвета, напоминающие тени, позволяли подобраться незамеченным даже к косуле, этому прелестному пугливому лесному животному. Туника была сшита из шкур лесных львов. Они иногда доходили до самых полей, а зимой наглели и приближались к частоколу. Великан сам убивал этих хищников ударами копья. Он выходил на охоту в одиночку, и это никого не удивляло, никому не казалось странным. В самом деле, во многих племенах юноша считался ребенком, пока не доказывал свою ловкость и смелость, пока не демонстрировал свое достоинство и доблесть перед опытными воинами и охотниками племени. Один из способов проявить себя — убить хищного зверя или опасного врага. Бывало, что юноша приходил в хижину воина просить руки его дочери, и если он нравился отцу, тот говорил: «Слышу львиный рык в лесу». Тогда гордый и радостный юноша покидал хижину. Он не возвращался до тех пор, пока не добывал шкуру льва. Ремнями из этой шкуры связывали запястья невесты во время брачной церемонии. Брак понимался как обращение женщины в своеобразное рабство; все обряды преследовали одну цель — дать женщине понять, что она должна относиться к мужу как к завоевателю, покорно угождать ему. Поскольку женщина все же оставалась свободной, ей связывали руки впереди — чтобы выразить к ней уважение, подчеркнуть ее положение, так как за спиной руки связывали только рабыням. Заключительные действия брака совершались на той же шкуре. Церемония со множеством вариаций, разнообразных испытаний и проверок, совершалась и у вольфангов, и у подобных им племен.

— Мужлан! — вопил оборванец, рысью спеша рядом с великаном.

— Не обращай внимания, — сказал Юлиан.

На шее великана висело примитивное ожерелье из клыков убитых им львов. Но под его копьем погибло гораздо больше хищников.

— Дурень, невежа!

— Но они ведут себя так не только потому, что ты не похож на других, — продолжал объяснять спутник великана. — Они боятся тебя, потому что слышали о волнениях близ границ, о захвате имперских баз, о вторжениях — обо всем том, что с таким упорством отвергают власти.

— Я не из тех мест, — ответил великан.

— Я предлагал тебе шелковую одежду или мундир стражника, — напомнил спутник.

— Жарко, — откликнулся великан. Он потянул шнуровку на вороте туники, обнажая могучую грудь.

— Во дворце подадут шербет и мороженое, — пообещал спутник.

— Я неудобно чувствую себя без оружия, — поморщился великан.

— Во внутренней части города оружие могут носить только те, у кого есть разрешение властей, — объяснил его спутник. — К тому же разве нож защитит от заряда винтовки?

— Нет, — задумчиво ответил великан. Он знал, что у таких людей, как он, есть мощное оружие.

Империи приходилось с этим считаться. Прошлое великана оставалось туманным. Хотя он вырос в деревне близ фестанга, он знал, что родом не из деревни, что его привезли туда ребенком. О своем происхождении не знал ни сам великан, ни его спутник. Однако сразу бросалось в глаза, что тело великана не деформировано тяжелым крестьянским трудом, и это было странно. В нем не чувствовалось грубости, массивности тех людей, которые из поколения в поколение росли согласно жизни и потребностям земли. В то время, как тела крестьян можно было уподобить в воображении камням или кривым стволам деревьев, терпеливых и изрезанных непогодой, тело великана вызывало в мыслях образ зверя — дикого, свирепого, громадного, но гибкого и проворного, настороженного и ловкого. Он умел двигаться плавно и стремительно, как викот. Подобно этому его мышление существенно отличалось от мышления типичных жителей деревни. Его ум был деятельным и изворотливым, сложным и тонким. Великан ни в коей мере не был ни терпеливым, ни покорным или смирным. Такой разум стремится узнать, куда ведут дороги, он не удовлетворяется знанием ближайших окрестностей. И эмоциональный облик великана имел мало общего с крестьянским — он был волевым, раздражительным, упорным. Он не любил подолгу ждать, он быстро раздражался и в своей злобе становился действительно опасным. И наконец, самое странное для человека, выросшего в деревне, — он умел обращаться с оружием, владеть им так естественно, как лев владеет клыками, леопард когтями, ястреб — клювом и крыльями. Это умение казалось у великана проявлением инстинкта, зова крови, а не результатом тренировок. Оно будто досталось ему в наследство — страшный талант быстрых, проворных, опасных зверей, удачливых в погонях, в войнах и охотах, выживающих, чтобы владеть и править, и умножаться, передавая таким образом случайно и бездумно в минутном удовольствии столь значительные и опасные генетические данные последующим поколениям. Каким образом утка умеет плавать, птица — летать, а некоторые мужчины умеют захватить руку, отразить нападение или немедленно, точно, без малейшего колебания нанести удар? Во всяком случае, великан вряд ли происходил из крестьянского рода — в нем, видимо, текла более жаркая и нетерпеливая кровь.

— Скоро кончится улица, за ней будет площадь, — сказал спутник великана.

К группе, состоящей из великана, его спутника, начальника стражи и нескольких стражников, приближались две женщины — белокурая и смуглая, ухоженные, хорошо одетые, в золоченых сандалиях.

— Эй, красавчики! — позвала блондинка.

— Не хотите ли взять нас с собой? — зазывно добавила вторая.

Блондинка слегка приподняла юбку — так, что в ее разрезе мелькнуло полное белое бедро.

— Рабыни? — спросил великан у своего спутника.

— Проститутки, — поправил тот.

— Значит, они работают на себя? — догадался великан.

— Да, — кивнул его спутник.

Великан подумал, что женщины могли бы быть рабынями, которых хозяева наказывают за плохой заработок. Но на этих женщинах была слишком роскошная одежда и отсутствовали ошейники. Рабыням в таком положении к цепи на шее прикрепляли металлическую коробку с замком и прорезью, куда клиенты складывали деньги, предназначенные для их хозяев.

— Они — рабыни, — решительно заявил великан.

— Конечно, — согласился его спутник.

— Убирайся! Вернись к своим свиньям, крестьянин! — оборванец постепенно наглел. Это про него великан думал, каков он окажется в поединке.

Пока они шли по улице, великан заглядывал во все окна, где были открыты ставни и раздвинуты занавески. Окна находились довольно высоко над тротуаром, как большинство в городе, но при желании можно было предположить, какие комнаты находятся за ними, с какой мебелью и полками, на которых стоят золотые и серебряные сосуды.

На планете, с которой он вылетел месяц назад, и на Тангаре, где он вырос в деревне близ фестанга Сим-Гьядини, у самых вершин Баррионуэво, таких роскошных вещей не было. Планета казалась богатой, исключительно богатой, и тем не менее она считалась всего-навсего летней резиденцией, так называемой «летней планетой», а не столицей.

В Империи существовало множество подобных планет и городов.

— Стой! — приказал начальник стражи, когда группа достигла барьера, за которым размещался пост.

— Чтобы входить на площадь с оружием, надо иметь разрешение, — объяснил спутник великана.

— Даже нашей страже?

— Да.

— А что будет дальше?

— У ворот нас встретит дворцовая стража и проводит до дворца.

Справа, у стены белоснежного здания, стояла женщина. Она была одета в роскошный лил — свободную одежду из богато расшитой ткани. Должно быть, она была очень богата, и явно не проститутка.

Великан мысленно раздевал ее: снял тяжелый лил, сорвал полоски белья и отшвырнул прочь. Теперь она не отличалась от других женщин. Великан ставил их всех на одну ступень: вряд ли они во многом отличались, когда поднимались на помост невольничьих торгов.

Такие женщины хорошо выглядели с флягами в руках, в ошейнике, обнаженные, с распущенными волосами. В таком виде они должны прислуживать воинам на пиршествах, думал великан.

Женщина недовольно отошла. Неплохая походка, решил он.

В этот момент начальник стражи подал знак, и вся группа вновь двинулась по улице.

Великан оглянулся и заметил, что женщина остановилась и застыла на месте, теребя одежду и испуганно озираясь.

Самый назойливый и нахальный оборванец по-видимому, вожак докучливого эскорта, тот самый, к которому великан примеривал веревки и топор, вместе со своей шайкой следовал за группой по пятам. Вероятно, его ободрили невозмутимость и устремленное вперед внимание стражников, которые сейчас вновь двинулись в путь, не отвечая на выкрики зевак или только делая вид, что не замечают их. К тому же теперь оборванцам не грозил удар прикладом винтовки. Возможно, их воодушевляла и защита гражданства, недавно дарованного всем жителям летней планеты в честь приезда императора.

Дома в этой части города, ближней к площади и дворцу, были еще богаче и роскошнее, чем на соседних улицах.

Великан размышлял, как выглядят эти дома внутри — слишком уж они отличались от лесных хижин из глины и прутьев.

Великан не стремился обладать имуществом, за исключением рабынь, которых он тоже считал вещами. Гораздо больше его интересовало обладание властью. Тот, кто правит, гораздо богаче тех, кем он правит.

Великан был не совсем равнодушен к красоте драгоценных камней или редких блестящих металлов, и все же не больше, чем к красоте женщин. В этом отношении ему не была чужда страсть к обладанию.

Он знал, что многие мужчины, лишенные такого богатства, болезненно переживают это. Им тоже хотелось властвовать.

По некой причине обладание рабынями считалось престижным — их счастливые владельцы мнили себя выше тех, кто не удостоился такой чести. Великану это не нравилось.

— Дурень! — кричал оборванец, чуть не влезая в строй стражников.

— Не обращай внимания, — попросил спутник великана.

Великан последовал его примеру, но все же машинально запомнил, где находится оборванец.

Богатство само по себе не может быть признаком превосходства, думал великан, ибо ясно, что многие, обладающие богатством, ничем не лучше других.

— Мужлан! — не унимался оборванец.

«Интересно, считают ли люди Империи себя выше нас потому, что у них есть блестящие вещи?»

— Олух! Дурень!

Вероятно, думал великан, богатство, власть, блага должны принадлежать тем, кто в самом деле выше других людей, но уж во всяком случае не таким, как эти, бегущие рядом с грубым смехом, криками и издевательствами мужчины — наглые крысы, мнящие себя в безопасности под защитой Империи. Должно быть, истинные богатства достались тем, кому и положено их иметь, тем, кто действительно выше прочих — хозяевам, достаточно сильным для того, чтобы взять эти богатства и удержать их, точно так же, как лучшее мясо на пиршестве достается лучшему воину и герою из всех, сидящих за длинным столом.

— Дурень! Дурень!

Но если богатство само по себе не означает превосходства, может быть, надо забрать его у недостойных, лишить их таким образом причины их притязаний, показать, кто они на самом деле — точно так же, как снять пышные одежды с женщины, чтобы она поняла, кто она такая среди мужчин.

— Болван! Крестьянин! — орал оборванец. Великан неторопливо отогнал от лица мух.

— Дурень!

Было бы приятно владеть всеми красивыми вещами и раздавать их щедрой рукой — как браслеты и кольца во время пиршества, думал великан. «Да, — решил он, — недурно было бы иметь богатство — этому есть много причин».

— О чем ты задумался? — спросил у него спутник.

— Так, ни о чем.

— Тебя впечатляет Империя, — предположил спутник, и великан кивнул.

Великан успел многое повидать даже за короткое время на маленькой планете, и все увиденное оказалось впечатляющим — корабли Империи, ее оружие, слишком сложное, чтобы не испытывать перед ним страха; ее богатства, которых не увидеть даже во сне; ее граждане, вызывающие презрение, и ее весьма соблазнительные женщины.

Тень справа отважилась подступить еще ближе. На этот раз это был не наглый, грубый оборванец-вожак, а его товарищ, также добивающийся внимания. Он сунулся вперед, решив перещеголять своего приятеля, и тут же был схвачен и приподнят над землей. Оборванец дико водил выпученными глазами, дергал ногами и хрипел, его горло неумолимо сдавливала рука великана. Вся шайка немедленно кинулась прочь. Оборванец в руке великана постепенно слабел.

— Не убивай его, — сказал спутник великана.

— Но ведь он осмелился дотронуться до меня, — возразил великан.

Полузадушенный оборванец отрицательно замотал головой.

Великан шагнул в сторону и с размаха ударил беспомощного пленника о высокую каменную стену. Удар был нанесен с чудовищной силой. Тело оборванца сразу обмякло и медленно сползло по стене, за ним тянулась полоса крови с прилипшими волосами.

— Он мертв? — спросил начальник стражи.

— Я решил не убивать его, — пояснил великан.

Если бы великан захотел, он смог бы раздавить голову оборванца так же легко, как яичную скорлупу. Стражники в ужасе уставились на него.

В нескольких ярдах от них застыл вожак шайки, плетущейся за великаном. Лицо вожака стало мертвенно-белым.

— Не убивай его! — воскликнул спутник великана.

Тот изучал оборванца — нет, вряд ли такой выстоит в бою.

— Не надо, — просил спутник. — Вспомни: цивилитас!

Оборванец побежал прочь.

Великан смотрел ему вслед. Он знал, что оборванец не убежит далеко — его можно быстро нагнать и изнурить медленным, неотступным преследованием, пока он не упадет, дрожа и задыхаясь, как загнанный олень. Это было бы даже забавно.

Затем его можно будет убить.

— Нет, нет! Не убивай его! — просил спутник великана. Очевидно, он знал великана лучше, чем прочие. — Цивилитас!

Великан не стал преследовать беглеца.

— Как думаешь, какой вергельд был бы назначен за него? — спросил великан у своего спутника, глядя вслед спотыкающемуся беглецу.

— В Империи не назначают вергельд, — ответил спутник.

— И все же вряд ли он был бы большим, — решил великан.

Обычай вергельда существовал у многих народовтак назывался штраф за убийство человека, и он в примитивном смысле служил, как это ни парадоксально, способом снижения количества драк и убийств. Никому нельзя было убивать безнаказанноубийце следовало приготовиться платить штраф за свою жертву его семье или родственникам. За каждого убитого назначался отдельный вергельд в зависимости от происхождения, положения в обществе и состояния. За простолюдина назначали меньший вергельд, чем, , скажем, за почтенного члена знатного рода. Но если знатный человек убивал простолюдина, он должен был заплатить вергельд согласно своему проступку. Вергельд уплачивали деньгами, скотом и так далее. Вергельд не только служил защитой, ибо при нем убийство не оставалось безнаказанным, но, что еще важнее, препятствовал отмщению, от которого иногда погибали целые семьи и кланы, постепенно вступающие в длительную вражду. Вся эти проблема разрешилась с появлением вергельда. Конечно, его утверждение дало некоторые преимущества богачам, которые могли с легкостью заплатить вергельд, но даже им, как известно, было непросто расстаться со своими конями или овцами.

— Цивилитас! — мягко проговорил спутник великана.

— Да, цивилитас, — ответил тот.

Слово «цивилитас» символизировало и снисхождение, и милосердие, и разумный отказ от жестокости. Разве не цивилитас сделал Империю Империей? Разве он не стал подарком Империи другим планетамон явил истинное оправдание их существованию, дал им самое драгоценноеправо жить? Не будь этого многогранного слова, «цивилитас», что смогло бы сдержать легионы и чиновничью свору, корабли, когорты и оружие; разве само оно не искупило захватничество и алчность, свирепость, ярость, эксплуатацию и жестокость? Вот слава и величие Империи«цивилитас», как учил брат Вениамин, который, в общем-то, не был горячим сторонником Империи. Под выражением «цивилитас» понималось очень многое, гораздо большее, чем казалось на первый взгляд. Его значение нельзя было определить точно, подобно тому, как нельзя полностью объяснить, что такое «друг» или «любовь». Но отчасти под этим словом понимали единство надежд, скрытых в выражениях «равновесие», «порядок», «соответствие», «гармония», «закон», «цивилизация». Можно считать, что это слово отделяло мир от войны, справедливость от коварства, просвещенность от невежества, цивилизацию от варварского образа жизни. Этонеуничтожимый идеал.

Великан огляделся. Вожак шайки скрылся из виду. Его приятели, человек десять-двенадцать, стояли поодаль. Вряд ли они стали бы продолжать преследование — один из них уже лежал, не подавая признаков жизни, у подножия стены. Над ним тянулась полоса крови, проведенная собственным затылком оборванца.

Великан заметил поблизости женщину в роскошном лиле, которую он видел и прежде. По-видимому, она вернулась и теперь шла вслед за группой по неизвестной великану причине. Их глаза встретились.

— Болван! — процедила женщина.

«Она недовольна, что я разглядывал ее у поста», — решил великан.

Женщина взглянула в сторону оборванцев, молча толпившихся неподалеку.

— Трусы! Фильхены! — презрительно пробормотала она.

Как обычно, в этом повествовании мы пользуемся знакомыми выражениями для обозначения соответствующих форм жизни, или, лучше сказать, форм жизни, занимающих подобные экологические ниши, а также используемых для таких же целей, что и существа, известные читателю; мы без колебаний говорим о коровах или овцах, но читателю необходимо понять, что в большинстве случаев под этими словами подразумеваются совсем не те коровы и овцы, которые известны ему. Это делается для того, чтобы избежать путаницы со множеством названий и скучных описаний, вероятно, представляющих не самый большой интерес вповествовании, и, разумеется, не обязательных для понимания общего смыслаописаний специфических и генетических различий десятков видов существ, иногда встречающихся только на одной планете, хотя, благодаря космическим перевозкам, они намеренно или случайно могли оказаться и на других планетах. Иногда мы даем этим существам первоначальные названияособенно когда этим преследуется какая-либо цель. К примеру, фильхеном названо маленькое всеядное животное, принадлежащее семейству грызунов. Это не мышь и не крыса, поскольку фильхен в отличие от них является яйцекладущим грызуном. Когда мы упоминаем о «мышах» или «крысах», эти выражения обозначают животных, в биологическом смысле более похожих на тех мышей и крыс, которые известны читателю. Подобие повадок, отношений в общей природной системе ареалов и типов, а также принципы их развития в некоторых случаях почти полностью соответствуют друг другу. В таких случаях мы заранее просим снисхождения у читателей.

— Фильхены! — бросила женщина оборванцам, а затем дерзко взглянула на великана и пренебрежительно произнесла: — Варвар!

Первый раз его так назвали на улице. Несомненно, причиной послужила его внешность, манера одеваться, поведение — такое невозмутимое, неизмеримо горделивое, что на улицах его преследовали, пытаясь унизить.

— Пойдем дальше, — сказал великану его спутник.

— Подожди, — попросил великан.

Он размышлял, почему женщина пошла за ними. Он шагнул к ней — не угрожающе, а просто чтобы оказаться поближе. Она вздрогнула, но не сдвинулась с места. Маленькая шайка оборванцев, которых она оскорбила, отпрянула назад.

Этим движением они напомнили стаю мух, улетающих прочь. Великан поднял руку — только чтобы согнать мух с лица. Он шагнул еще раз.

— Я тебя не боюсь! — заявила женщина. Великан остановился, разглядывая ее. Губы женщины тронула надменная улыбка — улыбка презрения и высокомерия.

Великан понял, что она надеется на преимущества своего пола и своего, несомненно, высокого положения, а также на помощь стражников.

Она стояла на месте.

— Варвар! — прошипела она.

Он ничего не ответил.

Она шла за ними — интересно, почему? Что заставило ее? Ненависть, желание побороть в себе страх, отомстить за разглядывание в упор, любопытство, некий интерес или причина крылась гораздо глубже, и женщина сама лишь смутно чувствовала, что заставляет ее идти вперед — мощная сила, которой она не может противиться, да и не в состоянии противиться в глубине души?

— А ты красавчик, — пренебрежительно заметила она. — Должно быть, простые деревенские девчонки без ума от тебя.

Он не стал объяснять, что в его деревне есть женщины, не слишком отличающиеся от нее, некогда бывшие гражданками Империи, а теперь живущие в страхе перед пинками и ударами хлыстов свободных женщин.

— Зашнуруй свои шкуры! — приказала она.

Его широкая грудь была сильно обнажена, поскольку великан распустил шнуровку. Он приблизился настолько, что мог дотянуться до женщины. Она заметно задрожала, но не отступила. Напротив, заставила себя гордо выпрямиться.

— Я назову тебя обезьяной и варваром, — произнесла она, — а ты все равно не осмелишься ударить меня.

Его рука мелькнула в пощечине, отбросившей женщину к стене. Она медленно обернулась и недоверчиво уставилась на него, стирая кровь с губы. Потом перевела взгляд на стражников.

— Он — гость Империи, — объяснил спутник великана, останавливая стражников.

Великан подошел к женщине и грубо поставил ее перед собой. Ее била дрожь.

— Жарко, — проговорил великан.

Не обращая внимания на удивленные возгласы, протесты стражников, которых сдерживал его спутник, и крики женщины, он обеими руками разорвал до пояса ее одежду.

В таком виде на самых лучших невольничьих торгах выставляли на продажу обнаженных до бедер рабынь. Конечно, обычно женщин показывали совершенно обнаженными, только в цепях и ошейнике, чтобы покупатели сами увидели, за что они платят.

Схватив женщину за запястья, великан силой поставил ее на колени перед собой и внимательно оглядел. Женщина вполне могла бы стать рабыней, решил он, отпуская ее.

Она быстро набросила одежду, плотно запахнувшись в нее, но осталась на коленях, страшась подняться.

— Может быть, мы когда-нибудь встретимся, — сказал великан, — когда у меня будет с собой веревка.

— Ты невоспитанный мужлан, — сказала она.

— Ты тоже не будешь знатной дамой — нагая и с веревкой на шее.

— Ты варвар! — прошептала она.

— Да, — согласился он. — Я — варвар.

Он отвернулся и отошел, оставив женщину стоять на коленях и сжимать разорванную одежду.

Спустя минуту великан и его спутник подошли к краю площади, в центре которой, занимая более пятисот ярдов, располагался дворец, подобный драгоценному камню в оправе стен.

У края площади после обмена паролями и отзывами, краткой церемонии с салютами, эскорт сменился, стража повернула обратно, а великан и его спутник направились ко дворцу в сопровождении дворцовой стражи.

Великан оглянулся. Оборванцы, которые преследовали его, остались вдалеке. Не то, чтобы им было нельзя входить на площадь — невооруженным гражданам Империи это позволялось — просто они предпочли прекратить преследование, вероятно, пресытившись развлечением. Еще дальше у стены был их собрат. Он по-прежнему лежал на мостовой, бесчувственный, в луже собственной крови. Неподалеку стояла женщина, запахнув разодранный лил. Она смотрела вслед великану и его спутнику.

По площади прошел ветер — здесь его не сдерживали здания.

— Тут лучше, — заметил великан.

— Да?

— He так сильно воняет.

— Ветер, — согласился его спутник.

— Да, здесь не так воняет, — вновь с удивлением повторил великан.

Конечно, здесь на воздух могли оказать воздействие ароматные травы, смятые ступнями прохожих. Эти травы ежедневно разбрасывали по улицам в честь пребывания императора. Их запах перекрывал вонь гниющих отбросов, которые во множестве скапливались на улицах города.

— И мух здесь нет, — заметил великан, и добавил: — От той женщины не пахло.

— Да, — кивнул его спутник.

— Все было бы по-другому, — рассуждал великан, — если бы она голой стояла по колени в навозе, со связанными узлом волосами; если бы под угрозой хлыста ей пришлось чистить конюшни.

— Несомненно, — ответил его спутник.

— Но ее можно было бы чисто вымыть и надушить, — размышлял великан.

— Конечно.

— Думаю, скоро она запросила бы работы в хижине, а не в конюшне.

— Да! Да, — подтвердил его спутник.

Великан оглянулся.

— Больше они нас не потревожат, — объяснил спутник. — Приближается время дневной раздачи бесплатного хлеба.

— Я хочу видеть ее, но она уже ушла.

— Забудь о ней.

— Она хорошо сложена, — заметил великан, и его спутник кивнул.

Иногда великан выбирал рабынь, чтобы получить от них здоровое потомство.

На площади журчали фонтаны, повсюду стояли статуи древних почитаемых богов, покровителей Империи.

— Господин! — позвал начальник стражи.

— Идите вперед, — приказал спутник великана.

Группа пересекала площадь, направляясь к дворцу.

Прежний пантеон богов был многочисленным и имел существенные различия даже на имперских планетах. Обычной для Империи была политика терпимости не только ко множеству собственных богов и их поклонников, но и к богам других народов. Это оказало влияние на то, что на многих планетах, у разных народов возникло многобожие. Конечно, существовали более или менее могущественные божки, среди них имелись самые главные, между божками существовало соперничество. Однако когда Империю стали раздирать мятежи и волнения, власти принялись настаивать на принесении присяги своими народамиобычно в виде приношения цветов, лавровых венков, щепотки благовоний, и тому подобного, на алтарь, посвященный гению, или духу Империи. Это совсем не означало, что этот гений, или дух, был божеством. На такие приношения обычно с охотой соглашались народы Империи во всех галактиках, кроме членов раскольничьих сект, на чье нежелание участвовать в церемонии, как правило, смотрели сквозь пальцы.

— Теперь уже недалеко, — сказал спутник великана.

Лиловая ароматная струя фонтана взлетала вверх и обрушивалась в бассейн ливнем аметистовых капель, поднимая брызги над поверхностью воды.

Пока великан и его спутник в сопровождении эскорта пересекают площадь, направляясь к первым воротам во внешней стене, не будем упускать случай самым ненавязчивым образом познакомить читателя с пантеоном Империи. В нем были разные боги: Орак, верховное божество; Умба, его супруга; божество-вестник Феб; ремесленник и корабел Андрак; Крагон с ястребиными крыльямибожество мудрости и войны, и соблазнительная Дира, покровительница рабынь. Согласно мифам, она по очереди принадлежала разным богам, которые завоевывали ее, получали в дар или покупали. Обычно ее представляли как собственность Орака. Умба, супруга Орака, ненавидела покровительницу рабынь, подобно всем другим богиням. Обычно Диру изображали стоящей на коленях, танцующей или прислуживающей; а также у ног других богов. На изображениях богиня была в цепях и в ошейнике. Кроме того, ее считали богиней любви и красоты.

Маленькая группа подошла к главным воротам во внешней стене — одной из более чем дюжины стен, окружающих дворец.

Многие горожане смотрели вслед группе, с удивлением замечая в ней варвара. Конечно, они видели всего лишь одетого в шкуры мужчину» крупного, хорошо сложенного, широкоплечего, с тонкой талией, длинными руками и большой головой, с проницательными глазами и светлыми волосами, походка которого отличалась от обычной походки жителей Империи. Вероятно, это был приграничный представитель другой планеты — ловкий и умный, проворный и свирепый житель дальней, чужой и примитивной планеты. Мы не осуждаем этих граждан и не считаем чрезмерно любопытными. Причины, по которым люди могли заметить что-либо необычное или зловещее в этом варваре, найти трудно. И в самом деле, он не отличался от бесчисленного множества жителей Империи. Даже мы, увидев его, обратили бы на него внимание не более, чем на других — конечно, если бы не знали, кто он такой. В городе варвара никто не знал.

У ворот группа остановилась.

— Подождите минуту, — попросил начальник дворцовой стражи, входя в приоткрытые ворота.

— Хо! — вдруг воскликнул один из стражников.

Великан посмотрел направо. К его удивлению, неподалеку на коленях стояла женщина, придерживая на груди разорванный лил — та самая, которую великан ударил на улице. Со слезами на глазах она подползла к варвару, робко и пугливо глядя на него. Стражники в изумлении вытаращили глаза.

— Встаньте, женщина, — сказал спутник великана, беспокойно оглядываясь. — Вы же гражданка Империи!

Но она не встала. Она осталась на своем месте, с ужасом прижимая к себе лил. Когда великан вновь обернулся к ней, женщина все еще покорно склонялась к его ногам.

— Чтобы повиноваться, мне не нужна плеть, — сказала она.

Великан пожал плечами. Хозяин мог использовать плеть по своему усмотрению, независимо от того, нуждалась в ней рабыня или нет. Женщина понурилась, не смея смотреть ему в глаза. Он не приказал ей отпустить разорванную одежду.

— О ком доложить? — спросил слуга, появившийся вместе с начальником стражи.

Спутник великана поморщился. Слуга не сводил с него вопрошающего взгляда.

— Я — Отто, — заявил великан, — вождь вольфангов.

— Я — Юлиан, — раздраженно проговорил его спутник, — из рода Аврелиев, — и с подчеркнутой иронией добавил: — Близкий родственник императора.

— Прошу вас, входите, благородные господа, — учтиво пригласил слуга.

Великан и его спутник прошли через первые ворота.

Несколько камер, встроенных в стену, следили за их движениями с того самого времени, как мужчины достигли края площади. Такой же надзор продолжался внутри дворца посредством различных устройств, визуальных и слуховых.

После того, как спутники вошли, женщина еще долго стояла на коленях у ворот.

— Уходи, — наконец сказал ей стражник.

Она послушно встала и отошла к одному из фонтанов, где вновь опустилась на колени, неотрывно глядя в сторону ворот.

— Я никогда прежде не молилась тебе, Дира, — шептала она, — а теперь делаю это, ибо ты — моя заступница. Пошли мне свою милость, Дира, чтобы я могла хорошо служить ему!