"Культя" - читать интересную книгу автора (Гриффитс Нил)В поликлинике Не знаю, почему так, но в етой поликлинике, что на Чёрч-стрит, в приемной вечно сидит куча годных женщин. Не в смысле годных к службе - если б они были в етом смысле годные, чего б им было делать у врача? - а в смысле привлекательных, лакомых таких. Вон та, например, что сидит у фикуса, темноволосая, смуглая, книжку читает. Отпадная баба. И с характером: вокруг полно алкашей, бомжей каких-то, видно, у них диспансерный день сегодня, а ей плевать, читает себе и все, ждет приема. Один из бомжей трясется, что какающая болонка, судорожные подергивания, конвульсивные движения, типа, и процарапывает дыры у себя на руках, на желтоватой коже, а ето у него уже с печенью проблемы, печень не справляется, и желчные соли накапливаются в коже, поетому он такого желтушного цвета. Желчный пигмент. Ранняя стадия цирроза. Недолго осталось бедняге. Завязывай, братан, пока не поздно. Да я-то знаю, что не завяжешь. До чего знакомы эти места, приемные в поликлиниках. Столько времени я провел в них, пока встречался с Ребеккой, околачивался, мерил шагами коридоры, когда душа горела, надыбать рецептов на темазики или еще чего-нибудь такое, что мы могли поиметь на халяву, чтоб продать и выручить денег на выпивку, или самим схавать, чтоб выпивка, на которую у нас от этого я только отключаюсь Меня кто-то зовет по имени. Я вываливаюсь из транса, все сидящие в приемной пялятся на меня, кроме хорошенькой девушки с характером, регистраторша за стойкой улыбается и протягивает мою медицинскую карту и опять называет мое имя. Я улыбаюсь, иду к ее прилавку и забираю карту. Большая, толстая пачка бумаг. – Доктор Хойк , последний кабинет по коридору слева. – Пасиб. В трансе так спокойно. Ничего, кроме моего тела, ни прошлого, ни будущего, ни памяти, ни мира. Только я и мое сердце бьется. Полное обнуление, полная смерть эго, ничего, чистый покой. Прекрасно. Жаль, что там нельзя остаться навсегда. Стучу в дверь. Хороший мужик этот доктор Хойк. Голландец, наверное. Хороший парень. Кажется, в «Рене и Стимпи» [10] собаку так зовут? Да, вроде так. Рен Хойк. Врач кричит, чтоб я вошел, и я вхожу. – Как поживаете? – Отлично, - говорю. - Неплохо. Отдаю карту, он ее листает. – Что-нибудь беспокоит? Боль, зуд? – В руке-то? – Да. – Нет. – Дурные запахи, краснота? – Нет. Все хорошо. Если не считать, что полруки нету, типа. Он улыбается. – Ну, давайте посмотрим. Разденьтесь до пояса, пожалуйста. Хватаю кофту за ворот и тяну через голову. Моя половинчатая рука тоже тянется схватиться за что-то, хочет помочь, но только мешается, так что приходится велеть ей стоять на месте и слушаться, пока я стягиваю с нее куртку. Статическое электричество потрескивает у меня в ушах, чувствую, как волосы встают дыбом. Приглаживаю их ладонью и кладу куртку на колени, а доктор Хойк подъезжает ко мне на своем стуле, взглянуть поближе. – Давайте посмотрим. Поднимаю к нему культю. Глазам вдруг становится жарко, хочется плакать; ето накатывает по временам, быстро, внезапно, до того жалок мой обрубок, укороченный, слабый, будто не часть меня, а какая-то жутко уязвимая и беспомощная тварь. Тварь, изначально бывшая доброй, нежной, а теперь именно поетому осужденная на страшные муки. Оконечность руки, гладкая, пустая, все черты стерты страданием. А ну заткнись, не выдумывай. Ето ты. Ето ты. Ето не отдельная тварь, а часть – М-м-м… заживает просто замечательно… Он медленно и осторожно прощупывает руку. Проводит большим пальцем по едва заметному шраму, бледному, выпуклому шву, где были сшиты клочья кожи. – Чертовски хорошая работа… просто красота… Вот это мило: сказать про мою культю «красота». Очаровательно. Мне нравится ход ваших мыслей, доктор Хойк. Через его плечо я вижу рабочий стол. Заставка экрана - летящие звезды, словно мчишься сквозь космос. Не очень-то успокоительная для врачебного кабинета. Приз за игру в гольф, две фотографии: одна - улыбающейся женщины в платке, в тени, другая - двух смеющихся детей на пляже, у моря, дальше - пустая кружка, букет цветов в синей стеклянной вазе, желтых, нарциссы вроде они называются, маленькие желтые фанфары их вид и наверно запах воньгнильслизьраспадотпадаетмыотпадаем мило. Он зажимает в ладони конец моей руки и сдавливает. – Так больно? – Нет. Сдавливает сильнее. – А так? – Нет. И не болит, не болит, но чуточку - странный дискомфорт, будто слабо бьет током, и от етого у меня начинают пульсировать зубы мудрости, и мне хочется, чтобы он перестал сжимать, и он перестает. – Ну хорошо. Все в порядке. Я сейчас опять выпишу вам кодеин. Можете одеваться. Он черкает у себя в блокноте, а я с трудом влезаю обратно в кофту. А это труд: попробуйте натянуть толстовку одной рукой, бля. Надо было рубашку надеть, с рубашками все просто, но если речь идет о толстовке, ее нужно скатать во что-то вроде обруча, продеть туда голову, исхитриться просунуть целую руку в рукав, потом взять пустой рукав, собрать его вроде как в горсть и вроде как размотать на культю, будто огромный шерстяной презик. Ето нелегко. А потом пришпилить пустой рукав булавкой или запхать за пояс штанов, вот как я сейчас, чтоб не болтался по-идиотски, пустой. Хуже болячки в заднице, и ето еще мягко сказано. Но теперь ето - – Вот, пожалуйста. Он протягивает мне рецепт, и я засовываю его в нагрудный карман. Снесу в «Бутс» [11], и назавтра можно будет уже забрать таблетки; они мне срочно не нужны, у меня еще старый запас не кончился. Так что ето терпит. – Еще что-нибудь? – В смысле лекарств? – Да нет, я хотел сказать - может, вас еще что-нибудь беспокоит? Остальное все в порядке? Жму плечами. – Да. Вроде. А что? – Спите хорошо? – Обычно да. Иногда трудно заснуть, типа, но… – Кошмары? – А у кого их нету? – Каждую ночь? – Нет-нет. – Как часто? – Что, бессонница или кошмары? – Бессонница. – Пару раз в неделю, около того, не больше. Ето не проблема, честно. – А как насчет вот тут? - Он дважды стучит пальцем по виску. - Как там дела обстоят? Что за безумный вопрос. Как, черт возьми, я должен на ето отвечать? Точным ответом был бы список из примерно восьмисот прилагательных, и к нему какое-то связное толкование, объяснить, что головой своей я в основном, как ни парадоксально, ощущаю себя целым. Несмотря на потерю и горе и ужас и гниль и бессвязность и ускользание и ярость и боль, я чувствую - целостность [T7]. – Нормально. - Пожимаю плечами и улыбаюсь. - В общем и целом я доволен. – Хорошо. - Он тоже улыбается и опять смотрит мою карту. - Тут написано… Вы проходили курс детоксикации в… в какой клинике? – Святой Елены. – Святой Елены. – По приговору суда. – Вам дали срок условно, обязав пройти лечение от алкогольной зависимости. И как, помогло? – Да. – Не тянет выпить? Нет позывов? – Ну, бывает, конечно, но… – Я читал разные труды об алкогольной зависимости, - говорит он. - Один врач, кажется, австралиец, обнаружил, что позыв, приступ желания выпить, продолжается от девяти секунд до шести минут. Так что, если получится выдержать семь минут, значит, все будет нормально. Семь минут. Я улыбаюсь. – Похоже на то. – Я знаю, что семь минут могут показаться очень долгими. – Ничего, я справлюсь. Я сильный. – Отлично. Рад слышать. – Чистота и терпение - это про меня. Мы оба улыбаемся, и дурацкая Молитва о Терпении начинает крутиться по заведенной шарманке у меня в голове, чертова тупая уродская Молитва о Терпении: «Боже, дай мне терпения - принять то, что я не могу изменить, мужества - изменить то, что я могу изменить, и мудрости, чтоб отличить одно от другого». Ага, и еще, конечно: «Дай мне достаточно знать себя, чтобы понимать, что ета молитва - упрощенный, укороченный вариант очередной херни из репертуара современных шаманов, краткое выражение очередного невроза навязчивых состояний, неотъемлемой части Программы "12 шагов", которой мы все должны неукоснительно следовать, и если мы не отдадим Программе жалкие клетки головного мозга, оставшиеся у нас после всего употребленного нами алкоголя и наркотиков, то мы лишь изъяны на лике земли, пятна, жизнь, недостойная жизни». Жопа. Молодец, Однорукий. Мы тебя любим, Однорукий. Ты этого достоин достоин достоин. Жопа. – Пожалуйста, ответьте мне вот на какой вопрос, - говорит добрый доктор. - Вы не думали о протезе? Я думаю о протезе, что стоит у меня дома, в шкафу: моя блестящая, пластмассовая рука. Жутковато. – У меня уже есть один, - говорю я. – И вы не хотите его носить? – Нет. – Можно узнать, почему? – Ну, во-первых, с ним как-то неудобно. Натирает, типа. И с ним просто неловко; будто я, когда в протезе, таскаю с собой какой-то груз. Неуклюжий груз, понимаете? Типа рюкзака с кирпичами или чего-то вроде. Он кивает. – Я с ним какой-то нецелый, пмаете, о чем я? Типа, ну, вроде это не я. Какая-то приставка, что-то приделанное, внешнее. Ето не я. Мне хочется чувствовать себя целым, типа. Полным комплектом. – Вам было бы легче, конечно, если бы руку удалили ниже локтя. Протезы гораздо удобнее с этим рычагом, понимаете? Он несколько раз сгибает руку в локте. Я жму плечами. – Честно говоря, я думаю, ето ничего бы не изменило. Все-таки без него лучше. Он кивает и улыбается, словно мои слова ему приятны. Бог знает почему. Странный малый этот доктор Хойк. – Ну ладно, значит, увидимся через, сколько там, две недели? – Две недели, угу. – Будете выходить - запишитесь в регистратуре. Рад был узнать, что у вас все в порядке. – Угу. Выхожу из кабинета и обратно в приемную. Хорошенькая девушка ушла, алкаши тоже. Осталось несколько старых пердунов, поодиночке и парами. Двое, с самыми красными рожами, какие я когда-либо видел, с жаром говорят между собой по-валлийски. Несу свои полторы руки к прилавку регистратуры - назначить день и время, когда я должен буду вернуться сюда для повторного ощупывания. |
|
|