"Последнее искушение Христа" - читать интересную книгу автора (Казандзакис Никос)

Глава 21

Суббота подобна благообразному отроку, почивающему на коленях у Бога. Вместе с ним почивает вода, не вьют гнезда птицы, прекращают работу люди. Они принаряжаются, прихорашиваются и отправляются в синагогу, чтобы увидеть, как раввин разворачивает священный свиток, в котором красными и черными письменами начертан Закон Божий, и услышать, как искушенные в письменах верующие с великим искусством изыскивают и находят в каждом слове, в каждом слоге волю Божью.

Была суббота. Верующие Израиля выходили из синагоги в Назарете, а глаза их были все еще ослеплены видениями, вызванными почтенным раввином Симеоном. Свет перед их глазами был настолько силен, что все, словно слепые, пробирались на ощупь, скучивались на сельской площади и медленно прохаживались под высокими финиковыми пальмами, стараясь прийти в себя.

Сегодня раввин открыл Писания наугад, попал на пророка Наума, ткнул пальцем опять-таки наугад и наткнулся на такие вот святые слова: «Вот на горах — стопы благовестника, возвещающего мир!» Почтенный раввин прочитал это, перечитал еще раз и воодушевился.

— Это Мессия! — воскликнул он. — Он идет! Оглянитесь вокруг, оглянитесь вокруг: всюду знаки прихода его. Внутри нас гнев, стыд, надежда, внутри нас глас: «Довольно!» Гляньте, что вне нас! Сатана восседает на престоле Вселенной: на одном колене он держит и ласкает уже сгнившее тело человеческое, на другом колене — блудницу — душу человеческую. Пришли времена, которые предрекали уста Божьи — пророки. Откройте Писания: что гласят они? «Когда рухнет с престола своего Израиль и варварские стопы будут попирать святые земли наши, наступит конец света!» Что еще гласят Писания? «Последний царь будет развратен, преступен и безбожен, чада его — недостойные, и венец соскользнет с главы Израиля». Развратный и преступный царь пришел — это Ирод. Я видел его собственными глазами, когда он велел мне явиться в Иерихон исцелять его. Были у меня чудодейственные зелья, я взял их и пошел. Пошел я и с того дня не мог больше вкушать мяса, ибо видел, как гниет плоть его; не мог пить вина, ибо видел, что кровь его полна червей, и вот уже более тридцати лет смрад его стоит в ноздрях моих… Он умер, издох, пришли сыновья его нечестивые — прыщавые вонючки. Соскользнул с их голов царский венец…

Итак, исполнились пророчества, настал конец света! Раздался глас на Иордане: «Он грядет!» Раздался глас внутри нас: «Он грядет!» Сегодня я открыл Писания, письмена сгрудились и воскликнули: «Он грядет!» Я состарился. Потускнели очи мои, зубы выпадают изо рта моего, колени мои ослабели, но я радуюсь! Радуюсь, ибо Бог дал мне слово: «Симеон, ты не умрешь, не увидав Мессию». Чем ближе смерть моя, тем, стало быть, ближе и Мессия. Мужайтесь, чада мои! Нет рабства, нет Сатаны, нет римлян, есть только Мессия, который идет. Мужи, возьмитесь за оружие — грядет война! Жены, зажгите светильники — грядет нареченный! Час и минута неизвестны нам: может быть, сегодня, может быть, завтра, — бодрствуйте! Я слышу, как на ближних горах камни осыпаются под стопами его. Он грядет! Выйдите на двор, — может быть, вы узрите его!

Люди вышли во двор, рассеялись под высокими финиковыми пальмами. Слишком желанными были слова почтенного раввина, и люди старались забыть их, чтобы потускнел излишний блеск и душа вновь настроилась на повседневные заботы… И вот, когда они прогуливались так, с тоской ожидая наступления полдня, чтобы вернуться домой и за беседой, ссорами и едой позабыть святые слова, — вот тут и появился, в изодранной одежде, босой, с сияющим ликом, Сын Марии, а за ним, робко держась друг друга, четыре, ученика и позади всех — нелюдимый, с мрачным взглядом рыжебородый Иуда.

Хозяева опешили. Откуда появились эти оборванцы? А этот, идущий впереди всех, — не Сын ли это Марии?

— Гляди, как вышагивает! Вытянул руки и поигрывает ими, словно крыльям!

— Бог лишил его разума, вот он и пытается взлететь.

— Глядите, он взобрался на камень и знаками показывает, что будет речь держать.

— Пошли, посмеемся.

Иисус, действительно, поднялся на камень посреди площади. Собравшийся вокруг народ смеялся: люди обрадовались появлению помешанного — это помогало забыть грозные слова раввина: «Война! Бодрствуйте! Он грядет!» Вот уже годы напролет бубнит он им в уши одно и то же. Людям это уже надоело. И вот теперь, слава Богу, посмеются они над Сыном Марии.

Иисус делал знаки руками, призывая всех собраться вокруг него. Все пространство заполнили бороды, полосатые одежды и шапки. Одни жевали финики, чтобы заглушить голод, другие щелками семена подсолнуха, а самые старые и богобоязненные перебирали длинные четки — из мелких лоскутов голубого холста с изречениями из Святых Писаний на каждом.

Глаза Иисуса блестели, сердце радостно билось, не ощущая никакого страха перед огромной толпой. Он раскрыл уста и воскликнул:

— Братья! Отверзните уши ваши, отверзните сердца ваши, внемлите слову, которое я молвлю вам. Взывает Исайя: «Дух Господень излился надо мною и избрал меня нести благую весть бедным, послал меня возгласить свободу рабам и свет слепым!» Пришел день, обещанный пророком, братья! Бог Израиля послал меня нести благую весть. Далеко в пустыне Иудейской помазал Он меня, оттуда я и пришел к вам! Великую тайну доверил мне Он: я принял ее и через поля к горы — разве не слышали вы поступи моей в горах? — поспешил сюда, в родное мое селение, чтобы здесь впервые возгласить радостную весть. Что это за радостная весть? Наступило Царство Небесное!

Старик с двойным, как у верблюда, горбом поднял четки и захихикал:

— Пустые слова говоришь ты, Сыне Плотника, пустые слова. Царство Небесное, справедливость, свобода и дом вверх дном — надоело уже все это! Чудеса! Чудеса! Вот здесь, перед нами, сотвори чудо, если хочешь, чтобы тебе поверили, а нет — заткни глотку!

— Все сущее в мире есть чудо, старче! — ответил Иисус. — Какого еще чуда ты желаешь? Опусти глаза долу: даже о самой ничтожной былинке печется ангел-хранитель, помогающий ее возрастанию. Подними глаза вверх: разве не чудо звездное небо?! А если ты смежишь вежды свои, старче, — разве не чудо мир, пребывающий внутри нас, разве не есть звездное небо сердце наше?!

Люди слушали его, оторопев.

— Разве это не Сын Марии? — спрашивали они друг друга. — Неужто он способен говорить так властно?

— Демон говорит устами его. Где его братья? Пусть свяжут его, а не то еще укусит кого.

— Замолчите! Сейчас он снова будет говорить!

— Настал День Господень, братья. Готовы ли вы? Всего лишь считанные часы в вашем распоряжении, позовите же бедняков, раздайте им добро ваше. К чему вам земные блага? Огонь грядет, дабы сжечь их! Прежде Царства Небесного грядет Царство Огненное. В День Господень камни, из которых возведены дома богачей, сдвинутся с места и погребут под собой хозяев. Золотые монеты в сундуках покроются испариной — кровь и пот бедняка будут струиться по ним! Небеса разверзнутся, огонь обрушится потопом, новый Ковчег поплывет меж языков пламени: у меня ключ, которым я отворяю Ковчег, я же избираю достойных. Братья мои, назаретяне, с вас начинаю, вы призваны первыми, придите, войдите внутрь, всколыхнулись уже языки пламени Божьего и спускаются на землю!

— Ха-ха-ха! Сын Марии явился спасать нас! — захохотали люди, освистывая его. Несколько человек нагнулись, подобрали с земли камни и изготовились забросать его.

На площади показался бегущий пастух Филипп. Услыхав о приходе Товарищей, он поспешил сюда. Глаза его были воспалены и красны, словно он долго лил слезы, щеки запали. В тот самый день, когда он простился на озере с Иисусом и его товарищами, крикнув со смехом: «Не пойду с вами — у меня овцы, разве их бросишь?» — с Ливана спустились разбойники и похитили их. У Филиппа не осталось ничего, кроме пастушьего посоха, с которым этот низложенный царь скитался теперь по горам и селениям в поисках овец. Он ругался, грозил и точил широкий кинжал, говоря, что отправится на Ливан. А по ночам только плакал, оставаясь наедине с собой. И вот Филипп прибежал к старым друзьям, чтобы рассказать про свою беду и отправиться с ними на Ливан. Услыхав смех и свист, он пробормотал: «Что это здесь происходит? Почему они смеются?»

Когда он подошел ближе, Иисус уже разгневался и воскликнул:

— Чего вы смеетесь? Зачем беретесь за камни побить Сына человеческого? Возгордились своими домами, масличными рощами и виноградниками? Все это обратится в пепел! В пепел! Сыны и дщери ваши также обратятся в пепел! А языки пламени устремятся с гор, словно грозные разбойники, и похитят овец ваших!

— Что еще за разбойники? Какие овцы? Какие это еще языки пламени несет он нам? — пробормотал Филипп, слушая Иисуса, опершись подбородком о пастуший посох.

Иисус говорил, а тем временем беднота из убогих домов поодиночке собиралась к нему. Там прослышали, что явился новый пророк, вещающий для бедноты, и все поспешили к нему. Говорят, в одной руке у него огонь небесный, чтобы жечь богатых, а в другой — весы, чтобы делить их добро между бедными. Это новый Моисей, несущий новый, более справедливый Закон. И вот они стоят и слушают как завороженные. Наступило, наступило царство бедняков!

Иисус снова открыл было уста, собираясь заговорить, но тут две пары рук набросились на него, схватили, стащили с камня, и толстая веревка сразу же обвилась вокруг его тела. Иисус обернулся и увидел своих братьев, сыновей Иосифа, — хромого Сима и набожного Иакова.

— Домой! Домой, окаянный! — кричали они, яростно таща его за собой.

— У меня нет дома, оставьте меня! Здесь мой дом, здесь мои братья! — кричал Иисус, указывая на людей.

— Домой! Домой! — кричали, смеясь, хозяева. Кто-то занес руку и метнул зажатый в ней камень, который слегка задел лоб Иисуса.

Пролилась первая кровь.

Двугорбый старик закричал:

— Смерть ему! Смерть! Это колдун, напускающий на нас чары! Он призывает огонь прийти и сжечь нас, и огонь придет!

— Смерть ему! Смерть! — раздалось отовсюду. Тут в дело вмешался Петр.

— Постыдитесь! — крикнул он. — Что он вам сделал? Он не виновен!

Какой-то детина бросился на Петра:

— Да ты, я вижу, вместе с ним, так, что ли? С этими словами детина схватил Петра за горло — за самое яблочко.

— Нет! Нет! Я не с ним! — завопил Петр, пытаясь высвободить горло от ручищи.

Три других ученика Иисуса растерялись. Иаков и Андрей все прикидывали свои силы, на глазах у Иоанна выступили слезы. Но тут Иуда растолкал толпу локтями, оторвал учителя от его разъяренных братьев и распутал веревку.

— Убирайтесь! — крикнул Иуда. — А не то будете иметь дело со мной. Прочь отсюда!

— Будешь распоряжаться в своих краях! — завизжал хромой Сим.

— Я буду распоряжаться всюду, куда только дотянутся мои руки, хромой!

Затем Иуда повернулся к четырем ученикам и крикнул:

— И не стыдно вам? Уже отреклись от него? Живее! Закроем его со всех сторон, чтобы никто к нему и пальцем не прикоснулся!

Четверо учеников устыдились. Не остались в стороне бедняки и оборванцы.

— И мы с вами, братья! — кричали они. — Разорвем их в клочья!

— И я с вами! — раздался свирепый голос. Филипп шел через толпу, раздвигая ее пастушьим посохом, и поигрывал им, сжимая в руке. — Я иду с вами!

— Привет, Филипп! — отозвался рыжебородый. — Иди к нам! Бедные и обездоленные, все сюда! Увидав, что беднота поднимает голову, хозяева осерчали. Сын Плотника явился морочить голову бедноте, ставить мировой порядок вверх дном — несет, видишь ли, новый закон! Смерть ему! Смерть!

Люди обозлились, ринулись друг на друга, кто с палицей, кто с ножом, кто с камнем. Старцы оставались сзади, подзадоривая своих пронзительными возгласами. Сторонники Иисуса закрепились за платанами, окружавшими площадь, часть из них ринулась в драку. Иисус стал между противниками, раскрыв объятия и восклицая: «Братья! Братья!» — но никто не слушал его. Люди яростно осыпали друг друга камнями, застонали первые раненые.

Из улочки выбежала какая-то женщина. Лицо ее было плотно закутано лиловым платком, так что были видны только половина рта, нос и большие черные глаза, полные слез.

— Во имя Бога, не убивайте его! — кричала она.

— Мария! Его мать! — послышались возгласы.

Но разве старцы пожалеют мать?! Ярость охватила их.

— Смерть ему! Смерть! — орали старцы. — Явился будоражить народ, поднимать бунт, делить наше добро между босяками и голодранцами! Смерть ему!

Схватка шла теперь грудь на грудь. Оба сына Иосифа со стонами катались по земле. Иаков схватил камень и разбил им головы. Иуда выхватил короткий кинжал и стал перед Иисусом, не давая никому приблизиться. Разгневанный из-за своих овец, Филипп с мрачным видом без разбору бил по головам пастушьим посохом.

— Во имя Бога! — снова раздался голос Марии. — Ведь он же больной, больной! Он не в своем уме, пощадите его!

Но голос ее утонул в общем шуме. Иуда схватил самого сильного из противников и приставил тому нож к горлу, но подоспевший Иисус сдержал его руку.

— Брат Иуда! — воскликнул Иисус. — Не надо крови! Не надо крови!

— Чего же тогда? Воды, что ли? — зло отозвался рыжебородый. — В руке у тебя секира, или ты забыл об этом? Пришел час!

Петр рассвирепел от полученных ударов, схватил огромный камень и бросился на старцев. Мария оказалась в самой гуще схватки. Она пробралась к сыну и схватила его за руку.

— Дитя мое, что с тобой? Как ты дошел до этого? Пошли домой! Помоешься, наденешь новую одежду, обуешь сандалии. Тебя ранили, сынок!

— У меня нет ни дома, ни матери, — ответил Иисус. — Кто ты?

Мать разразилась рыданиями, вонзила ногти в щеки и больше не проронила ни слова.

Петр метнул камень, который, упав, придавил ногу двугорбому старику — тот взвыл от боли, дотащился, ковыляя, до узеньких улочек и направился к дому раввина. Но тут появился и сам раввин, запыхавшийся от быстрой ходьбы. Он услышал шум, оторвался от Священных Писаний, в которые уткнулся носом, пытаясь извлечь из букв и слогов волю Божью, но, услыхав шум, взял свой посох священнослужителя и спешно направился взглянуть, что там происходит. Встретив по дороге нескольких раненых, он узнал обо всем. Раздвигая людей в стороны, раввин добрался до Сына Марии.

— Что здесь происходит, Иисусе? — строго спросил раввин. — Ты, говорят, несешь любовь? Такова, стало быть, эта твоя любовь? И не стыдно тебе?

Он обратился к людям:

— Расходитесь по домам, чада. Это мой племянник. Несчастный болен, вот уже многие годы болен. Не держите на него зла за то, что он сказал, — простите его. Не он, но некто другой говорит устами его.

— Бог! — сказал Иисус.

— Умолкни! — призвал раввин, осуждающе коснувшись его посохом. Он снова обратился к народу:

— Оставьте его, чада мои, прекратите распрю. Он сам не ведает, что говорит. Все мы, бедные и богатые, все мы — семя Авраамово, не ссорьтесь. Уже полдень, возвращайтесь домой. А я займусь исцелением этого несчастного. Затем раввин обратился к Марии:

— Возвращайся домой, Мария. Мы тоже сейчас придем.

Мать бросила последний, полный нежности взгляд на сына, словно прощаясь с ним навсегда, вздохнула, закусила конец платка, повернулась и вскоре исчезла среди узких улочек.

Небо уже заволокли тучи: пока люди насмерть дрались друг с другом, дождь собрался пролиться и освежить землю. Поднялся ветер, последние листья облетали с платанов и смоковниц и рассеивались по земле. Площадь опустела. Иисус повернулся к Филиппу, протянул ему руку:

— Здравствуй, брат мой Филипп!

— Здравствуй, Учитель, — ответил тот, пожимая руку. Затем Филипп протянул ему свой пастуший посох и сказал:

— Возьми. Будешь опираться на него.

— Идемте, соратники, — сказал Иисус. — Отряхните прах с ног ваших. Прощай, Назарет!

— Я провожу вас до края селения, чтобы никто не причинил вам зла, — сказал почтенный раввин.

Он взял Иисуса за руку и пошел вдвоем с ним впереди. Раввин почувствовал, как рука Иисуса пылает в его ладони.

— Не следует взваливать на себя чужие заботы, дитя, — они погубят тебя.

— Своих забот у меня нет, старче, так пусть они погубят меня! — ответил Иисус.

Они дошли до околицы Назарета. Показались сады, а за ними — поля. Ученики остановились чуть позади омыть раны в источнике. Вместе с ними было двое слепых: они ожидали, что новый пророк сотворит чудо. Все пребывали в состоянии радостного возбуждения, словно возвращались после тяжкой битвы.

И только четверо учеников шли молча. Они были встревожены и старались держаться поближе к Учителю, чтобы тот утешил их. Назарет, родина Учителя, освистал их и прогнал прочь — нехорошо начался их великий поход! «А что если нас прогонят и из Каны, и из Капернаума, и отовсюду с берегов Геннисаретского озера, — что тогда будет с нами? — думали они. — Куда нам тогда идти? Кому возглашать слово Божье? Коль народ Израиля отречется от нас и подвергнет осмеянию, к кому тогда обращаться? Уж не к неверным ли?»

Они смотрели на Учителя, но никто из них не осмелился рта раскрыть. Однако Иисус заметил испуг в их глазах, взял за руку Петра и сказал:

— Эх, Петр-маловер! Черный зверь со вздыбленной шерстью сидит, содрогаясь, в зрачке твоего глаза. Имя ему — Страх. Тебе страшно?

— Когда я далеко от тебя, Учитель, мне страшно. Поэтому я и подошел к тебе. Поэтому все мы подошли. Поговори с нами, дабы укрепились сердца наши.

Иисус улыбнулся.

— Когда я заглядываю в глубину души моей, сам не знаю как и почему истина выходит из сердца моего в образе притчи. Поэтому, товарищи, я снова расскажу вам притчу.

Иисус умолк. Он уж было успокоился, но, когда во время рассказа вспомнил о назаретянах и евреях, гнев обозначился между его бровями. Ученики смотрели на него, недоумевая.

— Кто же эти приглашенные и кто те, кого не приглашали? Что это за свадьба? Прости, Учитель, мы не поняли, — сказал Петр, в отчаянии почесывая свою огромную голову.

— Вы поймете это, когда я позову приглашенных войти в Ковчег, а они откажутся, — сказал Иисус. — Потому что есть у них виноградники, поля и жены, а глаза их, уши, уста, ноздри и руки — пять пар быков, на которых они пашут. Но что вспахивают они? Ад!

Иисус вздохнул, посмотрел на товарищей и почувствовал, насколько он одинок в мире.

— Вот я говорю, а кому я говорю все это? — произнес Сын Марии. — Бросаю слова на ветер. Говорю и чувствую, как я одинок. Когда у пустыни появится слух, дабы слышать меня?

— Прости нас, Учитель, — снова сказал Петр. — Пласт земли есть разум наш. Погоди, и он даст обильные всходы.

Иисус повернулся к почтенному раввину и посмотрел на него. Но тот устремил взгляд в землю, догадываясь о скрытом грозном смысле, а его старческие глазки с выцветшими ресницами наполнились слезами.

На околице Назарета у деревянного барака стоял мытарь, собиравший налоги, по имени Матфей: всякий товар при въезде и выезде облагался налогом в пользу римлян. Приземистый, тучный, бледный человечек: мягкие желтоватые руки, перепачканные чернилами пальцы, черные ногти, крупные волосатые уши, высокий, как у евнуха, голос. Все селение ненавидело и презирало его, никто не подавал ему руки; все отворачивались, проходя мимо барака. Разве не гласят Писания: «Только Богу, но не людям надлежит платить подати»? Этот же мытарь на службе у тирана попирает Закон, живя беззаконием. Воздух осквернен на семь миль вокруг него.

— Идемте быстрее, ребята, — сказал Петр. — Старайтесь не дышать. Отвернитесь от него!

Но Иисус остановился. Матфей стоял у барака, зажав в пальцах тростинку для письма, и прерывисто дышал, не зная как поступить — остаться было боязно, уйти в барак не хотелось. Давно уже владело им желание увидеть нового пророка, который провозглашал, что все люди — братья. Разве не он сказал как-то: «Богу намного милей раскаявшийся грешник, чем никогда не согрешивший»? Разве не Он сказал в другой раз: «В мир явился я не для праведников, но для грешников: с ними мне любо вести беседу и вкушать пищу?» Разве не он на вопрос: «Учитель, каково истинное имя Божье?» — ответил: «Любовь»?

Вот уже много дней и ночей повторял Матфей эти слова в сердце своем и говорил, вздыхая: «О, если бы мне довелось увидеть его и припасть к стопам его!» И вот теперь, когда пророк рядом, Матфею стыдно поднять глаза, чтобы взглянуть на него, и стоит Матфей неподвижно, опустив голову, и ждет чего-то. Чего же он ждет? Сейчас пророк уйдет и исчезнет навсегда.

Иисус шагнул к нему.

— Матфей, — сказал он тихо, но с такой нежностью, что мытарь почувствовал, как млеет его сердце.

Он поднял глаза. Иисус стоял перед ним и смотрел на него. Нежный всесильный взгляд проникал в душу мытаря, сердце его обретало умиротворение, разум — озарение, на все его существо, дрожавшее в ознобе, нисходили солнечные лучи и согревали его. О, как велика была его радость, уверенность, умиротворенность! Оказывается, мир так прост и так легко обрести спасение?

Матфей вошел в барак, закрыл счетные книги, взял под мышку чистый свиток, заткнул за пояс чернильницу, сунул за ухо тростинку для письма. Вытащив из-за пояса ключ, он запер дверь и швырнул ключ в сад. Затем Матфей направился к Иисусу. Колени его дрожали. Он остановился. Подходить или не подходить? Подаст ли ему руку Учитель? Матфей поднял глаза и посмотрел, на Иисуса взглядом, который кричал: «Пожалей меня!» Иисус улыбнулся и протянул ему руку:

— Здравствуй, Матфей! Пошли с нами.

Ученики вздрогнули, расступились. Старый раввин наклонился к уху Иисуса:

— Дитя мое, он же мытарь! Это великий грех, ты должен повиноваться Закону.

— Я повинуюсь своему сердцу, старче, — ответил тот. Они покинули Назарет, миновали сады, вышли в поле. Дул холодный ветер. Вдали поблескивал усыпанный первым снегом Хеврон.

Раввин снова взял Иисуса за руку, не желая расставаться, не поговорив с ним… Но что сказать ему? С чего начать? В Иудейской пустыне Бог якобы доверил ему держать в одной длани огонь, а в другой — семена: он сожжет этот мир и взрастит новый… Раввин тайком взглянул на Иисуса: верить ли этому? Разве не гласят Писания, что Избранник Божий схож с засохшим древом, возросшим среди камней, презираемым и покинутым людьми? «Может быть, это и есть Он…» — подумал старец.

— Кто ты? — тихо, чтобы никто не слышал, спросил раввин, опершись о его плечо.

— С того дня, как я появился на свет, мы провели рядом столько времени, а ты до сих пор не узнал меня, дядя Симеон?

У почтенного раввина перехватило дыхание.

— Я не в силах постичь это разумом, — прошептал он. — Не в силах…

— А сердцем, дядя Симеон?

— Его я не слушаю, дитя мое, — оно толкает человека в пропасть.

— В пропасть Божью, к спасению, — сказал Иисус, сочувственно посмотрев на старца. Помолчав немного, он продолжал:

— Помнишь, старче, мечту племени Израилева, которую узрел как-то ночью во сне пророк Даниил в Вавилоне? Воссел Ветхий Днями на престоле своем; одеяние на Нем было бело как снег, и волосы главы Его — как чистая волна; престол Его — как пламя огня; Огненная река выходила и проходила перед Ним. Справа и слева от Него воссели Судьи. И разверзлись тогда облака, и сошел на облака… Кто? Помнишь, старче?

— Сын Человеческий, — ответил почтенный раввин, который вот уже в течение нескольких поколений жил этой мечтой, а теперь вот пришли ночи, когда и он стал видеть ее во сне.

— И кто же этот Сын Человеческий, старче?

Колени почтенного раввина дрогнули. Он испуганно взглянул на юношу.

— Кто? — прошептал раввин, прильнув взглядом к губам Иисуса. — Кто?

— Я, — тихо сказал тот, опустив руку на голову старцу, словно благословляя его.

Почтенный раввин попытался было заговорить, но уста не повиновались ему.

— Прощай, старче! — сказал Иисус, протянув ему руку. — Ты счастлив, ибо удостоился зреть до смерти то, чего страстно желал всю свою жизнь. — Бог сдержал слово, старче Симеон!

Раввин стоял и смотрел на него широко раскрытыми глазами… Чем был окружавший его мир? Престолы, крылья, белые молнии, нисходящие облака, Сын Человеческий в облаках? Может быть, все это снилось ему? Или же он был пророком Даниилом, зревшим во врата грядущего, отворившегося перед ним? Не земля, но облака были вокруг, а этот юноша, который с улыбкой протягивал ему руку, был не Сын Марии, но Сын Человеческий!

В голове у него закружилось. Чтобы не упасть, старец оперся на посох и смотрел. Смотрел, как Иисус с пастушьим посохом в руках ступает под осенними деревьями. Солнце опустилось. Не в силах больше удержаться на небе, дождь пал на землю. Одежда почтенного раввина промокла насквозь, прилипла к телу, дождь струями стекал с волос. Старец дрожал от холода, но продолжал неподвижно стоять посреди дороги, несмотря на то, что Иисус и следовавшие за ним ученики уже скрылись за деревьями. Видел ли почтенный раввин сквозь дождь и ветер, как босые оборванцы идут вперед, совершая свое восхождение? Куда идут они? К чему стремятся? Раздуют ли эта оборванные, босые и необразованные мировой пожар? Бездна есть воля Господня…

— Адонаи, — прошептал старец. — Адонаи…

И слезы потекли из глаз его.