"Генерал Корнилов" - читать интересную книгу автора (Кузьмин Николай Павлович)

ГЛАВА ПЕРВАЯ

Бедная жизнь на песках, иссушаемых солнцем, заставляла туркмен заниматься разбоем. Обильную поживу давали набеги на богатых персов. Вылазки делались и на север: к хивинцам и в Адаевские степи.

Отрядами налетчиков командовали суровые и опытные предводители – сардары. Замыслив очередной набег, сардар втыкал перед своей кибиткой копье, украшенное конским хвостом. Каждый, кто хотел отправиться за добычей, приходил и втыкал рядом свое. Когда копий собиралось достаточно, сардар велел седлать коней.

Большой оазис под названием Ахал возник и разросся на самом краешке пустыни перед грядою невысоких желтых гор. Место удачное: тут сплетались две речки – Мургаб и Кушка. Вода и отвага здешних сардаров привлекали в Ахал множество людей со всех концов Туркестана. С годами здесь образовалось что-то вроде азиатской Запорожской сечи. Кровь жителей смешалась в поколениях: хивинцы, узбеки, персы, пуштуны. Воинственное племя стало называть себя «ахал-теке» («новые люди»).

Налетчики, ходившие на север, на полуостров Мангышлак, принесли вести, что адаевские казахи попросились под высокую руку ак-падишаха – белого царя. После этого на юг по берегам Сырдарьи стали продвигаться русские войска.

Поселение Геок-Тепе сардары приказали обнести сплошною глинобитной стеной. Несколько башен придавали городку вид неприступной крепости. Русскими солдатами командовал генерал Скобелев, прозванный туркменами ак-пашой (он неизменно появлялся на белоснежном жеребце и в белом кителе). Оборону крепости возглавил отважный сардар Дыкма. Ему помогали Курбан и Муса. Последний приходился отцом отчаянному смельчаку Гельды Гелю.

У русских были пушки. Снаряды разбивали стены крепости, словно пух. Глина не могла соперничать с металлом.

Однажды ночью сардар Курбан велел своим воинам раздеться донага. С кинжалами в зубах люди поползли на русские позиции. Темные тела воинов слились с песком. Бесшумная атака нанесла армии Скобелева громадный урон: текинцы вырезали больше батальона. Лишь на исходе ночи загремели выстрелы. Налетчики вернулись в крепость, захватив раненых и убитых. В той дерзкой ночной атаке погиб отчаянный Гельды Гель.

Наутро рассвирепевший Скобелев скомандовал общий штурм. Ахнули орудия. От стен взметнулась глиняная пыль. В провалы устремились русские солдаты.

Сардар Муса, не успевший похоронить своего сына, прямо на крепостной стене опустился на колени и стал молиться. Он заявил: «Не хочу жить в Ахале, если он достанется гяурам!» Набежавшие солдаты подняли его на штыки.

Крепость Геок-Тепе пала, взятая русскими с бою. Сардар Дыкма попал в плен. Текинцы, проиграв сражение, ожидали яростной расправы. Так поступил бы каждый командующий, потеряв прошедшей ночью несколько сот солдат, зарезанных во сне. Однако ак-паша не допустил разбоя: велел накормить пленных и сделать перевязки раненым.

Великодушие русских ошеломило побежденных. Выходит, врали почтенные муллы, стращая правоверных неистовою злобой гяуров? Ни с раненых, ни с пленных не упало и волоса! Важные медлительные старики собрались на совет. Что делать дальше? Не сам ли Аллах, да будет вечно его имя, послал текинцам русского ак-пашу, отважного и грозного в бою, но милосердного после сражения?..

Решение аксакалов – белобородых старцев обрадовало генерала Скобелева. Текинцы сделали исторический выбор: они отдавали свой народ под высокую руку ак-падишаха. В знак доверия к самому ак-паше, храбрейшему и милостивому победителю, старейшины отрядили целый отряд из уцелевших воинов. Отныне они станут надежными нукерами русского сардара Скобелева.

Следующей целью генерала являлись укрепления Асхабада. Впереди своих войск ак-паша ехал в окружении текинских всадников. Природные конники, туркмены легко переносили длительные переходы. На полпути к Асхабаду им встретился большой отряд, торопившийся к защитникам Геок-Тепе. Текинцы из конвоя поскакали вперед, заговорили на своем языке.

Подъехавший Скобелев был встречен дружелюбно. Крепость Асхабад без боя принимала условия сдачи.

Обширный Закаспийский край стал новой провинцией (губернией) Российской Империи.

После знойного, испепеляющего лета русские войска появились на границах Бухарского эмирата. Освобождения из неволи ждали тысячи русских рабов в Коканде. Отряд полковника Столетова предпринял скрытный рейд на Сарыкамыш. Затем он пересек безводные пески, вышел к самому побережью Каспийского моря вблизи персидской границы и на песчаной пустоши, сжигаемой свирепым солнцем, заложил крепость Красноводск. Здесь обосновался постоянный русский гарнизон…

Блестяще завершилась русская экспедиция на Алай. Выносливые пензенские лошаденки втащили пушки на перевалы Сары-Могук и Арчат-Даван.

Генерал Скобелев, отправляясь в Петербург, забрал с собою сардара Дыкму и его пятилетнего сынишку Ураза. Пленный сардар полюбил своего победителя. Прежде чем отправиться далеко на север, в чужую столицу, Дыкма встретился со старейшинами племени. Он уезжал надолго и хотел поделиться с сородичами плодами своих ночных раздумий. Он напомнил старикам, что лазутчики из-за Пянджа подбивали текинцев всеми силами сопротивляться русским. Двое таких лазутчиков погибли при штурме Геок-Тепе. Их тела удалось похоронить тайно, незаметно для русских. Секрет лазутчиков ушел в песок пустыни, как вода. Пусть навсегда туда же, в песок, уйдут их лживые заверения. Они стращали текинцев ужасами русских зверств. Где эти зверства? Кто их видел? Ак-паша не унизился до мести. Орел мух не ловит! Для людей пустыни наступает новая жизнь. Отставшего от каравана рвут трусливые шакалы, а презренные трусы ловят пулю затылком.

В заключение Дыкма важно произнес:

– Коран говорит – победителю повинуйся. Но русские завоевали нас не только силою оружия, а и своей добротой, и только они имеют право быть нашими господами!

Скобелев, узнав о речи Дыкмы, улыбнулся. Совершилось важнейшее для России дело. Недаром в туркестанские пески, в самые глухие гарнизоны, вызывались служить лучшие офицеры русской армии. На его глазах выросла целая плеяда генералов-освободителей (впоследствии все они покроют себя славой в Балканских войнах). Передовые, образованные люди, как правило владевшие местными языками, эти офицеры своими глазами видели жестокое владычество эмиров, беков и ханов. Сыновья крестьян, учившиеся на медные деньги, они тем не менее содрогались от безудержной свирепости местных правителей… Освободители с севера были одеты в военные мундиры, но под казенным сукном у них бились сердца, сострадающие чужой боли. И местным муллам приходилось поневоле укрощать свое религиозное неистовство…

В Петербурге генерал Скобелев представил Дыкму императору Александру III.

Раззолоченные придворные с любопытством разглядывали важного текинца в шелковом малиновом халате и огромной белой папахе. На поясе, затянутом на тонкой юношеской талии, висел кривой кинжал в серебряных ножнах. Дыкма держался с большим достоинством. Из-под густых кудрявых завитков папахи холодно взирали орлиные глаза. Рядом с ним стоял мальчик в таком же малиновом халате и лохматой папахе. Необыкновенных гостей сопровождал генерал Скобелев в парадном мундире, с завесой орденов по всей груди. Он же служил переводчиком.

В Зимнем дворце совершалось очередное великое событие: русская империя отодвигала свои южные границы к Пянджу, упираясь в отроги Гиндукуша. Оттуда, из-за горных круч, сюда, в пески Прикаспия, постоянно проникали самые искусные лазутчики Великобритании. Англичане заботливо воздвигали надежный щит перед жемчужиной своей империи – Индией. В последние годы английские секретные агенты были замечены в Адаевских степях, на Мангышлаке. Взятие русскими войсками крепости Геок-Тепе нанесло убийственный удар по колониальным планам вездесущих англичан.

В чертогах Зимнего дворца глаза придворных уже видели перед собой заискивающих князьков, эмиров, ханов, разряженных в национальные одежды. Вождь племени текинцев не походил ни на одного из них. Его костистое лицо в рамке белой бороды казалось испеченным на горячих головешках. Немолодое тело было поджарым и мускулистым. Перед русской знатью стоял суровый воин, а не любитель пиршеств и гарема. Таким же воителем подрастал и его смуглый сынишка, старавшийся во всем подражать своему отцу.

Царица, невысокая красавица, ласково обратилась к надменному Дыкме и о чем-то заговорила. Тот невозмутимо выслушал перевод. Императрица высказалась в том смысле, что никогда не бывала в их краях и хотела бы иметь что-нибудь на память о родной земле сардара. Вождь решительно сорвал с головы свою лохматую папаху, затем, взяв сынишку за плечо, толкнул его вперед. Скобелев быстро перевел: «Гость предлагает русскому императору свою голову, а императрице поручает своего единственного сына Ураза».

Царица прослезилась и притянула к себе диковатого мальчишку.

Маленького Ураза поместили в Пажеский корпус. Он получил воспитание наравне с лучшими людьми русского общества, офицером пошел служить в гвардейскую кавалерию. Наезжая в родные места, скидывал мундир и облачался в пару толстых халатов, водружал на голову громадную отцовскую папаху-тельпек. Гостя бесконечно чествовали, резали баранов. Угощение затягивалось допоздна. У раз соблюдал кочевой этикет. Он первым подходил к старикам и задавал обязательный вопрос: «Аманлык му?» («Здоров ли?») На традиционное: «Кэмэ хабар?» («Какие новости?») – неторопливо выкладывал все интересное, что помнилось из столичного житья-бытья. Таков был вековой обычай. Он замечал хмурые лица почтеннейших мулл и всеми силами избегал ввязываться с ними в спор. Он понял то, чего никак не соглашались понять они. Конечно, русские пришли сюда с оружием в руках, но разве народа коснулось хоть маленькое разорение? Чем, спрашивается, были кишлаки вокруг колодцев? Настоящими разбойничьими гнездами. Хорошо и прибыльно было сардарам, но не бедноте. Нет, новые хозяева оказались лучше старых.

Поздней ночью Ураз выходил из войлочного шатра и долго стоял под звездами. Пустыня источала дневное тепло и молчала. Каким далеким казался отсюда блестящий Петербург! Жаль, приезжать на родину с каждым годом удается все реже. Все время, все заботы Ураза забирали обязанности эскадронного командира.

Такой кавалерии, как в России, не имела ни одна из стран. Совершенно уникальным видом войск были казачьи полки, а также конники из областей Северного Кавказа, Туркестана и Закаспийского края.

Кавказ раньше других окраин признал власть белого царя. Горцы, рыцари долга и чести, обязались быть надежною опорой трона. Молодые люди из различных родов и племен образовали так называемую Дикую дивизию. В состав дивизии входили шесть полков: Ингушский, Черкесский, Татарский, Кабардинский, Дагестанский, Чеченский. Командовал дивизией младший брат царя – великий князь Михаил.

Туркмены из племени теке долгое время составляли личный конвой генерала Скобелева. Молодой, в расцвете сил генерал неожиданно скончался. Эта загадочная смерть чем-то напоминала внезапный уход из жизни Павла I и Петра III. Туркмены остались без своего кумира. Однако были живы чувства долга, доблести и чести. Природные воины, текинцы шли служить русскому царю на своих конях и со своим холодным оружием. От казны им выдавались лишь погоны, винтовки и жалованье. Сначала они составляли Туркменский дивизион. Затем, уже накануне войны 1914 года, распоряжением императора Николая II дивизион переименовали в Текинский конный полк.

Геройски показал он себя в напряженных боях весной 1915 года, когда весь русский фронт был смят и деморализован стремительным наступлением генерала Макензена. 28 мая в сражении под Черными Протоками текинцы развернулись в лаву и, протяжно воя, ринулись на австрийские окопы. Плотный огонь пулеметов косил отважных всадников ряд за рядом. С громадными потерями полк выполнил задачу: сбил австрийцев. После этого текинцев вывели в резерв – на отдых и переформирование.

Молоденький хан Хаджиев нашел свой полк в захудалой польской деревушке. Он только что окончил Тверское кавалерийское училище и получил назначение младшим офицером в 4-й эскадрон Текинского полка. Каждый новичок в гвардейской кавалерии получал кличку «зверь». Эскадронным командиром «зверя» Хаджиева являлся штаб-ротмистр Ураз-сардар, сын легендарного Дыкмы.

Когда из Петрограда пришло известие о царском отречении, офицеры Текинского полка возмутились. Мнение было общим: если бы конвой императора составляли туркмены, не случилось бы никакого отречения. Царскую подпись под манифестом вырвали силой…

Генерал Алексеев, начальник штаба в Ставке, обманул императора, убедив его, что русская армия отвернулась от своего государя. Высший генералитет сговорился не выпускать царя из своих рук. Алексеев намеренно задержал царский поезд на станции Тосно и направил его в Псков, в штаб Северного фронта.

Генерал Рузский – изменник, негодяй. В Пскове он, как рассказывают, позволил себе даже кричать на государя!

Прежний командир текинцев полковник Зыков был ранен в последнем бою под Черными Протоками. Полк принял барон Кюгельген. Отношение к нему было настороженным: в бою его еще не видели.

Первое революционное распоряжение по армии носило название «Приказ № 1». Отныне среди военных отменялось старое титулование и отдавание чести/Вечером в офицерском собрании командир 2-го эскадрона штаб-ротмистр Натанзон выпил лишнего и высказался так:

– Да, господа, была у нас армия, великая армия. А что сейчас? Какой-то сброд, уличная сволочь. Нет, России нужна твердая власть с железной рукой. Петр Первый нужен! В первую очередь следует разогнать и перерезать этот совет собачьих депутатов. Оттуда вся зараза идет. А уж после этого разберемся… со всеми предателями, со всеми негодяями!

Командир 3-го эскадрона ротмистр Бек-Узаров недоумевал:

– Почему государь так легко сдался? Но мы не вложим своих ятаганов в ножны! Наш враг еще живой.

Принимать присягу Временному правительству офицеры отказались наотрез – они же присягали ак-падишаху…

Командир полка пришел в отчаяние. Открытое неповиновение? Бунт? Он пустился уговаривать. Разве сам государь не освободил их от присяги? Взял и отказался от престола – словно сбежал со своего поста, по сути дела, дезертировал! Не принял трона и царский брат. С кем же армия? Кому она служит? Народу? Ну так и надо присягнуть народу. В конце концов, всю процедуру с принятием присяги можно так организовать, что ни один из комитетчиков ни о чем не догадается!

Полковник сообщил, что ему дали знать, что завтра утром в Текинский полк явится делегация (избранные на батальонных митингах). Новое начальство будет присутствовать на церемонии принятия присяги Временному правительству. Эту революционную процедуру рекомендовалось провести с возможной торжественностью.

Офицеры расходились хмурые. Приходилось подчиняться обстоятельствам.

Ураз-сардар, эскадронный командир Хаджиева, мрачно произнес:

– Россия была могучей, когда во главе ее стоял один ак-падишах. Теперь она будет носиться по морю крови, как лодка со сломанным рулем…

Утром в штаб полка приехало несколько комитетчиков – пехотных солдат в разбитых сапогах, в истрепанных шинелях и с красными бантами на груди.

Эскадроны Текинского полка поразили пехотинцев необыкновенной пестротой одежд. Своей военной формой азиатские всадники выделялись из всей гвардейской кавалерии. Вместо мундиров – халаты: красные, синие, зеленые. На головах – громадные курчавые тельпеки, надвинутые низко на глаза. Смуглые лица всадников поражали выражением энергии, решимости. Комитетчикам стало неуютно. Им казалось, что из-под низкого края папах сквозь курчавые бараньи завитки на приехавших смотрят не глаза, а винтовочные дула.

В каждом эскадроне выделялся почтенный седобородый всадник в папахе, обвязанной зеленой лентой. Это были священнослужители, эскадронные муллы.

Один из комитетчиков вполголоса спросил, почему ни у одного в строю нет красного банта. Барон Кюгельген с готовностью пояснил:

– Мы мусульмане, господа. Наш цвет – зеленый.

– А знамя? – И комитетчик показал на полковой штан дарт: – Почему не сняли императорский вензель?

– Побойтесь Бога, господа, – притворно изумился Кюгель ген. – Мы же за него кровь проливали!

Тем временем к полковому штандарту на прекрасном гнедом коне выехал величественный старец. Его тельпек был обвязан белой лентой. Это был полковой мулла. Белый цвет повязки на папахе свидетельствовал, что этот человек совершил священный хадж – путешествие на родину пророка, в Мекку.

– А теперь помолчим, господа, – проговорил Кюгельген. Старик с белой повязкой на тельпеке поднял руки кверху и запел высоким протяжным голосом. Эскадроны отозвались сдержанным угрюмым вздохом. Опустив руки, старик помедлил, затем обеими ладонями провел по своим щекам, соединив кончики пальцев внизу бороды. Громко, внятно он произнес: «Омин!» После этого полковой мулла отъехал и занял свое место в строю. Процедура принятия присяги завершилась.

Комитетчики с подозрением посматривали на рослого, породистого Кюгельгена. Командира полка распирало чувство исполненного долга. Солдатишка, похожий на ежа, с запущенной щетиной на нездоровом лице, желчно заметил, что так не присягают. Кюгельген изобразил крайнее изумление и барским жестом развел руки.

– Господа, надо же учитывать национальные особенности!

– Что ты заладил: господа, господа! – закипятился солдатиш ка. – Нету теперь господ, скинули!

Товарищи дернули его за рукав и стали собираться. Они спешили убраться подобру-поздорову…

По соседству, на южном фланге, стояла дивизия графа Келлера, сподвижника славного Скобелева. Граф отказался приводить дивизию к присяге. Его немедленно отстранили от командования. В другой дивизии с начальником ее, старым генералом, случился разрыв сердца… Все чаще распространялись вести о жестокой расправе солдат над офицерами. Текинцы ворчали: «Взбесившаяся собака лает на хозяина!»

Ураз-сардар, командир 4-го эскадрона, получил отпуск и отправился на родину. Исполнять его обязанности Кюгельген назначил Хаджиева. Потянулись тревожные недели. В Петрограде, во Временном правительстве, военными делами стал заправлять Гучков. Однако наравне с правительством образовался Совет рабочих и солдатских депутатов и стал понемногу забирать власть в свои руки. После Приказа № 1, отменившего старорежимное титулование и отдавание чести, Совет спустил в войска Приказ № 2, призывавший солдат не только не подчиняться золотопогонникам, но и истреблять неугодных офицеров. Барон Кюгельген ежедневно собирал командный состав полка. В эскадронах покуда удавалось соблюдать порядок, петроградская пропаганда в казармы не проникала. Комитетчики после первого раза объезжали нелюдимый Текинский полк стороной. Сколько могло продолжаться такое оазисное положение?..

Штаб-ротмистр Натанзон, презрительно цедя слова сквозь зубы, высказал пожелание скорей отправиться на передовую. Там не до митингов, не до пропаганды… О готовящемся наступлении поговаривали постоянно. С планами летнего наступления связывался и завтрашний вызов барона Кюгельгена в Каменец-Подольск, в штаб армии.

Из поездки командир полка вернулся необыкновенно быстро и привез ворох новостей. На русскую армию свалилась череда перемещений высших лиц. Пост Верховного главнокомандующего снова занял великий князь Николай Николаевич (он был снят в сентябре 1915 года и отправлен на Кавказ). Однако Временное правительство не утвердило великого князя и назначило генерала Алексеева. Текинцы презрительно кривили губы: как видно, за заслуги, за то, что в самую решительную минуту предал ак-пади-шаха… Новые назначения получили генерал Гутор и Брусилов… Самой же главной новостью было назначение генерала Корнилова командовать войсками 8-й армии. На днях он подал в отставку с поста командующего войсками Петроградского военного округа.

Последнее назначение вызвало живейший интерес текинцев. Имя генерала Корнилова знал каждый офицер. В молодые годы нынешний командующий армией служил в Туркестане и объездил все уголки этого пустынного, знойного края. Несколько раз он с риском для жизни отправлялся в загадочный Кашгар. Отправлялся, переодевшись дервишем: в лохмотьях, под чужим именем. Затем воевал в Маньчжурии, с японцами, пережив позор Мукдена и Ляояна. Перед войной он четыре года провел в Китае на посту русского военного агента.

В 1916 году все русские газеты наперебой кричали о Корнилове. Печальной весной 1915-го, во время панического отступления русской армии под натиском Макензена, генерал Корнилов со своей Стальной дивизией прикрывал отход как раз нынешней 8-й армии, был тяжело ранен разрывом снаряда и попал в плен. Газетный ажиотаж вызвал дерзкий побег Корнилова из плена. Уже немолодой и слабый от ран, он все же бежал из лагеря, добрался до Дуная и попал в Румынию, вступившую к тому времени в войну. В Петрограде Корнилова удостоил аудиенции Николай II, наградил Георгиевским крестом 3-й степени (Георгия 4-й степени Корнилов получил за русско-японскую войну).

Имя Корнилова вновь появилось на страницах газет в начале марта 1917-го, когда страну взбудоражило известие о царском отречении. Генерал Корнилов назначается командовать войсками Петроградского военного округа. Фронтовой военачальник, скромный чернорабочий войны, он попадает на самый верх, в столицу, в старинное здание со знаменитой аркой на Дворцовой площади. Пробыл он там совсем недолго, полтора месяца. Рассказывая, барон Кюгельген обронил, что оставить свой высокий пост генерала «вынудили обстоятельства». Потолкавшись в штабе, в Каменец-Подольске, командир полка сумел разузнать, что внезапная отставка Корнилова связана с недавней нотой Временного правительства, заверявшего союзников в своей готовности продолжать войну до победного конца. Барон Кюгельген многозначительно обронил, что вслед за Корниловым со своих постов слетели сразу двое: военный министр Гучков и министр иностранных дел Милюков.

Не задерживаясь в Петрограде, Корнилов поспешил на фронт. О генерале давно шла слава как о человеке строгом, даже жестоком. Штабные офицеры немедленно убедились в этом. Корнилов принялся безжалостно подтягивать дисциплину, «потуже закручивать гайки». Кое-кому это пришлось не по нраву: «Царские порядочки!»

Прошло несколько дней, и барон Кюгельген объявил офицерам, что необходимо хорошенько подготовиться: новый командующий армией выразил желание ознакомиться с состоянием Текинского кавалерийского полка.

Смотр начался со скандального происшествия.

Махальщики подали знак, что показалась автомашина, как вдруг из конюшен 2-го эскадрона вырвался свирепый жеребец. (В последнем бою под Черными Протоками 2-й эскадрон понес особенно тяжелые потери. Убитых погребли, а их коней содержали на привязи.) Командир полка переменился в лице. Такой позор перед лицом прославленного генерала! Штаб-ротмистр Натанзон выругался и отрядил десяток всадников: поймать или хотя бы отогнать сорвавшегося с привязи буяна подальше от торжественного плаца. Клуб пыли на дороге приближался. День занимался знойный, мглистый. Летняя ночь не принесла прохлады. Натягивало сильную грозу.

Парадная сосредоточенность вычищенного к смотру строя исчезла. Посматривая на приближавшийся автомобиль, всадники не переставали следить, что вытворяет вырвавшийся из заточения жеребец. Ни заарканить, ни просто отогнать его никак не удавалось. Он играл со своими преследователями, словно с жеребятами в степи.

Внезапно автомобиль остановился. Когда клуб пыли отнесло, кавалеристы все до единого увидели невысокого человека в генеральском мундире, шагавшего к строю. Изумление – вот общее, что испытал каждый. И это Корнилов?! О новом командующем ходило столько легенд, что он представлялся сказочным богатырем (кое-кто убеждал, что генерал одной рукой поднимает лошадь с всадником). Помимо этого удивляла столь далекая от замершего строя остановка автомобиля. Не подъезжая, генерал выбрался из кабины и теперь направлялся к полку, шагая торопливо и широко, слишком широко для человека низенького роста.

Новый командующий, сам по крови степняк, с одного взгляда засек и парадный строй принарядившихся эскадронов и, главное, азартную ловлю скандально вырвавшегося так некстати жеребца. Фыркающий и воняющий бензином автомобиль мог дополнительно возбудить текинских диковатых лошадей. Корнилов предпочел своим широким некавалерийским шагом преодолеть обширный, сильно вытолоченный плац… Ротмистр Фаворский, с места взяв в карьер, вихрем подлетел к шагавшему генералу и, порхнув взметнувшейся буркой, соскочил с седла. Он предложил командующему сесть верхом, чтобы подъехать к строю замерших эскадронов как подобает. Кавалеристы увидели: генерал крепко взяв в руку поводья, взлетел в седло, едва коснувшись стремени. Острый взгляд текинцев засек уверенную повадку генерала в обращении с конем.

– Смир-рна-а! – раскатился зычный голос командира полка.

Барон Кюгельген выхватил шашку и молодцевато взял ее подвысь. Внезапно глаза его выкатились, он раскрыл рот для рапорта, но не произнес ни слова. Проклятый жеребец стремительно летел к командующему со спины. «Берегитесь, ваше превосходительство!» – собирался малодушно крикнуть Кюгельген.

Все дальнейшее произошло в одно мгновение. С какой-то мстительною яростью жеребец взвился на дыбы и со всего маха обрушил на верхового генерала страшный удар своих передних копыт. Что подсказало генералу об опасности? Он соскочил на землю в самую последнюю секунду. Его сдуло словно ветром. Удар копытами распорол седло. В сумятице пыли, конского ржания, гортанных криков налетели с поля всадники. На шею жеребца наконец-то удалось накинуть тонкий волосяной аркан.

Соскочив с седла, барон Кюгельген потерянно топтался перед генералом. Вместо положенного рапорта приходилось извиняться.

Тут, словно завершая полный крах неудавшегося смотра, грянул ливень.

Велев подать себе коня, новый командующий тронулся вдоль строя. Поливало как из ведра. Струи текли с козырька корнилов-ской фуражки. Узкими глазами генерал всматривался в смуглые лица джигитов под курчавыми папахами. Равняясь с муллами, он почтительно прикладывал руку ко лбу, губам и сердцу. Важные старцы отвечали сдержанным наклоном головы.

Возле Хаджиева он придержал коня.

– Сен ким сян? – спросил он по-туркменски. (Ты кто?) Пораженный звуками родной речи, Хаджиев ответил по ус таву.

– Не из Ахала? – последовал вопрос.

– Никак нет, ваше превосходительство. Я из Хивы.

– Что, корнет, совсем плохая жизнь? – допытывался гене рал. – Чай – нет. Чал – нет. (Чал – верблюжье молоко.)

Хаджиев улыбнулся и ответил, что надеется на улучшение.

– Иншалла! – с самым серьезным видом отозвался генерал и отъехал.

Новый командующий понравился текинцам с первого же дня. «Он мог бы быть хорошим мусульманином. Он, как видно, знает Коран!» Между собой они стали называть Корнилова «уллы-бояр» (великий господин). Барон Кюгельген узнал об этом с ревностью. У него никак не складывались отношения с этими азиатами. Строгие, неизбалованные текинцы сразу засекли стремление полкового командира к парадной показухе. Барон всячески старался показаться лучше, чем есть на самом деле. «Но будет ли тень прямой, если ствол кривой?» Кроме того, Кюгельген постоянно жаловался на фронтовые трудности. Но что он запоет, когда попадет на передовые позиции? Старший помощник Хаджиева по эскадрону Шах-Кулы однажды мрачно обронил: «Тощей лошади и хвост в тягость».

Верные текинцы постоянно вспоминали прежних командиров: полковника Зыкова и великого князя Михаила. Младший брат царя отличался необыкновенною отвагой. Попав на фронт, он более всего боялся, что его станут оберегать как царского родственника. Офицерам приходилось удерживать великого князя от ненужного риска.

Мгновенное признание Корнилова объяснялось еще и тем, что на него падал блеск прежнего величия так подло свергнутого ак-падишаха. Их отцы помнили великого Скобелева, непобедимого ак-пашу. Он был свиреп в бою, но великодушен после. С ним расправились коварные суетливые людишки. Текинцы их ненавидели, словно шакалов…

Барон Кюгельген считал, что со смотром осрамился. Проклятый жеребец! Корнилов своего недовольства ничем не выказал, однако остаться отобедать отказался. Надежда поправить невыгодное впечатление за столом в офицерском собрании рухнула. Барон гадал, в какой форме выразится нерасположение сурового, невозмутимого генерала со скуластым, азиатским лицом? Он ожидал чего-то утонченного, коварного, как вдруг из штаба армии поступил приказ выделить в распоряжение командующего эскадрон текинцев. Сомнений быть не могло: лихие туркменские конники понадобились для личного конвоя. Корнилов, поклонник генерала Скобелева, отлично знал о боевых качествах текинцев, неприхотливых природных воинов. Кроме того, жители пустыни отличались фанатичной преданностью.

Барон Кюгельген воспрянул духом. Как-никак знак доверия! Он поразмыслил и решил остановить свой выбор на 4-м эскадроне. В строю после боев там оставалась едва ли половина всадников.

Теперь Кюгельген смог оправдать нелюдимый отказ Корнилова остаться для обеда с офицерами полка. Представилась натянутая обстановка за столом, мучительные поиски тем для разговора. Пытка получилась бы, а не обед!..

Хан Хаджиев во главе своего эскадрона отправился к новому месту службы с удовольствием. Дождь лил всю ночь, не перестал и утром. Хозяйственный Шах-Кулы приказал подвязать лошадиные хвосты. Грязь на дороге стояла сплошным месивом. Бурки и тельпеки напитались дождевой водой. Повесив голову, Шах-Кулы ехал на полкорпуса позади.

Хан Хаджиев, монотонно покачиваясь в седле, размышлял о генерале, проводившем смотр. Как поразил он всех текинцев родной туркменской речью! Несомненно, уллы-бояр досыта вкусил жизни в раскаленных безводных песках. Текинцам понравилась простота и в то же время суровость генерала. В Азии уважают власть. Любой начальник обязан быть властным, даже беспощадным, но оставаться справедливым. Виноват – накажи, как хочешь… хоть голову сруби. Но только по справедливости, без произвола. Ничто так не унижает воина, как самодурство обладающего властью.

Беспокойство коня вывело Хаджиева из дремоты. Верный Шах-Кулы уже ехал рядом, стремя в стремя, и тревожно посматривал вперед. Навстречу растянувшемуся строю по грязи катил знакомый автомобиль.

Текинцы встретились с уллы-бояром на дороге. Корнилов вышел из машины, Хаджиев соскочил с седла. Командующий направлялся на соседний фольварк, в панское имение. Он приказал конвою двигаться следом за автомобилем. Ехать оставалось недалеко.

Показалась убогая деревня, затем обширный старый парк. За поникшими деревьями виднелась красная крыша большого барского дома. Конники ехали по аллее, с интересом посматривали по сторонам. Новая служба им нравилась. Между деревьями бежали люди босиком, в накинутых на головы мешках. Возле высокого крыльца стоял поливаемый дождем автомобиль. Сам уллы-бояр находился в вестибюле в окружении множества столпившихся людей. Генерал без конца пожимал руки. Хозяин дома знакомил его с собравшимися гостями. Хаджиев подумал: «Мое место там!»

Шах-Кулы выслушал его распоряжения и кивнул: «Иди, не беспокойся». Соскакивая с коней, всадники весело переговаривались. Кто-то, кажется, неунывающий Берды, громко проговорил: – Что же, если барин важный, то и его собаке бросят кость! Корнилов приехал по приглашению окрестных помещиков. Приближалась пора уборки урожая, а Подолию захлестывала волна бандитизма. Крестьяне боялись показываться в поле. Помещики просили генерала унять бандитов. Не убери урожая вовремя – голода не миновать. Имения всех, кто сегодня собрался, находились как раз в тылах 8-й армии.

Во время переговоров Хаджиев безотлучно находился в зале. В красном с продольными полосами халате, тонко перехваченном ремнем, с шашкой и ятаганом, в громадной папахе, он картинно застыл в дверях. Помещики то и дело поглядывали на стройного джигита. Лихой вид текинца вселял в них надежду во всесилие командующего армией. С такими молодцами да не найти управу на обнаглевших бандитов!

Корнилов, выслушав жалобы, пообещал:

– Охрану дадим. О чем думают эти безумцы? Чем хуже, тем лучше? Я этого не потерплю. Не такое время. Предупредите: я расстреляю каждого, кто будет мешать. Урожай, кстати, нужен не только вам. Солдат мы тоже обязаны кормить.

Властная повадка генерала пришлась по душе и помещикам, и конвойным текинцам. Вечером, хорошо накормленные, отдохнувшие, они рысили за нырявшим в кочках автомобилем и одобряли суровость своего уллы-бояра.

– Правильно. Что толку махать на шакала папахой? На него действует только хорошая дубина!

Когда приехали, Корнилов вылез из машины и сказал Хаджиеву:

– Хан, распорядитесь и пойдем со мной. Я хочу вас познако мить с семьей.

В домашней обстановке генерал преобразился. К нему на колени немедленно влез четырехлетний карапуз, сынишка Юрик.

Хаджиев терялся, он не знал, как сесть, что сказать. Краем глаза наблюдал, как хозяйка, Таисия Владимировна, проворно накрывала стол. Время от времени она издали улыбалась молодому офицеру, ободряя его в незнакомой обстановке. Генерал тем временем расспрашивал Хаджиева о его родных местах – старинных кишлаках Дурун и Анау, о двух мечетях. Им насчитывалось более 600 лет. Их построили во времена арабского халифата. Поговаривали, в тех местах в свое время побывал Александр Македонский. Старожилы уверяли, что один из легионов великого завоевателя так и остался на Памире. Недаром среди памир-ских таджиков часто встречаются мужчины с голубыми глазами…

Сам Корнилов в молодые годы исходил эти места пешком. Он посетил Итбай, Ходжей ли, Мангит и Джананык – проделал путь, каким отряды генерала Скобелева направлялись к Ортакую. Заносило его и в хищный, коварный Коканд. Он побывал в Андижане, Тюра-Кургане, Намангане, Гур-Тюбе и Янге-Арыке… Названия родных мест помогли Хаджиеву освоиться. Незаметно он увлекся разговором. Корнилов расспрашивал о почтенных аксакалах из Ахала. С одним из них, Эсеном, из племени иомудов, он совершил экспедицию в Кашгар. В те далекие годы Эсен был отчаянным джигитом. Он сильно помог Корнилову в его опасном путешествии.

Слушая, Хаджиев втихомолку изумлялся. Кашгар! Уйти за Пяндж, ступить на глинистый афганский берег даже в наши дни грозило смертью. А в те годы, о которых вдруг генералу вспомнилось, китайские власти ревниво высматривали любого иностранца. В каждом из них они подозревали вражеского лазутчика. Как правило, всех пойманных объявляли шпионами и сваривали в котле с кипящим бараньим салом на базарной площади.

В тот вечер Хаджиев засиделся в гостях у генерала допоздна. После ужина долго пили чай. Юрик настолько осмелел, что взобрался к гостю на колени и стал забавляться рукояткой ятагана, сделанного из копытца горного козла. Затем он слез с колен, сбегал в прихожую и вернулся в громадной косматой папахе Хаджиева, держа ее на голове обеими ручонками. Таисия Владимировна всплеснула руками и бросилась к ребенку. Папаха была отобрана и отнесена обратно.

– Какая она у вас тяжелая, – заметила Таисия Владимиров на. – Как из железа.

Хаджиев объяснил, что в туркменскую папаху-тельпек внутрь зашивается толстый войлок. Нет, не для тепла, а для сохранения головы в случае удара шашкой.

– Да и спать удобно, – вставил генерал. – Вместо подушки. Таисия Владимировна уже расспросила молодого гостя о его родителях, узнала, что он не женат – некогда было: сразу после училища отправился в полк, на фронт. Да и родители не одобрили бы его женитьбы на русской. У них в роду положено выбирать жен из туркменок. Таков обычай. Корнилов улыбнулся:

– Расскажите ей, хан, как у вас выбирают невесту. Молодой человек зарделся и смущенно глянул на хозяйку. Он никак не мог освоить русскую манеру допускать женщин к обсуждению подробностей интимного порядка. Тогда генерал, не переставая посмеиваться, стал рассказывать сам. Туркменские девушки выходят замуж чрезвычайно рано. Сговариваются, конечно же, родители, решают все они. Однако между собой джигиты шутят так: если девчонка не падает от удара кинутой папахи – можно сватать, если же свалилась с ног – пусть подрастет. Внезапно расхохотался Юрик. Родители изумились: с чего бы? А ребенок весело кричал:

– И я, и я… не упаду!

Корнилов подхватил сынишку на руки. От щекотки бородой Юрик заболтал ножонками и принялся вопить.

Хаджиев встал из-за стола и стал прощаться. Направились в прихожую. Надевая свою страшную папаху, молодой офицер не удержался и подмигнул смотревшему на него во все глаза ребенку. Юрик смутился и спрятал лицо на отцовской груди.

– Хан, – серьезным тоном произнес Корнилов, – вы не забыли насчет послушного туркмена в руках хорошего отца? Так говорили ваши старики… Мы знаем: пустой мешок стоять не будет. Русской армии сильно не хватает таких, как вы. Я имею в виду всех ваших джигитов. – Он помедлил и внезапно заключил: – Мало, очень мало осталось надежных людей. Но с такими, как вы, мне ничего не страшно!

Генерал, маленький, расстегнутый, похожий на старого взъерошенного кобчика, затянул рукопожатие и устремил на молодого офицера долгий, пристальный взгляд. Хаджиев ответил прямо, честно и открыто: «Буюр-ага, прикажи!» На лукавство он был неспособен. Корнилов это понял и на прощание сильно, с благодарностью встряхнул его руку.

Неясная тревога генерала передалась Хаджиеву. Уллы-бояр чего-то несомненно опасался. Собственно, после недавнего ареста самого ак-падишаха беспокойство овладело всеми офицерами русской армии. Погоны на плечах грозили если не безжалостной расправой, то несмываемым бесчестием. Не на это ли намекал несловоохотливый уллы-бояр? От кого именно заходила беда над генеральской головой? От обнаглевших комитетчиков? Ну, в Текинский полк они больше не сунутся. Одного раза им вполне хватило: в армейском комитете удовлетворились тем, что полк все же приведен к присяге (постарался Кюгельген). Но если только вздумают еще раз… пусть только попробуют! Текинцы своего уллы-бояра в обиду не дадут…

Верный Шах-Кулы заметил неспокойное состояние своего начальника. «Огня в кармане не спрячешь!» Выслушав Хаджиева, он глубокомысленно изрек: «Ничего, хорошему стаду и волк не страшен!» Он советовал не доверять полковнику Кюгельгену: «На свинью хоть седло набрось – все конем не станет».

Через неделю из отпуска вернулся командир 4-го эскадрона Ураз-сардар. Он привез текинцам подарки и приветствия родственников из Ахала. С ним, как и со своим помощником, Хаджиев долго обсуждал загадочные слова уллы-бояра…