"Вхoд в плен бесплатный, или Расстрелять в ноябре" - читать интересную книгу автора (Иванов Николай Федорович)10Свечи сгорели, керосин в лампе кончился. Вместо Хозяина бьет себе голову о притолоку Младший Брат: «Бери-давай». Махмуд помог Борису докурить сигареты, теперь вместе жгут спички, выковыривая из земляных ступенек старые окурки и выбирая из них самые большие. Я который день баюкаю правое ухо. Заныло, засвербило неожиданно, хочется поковыряться в нем только что найденным гвоздем. Ухо – не зуб, его даже если и оторвешь, болеть все равно не перестанет. На зуб вспомнилась и присказка, продаю ее Махмуду: «Зуб, зуб, не болей, дам тебе пять рублей». А вот чем успокоить свою боль? Сделал ладонь лодочкой, уложил в нее ухо – поплыл то ли в полусне, полубреду. – Эй, подъем, уборка, – напоминает Борис. То ли раньше не замечали, то ли уже за наше пребывание по углам нависла паутина. Так что повод объявить генеральную уборку – без дураков, жены от такой нашей добровольности пришли бы или в недоумение, или в восторг. Чистим углы, осторожно стряхиваем себе же под ноги пыль из одеял. Собрали все окурки, спички, щепочки, выкопали ложкой в углу кюветик, засыпали мусор, утрамбовали. На целых полтора часа растянули минутное дело. Дома бы наверняка сказал, что угробил время. Но ныне мы со свободою живем в разных измерениях. Счет пленным дням ведем утром и вечером, да и в промежутках раз по пять друг у друга переспросим. И вот на двадцать первые сутки пребывания в сплошной темноте вместо ужина принесли новость: – Собирайте постели. На новое место? Хозяин принял наши пожитки, вернул одно одеяло. – Сидите, ждите. Гадать о будущем бесполезно, выбор что в плюс, что в минус. Можно предположить, что в наших делах что-то продвинулось и нас хотят перебросить поближе к месту обмена. Но можно думать и иначе: с переговорами ничего не получается, находиться в селе становится опасно, и нас перебрасывают обратно в лес, в «волчок». Кажется, предположили подобное все одновременно, потому что зашевелились, пытаясь найти себе занятие. Но нет занятий в плену, кроме как сидеть и ждать. Сидим почти месяц. Чего ждать? Самому себе и в пустоту столько вопросов уже задано, что ответ, хотя бы односложный, можно выдолбить зубилом на камне. Но то ли зубило потерялось, то ли камень попался слишком крепкий. Нет ответа. А повезли снова в лес. По плохой дороге узнаем, по царапающим веткам да комарам, залетевшим в кабину. Кто-то из нас попытался отогнать их от лица, но жестко клацнул затвор: – Руки. Не шевелиться! Но заедают ведь! Это еще не заедали. И даже когда машина остановилась и комары уже не на ходу впрыгавали в «уазик», а приходили отведать свежатинки целыми кланами, мы их вспомнили как укол перед операцией – всю жизнь бы так жить. – Вылезаем… Идем. Смелее. Нагнись, нащупай руками лаз. Венец выложен из бревен, вниз ведет и деревянная лестница. Наверное, никогда не привыкну спокойно лазить в незнакомые ямы с завязанными глазами. Так и кажется, что в них что-то копошится и шевелится. Яма неглубока, выпрямиться нельзя. Отползаю в сторонку, освобождая место ребятам. Вскоре все трое сидим на корточках, ждем, когда разрешат снять повязки: – Можно смотреть. Видим! В квадратном отверстии сквозь ветки нависшего над головами дерева – видим ночное небо. Впервые за месяц. В люк вталкивают наши пожитки. Подсветили фонариком. Яма – два на два. Пол сырой, словно только недавно сошла вода. Сверху – дубовый накат. Все это отмечаем краем глаза. В первую очередь – постелиться, пока есть свет. – Короче, огня не зажигать, не шуметь. Боксер! Снова с нами. Теперь хотя и начнутся расстрелы через каждые пять минут, но между ними слово-другое дополнительные проскочат. – Полковник, знаешь, что такое огнемет? – Знаю. – Короче, к люку не приближаться. Кто высунется, шарахаем прямо внутрь. Слышите, шакалы воют? – Да, – первым распознает вой Борис. – Это хорошо, значит, непуганы, значит, давно не стреляли в этих краях. Утром поговорим. На люк укладывается деревянная решетка, над ней долго, с сопением, колдуют. – Короче, решетка на растяжках из гранат. Тронете – взлетите к Аллаху в гости. – Глубинные, глубинные фанаты ставь, чтобы в клочья всех разнесло, – подает совет незнакомый парень. Сдержанно улыбаюсь: есть глубинные бомбы, но гранат таких еще не придумали. Или профан, или нагнетает страсти. Но в любом варианте растяжка – дело тонкое. Тот же шакал или кабан пробежит, заденет – и доказывай на небесах, что ты не верблюд и даже не контрразведчик. Там второй экземпляр «Грозы…» вряд ли найдется. – Держите сигареты. Жратву утром посмотрим. Короче, спокойной ночи. Нет, чеченцы народ все же удивительный. И в яму на растяжки посадят, и спокойной ночи пожелают – и все один человек в течение одной минуты. Потоптались какое-то время вокруг логова, ушли. На ощупь поправляем постели, разбираемся в одеялах. И вот тут-то поняли, что нас опустили не просто вниз. Нас окунули в кишащую комарами прорубь. Миллионы, мириады зудящего шерья, толкаясь и спотыкаясь, пошли на запах, зазывая все новых и новых знакомых на нежданный пир. – Сколько же вас, – Махмуд первым сдергавает с шеи повязку и начинает ее крутить, отгоняя стервецов. Юркнули под одеяло, попытались, как в «волчке», замереть в коконах. Но духота не давала дышать, а в малейшую щелочку тут же с победным зудом устремлялась хвостатая комариная комета. Какое в Чечне, оказывается, враждебное небо: в выси – гудящее от самолетов, ниже – вибрирующее от «вертушек», а над самой макушкой – зудящее от комарья. И ни от кого ждать добра не приходится. Уснуть невозможно. Встаем с Махмудом. крутим повязками, как на испытательном турбореактивном полигоне, хлестая по щекам, давая под зад, выметывая нежданных посетителей. Передышка – ровно на секунду. И снова все вокруг зудит, кусает, сосет. И не знаешь, то ли старых бить, то ли от новых отбиваться. Борис молодец: поерзал-поерзал, но затих. С одной стороны, мы гоняем вентиляторами воздух, а утром еще выяснилось, что он сунул нос в какую-то нору в углу, откуда поступал более-менее прохладный воздух. Про то, что из нее может высунуться какая-нибудь тварь, подумалось вяло: авось и не высунется. Бьемся с полчищами вдвоем с Махмудом. Тысячу раз раненные, иссякаемые на глазах друг у друга. Сил нет даже ругаться. Несколько раз подходила охрана, протыкала яму узким лучом фонарика: – Чего не спите? – Комары заедают. – Да их здесь море. Сами мучаемся. Но они-то хоть на поверхности, а мы на глубине! Кому «мокрее»? В то же время – кому плачемся? Сморило под утро. Как мечтали о свете, сколько раз представляли встречу с солнцем. Но лишь стало размываться, теряться средь листьев небо, а вместе с ним – комариный столб, мы с Махмудом и свалились в разные углы. Но Борис один не выдержал радости встречи с солнцем. – Эй, уже утро, – прополз он трясогузкой по нашим ногам к люку. – Вверху солнце. Вверху – да. А к нам в яму, словно боясь подорваться на растяжках, оно опускаться не осмеливалось. Лишь легонько, словно неженка девушка притрагивалась воздушной ноженькой к холодной воде, касалось белых проводков, опутавших наш выход на свободу. – Живы? – поинтересовались сверху охранники. – Давай миску. Просовываем ее в щель, в протянутую руку. Боевика не видно, наверное, без маски и потому не подходит близко. Дисциплина, однако. А мы сами себе напоминаем зверей в зоопарке. Им точно так же в вольер подают еду. Солнце, подсмотрев за охранником из-за роскошной гривы росшего над нами дуба и убедившись, что в яме ничего страшного нет, любопытства ради все же заглянуло вниз. Без маски. Правда, на всякий случай решетку убирать не стало, перенесло ее тень на дно ямы. В эти светлые кривые квадратики мы и вползли, подставляя лица теплу. – О, тараканы, – презрительно разочаровалось солнце от увиденного. Открыли глаза. Нас, как подопытных мышей в клетке – нет, тараканов же! – рассматривали две маски. – Нет, они будут Нельсонами Манделой, – не согласился другой, отметая примитивизм напарника. Подбор псевдонимов на этом не закончился, и в конечном варианте все выглядело очень даже пристойно: я – Антон Павлович (Чехов им почему-то припомнился), Борис – здесь ума и юмора много не потребовалось – Ельцин, Махмуд – Эсамбаев. Гордости охраны не стало предела: – Клево. У нас в тюряге писатель, президент и танцор. Неизменной осталась лишь примета. Если звучало: «Полковник, на выход», – это к плохому. Когда имя Чехова или мое – тревог не ожидалось. Самым большим неудобством оставались комары. Они наполняли жилище часов в десять вечера и буйствовали, устраивая на наших телах оргии, до семи утра. Конец варварству и наглости положили, догадавшись и осмелившись закрыть люк. Снимаю майку, разрываем ее пополам. Как раз прикрыть отверстие. Часа за полтора до сумерек обкуриваем яму, усиленно работаем вентиляторами – разве только не взлетаем сами – и замуровываемся. Пяток – десяток комаров остается, но что они без обходов и охватов, таранов и подмоги той орды, что топала ногами, била крыльями, царапалась и укладывалась слоями по майке сверху. – От кого прячемся? – не поняла маневра и охрана. – От комаров. – Искусали, что ль? Что им кусать. Рассмотрев себя на свету, поняли образ с тараканами – усатые и бородатые. И начинающие худеть. Вроде не двигаемся, лежим и спим, а пиджак уже свободно заправляется в брюки. Стало похуже и с едой: утром и вечером – перловка в комбижире. Для моего послеафганского гастрита – первейшее «лакомство». Нужно выбирать: или мучиться от голода, или от боли. Отказываюсь от ложки. Пью лишь чай. День, второй. Когда-нибудь должен ведь этот комбижир кончиться! Кончилось все – и комбижир, и перловка. – Жратвы нет. На нет и суда нет. В ларек не сбегаешь, хотя Махмуд в одном из карманов и нашел завалявшиеся двадцать тысяч. Мечтаем, что можно на них купить. Борис непреклонен: – Огурцов. Желтых. – А почему желтых? – Они большие. Охрана тоже повеселила. Поинтересовалась мимоходом: – А халва у вас есть? Глядим на Махмуда: ты что, сбегал-таки в магазин? – Какая халва? – задаем не менее глупый вопрос. – Из банок. Не приносили? Нам много чего не приносили. Первого, например, ни разу не видели. Картошки. Масла. Да тех же яблок, наверное, можно насылать пол-ямы, лето ведь на дворе… Принесли кусок халвы. Еще сутки продержались. А потом на полтора месяца зарядили одни макароны: на воде, без воды, со стручком лука, с кусочками остатков мяса, опять пустые. В непонятные праздники (как их мало даже у мусульман!) – одно мясо. Тарелочка, правда, из детского садика, может быть, даже осведомитель из налоговой полиции выделил ее на наши нужды, но запах-то есть. А лето душное. Майка не только комарам вход перекрыла, но, как теперь уже традиционно для нас, и воздуху. Ребята молят о дожде, я сопротивляюсь. – Дождь – это вода, сырость. А сырость – болезни. Не о том молим, мужики. – Ты в самом деле неженка. Готов остаться в памяти ребят с этим по-детски обидным, особенно для афганца-десантника, мнением о себе, чем потом оказаться правым. Окажусь ведь… – Да мы в горах во время сенокосов под такими ливнями бывали! В горах, но не в яме. Мы что, разведем костер, сменим одежду? Короче, я против. Голосую так, будто от полученных результатов зависит погода. Но вышло по законам войны: вместо дождя небо обрушило на нас снаряды. Вначале где-то неподалеку обнаружили себя пулеметы. Первую ночь они порезвились-поигрались, словно два-три Козленочка Военное Копытце по льду процокали. Утром прилетели надсмотрщики-«вертушки», но, наверное, не нашли выбитых копытцами самородков, потому что на следующую ночь из загона выпустили целую стайку более взрослых козлят. А они уж так разрезвились, что приструнить их оказалось возможным лишь артиллерией. Да в нашу сторону. Первый снаряд, пролетевший над ямой с шипящим присвистом, мгновенно разбудил нас. Не знаю почему, но бросились к туфлям, в первую очередь обулись. А потом не успевали втягиваться головы в плечи от свиста и разрывов, утюживших совсем рядом лес. Высвечиваем, наивные, самое безопасное место в двухметровом квадрате, замираем ближе к люку. Не из расчета, а так диктует страх оказаться заживо погребенными. Головы прикрываем подушками, как будто они могут ослабить удар осколков или падение дубовых бревен с наката. Опять чистая психология – если убьет, то не так больно. – Что они здесь забыли? – Борис, не служивший в армии, больше всего ею и возмущается. Как будто ей самой захотелось вдруг повоевать, и прикатили в Чечню, передернули затворы. Да нет, войны развязывают благородненькие на вид, чистенькие и румяные политики, а в грязь, вонь, бинты и стоны бросают людей в погонах. Это лишь кажется, что военные только и умеют командовать. Еще больше они умеют и вынуждены подчиняться… – Недолет, перелет, недолет – по своим артиллерия бьет, – вспоминается по случаю давняя песня. Новый снаряд – но это Махмуд, улегшись вдоль стены и сложив руки на груди, показывает чудеса художественного свиста. Он перестал прыгать к люку – или поняв бесполезность, или устав бороться за жизнь. Знаю сам, что свой снаряд не услышишь, что свистят те, которые уже пролетели мимо. Но, настроенный на бомбу, перестраховываюсь. И не хочу, чтобы душа махнула на все рукой – будь что будет. Не «будь что будет», а держать себя в ситуации… После повторной бомбежки движения становятся автоматическими. Когда Махмуд случайно падает и бьется спиной о стену, заснувший Борис подхватывается, прыгает к люку и укрывает голову подушкой. – Эй, вы чего? – спросонья не понимает нашего смеха. Махмуд для острастки свистит – звук даже в таком исполнении неприятен – и снова бьется дурачества ради о стенку. – Ну вас, – машет Борис и укладывается снова. – Плен лучше переспать. А ежели не спится? Если отлежали все бока? Попросили хоть какую-нибудь работу у охраны, боевики развели руками: – Понимаете, вы расстреляны, вас нет. Вас никто никогда не увидит. И вы никого. Вам остается только сидеть. Приказ один – расстрелять при попытке к бегству. Все. А лес вокруг наполняется жизнью. Чувствуем дым костра. Слышим подъезжающие машины и мотоциклы. Иногда доносятся окрики на русском языке. Значит, неподалеку работают пленные солдаты. Самое верное подтверждение – пилы без остановки ерзают по дубам. Такое возможно лишь под стволом автомата. Кто пилил дрова, тот знает. Наверное, строят новые землянки. – Чего стал? – кричат уже ближе. – К мамке захотел? «К мамке», как быстро поняли, – это под расстрел. За меня, я продолжал верить, бьется налоговая полиция. Ищет ли кто-нибудь их? Каково их матерям? Пытаюсь услышать хоть одно имя, хоть какую-нибудь зацепку: вдруг все же выйду на свободу и тогда смогу найти родственников пленника. Бесполезно. Солдаты слишком далеко, а сами они не догадываются дать о себе знать подобным образом. Да и кто сказал, что я выйду быстрее? Особенно когда под вечер вдруг у ямы появилось пять-шесть охранников. Они сняли растяжки, отбросили в сторону решетку и только после этого приказали: – Полковник, живо. |
||
|