"Черное Таро" - читать интересную книгу автора (Николаев Андрей, Маркеев Олег)

Глава 12

Он летел сломя голову, петляя между поваленных деревьев, перепрыгивал сорванные ветром ветви. Дождь не унимался, более того: по крышам стоявших вдоль тротуара автомобилей застучал град. Сначала мелкий, со спичечную головку, потом все крупнее. Когда по голове ударил кусок льда, размером с перепелиное яйцо, Корсаков натянул куртку на голову, но продолжал бежать. До дома, где жила Анюты было еще далеко, но он боялся, что если остановится, его догонят, а успеют ли еще раз на помощь люди магистра — неизвестно. В том, что в поисках колоды карт Таро участвуют минимум две группировки, он не сомневался.

Поскользнувшись в глубокой луже, Корсаков грохнулся на спину так, что дух захватило. Кряхтя, он приподнялся. Здесь они с Анютой явно не проезжали, впрочем, он тогда был не в себе и мало, что запомнил. «А когда это я в последнее время был в себе? — спросил Корсаков самого себя, и сам же ответил — никогда. Или пьяный в дугу, или в бегах».

Вздымая волны, словно корабль, мимо плыл «Жигуль» четвертой модели. Корсаков бросился к машине. Водитель, видно тронутый его видом, притормозил и открыл дверцу.

— Куда тебе?

— Здесь где-то дома новые, — Корсаков плюхнулся на сиденье, — такие, как пирамиды. В четыре этажа.

— Знаю, — кивнул водитель, — садись.

Дворники работали с максимальной скоростью, но толку от них было мало — вода бежала по лобовому стеклу потоком и машина двигалась почти на ощупь. В салоне было душно, водитель смолил «Беломор», аромат которого безуспешно пытался перебить освежитель в виде короны, приклеенный на торпеду.

— Черт те что с погодой творится, — пожаловался водитель, пережевывая мундштук папиросы, — зима только в январе пришла, май кончается, а весны, считай не было. И гроза эта! Когда это видано, чтобы в мае такой ураган? Ну, майские грозы, случаются; ну, бывает — весна просто дождливая, но чтобы так! Слышал, что в Алжире снег выпал, а у нас в Сибири — жара под сорок?

— Есть версия, довольно фантастическая, что человечество надоело кому-то очень большому, — сказал Корсаков.

— Это кому же?

— Ну, то ли самой планете, то ли тому, кто живет в ее недрах, — Корсаков решил поддержать разговор, из благодарности, что его взяли в машину, — по телевизору каждый день: там наводнения, там вулкан проснулся. Сам говоришь — в Африке снег выпал. Траванут нас всех, как вшей, в космос сметут и будут правы. Скважины бурим, взрывы ядерные и в атмосфере, и под водой, и под землей, пестицидами все вокруг травим. Вот если бы по тебе блохи гуляли, тебе понравилось бы?

Водитель задумался, будто прикидывая, понравятся ли ему гуляющие по спине блохи.

— Да, интересно, — задумчиво протянул он, передернув плечами, — стало быть, скоро всем абзац настанет?

— К тому все и идет, — кивнул Корсаков.

— Эх, мы то пожить успели, а вот дети… У тебя есть дети? Нет? А-а, у меня двое, — обозлившись на несправедливость судьбы, водитель рванул рычаг передачи, — какие-то уроды взрывают, шахты бурят, а нам расплачиваться! И ведь не докажешь никому, что я не причем. А куда, мать их так, Гринпис смотрит?

— Гринпис стал теперь прикормленный, — вздохнул Корсаков, — им давно уже монополии платят, чтобы конкурентам жить мешали.

— Да ты что? И здесь, выходит, куплено все? Ну, суки…

Водитель внезапно замолчал. Дорога пошла под уклон, колеса почти не цепляли асфальт, машина то дергалась, когда шины касались дороги, то скользила, как на салазках. За стеной дождя угадывались однотипные двенадцатиэтажки, одинаково раскрашенные в белое и желтое. «Четверка», все убыстряя ход, катилась под уклон. Корсаков глянул на водителя и обмер — тот сидел, вперившись в лобовое стекло, побелевшие от напряжения руки намертво зажали рулевое колесо.

— Эй, друг, — позвал на всякий случай Корсаков, хотя уже понял, что случилось с водителем — то же самое было с парнем, который подвозил его этой ночью от платформы «Яхрома»к усадьбе Белозерских. Тот же ступор, выпученные глаза, вздувшиеся от напряжения вены на руках и бессмысленный взгляд в никуда.

Только сейчас все было намного хуже — нога водителя давила на газ и машина разгонялась все быстрее. Корсаков попытался оторвать руки водителя от баранки, но было похоже, что тот скорее оторвет руль, чем отпустит. Игорь рванул ручной тормоз. Ручка легко поднялась до упора — видимо водитель ручником не пользовался и тот давно уже не работал. Перегнувшись, Корсаков попытался сбросить ногу водителя с педали, но тот уперся в нее с такой силой, словно хотел продавить днище автомобиля.

Выпрямившись, Корсаков глянул вперед, выругался, распахнул дверцу автомобиля и рывком выбросился из салона — слева в борт «четверке» летел самосвал.

Он ждал удара об асфальт, но странно мягкая волна подхватила его, перенесла через бордюр, через тротуар и опустила на залитую водой траву. Отплевываясь от воды, Корсаков обернулся. Самосвал ударил «четверку» в багажник, машину закрутило, как на льду. «ЗИЛ» на полной скорости ударился колесами в высокий бордюр, кузов подбросило, самосвал встал на капот, постоял, раскачиваясь и стал заваливаться вперед, прямо на Корсакова. Как в замедленном кино тот видел падающий на него автомобиль, даже разглядел, как в кузове перекатываются остатки щебня. Самосвал заслонил все небо, когда к Игорю вернулась способность двигаться. Он покатился по земле, точно гонимый ветром лист. Позади раздался глухой удар, скрежет. Тяжело дыша Корсаков поднял голову. Самосвал лежал вверх колесами, в смятой кабине кто-то бил ногой в стекло, пытаясь выбраться. Пахло бензином. Корсаков поднялся и пошатываясь побрел прочь.

Град кончился и дождь уже стал похож на нормальный московский дождь, а не на тропический ливень. Повсюду валялись сорванные рекламные щиты, ветки, листья и целые деревья, вырванные с корнем или сломанные пополам. Вразнобой гудели сирены — в стоящих возле домов автомобилях сработала сигнализация. У многих машин стекла пошли трещинами — град, падавший с неба, летел со скоростью картечи из охотничьего ружья.

Корсаков брел наугад и был несказанно удивлен, когда впереди, метрах в двухстах увидел дом, в котором жила Анюта. Охранник на воротах подозрительно посмотрел на него, но, узнав, пропустил. Игорь открыл дверь ключом, который ему дала Анюта и вошел в подъезд. С одежды ручьями текла вода. На звук открываемой двери вылетела консьержка, Корсаков приготовился к долгим и нудным объяснениям. Собственно, он был даже готов к тому, что его просто выставят вон, но консьержка лишь пренебрежительно скривила губы и, не сказав ни слова, удалилась к себе. Корсаков улыбнулся: не иначе Анюта провела подготовительную работу. Придет, мол, человек, вы его видели. Ключи я ему дала, так, что пропустите пожалуйста. Наверное и денег еще дала старой грымзе.

Лифт бесшумно поднял его к квартире девушки. Повозившись с замком, Корсаков распахнул дверь и почти упал в прихожую. В квартире было темно. На всякий случай он позвал девушку. Никто не отозвался. Чертыхнувшись, он скинул кроссовки, сбросил на пол куртку, джинсы и толстовку — все было мокрое насквозь. В ванной он вытерся насухо, постоял возле джакузи — был соблазн залечь в горячую воду и отмокнуть, смыть усталость и грязь. Нет, времени на водные процедуры не было. Вздохнув, Корсаков посмотрел в зеркало, хмыкнул. Под глазами синяки, бледный, как покойник. трехсуточная щетина тоже не добавляла привлекательности. Надев халат он прошел в холл, осмотрелся. Если Анюта взяла карты, куда она могла их положить?

Он начал поиски с тумбочек, постепенно стервенея от обилия тряпок: бюстгальтеров, трусиков, маечек, шелковых ночнушек. Сначала он аккуратно складывал вещи, а посмотрев очередной ящик, убирал все обратно, но, конца и края поискам не было видно и поэтому Корсаков стал просто вываливать все на пол и расшвыривать по сторонам в поисках колоды. Закончив с холлом, он посмотрел на часы — двенадцать тридцать пополудни. У него осталось меньше полусуток, чтобы вернуть Таро Бафомета магистру, а он даже не знает, где они могут быть.

На кухне искать было, практически, негде. Он вытащил из морозилки бутылку водки, выпил полстакана, яростно захрустел соленым огурцом. На некоторое время водка добавила сил. Потом иллюзия бодрости исчезнет и придется выпить еще, а потом и еще. Он уже бывал в таком состоянии, когда спиртное заставляло концентрировать силы, увеличивало работоспособность, добавляло уверенности в успехе. Пусть это обман и организм отплатит за насилие жестоким похмельем, а может и чем похуже: отравлением или «белочкой», но ему сейчас было все равно, лишь бы не опустить руки, не сдаться. В конце концов он свалится с ног, но это будет потом, а сейчас главное — продержаться двенадцать часов и во что бы то ни стало отыскать карты.

В комнате Анюты он задержался чуть дольше, чем в холле — разворошил даже постель, заглянул под ковер. Осмотрев напоследок балкон, Корсаков убедился, что если карты и были в квартире, то сейчас их здесь нет.

Присев на кухне он попытался сосредоточиться, но перед глазами возникало лицо Катюшки, то, как она бежала к нему, как шептала на ухо, предлагая почитать книжку, слюняво чмокала в щеку и просила не уезжать. Глаза заволокло туманом, он моргнул и с удивлением обнаружил, что по щекам текут слезы. Не хватало еще совсем расклеиться…

Он налил водки, выловил из банки огурец и в это время зазвонил телефон. Думая, что это Анюта, Корсаков бросился в холл, лихорадочно разбрасывая вещи, отыскал трубку.

— Алло, Анюта?

— Добрый день, Игорь Алексеевич, — холодный голос магистра подействовал, словно удар по затылку — Корсаков опустился на пол, ощущая, как сжимается сердце. — У вас осталось около десяти часов, вы не забыли? Шестьсот минут, если вам угодно и ни секундой больше.

— Я помню, — сумел выдавить из себя Игорь.

— Мы уже с трудом сдерживаем натиск наших врагов. Торопитесь.

— Это вы забрали девушку?

— Вы не о том беспокоитесь, Игорь Алексеевич.

— Она не чужая , поймите, она не чужая ! — закричал Корсаков, в отчаянии ударив кулаком по столу. Жалобно хрустнул бокал, подпрыгнул и опрокинулся подсвечник. Из рассеченной руки хлынула кровь.

— Когда вы найдете то, что ищете, — словно не слыша его, продолжал магистр, — наберите номер «семь семерок», добавочный — ноль. Запомнить очень легко.

— Отпустите девушку, она вам не нужна! Я… — короткие гудки в трубке заставили его замолчать.

Корсаков приподнял руку, тупо посмотрел на рассеченную ладонь. Трубка выпала из кулака, он слизнул кровь, осмотрелся в поисках какой-нибудь тряпки, но вокруг было только шелковое белье. Он прошел на кухню, в шкафчике обнаружил аптечку. Почти не почувствовав боли он смазал края раны зеленкой, перебинтовал руку.

В груди копилась холодная ярость, которую некуда и не на кого было выплеснуть. Если бы рядом оказался магистр, Корсаков постарался бы свернуть ему шею. Скорее всего это не удалось бы, но представить, как он своими руками схватит его за глотку было настолько приятно, что Корсаков даже закрыл глаза от наслаждения. Нет, магистр был недоступен…

Он стал вспоминать: отсюда они с Анютой поехали к Леониду, но Шестоперова к тому времени уже увезли в больницу, потом он расстался с Анютой, потом — попытка кражи в метро. Звонок бывшей жене, разговор с магистром, затем откровения этого потомка тамплиеров. Карт в футляре уже не было… В метро вытащить не могли — стянули бы вместе с футляром, у Пашки и Марины карт тоже нет, остается Анюта. Где же ты, девочка моя? Попробовать поискать ее через папашу? Каким образом? Может, она на Арбат подалась? Ну, решила посмотреть, все ли сгорело — ведь там были ее портреты. Тот, который написал Корсаков, забрал Сань-Сань, но оставались портреты работы Владика. Если их можно назвать портретами.

С содроганием напялив мокрую одежду, Корсаков прихватил водку и вышел из квартиры. Внизу бродила консьержка — поливала цветы. На Корсакова она даже не взглянула. Он попытался вспомнить, как ее зовут. Что-то такое, цветочное было в ее имени. Азалия? Роза? Нет… Виолетта! Не цветы, но созвучно. Точно, Виолетта Олеговна. Корсаков кашлянул, привлекая внимаение.

— Виолетта Олеговна, можно вас на минутку?

— Слушаю вас, — чуть гнусаво протянула консьержка, так и не повернувшись к нему.

— Если появится Анна Александровна, не затруднит ли вас передать ей, что заходил Игорь Корсаков. Если она сможет, то пусть дождется моего звонка — я обязательно позвоню ей сегодня же.

— Я передам, — милостиво кивнула консьержка, видимо смягченная изысканными оборотами речи, — только Анна Александровна может и не появиться сегодня. Иногда ее не бывает по несколько дней.

— И все же, если появится, не забудьте пожалуйста, — Корсаков коротко кивнул и даже попытался щелкнуть каблуками, — всего доброго, Виолетта Олеговна.

Снова милостивый кивок.

Корсаков подошел к воротам. Охранник маялся на пороге будке, разглядывая очищающееся от облаков небо. Корсаков спросил огонька, прикурил.

— Слушай, командир, Анюта давно уехала?

— Это на красной малолитражке? Я в восемь заступил, а ее уже не было. Что, кинула подруга? — подмигнул охранник.

— Надеюсь нет.

— Ох и оторва твоя Анюта, — хмыкнул парень, — бывает такие пьянки закатывает, что жильцы жалуются. Ну, правда, папа все улаживает миром. А так девчонка хорошая. Нос не задирает. Не упусти ее.

— Постараюсь, — кивнул Корсаков и, спросив, как пройти к автобусу, распрощался со словоохотливым охранником.

До станции метро «Тушинская» автобус тащился почти час — на дороге валялись рекламные щиты, рабочие в оранжевых жилетах пилили упавшие деревья прямо на проезжей части, чтобы хоть как-то наладить движение. К тому же светофоры не работали. Корсаков, стиснутый пассажирами, исходил потом в мокрой куртке и толстовке.

В метро он встал возле двери, шаря взглядом по лицам. Никто на него не покушался, никто не пытался залезть в карман. Его стало клонить в сон, что было не удивительно — спал он больше суток назад, да и какой это был сон, когда рядом была ненасытная в любви Анюта. Выходящие и входящие пассажиры толкали его, извинялись, ругались, что встал на дороге, но он, погруженный в приятные воспоминания, не замечал их. Краем уха он все-таки разобрал, объявление «Станция „Баррикадная“, переход на кольцевую линию», и вышел из вагона.

Ему пришло в голову, что милиция все еще может искать его по делу о пожаре. Вряд ли они связали с убийством отсутствие Корсакова на его обычном месте. Было бы совсем хорошо, если Федорова еще не отправили в Чечню — он бы помог, хоть и подставил Корсакова. Чем, интересно, взяли участкового? Компромат пообещали подкинуть или запугали, что с семьей разберутся? И все-таки он предупредил Игоря. Вернется из командировки — надо будет отблагодарить. Хоть и мент, а мужик нормальный.

Арбатская площадь бурлила водоворотом автомобилей. Здесь, в центре города, ураган не так свирепствовал — слишком много домов, ветру негде разогнаться. И все же несколько поваленных реклам и выбитых градом стекол Корсаков приметил. Троллейбусы стояли, вытянувшись сине-зеленой гусеницей — видно, контактный провод был еще обесточен.

Корсаков спустился в подземный переход.

Здесь уже начинался Арбат, здесь тусовались менялы, скупщики золота, мелкие торговцы. Игоря узнали, кто-то хлопнул по плечу, кто-то предложил выпить.

— Ты где пропадал? Дом твой сгорел, знаешь?

— Знаю, — на ходу кивая знакомым он пробивался к выходу.

— … в «Праге» ветром два стекла высадило. Говорят: вот, ураган, а я думаю — под шумок кто-то влезть хотел, хотя чего там брать? Серебро столовое?

Народ заржал, представив ресторанные серебряные приборы, к которым подбираются ночные злоумышленники.

— Это что! Вот у принцессы Турандот опять руку оторвали, а может отпилили. Тоже скажешь: ветром унесло?

— Ага, в ближайший пункт приема цветных металлов.

— Игорь, — знакомый нумизмат, из мелких, специализирующихся на монетах первой четверти двадцатого века, которого никто иначе, как Сема, не звал, потянул его за рукав, — тебя вчера девчонка одна спрашивала.

— Когда это было, — Корсаков остановился.

— Под вечер уже, часов в семь. Я ее видел как-то с тобой и Владиком, только забыл как зовут.

— Анюта ее зовут, — задумчиво проговорил Корсаков, — она не говорила, зачем я ей понадобился?

— Нет. Собственно, я и не интересовался. Она еще спрашивала, где Трофимыча нашли. Ну, я объяснил, — Сема в затруднении потер бледную плешь, — слушай, говорят он с тобой был в последнюю ночь. Вроде, клад вы нашли, а?

— Врут, суки, — коротко ответил Корсаков и пошел дальше.

— Там если монеты старинные будут, ты уж не забудь про меня, — крикнул ему вслед нумизмат.

— Были бы — не сказал, — пробормотал себе под нос Игорь, — или тоже на тот свет торопишься.

Его законное место было занято — знакомый портретист, Сашка-акварель, расположился со вкусом под зонтиком, выставил свои работы. Кличку он получил за то, что перебрав, всегда начинал убеждать окружающих, что только акварельные краски могут передать всю тонкость души, всю гамму чувств, спрятанную в глазах любого человека.

— Я любую душу вскрою, как банку с маслинами, — кричал Сашка в такие моменты, — все насквозь увижу и выложу на бумагу: вот, граждане, душа человеческая.

Его любовь к акварели была тем более странна, что работал он исключительно карандашом и в трезвом виде красок не признавал.

Напротив Сашки, на раскладном стульчике сидела тощая девица в линялом джинсовом костюме и берете «а-ля Че Гевара». Портретист изображал ее костистую физиономия в разводах маскировочного макияжа, словно делал портрет только что вернувшейся из джунглей соратницы товарища Че. Увидев Корсакова, Сашка прервал монолог из серии «я был бы Народным художником, но гады-академики…», и поскучнел лицом.

— Привет, Игорь. Я думал, ты не появишься. Через полчаса освобожу место.

— Сиди, я сегодня не работаю. Анюту не видел? — спросил Корсаков. Художники знали девушку, поскольку несколько раз вместе выпивали у Игоря и Владика.

— Вчера бродила здесь, тебя спрашивала.

— А куда пошла?

— Кто ж ее знает, — пожал плечами портретист.

Корсаков пошел дальше, услышав, как девица спросила, кто это подходил. Понизив голос Сашка сообщил ей, что это его лучший ученик Игорь Корсаков, за чьи полотна дерутся Лувр и Прадо.

Стараясь смешаться с толпой, Корсаков прошел к своему дому, незаметно огляделся — не видно ли милицейского патруля, и нырнул во двор. Дом щерился закопченными проемами окон, входная дверь была прикрыта щитом, сколоченным из необструганных досок. Корсаков отодвинул щит и пролез в образовавшуюся щель. Внутри было сумрачно и влажно, солнечные лучи пробивались сквозь щели грубо сколоченных досок за спиной. Стоял удушливый запах пожарища, под ногами перекатывались еще влажные головешки с торчащими гвоздями. Лестница вела в никуда — пол на втором этаже обрушился и Корсаков смог увидеть свою комнату, вернее то, что от нее осталось: закопченные стены, обрывки обоев, свисавшие со стен, черный потолок. Под комнатой, на первом этаже, возвышалась куча обгорелых перекрытий, поверх которых скалился пружинами сгоревший матрас.

Корсаков пробрался к подвалу, долго разгребал обгоревший хлам. Наконец, освободив дверь, шагнул внутрь, чиркнул зажигалкой. Подвал не пострадал, огонь не добрался сюда. Игорь прошел в угол, где спрятал картины, разбросал коробки и ящики. Картин не было.

Он постоял, пытаясь сообразить, что делать дальше. Зажигалка обожгла пальцы и он выключил ее, постоял в темноте. Зачем он пришел сюда? В надежде, что если не отыщет карты, то хоть картины отдаст? А ведь магистр выразился яснее ясного: верни карты. Про полотна не было сказано ни слова, вернее, магистр хотел их получить, но после исчезновения Таро Бафомета картины отошли на второй план. Если они объявятся в какой-нибудь галерее, Корсакову могут не поверить, что не он их продал.

Напоследок Игорь огляделся, будто хотел попрощаться, но прощаться было не с чем — привычный мирок, в котором он прожил столько времени, сгорел. Трофимыч на кладбище, Владик в Питере, бомжи разбрелись по другим развалинам. Что-то кончилось, ушло в прошлое, значит — пора начинать все сначала.

Он вышел на Арбат, позвонил из автомата Анюте на квартиру. Трубку никто не снял. Он представил, как звонит телефон в пустой квартире, среди разбросанных вещей и им начало овладевать отчаяние. Анюту он, конечно, отыщет, только вот когда? Времени остается все меньше. А уверенности, что карты Таро у девушки не было никакой. Просто это был последний шанс и Корсаков хватался за него потому, что больше хвататься было не за что: он был словно потерпевший кораблекрушение. Судно ушло на дно, прихватив с собой шлюпки, и на плаву осталась последняя не занятая спасшимися доска, которая поможет выплыть. Надо только добраться до нее. Опередить тех, кто хочет перехватить у него спасительный обломок.

Он вспомнил про початую бутылку в кармане, остановился посреди улицы и прямо из горлышка сделал несколько глотков. Прохожие обходили его, брезгливо или с опаской косясь.

Заходящее солнце скрылось за набежавшими тучами, сразу стало сумрачно, но духота давила, как облепившая лицо мокрая салфетка в модном салоне-парикмахерской. Выпитая водка тут же проступила потом.

Внезапно Корсаков увидел, как трое мужчин, чем-то напоминающие людей магистра, направились к нему сквозь толпу. Они шли, раздвигая толпу туристов, словно ледокол льдины и не отрываясь смотрели на него. Он еще мог успеть затеряться среди людей, но усталость и равнодушие овладели им. Корсаков снова глотнул из бутылки и остался на месте.

Дорогу мужчинам преградила группа людей в черных кожаных куртках. Их было пятеро или шестеро, они стояли на пути направляющихся к Игорю плотной группой. Трое замедлили шаг, их взяли в полукольцо и стали теснить к переулку.

Кто— то толкнул Корсакова под руку.

— Вы теряете время, Игорь Алексеевич. До назначенного срока осталось совсем немного, — молодой мужчина в темных очках, и наглухо застегнутой рубашке под черной кожаной курткой, прошел мимо. На Корсакова он взглянул мельком, словно обращался не к нему, а разговаривал сам с собой.

— А не пошел бы ты? — больше всего Игорю хотелось схватить этого посланца магистра за отворот куртки и огреть бутылкой по голове, а потом затащить в подворотню и выбить у него местонахождение самого магистра.

Мужчина не оглядываясь скрылся в толпе. Корсаков побрел по Арбату с бутылкой в руке. Пропадите вы все пропадом: тамплиеры, магистры, противоборствующие ордена.

Солнце на миг выглянуло в просвет туч, отразилось от витрин магазинчиков и антикварных лавок, блеснуло на матрешках, возле которых толпились иностранцы, засверкало на начищенных бляхах солдатских ремней, кокардах фуражек и зимних шапок.

Всего мгновение солнечного света, после которого, как показалось Корсакову, стало еще беспросветней.

Наклеенные на липкую ленту висели «корочки», удостоверявшие, что предъявивший не кто иной, как: «Половой гигант», «Агент КГБ» или «Агент ЦРУ»; имеет разрешение от ГИБДД на управление транспортом в нетрезвом состоянии, или право на посещение женской бани. "Мне бы сейчас подошло удостоверение типа «Ищу девушку, подержанных не предлагать», — подумал Игорь.

Ноги принесли его к переулку, в глубине которого стоял особняк, где они с Трофимычем обнаружили клад. Трофимычу это стоило жизни, а Корсакову… неизвестно, кому сейчас хуже.

Корсаков свернул в переулок. Ему послышались позади осторожные шаги, но он проигнорировал их. Дверь в особняк, на удивление, была не опечатана. Он толкнул ее, вошел и с силой захлопнул за собой дверь, будто хотел отгородиться от остального мира. Здесь было совсем темно и Корсаков хотел уже было достать зажигалку, когда понял, что сверху сквозь мрак пробивается слабый свет. Он стал не спеша подниматься наверх. Под лестницей раздался шорох, он не обратил на него внимания. Когда он был уже почти наверху, в особняк кто-то ввалился, застучали быстрые шаги, раздался приглушенный крик, потом до слуха Корсакова донесся слабый стон.

— Чтобы вы все друг друга загрызли, крысы! — пробормотал Корсаков, продолжая подниматься по ступеням.

Пахло свечным воском и вроде бы даже благовониями, индийскими или с Ближнего Востока. Запах был чуть приторный, возбуждающий. Посреди зала, где они с Трофимычем должны были ломать перегородки, стояло несколько бутылок с отбитыми горлышками. Пламя свечей, горевших в бутылках, было зеленоватым, таинственным.

— С корабля на бал, — пробормотал Корсаков, — или на шабаш.

Комната была чисто убрана: никаких обломков стены, которую они разрушили, пол подметен и, кажется, даже вымыт.

Проем двери в потайную комнату светился, Корсаков медленно приблизился, и остановился на пороге. Он был готов, что его встретит магистр, а может его враги. Милиция тоже могла оставить здесь засаду, как ни дико это было представить при свете свечей, но…

В комнате, также как и в зале, горели свечи: в настенных канделябрах и в подсвечниках на столе, накрытом белой скатертью. Возле стола стояли два кресла, справа, в темноте, угадывалась кровать под белым балдахином. Исчез письменный стол и бюро возле стены и комната стала, как будто, намного больше. Впрочем, может быть это только казалось — в прошлый раз Игорь видел ее при свете стоваттной лампочки, а теперь здесь горели свечи.

Он застыл на пороге когда справа, из темноты на него плавно, словно скользя над полом, двинулась невесомая, как призрак фигура женщины в чем-то долгополом и белом. Корсаков отшатнулся. Лицо женщины скрывалось в тени, но он уже знал кто это.

— Анна?

— Я была уверена, что ты придешь сюда.

Да, это была она… Только вот какая из многих, грезившихся явилась ему?

Женщина взяла его за руку. глаза по-прежнему оставались в тени, но на губах играла слабая улыбка. Он вздрогнул от ее прикосновения, будто ожидал почувствовать могильный холод, но рука была теплая, живая. Она повела его к столу. Он шел за ней, послушный, как бычок на веревочке и осознавал нелепость ситуации: женщина, или призрак, в бальном платье начала девятнадцатого века, ведет его, одетого в грязные джинсы и все еще сырую куртку за руку, а в другой руке у него початая бутылка водки. И отблеск свечей в хрустале, и запах сандала, и балдахин над пышной постелью…

— Я запрягла алкоголиков с Гоголя — отскребли, что можно. Кровать Никита подарил, помнишь, ты меня с ним знакомил, он на днях на бундесах не кисло нажился, так от щедрот, стало быть, прислал. А остальное я с Сань-Саня вытребовала. Он, кстати, договорился, что работы здесь прекратят. Ты здесь теперь жить будешь. Ну, стол — пожертвования местных тебе на новоселье. Больше всего стеклопосуды принесли, я ее под свечи приспособила. А еще я привезла твой «стетсон», вон, на гвоздике висит.

Волшебство кончилась. Корсаков понял, какая именно Анна перед ним, но разочарования не почувствовал. В голове был полный сумбур: карты, Анюта, магистр…

— Постой, а ты что здесь делаешь? — немного невпопад спросил он.

— Тебя жду, — Анюта уселась в кресло, взяла из вазы огромную, со сливу, клубнику и смачно откусила. — Я взяла папашку за жабры и сказала…

Корсаков нашарил позади кресло и упал в него. Посмотрел на все еще зажатую в руке бутылку и поставил ее на стол. Среди хрусталя и фруктов она смотрелась странно.

— …вот это платье из театра, но прямо, как по мне сшито, да? У папашки везде свои люди. И серебро я у него выгребла, но на совсем он не дал — уперся, как баран: фамильное серебро, фамильное серебро, княжеский род! — она вскочила с места и закружилась перед Игорем. Взметнулись пышные юбки, — как тебе мой сюрприз?

Платье сверкало блестками и Анюта в нем была похожа на случайно оказавшуюся в заброшенном особняке фею, воздушную, невесомую. Скоро ей надоест здесь, она заскучает и исчезнет без следа, оставив на память затихающий серебристый смех.

Анюта порхнула Корсакову на колени, обняла за шею и, прижавшись лбом к его лбу посмотрела в глаза.

— Почему ты такой серьезный? Я же старалась…

То ли стон, то ли вздох донесся с лестницы. Девушка вздрогнула, замерла, прижавшись к Игорю.

— Не обращай внимания, — сказал он, притянул к ее себе и поцеловал за ушком, наслаждаясь запахом ее волос.

Анюта вздохнула, провела пальцами по его лицу, словно вспоминая.

— Как долго тебя не было.

— Я заезжал к тебе на квартиру, хотел кое-что найти.

— Что?

— Карты. Старинные карты. Я, честно говоря, не помню, но может быть я раскладывал их у тебя. Во всяком случае в кармане куртки я обнаружил пустой футляр. Ты их не видела?

Девушка тихонько рассмеялась.

— Это я их у тебя из кармана вытащила, когда твою куртку вешала сушиться, — она слегка отодвинулась, — я сразу поняла, что вещь ценная, хоть и с придурью. Ты же на таком взводе был, ну, я и подумала, что пусть лучше у меня лежат — целее будут. У любителей подобных вещей могут больших денег стоить, а у тебя либо менты отберут, либо ты их того, — она подмигнула и прищелкнула по горлу пальчиком, — в оборот пустишь. Так что футляр я тебе оставила, а карты спрятала.

Корсаков долго и молча смотрел ей в глаза, прикидывая: то ли наорать на нее, то ли расцеловать.

— Ремня бы тебе хорошего, — наконец сказал он с досадой.

— Если только в виде прелюдии к сексу, — отозвалась Анюта, невинно хлопая глазами.

Игорь столкнул ее с колен.

— Ты знаешь, что меня чуть не убили за эту колоду? Она здесь? Давай, неси.

Надув губки Анюта вынула из сумочки, висящей на кресле пластиковый пакет и передала его Корсакову. Он развернул его, достал карты и раскрыл их веером. Да, это были Таро Бафомета. Он провел пальцами по глянцевой поверхности и ему показалось, что он может ощутить нарисованные фигуры. Они будто оживали под прикосновениями, стараясь спрыгнуть с листков плотной бумаги, вырваться, словно из тюрьмы, в которой находились несколько веков.

Анюта, склонив голову, с любопытством наблюдала за ним.

— Они так тебе дороги? — спросила она, — ты так их гладишь, что кажется, ценнее для тебя ничего нет. Хочешь, Сань-Сань купит их у тех людей, кто за ними гоняется?

«Ценнее для меня и впрямь ничего нет, — подумал Корсаков, — это — жизнь Катюшки, Ирины, а, может, и твоя, девочка». Отдавать карты магистру стало жаль и, чтобы получить хоть какое-то удовольствие от кратковременного обладания, Корсаков перетасовал колоду, щелкнул по ладони плотными листами.

— Хочешь загадать желание? — спросил он, — обязательно сбудется, фирма гарантирует. Такой шанс выпадает раз в жизни, причем единицам из миллионов.

— Хочу! — Анюта зажмурилась, стиснула кулачки, — все, загадала.

Корсаков отодвинул столовый прибор, переставил подсвечник на столе и разложил карты на скатерти, выбирая наугад из глубины колоды.

— Все, можно открыть глаза?

— Открывай, — разрешил он.

Девушка подошла к столу склонилась над картами.

— Ух, при свечах они еще страшнее. А ты уверен, что разложил правильно?

— Хрен его знает, но уверен, все загаданное исполнится. И тебе за это ничего не будет!

Внизу на лестнице хлопнула дверь, послышался топот множества ног, голоса. Корсаков вскочил, мгновенно сунул карты в карман и быстро задул свечи. Анюта прижалась к нему, он обнял ее за плечи, чувствуя, как они вздрагивают. Если бы не серьезность момента, то он подумал, что девушка сдерживает смех.

— Не бойся, прошептал он, — все будет нормально.

В проеме двери возникло множество огоньков, язычки пламени освещали сжатые пальцы, но самих людей видно не было, только дыхание и гулкие шаги.

Мощный луч света внезапно залил комнату, пробежал по стенам, коснулся кровати, и ударил в потолок.

— Сюрприз!!! — заорал десяток хриплых глоток.

Нумизмат Сема, блестя лысиной, отплясывал с упаковкой пива в руках, Сашка-акварель разгребал место на столе, выставляя маслины, шпроты и исландскую селедку в плоских банках. Тут же были бомжи-соседи из сгоревшего дома. Все были уже на взводе — видно в ожидании назначенного часа уже размялись водочкой.

Корсаков почувствовал, как ослабли ноги и опустился в кресло. Анюта смеялась вместе со всеми и хлопала в ладоши.

— Классный сюрприз, а?

— Да уж… — пробормотал Корсаков.

— Это еще не все! — Анюта снова хлопнула в ладоши, — ну-ка, где наш главный подарок?

Все замолчали, расступились, освобождая проход. В дверях возник заслуженный алкоголик и принципиальный бомж дядя Сережа. Он тоже жил в доме, на втором этаже которого квартировал Игорь с Владиком. Протиснувшись боком в комнату, он поднял руки. В каждой было зажато по картине в раме. Корсаков узнал свои работы из цикла «Руны и Тела» — «Знамение» и «Снег».

— Вот, Игорек, сберегли от огня. Жизнью, можно сказать, рисковали, а уберегли, — гордо объявил дядя Сережа хриплым пропитым голосом. — Я ведь засек, как ты картины прятал, а как увидел, что Жучила к тебе пошел, ну, той ночью, как пожар случился, так и вытащил их. К сожительнице, стало быть, своей отнес — она дворничихой в девятом доме работает. Так у нее и стояли, тебя дожидались.

— Спасибо, мужики, — растроганно сказал Корсаков, — век не забуду. Ну, давай к столу!

Картины прислонили к стене возле кровати, откуда-то возникли табуретки, лавки. Первый тост сказал Сема. Говорил он долго и цветисто и чувствовалось, что может говорить до бесконечности, но его прервали, устав держать наполненные стаканы и тогда он коротко сказал:

— Ну, с новосельем!

Все выпили и навалились на закуску. Анюта, сидя через стол от Корсакова, смотрела на него счастливыми глазами. Ее наряд казался совершенно невозможным среди неопрятных завсегдатаев Арбатских задворок с пропитыми небритыми лицами, которые однако были сейчас Корсакову ближе, чем кто бы то ни был на свете. Он улыбнулся девушке.

Справа ему что-то бубнил в ухо Сема, кажется, насчет старинных монет, Сашка-акварель, устроившийся в центре стола, клялся, что за три сеанса сделает из любого дилетанта мастера акварельной живописи, дядя Сережа обстоятельно рассказывал, как он прятал картины в подсобке, прикрывая их метелками и лопатами. Кто-то уже завел песню, но пока еще в полголоса.

Корсаков, пользуясь тем, что каждый занят своим: кто наливал, кто закусывал, кто слушал, а кто рассказывал, выскользнул из-за стола и позвал Анюту, показывая на соседнюю комнату.

— Сотовый у тебя с собой? — спросил он.

— Сейчас принесу.

В зале царил полумрак, мерцали свечи. Корсаков отошел к лестнице. Анюта принесла ему телефон. Он поцеловал ее в шею, ощущая нарастающее желание. Она прильнула к нему всем телом, он почувствовал, как ее язычок скользнул к нему в рот. Время исчезло, были только жадные губы и судорожные объятия.

— Погоди, — он нашел в себе силы оторваться от нее, — мне надо позвонить.

— Потом позвонишь, — девушка просунула руки ему под майку. Он ощутил, как острые коготки царапнули грудь, — я так по тебе соскучилась.

— Девочка моя, у нас все еще будет, — прошептал он, — но чуть попозже. Хорошо?

— Мне уйти? — она вздохнула и отпустила его.

— Да. Извини, это деловой звонок.

Девушка послушно ушла к гостям, которые встретили ее взрывом энтузиазма.

Корсаков набрал семь семерок, переключился в тоновый набор, нажал кнопку ноль. Гудков не было, где-то на пределе слышимости играла органная музыка. Он уже решил, что ошибся и хотел снова набрать номер, как в трубке раздался голос магистра.

— Слушаю вас, Игорь Алексеевич.

— Я нашел то, что вам нужно, — сказал Корсаков.

Он представил, как магистр удовлетворенно улыбается, откинувшись в старинном кресле. В кабинете полутьма, тускло отсвечивают деревянные панели на стенах, на столе перед магистром стоит бокал с коньяком. Он не спеша протягивает руку, берет бокал и отхлебывает темный напиток.

— Очень хорошо, Игорь Алексеевич. Я не ошибся в вас. Где мы встретимся?

— Если вы такой ясновидящий, то знаете, куда ехать.

В трубке послышался глухой смешок. Затем, после недолгого молчания снова возник низкий голос.

— Знаю. Через пятнадцать минут выходите на Гоголевский бульвар.

— Не опаздывайте, уважаемый Александр Сергеевич, — решил съехидничать Корсаков, — а то меня здесь люди ждут.

— Будьте спокойны, не опоздаю. А вы, Игорь Алексеевич, не забудьте захватить картины. Мы дадим за них хорошую цену, — магистр отключился.

— Хорошую цену… — пробормотал Корсаков, вспоминая, как торговался с Жучилой, призвав на помощь заезжего провинциала, — да я с вас за эти картины семь шкур сдеру и не хрюкну.

Он вернулся в комнату, прошел к кровати и присел на корточки возле картин. Краски в темноте казались выцветшими, а фигуры на полотнах размытыми, призрачными. Он осторожно снял полотна с рам и скатал в рулон. Шум за столом то нарастал, подобно волне, то стихал, когда гости в очередной раз приникали к стаканам. Игорь вернулся к двери и критически оглядел пирующих.

На него уже не обращали внимания — праздник дошел до того момента, когда каждому уже неважно, где виновник торжества, кто и что говорит, лишь бы не мешали ему. Сема требовал, чтобы Сашка-акварель написал портрет безвинно убиенного коммунистами Николая Второго, а в качестве модели взял царский золотой десятирублевик, дядя Сережа пел про трамвай номер девять, в котором «ктой-то помер», двое бомжей уже спали в объедках. Пиршество напомнило Корсакову картины старинных голландских мастеров — такие же разгоряченные лица, бутылки вина среди объедков. Мятущийся свет только усиливал впечатление это впечатление. Не хватало только собак, жадно глодающих кости на полу.

— Сплошное средневековье, — пробормотал Корсаков, поймал взгляд Анюты и поманил ее к себе.

Она незаметно покинула гостей.

— Девочка, мне надо уйти. Всего на час, не больше, — поспешил добавить Корсаков, видя, что Анюта уже готова броситься ему на шею, — обещаю, в этот раз только на час.

— Я с тобой.

— Пойми, не могу я тебя взять на эту встречу.

— Если не возьмешь, я все равно прокрадусь за тобой и буду рядом, — видно было, что на сегодня Анюта сдаваться не намерена. Глаза ее были серьезны, губы сжаты так, что превратились в побелевшие полоски.

Корсаков было разозлился, но вдруг ему стало смешно — столько детского упрямства было в ее лице.

— Ты прямо так пойдешь? В этом платье?

— Мне переодеться две минуты, — Анюта вернулась в комнату и через мгновение вышла, неся в руках свою одежду, куртку и шляпу Корсакова.

Корсаков проверил, на месте ли карты надел «стетсон» и, забросив куртку на плечо, стал наблюдать за девушкой. Она завела руку за спину, вжикнула молния и Анюта, проделав несколько сложных движений бедрами, освободилась от пышного платья. На ней остались только белые трусики, которые больше открывали, чем прятали. Игорь невольно залюбовался ее фигурой. Анюта быстро натянула майку, влезла в джинсы, сунула ноги в кроссовки и, подхватив в руку джинсовую куртку, выпрямилась, раскинув руки.

— Ап! — воскликнула она, как артист цирка, закончивший смертельный номер, — я готова. Время засекал?

— Вот отдадим карты и поедем к тебе, — сказал Корсаков, перед глазами которого все еще стояла полуобнаженная фигура девушки, — бросим гостей к черту — им уже все равно и поедем к тебе. И залезем вместе в джакузи, а потом пойдем и ляжем на ковер, а потом…

Анюта бросилась ему на шею.

— А что потом, я придумаю сама.