"Повелитель желания" - читать интересную книгу автора (Джордан Николь)

Пролог

Кент, Англия, 1840 год

Костлявый берберский жеребец выглядел крайне странно и совершенно неуместно перед воротами фамильного поместья герцога Морланда. Величественное здание золотистого оттенка и великолепных пропорций было самим воплощением изящества и элегантности. Это впечатление еще больше усиливали безупречно подстриженные и ухоженные газоны и деревья, раскинувшиеся вокруг замка, — по-видимому, садовникам был дан строгий наказ не позволять ни одной травинке расти свободно.

Но какой же резкий контраст с этим царством порядка и благопристойности представлял свирепый бербер с жилистыми боками и чересчур длинной гривой. Он казался настоящим дикарем! Говоря по правде, он почти не походил на грациозных чистокровных лошадей, украшавших стойла знаменитых герцогских конюшен. Этому животному с первых месяцев было предопределено стойко выносить беспощадный климат Сахары, а хозяин упорно объезжал его, готовя к битвам и схваткам.

Хмурый, настороженный конюх в ливрее удерживал под уздцы громко фыркавшего, рывшего копытом землю жеребца.

Его хозяин, наконец сбежавший по широким каменным ступенькам герцогского замка, также разительно выделялся среди благородного окружения, несмотря на хорошо сшитый фрак и накрахмаленный черный шелковый галстук, несмотря даже на то, что мог по праву претендовать на благородное происхождение. Молодой джентльмен был внуком герцога, но бронзовая от загара кожа и ястребиный взгляд придавали ему безжалостный, беспощадный вид, которым никогда не мог обладать воспитанный, утонченный британский дворянин. Никто не смог бы заметить ничего утонченного и в его манере взлетать в седло боевого коня и пускать жеребца галопом так, словно хозяин был рожден в седле.

Конь, напрягшись всеми мышцами, закусил удила и полетел вперед в предвкушении близкой свободы. Однако Николас Стерлинг, мчась по усыпанной гравием аллее, обсаженной могучими дубами, то и дело натягивал поводья, стараясь удержать коня и свое нетерпение. Теперь он мог позволить себе этот последний жест покорности и повиновения, последний знак уважения к деду. Аудиенция у герцога закончилась успешно, и Николас наконец получил возможность вести ту жизнь, к которой влекла его горячая кровь. Десять лет. Десять долгих лет на этой чужой земле, больше похожих на годы заточения.

Но наконец он сбросит оковы цивилизованного английского воспитания, как, впрочем, и английское имя, данное ему при рождении.

Вкус свободы был так же сладок и упоителен, как запах осенних листьев в воздухе, ржаво-красных и желтых осенних листьев. Жеребец, казалось, почувствовал настроение хозяина и пошел вперед, гарцуя.

Они почти миновали старую дубовую рощу, когда над головой коня пролетел и упал на землю желудь. Жеребец даже не встрепенулся. Николас рассеянно похвалил животное, по-прежнему занятый мыслями о скором отъезде из Англии.

Но в следующую минуту снова услышал слабый свист, а потом тихий глухой стук. Шелковый цилиндр слетел с его головы и, описав круг, приземлился прямо на тропинку. Николас резко развернул жеребца и потянулся за кривым клинком, который всегда носил за поясом, обычай, усвоенный еще в юности, — прежде чем вспомнил, что нет причин хвататься за оружие в Англии, этой спокойной стране. Он отнюдь не ожидал, что в ветвях британского дуба может таиться опасность.

Или женщина. Именно она предстала его изумленному взору, когда Николас поднял глаза. Ее нелегко было заметить. Не швыряйся она желудями, он проехал бы мимо: черного платья почти не было видно в густой пятнистой тени. И даже поняв, что разоблачена, девушка вызывающе швырнула желудь в упавший цилиндр, промахнувшись на какой-то дюйм.

Гнедой жеребец, приняв вызов, рыл копытами землю и громко фыркал. Николас, успокаивая коня, положил на его шею затянутую в перчатку руку, хотя сам гневно сжал губы.

— Я посчитал, — тихо сказал он, — что первый желудь упал случайно. И даже второй, несмотря на сбитую шляпу. Но не третий. Желаете узнать, что будет, если швырнете четвертый?

Видя, что девушка не собирается отвечать, Николас зловеще сузил глаза. К этому времени он уже привык к полумраку и заметил, что нарушительницей спокойствия, устроившейся на толстой ветке, оказалась девчонка лет тринадцати с каштановыми локонами немного темнее его собственных, оттенка темного золота. Подол ее платья свисал всего в четырех дюймах от лица Николаса, позволяя ему разглядеть обшитые кружевом панталоны. Качество ткани безошибочно говорило если не о последней моде, то уж, во всяком случае, о достатке.

Но девушка, ничуть не смущенная пристальным суровым взглядом, вызывающе тряхнула головой, совсем как гнедой жеребец:

— Что мне до ваших угроз! Не боюсь я вас! Нисколечко!

Николас, не ожидавший такого ответа, едва не поперхнулся. Он не привык к неповиновению женщин, не говоря уж о какой-то девчонке! Продолжая разглядывать негодницу, Николас разрывался между желанием рассмеяться и хорошенько ее отшлепать. Правда, он еще ни разу в жизни не поднял руку на женщину, но отнюдь не намеревался ей это объяснять. Подавив неуместное веселье, он придал своему лицу свирепое выражение.

— Если попробуешь швырнуть еще один желудь, — предостерег он, — я задам тебе такую трепку, что долго сесть не сможешь.

Но неустрашимая девчонка лишь еще выше подняла подбородок:

— Сначала попробуйте меня поймать!

— Поймаю, не сомневайся! Если вынудишь меня карабкаться на дерево, тебе не поздоровится.

Он говорил спокойно, даже вежливо, однако в голосе проскальзывали зловещие нотки.

— Ну что, мне обезоружить тебя, или сдашься без борьбы?

Она, должно быть, уверовала в правдивость угроз незнакомца и после минутного колебания разжала кулачок. Желуди дождем посыпались на землю.

Николас считал, что его девчонка больше тронуть не осмелится, однако не мог допустить, чтобы она преследовала других ни в чем не повинных путников.

— Тебе следовало бы понимать, к чему приведут такие шутки, — уже мягче добавил он. — Будь мой конь не так хорошо объезжен, он мог понести и сломать ногу или сбросить меня.

— Я целилась не в лошадь, а в вашу шляпу. В жизни бы не ударила животное. Кроме того, он не из пугливых. Вы легко сдерживали жеребца, несмотря на то, что он выглядит настоящим дикарем.

— Смотрю, ты, кажется, неплохо разбираешься в лошадях! Заверяю, этот конь куда более ценен для меня, чем любое выхоленное создание в герцогских конюшнях!

— Вы не продадите его мне?

Внезапный, да еще с такой надеждой заданный вопрос поверг Николаса в безмолвное изумление.

— Я могу себе это позволить, — поспешно заверила она, видя, что незнакомец колеблется. — Мой отец был очень богат.

В голове Николаса теснились ответы. Сказать, что эта лошадь не продается. Объяснить, что такой жеребец не годится для юной леди. Но сильнее всего оказалось любопытство.

— Что вы будете делать с ним? — осведомился Николас.

— Мне понадобится лошадь, когда настанет пора бежать из дома.

Николас невольно поднял брови. Она снова говорила дерзко, вызывающе, во фразе и тоне было нечто знакомое. Он словно слышал собственные слова.

— И куда вы намереваетесь отправиться?

— В Индию, конечно.

Улыбка чуть тронула уголки его губ.

— Боюсь, на лошади туда не доскакать.

— Знаю! Но если я найду капитана, который согласится взять меня на корабль, нужно же на чем-то добраться до порта! И… видите ли, не могу же я украсть коня!

— А… нет… боюсь, не совсем понимаю почему.

— Я не воровка! — негодующе объявила девочка. — И чем скорее обнаружат пропажу лошади, тем раньше пустятся за мной в погоню. Ну, — требовательно спросила она, пока Николас молча осмысливал услышанное, — так вы продадите его или нет?

— Сожалею, но именно этот жеребец не продается, — покачал головой Николас, довольно успешно сдерживая смех. — И, кроме того, в любом случае, думаю, родители будут крайне встревожены вашим исчезновением.

Он ожидал разочарования, но, к его удивлению, девочка, шелестя юбками, спрыгнула с ветки на низкий каменный забор у самой аллеи и выпрямилась, пристально глядя на Николаса. Совсем еще ребенок, немного странный, но привлекательный, с серыми, словно грозовое небо, глазами, слишком огромными для узкого личика с ничем не выдающимися чертами. Глазами, казавшимися гневными… вызывающими… и измученными одновременно. Николас уловил блеск слезинок в этих печальных глазах, прежде чем мятежное выражение куда-то исчезло.

— Нет у меня родителей, — сдавленно выдохнула она и, спрыгнув с забора, помчалась по ухоженному газону к ивовым зарослям. Боль этого молодого неукрощенного создания так сильно отозвалась в сердце Николаса, что он, не задумываясь, последовал за ней. Натянув поводья, он заставил жеребца перескочить через забор и понесся по газону к ивовой рощице. Девочка лежала ничком на траве около маленького искусственного озера и плакала так, словно мир рушился. Неожиданно Николас почувствовал себя виноватым. Неужели он стал причиной ее слез?

Николас спешился, уселся рядом и стал ждать, не двигаясь, не прикасаясь к ней, а просто позволяя девочке чувствовать его близость, именно так, как поступил бы с норовистой лошадью. Она не давала понять, что сознает его присутствие, однако по тому, как напряглось худенькое тело, как тряслись плечи, Николас видел, что она ощущает взгляд незнакомца. Спустя немного времени рыдания затихли настолько, что она смогла говорить.

Она не захотела отвечать на его расспросы о том, что мучает ее, и лишь твердила: «Уходите».

— Но разве джентльмены оставляют в беде юных леди?

— Я… я вовсе н-не… не в б-беде!

— Тогда почему вы наполняете озеро слезами?

Девочка не ответила, только подтянула колени к подбородку и закрыла лицо руками, пытаясь хоть как-то отделаться от назойливого незнакомца.

— Скажите, что тревожит вас?

В ответ лишь молчание.

— Я могу быть очень терпеливым, — спокойно предупредил Николас, приготовившись к долгому ожиданию. — Почему у вас нет родителей?

— Они… они умерли, — жалобно шмыгнула носом девочка.

— Мне очень жаль. Это произошло недавно?

Чуть помедлив, девочка слегка кивнула.

— И вы очень по ним тоскуете?

На этот раз кивок был более энергичным, но она по-прежнему отвечала жестами.

— Почему бы вам не рассказать обо всем? — настаивал Николас. — Мне бы хотелось узнать, что произошло. Это был несчастный случай?

Потребовалось немало времени, терпения и слов сочувствия, чтобы узнать причину ее горя: родители девочки умерли в Индии от холеры спустя несколько недель после того, как она уехала в Англию учиться в пансионе. Именно поэтому она была в трауре. Именно поэтому так горько плакала.

Николас ничего не сказал бедняжке, хотя как никто другой был способен понять ее тоску, глубокую, почти безбрежную скорбь. Скорбь и жгучую ненависть. Николас знал, что это такое — внезапно остаться сиротой, когда детство кончается мгновенно, в одно бесчеловечно жестокое, мучительное утро.

— Мне следовало тоже умереть! — вскричала она приглушенно, не отнимая ладоней от лица. — Почему Господь пощадил меня?! На их месте должна была лежать я!

Ее отчаянная мольба затронула какие-то глубоко скрытые в душе Николаса струны. Он был способен понять и ее вину за то, что она осталась жить, за то, что обманула смерть, не пощадившую родителей. Николас видел, как его отца сразила пуля, выпущенная из французской винтовки, как мать изнасиловали и убили солдаты, которые были ничем не лучше злобных, трусливых и голодных шакалов.

— Ненавижу Англию! — с неожиданной страстью воскликнула девочка. — Ненавижу всё! Здесь так холодно и одиноко…

Холодно, мокро, одиноко и все чуждое, подумал Николас. Когда десять лет назад его, еще мальчика, против воли привезли жить сюда, к родственникам матери, он тоже никак не мог согреться. Англия была так непохожа на его родину — бескрайние пустыни и седые вершины гор Северной Африки. И сейчас, когда он смотрел на вздрагивающие плечи девочки, Николасу очень хотелось утешить ее. Он достал из кармана платок с монограммой и сунул ей в руку.

— Вы привыкнете к холоду, — пообещал Николас со спокойной уверенностью. — Вы пробыли здесь всего… сколько? Два дня?

Не обращая внимания на платок, девочка громко шмыгнула носом.

— Мне больше нравится жара.

И, подняв голову, уставилась на Николаса огромными серыми блестящими глазами.

— Я все равно убегу. Они меня здесь не удержат!

Заметив мятежное выражение на лице девочки, Николас был вновь потрясен страстной натурой этого еще совсем юного создания. Нет… она вовсе не ребенок. Скорее, девушка на пороге женственности, бутон, набирающий силу и начинающий разворачивать лепестки. Да, личико ее было бледным и маленьким, показавшимся, однако, Николасу пикантным и несколько своеобразным. Ни одной правильной черты, но именно это лицо невольно приковывало взгляды. Пройдет несколько лет, и незнакомка покорит не одно мужское сердце. Густые прямые брови придавала экзотический, почти знойный вид этим измученным, тревожным глазам, хотя маленький острый подбородок свидетельствовал об упрямстве и непокорной натуре. Горе тому, кто захочет покорить ее!

Николас ощущал странное родство с ней, этой молодой англичанкой, стремившейся вернуться в Индию, страну ее детства, понимал мучительную потребность сопротивляться жестким рамкам приличии, восставать даже против тех, кто желает добра.

Он знал: он сам был таким. Опершись на руки и откинувшись назад, Николас вспоминал полудикого мальчишку, который десять лет назад появился в поместье герцога. Он дважды убегал из дома деда, пока тот не согласился на его условия: внук пробудет в Англии ровно столько, сколько нужно, чтобы получить образование и достичь совершеннолетия. Если после этого он все же решит вернуться в Берберию, герцог оплатит проезд.

Но стоила ли того эта сделка? Десять лет, целых десять лет Николас рвался на родину, пока его дед отчаянно пытался сделать из «маленького араба-дикаря» истинно английского джентльмена.

Однако превращение, увенчавшееся успехом, было чрезвычайно болезненным. Николас был полукровкой, рожденным женщиной, взятой в плен берберским вождем после того, как корабль, на котором она находилась, был захвачен берберскими пиратами. Николас не мог и не желал отказаться от воинственной арабской крови, текущей в его жилах, хотя высокорожденный герцог предпочитал игнорировать происхождение внука. Одни считали Николаса опасным мятежником, другие — язычником. И хотя его родители были мужем и женой, отец мальчика исповедовал иную веру.

Николас в совершенстве овладел тонким искусством разыгрывать аристократа, показывая усталость, скучающий вид, цинизм, лицемерие или умение обольщать. Светское общество охотно принимало его, женщины боготворили, несмотря на смешанную кровь и сомнительное с точки зрения законности происхождение. Самые благородные дамы, объявлявшие, что шокированы его появлением в их кругу, наперебой старались заполучить его в постель, горя желанием убедиться, такой ли он опасный дикарь, как они представляли в собственном, довольно невежественном воображении.

Взгляд Николаса снова упал на девочку. Он уже покончил с этой страной; ее жизнь здесь только начинается. Ей придется нести бремя унылого, одинокого существования, совсем как ему в свое время.

Он испытующе разглядывал мокрое личико. Поток обильных слез уже иссякал, но девочка все еще горевала: дрожащая нижняя губка придавала ей вид беззащитный и настолько уязвимый, что у любого, даже самого равнодушного человека заныло бы от жалости сердце. Николасу страстно захотелось утешить ее.

— У тебя здесь живут родственники? — мягко осведомился он. — Надеюсь, у твоих родителей есть какая-то родня?

Глаза девочки затуманились, и она поспешно отвернулась.

— Два дяди… то есть трое… если считать того, что живет во Франции. Но я им не нужна и всегда буду для них бременем.

При упоминании о Франции Николас почувствовал, как судорожно сжались мышцы живота, однако заставил себя спокойно ответить:

— Тогда я посоветовал бы убедить их в обратном. Возможно, ты сумеешь стать незаменимой для родных и дашь им прекрасный повод любить и ценить тебя.

Девочка повернулась к нему с таким задумчивым видом, что Николас едва не улыбнулся.

— Вытри лицо, — негромко сказал он. — Твои щеки все в разводах от слез.

Она почти машинально послушалась и, сложив мокрый платок, протянула Николасу.

— Наверное, я должна вернуть вам это… большое спасибо.

На платке были вышиты инициалы его английского имени.

— Можете оставить себе, — покачал головой Николас. — Там, куда я еду, он мне не понадобится.

Незнакомка вопросительно посмотрела на него.

— А куда вы едете?

— Далеко. В другую страну.

Она поспешно встала на колени; лицо озарилось внезапной надеждой.

— Возьмите меня с собой! Пожалуйста. Пожалуйста! Я не стану вам обузой. Поверьте, если будет нужно, я могу стать настоящим образцом хороших манер и пристойного поведения. Честное слово! Прошу вас!

Умоляя первого встречного взять ее с собой в неизвестность, девочка, очевидно, совершенно не представляла всю степень неприличия подобной просьбы. Однако Николас не спешил открыть ей глаза. Отчаяние в ее голосе, в этих огромных серых глазах почему-то заставило его пожалеть о том, что приходится отказывать ей.

Николас медленно поднял руку и нежно, бережно вытер непослушную слезу, упрямо катившуюся по щеке.

— Боюсь, что не смогу этого сделать, — пробормотал он. В этот момент гнедой скакун, до сих пор послушно выжидавший, пока не придет пора отправиться в путь, поднял голову и начал принюхиваться. Обернувшись, Николас увидел маленького темнокожего человечка, появившегося из-за ивовых кустов. На нем была одежда уроженца Индии — полотняная длинная рубаха и шаровары; на голове красовался простой тюрбан.

Заметив его, девочка быстро села, расправляя помятые юбки и снова вытирая платком покрасневшие глаза.

Коротышка, бесшумно приблизившись, поклонился девочке так, что темный лоб едва не коснулся колен.

— Вы ужасно перепугали меня, мисси-саиб. Не стоило оставаться так долго в этом незнакомом месте. Эрвин-саиб скажет, что я не слежу за вами, а потом изобьет и вышвырнет на улицу, да защитит меня Аллах.

Николас ожидал, что девочка начнет оправдываться, но вместо этого она рассудительно, словно объясняя что-то ребенку, ответила:

— Дядя Оливер ни за что не побьет тебя, Чанд. Он никогда не винит тебя за мои проделки.

— Да, но вы опять прятались от меня, — покачал головой индиец и поднял глаза к небу. — Чем заслужил я подобную неблагодарность?

И тут девочка смущенно потупилась.

— Прости. Но тебе не стоило волноваться, Чанд. Со мной ничего не случилось. Этот джентльмен… — Она метнула быстрый, чуть застенчивый взгляд в сторону Николаса. — …был настолько добр, что одолжил мне носовой платок.

Слуга настороженно, словно готовый в любую минуту броситься на защиту подопечной, рассматривал Николаса и, должно быть, удовлетворившись увиденным, поклонился еще раз, прежде чем обратиться к девочке:

— Эрвин-саиб хочет поговорить с вами. Могу я передать ему, что вы идете?

— Да, Чанд, — вздохнула девочка, — скажи дяде, что я сейчас буду.

Слуга, казалось, не был доволен ответом подопечной, но все же, поклонившись, удалился, оставив Николаса наедине с девочкой.

— Мой дядя Оливер, — пояснила она, — решил нанести визит герцогу. Дядя Оливер привез меня в Англию, поскольку считал, что обязан приютить сироту. Однако будет счастлив избавиться от меня.

— В таком случае, вам нужно как можно скорее попытаться изменить его мнение, — мягко улыбнулся Николас. В ответ он получил улыбку, едва заметную, нерешительную, но тем не менее искреннюю.

— Спасибо за то, что не рассказали Чанду о… о желудях. Ему было бы стыдно за меня.

Девочка поколебалась, нервно комкая платок.

— Понимаете, я обязана ему жизнью. Давным-давно, в Индии, он оттащил меня от взбесившегося слона, иначе я была бы растоптана. Поэтому папа и нанял его следить за мной и удерживать от всяких проделок.

— Неужели это ему когда-нибудь удавалось?

Девочка, широко раскрыв глаза, уставилась на Николаса, прежде чем поняла, что над ней попросту подшучивают. На этот раз улыбка получилась немного шире и веселее.

— Да… иногда я бываю для него тяжким испытанием.

Этому Николас был вполне способен поверить.

— Только пообещайте, что больше не станете бросать желуди. Лошадь может сбросить всадника, а это очень опасно.

— Я… ну ладно, обещаю.

Николас поднялся, отряхивая желтовато-коричневые брюки. Глядя на девочку сверху вниз, он почему-то ощущал, как легко стало на сердце, — она больше не плакала, и печаль во взгляде растаяла.

Не говоря ни слова, Николас вскочил в седло, и, уже отъезжая, оглянулся. Девочка сидела, обняв руками колени, и глядела на озеро: скорее всего думала о будущем. Удовлетворенный, Николас обратился мыслями к собственному будущему, к боли и горечи, требовавших отмщения. Сегодня ему исполнился двадцать один год. Он праздновал не день рождения, а свободу: час назад герцог неохотно разрешил ему вернуться на родину, в страну, которую французы называют Алжиром.

Свобода! Свобода для него и для племени его отца. Николас вернется, чтобы осуществить две заветные цели, горевшие в сердце: изгнать французов с родной земли и отомстить человеку, зверски убившему его родителей.

Свобода! Как сладостно снова очутиться дома, нестись галопом по пустынным равнинам, утолять жажду у колодцев, искать защиты от жары в тени скалистых гор! Как счастлив был Николас, покидая эту холодную, сырую страну, с ее лицемерной ханжеской моралью и искаженным понятием о цивилизации!

Он оставил цилиндр на земле. Больше ему не понадобятся ни шляпа, ни английская одежда, ни другие вещи, ни имя Николас Стерлинг.

Отныне он снова будет носить благородное берберское имя, данное при рождении. Отныне его будут знать как Джафара эль-Салеха.