"Журнал Наш Современник 2009 #3" - читать интересную книгу автора (Современник Журнал Наш)

10

На другой же день, после школы, он отправился в парикмахерскую, чтобы постричься.

Нет, все-таки и в Краснополянске жизнь обладала новой, невиданной прежде энергией, и сюда добралась всякая дрянь, которой славились большие города. Во-первых, с него содрали аж три сотни, в переводе почти десять баксов за стрижку, нарисованную им карандашом на листочке бумаги. Единственное, что долго смущало парикмахера — прыщавого, длинноносого парня, который изо всех сил старался быть старше своего возраста, — есть ли у клиента такие деньги.

Без долгих слов долговязый превратил мочалку, вовсе не украшавшую Глебкину голову, в совершенно стильный ёжик, и пробор выбрил по всем правилам, которые виделись клиенту.

Расстались они без всяких симпатий, чувствований и благодарностей — один стряхнул салфетку, второй сунул деньги, и все — но Глебкино настро-

ение резко подскочило вверх, и он поначалу двинулся по улице, не надевая шапку — ходят же простоголовыми взрослые, независимые мужчины.

Он так себя и чувствовал — пусть не мужчиной, так взрослым парнем, со своей целью жизни, собственными взглядами на все и всех, человеком, навсегда вышедшим из детства, и если во взрослость, допустим, еще не вошедшим, то это вовсе не беда. Еще чуть-чуточку, еще год, полгода, месяц, а может, даже один только навсего квартал — простой городской квартал — и вся жизнь твоя переменится, станет взрослой, без дураков.

Так оно и вышло.

Глебка навсегда запомнил последний миг своего детства. Он проходил мимо старого одноэтажного дома, превращенного теперь в магазин с широченными зеркальными окнами, и смотрел на себя, отраженного. Мальчик, почти юноша, с лицом, на котором — не хочешь, да увидишь — настоящее достоинство. Человек, знающий себе цену. Всё.

Дальше его жизнь решительно переменилась.

Из-за угла вышла Марина. Платок, накинутый на голову, съехал на затылок, волосы растрепаны, из тонкого пальтеца высунулись большие кисти. Конечно, она нетрезва, хотя и не очень пьяна, скорее всего, не пришла в себя после предыдущей выпивки, но вчерашняя она была или сегодняшняя, с утра сказать трудно.

Увидев Глебку, она не отвернулась, как прежде, не спрятала глаза, напротив, уставилась на него, чем-то явно пораженная, и осторожно как-то, во всяком случае, негромко, воскликнула:

— О!

Будто увидела первый раз.

Глебка кивнул ей, сказал: "Здравствуй". Без всякого восклицательного знака в конце. Повествовательно так сказал, просто проговорил это слово.

Они стояли некоторое время вот так на углу, и никого вокруг не было, ни единой души. Потом Дылда сказала тихо:

— Проводи меня. Мне плохо.

Как это надо ее провожать, Глебка представления не имел, и оторопь слегка к нему прикоснулась. Но он еще был под впечатлением своего отражения — в зеркальной витрине — совсем уже не сопливый мальчишка!

Он повернулся и пошел рядом с Мариной. Она двигалась довольно резво, казалось, даже торопится, раза два поскользнулась, оба раза схватив рукой Глебку — то за руку, то за плечо, и ему показалось, что это она нарочно поскальзывается, чтобы ухватиться за него.

Но ему не было это противно — вот что. Он бы даже — будь у него побольше храбрости — мог взять ее под руку. Но это бы было смешно, ведь Дылда выше его на целую голову. Она ведь даже длиннее Борика была.

Так они прошли пару кварталов и оказались возле зачуханного деревянного домика с огородом, уходящим куда-то в сторону. Нет, все-таки не все углы своего замурзанного городка исследовал Глеб — этого не знал вовсе: со всех сторон более или менее цивилизованные дома, и посреди них деревенская избушка, почти как у них, только подревнее, позапущеннее.

Марина нагнулась, вытащила из-под крыльца ключ, отворила избушку, показала жестом Глебке: мол, входи.

Екнуло в нем сердце от предчувствия — не хорошего, а соблазнительного. Он вошел, впотьмах они разделись. Марина захлопотала на кухне и очень быстро Глебку туда позвала, он и оглядеться не успел, хотя понял: все почти как у них дома. Застекленная рамка, за которой таращатся испуганные фотографом лица предков — побольше и совсем маленькие, как для паспорта, зеркало в простенке без всякой окантовки, бедное, как бы голое, стол, на нем книги и лампа с пластиковым абажуром; совсем деревенские, на веревочках, несвежие занавески на окнах.

Когда сели за стол, Глебка спросил Марину:

— А ты что же — не работаешь?

— Выгнали меня, — сказала она без всякого выражения. — Вот так, взяли и вышвырнули.

Глебка хотел спросить, чего же она запила, но споткнулся, зная ответ.

— С кем ты живешь? — спросил неловко.

Она вскинула лицо, некрасивое, но совсем трезвое, даже слишком трезвое, неулыбчивое, и ответила всерьез:

— Жила с Борей… Пока он был. Теперь вот буду с братом его. Глебка не сразу понял, что это она про него говорит, даже кивнул сначала, потом уставился на нее. А она продолжила:

— Я ведь после Борика мать свою похоронила, буквально через неделю… Помолчала.

— Прямо дуплетом — бум, бум! Ты знаешь, что такое дуплет? Глебка кивнул.

— Ну вот, — пробормотала Марина, — давай и выпьем дуплетом — за него и за нее.

Они выпили, не чокаясь, по две стопки, одну за другой, потом молча стали жевать капусту.

Глебка почувствовал, как поплыл куда-то, но было неудобно показывать, что он слабак. Марина поглядывала на него испытующе, словно проверяла, как держит удар.

Потом заплакала.