"Князь Владимир. Книга 2" - читать интересную книгу автора (Никитин Юрий)

Глава 6

Вскоре на площадь перед теремом выволокли молодых женщин, девок. С них срывали платки, что везде считалось бесчестьем, с ходу лапали, задирали подолы.

Из рук дружинников отчаянно вырывалась стройная девушка с огромными синими, как озера, глазами на бледном лице. Ее золотые волосы на лбу были перехвачены ниткой крупного жемчуга, а толстая коса падала на высокую грудь и свисала до пояса. Слезы бежали по ее мертвенно бледному лицу.

— Это и есть Рогнеда? — спросил Владимир у Тавра. Тот вышел следом, улыбался, поднял кверху большой палец. На руке была кровь, но боярин скалил зубы, очень довольный.

— Она, — ответил Тавр. — Пыталась зарезаться… Не похожа?

— Я ожидал большего, — ответил Владимир сухо. Ненависть жгла душу, он пытался вызвать к ней жалость и не мог.

— Она, — заверил Тавр. — Самая красивая во всем Полоцком княжестве! А то и на Руси.

Владимир заскрипел зубами, почудилось, что вот-вот услышит над головой далекий серебристый звон фанфар:

— Самая-самая? Да что в ней? И задница чересчур высока, и вымя у любой коровы больше!

Рогнеда, обливаясь слезами, безуспешно пыталась упасть на труп отца. Роальд и Турольд в лужах крови разбросали руки в трех шагах от отца. Дружинники держали ее крепко, зло зыркали по сторонам. Тавр молодец, сумел вырвать ее из-под ножа. Явно же Рогволод оставил с нею людей, дабы зарезали в случае чего.

Владимир отшвырнул топор, где на лезвии прилипли седые пряди ее отца. Голос был хриплым от ненависти:

— Ну, гордая княжна? Готова разуть сына рабыни?

— Убей меня! — вскрикнула она в слезах. — Убей меня, зверь! Как убил отца и братьев!

Площадь была завалена трупами. Вдали над крышами поднимался черный дым, в проеме ворот билась лошадь с распоротым животом. На ступеньках крыльца лежали бездыханными двое дружинников, что пришли с ним из далекого Новгорода.

Он зло засмеялся. Ярость душила так, что стало трудно дышать.

— Красивой смерти жаждешь! Героиня северных саг! Не будет тебе… Эй вы там! Этих девок вам на потеху! А гордая княжна пожнет то, что посеяла…

Она закричала, увидев перед собой его белое безумное лицо. Он шагнул к ней, рванул за ворот. Нежная ткань затрещала и осталась в его кулаке. Она задохнулась от ужаса, а когда свежий воздух пахнул ей на грудь, она вдруг увидела, что новгородец разорвал ее платье до пояса! Она ухватилась обеими руками за лоскутья, пытаясь закрыться от похотливых взглядов. Он больно ударил ее по руке. Разорванное платье соскользнуло с ее узких девичьих плеч.

В ужасе, видя, что рушится мир, она с плачем пыталась закрыть обнаженную грудь обеими ладонями. Новгородец зло сжал кисти ее тонких рук и медленно развел в стороны. Она попыталась укусить его за руку, но он с такой силой ударил ее по лицу, что она упала, больно ударилась о каменные плиты площади.

Он нагнулся, ухватил за косу и намотал на руку. Его голос был прерывающимся от ненависти:

— Ну? Что скажешь, благородная гадина?

Она пыталась вывернуться. Он ударил ее снова, его сильные руки срывали с нее одежду. Она слышала гогот собравшихся мужчин, пыталась отбиваться, царапалась, кусалась. Он ударил ее еще, грубо перевернул лицом вниз. Она разбила губы о камень, уже и так залитый кровью ее отца. Потом ее тело пронзила острая боль, новгородский раб что-то выкрикнул, в ответ загремели мужские голоса, похабные и стыдные. Он мял ее и терзал, ее нежное тело трещало под его грубыми, рвущими ее плоть пальцами.

Потом тяжесть вроде бы ушла, но истерзанное тело застыло от боли, она боялась шевельнуться. Мимо процокали конские копыта. Мужские голоса раздавались то ближе, то удалялись.

Солнце уже садилось, когда она зашевелилась, пыталась сесть. Вдруг услышала быстрые шаги, ее подхватили участливые руки. Это была сенная девка Ганка. Платье ее было тоже изорвано, губы искусаны, на теле виднелись синяки и кровоподтеки. В глазах стояли слезы:

— Милая княжна, что эти звери с тобой сделали!

Рогнеда с усилием повернула голову. Она сидела, поддерживаемая Ганкой, в теплой луже крови. Та уже потемнела, свернулась в комочки. Рядом лежал труп отца, а с другой стороны — разрубленные тела братьев. Она узнала их с трудом. Доспехи и одежду сняли, и прекрасные тела разрубили, глумясь, топорами, будто туши лесных кабанов.

— Княжна! Нас, твоих девок, бесчестили прямо на площади…

— Меня… тоже…— прошептала Рогнеда.

— Тебя только князь, а нас скопом! Березана противилась, так ее проткнули копьем, а потом уже мертвую испакостили… Звери, хуже зверей!

Она расплакалась, обнимая и расплетая тяжелую, набухшую от крови косу. Рогнеда сидела недвижимо. Во всем теле была боль, но еще большая боль терзала внутренности. Теперь она знала, что такое ненависть. Сегодня терзали не только ее тело. Втоптали в грязь девичью честь, имя гордой княжеской дочери. А что такое потеря богатого княжества в сравнении?

На улице темнело, только зарево уже трех пожаров озаряло небо и бросало на улицу зловещие багровые сполохи. Донесся треск горящего дерева. Все еще доносились отчаянные предсмертные крики. Кого-то насиловали, убивали, грабили. Убитым вспарывали животы, искали проглоченные драгоценности. В богатых домах убивали всех, даже детей, рылись в окровавленных внутренностях.

Рогнеда остановилась, давая глазам привыкнуть к полутьме комнаты. Светильник трепетным огоньком озарял лишь один угол. За столом высокий мужчина склонился над развернутой картой из телячьей кожи. На едва слышный стук двери он мгновенно поднял голову. На нее взглянуло незнакомое лицо: сосредоточенное, в глубокой задумчивости, с запавшими глазами. Чисто выбритая голова блестела, как и серьга в ухе, черный клок волос как змея свисал с макушки до шеи.

Человек в упор смотрел на нее, словно не узнавая, наконец сквозь чужой облик проступили черты хищника, который убил ее отца и братьев, опоганил ее тело и душу. Ей показалось, что даже глаза у него зажглись багровыми огоньками, как угли, с которых ветром сдуло пепел.

— А, — сказал он, в голосе новгородца вместе с ненавистью, все еще неутоленной, росло торжество, — ну-ну, иди сюда.

Она мертво смотрела в его смеющееся лицо.

— Твои воины пропустили меня…

— А как же? — удивился он. — Все знают, что ты придешь разуть меня. И весь твой город знает!

Она задохнулась от унижения. Казалось бы, уже все выжжено, исковеркано, загажено, но он нашел как сделать еще больнее!

— Кто это тебе сказал? — спросила она тихо.

— Боги.

— Чьи боги?

— Тебе помогают свои, мне свои. Теперь уже видно, чьи сильнее.

Приближаясь, она увидела на столе выделанную телячью кожу, где были реки, озера, леса, болота, град Полоцк. Она часто видела эту карту на столе ее отца. Он долго обсуждал с воеводами как лучше обустроить земли, защитить, где проложить мосты, загатить болота, а где пустить паромы…

— Тебе боги в самом деле сказали, что я приду разуть?

— Сказали.

— Твои боги… лгут!

Она молниеносно выхватила узкий кинжал. Тускло блеснуло лезвие. Она ударила точно и сильно прямо в сердце…

…но рука остановилась на полпути. Сильные пальцы сжали запястье словно волчьим капканом. Он держал ее крепко, смотрел насмешливо. Губы искривились в злой и презрительной гримасе:

— Мои не лгут. Они сказали, что ты захочешь отомстить. Я лишь должен был понять, как. Яд, удар нанятого вора, удавка… Все недостойно, ты должна придти сама. Еще от двери я видел где ты прятала нож! А теперь ты умрешь, и даже твои люди отвернутся от тебя.

Он вывернул ей руку, она вскрикнула от боли. Кинжал упал на пол. Владимир пинком отправил его под стол.

— Я могу не сказать, что пыталась тебя убить, — прошептала она.

Он засмеялся:

— Тем лучше. Выходит, я заставил гордую Рогнедь солгать, как простую рабыню.

Горькие слезы закипели в ее голубых глазах:

— Да… я скажу, что пыталась тебя убить.

Появился неслышно тихий человек, забрал кинжал и так же неслышно исчез.

— Умрешь на рассвете, — сказал он, глядя ей в глаза. — Умрешь не как княжна, а как тать и головница. Но сперва по праву войны я отдам тебя воинам на потеху.

Слезы бежали по ее мертвенно бледному лицу. Владимир раздвинул в жесткой усмешке губы:

— Там в десятке Дубоголова есть такой страшила… Бр-р-р! А у Выпника в отряде какие-то больные, покрытые коростой и язвами… К ним ни одна баба ни за какие деньги… тебе обрадуются, уж они-то свою скопившуюся похоть утолят!

Она прошептала, глотая слезы:

— Зачем… Зачем ты мне все это говоришь?

Голос новгородского князя был тяжелым и острым, как его меч:

— Ты разуешь меня. Ты разуешь меня как самая последняя челядница, как слуга челядницы. Ты разуешь меня и поцелуешь мои сапоги! В этом случае ты умрешь на рассвете как княжна. И будешь похоронена с отцом и братьями.

Рогнеда часто дышала, высокая грудь ее часто вздымалась. Щеки начали розоветь, покрылись внезапным румянцем. Даже кровоподтек на лице почти скрылся под густой краской, залившей лицо. Затем кровь отхлынула, оставив смертельную бледность. Княжна походила на оживший труп.

Очень медленно опустила перед ним на колени. От его сапог шел неприятный запах. Ее руки потянулись к его ногам. Владимир сел на ложе, смотрел на покорно склоненный затылок, на золотую косу, что покорно легла на пол.

Ее дрожащие пальцы коснулись его сапог. Запах стал сильнее, она наконец поняла, что новгородец, рассчитав все наперед, нарочито прошелся по навозу.

На рассвете Тавр осторожно заглянул в покои Рогволода. Новгородский князь мог еще спать, небо только заалело, солнышко еще не вылезло из норы. К его удивлению Владимир сидел за столом, перед ним была расстелена все та же карта.

С лавки свесилась до пола его рубашка, сапоги стояли рядом. Владимир почесывал волосатую грудь, что-то бурчал под нос. Рядом с ним стояла большая чашка с горячей кавой, на краю стола желтел ломоть пшеничного хлеба.

Тавр бросил быстрый взгляд на ложе. Там под цветным одеялом скорчилась маленькая фигурка. Золотые волосы полоцкой княжны были распущены, разметались по подушке, закрывали ее лицо.

Владимир повернул голову:

— Дружина еще гуляет?

— Как всегда в таких случаях.

— Довольно, — велел он жестко. — Старые обычаи надо ломать. Потешились вчера день и эту ночь — хватит. Теперь это город наш, зорить его не гоже. Головников карать на горло. Хоть чужих, хоть своих.

Тавр смотрел пытливо:

— Думаешь, получится?

— Уже получилось. С Рогволодом покончено, род его поганый уничтожен. Это теперь наша земля, наши люди. Никакого Полоцкого княжества! Даже зависимого от Руси. Теперь это часть Руси. Я здесь оставлю наместника. Велю искоренять даже дух независимости, а всяких крикунов карать сразу на месте! Без суда.

— Круто берешь, княже.

Владимир скривился:

— Старые обычаи надо ломать. Мне легче! Я повидал мир, где живут иначе.

На ложе зашевелилась бледная девушка. У Тавра защемило сердце. Она была сказочно прекрасна: золотые распущенные волосы, что закрывают все ложе, огромные голубые глаза, нежное лицо… Жестокое сердце у князя, вон синяки от его немилосердных рук!

Владимир перехватил его взгляд, усмехнулся.

— Останется здесь, — сказал он небрежно. — Не как княжна полоцкая, а как одна из моих наложниц. Нет, пусть даже как жена. Если понесет с этой ночи, она уж постаралась, ха-ха… то ребенок будет высокорожденным, не в пример мне. А ты собирай малую дружину! После обеда в путь.

Тавр вышел, с изумлением и, как Рогнеде показалось, с укоризной смерив ее взглядом. Владимир быстро оделся, обулся сам, подпоясался широким поясом, с бренчащими кольцами для короткого меча и ножа.

Рогнеда не сводила с него глаз:

— Ты… решил оставить меня жить?

— А почему нет? Я уже свел с тобой счеты. Ты расплатилась с лихвой.

— Но… я сама не хочу жить больше.

Он пожал плечами.

— Никто не неволит. Но, как не злобись на меня, скажи, что было не так, как бывает всегда на войне? Да и братьев я твоих убил не подло из-за угла, а в сражении. Даже отца твоего сразил в честном поединке, хотя мог бы не рисковать. Город уже пал… Но ты не можешь этого понять, потому что это не твой отец и твои братья насиловали других, убивали и жгли, а убивали их самих!

Она напряженно смотрела на то, как он собирает карты ее отца, прячет в ларец. В чем-то лжет, но в чем, понять не могла. Новгородец слишком увертлив, хитер, коварен.

— У тебя была какая-то цель, — произнесла она медленно.

— Цель есть у каждого достойного человека. Остальные… остальные следуют своим желаниям. Я — сын рабыни! Я начинаю находить в этом не позор, а… повод для похвальбы. Я сокрушил и поверг тех, кому от рождения было дано все: имя, власть, богатство, могущество, поддержка таких же сильных и богатых. Выходит, я сильнее. Знатность рода дают пращуры, такие же люди, только жившие встарь, а силу да сметку дает Сварог сейчас! Но кто из них может дать больше? А с небес мы все одинаковы. Князь и распоследний раб все одно ма-а-а-ахонькие букашки для Сварога…

Она молчала. Пыталась найти брешь в его складной речи. А Владимир нетерпеливо выглянул в окно:

— Твои сенные девки разбежались… Ничо, соберутся. Сиди здесь по-старому. Я насытил сердце местью. Насытил и… еще одну истину постиг. Нет для богов ни знатных, ни убогих. А любят они тех, кто трудится. А от праздных и ленивых отвертают лик! Хоть от богатых, хоть от бедных.

За окном хрипло и требовательно прозвучал боевой рог. Заржали кони, кто-то длинно и витиевато выругался.

Владимир обернулся к Рогнеде. Лик его снова стал хищным и требовательным:

— Для богов нет знатных или незнатных, запомни! Мы все — дети Сварога. Дети солнечной породы.

Она без сил опустилась на ложе, слишком измученная, чтобы возражать. В этом сыне рабыни слишком много мощи… Впрочем, почему все время «сын рабыни» да «сын рабыни»? Он ведь сын грозного Святослава, благороднейшего из рыцарей, который, собираясь в поход, всегда посылал гонцов в ту страну с предупреждением: «Хочу идти на Вы!», лучшего из полководцев, разгромившего дотоле непобедимый Хазарский каганат! Он потомок Рюрика, а тот — прямой потомок Алариха, взявшего и сокрушившего дотоле непобедимый Рим. Аларих же ведет свой род прямо от Тора, грозного бога войны… А Тор

— старший сын Одина, бога богов!