"Футбол – только ли игра?" - читать интересную книгу автора (Симонян Никита Павлович)

ХОЧУ ИГРАТЬ

Не могу похвастаться привычкой вести путевые дневники. Но вот от давней поездки в Южную Америку осталась маленькая записная книжка. Я разыскал ее в кипе старых журналов, газетных вырезок – собирал все, что писали о родной команде, – чтобы заглянуть в один из самых, пожалуй, трудных своих дней. Хотя и помню его, да время, как известно, сглаживает переживания. А каково мне было тогда?

Хрупкие страницы, полустертые карандашные записи возвращают к сезону 1959 года. Неудачно он сложился для «Спартака». В 1958-м мы стали чемпионами страны и выиграли Кубок. И вдруг после побед наступила полоса поражений. Правда, мы очень хорошо сыграли против СКА Ростова, где в то время выступали великолепные футболисты: Виктор Понедельник, Олег Копаев… Выиграли 3:1 в нашем чисто спартаковском стиле, показав хорошую игру, но это была, как говорится, лебединая песня. Дальше снова нас ждали неудачи.

Не стоит объяснять, какое настроение было у тренеров, у игроков. Единственная радость – предстоящая поездка в Бразилию, Уругвай, Колумбию, где мы должны были встретиться с клубными командами. Хотелось и побывать в незнакомых странах, и, главное, вновь увидеть ошеломлявший всех тогда бразильский футбол, да еще на родной его земле. Может, удастся понять, на чем и как произрастают талант, мастерство бразильских футболистов.

Словом, ждали встреч. В связи с этим вспоминается печально-смешной эпизод, который чуть было не стоил Сергею Сальникову поездки. В двусторонней игре кто-то ударил его в нос, и представьте картину: игрок со свернутым набок носом, падая, кричит: «Как же Южная Америка?» Мы подбежали: «Серега, о чем ты думаешь, о какой Америке? У тебя нос на боку!»

С поля его увезли в больницу, а возвратившись, он с гордостью рассказывал:

– Нос мне вправляла сама Зоя Сергеевна Миронова.

Уже в ту пору доктор Миронова, маг и волшебник, была знаменита. Справлялась с такими сложными вывихами и переломами, что ее вполне можно считать соавтором многих спортивных рекордов. Но тут Серегин нос нас несколько озадачил:

– Он же был прямой и красивый, – осторожно высказывались мы, – а сейчас кривоват.

– Пожалуй, действительно, кривоват, – всматривался в зеркало Сергей. – Но это даже лучше для путешествия: так я похож на гангстера…

И вот летим. Посадки в Париже, Севилье, Дакаре, и еще двенадцать часов полета через океан. Долог был путь – не нынешние скорости.

В Рио-де-Жанейро нашу команду поселили в отеле «Люксор» на Копакабане, красивейшем месте города: берег океана, шестикилометровый песчаный пляж, отели, как корабли. Нас сразу же окружили журналисты. Расспрашивали они, и расспрашивали мы, посягая на их привилегию задавать вопросы.

«Нас, естественно, интересовало все о бразильском футболе, о сборной, о том, что делают в настоящее время футболисты, с которыми мы встретились на поле во время чемпионата мира в Швеции, – записывал я вечером первого дня. – Мы расспрашивали и о процедуре продажи игроков иностранным клубам. Оказывается, львиную долю от этой сделки получает клуб.

Так, за знаменитого Диди клуб «Ботафого» получил 120 тысяч долларов, а сам он – 25 тысяч».

И сейчас идет продажа футболистов, только цены другие – выше!

Мы, помню, спросили, как же получилось, что клуб продал Диди, такого игрока? Нам объяснили: он уже в критическом возрасте и вряд ли будет играть так же сильно. Вот клуб и решил заработать на нем и ему, в свою очередь, предоставить возможность что-то скопить себе на жизнь.

Футболисту, ушедшему в иностранный клуб, как правило, быстро находят замену: в Бразилии много талантливых игроков. Что же касается Диди, то у «Ботафого» пока некем его заменить – выполнить роль диспетчера, как он, вряд ли кто сможет.

А вот Гарринчу клуб продать отказался: игрок молод, делает большие сборы, является национальной гордостью.

Мы тренировались на разных стадионах города и смотрели все игры, которые можно было посмотреть.

Вот игра «Ботафого» и «Канто де Рио». Записи об этом, думаю, интересны сегодня не только мне: в них футбольные страсти и футбольные звезды того времени.

«На разминке мы больше всего смотрели на Гарринчу. Хотя некоторые из нас и встречались с ним в Швеции, на чемпионате мира, мы вновь не могли не удивляться, глядя на его фигуру. Он припадал на одну ногу, когда ходил, но в беге этого совершенно не замечалось. Его левая нога была выгнута во внешнюю сторону, а правая – наоборот, вогнута вовнутрь, и такое впечатление, что она намного тоньше.

Другой участник чемпионата мира, защитник Нильтон Сантос, играл в полузащите, он-то и забил в матче первый гол. Команда «Ботафого» легко переигрывала своих соперников. Превосходно выглядела пятерка нападения, возглавляемая центрфорвардом Паулиньо, входящим в сборную страны.

Много говорилось и писалось о бразильцах, об их филигранной технике, о точной игре, о способности запутать любого соперника. Но все, что мы видели в играх команд «Васко да Гама», «Атлетико Минейро» в Москве, не шло ни в какое сравнение с игрой «Ботафого». Здесь все было подчинено одной цели: быстро пройти вперед и взять ворота. Ни разу я не заметил, чтобы пас шел ради паса. Свободный игрок, стоявший в пяти метрах от игрока, владевшего мячом, паса не получал: высматривался более острый ход, и туда мгновенно следовала точная и расчетливая передача. Если же такого хода не было, мяч отсылался на фланг, и оттуда быстрые Гарринча и Амарилдо, обыгрывая, как правило, своих сторожей, делали нацеленную передачу в центр.

Гарринчу постоянно опекали как минимум двое. Он с завидной легкостью срывался с места, обводил сторожа, и следовал точный пас…»

После матча к нам – мы сидели на трибуне – поднялся тренер «Ботафого» Жоао Салданья. Разговорились, он охотно рассказывал о клубе, об игроках, и Николай Петрович Старостин спросил его, за какое время Гарринча пробегает стометровку. Он подумал, улыбнулся и ответил: «Мне кажется, что ста метров Гарринча не пробежит…»

А в матче с «Канто де Рио» Гарринча поразил нас стартовой скоростью. Не знаю другого такого футболиста, который на отрезке в пять-шесть метров мог в рывке стремительно уйти от защитника, находящегося в метре от него. Какая-то тугая пружина была в этом игроке. Как пуля срывался с места, финтами уходил от опекунов, делал передачи и наносил удары по воротам. Один удар был настолько силен, резок, что вратарь не успел сгруппироваться, не успел выставить руки, мяч угодил ему в живот – и нокаут. Сбежались врачи, начали откачивать, и прошло несколько минут, прежде чем игра возобновилась.

Мы смотрели матчи не только знаменитых клубов.

«…Футболисты играют прямо на песке, в майках с номерами и босиком. Разыгрывается первенство района Копакабана. Тут же на тротуаре стоят болельщики, сюда же приходят тренеры, которые высматривают и отбирают в свои команды будущих гарринч, диди, вава…

Здесь, на песке Копакабаны, мальчишки целыми днями жонглируют мячом, вместе с ними балуются взрослые и даже девочки. Футбол настолько вошел в кровь и плоть бразильцев, что им занимаются и мал и стар.

– У вас балет, у нас футбол, – говорили нам здесь.

В воскресенье на Копакабане уйма народу. Весь шестикилометровый пляж усыпан купающимися. И на каждом шагу встречаешь мальчишек с футбольными мячами – стоят, жонглируют. Хороший пример для наших пацанов, которые любят только гонять мяч».

Мы не могли глаз оторвать от бразильских мальчишек. Они часами способны были держать мяч в воздухе. Сергей Сальников не вытерпел и решил тоже показать им свое искусство. И те приемы, которые он демонстрировал, юные гарринчи выполняли запросто, хотя лет им было по двенадцать-тринадцать, не больше. Мы потом говорили ему: «То, что ты им показывал, они спокойно повторяли, а вот ты не все их приемы смог бы повторить». Это, конечно, шутки – техникой он обладал высочайшей.

Не помню уже, как я выкраивал время для записей среди тренировок, интервью («Как вам бразильский футбол?», «Кого вы считаете лучшим игроком шведского чемпионата?» – бразильцы гордились, что их сборная стала чемпионом мира, перед входом на «Маракану» выставили гипсовые слепки ног футболистов), игр, которые мы смотрели, и матчей, в которых сами участвовали. Это было какое-то упоение бразильским футболом, старался ничего не упустить из впечатлений. Об играх «Спартака» с командами местных клубов писал более скупо.

Вот мы уже в Уругвае, в Монтевидео, отсюда наш путь лежит в Аргентину, затем снова в Бразилию, и уже из Рио мы летим в Колумбию, в Боготу.

«Богота находится на высоте 2700 метров над уровнем моря» – эту географическую справку я не случайно внес в свою книжку. Влияние высоты мы ощутили с первой же минуты. «Дышать тяжело. Поднимаешься по лестнице – дыхание резко учащается, чувствуется легкое головокружение. Да, играть здесь будет трудно… Такая команда, как „Васко да Гама“ сыграла здесь 1:3, „Реал“ (Мадрид) – 1:1. И вообще мало кто из гостей выигрывал в Боготе из-за тяжелых климатических условий».

Ищу странички с описанием игры «Спартака» с командой «Санта Фе». Интересно, что же я написал тогда и о самом матче, и о том, что произошло после?

«Проигрывая 0:1, закончили первый тайм со счетом 3:2, выиграли и второй тайм, и общий счет стал 6:3.

Нужно отметить, что колумбийская пресса исключительно высоко оценила игру «Спартака». Не менее тепло, с особой объективностью к нам отнеслись и зрители. Награждали бурными аплодисментами каждую нашу хорошо разыгранную комбинацию. Когда же судья ошибался в пользу «Санта Фе» или «Миллионариса», народ свистел. «Вива, Руссия», – неслось с трибун, когда счет стал быстро расти в нашу пользу».

После игры толпы зрителей устроили у автобуса овацию. Каждый старался похлопать наших ребят по плечу, пожать руку или возгласами выразить свой восторг…

«Сегодня мы покидаем гостеприимную Колумбию», – читаю на следующей странице. Странно, но нет ни слова о том событии моей жизни, из-за которого я, собственно, и разыскал эту старую записную книжку. Почему? Может, от непривычки изливать чувства, да еще на бумаге? Скорее всего было тяжело писать о происшедшем.

После матча я пришел в раздевалку, повесил на гвоздик бутсы и сказал: «Все! Я закончил!» Пронесся гул удивления – то ли верить мне, то ли нет. Но вроде бы слов на ветер никогда не бросал, и ребята это знали.

Первым, кто возмутился, был Николай Николаевич Озеров.

– Это же глупость! Ты понимаешь, что совершаешь преступление? Сегодня ты сыграл один из своих лучших матчей – и заканчиваешь?! Нельзя!

Молниеносным ли было мое решение? И да и нет.

Когда бежал по зеленому полю под солнцем, здоровался с соперниками, еще не знал, что меньше чем через два часа скажу «все!». В этом матче, по общему мнению, я забил красивый гол. А впрочем, что значит красивый? Гол есть гол. Все мячи, залетающие в чужие ворота, красивы. И если кто-то из болельщиков после игры досадовал: «Тебе бы надо красивее пробить!», – я обычно спрашивал: «Разве гол не засчитали?»

Но в Боготе, помнится, говорили именно о красоте моих голов, и пресса была восторженной, а я все-таки уходил.

Ни с кем не обсуждал накануне возможного своего ухода, и тем не менее, несмотря на внезапность, решение было зрелым.

Я уже говорил, что «Спартак» в том сезоне терпел неудачи, и, как всегда в таких случаях, искали причины. Возник вопрос: не стара ли команда? Пришлось уйти Алексею Парамонову, да и на других ветеранов – на меня, на Сергея Сальникова – смотрели косо.

Николай Алексеевич Гуляев, старший тренер, и Николай Петрович Старостин, начальник команды, приняли даже компромиссное решение: кто-то из нас двоих будет выступать за основной состав – или Сальников, или я. Предпочтение отдавалось Сальникову.

А мне в то лето так хотелось играть! Может, от предчувствия скорого конца – не знаю. Не уставал повторять тренерам: «Хочу играть! Не включаете в основной состав, ставьте в дублирующий! Хочу играть!»

Мне было тридцать три, и это считалось главным минусом. Сейчас об игроке больше судят по другим данным – по игре. Но тогда, в пятидесятые годы, в резком омоложении команд видели панацею от всех бед. Словно забыли, что Дементьеву, Соколову было за тридцать пять, а играли они хорошо. Наметилась твердая тенденция: тебе за тридцать – все, старый, пора списывать!

Наломали немало дров, расставаясь с хорошими игроками, обесценивалось мастерство. Никак не бралось в расчет, что молодые рядом с ветеранами быстрее растут. Да что говорить об очевидном! Теперь – очевидном. А тогда «стариков» не ценили. Что ж, пора прощаться, пока не напомнили, не попросили уйти. Достоинство – вещь не лишняя. Уйти хотелось, не вызвав к себе жалости. И тут самый подходящий момент. Пора, пока ты на коне.

В клубных встречах во время поездки я играл спокойно, без особого подъема. Но в Боготе… Не знаю, что со мной произошло. Может, второе дыхание открылось в тяжком для нас климате? Может, уязвленное самолюбие мобилизовало силы? Словом, игра удалась. Когда ты удачно сыграешь – состояние наступает непередаваемое, словно паришь над землей. У меня все в тот день получалось. Забил гол, слышал восторженные выкрики с трибун, аплодисменты. Так что не слишком и горьким получилось мое прощание.

Я еще не знал, что ждет меня впереди. Тренерская работа? Предложений пока никаких, да и институт физкультуры еще не окончен. Мне, как и каждому отыгравшему футболисту, предстояло начать жизнь заново. Найду ли в ней себя?

Не раз подсаживался Озеров, показывал колумбийские газеты.

– Переводчик говорит, что о тебе все пишут как об одном из лучших форвардов. Что же ты делаешь?

– Пути назад нет, – отвечал, – когда-нибудь надо решиться, не сегодня так завтра.

Но если бы меня тогда спросили, чего я больше всего хочу, я бы, не колеблясь, ответил: «Хочу играть!»

Когда я стал известным футболистом, играл в команде, не раз побеждавшей в чемпионатах страны, завоевывавшей кубок, мне, случалось, задавали вопрос: «Первый удар по мячу помните?» Разве это вспомнишь, если футбол для всех моих сверстников был естественным, как дыхание. Сколько себя помню, столько играю. Вот где начал, сказать можно. В Сухуми, куда моя семья переехала из Армавира.

Мне тогда исполнилось четыре года. И, наверное, как только меня одного выпустили за ворота, я оказался на перекрестке Могилевской и улицы Кирова, где обычно мальчишки гоняли мяч. Может, сначала я лишь бегал за мячом, улетевшим далеко от пятачка, где разыгрывались баталии, и почитал за счастье один раз пнуть его ногой, а потом незаметно пристроился к играющим.

Мальчишкой я был спокойным, довольно застенчивым (надо сказать, что эта черта, считающаяся возрастной, очень долго мешала мне в жизни), но, быстро поняв главный смысл игры – забить мяч, неистово рвался вперед, к воротам. Может быть, уже тогда родился во мне форвард? Не знаю. Во всяком случае, родился Микита, Микишка.

Родители дали мне имя Мкртыч. Но попробуй выкрикни его на поле в азарте игры. Пока произнесешь, спотыкаясь о пять согласных, мяч окажется у противника.

– Почему меня так неудачно назвали? – спрашивал я отца.

– У тебя красивое имя, – отвечал он. – Мкртыч значит креститель.

Меня это совсем не утешало, да и улица не замерла бы в почтении перед таким переводом. Она окрестила меня по-своему: «Микита». «Микишка! Бей!»

Мы играли на мостовой рядом с домом – благо машин до войны было мало, разве что прогремит изредка какая-нибудь полуторка, – на площадке у школы и на пустыре в центре города, где теперь разбит сквер и стоит здание Совета Министров Абхазии.

Наши команды, а они, понятно, перемешивались, перетасовывались, были многонациональными – русские, абхазцы, украинцы, армяне, греки. У моего друга Павла Сичинавы мама была армянка, а отец – мингрел. Языком общения на улице был русский. Я и дома больше говорил по-русски, огорчая отца.

– Родной язык надо знать, – внушал он мне.

Но так уж устроен человек: смысл внушений, которые слышит с детства, начинает понимать через много лет.

Не раз потом, особенно в ту пору, когда приехал работать в Армению, вспоминал отца, старался наверстывать упущенное, восполнять пробелы. Да, надо знать и родной язык, и историю родного народа – свои корни. Это знание помогает лучше понять и себя, и самых близких людей – родителей, свою семью, родной дом, его уклад. Почему он такой, а не другой.

Семья наша была небольшой по тем, довоенным, временам: отец, Погос Мкртычевич, или Павел Никитич, как звали его многие соседи, мама, Варсеник Акоповна, сестра Нина – она младше меня – и я. Но в доме еще жила бабушка, мать отца, его сестры – тетя Ермония и тетя Мерон, его племянники – мои двоюродные братья Петр, Акоп. И еще непременно гостил кто-нибудь из родни. Отец всегда в ком-то принимал участие. От него часто можно было услышать: «Надо ставить детей на ноги» – это не о своих детях, о детях родственников, близких или дальних. И помогал им всем, чем мог.

На долю отца выпало немало лишений. Родившись в Турции, пережил ужасы геноцида. В 1914 году, когда по наущению турецких властей началось массовое истребление армян, бежал в Россию. Настрадавшись, близко к сердцу принимал чужие беды, проявлял особое внимание к репатриированным: в двадцатые годы началась репатриация армян, разбросанных по разным странам, в Советский Союз. Наверное, в самой судьбе народа заложена особая крепость родственных уз, которая отличает армян. Об этом я, естественно, размышлял много позже.

По утрам нередко просыпался от постукивания молотка – это отец уже сидел за работой. Он был сапожником, вернее, чувячником. Шил чувяки, дешевую и ходовую в те времена обувь. Этим верным ремеслом кормил семью. И меня был не прочь к нему приучить. Но, видя, что я никакого интереса не проявляю к его инструментам, заготовкам, моткам дратвы, не насиловал, не неволил.

Я был одет, обут – плюшевые штаны, ботинки – и нередко имел гривенник на кино. Если афиши извещали о фильме «Вратарь», то попасть на него надо было непременно.

Сколько раз мы его смотрели? Да, наверное, столько, сколько шел. Крутили кино в летних кинотеатрах без крыш. Иногда на нас низвергались потоки дождя, но мы не обращали на дождь внимания, больше всего боялись, что сейчас кино остановят, и мы не успеем увидеть, как Кандидов возьмет страшный пенальти.

Мы не только смотрели «Вратаря», мы еще и пересказывали картину друг другу во всех подробностях. Как Кандидов выбросил мяч вперед, как помчался за ним… Как наши дали этим «Черным буйволам»!..

Потом, став взрослым, мастером, увидел, сколь наивен этот фильм. Мало что умеют актеры, исполняющие роли футболистов. Да и позже появлялись фильмы о футболе, где в ролях футболистов выступали актеры. Я всегда удивлялся, почему не пригласить настоящего футболиста? Хуже сыграл бы? Не знаю. Но фильм получился бы правдивее. А то выходит на поле человек с жирком и не может ударить по мячу, а трибуны при этом ему рукоплещут. Вот когда в художественные фильмы начали вставлять куски документальных лент, фрагменты настоящих матчей, впечатление стало несколько иным, уже легче верилось, что герои имеют отношение к футболу.

Но картина «Вратарь» по-прежнему дорога мне. Она из удивительного времени, она про утро нашего спорта. И с Кандидовым связаны лучшие дни детства. Мы верили, что в самом деле есть такой вратарь Антон Кандидов, который пропустил всего один мяч в жизни. А рядом рос свой «Кандидов» – Володя Маргания, который со временем будет защищать ворота тбилисского «Динамо».

Нередко собирались во дворе у Павла Сичинавы, моего близкого друга детства. Уже в мальчишескую пору он был на редкость справедливым, надежным человеком, и многие к нему тянулись. Мы играли в волейбол, пытались освоить баскетбол. В баскетбол здорово играл Шурка Седов. Его даже приглашали потом в тбилисское «Динамо» и другие команды мастеров, а он так и остался в родном Сухуми и сейчас преподает в школе.

Но больше всего мы все-таки любили гонять мяч. Отрабатывали обводку, удары. Гвалт, крик стояли непереносимые. Сегодня вряд ли кто из взрослых выдержал бы такое. Постарались бы нарушителей спокойствия урезонить. А родители и соседи Павла терпели. Иногда, правда, закрывали окна. Мы росли свободнее, чем нынешние ребята. Взрослые меньше нас опекали, меньше программировали нашу жизнь.

Так само собой получилось, что именно мы с Павлом были организаторами матчей: улица на улицу, район на район. Но город стал нам тесен, и мы вырвались на «международный» уровень.

Кто-то доложил, что в Гульрипши, местечке километрах в двенадцати от Сухуми, есть потрясающая площадка, почти как настоящее футбольное поле, и мы – Шурка Седов, Альберт Вартанов, Миша Датебов, Павел и я – устремились туда.

Электрички в ту пору по Черноморскому побережью не ходили, поезда были редки, и мы назубок выучили их расписание. Уговаривали какого-нибудь проводника подвезти нас, набивались в тамбур. Ездили и на товарняках.

Соперников не надо было специально оповещать о нашем прибытии – их всегда можно было найти на поле, в крайнем случае на пляже. Играли мы без судей, но строго придерживались мальчишеского кодекса чести – сзади не бить.

И еще: на поле все должно забываться во имя команды. Никто из нас не тянул одеяло на себя. На похвалы были скупы, славой не считались – победа общая. Помнится, я больше всего не любил задиристых, зазнаек. И по сей день не терплю пренебрежительного отношения к людям, высокомерного тона.

Часов, естественно, ни у кого не было, да и не хотели мы ограничивать себя во времени – играли до полного изнеможения. Когда ноги уже не держали, вспоминали о доме и о предстоящем двенадцатикилометровом пути.

Возвращались всегда пешком, нередко уже при луне. Давал знать о себе голод – гоняя мяч, не думали о еде, – и мы заворачивали в чьи-то сады, набивали за пазухи груши, персики. Вряд ли это можно назвать воровством – мы не наносили особого ущерба хозяевам.

Дома меня ждал нагоняй. Отец был человеком строгим до суровости. Ни в чем не терпел беспорядка. Требовал, чтобы мы с сестрой вовремя приходили обедать, вовремя возвращались домой. А тут уже ночь на дворе, и ботинки мои опять разбиты.

– Я не напасусь на тебя обуви! – кричал он, возмущенный. – Бросишь ты, наконец, эту хулиганскую игру или нет?

Много лет спустя, когда я жил уже в Москве, играл за «Спартак», папа приехал в гости. Купил ему билет на матч: «Посмотри хоть раз в жизни, как я играю». Сели на трамвай, поехали на «Динамо». Я проводил его на трибуну и побежал в раздевалку.

Был матч со сборной Чехословакии, и сложился он для «Спартака» очень удачно. Мы выиграли со счетом 2:0, и оба мяча удалось забить мне.

Отцу, видимо, льстили разговоры вокруг о «Спартаке» и крик болельщиков: «Молодец, Никита!», потому что он вернулся в прекрасном расположении духа.

– А помнишь, как ты меня ругал за хулиганскую игру? – подтрунивал я.

– Да не было такого, – скажет он, сам, вероятно, веря своим словам. – За другое тебе попадало, ты забыл…

Правда, его убеждение насчет никчемности дела, которому я себя посвятил, поколебалось несколько раньше.

Шел он как-то по улице мимо компании отдыхающих, которые яростно спорили о футболе. Среди них был полковник, болельщик «Спартака», и кто-то из местных сказал ему: «Вот идет Симонян-старший, отец Никиты». Тот сначала не поверил: «Не может быть! – А потом закричал: – Качать его, качать!»

Отца схватили и начали подбрасывать вверх…

Мама потом рассказывала, что домой он пришел несколько обескураженный, но довольный:

– Сына моего, оказывается, уважают в Москве, – говорил ей. – Вот и мне такое внимание…

Все это как хороший конец для кино, но будет он еще не скоро, а пока после отцовских оплеух душили слезы.

– Не обижайся на него, сынок, – успокаивала меня мама. – Он же на самом деле добрый. Ко всем людям добрый. А сейчас погорячился. Но ты тоже должен его понять: он так много работает, чтобы нам всем жилось хорошо…

Мама, человек мягкий, очень не любила ссор в доме и всегда переживала, если близкие люди не могли понять друг друга.

Нельзя сказать, что у нас была своя жизнь, у взрослых – своя. Началась война, и нам стали очень близки все их тревоги, заботы. Наш курортный город вмиг изменился – белые бумажные кресты на окнах, очереди в магазинах, где говорили о том, кого сегодня проводили на фронт и кого уже не надо ждать. Вместе со взрослыми мы слушали сводки Совинформбюро, а они становились все тревожней. Фронт приближался, бои шли на перевалах. Прибывало все больше беженцев, эвакуированных, и их, потеснившись, приняли во многих домах.

Мы бегали смотреть, как на горе Чернявской – это рядом с нашим домом – устанавливают зенитки. Их поставили и около маяка. Порт не зажигал больше огней по вечерам, казался ослепшим. Отец, как и многие соседи, вырыл в саду бомбоубежище – траншею с плоской крышей. Если с неба доносился самолетный гул, все с тревогой поднимали вверх головы.

В один из первых налетов бомба упала за квартал от нашего дома, разрушила здание обкома партии. Когда самолеты улетели, я вместе с другими бросился туда и увидел убитую женщину. Это меня так потрясло: вот она, война!

В порт пришел израненный танкер – его торпедировала немецкая подводная лодка. Две торпеды, две шестиметровых сигары, выскочили на берег. Одна из них сутки лежала на пляже, пока ее не обезвредили саперы. Мы, конечно, бегали смотреть – мальчишеское любопытство всегда берет верх над страхом и осторожностью. И во время налетов, сунув маленькую племянницу, за которой приглядывал, в бомбоубежище, я уносился на улицу…

Таило в себе опасность и наше теплое ласковое море. Однажды, сидя на пляже, мы увидели, как взлетело на воздух маленькое транспортное суденышко: его подстерегла вражеская подводная лодка. Вместе со взрослыми мы теперь настороженно вслушивались в небо – кто летит? Наши или фашисты? Гул немецких бомбардировщиков стал предвестником несчастий, трагедий.

Бомбы угодили в большой транспортный корабль, прибывший из Новороссийска. Он увез от войны и боев женщин, детей, стариков и, остановившись на рейде, ждал, когда примут, разместят пассажиров. В городе готовили жилье для новороссийских беженцев, и вдруг… Три бомбы попали в судно, и оно сразу же пошло ко дну. Над водой остались только торчащие трубы, как памятник погибшим. Весь город очень тяжело это переживал.

После одной из бомбежек не вернулся с работы домой отец – он тогда работал кассиром на Черноморской железной дороге. Во время налета был в центре города и вместе с другими бросился в сквер – людям, видимо, казалось, что под деревьями можно укрыться, что они защитят от беды. Бомба разорвалась прямо в сквере, многих зацепило, тяжело ранило и отца. Его увезли в больницу. Больше полугода он не вставал с постели, а как только смог подниматься, сразу же занялся своим чувячным ремеслом – надо кормить семью, родню, зарабатывать на мамалыгу, на кукурузный хлеб, который по немыслимой цене продавался на базаре.

Гитлеровцев остановили, все немного вздохнули. Но война не отступила, она была в каждом доме – пришли похоронки на моего двоюродного брата Акопа, на братьев Дерлецких, которые жили у нас во дворе…

Мы понимали, какое это горе, но детство есть детство. И война не могла отнять у мальчишек тяги к играм, к своим компаниям, к общению. Это естественная потребность человека в развитии, он с ней рождается. Не случайно каждый из нас переживает в детстве и отрочестве множество увлечений, пробует себя, где только можно.

Я увлекся в ту пору музыкой, записался в духовой оркестр. Записался, впрочем, неточное слово, просто пришел на занятия, которые вел Карл… А вот отчество забыл. Может, и не знал никогда: мы не звали учителя пения, маленького, седого, бесконечно доброго человека, по имени и отчеству, как остальных учителей. Дядя Карл, чаще – дядя Карлуша, между собой еще проще – Карлуша. Сейчас понимаю, что жилось ему в ту военную пору, наверное, труднее многих. Не каждому ведь объяснишь, что немец немцу рознь, что фашизм – не все немцы.

Неизменная папироска во рту, желтые прокуренные пальцы поднятой вверх руки, увлажненные глаза: он всегда бывал растроган, когда у нас все получалось так, как надо, и из труб лилась музыка.

Карлуша дал мне медный альт, объяснил как извлекать нужные звуки, показал, как дуть, и я дул:

Тум-па-па, тум-па-па…

Через несколько занятий он сказал мне:

– У тебя хороший слух, будешь второй трубой.

Недолго побыв в этой роли, я стал первой трубой. Головокружительная карьера!

Наш оркестр шагал всегда во главе школьной колонны на демонстрациях, и мы поднимали всем настроение бравурными маршами. Был у нас репертуар и для школьных вечеров: «Амурские волны», «Брызги шампанского», фокстроты.

А еще мы играли совсем по другим, печальным поводам – на похоронах. Не отказывали, когда просили, и играли бесплатно. Правда, за это нас кормили на поминках. Дядя Карлуша скорее всего знал о нашем «отхожем промысле» и не мешал ему. Может, считал, что детей вовсе не надо ограждать от чужих несчастий, пусть учатся принимать и понимать жизнь во всем ее многообразии. А может, просто не хотел лишать растущих мальчишек возможности подкормиться.

Музыка отнюдь не перебила увлечения футболом. Мы по-прежнему гоняли мяч на площадке у нашей седьмой школы и на пустыре в центре города.

Однажды на пустыре появился Шота Ломинадзе. Стоит, смотрит внимательно на нашу игру.

Шоту мы знали: он был игроком местной команды «Динамо», полузащитником. Маленького роста, рыжеватый, шустрый, быстрый, неутомимый. На общественных началах ему поручили собрать ребят в спортшколу, создать команду. И Шота присматривался к нам. Мы еще не знали, что это наш будущий, наш первый тренер.

Спортшколы в нынешнем понимании не было. Просто мы собирались на стадионе «Динамо», где нас ждал Шота, на тренировку. Но все мы были уже в динамовской форме. Сразу же после знакомства тренер отвел нас на склад, в маленькое темное помещение, где нам выдали синие трусы, желтые майки, гетры и бутсы размера на три больше, чем надо – других не имелось.

Вручая каждому все это богатство, кладовщик говорил: «Шипы на бутсы набьешь сам».

Конечно, сам. Не будешь же отрывать от дела отца ради такой «безделицы», как футбол. Он расстроится, вспылит, закричит, что пора мне, наконец, заняться делом, а мама будет горевать после домашнего скандала… Я сам вырезал из кожи толстые пластинки и приколачивал их к подметкам.

До сих пор футбол был для нас только упоительной игрой. Теперь мы начинали постигать его с другой стороны – дисциплина, тренировки, самоотдача.

Шота, несмотря на свою стремительность, «моторность» на поле, был человеком спокойным, мягким. Никогда мы не слышали от него ни окриков, ни оскорблений. Он быстро разглядел среди нас и защитников, и нападающих, и вратаря. Старался научить нас всему, что умел сам.

Но самой большой школой в то время были для нас игры взрослых команд. В команде «Динамо», где играл наш тренер, были замечательные мастера, у которых немало можно было перенять. Я смотрел во все глаза на Автандила Гогоберидзе, и мне очень хотелось повторить, перенять все его приемы – уходы, финты, обводку, дриблинг. А еще играли здесь Антадзе, братья Вардимиади, Саная – вратарь, то есть целая плеяда видных футболистов, проявивших себя потом в команде мастеров тбилисского «Динамо».

И футболист Юра Елчиди мог бы, думаю, украсить любую команду высшей лиги. Но судьба распорядилась по-иному. Живет он по-прежнему в родном городе, занимается тренерской работой. Не так давно встретились, Юра рассказывал про одного своего воспитанника. «Понимаешь, – говорит, – он такой парень, что у него нет никаких недостатков. Совсем нет, как у меня не было. Скажи, разве были у меня в молодости недостатки?» Может быть, он шутил, но я ответил серьезно: «Действительно не было», – и не кривил душой, мне так казалось, когда видел Юру на поле.

…Шота не стеснял нас обязательной программой, обязательными упражнениями. Не подавлял индивидуальности, каждому давал возможность проявиться. Нас не нужно было заставлять что-то делать. Не было случая, чтобы после тренировки мы всей командой дружно ушли в раздевалку. Нет, мы еще долго показывали друг другу, что умеем, осваивали новые приемы. Шота вынужден был просто-напросто разгонять нас по домам.

Я был рад, что тренер увидел во мне нападающего, и часами отрабатывал удары по воротам. Бил, бил… Ноги уже гудят, а я опять к мячу. И дома не переставая лупил по калитке, по обеим сторонам которой, как штанги, стояли кипарисы.

Во время матчей – мы начали встречаться с другими юношескими командами Абхазии, – все мои помыслы были сосредоточены на том, чтобы забить гол. Помню, в одной товарищеской встрече мы выиграли со счетом 11:4, и девять голов забил я.

На наши занятия часто приходил ответственный секретарь городского общества «Динамо» Михаил Григорьевич Туркия, сам в прошлом вратарь. Смотрел, видно, что за смена растет, а нам такое внимание льстило.

Мальчишеский футбол не существовал отдельно от стадиона, от футбола взрослого. Взрослые футболисты нас знали: примелькались, не пропускали ни одного матча, встречали их у стадиона, провожали после игры. Многих мы звали просто по имени, как и нашего Шоту, но держались с ними очень почтительно, чувствовали, что дистанция между нашей игрой и игрой этих мастеров огромная.

Еще шла война. Но ни культурная, ни спортивная жизнь не замирала. Люди тянулись к прекрасному. Мы знали, что ленинградцы слушали первое исполнение Седьмой симфонии Шостаковича. Знали и о футбольном матче в блокадные дни… Когда провалилась очередная попытка фашистов взять город и они заявили, что не вошли в него только потому, что он мертв и все улицы завалены трупами, ленинградские спортсмены предложили командованию организовать в городе футбольный матч. И он состоялся – между ленинградским «Динамо» и командой гарнизона. Как ни измучен был Ленинград беспрерывными артобстрелами, голодом, на стадионе собралось немало народа. Репортаж с этого матча шел и на немецком языке, и громкоговорители полевых установок на оборонительных рубежах далеко окрест разносили голос радиокомментатора, гул трибун. На гитлеровских солдат это произвело ошеломляющее впечатление: перед ними был не город мертвецов, как им внушали, – твердыня… Так разве футбол – только игра?

В 1944 году, когда мы уже привыкли к победным салютам, когда была освобождена значительная часть территории, захваченной гитлеровцами, к нам на Черноморское побережье стали приезжать на подготовку прославленные команды – московское «Динамо», ЦДКА, «Динамо»-II, сборные профсоюзов. Наконец, ленинградские динамовцы. Проводились товарищеские игры, которые вызывали огромный интерес: кто не мечтал увидеть воочию таких звезд нашего футбола, как Григорий Федотов, Владимир Демин, Алексей Гринин!.. Это прославленные армейцы, но не менее знамениты были и московские динамовцы – Константин Бесков, Василий Карцев, Леонид и Сергей Соловьевы…

Когда они играли в Сухуми, то для нас, мальчишек, был настоящий праздник. Нам обычно разрешали располагаться за воротами, и мы с жадностью смотрели на чудо, происходящее на поле. Да-да, мы считали это чудом, я не преувеличиваю. Все, что делали мастера, нам казалось недосягаемым и чуть ли не сверхъестественным. Меня, конечно, больше всего захватывали сражения защитников и форвардов, особенно жадно следил за действиями последних. Потому что чувствовал, и Шота утвердил меня во мнении: самая подходящая для меня роль на футбольном поле – роль нападающего. Я смотрю во все глаза и пытаюсь понять, каким образом удается нападающим вскрыть ворота соперника. Хитроумный финт, дриблинг, обводка, игра в стенку, наконец, хлесткий точный удар… Отмечал приемы, удары, но в целом сложнейшая грамота пока не постигалась. Я заметил, что многие выгодные моменты для взятия ворот создаются умелым маневрированием форвардов без мяча. Увидеть уязвимое место на половине поля соперника, ринуться в эту точку и предложить тут себя товарищу по команде, который владеет мячом. Это легко заметить, а сделать самому… Я понимал уже, что в игре нужны не только быстрые ноги и ловкость, но и хорошая голова, спортивная хитрость.

Все, что приводило меня в восторг, я потом не раз перебирал в памяти и ночью долго не мог уснуть, все вспоминал и вспоминал, мысленно готовясь изобразить завтра то, что видел. Интересно, удастся ли? А воображение – оно почему-то всегда разыгрывается перед сном – уже несло меня дальше, и я видел себя рядом с Федотовым, Бобровым на одном поле. Взлетев таким образом, одергивал себя: ну куда мне до них! Не дорос! И дорасту ли?.. Отрезвленный, засыпал, а назавтра на тренировке все-таки пытался повторить то, что делали «академики».

Наша юношеская команда успешно выступала в чемпионате Абхазии. У нас были свои звезды – Володя Маргания, Геннадий Бондаренко, братья Фанас и Юрий Граматикопуло. Когда мы стали чемпионами Абхазии среди юношей, на базе нашей команды была сформирована сборная, которая начала готовиться к участию в первенстве Грузии. Наши ряды пополнили Ниязи Дзяпшипа, Юрий Вардимиади, Владимир Тарба… Знакомые многим имена, а тогда все мы были просто мальчишками, которые любили играть в футбол.

К соревнованиям начали готовиться основательно и серьезно. Первенство республики стало не только для нас значительным событием. Болельщики тоже ждали интересных футбольных матчей. Футбол в Грузии, можно сказать, национальная игра.

Финальный турнир проводился в Тбилиси. Естественно, местные болельщики (а команда столицы республики «Трудовые резервы» тоже участвовала в турнире) надеялись, что земляки не подведут и одержат победу. До поры до времени все шло как по накатанной: тбилисцы легко попали в финал. Стала финалистом и сборная Абхазии, обыграв со счетом 6:1 команду города Махарадзе. Удивительно, сколько лет прошло, а память держит все матчи тех лет, все забитые голы: значит, важны были эти события и велики волнения.

Итак, встречаемся с тбилисцами.

Мы хорошо понимали, что они дадут нам бой, однако надежды не теряли. Столичные футболисты в предварительных играх показали, что они техничны, умело обращаются с мячом, но нередко их нападающие играли не столько разумно, сколько красиво, чтобы сорвать аплодисменты трибун. Такая красивость часто замедляла развитие атаки и кончалась ничем. Защитникам еще опаснее играть на публику… Но пока тбилисцы ни от кого не получали должного урока.

– Играть быстро, плотно держать нападающих, не позволять им свободно принимать мяч, – напутствовал нас тренер. – Пусть они окажутся в непривычных игровых условиях, а когда начнут ошибаться…

Соперники, конечно, не ожидали от нас такого организованного натиска и, когда Геннадий Бондаренко забил мяч, оказавшийся, кстати, единственным в этом матче, начали нервничать.

Против меня играл невысокий плотный парень, не отходил ни на шаг. Действовал очень жестко, хотя без грубости. Вид у него был агрессивный, и однажды зло бросил: «После игры я с тобой еще встречусь». – «Встретимся», – ответил я.

Потом узнал, что мой опекун – Володя Элошвили. Позже он успешно выступал за тбилисское «Динамо». Встречаясь с ним не раз, мы с улыбкой вспоминали тот финальный матч.

– Меня тогда предупредили, – рассказывал Володя, – не уследишь за Никитой – забьет гол. Вот я и решил тебя малость припугнуть. Не получилось…

– Но гола я все-таки не забил.

– Не забил, но и не испугался.

В Сухуми мы вернулись чемпионами Грузии. Нас теперь знали, нами гордились. Правда, дома мои победы никого не привели в восторг, им попросту не придали никакого значения. Одно хорошо: отец перестал сердиться из-за ботинок – теперь мне выдавали бутсы.

Как-то летом приехала в Сухуми московская команда «Динамо»-II (на базе этого клуба позже создали команду мастеров минского «Динамо»), и, как принято было, договорились о товарищеской встрече с местными одноклубниками.

Наша юношеская команда в полном составе явилась болеть. Стадион полон, забита единственная трибуна, заняты все лавочки на противоположной стороне поля, многие сидят на траве, а некоторые – прямо на беговых дорожках. Мы волновались за своих, и в первой половине игры они не уступали именитым гостям ни в мастерстве, ни в желании победить. Однако в самом конце тайма получил травму нападающий Дихаминджия – Диха, как звали его все болельщики. Кого поставят вместо него? Мы хорошо знали состав и равноценной замены быстрому Дихе не видели. Встреча, правда, товарищеская, никакой беды не произойдет, если наши проиграют, но гордость… Весь Сухуми гордился, если местные футболисты почти на равных соперничали с москвичами, столько бывало разговоров!

В перерыве у кромки поля появился Туркия и стал кого-то высматривать среди болельщиков. Увидев нас, помахал рукой. Мы подошли.

– Ты-то мне и нужен, – кивнул мне. – Бегом в раздевалку!

– Зачем?

– Не задавай глупых вопросов. Заменишь Диху.

Не успев осознать, что мне предстоит, я спустился под трибуну. Выхожу на поле – коленки трясутся. Ничего не вижу, все как в тумане, а я – центральный нападающий. Кошмарный сон!

Раздался свисток судьи, начался второй тайм, и сразу же возник из «тумана» центральный защитник москвичей, на голову выше меня, крепко сбитый. Бросил снисходительный взгляд из-под лохматых бровей: «С этим пацаном как-нибудь справлюсь». Я задел его случайно и услышал сердитое:

– Ну ты, пацан, поосторожней!

«Паренек ты был шустрый, но сырой», – смеялся много лет спустя Аркадий Иванович Чернышев, один из основателей советского хоккея с шайбой, когда мы вспоминали с ним тот сухумский вечер и знакомство на поле. Это он выступал в роли центрального защитника.

Как я тогда сыграл – не помню. После матча обступили наши мальчишки: «Ну, что? Испугался? А выглядел ничего. Уверенный такой!»

– Молодец, – сказал мне Туркия. – Теперь и за взрослую команду будешь играть.

В конце 1945 года приехали в Сухуми футболисты московской команды мастеров «Крылья Советов». Вместе с ними были и юноши, завоевавшие в тот год звание чемпионов Москвы. Отдых у них получился, конечно, относительный. Оказавшись в городе, где зимой тепло и зелено, кто из футболистов позволит себе беспечно прохлаждаться на берегу моря, забыв о мяче? И москвичи сразу же включились в активные тренировки.

Но тренировки тренировками, а хотелось лишний раз с кем-нибудь сразиться. И тренеры «Крыльев» договорились с руководителями сухумского «Динамо» о трех товарищеских встречах. Две между юношескими командами и одна – между мужскими. Юные москвичи рвались в бой (как-никак чемпионы столицы), и в их составе было немало способных футболистов: Сергей Коршунов, Виктор Федоров, Владимир Сучков, Сергей Митин…

Но и в нашей команде ребята подобрались достойные.

Как ни странно, мы оказались сильнее. Встречи закончились со счетом 3:1 и 1:0 в нашу пользу. Все четыре мяча в ворота москвичей удалось забить мне.

Я уже говорил, мне тогда приходилось выступать и за юношей и за взрослых, поэтому вышел и на матч мужских команд. Сыграли вничью – 1:1. И тот единственный гол в ворота соперников тоже забил я. Так вот получилось… Парень я был не заносчивый, но в душе гордился удачей. А москвичей просто удивил. Не часто случается, чтобы какой-то юнец решил судьбу не одного, а сразу трех матчей, пусть товарищеских. Не ради саморекламы говорю об успехе. Именно эти голы и проложили мне дорогу в большой футбол.

В один из дней ко мне подошел футболист из «Крылышек» и сказал, что тренеры команды просили меня зайти к ним в гостиницу «Абхазия». Зачем? Я и не задумывался над этим. Приглашают – значит, нужен. Отыскал в гостинице названный номер… Вошел. У окна стоял Владимир Иванович Горохов, один из тренеров.

– А, Никита! Заходи! Знаешь, зачем тебя позвали? – Владимир Иванович пристально смотрел на меня, пряча в уголках губ улыбку. – Не знаешь? Поехали к нам, в Москву. Будешь играть за нашу команду.

Всего ожидал, но только не такого. Меня – в Москву, в команду, выступающую в первенстве страны? Может, Горохов шутит?

– Нет, нет, не шучу я, – словно угадал мои мысли тренер. – Я из тебя второго Боброва сделаю!

Я молчал. Я опешил. Из меня – «второго Боброва»? Того самого Боброва, который месяц назад блистательно выступал на стадионах Англии в составе московского «Динамо», который в последнем чемпионате страны забил двадцать четыре мяча?

Посмотрел на Владимира Ивановича – он улыбался, и я улыбнулся, пожал плечами, не зная что ответить.

– Не тушуйся, я тебе серьезно говорю, поехали в Москву. Ну а насчет Боброва – там видно будет. Многое зависит от тебя самого.

«А он и впрямь не шутит, – подумал я. – Он и в самом деле предлагает мне перейти в „Крылья Советов“. Вот что касается Боброва, то тут он явно перегнул. Мне до Боброва как до луны».

Подумал, но опять ничего не ответил.

– Что молчишь?

– А что отвечать? Без родителей ничего не решишь.

– Это наши заботы. Поговорим с родителями, убедим.

– Не так-то легко…

Разговор с родителями состоялся. Вместе с Гороховым пришел к нам домой и старший тренер «Крылышек» Абрам Христофорович Дангулов – доброжелательный, внимательный, интеллигентнейший человек. Мой отец неплохо разбирался в людях, и, похоже, Абрам Христофорович и Владимир Иванович произвели на него хорошее впечатление. Но он всегда, прежде чем принять решение, все основательно взвешивал и, когда тренеры высказали свое предложение, задумался. С одной стороны, вроде бы приятно, что сына приглашают в столицу, а с другой…

– Только гонять мяч? Не-ет, – отец нахмурился. – Ему учиться надо, профессию получить. А ваш футбол никуда не денется. Не отпущу!

Убеждали, убеждали – «не отпущу!».

– Да будет он учиться! В Москве столько институтов – только выбирай. От него все зависит. От него самого.

Отец посмотрел на меня. Я кивнул головой: мол, все будет хорошо.

Откровенно говоря, я толком не знал, хорошо это или плохо – бросить родной город и отправиться в поисках туманного счастья в столицу. Одно меня привлекало – буду играть в футбол. Тренеры ушли, сказав: «Жди. За тобой приедут». И я ждал. Ждал и мечтал, как надену форму «Крылышек», как выйду на поле и перед трибунами, заполненными болельщиками, начну творить с мячом такие чудеса, что все ахнут. Молодость самоуверенна и беспечна.

Но проходили дни, а за мной никто не приезжал. Постепенно я стал остывать, все реже вспоминал о приглашении, а если вспоминал, то уже с обидой – взбудоражили и уехали. Постепенно бы все улеглось и забылось, но…

В дверь постучали. На пороге стояла стройная симпатичная женщина:

– Симоняны здесь живут? Наконец-то нашла! Я из Москвы. За Никитой приехала.

Это была известная спортсменка, чемпионка страны по гребле Елена Николаевна Лукатина. В Сухуми она приехала в командировку, ей и поручили прихватить с собой в Москву меня.

Мама быстро собрала мои нехитрые пожитки. Попрощался с родными – и в путь.

Поезд шел долго. Постепенно, километр за километром, мы въезжали в настоящую зиму. Было даже немного жутко: к морозам я не привык и, еще не испытав настоящих холодов, начинал их бояться.

Больше, конечно, волновало другое – приживусь ли в Москве, приживусь ли в команде? Одно дело быть заметным форвардом в родном городе, другое… Не придется ли возвращаться восвояси? От этой мысли становилось не по себе. Юношеское самолюбие ранимо, а если еще учесть кавказское воспитание…

Я понимал, что главное место в моей жизни теперь займет футбол. Если поступлю в институт, все равно основное время будет отдано играм, тренировкам, сборам – все будет подчинено футбольному расписанию.

И все-таки я выбрал футбол или футбол выбрал меня? Может, только случай распорядился моей судьбой? А если бы не приехали «Крылышки» в Сухуми? Если бы не я забил голы во всех матчах? Если бы не заметили меня Дангулов с Гороховым? Как бы тогда повернулась моя судьба?

Надо сказать, что случай произошел вовремя: я только что окончил школу и раздумывал, что делать дальше. Отец уже не соблазнял меня своим ремеслом: вероятно, понял – бесполезно. А вот его младший брат Ангин не переставал меня убеждать, что на свете нет ничего надежней дела, которым он занят. У него была мастерская, патент на легкие чувяки различных моделей и обувь из расслоенных автомобильных покрышек. Верх брезентовый, подошва резиновая. Обувь эту в народе окрестили «Сухум-Сочи»: так прочна, что запросто выдержит неблизкий – 170 километров – путь до Сочи.

Многие сухумские мальчишки бегали во время войны и после в таких башмаках. Летом, правда, ноги в них горели и прели, но для осени и зимы они были спасением. Даже в художественной литературе они увековечены – в них щеголяют герои Фазиля Искандера. Названы они в его рассказах несколько иначе – «Мухус-Сочи», но по всем приметам, изделие Ангина.

Стоило мне заглянуть к нему в мастерскую, он тотчас предлагал: «Садись, попробуй, поработай. Научишься – не пожалеешь». Наверное, люди, которые с удовольствием занимаются своим делом, достойны самого глубокого уважения. Но дядька мой был немногим старше меня, относился я к нему без особого почтения и к его советам не прислушивался.

Самым большим авторитетом был для меня дядя Ваня, Иван Павлович, брат мамы, адвокат. Помню, меня всегда поражало, с каким подчеркнутым уважением здороваются с ним в городе люди. Он много рассказывал о своей профессии, отвечая на мои недоуменные вопросы: как можно сочувствовать преступнику, тем паче защищать, если его вина доказана? Дядя Ваня объяснял мне, почему необходимо право на защиту. Понять человека, найти обстоятельства, которые смягчали бы вину – от этого порой зависит его будущее, возможность переменить жизнь. Сколько раз потом, став тренером, мне придется брать на себя адвокатскую роль…

Дядя Ваня помог мне разобраться в самом себе. Я соглашался, что склонности у меня явно гуманитарные. Любил литературу, историю, много читал. Был далеко не первым учеником в классе, но во время диктантов по русскому языку отличники подсаживались ко мне поближе: писал почему-то без ошибок, хотя и не успевал выучить всех правил. Может быть, дядя Ваня был прав, советуя мне остановиться на юриспруденции и ехать в Тбилиси учиться. Во всяком случае, эта идея мне нравилась.

Еще я очень любил музыку. Мог часами просиживать у черной тарелки радио. Если заранее узнавал, что будет исполняться 5-я или 6-я симфония Чайковского, симфонии, сонаты Бетховена, старался не пропустить. Дядя Карлуша говорил, что у меня хороший слух, хорошая музыкальная память. Сейчас думаю, мог бы стать музыкантом, направь меня вовремя чья-то рука. Направить было некому – дядя Карлуша рано умер, и в последний раз наш оркестр играл у него на похоронах. А потом забросили свои инструменты.

Если бы… если бы…

В ту пору я твердо знал только одно: кем бы ни стал, чем бы ни занялся – все равно буду играть в футбол. Хочу играть! Не надевать время от времени форму, бутсы и выходить поразмяться, а играть в команде, рядом с мастерами.

Почти все мальчишки гоняют футбольный мяч, забивают голы или стоят в воротах, переживают наслаждение, азарт игры. А во взрослой жизни становятся токарями, учеными, инженерами, музыкантами, оставляя за собой в футболе лишь роль болельщиков. Меня такая роль не устраивала. Футбол был для меня возможностью самовыражения. Верю, что футболистами рождаются, задача тренеров – разглядеть способности подопечных, помочь им раскрыться. От природы я был мальчишкой шустрым, быстрым, координированным, на поле мне многое легко давалось, поэтому невольно усложнял задачи, иначе не было бы интересно. Наверное, я добился большего, чем многие мои товарищи из уличных команд, и футбол уже не был для меня только развлечением. Поднялся на ту ступеньку, с которой уже видна вся сложность игры, сложность тактики, техники, беспредельность их совершенствования.