"Тёрн" - читать интересную книгу автора (Перумов Ник)

Глава 1

Яростный, исступлённый лай собак, переходящий в режущий уши визг. Волкодавы захлёбываются, мчась по свежему следу. Но на сей раз они преследуют совсем не волка. И даже не беглого серфа с рудников.

Аспидно-чёрный скакун почти летит, едва касаясь копытами земли. Всадник припал к изогнутой шее, одной рукой судорожно вцепившись в поводья, а другой пытаясь прикрыться от хлещущих по лицу ветвей. Наездник не правит, лишь старается удержаться в седле, жеребец же мчится без дороги, сквозь густой подлесок, прокладывая себе дорогу бронированной грудью.

Над лесом замерла опрокинутая чаща бездонного неба, отражения вечных звёзд — капелек росы, зависших над Великим Древом, — уже поблёкли, предвещая скорый рассвет. Закатилась первая из Гончих, её серебристая сестра отставала, как и всегда, проливая жемчужные лучи на колышущийся под свежим ночным ветром густой лес. Нет и не будет равнодушным небесным сестрам дела до бед и тревог раскинувшегося под ними Листа.

Ближе и ближе лай — всадник не понукает скакуна, тот мчится по собственной воле, вспомнив, наверное, древний ужас его диких сородичей перед стаями зубастых преследователей.

Дорога — вернее, её отсутствие — идёт под уклон. Скоро конец чащобам, недалёк и берег озера Эве. Мрачный и древний Деркоор — родовое гнездо владетелей Деррано — далеко позади, в лесистых предгорьях Реарского хребта.

Скорее же, скакун, милый мой, хороший — скорее, умоляю!

Жеребец с ходу перемахнул неглубокий старый ров, заросший и оплывший — древняя межа, кон-граница владений двух родов — Деррано и Берлеа, владетелей замка Берлекоор. Кое-где ещё тут можно встретить полусгнившие палисады и частоколы, в ту пору, когда шатался королевский трон в Симэ, а сеноры-владетели так и норовили по-своему перекроить карту Долье. Те времена давно канули, престол содержит внушительную дружину наёмных войск, всегда готовых в зародыше прикончить любую смуту.

Но рубеж не спасёт всадника на чёрном жеребце и не защитит. Это охотиться нельзя на землях соседа без его разрешения — а преследовать, пусть даже и не беглого рудничного серфа, очень даже можно.

Лай. Лай. Лай. Рвущий слух вой, и справа, и слева — сеноры Деррано славятся псарнями и отборными гончими, за щенками присылают со всех концов королевства и не только — приезжают и из Меодора, и из Доарна.

Дальше, дальше, пока не падёт измученный скакун, и тогда — сперва разрядить в преследователей маленький двойной самострел, захватить с собой хотя бы пару их, а потом… потом главное — избежать соблазна, не схватиться за тесак в наивной надежде отбиться от двух десятков опытных воинов и охотников за беглыми. И успеть сорвать с шеи наглухо запечатанную смолой глиняную бутылочку на волосяной плетёнке. Сунуть в рот. Зажмуриться. И — раскусить…

Нет, не дамся им. Ни за что. Лучше уж так.

Маменька знала, что делала, когда надела это на шею.

После рва лес кончился, потянулись поля, луговины, по левую руку должно лежать озеро, здесь угодья серфов-рыбарей, разбитые ими для облегчения податного ярма.

Жеребец хрипит, начинает задыхаться. Всадник успел оторваться от верховой погони, преследователи часто меняли скакунов, поневоле отставая.

По лицу катятся злые слёзы. Ну почему всё так глупо, почему, Семь Зверей, почему? Не спрашиваю, почему вы от меня отвернулись, вы давно уже не глядите на свой мир, а в пришедших вам на смену я не верю. Оставлю это сенорам Деррано…

Никем не понукаемый, жеребец взял правее, отдаляясь от берега, — прямо к скоплению негустых рощиц, покрывших старые оплывшие холмы. Ещё правее лежит торный тракт, соединяющий Деркоор через приречный городок Фьёф с замком рода Берлеа, — нам туда совсем не надо, скакун, на дороге ещё скорее угодишь в лапы охотников!..

Жеребец словно слышит этот безмолвный крик — и стрелой несётся прямо, к рощицам.

На что ты рассчитываешь, мой верный, если нам не удалось оторваться в оставшихся позади чащах?

Вот мелькнули первые деревья, подножия окутаны кустами, словно густым дымом. Ночь стоит на страже, сберегая покой своих детей, и скакун вдруг замирает, взрывая раздвоенными копытами неподатливую землю.

— Ты чего? — обливаясь слезами, шепчет всадник, скатившись с седла.

Скакун лишь безмолвно опускается на колени, ложится, вытянув шею.

Наездник машинально поднимает арбалет, с явной натугой взводит обе тетивы, оглядывается.

Предрассветные сумерки ненадолго сгустились — незримая рука ветров задёрнула отставшую Гончую плотным серым занавесом. Невесть откуда наползли тучи, и ночь словно бы вернулась. Во мраке смутно угадывался круг из семи покосившихся камней, увенчавших холм, словно корона.

Всадник лихорадочно бормочет какие-то слова — безмолвные гранитные глыбы, похоже, пугают его не меньше преследователей.

— Это ты меня сюда примчал, скакун? Сюда? — Слёзы текут всё обильнее, в глазах расплывается, и кажется уже, что древние зубья земли сами собой пошатываются, норовя выкопаться, выбраться на поверхность…

— Зачем же меня сюда… просто старое капище… мёртвое… тут слуги Зверей давным-давно своих хоронили… — беспорядочно бормочет всадник, прижимаясь к тёплому боку жеребца.

Лай совсем близко. Свора частым гребнем прочёсывает негустой подлесок, они уже у подножия холма, дрожащие руки поднимают арбалет. Всадник вдруг понимает, что охотников можно и не дождаться, свирепые псы всё сделают сами.

Живот скручен жестокой судорогой, пальцы дрожат, стальной дротик едва не выпадает из бороздки самострела.

Свора мчится по склону, захлебываясь злобой и брехом.

В небесах коротко и зло взвыл ветер, словно разом завопили корчащиеся в муках воздушные духи, стиснутые жестоким заклинанием, тучи словно просели, словно их невесомые тела вдруг налились неведомой тяжестью, потащившей их вниз, к земле, жалобно заскрипели, клонясь под налетевшим порывом, окружавшие холм деревья.

И даже немые камни, семь торчащих стоймя зубов похороненного под холмом чудовища, издали нечто похожее на стон.

Всадник прижался щекой к отполированному ложу из драгоценного красного дерева, прицелился, затаил дыхание, как учили, — и нажал на спуск.

Пёс в шипованном ошейнике летел прямо на скорчившегося беглеца, арбалетный болт не мог разминуться с целью, однако собака не упала, не забилась в судорогах, железная стрелка просвистела мимо, сгинув где-то в сумерках.

Всадник только и успел всхлипнуть да уронить лицо в ладони.

Прыжок — волкодав взмыл над преградившим дорогу камнем, оттолкнувшись могучими лапами, перелетел застывшего беглеца и, не обращая на прижавшуюся к земле фигурку никакого внимания, помчался дальше.

Следом — вся свора.

Ничего не понимающий беглец приподнялся, ошарашенно глядя вслед скрывшимся в зарослях псам.

Всё стихло в небесах, лишь вершины игольчатых раскидников ещё покачиваются. Мёртво застыли семь камней, так и стоять им кругом до скончания времён.

Чёрный скакун лежит недвижно, и его наездник, повинуясь инстинкту, по-прежнему прижимается к земле — потому что уже наплывает топот отборных охотничьих гайто, стремительных и неутомимых, мало в чём уступающих вороному. На спинах жеребцов — преследователи. Псы могли не заметить… а люди?

И беглец не шевелится. Он почти перестал дышать, даже не озаботившись перезарядить самострел.

Кавалькада приближается, мелькают широкие плащи, богатое шитьё на полах отливает в бледном свете проглянувших Гончих. Гордые гербы рода Деррано — дракон, обвивший гору, — повсюду: на плащах, сбруе, отворотах сапог, даже на пустых сейчас ножнах, всадники несутся с обнажёнными клинками.

Отряд разделяется, обтекая холм слева и справа. Собаки ушли вперёд, нечего мешкать!..

От тяжкого скока копыт дрожит земля, словно тоже охваченная страхом. И прижавшийся к ней человек неосознанно шепчет ей — «не бойся…», словно и впрямь в надежде успокоить и защитить.

Пронеслась погоня, мало-помалу стихают вдали и вой стаи, и топот скакунов. Поднялся чёрный жеребец, подошёл к распростёртому человеку, властно, по-хозяйски, толкнул мордой — вставай, мол. Хватит труса праздновать.

Беглец поднимается неуверенно, с опаской, что ему всё это пригрезилось, что преследователи вот-вот повернут назад, — но нет, светлеет край неба, закатываются Гончие, а охотники сгинули где-то вдалеке.

Оживают, просыпаются дневные птахи, ночной зверь крадётся обратно в логово. Запели кочеты в деревнях вдоль озёрных берегов и дальше, в окрестностях Фьёфа, серфы и свободные общинники сейчас заворочались в постелях, расставаясь со сном — им всем предстоял долгий день столько же долгой работы.

Чёрный жеребец вновь толкнул мордой по-прежнему лежавшего наездника, и тот, пошатываясь, поднялся. Руки и ноги тряслись, пальцы едва удерживали самострел. Вороной терпеливо ждал, пока человек взберётся в седло и возьмётся за поводья.

Путь теперь один — на север, к широкой, полноводной Долье. У неё немного притоков, и все они — мелкие небольшие речушки, но пики Реарских гор собирали так много снега, ледники ползли вниз так быстро и так обильно таяли, что по Долье большие морские корабли могли подниматься до самого Последнего моста, соединявшего земли сеноров Соллири с владениями Меодорского королевства.

Разумеется, Соллири уже оповещены. Или… нет? Станут гордые, заносчивые Деррано выносить сор из собственного замка? Неужто расскажут соперникам-насмешникам обо всём, случившемся этой ночью?

Нет, не расскажут. Умрут, но не проронят ни слова. И с лёгкостью отрубят головы всем слугам, кто распустит языки. Скорее отправят туда своих — инкогнито.

Да, беглеца никто не приютит. Ни один из семи кланов Долье. Защиты можно искать разве что в Симэ, у короля — или бежать прочь, домой, в Меодор.

Деррано, конечно же, перевернут небо и землю, чтобы взять сбежавшего живьём. Как следует поступить знатному сенору, у кого из-под… гм… носа сбежал… гм… такой вот вольнодумец?

Погоня — это понятно. Тут соседям ничего не надо объяснять. «Серф нанёс оскорбление господину, похитил скакуна из сенорского стойла и скрылся». Все поймут, и никто не задаст лишних вопросов. Это частное дело клана Деррано, пусть даже им и пришлось забраться на чужие земли. Если подобное случится у сеноров Берлеа, они смогут точно так же, без спросу и уведомления, пересечь рубеж владений замка Деркоор.

Следует также немедля послать верных людей ко всем переправам. Особенно — к Последнему мосту, но через Долье перевезёт любой лодочник, в любой рыбацкой деревеньке. Если же беглец не захочет расставаться с вороным — что ж, на реке хватает паромов с цепями, проложенными по дну, — чтобы могли пройти глубокосидящие купеческие суда. Ближайший — во Фьёфе, но есть и в устье Эве, притока Долье, вытекавшего из одноимённого озера, есть чуть дальше на восток, ближе к Берлекоору…

Появление такого числа вооружённых сдуг дома Деррано на всех переправах через пограничную реку не сможет остаться незамеченным. Неизбежны подозрения, и можно не сомневаться, донос брадону Фраманццо, главному королевскому стряпчему, последует незамедлительно.

От этих размышлений беглец чуть приободрился, позволил себе даже лёгкую полуулыбку. Не всё так плохо и безнадёжно, отнюдь не всё. Погоня ушла далеко на восход, пока неудачливые загонщики разберутся, что к чему, пока вернутся обратно, пока получат новые распоряжения… едва ли даже молодой сенор Байгли Деррано осмелится что-то предпринять на чужих землях без ведома отца.

А это значит — едем вверх по Долье, огибая с севера озеро Эве, на уже упоминавшемся пароме в устье одноимённой речушки мы и переправимся.

Всадник ласково потрепал скакуна по шее:

— Ты меня спас, вороной. Неужто я теперь тебя брошу?

Скакун коротко заржал, словно соглашаясь.

Кинув последний взгляд на неподвижно застывшие семь камней, обозначавших старое место поклонения Семи Зверям, беглец тронул поводья.

Солнце показалось над краем мира, первые лучи осветили всадника на вороном скакуне: тоненькую худую девушку в широком бархатном берете, наверняка скрывавшем пышные косы. Чёрная куртка воловьей кожи, просторные и бесформенные порты, схваченные в талии широким поясом, увешанным какими-то сумочками, тесак на правом бедре, за плечами — жёсткий саадак для самострела.

Беглянка казалась неплохо подготовившейся к рискованному предприятию.

Вороной скакун нетерпеливо переступил с ноги на ногу, дожидаясь команды, дождался, вскинул голову и сорвался с места.

Им предстоял почти день скачки.

— Мы её упустили, братец, — Дигвил Деррано, старший сын сенора Деррано, владетеля замка Деркоор, осадил скакуна и поднёс к губам рог, созывая пристыженную свору. Волкодавы внезапно потеряли след среди чистого поля, и все усилия псарей с ловчими ни к чему не привели.

Молодой Байгли Деррано, младший брат Дигвила, только скривился, зло хлопая плетью по голенищу сапога.

— А всё потому, что твои, гм, постельные пристрастия, мой дорогой… — продолжал читать нотацию старший, и Байгли не выдержал.

— Это тебя не касается! — заорал он, привставая в стременах. — Понятно, нет?

Дигвил сощурился, и взгляд его не предвещал младшему брату ничего хорошего.

— Я не стану с тобой ссориться при лакеях, — бросил он вполголоса, но так, что сердце у Байгли тотчас ушло в пятки. — Продолжим беседу дома. В палестре. Отделаю тебя так, что неделю встать не сможешь, молодожён хренов. И только попробуй отказаться.

— Всё маменьке скажу, — пробурчал Байгли — он не уступал брату ростом, но был куда шире его в талии. Стройный и подтянутый Дигвил, казалось, состоявший из одних мышц, смотрел на младшего с нескрываемой насмешкой.

— Пожалуешься, конечно. И маменька тебе ничего не скажет… по поводу того, как следует, а как не следует обращаться с молодой женой в первую брачную ночь. Но вот за то, что она у тебя сбежала… думаешь, папенька по головке погладит? Сомневаюсь, скорее велит по старой памяти прописать тебе полсотни горячих.

— Она моя жена. Что хочу с ней, то и делаю, — отворачиваясь, проворчал младший Деррано, уже понимая, что брат, как ни противно, опять кругом прав.

— Верно. Делай что хочешь, — кивнул Дигвил. — Хоть засеки розгами насмерть, мне-то что? Но так, чтобы, Семь Зверей тебе в глотку… — Старший брат сгрёб младшего за грудки, притянул к себе, прошипел прямо в лицо, обдавая брызгами слюны: — Но так, чтобы тебя, ублюдка, никто в том не уличил! Чтобы всё осталось шито-крыто! Как раньше, когда ты развлекался не только с покупными рабынями или простолюдинками, но воровал порой даже девиц благородного сословия из того же Меодора! А теперь?! Ты хоть понимаешь, что будет теперь?!

— А-а что такого-то, ничего и не будет, — забормотал Байгли, даже не пытаясь утереть лицо.

— Меодор, — вкрадчиво проговорил Дигвил, — конечно, страна варварская. Утончённых постельных развлечений сенора… или, вернее, пока что просто дона Байгли Деррано они могут и не понять. А ты забыл, как эта девчонка попала к нам в замок? Почему отец взял её на воспитание? Забыл, чья она дочка? Пусть шестая по старшинству, пусть её торопились сбыть с рук, но тем не менее? Забыл, а? Отвечай, толстобрюх!

— Не забыл, — буркнул младший брат, не поднимая глаз на старшего и даже не заметив презрительного детского прозвища, из-за которого раньше, не раздумывая, бросался в драку.

— Не похоже, чтобы помнил, — скривился старший. — Род владетелей Венти богат, знатен, на короткой ноге с ближайшим окружением престола в Меодоре. Благодаря многочисленным династическим бракам… хотя что я, ты небось и слова «династический»-то не знаешь.

Байгли хлюпнул носом.

— Если доньята объявится в родном замке, покажет следы плетей и прочих… приспособлений, кои использовал на ней мой неразумный братец, нам несдобровать, — втолковывал младшему Дигвил. — И потому…

— Да что они нам сделать-то могут? — Байгли ещё пытался хорохориться. — Где мы и где тот самый Венти! Они что, на нас войной пойдут? Небось далеко не утопают!

— Болван, — вновь прошипел старший Деррано, быстро оглядываясь, — псари уже собрали свору, взяв волкодавов на поводки. Можно было трогаться. — Они обратятся с жалобой — прямо в Симэ, а заодно и к своему королю. Напишут приватное письмо дону генеральному стряпчему. Или ты забыл, что его младший брат женат на родной тётке твоей сбежавшей наречённой?! Или ты думаешь, отец совсем ничего не соображал, когда принимал Алиедору в воспитанницы или же выдавал за тебя замуж?!

Байгли не нашёлся что ответить.

— Как есть болван, — вздохнул Дигвил. — Ладно, хватит стоять. Пора возвращаться. Мэтра Бравикуса мы с собой, к несчастью, не взяли… может, он и отыскал бы след. И уж, во всяком случае, нам не пришлось бы тратить время на возвращение.

— Она ведь успеет удрать, верно? — уныло осведомился Байгли.

Старший коротко кивнул:

— Конечно. Долье — река широкая, но перебраться девчонка сможет во многих местах. Особенно если бросит вороного. Но его она, думаю, не оставит до последнего.

— Поскачет к Последнему мосту? — рискнул предположить неудачливый муж.

— Дурачина. Нет, конечно. Мост мы успеем перехватить. Скорее всего, воспользуется паромом или во Фьёфе, или в устье Эве. До Фьёфа ближе всего… гм… дай подумать… так, вот что, братец. Скачи-ка во весь опор домой. Расскажешь отцу во всех деталях, как мы гнались за твоей жёнушкой и как она улизнула. А я возьму троих, и мы проедемся… вдоль нашей прекрасной Долье. Заглянем во Фьёф, поспрашиваем…

— А может, она повернула как раз к парому на Эве?

— Может быть. Но вряд ли — до Фьёфа дорога торная, там хватает приезжих с той меодорской стороны, легко затеряться… — Тонкое лицо молодого Деррано вдруг исказилось, зубы оскалились. — Она не должна добраться до Венти, братец. Иначе конец нашему доброму имени. Да, да, тебе это пустой звук, мой дорогой, и какое же счастье, что не ты унаследуешь наш семейный герб!

Байгли зло зашипел, но старший брат не обратил на это никакого внимания. Только махнул рукой, подзывая к себе троих ловчих, и всадники помчались дальше на северо-восток, к проходившему там торному тракту, соединявшему Деркоор с твердыней клана Берлеа.

Младшему Деррано ничего не оставалось, как выполнить распоряжение старшего. Кавалькада уныло потащилась в обратный путь.

Доньята Алиедора Венти, уже было ставшая доньей Алиедорой-Байгли Деррано, всё подгоняла и подгоняла своего вороного. Чёрные как смоль волосы так и норовили выбиться из-под берета, и всаднице то и дело приходилось со злостью запихивать обратно трепещущие на ветру пряди.

Вокруг расстилались знакомые места — доньята прожила в замке Деркоор достаточно долго. Солнце поднималось всё выше, лёгкий ветерок тянул с недальних гор, нёс на невесомых крыльях ароматы карабкающихся по склонам лесов, расцветающего горьколиста, пряного кудрявника. Вороной шёл широкой нетряской рысью, погоня явно отстала, и знатная доньята, отпрыск благородного рода, могла лишь едва заметно кивать на низкие поклоны попадавшихся навстречу серфов. Она не пряталась — до границы недалеко, а в родной Меодор никакие Деррано полезть не осмелятся.

Только теперь она смогла задуматься о случившемся на холме. Почему свора её не заметила? Почему злющие псы проскочили мимо?

Конечно, ответ напрашивался сам собой. Капище Семи Зверей — их воля и защита.

Но семь великих правителей мира, восседавших на небесных престолах, давно уснули и не являли своей воли. Ничего не могли добиться жрецы и заклинатели, шаманы и колдуны — воля Зверей спала и не отвечала на зов. Это знали все, от мала до велика. Об этом твердили законники и хронисты, летописатели и составители наставительных сводов для девиц благородного происхождения. Говорили нянюшки и воспитательницы. Говорили все.

На смену семи уснувшим (или ушедшим, или даже погибшим) Зверям явился новый бог. Единый бог. Простолюдины знали Его под множеством имён и обличий, но знати, прошедшей посвящение в мистериях, открыто было истинное имя — Ом. Ему возводили величественные храмы, увенчанные Его священным символом — восьмиконечной звездой с глазом в середине. Восемь лучей означали восемь стихий и первоначал — землю, воду, огонь, воздух, движение, желание, мысль и чувство.

И вот старое кладбище спасло её, Алиедору, спасло от верной гибели и того, что, быть может, даже горше смерти.

Какой же отсюда следует вывод, как наставительно сказал бы мэтр Диджорно, придворный маг, астролог, алхимик и по совместительству учитель молодых девиц из рода Венти?

Первый, самый приятный, состоял, разумеется, в следующем: старые боги живы, они не спят и избрали её, доньяту Алиедору, провозвестницей своего скорого возвращения. А как ещё это можно объяснить? Уж она-то, прожившая не один год в Деркооре, знала, на что способны его псари и выращенные ими своры. Не упустили б, не потеряли бы след. Да и ловчие тоже… в конце концов, она скакала не по твёрдому, серфами утрамбованному тракту, где не оставляет следов даже тяжёлое двуострое копыто породистого скакуна-гайто. По мягким луговинам, то вдоль многочисленных ручьёв, то через них — останутся и простые следы, видимые человеческому глазу. Ан не увидели, не разглядели, пронеслись, проскочили! Отвели им глаза, да так, что она, доньята Алиедора, того и гляди, без помех доберётся сперва до парома, а там… Да что говорить, левый, меодорский берег Долье — уже спасение.

Но Семь Зверей, Семь Зверей! Ожили, увидели, откликнулись!..

Во время бегства доньята не молила Ома о спасении. Может, оттого, что уж очень строгим представал он в писаниях своих пророков. Мол, и старые боги — совсем не боги, а злые демоны, и не сожрали они весь мир только оттого, что стерегли его, дабы достался он на пир неведомым демонским властителям, Шхару и Жингре, целым, непорченым п девственным.

Как весь мир может оказаться «девственным», Алиедора понимала не слишком. Нет, в своё время она даже заучила ответ, и фра Шломини остался доволен — но сейчас заковыристое и головоломное доказательство начисто вылетело из памяти.

Молодая доньята никогда не заморачивалась богословскими вопросами. И сейчас лишь беспомощно барахталась на поверхности тёмного моря неожиданных, со всех сторон нахлынувших мыслей.

Если фра Шломини, фра-супреме Дельгьяцци и прочие, носящие белые с золотом одежды, украшенные восьмиконечной звездою с глазом, если они правы и Звери — действительно просто сторожевые псы, не добрые и не злые, чей долг — просто охранять порученное?

Почему я об этом не думала раньше? — раскаивалась Алиедора. Звери — Зверьми. Ом — есть Ом, господин всего живого и мёртвого. Так её учили. А сейчас, стоило ей спастись…

Откуда она знает, что её спас не всемогущий Ом-вседержитель? Если всё — в Его власти, так, наверное, он может распоряжаться и на заброшенном капище?

Голова кругом идёт. От всего случившегося, от мыслей этих, будь они неладны… Ещё позавчера она, доньята Алиедора, готова была стать младшей доньей Деррано, не без удовольствия перебирала подарки свёкра и деверя, примеряла платье и жалела, что её не увидят подружки из родового замка Венти — вот уж точно полопались бы от зависти! Байгли, конечно, был женихом… м-м-м… завидным, но только с одной стороны. Род, знатность, богатство — всё при нём. Остротою ума его Ом, правда, не наделил — ну так знатному дону (а в будущем — бра-дону, если, конечно, судьба не повернётся иначе и Байгли не сделается сенором Деррано вместо старшего брата) особого ума и не требуется, на то ему и дана сообразительная жена.

Да и вообще — Байгли не казался злодеем. Толстоватый, неуклюжий, он ничуть не походил на стройного и подтянутого Дигвила, отличного мечника и превосходного наездника. Да, старший Деррано стал бы отличной партией… не окажись он уже женат.

Против самого брака Алиедора ничего не имела. У всех было так. Её мама тоже приехала воспитанницей в замок Венти и тоже долго плакала в подушку, едва познакомившись с будущим женихом. Однако ж стерпелось, слюбилось, и благородная донья Самалли благополучно родила мужу десятерых детей, кроме Алиедоры, ещё шесть дочек и троих сыновей. И ничего. Отец их любил и баловал, жизнь в замке Венти текла беззаботная и счастливая… и даже в Деркооре, куда более мрачном, поначалу Алиедоре тоже нравилось. Неуклюжий Байгли мог насмешить, мог притащить лишний кусок пирога с кухни, мог покорно сопровождать благородную доньяту в неблизких поездках по горным окрестностям замка…

И всё это рухнуло — уже после того, как Алиедора готова была, как положено настоящей жене, исполнить в супружеской постели всё, дабы её мужчина встал бы с их ложа, не помышляя о других женщинах.

Так, всё, об этом не думаем, приказала она себе. Рубцы от плети на спине ещё саднили. Этого не было, повторила она. Я расскажу только один раз — папе. И больше никому, никогда.

О том, что случится, когда она доберётся до дому, Алиедора не гадала. Главное — очутиться в Меодоре. А там всё пойдёт уже как по маслу.

Дигвил Деррано и трое ловчих, запылённые и усталые, подскакали к стенам Фьёфа вечером того же дня. Скакунов не жалели, и те не пали лишь потому, что предусмотрительный наследник Деркоора велел захватить с собой заводных.

Их, разумеется, узнали. В маленьком городишке прятать лица под широкополыми шляпами — куда более верный способ помочь вестям разнестись подальше, чем открытый визит старшего отпрыска соседнего сенора. Дигвил ехал, не таясь и не пряча фамильного герба.

Одноэтажные домишки под соломенными крышами, неизменные куры вдоль обочин и свиньи в дорожной грязи, равно как и чумазые ребятишки. Дигвил обращал на это куда меньше внимания, чем на докучавшую ему муху, упрямо желавшую совершить торжественный променад по Фьёфу, удобно устроившись прямо на носу благородного дона.

Знакомый десятник в цветах рода Берлеа, с ярким и безвкусным, на взгляд Дигвила, гербом — синяя змея, поднявшая голову над водами огненной реки, — низко кланялся благородным господам, всячески выражая готовность услужить. Ну и заработать полушку, конечно.

Дигвил остановился, скучающе-радушно поинтересовался у стражника, как дела. Это допускалось кодексом, даже поощрялось — достойно истинно благородного человека преклонять порою слух к словам ничтожных простолюдинов.

— А вот на торги тут к вам вороного такого приметного сегодня не проводили? Нет? Я прослышал, мол, будет сего дня в гайтских рядах нечто небывалое, на что и поглядеть есть смысл? Жаль только, узнал я поздновато, только к вечеру сюда и успел.

Стражник аж наморщил лоб в тщетных усилиях вспомнить — получить монетку ему очень хотелось.

— Никак нет, благородный господин, нет, дои Деррано, не проводили. У меня на вороных глаз наметанный, знаю, что вы их любите. Я, как такого встречу, сразу себя спрашиваю — а не подошёл бы ты, красавец, нашему доброму соседу, благородному дону Дигвилу?.. Нет, не проводили. Ни в поводу, ни верхами. Ничего достойного, ваша светлость.

Десятник безбожно льстил молодому дворянину — «светлостью» полагалось именовать только сенора, то есть главу соответствующего дома.

Дигвил молча кивнул, бросил стражнику вожделенную полушку — тот поймал её на лету с лёгкостью, свидетельствовавшей о немалой практике, — и тронул скакуна.

Осторожные расспросы у парома тоже ничего не дали. Никто не видел приметного аспидно-чёрного жеребца-гайто — а не заметить такого зверя было невозможно.

Не минул ещё и час Левиафана — по старому счёту, сохранившемуся с древнейших времён, не успели сгуститься сумерки, — а Дигвил Деррано и три его спутника уже во весь опор неслись вдоль берега Долье, туда, на восток, где в устье речушки по имени Эве имелся второй в здешних краях паром.

Наследник Деркоора глядел мрачно. И не только оттого, что ошибся, пытаясь угадать намерения беглянки. Дигвилу очень не нравилось то, как именно возмутительница спокойствия смогла стряхнуть погоню с плеч.

Если бы и впрямь очень выносливый, злой, сильный скакун просто оторвался каким-то чудом от преследователей, Алиедоре было б некуда деваться, кроме Фьёфа с его паромом. Всадница ни за что не расстанется со скакуном, в этом Дигвил не сомневался, он достаточно хорошо знал несостоявшуюся невестку. Она не станет искать лодку — что в её положении стало бы наиболее разумным, но когда, скажите, женщины поступали разумно? Сбежала, понимаешь, не захотев чуток потерпеть! Ну, всыпал бы ей Байгли розгами по мягкому месту, ничего страшного — можно подумать, в детстве её мать не порола! Ан нет, свела лучшего скакуна, сбежала, огрев при этом своего горе-мужа кочергой. И что теперь прикажете делать?

Его, Дигвила, люди станут молчать — крутой нрав молодого господина им известен. Но теперь беглянка, похоже, ускользнёт-таки в Меодор… и что тогда?

И как же, в конце-то концов, ей удалось от нас оторваться? Когда?.. Если её не оказалось во Фьёфе — когда и куда она свернула? И почему мы не заметили? Почему псы до последнего летели так, словно по горячему следу, и брехали — мол, вот-вот нагоним? С ними-то что произошло, от этой своры в горах ни один зверь не уходил!

Магия, услужливо приходил ответ. Самая обыкновенная магия. Девчонке кто-то помогал. Кто-то, распоряжающийся немалыми силами. И от этого Дигвилу, никогда не праздновавшему труса, становилось не то что «не по себе», он весь леденел.

Первый закон дознания — подозревай всех. Второй закон — не пытайся навесить на того, кому труднее всех оправдаться. Конечно, само слово «магия» заставляло прежде всего вспомнить о многознающем мэтре Бравикусе. Вспоминая поговорку об имеющих обыкновение водиться в тихом омуте, Дигвил, конечно, подумал бы на него. Созданный мастером оберег вполне может сбить с толку и не таких преследователей, но чтобы Бравикус пошёл на такое? Слишком любит мэтр маленькие жизненные радости, слишком дорожит своим местом.

Возможно? Да.

Вероятно? Нет.

Могла ли Алиедора привезти такую вещицу с собой, из родного Венти? Опять же, возможно? Да. Вероятно? Нет. Но поговорить — и основательно поговорить! — с мэтром Бравикусом придётся.

А сейчас… Что делать сейчас?

Дигвил сощурился, глядя на закатное солнце. Удивительно, как такая простая вещь сразу не пришла ему в голову.

Он сам отправится в замок Венти. С двумя верными людьми. Третий доставит вести отцу.

И переправятся через Долье они прямо здесь, во Фьёфе. Это даст им заметное преимущество — беглянке же предстоял изрядный крюк.

Конечно, Меодор — это совсем не то, что владения соседей Берлеа. Придётся или отвечать на всяческие неприятные вопросы, или кружить лесами, обходя заставы на дорогах. Стараниями меодорского престола таких застав в последнее время развелось видимо-невидимо — король громогласно пообещал покончить с разбойничками, от века собиравшими дань вдоль трактов.

Вскоре Дигвил с двумя спутниками уже стоял на досках старого парома, и четверо дюжих молодцов что было сил крутили колесо лебедки.

Левый, меодорский берег Долье медленно приближался.