"Фурцева" - читать интересную книгу автора (Леонид Михайлович Млечин)

Глава третья ПЕРВЫЙ СЕКРЕТАРЬ

Выжить в аппаратной среде и продвинуться по карьерной лестнице женщине в те годы было очень непросто. Иерархия чинов была нерушима, как в армии. Начальники, конечно, бывали разные. Но мало кто терпел самостоятельных подчиненных. Как правило, попытки высказать собственное мнение пресекались. Более всего ценились дисциплина и послушание, умение угадать, чего желает непосредственный начальник.

Писатель Андрей Платонов отмечал, что не всякое угодливое слово нравится вождям. Надо, чтобы это лакейское слово было сказано вовремя. Не годится, если оно произнесено с опозданием, и оно часто вызывает гнев, если высказано до срока, — начальство терпеть не может «забегальщиков».

Екатерина Алексеевна Фурцева быстро усвоила основные правила достижения успеха в партийном аппарате и выдвинулась на первые роли. Поручил Фурцевой самостоятельную работу новый руководитель Москвы Георгий Михайлович Попов. Он пользовался правом назначать первых секретарей райкомов партии, задним числом получая формальное одобрение оргбюро ЦК. Попов был грубым и малограмотным человеком; подбирая себе команду, предпочитал людей хватких и напористых. Эти качества он оценил и в Фурцевой.

Георгий Попов стал хозяином столицы после кончины первого секретаря МК и МГК ВКП(б) Александра Сергеевича Щербакова, одного из немногих молодых руководителей страны. Перед войной Сталин сделал Щербакова секретарем ЦК, членом оргбюро и кандидатом в члены политбюро. Кроме того, Щербаков возглавил Управление пропаганды и агитации ЦК ВКП(б), а с началом войны стал руководителем Совинформбюро. В общем, политический вес набирал стремительно. 12 июня 1942 года Щербакова сделали еще и начальником Главного политического управления Красной армии — вместо Льва Захаровича Мехлиса, наказанного Сталиным за военное поражение в Крыму.

Один из офицеров ГлавПУРа вспоминал, что «на рабочем столе Щербакова никогда не было никаких бумаг или книг — только аппарат для связи с Кремлем, телефонный справочник и простой письменный прибор». Резолюции на бумагах Щербаков, подражая Сталину, всегда писал красным или синим карандашом.

В декабре 1942 года Щербакову, не служившему в армии, присвоили звание генерал-лейтенанта, в сентябре 1943 года сделали генерал-полковником. В 1944-м Александр Сергеевич, не видевший фронта, получил полководческие ордена Суворова и Кутузова 1-й степени. И генеральские погоны, и ордена воспринял как должное. Однако недавно вознесенный на вершину партийной власти, чувствовал себя неуверенно, перед Сталиным стоял чуть ли не навытяжку. Возражать не смел и ставить серьезные вопросы не решался: а вдруг не угадал настроение, спросил то, что не следовало бы?

Начальник ГлавПУРа Щербаков, следуя примеру Сталина, снисходительно относился к слабостям военных. 6 июля 1942 года Щербаков выступал на совещании политсостава. И затронул тему морального облика командира и политработника:

— Половая распущенность, разврат и нормальные человеческие отношения — вещи разные. Отрываться от земли и витать в облаках не следует. С пьянством нужно бороться всеми мерами. Если же сойдутся люди — командир с женщиной, чего здесь особенного? К чему устраивать переполох, зачем следить, а потом писать, заседать, преследовать? Надо строго следить за тем, чтобы не попала в среду командиров стерва-шпионка. Таких надо разоблачать и гнать. А если случилось — люди сошлись, незачем шумихи поднимать.

Зато в политических делах снисхождению и либерализму места не было. Однажды Щербаков вызвал главного редактора «Правды» Петра Николаевича Поспелова (будущего академика и секретаря ЦК) и ответственного редактора «Красной звезды» Давида Иосифовича Ортенберга. На столе Щербакова лежали номера газет, фотографии в которых были расчерканы красным карандашом. Щербаков объяснил редакторам:

— Видите, снимки так отретушированы, что сетка на них выглядит фашистскими знаками. Это заметил товарищ Сталин и сказал, чтобы вы были поаккуратнее. Нужны вам еще пояснения?

С тех пор главные редакторы в лупу рассматривали полосы с фотографиями. Если что-то смущало, снимок возвращался в цинкографию, где его подчищали…

Одиннадцатого сентября 1942 года пришло сообщение Совинформбюро о том, что сдан Новороссийск. А корреспондент «Красной звезды» сообщал в редакцию, что немцы ворвались в город, но они остановлены и идут бои. Редактор газеты Ортенберг позвонил Щербакову:

— Александр Сергеевич, надо дать поправку. У нас и так много городов «утекло». Зачем же прибавлять? Что скажут наши воины, те, кто сражается в городе? И так горько, зачем еще прибавлять им горечи?

Щербаков равнодушно ответил:

— Сводку составляли в оперативном отделе Генерального штаба. Не пойдут они на поправки. Этим только дискредитируют наше Совинформбюро, вообще перестанут верить этим сводкам…

У партийного работника Щербакова были свои заботы. В ноябре 1942 года он сделал Ортенбергу замечание:

— Почему «Красная звезда» не пишет о социалистическом соревновании на фронте? Ни одной статьи, ни одной заметки я не видел. Почему такое могучее средство воспитания и организации людей на фронте вы игнорируете?

Редактор ответил, что, по мнению работников «Красной звезды», попытки устроить социалистическое соревнование на фронте приносят только вред. Щербаков не согласился. Тогда Ортенберг написал записку Сталину:

«„Красная звезда“ держит курс на то, что в частях действующих армий не может быть социалистического соревнования. Приказ командира должен исполняться точно и в срок. Между тем армейские, фронтовые и ряд центральных газет широко раздувают социалистическое соревнование на фронте, в том числе вокруг таких вопросов, как укрепление дисциплины, самоокапывание, взятие опорных пунктов и т. п.

Права редакция „Красной звезды“ или местные газеты?»

Письмо вернулось Ортенбергу с резолюцией Сталина: «По-моему, права „Красная звезда“, а фронтовые газеты не правы».

Довольный Давид Ортенберг поехал к Щербакову в ЦК. Тот прочитал письмо, ознакомился с резолюцией и сказал:

— Ну что же, так и будет…

Александр Сергеевич даже не обиделся на то, что оказался в неудобном положении и вынужден был отказаться от собственной точки зрения. В войска немедленно ушла новая директива ГлавПУРа…

Городские партийные работники, в том числе и Екатерина Фурцева, учились у Щербакова. Многие уроки она усвоила на всю жизнь.

Писатель Сергей Петрович Бородин, получивший Сталинскую премию 2-й степени за исторический роман «Дмитрий Донской», подал заявление о приеме в партию. Как положено, вступающего вызвали на бюро Краснопресненского райкома, в ведении которого находился Союз писателей.

Первый секретарь райкома Сергей Абрамович Ухолов поинтересовался, какие у писателя творческие планы. Бородин рассказал, что работает над новым историческим романом. Ухолов, не долго думая, посоветовал Сергею Петровичу не лезть в далекую историю, а рассказывать о героях современности — из родного Краснопресненского района столицы. Уловив недовольство первого секретаря, члены бюро стали задавать Бородину каверзные вопросы и завалили. Бюро райкома отказалось принять писателя в партию как политически неподготовленного. Да еще и отдельно указали партийной организации Союза писателей за плохую работу с вступающими в партию.

Союз писателей обратился в горком. Дело дошло до Щербакова (подробнее см. книгу А. Н. Пономарева «Александр Щербаков. Страницы биографии»). Хозяин города объяснил партийным работникам, что с лауреатом Сталинской премии следует вести себя поуважительнее. Премию своего имени каждому из них дал сам вождь.

На бюро горкома хозяин города обрушился на секретаря райкома:

— Товарищ Сталин с трибуны мавзолея на Красной площади в трудный момент, когда враг стоял в тридцати километрах от Москвы, говорил о наших славных предках — Дмитрий Донской, Александр Невский, Суворов… Бородин раньше — чутьем — об этом написал прекрасную книжку. В то время, когда ЦК отметил эту книжку второй премией, а потом был разговор, что можно было бы дать первую премию, секретарь Краснопресненского райкома говорит: «Да брось Дмитрием Донским заниматься, написал бы ты лучше о Красной Пресне». Вероятно, в Союзе писателей много чего было сказано по адресу райкома…

Сергей Бородин получил партийный билет, Сергей Ухолов лишился кресла секретаря райкома. Фурцева запомнила, что с заметными, «нужными» писателями надо вести себя осторожно. Этот вывод ей пригодится в дальнейшем.

В 1943 году Щербаков стал одновременно, заведовать отделом международной информации ЦК ВКП(б). Это была нагрузка, превышающая человеческие возможности. Александр Сергеевич вполне мог стать вторым человеком в партии. Но он был тяжелым сердечником, неправильный образ жизни усугубил его нездоровье. Для него участие в сталинских застольях было смертельно опасным. Но Щербаков об этом не думал, напротив, считал за счастье получить приглашение на дачу к вождю.

Первые победы вернули Сталину прежнюю уверенность в себе, и во время так называемых обедов, которые затягивались за полночь, вождь веселился от души. Официальные заседания Сталин не любил. Когда он ближе к вечеру приезжал с дачи в Кремль, то приглашал приближенных в кинозал. Они смотрели один-два фильма, а попутно что-то обсуждали.

«После кино Сталин, — писал Хрущев, — как правило, объявлял, что надо идти покушать. В два или в три часа ночи, все равно, у Сталина всегда это называлось обедом. Садились в машины и ехали к нему на ближнюю дачу. Там продолжалось „заседание“, если так можно сказать…»

Одиночества вождь не переносил, поэтому коротал вечера в компании членов политбюро. Официантки ставили закуски на один стол, а разнообразные супы — на другой. Каждый выбирал себе, что хотел. Во время обеда обсуждались политические вопросы. Вождь любил дунайскую сельдь, копченого рыбца, цесарок, уток, отварных перепелов, цыплят, с удовольствием ел ребра барашка, приготовленные на вертеле… Стол ломился от снеди.

«Просто невероятно, что Сталин порой выделывал, — рассказывал Хрущев. — Он в людей бросал помидоры, например, во время войны. Я лично это видел. Когда мы приезжали к нему по военным делам, то после нашего доклада он обязательно приглашал к себе. Начинался обед, который часто заканчивался швырянием фруктов и овощей, иногда в потолок и стены то руками, то ложками и вилками.

Меня это возмущало: „Как это вождь страны и умный человек может напиваться до такого состояния и позволять себе такое?“ Командующие фронтами, нынешние маршалы Советского Союза, тоже почти все прошли сквозь такое испытание, видели это постыдное зрелище. Такое началось в 1943 году и продолжалось позже, когда Сталин обрел прежнюю форму и уверовал, что мы победим. А раньше он ходил как мокрая курица. Тогда я не помню, чтобы случались какие-то обеды с выпивкой. Он был настолько угнетен, что на него просто жалко было смотреть».

Один из послевоенных руководителей Югославии Милован Джилас с изумлением описывал ужин на сталинской даче: «Сталин предложил, чтобы каждый сказал, сколько сейчас градусов ниже нуля, и потом в виде штрафа выпил бы столько стопок водки, на сколько градусов он ошибся… Вдруг пахнуло на меня изоляцией, пустотой и бессмысленностью жизни, которой живет советская верхушка, собравшаяся вокруг своего престарелого вождя…»

Развлекался Сталин так. Наливал в стакан водку или коньяк, подзывал кого-то из приглашенных и заставлял пить до дна. И ни у кого не хватало смелости отказаться… Поздний обед превращался в тяжелую пьянку. Может, вождю нравилось видеть своих соратников пьяненькими и жалкими. А может, он думал, что пьяный человек обязательно выболтает свои потаенные мысли.

Однажды Анастас Иванович Микоян, вынужденный выпить много коньяка, вышел в соседнюю комнату, прилег на диван и уснул. Вернулся в столовую бодрый и свежий. Увидев его таким, Сталин зло произнес:

— Ты что? Хочешь быть всех умнее? Можешь потом сильно пожалеть.

Вождь не терпел, когда кто-то пытался остаться трезвым.

«Берия, Маленков и Микоян сговорились с девушками, которые приносили вино, чтобы те подавали им бутылки от вина, но наливали бы туда воду и слегка закрашивали ее вином или же соками, — вспоминал Хрущев. — Таким образом, в бокалах виднелась жидкость нужного цвета: если белое вино — то белая жидкость, если красное вино — то красная. А это была просто вода, и они пили ее.

Но Щербаков разоблачил их: он налил себе „вина“ из какой-то такой бутылки, попробовал и заорал:

— Да они же пьют не вино!

Сталин взбесился, что его обманывают, и устроил большой скандал Берии, Маленкову и Микояну. Мы все возмущались Щербаковым, потому что не хотели пить вино, а если уж пить, то минимально, чтобы отделаться от Сталина, но не спаивать, не убивать себя. Щербаков тоже страдал от того же. Однако этот злостный подхалим не только сам подхалимничал, а и других толкал к тому же. Кончил он печально.

Берия тогда правильно говорил, что Щербаков умер потому, что страшно много пил. Сталин, правда, говорил другое: что дураком был — стал уже выздоравливать, а потом не послушал предостережения врачей и умер ночью, когда позволил себе излишества с женой. Но мы-то знали, что умер он оттого, что чрезмерно пил в угоду Сталину, а не из-за своей жадности к вину…»

У Александра Сергеевича Щербакова была плохая наследственность. В автобиографии он писал об отце: «Душевно заболел и попал в лечебницу. Причиной болезни являлось также, очевидно, и то обстоятельство, что отец страдал алкоголизмом. Что стало дальше с отцом, я не имею понятия».

Странное впечатление оставляет такое нарочитое отсутствие интереса к отцу. Но упоминание о его недуге должно было бы заставить самого Александра Сергеевича учесть трагический опыт отца…

Хозяин Москвы надорвался. С конца 1944-го он сильно болел. 10 декабря того же года его свалил обширный инфаркт. Врачи не давали надежды на выздоровление, о чем было доложено Сталину. Вождь, надо полагать, списал верного соратника со счетов и Щербакову не звонил. Тот переживал, это дополнительно ухудшало его состояние.

Первого января 1945 года он поздравил вождя с Новым годом:

«Дорогой товарищ Сталин!

От всей души и тысячу раз благодарю Вас за Ваши слова привета, сказанные Вами по моему адресу в новогоднюю ночь.

К великому моему огорчению, врач лишил меня возможности лично услышать Ваш голос. Ваши слова для меня — это живая вода. Я быстро поправлюсь и работой наверстаю свое теперешнее безделье.

Еще раз спасибо Вам, товарищ Сталин!

Поздравляю Вас и товарищей с наступившим Новым годом, который будет годом самой полной Сталинской победы.

Преданный Вам

А. Щербаков».

Сталину письмо понравилось. Велел своему помощнику Поскребышеву сохранить его в личном архиве вождя. 9 мая 1945 года, в день, когда страна отмечала победу, Сталин позвонил Щербакову, поздравил с окончанием войны. Александр Сергеевич был счастлив. Вечером он вызвал машину, чтобы проехать по ликующему городу. Это прогулка оказалась роковой. В его состоянии наступило ухудшение. На следующий день, 10 мая 1945-го, в шесть вечера он умер. Ему не было и сорока четырех лет.

Восемнадцатого мая 1945 года Сталин подписал постановление Совнаркома «Об увековечении памяти и обеспечении семьи А. С. Щербакова»:

«1. Соорудить в г. Москве памятник Александру Сергеевичу Щербакову.

2. Переименовать Ростокинский район г. Москвы в Щербаковский район.

3. Установить следующие стипендии им. А. С. Щербакова:

а) в Московском государственном университете им. М. В. Ломоносова — 3 стипендии по 400 руб. каждая для студентов, отличников учебы исторического факультета;

б) в Иркутском государственном университете им. А. А. Жданова — 3 стипендии по 400 руб. каждая для студентов, отличников учебы историко-филологического факультета.

4. Выдать единовременное пособие жене т. А. С. Щербакова — Пестроуховой Вере Константиновне в размере 200 000 руб. и матери — Щербаковой Александре Петровне 50 000 руб.

5. Назначить персональную пенсию семье т. А. С. Щербакова в следующих размерах:

жене — Пестроуховой Вере Константиновне — 2000 руб. в месяц пожизненно;

сыновьям — Александру, Константину и Ивану — по 1000 руб. в месяц до окончания ими образования;

матери — Щербаковой Александре Петровне — 700 руб. в месяц пожизненно;

сестре — Балуконис Капитолине Сергеевне — 300 руб. в месяц пожизненно.

6. Сохранить за семьей А. С. Щербакова все виды снабжения по линии 6-го Управления НКГБ СССР и промтоварный лимит по линии закрытых распределителей Совнаркома СССР.

7. Закрепить за семьей А. С. Щербакова квартиру в г. Москве по улице Грановского, дом 3, и обеспечить дачей с обслуживанием по линии 6-го Управления НКГБ СССР.

8. Закрепить за женой А. С. Щербакова для постоянного пользования легковую автомашину, приняв ее на содержание гаража особого назначения Кремля.

9. Сохранить за всеми членами семьи А. С. Щербакова право на лечение в Кремлевской поликлинике».


Александр Сергеевич Щербаков, видно, сильно насолил своим соратникам. Его терпеть не мог и его ближайший помощник по руководству Москвой — Георгий Попов. Именно он сменил Щербакова в кресле хозяина столицы. Он станет главным руководителем Фурцевой.

Весной 1938 года Попов закончил Промышленную академию, получил специальность «инженер по организации труда и производства». Но на производство не попал. В июле его откомандировали «в распоряжение ЦК ВКП(б)». Попова взял к себе главный партийный кадровик Георгий Максимилианович Маленков и назначил ответственным инструктором отдела руководящих партийных органов. Но в ЦК Попов проработал всего четыре месяца. В октябре сняли все московское руководство. Руководить столицей поставили людей со стороны — Щербакова (его перевели из Донецка) и Попова.

Второго ноября 1938 года Георгий Михайлович был назначен вторым секретарем Московского горкома. Он ведал столичной промышленностью, в первую очередь самой важной — авиационной, и чисто партийными делами.

В сентябре 1940 года Попов впервые побывал у вождя.

— Нас вызывают к товарищу Сталину, — торжественно предупредил его Щербаков, — поедем в Кремль.

По словам Попова, «лицо у Щербакова было очень бледное, он был взволнован». Георгий Михайлович Попов, надо понимать, понравился вождю. В феврале 1941 года на XVIII партийной конференции Сталин назвал его «серьезным, деловым человеком» и предложил из кандидатов перевести в члены ЦК. В 1944 году Попова сделали еще и председателем исполкома Моссовета. Когда Щербаков заболел, Попов уже единолично управлял городом и областью.

Столица жила и работала, несмотря на войну. В Берлине много говорили о «чуде в германской военной промышленности». Адольф Гитлер восхищался своим «гениальным» министром вооружений Альбертом Шпеером. Но в успехах Шпеера не было ничего чудесного: в основе лежала безжалостная мобилизация всех ресурсов Германии и ограбление оккупированных территорий. Если уж говорить о чуде, то оно произошло в советском военном производстве. Несмотря на потери огромных территорий, на необходимость эвакуировать заводы и разворачивать их на новом месте, советская промышленность во всем опережала германскую. И советские люди шли на огромные жертвы во имя победы над Германией.

В 1943 году, несмотря на войну, вступили в строй новые станции метро — «Завод имени Сталина» («Автозаводская»), «Павелецкая», «Новокузнецкая». В 1944-м — «Бауманская», «Электрозаводская», «Сталинская» («Семеновская»), «Измайловская» («Измайловский парк»). Продолжение строительства метрополитена обсуждалось на пленуме горкома в феврале 1944 года.

Щербаков был еще жив, когда в конце апреля 1945-го Сталин пригласил Попова вместе проехать по Москве на автомобиле. После прогулки сели обедать. Сталин изложил свои впечатления. Он хотел, чтобы из центра убрали трамваи, построили красивые дома и позаботились о том, чтобы город стал зеленым. Гордый доверием вождя, Георгий Михайлович распорядился о массовой посадке деревьев в центре столицы, в первую очередь на улице Горького (ныне Тверская).

Вождь упивался своей ролью победителя.

Двадцать шестого июня 1945 года президиум Верховного Совета СССР принял указ об установлении высшего воинского звания «Генералиссимус Советского Союза». На следующий день это звание присвоили Сталину. Любопытно, что императоры, жаловавшие других высокими званиями, не подумали возвести в генералиссимусы самих себя. Давать звания самому себе считалось неудобным. Последний русский император Николай II так и остался полковником — в том звании, в которое его произвел перед смертью отец-император.

Сталин же, ни дня не служивший в армии, в марте 1943 года захотел стать маршалом. Он с удовольствием носил маршальскую форму с широкими погонами и брюки с красными лампасами. Поклонники вождя любят рассказывать о его равнодушии ко всему мирскому, о его подчеркнутой скромности, о стоптанных сапогах и залатанной одежде. На самом деле мундиры он носил с золотым шитьем. Потом его, видимо, стало раздражать, что он оказался одним из многих маршалов, и он польстился возможностью поставить себя выше военачальников и принял нелепое звание, смешно звучащее для русского уха.

Прежде чем принять звание генералиссимуса, Сталин недовольно говорил своим маршалам, что ему это не нужно. О себе он по обыкновению отзывался в третьем лице:

— Товарищу Сталину это не нужно. Товарищ Сталин и без этого имеет авторитет. Товарищу Сталину не нужны никакие звания для авторитета.

А потом согласился, как бы уступив настояниям маршалов. В этой сцене, вспоминал маршал Иван Степанович Конев, проявилось свойственное Сталину «чрезвычайное высокомерие, прятавшееся за той скромностью, которая паче гордости».

Третьего мая 1945 года заместитель заведующего отделом пропаганды и агитации MГК ВКП(б) Силантьев подписал информационную сводку Попову об откликах трудящихся Москвы на взятие войсками Красной армии Берлина:

«Рабочие многих предприятий (завод № 632, АТЭ-1, № 45 и другие) в связи с приближением дня победы высказывают пожелания и обсуждают между собой вопрос о том, как отблагодарить получше от имени всего советского народа т. Сталина. Говорят о том, что надо присвоить т. Сталину звание „ВЕЛИКОГО“, учредить для него одного самый лучший, самый почетный орден…»

Рабочие беспокоились напрасно. Сталин не обошел себя орденами.

Только первый орден Красного Знамени он получил в 1919 году при Ленине. Остальные награды дал себе сам: еще два ордена Красного Знамени (в 1930 и 1944 годах), три ордена Ленина (1939, 1945, 1949). В 1939 году он получил золотую звезду Героя Социалистического Труда № 1.

Шестого ноября 1943 года генерального секретаря ЦК ВКП(б), председателя Совнаркома, председателя Государственного Комитета Обороны, народного комиссара обороны и Верховного главнокомандующего Вооруженными силами СССР маршала Сталина наградили полководческим орденом Суворова 1-й степени. 8 ноября 1943 года Президиум Верховного Совета СССР учредил орден Победы с бриллиантами — высший военный орден для награждения лиц командного состава Вооруженных сил СССР. Его удостоились всего семнадцать человек. 29 июля 1944 года «за исключительные заслуги в организации и проведении наступательных операций Советской Армии» Сталин сам себя наградил первым орденом Победы.

А в июле 1945 года советский народ поздравил товарища Сталина с награждением вторым орденом Победы и с присвоением «любимому учителю и другу» звания Героя Советского Союза.

Только отдел пропаганды спешил порадовать руководство горкома партии радостными известиями. Другие отделы горкома под грифом «секретно» сообщали о менее приятных настроениях москвичей. Заместитель заведующего организационно-инструкторским отделом МГК Наголкин и заведующий сектором информации Подельщиков 9 мая 1945 года доложили Попову:

«Среди части трудящихся имеют место недовольства тем, что во многих магазинах в такой торжественный день отсутствуют в продаже спиртные напитки, мясные и рыбные продукты. В магазинах отделов рабочего снабжения фабрики им. Фрунзе, завода № 738, завода № 27, в магазинах № 1, 40, 51 (Дзержинский район), № 24,29 (Фрунзенский район), № 6, 18 (Куйбышевский район) и других нет в продаже спиртных напитков. В некоторых магазинах есть водка, но старые талоны использованы, а новые не объявлены… В некоторых магазинах, кроме крупяных изделий и яичного порошка, других продуктов нет… В коммерческих магазинах отмечены очереди, главным образом за водкой…»

Если район попадал в сводку, секретари райкома получали нагоняй. Приходилось и Фурцевой докладывать, что ошибка исправлена, в магазины района завезен минимальный ассортимент продуктов, в том числе водка.

Город жил ожиданием большого праздника. Заранее ничего не сообщалось, поэтому москвичи питались слухами. Заместитель заведующего организационно-инструкторским отделом МГК партии Наголкин и заведующий сектором информации Подельщиков 18 мая 1945 года информировали Попова:

«На многих предприятиях распространен слух о том, что якобы 20, 21 и 22 мая народ будет праздновать победу и не будет работать. Устанавливается, что в первый день состоится встреча войск и маршалов Советского Союза Жукова, Конева, Рокоссовского. Прибудут они на Белорусский вокзал. От вокзала до Красной площади будут настланы ковры, по которым пройдет народ и пронесет на руках маршалов. Во второй день состоится молебен в знак памяти павших в боях за Родину воинов. На третий день состоится народная демонстрация».

Ни молебна, ни народной демонстрации устраивать не стали. Маршалов на руках не носили. Вождь не хотел возвышать кого-то из прославленных военачальников, чтобы военачальники не заблуждались: мол, раз они войну выиграли, то им теперь все можно.

Двадцать четвертого июня 1945 года в Москве состоялся Парад Победы. Принимать парад должен был Верховный главнокомандующий. Но возникла техническая трудность. Объехать войска, выстроенные на Красной площади, надо было на коне. Говорят, что Сталин даже пробовал ездить верхом. Но не получилось. Все-таки ему было шестьдесят шесть лет, а в кавалерии он не служил в отличие от маршала Жукова, чья военная карьера началась в драгунском эскадроне. За несколько дней до парада Сталин вызвал Жукова и приказал ему принять парад. Георгий Константинович поблагодарил, но дипломатично ответил, что эта честь по праву принадлежит Верховному главнокомандующему. «Я уже стар, — сказал Сталин, — а вы помоложе».

В Параде Победы участвовали сводные полки всех фронтов от Карельского до 4-го Украинского и сводный полк военно-морского флота. Не повезло летчикам: из-за непогоды они не смогли пролететь над Красной площадью. Небо заволокли тучи. Парад длился больше двух часов. Шел сильный дождь, поэтому демонстрацию отменили.

Мавзолей Ленина перестроили, появилась центральная трибуна. Отныне справа от членов политбюро выстраивались маршалы. Каждый фронт выставил сводный полк. По лицам солдат и офицеров с касок и козырьков фуражек стекали струйки воды. Но на кадрах сохранившейся хроники это совершенно незаметно. Участники парада, как и вся страна, были счастливы. Под барабанный бой двести солдат бросили к подножию мавзолея двести знамен разгромленной немецкой армии. Это был момент триумфа для всех, воевавших и не воевавших.

На следующий день после парада маршал Жуков собрал у себя на даче несколько близких ему генералов. Военачальники поднимали бокалы за Георгия Константиновича — выдающегося полководца, одолевшего фашистскую Германию. Разговоры на даче Жукова записывались, записи показали Сталину. Он был крайне раздражен, потому что настоящим победителем считал себя, а вовсе не Жукова…

Для Георгия Михайловича Попова эти дни были вдвойне праздничными. 12 июня 1945 года на объединенном пленуме МК и МГК ВКП(б) его избрали первым секретарем обкома и горкома партии. Вскоре, 18 марта 1946 года, он станет еще членом оргбюро и секретарем ЦК партии.

Приметы войны исчезали в столице одна за другой. Еще 30 апреля 1945 года решением правительства отменили светомаскировку. 16 сентября 1945 года открыли для посещения мавзолей Ленина. 21 сентября отменили введенное 19 октября 1941 года осадное положение.

Девятого октября 1945 года Попов обратился к заместителю председателя Совнаркома Николаю Алексеевичу Вознесенскому:

«В настоящее время в Москве создалось чрезвычайно тяжелое положение со снабжением населения продовольственными товарами. По октябрьским продовольственным карточкам до сих пор не производится продажа мяса, рыбы и жиров. Ввиду отсутствия запасов продовольственных товаров у наркоматов-поставщиков продукты могут быть не выданы населению по карточкам на октябрь месяц.

Москве выделяется значительный процент заменителей, так, например, по фондам мясопродуктов выделяются в большом количестве яичный порошок и омлет. Больше 2 тысяч тонн круп заменяется в октябре картофелем. Из общего фонда животных жиров 7300 тонн в третьем квартале масла сливочного было отпущено только 2 тысячи тонн. Мяса свежего при общем фонде мясопродуктов 20 тысяч тонн выделяется в квартал не более 4 тысяч тонн. Мало получает московское население свежей рыбы, риса, ядрицы и манной крупы. Повидло и джем отпускаются в счет нормы сахара как заменители…»

Еще по указанию покойного Щербакова вторые секретари райкомов лично отвечали за работу столовых и вообще за общественное питание. Занималась этим и Екатерина Фурцева. Во время войны поощрялись подсобные хозяйства, которые снабжали ведомственные столовые, и собственные огородики, которые помогли горожанам перенести голодные карточные годы.

Первого ноября 1945 года, накануне праздничных дней, Фурцеву вызвали на совещание в горком. Собрали секретарей райкомов и председателей райисполкомов. Председательствовал Попов. Обсуждалась предстоящая демонстрация. Выступал заведующий торговым отделом исполкома Моссовета Филиппов:

— Согласно решению правительства участникам демонстрации будет предоставлен ряд льгот в питании 7 ноября. Во-первых, каждый из них получит до начала демонстрации горячий завтрак по нормальной цене по следующим нормам: мясорыбопродукты — пятьдесят граммов, жиров — двадцать граммов, крупы — сто граммов, кондитерских изделий — двадцать граммов, хлеба — двести граммов. Вместо горячего завтрака можно давать холодный завтрак. В этом случае сто граммов крупы заменяется сдобой, равной по весу. Будут выданы специальные талоны на завтраки… Кроме того, правительство разрешило организовать по пути следования демонстрации продажу продуктов для ее участников по умеренным ценам, примерно на пятьдесят-шестьдесят рублей ниже цен Особторга. Так, например: горячие сосиски в Особторге двадцать семь рублей за сто граммов, а будут продаваться по десять рублей за сто граммов, то есть примерно по пять рублей за штуку. Сардельки — восемь рублей за сто граммов, котлеты московские жареные — четыре рубля за штуку, сыр плавленый в фасовке пять рублей за штуку, пельмени — сто граммов за три рубля, яйца вареные — пять рублей штука, пирожки с разным фаршем — пять рублей штука, булочки московские — пятьдесят граммов за два рубля… После демонстрации будет продажа пива и водки по нормальным ценам…

Начальник Главного управления московскими столовыми, ресторанами и кафе Наркомата торговли СССР Веселов подписал 21 декабря 1945 года приказ № 221 об открытии коммерческих чайных:

«В коммерческих чайных производить продажу чая парами чайников, хлеба ржаного и пшеничного (ситного), баранок, хлебобулочных и кондитерских изделий, спичек, курительной бумаги, водки, вино-водочных изделий и пива, горячих и холодных напитков…

Одному посетителю при заказе им чая или закусок или кулинарных изделий по его желанию отпускать:

а) хлеба не более 200 г; б) баранок или штучных хлебобулочных изделий не более 100 г; в) конфет 50 г весовых или восемь штук штучных или 100 г печенья или пряников…»

Все эти пока еще очень небольшие радости послевоенной жизни связывали с неустанной деятельностью вождя. Но в эти месяцы москвичи часто задавались вопросом: Что с ним случилось?

Сталин был кабинетным работником. По стране он не ездил и потребности такой не испытывал. Редко выступал, общался лишь с узким кругом доверенных лиц. Так что его мало кто видел, но люди хотя бы следили за ним по газетам. А после войны он стал периодически исчезать из поля их внимания, газеты ничего о Сталине не сообщали.

«Он самый могущественный и самый недоступный политик в мире, — писал о Сталине американский посол в Москве. — Он отрезан от внешнего мира и изолирован от собственного народа. Он только циркулирует между Кремлем и своей дачей по тщательно охраняемому маршруту. Его личная жизнь окружена тайной. Американцы в Москве даже не знают, где живет Сталин…

Для большинства русских Сталин — это имя и символ, человек, которого они никогда не видели… Насколько нам известно, он никогда не гуляет по московским улицам и почти никогда не посещает заводы или колхозы. Сообщения о том, чем он занимается повседневно, не публикуются. Как и перечень гостей, которых он принимает.

Нам такая жизнь кажется странной. Даже работает Сталин в Кремле в другое, чем мы, время. Он работает после полудня и до утра, поэтому редкие встречи с иностранными дипломатами назначаются в промежутке от девяти вечера до полуночи».

Телевидения тогда не было, и народ не представлял, как именно выглядит стареющий вождь. На портретах он был по-прежнему молод и полон сил. Но он постоянно болел. У него после войны было два инсульта. Но об этом нельзя было говорить.

Судя по тому, что с середины 1930-х годов к нему стали приглашать известного профессора-кардиолога Владимира Никитича Виноградова, вождь страдал от высокого давления, атеросклероза. Виноградов, являвшийся действительным членом Академии медицинских наук, известен своими трудами по диагностике и лечению инфарктов миокарда. Сталин жаловался окружающим на головные боли, что естественно для хронического гипертоника.

Вождь позаботился, чтобы соотечественники знали о нем только то, что им позволено знать. Личная жизнь и состояние здоровья Сталина были высшим государственным секретом… Когда Сталин болел, он никого к себе не допускал. Уезжал лечиться на юг, не разрешал себя навещать. Сохранились результаты анализов, которые у него брали. Только выписывались медицинские направления на другое имя — обычно офицера Главного управления охраны Министерства госбезопасности. Он не нуждался ни в чьем сочувствии и не хотел, чтобы кто-то знал о его недугах. Все должны считать, что вождь здоров и работает. Работает даже в отпуске.

После войны Сталин ежегодно проводил на юге три-четыре месяца. Москву возвращался обыкновенно к 21 декабря, к своему дню рождения.

О своем здоровье Сталин заботился. Многие годы он почти непрерывно курил трубку. Однажды главный редактор «Правды» Дмитрий Трофимович Шепилов ему сказал:

— Товарищ Сталин, вы так много курите. А ведь вам, наверное, это нельзя?

— Вы невнимательны, — ответил Сталин, — я же не затягиваюсь. Я просто так: пых-пых. Раньше затягивался, теперь не затягиваюсь.

Так что вождь прислушивался к рекомендациям врачей.

— Когда говорят, что Сталин не заботился о своем здоровье, гнал докторов и лечил его Поскребышев, это не соответствует действительности, — рассказывал профессор Владимир Павлович Наумов, который разбирал личные документы вождя. — Поскребышев отвечал за приглашение врачей. И он первым глотал все таблетки, которые прописывались Сталину!.. Этот средневековый способ избежать отравления — еще одно свидетельство того, что Сталин боялся за свою жизнь и никому не доверял.

Многие люди работали в секретариате Сталина. Одних он выдвинул на повышение, от других избавился. Только одного Поскребышева постоянно держал возле себя. Должность Александра Николаевича называлась по-разному. В 1923–1924 годах он руководил управлением делами ЦК. С 1924 по 1929 год был помощником секретаря ЦК, затем его сделали сначала заместителем заведующего, а затем и заведующим секретным отделом ЦК (делопроизводство политбюро и личная канцелярия Сталина). В соответствии с новым уставом ВКП(б), который был принят на XVII съезде в 1934 году, секретный отдел ЦК переименовали в особый сектор. Поскребышев был поставлен заведовать этим сектором 10 марта 1934 года.

Он рассказывал, как руководил всей сталинской канцелярией:

«Все документы, поступавшие в адрес т. Сталина, за исключением весьма секретных материалов МТБ, просматривались мною и моим заместителем, затем докладывались т. Сталину устно или посылались ему по месту его нахождения».

Поскребышев получил генеральские погоны. Его сделали депутатом Верховного Совета и даже председателем комиссии законодательных предположений Совета Союза. После XIX съезда (1952 год) он стал именовать себя секретарем президиума и бюро президиума ЦК. Но он как был, так и остался необразованным и малограмотным человеком. Аппаратный склад ума помогал ему угадывать желания вождя, когда речь шла о внутриполитических интригах.

Высшие руководители, как правило, не отличались крепким здоровьем. Сказывались тяжелые нагрузки военного времени и неправильный образ жизни. Мало кто занимался физкультурой, зато почти все переедали, не ограничивали себя в спиртном, много курили. В недрах аппарата в 1947 году подготовили проект совместного постановления ЦК ВКП(б) и Совета министров, направленного на оздоровление политической элиты:

«Анализ данных о состоянии здоровья руководящих кадров Партии и Правительства показал, что у ряда лиц обнаружены серьезные заболевания сердца, кровеносных сосудов и нервной системы со значительным снижением трудоспособности. Одной из причин указанных заболеваний является напряженная работа не только днем, но и ночью, а нередко даже и в праздничные дни.

ЦК ВКП(б) и Совет министров СССР считают, что сохранение здоровья и трудоспособности руководящих работников Партии и Правительства является государственным, а не только их личным делом. В целях максимального сохранения здоровья руководящих кадров и для предупреждения преждевременного снижения их трудоспособности ЦК ВКП(б) и Совет министров СССР постановляет:

1. Установить следующий распорядок дня и режим работы для руководящих работников Партии и Правительства:

а) начало рабочего дня — в 13.00, конец рабочего дня не позднее 1 часа ночи с двухчасовым перерывом для обеда и дневного отдыха. В субботние и предпраздничные дни заканчивать работу не позднее 20.00;

б) запретить работу в выходные и праздничные дни;

в) запретить проведение заседаний и совещаний в промежуток времени от 17.00 до 20.00; установить длительность совещаний не более 3 часов. Курение во время заседаний запретить…

2. Считать обязательным для каждого руководящего работника использование ежегодно месячного очередного отпуска. Для лиц, нуждающихся в санаторно-курортном лечении, должны быть установлены по медицинским показаниям время и длительность отпуска, а также и место его проведения.

3. Обязать руководящих работников Партии и Правительства строго выполнять назначенный врачами пищевой режим, предусматривающий характер питания и приемы пищи не менее трех раз в день. Для организации рационального и лечебного питания передать столовую МГБ СССР в ведение Лечебно-Санитарного Управления Кремля…»

Молодым ушел из жизни Щербаков. Вслед за ним умер член политбюро и секретарь ЦК Андрей Александрович Жданов. Сам Сталин старел и дряхлел на глазах.

В первых числах октября 1946 года он уехал на юг отдыхать.

Об уходе вождя в отпуск в газетах, ясное дело, не писали. Показалось, что Сталин просто исчез, и никто из чиновников не решился объяснить, где он. Иностранные журналисты стали говорить, что его отправили в отставку, что он тяжело болен или вообще уже умер, только русские не знают, как об этом сообщить. Слухи в Москве распространялись с поразительной быстротой. Секретарь райкома Фурцева тоже не знала, где Сталин, но многие думали, что уж ей-то все известно.

Двадцать восьмого ноября 1946 года заместитель заведующего оргинструкторским отделом МГК Каплан и заведующий сектором информации Подельщиков доложили Попову о политических настроениях среди трудящихся:

«Среди рабочих и служащих имеют место многочисленные разговоры, связанные с отсутствием т. Сталина на торжественном заседании 6 ноября, посвященном 29-й годовщине Великой Октябрьской социалистической революции, и на параде

7 ноября, и что приказ подписывает т. Булганин. Многие высказывают предположение, что отсутствие т. Сталина на торжествах обусловлено его болезнью, и выражают тревогу и сожаление в связи с этим.

Работница трамвайного депо им. Щепетильникова (Советский район) т. Финисова с волнением сказала: „Я была поражена, когда 7 ноября не увидела т. Сталина на трибуне. Только ради того я шла на демонстрацию, чтобы посмотреть на нашего любимого вождя. Что случилось? Не заболел ли он? Ведь в газетах не сообщалось, что т. Сталин находится в отпуске“.

„В народе распространяются слухи, будто бы т. Сталин болен, — заявил рабочий завода „Котлоочистка“ (Красногвардейский район) т. Беляев, — и действительно, чем можно объяснить его отсутствие на торжественном заседании и на параде? Неудивительно, если это правда. Ведь т. Сталин вынес на своих плечах всю тяжесть войны. Наверное, он подорвал свое здоровье“.

Слесарь типографии „Красное знамя“ (Коминтерновский район) т. Зайцев в частной беседе уверял группу рабочих, что будто бы произошло крушение поезда, в котором ехал т. Сталин на юг отдыхать, и что в данное время он находится в тяжелом состоянии.

Работница этой же типографии, член ВКП(б) т. Розова, услышавшая этот разговор, обратилась в партбюро с требованием установить точность данной информации, заявив при этом: „Всех нас глубоко волнует состояние здоровья т. Сталина. Мы должны знать истинное положение, а не пользоваться непроверенными слухами…“»

Московский партийный аппарат получил указание искоренить зловредные слухи и призвать народ к бдительности.


С окончанием войны люди связывали огромные надежды: они жаждали спокойной и сытной жизни. Но надежды не сбылись. Осенью 1946 года начался жестокий голод.

Надо сказать, что голодали и другие победители. Урожай 1946 года был очень скудным на всем Европейском континенте. Затем последовала суровая зима. В Англии по карточкам давали меньше продовольствия, чем во время войны. После войны шутили: у Англии остались только два ресурса — уголь и национальный характер.

Министр заготовок Борис Александрович Двинский (бывший помощник вождя) писал Сталину, что важнейшие области России, Украины и Молдавии «охвачены неурожаем, в Сибири и Казахстане из-за длительных дождей хлеб медленно убирается и промокает на корню, много погибло по стране озимых и яровых культур, резко сократились посевы крупяных культур, мы быстро проедаем наши хлебные запасы».

Шестого сентября 1946 года политбюро приняло решение: из-за засухи и низких хлебозаготовок «отмену карточной системы на продовольственные товары перенести на 1947 год» и повысить цены на продовольствие, распределяемое по карточкам (хлеб, мука, крупы, мясо, масло, рыба, сахар, соль). Соответственно возросли цены в заводских и учрежденческих столовых.

Шестнадцатого сентября 1946 года заведующий торговым отделом исполкома Моссовета Филиппов подписал распоряжение № 548:

«а) Продажу черной икры по нормированным ценам прекратить повсеместно и по всем назначениям;

б) обеспечить немедленное снятие остатков черной икры на складах, в торговой сети и предприятиях общественного питания, составляя акт о наличии черной икры в установленном порядке, и представить копии акта продовольственному сектору Горторготдела…

в) продажу черной икры организовать без карточек по коммерческим ценам за 1 кг:

Белужья, калужья, осетровая, стерляжья, зернистая, баночная: высш. сорт — 900 руб. 1-й сорт — 800 руб. 2-й сорт — 700 руб.

Белужья, калужья, осетровая, шиповая, севрюжья, зернистая, бочковая:

высш. сорт — 600 руб.

1-й сорт — 550 руб.

2-й сорт — 500 руб.

Севрюжья, шиповая, зернистая, баночная, также и паюсная баночная, мешочная всех осетровых рыб:

высш. сорт — 800 руб.

1-й сорт — 700 руб.

2-й сорт — 600 руб.

Паюсная бочковая всех осетровых рыб:

высш. сорт — 700 руб.

1-й сорт — 650 руб.

2-й сорт — 600 руб.

Продажу организовать в приспособленных для этой цели магазинах и предприятиях общественного питания (наличие холода, наличие оборудования и опытных продавцов)».

Цены на икру мало интересовали даже секретаря райкома Фурцеву. А вот повышение цен на самые обычные продукты было неприятным сюрпризом. Задача Екатерины Алексеевны состояла в том, чтобы не допустить всплеска недовольства в районе.

По всей стране заранее провели собрания партийных активов, на которых объяснялась необходимость принятых мер.

«Во многих городах, в том числе в Москве, — докладывал в политбюро начальник Управления ЦК ВКП(б) по проверке партийных кадров Николай Семенович Патоличев, — населению стало известно о повышении пайковых цен. В магазинах в связи с этим создаются очереди, население пытается выбрать продукты полностью за сентябрь».

Георгий Попов 25 сентября 1946 года провел совещание секретарей райкомов:

— Мы с Черноусовым в воскресенье были в Можайском районе. Там все дороги разбиты, машина еле проходит. Если сейчас Москва и Московская партийная организация основательно не помогут и не возьмут дело в свои руки, то у нас в Москве картофеля не будет… Я считаю, что лучше нам пожертвовать на полтора месяца и машинами, и людьми, но обеспечить год сытой жизни… Нужно послать народ на копку картофеля… Люди, которые будут работать на картофеле, будут получать каждый десятый мешок…

Двадцать седьмого сентября появилось новое постановление правительства «Об экономии в расходовании хлеба» — оно сокращало количество людей, получавших продуктовые карточки. Лишение карточек было тяжелым ударом. Чтобы изменить настроения в обществе, с 1946 года стали демонстративно проводить снижение цен. Фактически ничего в жизни людей не менялось, отмечают историки, но люди были благодарны Сталину. В реальности в эти годы цены на продукты выросли в два — два с половиной раза.

Трудности московской жизни почувствовал на себе и посол Соединенных Штатов в Советском Союзе генерал-лейтенант Уолтер Беделл Смит, бывший начальник штаба войск союзников. Он был выходцем из бедной семьи. Высшего образования не получил. Единственный генерал в американской армии, не окончивший военное училище в Вест-Пойнте, из-за чего кадровые офицеры смотрели на него свысока. В Вашингтоне рассчитывали, что простой человек найдет общий язык с большевиками.

Он оставил подробные воспоминания о своей работе в Москве. Смита предупредили, что в послевоенной России сплошной дефицит, достать ничего нельзя, и большую часть года очень холодно.

Собираясь в дальнюю дорогу, посол с женой закупили часы, ремешки для часов, авторучки, бритвы и лезвия к ним, радио, лампочки, фен для сушки волос, утюги, батарейки, пылесосы, тостеры, чернила, книги, игральные карты, поздравительные открытки, рождественские украшения, скатерти, пепельницы, свечи, замки, пластинки, иглы, вешалки для одежды, мыло, щетки для чистки обуви, оберточную бумагу, открывалки и штопоры, фонарики, спички, термосы, лекарства, салфетки, косметику, заколки для волос, коньки и лыжи, теннисные ракетки и мячи, а также подарки для будущих дней рождения…

Все, у кого были друзья в Москве, попросили посла что-то прихватить для них. В результате самолет был забит припасами, включая свечи для алтаря небольшой католической церкви, которую открыли в Москве в соответствии с договоренностью президента Франклина Рузвельта и наркома иностранных дел Максима Литвинова…

«Мое первое впечатление — серость, — рассказывал Смит. — Москва хуже всего выглядит ранней весной, когда покрытый сажей и грязью снег оседает и город становится тусклым и однообразным. Одежда москвичей напомнила мне Пекин зимой… Многие дома в очень плохом состоянии, хотя я не видел следов серьезных бомбардировок, как в Лондоне и Берлине…»

Жизнь в Москве недавнему армейскому офицеру показалась более трудной, чем в разрушенной и оккупированной Германии, где он прежде служил. Первая проблема возникла из-за завтрака. В штате Индиана, где вырос Смит, к завтраку относятся серьезно. Это пара яиц и солидный кусок ветчины. Когда посол и его жена приехали в Москву, существовала карточная система. Послу полагалось пятнадцать яиц в месяц. Его жене, хотя в Советском Союзе говорили, что женщины и мужчины равноправны, полагалось только десять. На рынке яйца стоили безумно дорого. Смиты решили купить несколько кур, чтобы обеспечить себя яйцами.

«Это легко сказать, но трудно сделать, — вспоминал посол. — В Советском Союзе нельзя просто сесть в машину, поехать на ферму и купить цыплят. Такие операции можно провести только через правительство, а бюрократические пути медленны и сложны. Обратились в Бюро по обслуживанию иностранцев. Наш запрос переадресовали в Министерство сельского хозяйства. Сотрудник министерства в сопровождении машины с охраной повез нас по Ярославскому шоссе на птицеферму, где нам устроили ужин с водкой и шампанским. Цыплята были доставлены в Спасо-хаус, и моему примеру последовали другие послы».

В декабре 1947 года продовольственные карточки отменили, дипломатические лавки закрыли. Иностранцам предстояло покупать продукты в обычных магазинах и на рынке. Американки испытали шок, познакомившись с ценами в московских магазинах. Они были просто невероятно высоки для людей, живущих на зарплату.

«Мы организовали кооператив, — рассказывал посол, — и стали заказывать консервированные продукты в Америке. Всякий раз, когда посольский самолет прилетал из Берлина, он привозил продовольствие. А вот когда правительство ввело ограничение на ввоз беспошлинного продовольствия, всем пришлось покупать еду в дорогих московских магазинах. Гражданам Америки с супермаркетами и дешевыми магазинами на каждом шагу трудно представить себе условия жизни в Москве, где полностью отсутствуют вещи повседневного обихода, которые мы воспринимаем как данность…

Немногие в Соединенных Штатах понимают, как тяжело приходится русскому человеку трудиться, чтобы заработать то немногое, что он получает, и какое давление на него оказывается, чтобы он увеличивал продолжительность и напряженность труда. Советскому рабочему приходится работать почти пять часов, чтобы заработать на дюжину яиц, американскому рабочему — тридцать восемь минут. Ради пачки сигарет советский рабочий трудится два часа, американский — четыре минуты. На пару мужской обуви американец заработает за полчаса, советский за сто четыре часа».

В отличие от американских дипломатов и их семей москвичи не имели возможности создать кооператив и заказывать продукты там, где они подешевле…

Лучше всего о трудностях жизни в столице были осведомлены чекисты. В 1946 году начальником управления МГБ по Московской области стал генерал-майор Иван Иванович Горгонов. Прежде он служил у Абакумова в Главном управлении военной контрразведки СМЕРШ, возглавлял первый отдел (агентурно-оперативная работа в центральном аппарате Наркомата обороны). Став министром госбезопасности, Абакумов доверил Горгонову ключевой пост — руководить госбезопасностью в столице.

Тридцать первого декабря 1946 года генерал Горгонов отправил министру Абакумову спецсообщение о настроениях в столице:

«Военной цензурой при обработке корреспонденции, исходящей от населения г. Москвы в адрес военнослужащих Советской Армии, с 27 ноября по 28 декабря 1946 г. зарегистрировано 1186 писем, содержащих жалобы на продовольственные затруднения…

„Моя жизнь хуже твоей: картошку без масла кушаю два раза в день, кусочек хлеба граммов сто, ибо на себя не получаю ни одного грамма, безработная…“

„Я работать не могу, у меня совершенно отнимаются ноги и спина. Собираю кусочки в булочной, но очень гоняет милиция…“

„Мы с Аней живем в ужасных, условиях — голодаем. Аня пухнет, болеет, не учится. Я сама больная, нет ни сил, ни энергии…“

„Питаюсь неважно, кушаю одну картошку и хлеба 400 г, и вот моя еда — ни сыт, ни голоден. Едва ноги таскаю. Мы с этого пайка должны умереть. Взять негде, и денег нет“:

„Что на карточку получаем, то все продаем. Продаем, а на эти деньги хлеб выкупаем. По 300 г хлеба съедаем, а варева не потребляем…“

„У нас есть только один хлеб. Много на хлебе не. проживешь. Картошка на рынке 10 руб. килограмм. Купить картошку можно раза два в месяц, а потом клади зубы на полку…“

„Все время варят капусту да турнепс, который готовили для скота. Спасибо тому, что получаем хлеба 650 г на день, только этим и живем, то есть существуем. На одном хлебе тоже долго не будешь существовать…“

„Все так стало дорого, просто ужас. Маме теперь не стали давать рабочую карточку, она стала получать служащую. В общем, мы на двух карточках живем вчетвером. Идем в школу голодные и приходим из школы — есть нечего…“»

Московские власти пытались скрасить жизнь горожан, но располагали довольно скромными возможностями. 31 марта 1947 года Георгий Попов в роли председателя исполкома Моссовета подписал распоряжение об открытии коктейль-холла в доме 32 по улице Горького. Это местечко станет знаменитым на всю страну и будет увековечено в литературе. Коктейль-холл был зримым свидетельством новой жизни. Впрочем, многие воспринимали его как гнездо разврата.

Секретарь горкома по промышленности Николай Павлович Фирюбин на совещании управляющих делами и секретарей партийных организаций наркоматов и ведомств потребовал экономить электроэнергию:

— Московские организации получили возможность увеличить отпуск электроэнергии населению в три раза. Что это значит, товарищи? Это значит, что за все годы войны каждый житель Москвы имел право жечь одну лампочку мощностью в пятнадцать ватт на площади пятнадцать квадратных метров, если же площадь была тридцать квадратных метров, он мог жечь две лампочки. Теперь мы увеличили этот лимит в три раза… И вот сейчас у нас складывается обстановка такая, что мы за последнее время вынуждены отключать быт… Вчера целые районы были отключены от снабжения электроэнергией, причем районы не только окраинные, но и в центре. Скажем, вчера был отключен Арбат на некоторое время… А отключать никак нельзя, потому что довольно! — население должно, наконец, почувствовать хотя бы элементарные удобства жизни, почувствовать, что годы уже не военные, что есть свет… А у нас во время войны целый ряд поселков, таких как Дубровский, Кожухово, Фили, были отключены. Люди вставали в темноте и после работы возвращались в темноту… У нас за последнее время, я бы сказал, распространилась очень вредная болезнь… Она называется светоманией. Некоторые руководители считают, что надо даже там, где нет необходимости, обязательно дать свет, ввернуть лампочки… Товарищи просто стали благодушествовать, перестали по-настоящему бороться с расточительством электроэнергии… Открыто производят самодельные нагревательные агрегаты. Ведь мы знаем, как это просто делается: на трубу накручивают провод и даже на кирпич. Это варварство включают в цепь, и оно ведет к тому, что мы теряем сотни тысяч киловатт электроэнергии, которую мы могли бы дать бытовому потребителю — школе, больнице, родильному дому и бане… Что нужно сделать, товарищи? Категорически надо запретить использование нагревательных приборов в учреждениях. При наличии где-нибудь плиток поднимать шум. Это преступление! Такого человека надо наказывать по всем статьям… Соберите профоргов, месткомы, включите в это дело комсомольские организации… Пусть наблюдают, посты наблюдения расставят, чтобы каждый видел, что за этим следят, чтобы мучился человек, — если ушел с работы и не выключил лампочку у себя на столе…


Накормить людей власть была не в состоянии. Зато могла напугать и отбить желание жаловаться и говорить о трудностях. Послевоенное время запомнилось масштабными идеологическими акциями. Они начались с громких постановлений о литературе, музыке, кино. Самые знаменитые из них появились в голодном 1946 году — «О журналах „Звезда“ и „Ленинград“» (от 14 августа) и «О кинофильме „Большая жизнь“» (от 4 сентября).

В результате гениальная поэтесса Анна Ахматова и талантливый прозаик Михаил Зощенко были исключены из Союза писателей, а вторая серия фильма «Большая жизнь» за «идейно-политическую порочность, фальшивое, искаженное изображение советских людей» была запрещена. Эти постановления перечеркивали надежды интеллигенции на то, что после войны репрессии не возобновятся и настанут более либеральные времена.

Суть постановлений не всегда была понятна районному начальству. Но надо было, не рассуждая, «проводить линию».

Первого октября 1946 года заместитель заведующего организационно-инструкторским отделом МГК партии Каплан и заведующий сектором информации Подельщиков доложили Георгию Попову о «мероприятиях, проведенных в Москве в связи с постановлениями ЦК ВКП(б) о журналах „Звезда“ и „Ленинград“; о репертуаре театров и о фильме „Большая жизнь“»:

«В 14 районах г. Москвы проведено 60 закрытых партийных собраний, на которых выступило 583 человека из 3074 присутствующих. На 34 открытых партийных собраниях присутствовало 4023 человека и выступило в прениях 397 человек.

В Дзержинском, Молотовском и Фрунзенском районах проведено 7 совещаний, лекций и докладов для актива и редакционных работников, где выступило 13 человек из 1515 присутствующих… В Калининском, Кировском, Красногвардейском, Ленинском, Октябрьском, Первомайском, Пролетарском, Сокольническом, Сталинском, Таганском и Тимирязевском районах мероприятия не проводились…»

По каждому поводу райкомы рапортовали наверх о народной любви к вождю. 22 декабря 1947 года Каплан и Подельщиков доложили Попову:

«О горячей любви и об огромном доверии к Коммунистической партии, Советскому правительству, к т. Сталину говорят многозначительные записки и надписи, сделанные трудящимися г. Москвы на избирательных бюллетенях…

В них говорится: „С радостью отдаю свой голос за друга народа — за т. Сталина“; „С Вашим именем, — пишет бывший воин, — я шел в бой против немцев. Мы победили потому, что Вы были с нами всюду“; „Живите, наш дорогой отец, долгие годы“; „Милый наш Сталин, — пишет одна пожилая избирательница, — солнце наше ясное, теплое. Много, много лет Вам жизни желаю“.

Много волнующих записок и надписей на избирательных бюллетенях посвящено т. Молотову. Избиратели выражают ему благодарность за неутомимую работу на посту министра иностранных дел СССР и желают успехов в дальнейшей работе…

„От всего сердца отдаю свой голос Вам, великий дипломат т. Молотов, желаю Вам долгих лет жизни“; „Приветствую Вас, Вячеслав Михайлович! — пишет другой избиратель. — Советский народ записал в историю Ваши замечательные слова: Советский Союз не просит, а требует справедливости“».

Идеологическая атмосфера становилась все более тягостной. Заворачивали даже те гайки, которые в военные годы вынужденно ослабили. 15 февраля 1947 года политбюро утвердило проект указа президиума Верховного Совета СССР «О воспрещении браков между гражданами СССР и иностранцами». По указанию ЦК ВКП(б) антифашистский комитет советской молодежи запретил советским молодым людям переписываться с иностранной молодежью — даже из социалистических стран.

Попытки заглянуть за железный занавес — без особого на то разрешения — не позволялись даже видным чиновникам. 22 мая 1947 года заведующий отделом внешней политики ЦК партии Михаил Андреевич Суслов доложил своему начальству:

«В Министерстве угольной промышленности западных районов СССР фильмы, получаемые из английского посольства, просматривались в помещении министерства и на квартире у министра т. Засядько. Эти просмотры организовывал заместитель управляющего делами министерства член ВКП(б) Я. Шрагер, который лично поддерживал связь с английским посольством через сотрудника редакции „Британского Союзника“ советского гражданина Ю. Л. Шер…

Отдел внешней политики ЦК ВКП(б) в начале апреля с. г. сообщил о связях Министерства угольной промышленности с английским посольством в МГБ СССР (т. Питовранову). Спустя несколько дней т. Питовранов сообщил, что вышеизложенные факты подтвердились и Ю. Л. Шер арестован и в настоящее время находится под следствием».

Иначе говоря, контакты с иностранным посольством и просмотры иностранных художественных фильмов рассматривались как преступление против государства. Советские чиновники предупреждение поняли и от иностранцев шарахались как от чумных.

Десятого августа 1948 года заместитель председателя Совета министров Климент Ефремович Ворошилов подписал распоряжение правительства, разрешающее открыть двадцать восемь новых православных храмов. Это не была его инициатива, такие вопросы, разумеется, предварительно решались в политбюро. Но Сталин вдруг передумал, и 28 октября последовало постановление политбюро:

«1. Указать тов. Ворошилову на то, что он поступил неправильно, подписав распоряжения Совета Министров СССР об открытии церквей и молитвенных зданий в ряде населенных пунктов, так как такого рода распоряжения должны утверждаться Советом Министров СССР.

2. Отменить подписанные т. Ворошиловым распоряжения Совета Министров СССР…»

Только что открытые церкви закрылись. И до самой смерти Сталина ни один новый православный храм не был открыт. Более того, в 1949 году стали закрывать и ранее функционировавшие церкви. К 1953 году больше тысячи храмов передали под клубы и склады.

Внутри самого аппарата идеологическая составляющая вышла на первый план. 28 мая 1946 года Георгий Попов на совещании секретарей райкомов и председателей райисполкомов напомнил, что обязанность партийного и советского работника повышать свой теоретический уровень — читать классиков марксизма, в первую очередь труды Сталина, и уж как минимум газеты:

— Нам надо более основательно взяться за это дело. Я не знаю, дошло до вас или еще нет, что мы в Московском комитете установили часы работы — начало в десять часов утра. Конец для инструкторов в восемь часов, и всем в девять часов. Секретарям в качестве исключения разрешается до одиннадцати-двенадцати часов. Причем формулировка была такова, что это делается в целях предоставления возможности для теоретической подготовки. Рекомендуем и в райкомах установить такой порядок. От этого получается большая польза. И международное положение сейчас довольно сложное, сейчас международному положению в газете отводится полторы полосы. Значит, надо время прочитать газету, вникнуть, так что, я думаю, некоторое упорядочение работы принесет пользу, но не за счет снижения напряжения. Я должен сказать, что люди стали больше ценить время. Когда они знают, что свою работу можно растянуть до трех-четырех часов ночи, они к своему времени не так относятся, а теперь, когда у них время ограничено, когда они должны уложиться в определенное время, они больше ценят время…

Компонентом новой идеологической кампании стал насаждаемый сверху кадровый антисемитизм. Партийный аппарат очищали от евреев. Убрали из Фрунзенского райкома покровителя Фурцевой Петра Богуславского. Сотрудники аппарата ЦК в разговорах с представителями братских компартий откровенно хвастались:

— Товарищ Жданов вычистил всех евреев из аппарата Центрального комитета.

Сталинский антисемитизм был биологическим или, точнее, зоологическим. Еще оставалось некоторое количество евреев на достаточно видных постах; они вносили заметный вклад в науку, медицину, искусство. Поднятая Сталиным на вершину партийной номенклатуры малограмотная и злобная шпана в первую очередь боролась с конкурентами. Поэтому и в группу «безродных космополитов», и в группу «врачей-вредителей» включались и русские люди. Не только для того, чтобы замаскировать антисемитский характер кампании, но и для того, чтобы под шумок разделаться и с ними. В борьбе с «космополитами» выковалась сплоченная когорта профессиональных разоблачителей, как правило, бездарных людей, надеявшихся сделать карьеру за счет уничтожения коллег.

Чистка шла по всей стране. Евреев изгоняли из науки, медицины, высших учебных заведений, государственного аппарата, вооруженных сил. В результате едва не сорвалось создание атомной бомбы. Это были худшие времена для советской науки. Кибернетика была запрещена как буржуазная наука. Биологическая наука была уничтожена. Химическое отделение Академии наук провело сессию в подражание расправы, устроенной «народным академиком» Трофимом Денисовичем Лысенко в биологии, что нанесло огромный ущерб химии. На очереди стояла физика.

В 1948 году министр высшего образования Сергей Васильевич Кафтанов докладывал маршалу Ворошилову, заместителю председателя Совета министров по науке и культуре:

«Враждебные марксизму-ленинизму течения проникают в высшие учебные заведения через физику. В учебниках совершенно недостаточно показана роль русских и советских ученых в развитии физики; книги пестрят именами иностранных ученых…»

Физиков поделили на тех, кто понимал современную науку и мог работать в атомном проекте, и на тех, кого не взяли в проект по причине профессиональной непригодности. Люди с высокими учеными степенями отрицали квантовую теорию, теорию относительности как чуждые советской науке. Они утверждали, что «для советской физики особое значение имеет борьба с низкопоклонством перед Западом, воспитание чувства национальной гордости».

Эти посредственные физики сконцентрировались в Московском университете и жаловались идеологическому начальству. Особенно их раздражало обилие евреев среди создателей ядерного оружия. Это давало надежду, что их праведный гнев будет услышан наверху.

Руководитель отдела науки ЦК Юрий Андреевич Жданов, сын члена политбюро и зять Сталина, докладывал своему начальству:

«Среди теоретиков физиков и физико-химиков сложилась монопольная группа: Ландау, Леонтович, Фрумкин, Френкель, Гинзбург, Лифшиц, Гринберг, Франк, Компанеец и другие. Все теоретические отделы физических и физико-химических институтов укомплектованы сторонниками этой группы, представителями еврейской национальности. Например, в школу академика Ландау входят одиннадцать докторов наук; все они евреи и беспартийные… Лаборатории, в которых ведутся работы по специальной тематике, возглавляются на восемьдесят процентов евреями».

Перечисленные младшим Ждановым ученые принесли советской науке мировую славу и сыграли важную роль в создании ракетно-ядерного оружия. Однако руководитель отдела науки ЦК не только не испытывал благодарности к людям, столь много сделавшим для родины, но и требовал проведения настоящих чисток по расовому признаку, какие за несколько лет до этого проходили в нацистской Германии.

Сторонников теории относительности обвиняли в отсутствии патриотизма.

Сергей Сергеевич Дмитриев, известный историк, профессор Московского университета, всю жизнь вел дневники. Они были опубликованы в журнале «Отечественная история». В марте 1949 года Дмитриев писал:

«Добираются до идеалистов и космополитов в физике и математике. Затрудняет, видимо, специальность этих областей науки. С „вообще“ здесь не подступишься, а знаний у „критиков“ (присяжных!) нет. Но ничего, придет пора и к ним ключики подберут… В борьбе с космополитизмом упускают страшного врага… всех женщин. Бóльших космополитов в деле мод (на платья, шляпы, прически, поведение, даже вкусы и взгляды) и пр. и представить себе нельзя. Пора, пора бы их вывести на чистую воду!»

Началась подготовка к Всесоюзной конференции физиков, которая должна была знаменоваться такой же большой чисткой, которую Трофим Лысенко устроил в биологической науке. Уже заседал оргкомитет, выявлявший «недостатки» физической науки. В ситуации борьбы с космополитизмом это открывало широкие возможности для избавления от научных оппонентов.

В отличие от завистливых, но малограмотных идеологов руководитель атомного проекта профессор Иван Васильевич Курчатов понимал и значение теории относительности, и роль физиков-теоретиков. Он обратился за помощью к члену политбюро и заместителю главы правительства Берии. Лаврентий Павлович поинтересовался у Курчатова, правда ли, что квантовая механика и теория относительности являются идеалистическими. Курчатов ответил просто:

— Если их запретят, то и атомной бомбы не будет.

Берия пожаловался Сталину. Для вождя бомба была важнее идеологии. Советская физика была спасена…

Секретариат ЦК принял постановление:

«Во изменение постановления ЦК ВКП(б) от 31 января 1949 года отложить созыв Всесоюзного совещания заведующих кафедрами физики высших учебных заведений и научных работников Отделения физико-математических наук Академии наук СССР ввиду неподготовленности этого совещания».

В начале сентября 1949 года Екатерина Фурцева выступала на пленуме горкома, который обсуждал вопрос «О руководстве партийными организациями научно-исследовательских институтов».

— Великий корифей науки, вождь партии и советского народа товарищ Сталин, — начала Екатерина Алексеевна, — определил как коренную особенность передовой советской науки — она «готова передать народу все завоевания науки, обслуживает народ не по принуждению, а добровольно, с охотой». Товарищ Сталин в своей исторической речи 9 февраля 1946 года поставил задачу: «Не только догнать, но и превзойти в ближайшее время достижения науки за пределами нашей страны».

Первый секретарь райкома назвала цифры. Во Фрунзенском районе насчитывалось тридцать научно-исследовательских институтов: семнадцать медицинских, девять технических, четыре гуманитарных. Двадцать четыре действительных члена и члена-корреспондента Академии наук СССР и отраслевых академий. Тридцать семь ученых удостоились Сталинских премий, девятнадцать получили почетное звание заслуженного деятеля науки.

— Решения ЦК ВКП(б) по идеологическим вопросам, — продолжала Фурцева, — и «Закрытое письмо ЦК о деле профессоров Клюевой и Роскина» явились важными событиями в идейной жизни страны и могучим средством воспитания нашей интеллигенции в духе советского патриотизма, борьбы против проявлений безыдейности, аполитичности и раболепия перед загнивающей буржуазной культурой.

Первый секретарь Фрунзенского райкома Екатерина Фурцева оказалась в центре печально знаменитого «дела К-Р».

Григорий Иосифович Роскин, биолог европейской известности, с 1930 года заведовал в МГУ кафедрой гистологии и лабораторией биологии раковой клетки. В 1931-м он установил, что одноклеточный микроорганизм трипаносома и экстракт из его клеток тормозят развитие опухолей у животных. В 1939 году он познакомился с профессором микробиологии Ниной Георгиевной Клюевой, которая увлеклась идей создания лекарства от рака. После войны они представили на клинические испытания препарат, полученный из трипаносомы, под названием круцин. Препарат улучшал самочувствие больных раком и замедлял развитие опухолей.

Как раз в марте 1946 года появилось постановление об увеличении зарплаты научным работникам, особые милости были оказаны академикам — им раздавали квартиры, дачи и машины. Сталин боялся, что научные достижения утекут за границу, поэтому ученых отгородили от внешнего мира, сначала им запретили публиковать свои труды на иностранных языках, а затем и получать мировую научную литературу. Советская наука оказалась в изоляции.

В июне 1946 года на пленуме Фрунзенского райкома обсуждался вопрос «О состоянии партийно-политической работы в партийных организациях научных учреждений». Чем откликнулся райком на требование увеличить роль науки? Потребовал избирать секретарями партийных организаций научных институтов научных работников, потому что выяснилось: абсолютное большинство секретарей партбюро не имели даже высшего образования…

Разработка Клюевой и Роскина получила поддержку в Академии медицинских наук. Клюева написала письмо члену политбюро Андрею Александровичу Жданову с просьбой о поддержке. 21 ноября 1946 года Жданов принял Клюеву и Роскина и приказал подготовить постановление правительства, которое 23 декабря подписал Сталин. Министерству по строительству военных и военно-морских предприятий было приказано воздвигнуть новое здание лаборатории, Министерству здравоохранения — оснастить ее всем необходимым оборудованием. Этим проектом занимался лично маршал Ворошилов, который в правительстве курировал медицину.

На беду Роскина и Клюевой их работа привлекла мировое внимание.

«Посольство получало множество писем из Соединенных Штатов от больных раком или от их родных, которые прослышали о новой надежде, — вспоминал американский посол в Москве Уолтер Беделл Смит. — Я считал, что наука и человеческие страдания не знают границ. Я по телефону попросил о встрече с президентом Академии медицинских наук. Он сказал мне, что лекарство К-Р находится еще на стадии разработки. Он предложил мне самому съездить в лабораторию. Он позвонил в лабораторию и договорился о встрече на следующий день.

На следующее утро мне позвонили из Министерства здравоохранения и сделали выговор за нарушение протокола — я должен был получить разрешение министра прежде, чем встречаться с Клюевой и Роскиным. С переводчиком я поехал в министерство и был любезно принят министром. Министр оказался не врачом и не ученым, а функционером коммунистической партии. Вместе со мной в институт отправили представителя, говорящего по-английски. Клюева и Роскин оказались мужем и женой, обаятельными людьми, преданными друг другу и своей работе…

Я обещал им от имени американского правительства всяческую помощь, в том числе посылку специального самолета с холодильником для отправки образцов лекарства в Соединенные Штаты — на той стадии, когда это можно будет сделать. Они в свою очередь рассказали, что Василий Ларин, ученый секретарь Академии медицинских наук, скоро поедет в США во главе советской делегации, и он расскажет о ходе работ американским коллегам. Они сдержали свое слово. Они прислали текст книги. Доктор Ларин выступил на пресс-конференции в Вашингтоне. А вот последствия. Ларин после возвращения был арестован и осужден. Роскин и Клюева тоже пострадали…»

Академик-секретарь Академии медицинских наук Василий Васильевич Ларин был одним из крупнейших физиологов. Он оставил американцам ампулы с препаратом. Это было оценено как раскрытие государственной тайны. Академика Парина приговорили к двадцати пяти годам тюремного заключения (его реабилитировали только после XX съезда). Визит посла в институт сочли мероприятием американской разведки. А поведение создателей круцина — низкопоклонством перед Западом. В их квартире чекисты установили подслушивающую аппаратуру. Записи разговоров поступали лично Сталину. Множество государственных забот были отложены в сторону. Вождь занимался только этой историей.

Министр здравоохранения Георгий Андреевич Митерев потерял должность. Его поставили руководить санитарно-гигиеническим институтом. Новому министру генерал-полковнику Ефиму Ивановичу Смирнову (недавнему начальнику Главного военно-медицинского управления вооруженных сил) Сталин приказал провести суд чести над Клюевой и Роскиным. Жданов редактировал текст обвинительного заключения.

За день до суда, 13 мая 1947 года, Сталин призвал в Кремль трех доверенных писателей — Александра Фадеева, Константина Симонова и Бориса Горбатова, который был секретарем партийной организации Союза писателей. Симонов записал сталинский монолог. Вождь сказал, что задача номер один — покончить с преклонением перед иностранцами:

— В эту точку надо долбить много лет, лет десять надо эту тему вдалбливать.

Так началась всесоюзная идеологическая кампания, которая в реальности пережила и Жданова, и Сталина. Не десять лет, как велел Сталин, а много дольше внушали ненависть к загранице и Америке в первую очередь, страх перед любым контактом с иностранцем, который наверняка шпион.

Шестнадцатого июля 1947 года всем партийным секретарям разослали «Закрытое письмо о деле профессоров Клюевой и Роскина», о котором на пленуме горкома говорила Екатерина Фурцева. В письме утверждалось, что ученые, «руководствуясь соображениями личной славы и дешевой популярности, не устояли перед домогательствами американских разведчиков и передали американцам научное открытие, являющееся собственностью Советского государства». В письме осуждались некоторые работники, «готовые оказать любую услугу иностранному разведчику ради пары льстивых, ласковых слов». ЦК требовал воспитывать советскую интеллигенцию «в духе несгибаемой воли и характера, в духе способности противостоять любому коварному приему иностранных разведок, готовности в любых условиях и любой ценой защищать интересы и честь Советского государства».

Фурцева как первый секретарь района, где сконцентрированы медицинские институты, железной рукой проводила сталинские директивы в жизнь. В июне 1948 года Екатерина Алексеевна собрала пленум райкома. Обсуждался вопрос «О работе партийных организаций научных учреждений и вузов района по осуществлению указаний товарища Сталина о дальнейшем развитии науки». Пригласили всех руководителей научных учреждений района и устроили им то, что в те годы называлось накачкой. Политическая благонадежность была важнее научных успехов.

— Райком партии, проверяя, как выполняют партийные организации указания, данные в Закрытом письме ЦК ВКП(б), — докладывала Екатерина Алексеевна на пленуме, — несколько раз обсуждал на пленумах и заседаниях бюро вопросы идеологической работы, заслушал отчеты секретарей партийных организаций ряда институтов. Основные недостатки — слабая постановка в некоторых институтах идейно-политического воспитания научных сотрудников и недостаточное развертывание критики и самокритики. Коммунисты института биохимии подвергли критике книгу профессора Рубинштейна «Общая физиология», в которой изложение материалов было основано на некритическом использовании работ буржуазных авторов. Значение классиков русской и мировой науки Сеченова и Павлова полностью игнорировалось… В институте юридических наук партийная организация вскрыла грубые политические ошибки в научных работах профессоров Ошеровича, Шифмана, Гурвича. Бывший заведующий сектором института Гурвич на протяжении многих лет восхвалял зарубежную правовую науку и не показал принципиального отличия и преимущества советской демократии над демократией буржуазной… Особенно крупные ошибки были допущены в работе партбюро Института организации здравоохранения и истории медицины. Коммунисты института своевременно не разоблачили космополитических взглядов бывшего заместителя по науке профессора Страшуна. Вопреки исторической истине он изображал великого русского хирурга Пирогова убежденным западником. Райком просмотрел и своевременно не вскрыл крупных недостатков в работе парторганизации института и не укрепил руководство…

В августе 1948 года на сессии Всесоюзной академии сельхознаук им. В. И. Ленина (ВАСХНИЛ) Трофим Денисович Лысенко выступил с докладом «О положении в советской биологической науке». Появление этого доклада знаменовало начало погрома биологии в нашей стране, что самым бедственным образом сказалось на сельском хозяйстве. Прежде всего выгоняли научных работников, которые не считали генетику лженаукой. Называли их вейсманистами-морганистами.

Немец Август Вейсман и американец Томас Хант Морган принадлежат к числу создателей генетики. Кстати говоря, Морган, автор хромосомной теории наследственности, был в 1932 году избран почетным членом Академии наук СССР. Но в 1940-е годы ярлык «вейсманист-морганист» звучал так же страшно, как «троцкист».

— В ряде институтов, — сообщила Фурцева товарищам по партийному руководству, — среди некоторой части научных работников были распространены реакционные взгляды вейсманизма-морганизма. В институте судебной психиатрии, в первом и втором медицинских институтах руководство некоторыми лабораториями и кафедрами находилось в руках сторонников вейсманизма. Обсуждение решений сессии ВАСХНИЛ помогло институтам перестроить направление научной работы и укрепить состав научных учреждений передовыми советскими учеными — последователями мичуринской биологии…

Фурцева обещала бороться за большевистскую партийность и высокий идейный уровень научной работы во вверенном ей районе:

— Райком партии организовал циклы лекций для самостоятельно изучающих историю ВКП(б) по произведениям В. И. Ленина и И. В. Сталина, диалектический и исторический материализм, вопросы внешней политики. Лекторской группой райкома было прочитано в институтах 216 лекций по вопросам маркистско-ленинской теории…

Екатерина Алексеевна рассказала, какие меры принял райком партии для исправления ошибок в подборе и расстановке кадров в научных институтах:

— Партийная организация института угольной промышленности разоблачила и исключила из рядов ВКП(б) некоего Тищенко, в прошлом активного участника троцкистской оппозиции… Выполняя решение бюро МГК, райком партии проверил положение с научными кадрами в институте питания Академии медицинских наук. На должность ученого секретаря была принята некая Рудошевская, в прошлом активная участница анархистской организации. Научный сотрудник Пустыльникова состояла в партии меньшевиков… Обсуждение настоящего вопроса на пленуме МГК, — заключила Фурцева, — поможет райкому устранить имеющиеся недостатки и под руководством Московского городского комитета партии мобилизовать коммунистов-ученых и беспартийных на выполнение задач, поставленных перед учеными нашей страны вождем партии и советского народа великим Сталиным!

В чем был смысл подобных идеологических кампаний? Зачем устраивать истерику в масштабе всей страны?

Писатель Константин Михайлович Симонов вспоминал, как в мае 1947 года руководителей Союза писателей принимал Сталин. Обсуждали текущие дела. И вождь вдруг сменил тему:

— Если взять нашу среднюю интеллигенцию, научную интеллигенцию, профессоров, врачей, у них недостаточно воспитано чувство советского патриотизма. У них неоправданное преклонение перед заграничной культурой. Простой крестьянин не пойдет из-за пустяков кланяться, не станет ломать шапку, а вот у таких людей не хватает достоинства, патриотизма, понимания той роли, которую играет Россия. У военных тоже было такое преклонение. Сейчас стало меньше…

В аппарате ЦК составили «План мероприятий по пропаганде среди населения идей советского патриотизма». В нем говорилось:

«Во всей политической работе необходимо настойчиво подчеркивать, что сейчас нет другого народа, который имел бы такие великие заслуги перед человечеством, какие имеет советский народ…

Нужно вскрывать духовное обнищание людей буржуазного мира, их идейную опустошенность… Нужно показывать растление нравов в капиталистическом обществе, моральную деградацию людей буржуазного мира. Необходимо в то же время подчеркивать моральное превосходство и духовную красоту советского человека, работающего на пользу всего общества.

В основу работы по воспитанию советского патриотизма должно быть положено указание товарища Сталина, что даже „последний советский гражданин, свободный от цепей капитализма, стоит головой выше любого зарубежного высокопоставленного чинуши, влачащего на плечах ярмо капиталистического рабства“».

Симонову казалось, что в словах Сталина есть резон, что воспитание советского патриотизма полезно для страны. В реальности это служило усилению холодной войны и разжиганию враждебности к Западу.

Профессор Сергей Дмитриев в марте 1949 года описал в дневнике заседание ученого совета исторического факультета: обсуждали меры по очищению факультета от космополитов, говорили о троцкизме, о вражеской, подпольной работе группы историков…

Дмитриев изумленно спросил коллегу:

— Что лежит в основе всего этого дела?

— Война, — ответил тот. — Готовить нужно народ к новой войне. Она близится.

В 1948 году на посту первого секретаря Фрунзенского райкома Богуславского сменила Екатерина Алексеевна Фурцева. Она шесть лет проработала в райкоме. Научилась и привыкла командовать мужчинами. В то время партийный аппарат практически полностью состоял из мужчин. Нравы городского и районного начальства в Москве были далеки от либеральных. Чтобы доказать свое право быть хозяином района, Екатерине Фурцевой пришлось усвоить многие привычки и манеры мужчин-руководителей. Она научилась не робеть в мужском коллективе, не смущалась шуточкам известного свойства, могла прилично выпить и при необходимости послать по матушке.

При этом она не забывала, что привлекательная женщина обладает и другими средствами воздействия на мужской коллектив. Фурцева была красивой и приветливой женщиной, держалась непринужденно, без начальственной позы, но по-хозяйски уверенно, вспоминал Дмитрий Квок, сотрудник Фрунзенского райкома. Ответственная, требовательная, собранная и работоспособная, Екатерина Алексеевна держала слово, выполняла обещанное.

Она, например, «требовала от институтов, расположенных в районе, выполнения социалистических обязательств к определенным датам: к 1 мая изобрести вакцину и полностью ликвидировать рак, к 7 ноября выпустить действенный препарат против туберкулеза. Изучаете детскую корь? Поработайте так, чтобы к следующему бюро райкома кори не было…»[1].

— Я должна первая рапортовать товарищу Сталину о наших победах, — повторяла секретарь райкома Фурцева.

В Москве ее ценили как мастерицу массовых мероприятий. Шла ли речь об очищении районного аппарата от выходцев из Северной столицы в разгар мрачного «ленинградского дела» или о пропагандистском обеспечении столь же позорного «дела врачей», Екатерина Алексеевна неизменно опережала коллег-секретарей.

Новый первый секретарь Фрунзенского райкома рассчитывала на продолжение карьеры и позаботилась о том, чтобы получить политическое образование. В том же 1948 году Фурцева заочно (без сдачи экзаменов) окончила Высшую партийную школу при ЦК ВКП(б). Высшая партшкола создавалась для достигших немалых высот практических работников, не имеющих ни образования, ни времени, а чаще и желания его получить.

Первый секретарь райкома Фурцева получала две с половиной тысячи рублей, простые секретари — по две тысячи. В последние сталинские годы для высокопоставленных чиновников ввели доплату — так называемое денежное довольствие или, как тогда говорили, конверты. Это была, собственно, вторая зарплата. Эти деньги нигде не фиксировались, ни налоги, ни партийные взносы с них не платили. Сейчас бы их назвали «черным налом».

Заведующий отделом райкома получал тысячу четыреста рублей, заведующий особым сектором — тысячу двести, инструктор и помощник первого секретаря — тысячу сто. Много это или мало? Средняя заплата рабочего или городского служащего составляла в то время примерно шестьсот с небольшим рублей.

Для сравнения — секретарю ЦК партии платили в месяц восемь тысяч рублей и еще двадцать тысяч составляло так называемое «денежное довольствие», то есть вторая зарплата в конверте. Тратить эти деньги было не на что. Все необходимое руководство получало через закрытые распределители.

Наличных было так много, что вожди решили демонстративно себя ограничить. В 1949 году приняли постановление политбюро:

«Согласно пожеланию членов и кандидатов Политбюро ЦК ВКП(б), изменить постановление Политбюро ЦК ВКП(б) от 19 декабря 1947 года за № П61/10 и сократить размер денежного довольствия для членов и кандидатов Политбюро ЦК ВКП(б) с 25 000 до 20 000 рублей в месяц с первого июля 1949 г.».

Но и 20 тысяч были огромными деньгами. Толстые пакеты с купюрами высшие руководители держали в служебных сейфах или отдавали неработающим женам, которые регулярно совершали рейды по спецбазам и магазинам.

«Отправив руководящих мужей на работу, жены созванивались между собой и договаривались о поездке, — вспоминал сын генерала Николая Кузьмича Богданова, заместителя министра внутренних дел СССР. — Потом обращались к своим мужьям с просьбой прислать машину. Иногда каждая из высокопоставленных дам ехала на своей машине, порой объединялись вместе. На автомашинах ряда руководящих работников тогда имелись правительственные гудки, представлявшие собой две удлиненные хромированные дудки, устанавливавшиеся на переднем бампере перед радиатором. Они издавали низкий трубный звук. Едва завидев машину с гудками, инспектора милиции немедленно включали зеленый свет, а если был подан звуковой сигнал, то вообще сходили с ума, обеспечивая беспрепятственный проезд».

За большими начальниками тянулись чиновники пониже рангом.

Семнадцатого июня 1946 года Георгий Попов получил анонимное письмо от инструкторов горкома и обкома с жалобой на заместителей секретарей МК и МГК, которые плохо работают, зато славно устраивают свои делишки:

«Живут они все в хороших квартирах, им нет дела до ремонта общежитий, завоза и заготовки дров, ведь у большинства есть газ и безлимитное пользование электроэнергией. Их интересует главным образом самоснабжение, автомашина и кремлевский телефон. Государственный бензин тратится на ежедневные разъезды их жен в магазины, на дачу, театры и другие места, в то время как инструктор не имеет права сам выехать на автомашине в район или на завод…

Заместители секретарей используют технических секретарей для посылок в сапожную мастерскую, театральную кассу, на склад, в аптеку, магазин и другие места. Спрашивается, почему у зам. секретарей такие барыни жены, что они на трамваях ездить не могут, а для этого требуется использовать технических секретарей… Поинтересуйтесь, сколько зам. секретарей сшили себе в 1945–1946 годах мужских и дамских пальто, ботинок, костюмов и так далее, и Вы увидите — они шьют не только своим семьям, но и братьям, сестрам, знакомым. А сколько вещей они получают со склада? А сколько звонков они делают на заводы, мастерские, ателье директорам с просьбами разными?..

Футбол они не пропускают, по три-четыре раза в неделю в театр ходят (проверьте, кто сколько билетов берет) и платно, и бесплатно, да часто днем в кино захаживают… А сколько гонору, зазнайства, ходят — земли под собой не чувствуют, не то что инструктору руку подать, так он не поздоровается и нос отвернет…»

Сейчас даже смешно читать, какими скромными привилегиями пользовались партийные работники в первые послевоенные годы. Но условия жизни обычных москвичей были совсем скудными. Магазины пустовали. Екатерина Алексеевна Фурцева, молодая и интересная женщина, хотела красиво одеваться, но не было возможности.

«Большинство партийных и советских работников носили кепки или фуражки, — вспоминал Георгий Попов. — И лишь те государственные деятели, которые были связаны с внешним миром, а также некоторые представители свободных профессий носили шляпы. К шляпам в широких массах было предубежденное отношение… В то время шляпы в магазине продавали по более дешевой цене, чем кепки, и все же покупалось, да и производилось шляп мало, и по качеству они были неважные…

Помню, как я находился на центральной трибуне мавзолея во время парада и демонстрации. Ко мне обратился Сталин и, указывая на одного товарища, стоявшего на левой трибуне, спросил:

— Что это у него на голове?

Я ответил, что это секретарь райкома партии, железнодорожник по профессии. Одет он в железнодорожную шинель черного цвета, а на голове у него кепка, видимо, не из новых.

Сталин сказал, что надо носить или шляпу, „как Молотов“, или такую фуражку, — и снял со своей головы фуражку полувоенного образца. Этого указания оказалось достаточно для того, чтобы изменить отношение к шляпам. На другой день я передал товарищам по MК партии замечание И. В. Сталина о головных уборах для мужчин.

Председатель Моссовета Пронин пригласил в Моссовет представителей торговых организаций с образцами шляп. Актив обзавелся шляпами. Постепенно в эту моду стали втягиваться не только городские, но и районные работники… Советские женщины носили береты или что-то похожее на них. Однажды на параде Сталин сказал:

— Когда смотришь иностранные журналы, то женщины Запада кажутся высокими, а у нас они ниже, на голове носят какие-то блины. Нельзя ли для женщин придумать что-то более красивое?

Наша легкая промышленность развернула производство дамских шляп. Шляпы из года в год делались более замысловатыми и высокими…»

Тридцатого мая 1946 года Попов выступал на собрании текстильщиков Москвы и области:

— Вот у нас здесь, в Петровском пассаже, выставка товаров широкого потребления. Заходите в отдел текстиля, и что вы там видите? Видите хорошие ткани. Но что пишут все посетители? Ткани хорошие, но их не видно в магазинах… С другой стороны, эта выставка показывает, что у нас очень неблагополучно с одной половиной населения, потому что о женщинах еще забота есть, а о мужчинах просто забыли. Вот попробуйте найти материал для костюма. Подходящего не найдете. У нас почему-то в текстиле годами изготавливаются только два сорта материи, это «Метро» и «Ударник», и от этого ни на шаг. Я думаю, что надо дать какой-то другой сорт, что же все «Метро» да «Метро», давайте хотя бы «Газопровод». Был сорт «Люкс», но теперь его нет…

В рамках программы репараций державы-победительницы вывозили из оккупированной Германии целые заводы. Репарации имели большое значение для послевоенной экономики СССР и его союзников. Особенно интересовали победителей радиолокаторы, управляемые ракеты, самонаводящиеся торпеды, биологическое и химическое оружие… Интересовались экзотическими проектами, скажем, идеей временного ослепления войск врага с помощью ультрафиолетовых волн. В таких направлениях, как ракетостроение и подводные лодки, Германия была мировым лидером.

Первого июня 1946 года Попов отправил записку Берии:

«На предприятия Москвы завезено 45 336 единиц трофейного оборудования. Однако значительное количество его не используется. Так, например, на предприятия авиационной промышленности поступило 11 700 единиц различного оборудования, используется же только 8763, на предприятия автомобильной промышленности завезено 8574, используется 7081, на предприятия электропромышленности завезено 5637, используется только 1688. В ряде случаев вследствие небрежного хранения оборудование приходит в негодное состояние.

MК ВКП(б) вносит предложение:

Образовать правительственную комиссию для решения вопроса о рациональном использовании трофейного оборудования на предприятиях г. Москвы и Московской области…»

Вывезенное из Германии ценное оборудование плохо использовали. Иногда оно просто пропадало.

«Иностранцы, которые приезжали в Москву из Берлина на поезде, — вспоминал работавший в Советском Союзе американский дипломат, — рассказывали, что на всем пути станции забиты вывезенными из Германии станками, большая часть которых гибнет под снегом и дождем».

Между тем немецкий станочный парк дал возможность советской индустрии двинуться вперед. Георгий Попов созвал директоров предприятий Москвы и потребовал создать новейшую газовую аппаратуру:

— Товарищ Сталин дал специальное указание, чтобы газ создал бытовые условия для рабочих и служащих Москвы более благоприятные, а затем направить газ на вытеснение дров. Причем товарищ Сталин строго подчеркнул и сказал, что в этом главное в газификации Москвы… Для этого потребуется организовать производство топливной аппаратуры, не только аппаратуры для приготовления пищи, подогревания воды, счетчиков, а топливной аппаратуры, которую мы никогда не производили… Поэтому надо сейчас поработать, чтобы мы могли бы показать правительству, что вот, мол, московская промышленность, союзная, республиканская, местная промышленность могут делать вещи не хуже, чем в Германии, не хуже, чем в Америке, а отделка должна быть лучше…

Двадцатого января 1947 года Попов провел в горкоме совещание, посвященное строительству высотных домов в Москве:

— Ведь товарищ Сталин что сказал? …Ездят у нас в Америку, а потом приезжают и ахают — ах какие огромные дома! Пускай ездят в Москву, также видят, какие у нас дома, пусть ахают… Вот приезжает в Москву человек, с вокзала он будет видеть большое здание, поднимется к Красным Воротам — он будет иметь прекрасный большой жилой дом. Возьмите площадь Восстания — одно из прекрасных мест, но оно еще не обустроено хорошими домами. Там будет большая площадь, рядом будет построен дом Министерства госбезопасности, там строит дом Главсевморпуть, МГБ. Все это получается целое, прекрасное — от улицы Маяковского до площади Восстания… У Устинского моста будет построен дом Министерства внутренних дел… Построим несколько административных зданий. Совет министров у нас здания не имеет. То, что он имеет, хватает только для кабинетов, а аппарат сидит чуть ли не в подвале или на чердаке…

Поручения вождя исполнялись немедленно, если Сталин давал их кому-то лично. Все остальные идеи и указания повисали в воздухе, самое невинное поручение пытались спихнуть на кого-то другого. Полное отсутствие инициативы и самостоятельности было возведено в принцип государственного управления: ничего не решать без товарища Сталина!

— Мы, секретари ЦК, — говорил на совещании партийных работников Алексей Александрович Кузнецов, переведенный в Москву из Ленинграда, — очень многих вопросов не решаем самостоятельно, в этих вопросах мы между собой советуемся и очень часто ставим выше, перед товарищем Сталиным, и по каждому вопросу получаем указания, а вы чересчур самостоятельно решаете.

Алексея Кузнецова эти слова не спасли. В 1949 году разразилось знаменитое «ленинградское дело». По этому делу арестовали, судили и расстреляли видных партийных работников, выходцев из Ленинграда. Это дело держалось в тайне. Родные и не подозревали, что их отцов и мужей уже расстреляли.

Все это были люди, замеченные Сталиным и назначенные им на высокие посты. Среди них секретарь ЦК Алексей Александрович Кузнецов, член политбюро, председатель Госплана и заместитель главы правительства Николай Алексеевич Вознесенский, член оргбюро ЦК и председатель Совета министров РСФСР Михаил Иванович Родионов.

Ленинградцев обвинили в том, что они проводили вредительско-подрывную работу, противопоставляя ленинградскую партийную организацию Центральному комитету. Говорили, что они хотели создать компартию России, чтобы поднять значение РСФСР внутри Советского Союза, и перевести российское правительство из Москвы в Ленинград.

Председатель Совмина России Михаил Родионов в сентябре 1947 года обратился к Сталину с предложением рассмотреть вопрос о создании Бюро ЦК ВКП(б) по РСФСР:

«Создание Бюро, как мне представляется, необходимо для предварительного рассмотрения вопросов РСФСР, вносимых в ЦК ВКП(б) и Советское Правительство, а также для обсуждения важнейших вопросов хозяйственного и культурного строительства РСФСР, подлежащих рассмотрению Советом Министров РСФСР».

Ничего нового глава российского правительства не предлагал. Летом 1936 года политбюро по инициативе Сталина уже создавало при ЦК Бюро по делам РСФСР «для предварительного рассмотрения хозяйственных и культурных вопросов, подлежащих обсуждению в Совнаркоме или в наркоматах РСФСР». Бюро возглавил член политбюро и секретарь ЦК Андрей Андреевич Андреев. Но структура оказалась мертворожденной. Ключевые вопросы все равно решались политбюро. Михаил Родионов всего лишь хотел реанимировать сталинскую же идею. Но выбрал неудачный момент…

После XX съезда начнут говорить, что Кузнецов, Вознесенский и другие стали жертвами Георгия Маленкова и Лаврентия Берии. Они разделались с молодыми и талантливыми соперниками: скомпрометировали ленинградцев в глазах Сталина, который хорошо к ним относился, продвигал. На июньском пленуме ЦК в 1957 году Хрущев говорил, обращаясь к Маленкову:

— Сталин был против ареста Вознесенского и Кузнецова, был против, а иезуитские звери, Берия и Маленков, внушили Сталину и подвели Вознесенского, Кузнецова и Попкова к аресту и казнили. Твои руки, Маленков, в крови, совесть твоя нечиста. Ты подлый человек!

Конечно, в Кремле многие друг другу гадили и при случае топили. Но «ленинградское дело» — это не самодеятельность Маленкова, Берии и министра госбезопасности Абакумова. «Ленинградское дело» было задумано самим Сталиным, как и все другие крупные дела. Без его ведома в Кремле и дворника не могли тронуть, не то что секретаря ЦК и члена политбюро.

В газетах о «ленинградском деле» не было ни слова. Но в огромном партийном аппарате знали, что фактически наказана целая партийная организация. Сняли с работы сотни партработников, выходцев из Ленинграда, которые к тому времени работали по всей стране. Двадцать три человека были приговорены к высшей мере наказания, восемьдесят пять получили различные сроки тюремного заключения, одного поместили в психиатрическую больницу для принудительного лечения и еще сто пять человек постановлениями особого совещания МГБ отправили в ссылку в отдаленные районы страны. В то время и Фурцева участвовала в исполнении приказа — выявлять в своем районе и убирать отовсюду ленинградских выдвиженцев.

Партийный аппарат понял, что неприкасаемых в стране нет и не будет. Это был урок, показательная акция, чтобы все видели: даже целую ленинградскую партийную организацию не пожалели! Это впечатляло. Партработникам лишний раз давали понять, что они находятся под жестким контролем. Во всем аппарате закручивали гайки.

Почему выбрали Ленинград?

Ленинградцы с 1920-х годов воспринимались как оппозиция по отношению к Москве, и это пугало Сталина. Он не доверял ленинградцам. Массовые репрессии ленинградских партработников были сигналом всей стране: никакой самостоятельности! По каждому поводу просить разрешения у ЦК, а то будет как в Ленинграде.

А московский хозяин чем дальше, тем держался все более уверенно. Георгий Михайлович Попов считал, что ему остался всего один шаг до Олимпа — политбюро. И этот шаг скоро будет сделан. Он и так уже принадлежал к высшему руководству страны.

Девятнадцатого декабря 1947 года приняли постановление политбюро:

«Закрепить за членами политбюро и кандидатами в члены политбюро ЦК ВКП(б), секретарями ЦК ВКП(б) и членами их семей следующие автомашины Гаража особого назначения (ГОН) Главного Управления Охраны МГБ СССР».

В этом списке значился и Георгий Попов. За хозяином Москвы закрепили: «кадиллак», ЗИС-110 и «М-20 Победа». Первые две машины — для самого, а «Победа» — для семьи, не ходить же родным столичного руководителя пешком.

Георгий Попов, избалованный вниманием вождя, даже с высокопоставленными чиновниками разговаривал высокомерно. 29 июля 1946 года в МГК ВКП(б) заседала комиссия по проведению Дня танкиста в Москве. Первый секретарь внушал военным:

— Имейте в виду, что такое Москва. Это не Дом правительства, не корпус «А», не корпус «Б», это не здание Моссовета, не здание МК, не здание ЦК. Это пятьдесят тысяч хламья-домов. Каждый проход танков сопровождается разрушением домов. После каждого парада валятся дома. У «Форума» (кинотеатр. — Л. М.) в прошлом году стояли танки, дом развалился, людей куда-то девай. Я в Моссовете был, он трясется как осиновый лист, когда танки идут. Я говорил товарищам Берии, Маленкову и Булганину, убедительно просил не показывать тяжелых танков в Москве. После парада Первого мая всю улицу Горького перерывали. У Моссовета мы только привели в порядок улицу, один танк развернулся, все вывернул. Я прошу показ танков отложить до введения резиновых гусениц…

Георгий Попов умело использовал юбилей столицы, чтобы укрепить свои позиции. 26 мая 1947 года он отправил Сталину записку:

«МК и МГК ВКП(б) просят ЦК ВКП(б):

1. Разрешить отметить 800-летие основания Москвы.

2. Установить день празднования 800-летия Москвы — воскресенье 7 сентября 1947 г.».

Тридцатого мая Сталин подписал постановление Совета министров СССР «О 800-летии Москвы». 13 августа вышло новое постановление — «О строительстве памятника основателю Москвы Юрию Долгорукому». 14 августа утвердили комитет по проведению празднования во главе с Поповым.

Двадцать третьего августа 1947 года под председательством второго секретаря обкома Бориса Черноусова заседала комиссия по культурно-массовым мероприятиям правительственного комитета по проведению празднования 800-летия Москвы:

— Вчера, — говорил Попов, — зашел такой разговор, что артисты требуют оплаты за выступления в юбилейные торжества. По-моему, спектакли — по заработной плате, а выступления на эстраде должны быть делом чести. По-моему, это даже неловко, надо, чтобы комитет как-то намекнул… Деньги мы, конечно, найдем, но не в этом дело. Дело в отношении наших советских работников искусства к 800-летию… Я имею в виду только 7 сентября. За концерт 6-го — платить, в Большом театре будут выступать — платить, а 7-го, когда отмечается 800-летие, выступления должны быть для народа, 8-го — платить и 9-го платить, а 7-го чтобы были патриотические выступления, иначе неудобно… Надо, чтобы на эстрадах у нас появились народные артисты, чтобы корифеи выступили. Пирогов пускай поет, Рейзен пускай не пожалеет своего голоса. Причем ведь это через микрофон, так что они свой голос потерять не могут, будут петь обычным голосом, а радио будет им помогать, будет усиливать. На площади соберется цвет всей нашей столицы, народа придет много, а того не услышат, того не увидят…

Седьмого сентября по указанию Георгия Попова московские театры работали бесплатно.

Праздник готовил весь московский аппарат, все районы. Для Фурцевой это была задача номер один. Екатерина Алексеевна знала, что в таком деле промаха не простят. Во Фрунзенском районе в праздничный день открылись все кинотеатры, парки, Дома культуры, райком и райисполком организовали уличные концерты и народные гулянья. Торговали булочками, пирожными, пряниками, мороженым и конфетами.

От имени московской власти Георгий Попов устроил прием, там были и иностранные гости, поразившиеся роскошью (в скудное послевоенное время!) угощения. Меню сохранилось: икра зернистая, икра паюсная, расстегаи с рыбой, балык белорыбий, лососина малосоленая, раки в пиве, поросенок, галантин из пулярки, стерлядь волжская в шампанском, рябчики сибирские…

Когда Попову показали вырезки из иностранных газет, он был раздражен:

— Они что, голодают там? Только о еде и пишут. А о выставках, канале, метро, новых домах — почти ни слова. Это же главное у нас!

После юбилея столицы начался период особой близости Попова к вождю. Сталин верил, что молодой и напористый московский секретарь легко решит все проблемы, заниматься которыми вождю уже не хотелось. Авторитет Георгия Михайловича с каждым днем рос. Все это видели. Вокруг московского хозяина группировались московские прозаики и драматурги, готовые воспевать дела главы города. Стремительно делавший карьеру в писательском цехе Анатолий Владимирович Софронов написал по его заказу пьесу «Московский характер». Лучшие театры страны — МХАТ и Малый — вынуждены были ее поставить. На спектакль Попов уговорил прийти Сталина…

Отсвет растущего влияния Попова ложился и на его подчиненных. Городские партийные работники приобретали вес и силу. Возглавить район, стать одной из немногих женщин, вознесенных на высокий пост, было огромной удачей для Екатерины Алексеевны Фурцевой.

На собрании партийного актива Фрунзенского района 27 сентября 1949 года говорилось о том, как партийные организации района реагируют на критику Московского комитета партии.

— Как правильно отмечала в своем докладе товарищ Фурцева, — докладывал секретарь партбюро одного из заводов, — одним из недостатков работы партийной организации и других звеньев нашего завода была плохая проверка принятых в большинстве своем хороших решений. Прежде всего было проведено обсуждение результатов пленума МГК ВКП(б) во всех звеньях: на партийном комитете завода, на активе, на совещании инженерно-технических работников, на производственном совещании, а также на агитколлективах — с тем, чтобы все агитаторы нашего завода могли провести необходимые беседы с коллективами цехов. В результате сейчас весь коллектив завода нацелен на то, чтобы в кратчайший срок снизить потери от брака, потери отходов и выпускать продукцию исключительно высококачественную и первого сорта.

Выступавшие обрушились на работу партийной организации Министерства местной промышленности РСФСР:

— В министерстве есть небольшая группа работников — сотрудники технического отдела, которые использовали свое служебное время для извлечения дополнительной зарплаты. В министерстве разрабатываются технические условия, потом эти технические условия печатаются, и эти товарищи получают авторские в то время, как эта работа должна выполняться за ту зарплату, которую работники отдела получают. Короче говоря, отдельные работники используют издательство в своих личных целях. Это объясняется тем, что партийное бюро не вскрыло вовремя этого безобразия. Больше того, нужно сказать, что бывший секретарь партбюро также приложил руки к деньгам, которые были получены за издание технических условий. Он сумел на протяжении первого полугодия получить девять с половиной тысяч рублей. Вполне понятно, что при таком состоянии, когда секретарь партбюро использовал это дело как кормушку, не могли быть вскрыты факты, которые имели место в министерстве…

В конце собрания Фурцева подвела итог:

— Товарищи, в президиум поступили две записки, на которые я хочу ответить. Первая — наказаны ли преступники, о которых я рассказывала в своем докладе, в Министерстве местной промышленности. И затем: какие приняты меры к бывшему секретарю партийной организации Министерства местной промышленности. Отвечаю по первому вопросу. На преступников, о которых я говорила, составлен материал и передан в следственные органы. Что касается бывшего секретаря, как большинству известно, он исключен из партии и снят с работы решением бюро райкома. Наше решение бюро горкома подтвердило…

Екатерина Фурцева требовала от коммунистов района изучать классиков марксизма-ленинизма и в первую очередь «Краткий курс истории ВКП(б)». Сурово распекала тех, кто отлынивал:

— Можно было бы назвать целый ряд парторганизаций, где значительная группа коммунистов не занимается. Недостаточно серьезно подходят к подбору и изучению пропагандистских кадров. Но здесь я хочу сказать, что наша районная партийная организация располагает огромным количеством интеллигенции, опытными пропагандистскими кадрами. Но вместе с тем рад пропагандистов пришлось освободить, потому что они вели занятия на низком уровне, по своей политической подготовке не удовлетворяли тем требованиям, какие предъявляются к руководителям кружков, политшкол. Таково положение в парторганизации Министерства местной промышленности, завода № 300 и в целом раде других организаций…

Руководящий состав был избавлен от необходимости посещать политзанятия. Считалось, что начальники занимаются самостоятельно. В реальности мало кто относился к этому всерьез. Но Фурцева устроила проверку:

— Все знают, что значительная группа коммунистов нашей районной партийной организации занимается самостоятельно, но в связи с тем, что контроль со стороны парторганизации недостаточный, они не работают над собой систематически… Это партийный актив, это люди, которые имеют достаточный политический и общеобразовательный уровень подготовки, которые должны без всякого нажима со стороны парторганизации систематически работать над собой, но тем не менее эти коммунисты не занимаются под самыми различными предлогами, пользуясь прошлыми знаниями, стараются доказать парторганизации и партийному бюро, что они систематически занимаются, а между тем продолжают бездействовать и над собой не работают. Это даже наблюдается в руководящем составе. Там, где мы проверяли партийный актив, который над собой работает самостоятельно, то нами установлено, что большинство из них по существу ничего не делают. Здесь, конечно, наша вина, вина отдела пропаганды.

Пятого апреля 1949 года Фурцева проводила пленум райкома с повесткой «О состоянии проверки исполнения решений в первичных парторганизациях района»:

— Товарищи, вопрос, который обсуждается на настоящем пленуме, имеет огромное значение в жизни нашей районной партийной организации. Мы провели изучение и знакомство с состоянием контроля исполнения принятых решений более чем в тридцати партийных организациях. Надо сказать, что за последнее время, после того как московский городской комитет в октябре прошлого года обратил внимание на то, что состояние контроля исполнения находится в неудовлетворительном состоянии, мы для себя в райкоме партии и в первичных организациях сделали соответствующий вывод. На мой взгляд, серьезным недостатком в работе первичных партийных организаций является то, что мы не добились до сих пор серьезного и глубокого, вдумчивого обсуждения насущных вопросов… На фабрике имени Молотова на партийных собраниях и на заседаниях партийного бюро много говорили о хозяйственной деятельности, но решения не носили конкретного, мобилизующего характера. До сих пор важнейшие хозяйственно-экономические вопросы не решены. Качество выпускаемой продукции очень низкое. Достаточно привести пример, что первого сорта по плану должны выпускать восемьдесят девять процентов, а фактически выпускается шестьдесят девять процентов.

Голос из зала поправил Фурцеву:

— Девяносто два процента!

— Девяносто два процента, — возразила Екатерина Алексеевна, — было только в последний месяц. А в январе, феврале, марте вы не давали продукции первого сорта!..

На новом посту Екатерине Алексеевне приходилось отвечать за все, что происходило на территории района. Неприятным сюрпризом для Фурцевой была антисоветская листовка, найденная на территории ее района. Министр внутренних дел Сергей Никифорович Круглов доложил Сталину:

«На улице Волхонка Фрунзенского района работниками милиции была обнаружена и изъята наклеенная на ворота дома № 9/13 написанная от руки антисоветская листовка. Такие же листовки обнаружены на дверях агитпункта 1-го избирательного участка Фрунзенского избирательного округа г. Москвы, на дверях сапожной мастерской строительства Дворца Советов и на заборе Музея изобразительных искусств. Листовка изъята, преступник разыскивается».

После войны Сталин быстро закрутил гайки. Он не допускал послаблений, напротив, то на одном, то на другом направлении требовал принятия крайних мер. Министр госбезопасности генерал-полковник Виктор Абакумов написал Сталину докладную записку, предлагая повторно водворить в лагеря тех несчастных, осужденных за «контрреволюцию», «шпионаж», «вредительство», которым после десятилетней отсидки удалось выжить. Сталин одобрил предложение. Директива МГБ и прокуратуры СССР обязывала органы госбезопасности вновь арестовывать отбывших наказание и освобожденных. Если следствие не могло найти в их действиях ничего антисоветского, «повторников» отправляли в ссылку.

Пленум Верховного суда СССР разрешил приговаривать к ссылке или высылке лиц, «признанных социально опасными, также и в том случае, когда они по обвинению в совершении определенного преступления будут судом оправданы». То есть Верховный суд разрешил считать виновными тех, кто заведомо невиновен. В лагеря попали и повзрослевшие дети осужденных в 1937–1938 годах. Тогда они были слишком маленькими…

Семнадцатого июня 1949 года министр Абакумов отправил спецсообщение Сталину:

«Докладываю, что в Москве и районах Московской области в 1948 году и за 5 месяцев с. г. в результате проведенных агентурно-оперативных мероприятий выявлено и арестовано 387 троцкистов, 24 правых, 20 меньшевиков, 27 эсеров и 10 анархистов.

Значительная часть арестованных не только активно участвовала во вражеской деятельности правотроцкистского подполья, но и до последнего времени вела подрывную антисоветскую работу. Ряд арестованных преступников, проникнув в Москву и ее пригороды, проживая по временным пропискам или на нелегальном положении, пытались в антисоветских целях установить преступную связь с враждебным элементом.

При этом представляю докладную записку начальника 5 Управления МГБ СССР тов. Волкова и начальника Управления МГБ Московской области тов. Горгонова по указанному вопросу».

Пятое управление, которым с апреля 1948 года руководил Александр Петрович Волков, занималось борьбой с «антисоветскими элементами».

Волков и Горгонов сообщали:

«МГБ СССР и Управлением МГБ Московской области проведенными чекистскими мероприятиями в течение 1948 года и 5 месяцев 1949 года выявлено и арестовано 261 троцкистов, правых и других преступников, которые, в соответствии с постановлением Правительства от 21 февраля 1948 года, подлежат направлению в ссылку на поселение как освобожденные из тюрем и лагерей после окончания Великой Отечественной войны.

За то же время в результате агентурной разработки лиц по поднятым из архивов материалам на троцкистов и других преступников, необоснованно сданным в архив, главным образом в 1943–1944 гг., арестовано 375 троцкистов, правых, меньшевиков, эсеров и анархистов, которые, скрыв свою преступную деятельность, не подвергались аресту либо отбыли наказание в лагерях и ссылке до Отечественной войны…

В процессе агентурной разработки и следствия установлено, что значительная часть арестованных троцкистов, правых, меньшевиков, эсеров и анархистов принимала в прошлом активное участие во вражеской деятельности правотроцкистского подполья и до последнего времени вела подрывную антисоветскую работу…

Ряд преступников указанных выше категорий, проникнув в Москву и ее пригороды, проживали без прописки на нелегальном положении.

Допросом арестованных выявлено, что часть из них до дня ареста продолжала вести вражескую работу, клеветала на руководителей ВКП(б) и Советского правительства, распространяла различные измышления о советской действительности и пыталась установить преступные связи с враждебным элементом…»

Активность чекистов была предвестьем намечавшегося «московского дела», жертвой которого станут многие столичные руководители. Дело началось с одного письма Сталину, которое он получил, отдыхая на юге. Огромная страна впала в нищету, деревня голодала, а его теперь уже старческий ум замкнулся на заговорах и интригах.

Вождь постарел, устал и, очевидно, терял интерес к делам. Особенно ему не хотелось говорить о чем-то неприятном, вникать в проблемы. Все послевоенные годы для кремлевских обитателей прошли в бесконечных интригах, иногда со смертельным исходом. Члены высшего партийного руководства постоянно менялись местами — в зависимости от настроения Сталина, который раскладывал этот кадровый пасьянс.

Нуриддин Акрамович Мухитдинов (будущий коллега Фурцевой по секретариату ЦК КПСС), который в апреле 1951 года был утвержден председателем Совета министров Узбекистана, вспоминал, как после назначения он позвонил Сталину. Снял трубку аппарата междугородной правительственной связи, заказал Москву и соединился с Поскребышевым. Мухитдинов представился и сказал, что он приступил к исполнению обязанностей главы республиканского правительства.

Поскребышев сухо ответил:

— Знаем. Поздравляем.

— Хотел бы информировать об этом товарища Сталина.

— Доложу, — буркнул Поскребышев и повесил трубку. Через три дня в шесть вечера Мухитдинову позвонили по ВЧ. Сотрудники отдела правительственной связи Министерства госбезопасности поинтересовались, хорошо ли слышно, и предупредили — позвонят из Кремля. Ему позвонили еще не раз, проверяя, на месте ли Мухитдинов. Министр связи Узбекистана предупредил:

— Вам будет важный звонок. Прослежу лично.

Минут через десять — новый звонок. Поинтересовались, нет ли в кабинете посторонних, предупредили: при разговоре никто не должен присутствовать. Мухитдинов вызвал помощника и велел ни одного человека к нему не пускать, дверь не открывать. Сам закрыл все окна и стал ждать.

Наконец раздался долгожданный звонок. Телефонист:

— Соединяю с товарищем Поскребышевым.

Тот вновь уточнил:

— Слышимость хорошая? Сейчас с вами будет говорить товарищ Сталин.

Мухитдинов встал. В трубке раздался тихий голос:

— Товарищ Мухитдинов?

— Да, здравствуйте, товарищ Сталин.

— Здравствуйте. Приступили к работе?

— Да.

— Как идут дела?

Мухитдинов стал быстро докладывать. Когда сделал паузу, Сталин сказал:

— Желаю успеха.

И повесил трубку.

«Разговор-то продолжался всего две-три минуты, — вспоминал Мухитдинов, — он произнес буквально четыре-пять слов, а я до сих пор не могу прийти в себя, я впервые в жизни разговаривал с самим Сталиным, слышал его голос, отвечал на вопросы. Он пожелал мне успеха!»

С другими республиканскими руководителями вождь вообще отказывался разговаривать. Возраст и состояние здоровья не позволяли Сталину полноценно работать. Но снимать и назначать он еще мог. Ни один самый близкий ему человек не мог быть уверен в его расположении. Не Берия лишил вождя ближайших сотрудников, а сам Сталин избавился от таких верных ему слуг, как генерал Власик, начальник его личной охраны, и Поскребышев, который был его помощником почти тридцать лет. Отстранил обоих, поскольку подозревал, что они делились информацией о жизни вождя с Берией. А Сталин этого не хотел. Утечка сведений о его личной жизни приводила Иосифа Виссарионовича в бешенство.

Внешних признаков недомогания у него не было, вспоминал Дмитрий Шепилов. Сталин по-прежнему полночи проводил за трапезой. Не ограничивая себя, ел жирные блюда. Пил одному ему ведомые смеси из разных сортов коньяка, вин и лимонада. Все считали, что он здоров. Но близкие к нему люди не могли не замечать нарастания у Сталина психопатологических явлений. В разгар веселого ужина вождь вдруг вставал и деловым шагом выходил из столовой в вестибюль. Оказавшись за порогом, он круто поворачивался и, стоя у прикрытой двери, напряженно и долго вслушивался: о чем без него говорят. Уловка не имела успеха. Все знали, что Сталин стоит за дверью и подслушивает.

Сталин подозрительно всматривался во всякого, кто по каким-то причинам был задумчив и невесел. Почему он задумался? Что за этим кроется? Сталин требовал, чтобы все присутствующие были веселы, пели и даже танцевали, но только не задумывались. Положение было трудное, так как кроме Микояна никто из членов президиума танцевать не умел, но, желая потрафить хозяину, все пытались импровизировать.

«Я был свидетелем такого факта, — вспоминал Никита Сергеевич Хрущев. — Сталин пошел в туалет. А человек, который за ним буквально по пятам ходил, остался на месте. Сталин, выйдя из туалета, набросился при нас на этого человека и начал его распекать:

— Почему вы не выполняете своих обязанностей? Вы охраняете, так и должны охранять, а вы тут сидите, развалившись.

Тот оправдывался:

— Товарищ Сталин, я же знаю, что там нет дверей. Вот тут есть дверь, так за нею как раз и стоит мой человек, который несет охрану.

Но Сталин ему грубо:

— Вы со мной должны ходить.

Но ведь невероятно, чтобы тот ходил за ним в туалет. Значит, Сталин даже в туалет уже боялся зайти без охраны…»

С годами подозрительность, маниакальные представления у Сталина развивались все больше. Терзаемый страхами, Сталин обычно ночь проводил за работой: просматривал бумаги, писал, читал. Перед тем как лечь спать, он подолгу стоял у окна: нет ли на земле человеческих следов, не подходил ли кто-то чужой к дому? В последнюю зиму даже запрещал сгребать снег — на снегу скорее разглядишь следы.

Одержимый страхом, иногда ложился спать не раздеваясь. И всякий раз в другой комнате: то в спальне, то в библиотеке, то в столовой. Задавать вопросы никто не решался, поэтому ему стелили сразу в нескольких комнатах. При выездах с дачи в Кремль и обратно Сталин сам назначал маршрут движения и постоянно менял его.

За пределами Кремля никто не знал о состоянии вождя. Георгий Михайлович Попов своими впечатлениями благоразумно не делился. Да он и не входил в самый узкий круг сталинских приближенных. И разгром московского руководства для него самого станет неприятным сюрпризом.