"Там, где в дымке холмы" - читать интересную книгу автора (Исигуро Кадзуо)Глава четвертаяКак-то днем, перед возвращением мужа с работы, когда я готовила на кухне ужин, из гостиной до меня донеслись странные звуки. Я отложила нож и прислушалась. Звуки повторились: кто-то очень скверно играл на скрипке. Играли недолго. Зайдя чуть позже в гостиную, я застала Огату-сан склоненным над шахматной доской. В комнату вливалось послеполуденное солнце – и, несмотря на электрические вентиляторы, влажность распространилась по всему помещению. Я растворила окна немного пошире. – Вы вчера не закончили партию? – спросила я у Огаты-сан, подойдя ближе. – Нет, Дзиро заявил, что устал. Похоже, решил увильнуть. Видишь, я тут загнал его в угол. – Вижу. – Он рассчитывает на то, что меня память подводит. Вот поэтому я должен заново пересмотреть свою стратегию. – Находчивости, отец, вам не занимать. Но я очень сомневаюсь, что Дзиро такой же хитроумный. – Возможно, и нет. Полагаю, ты лучше его знаешь. – Огата-сан вгляделся в доску, потом поднял голову и рассмеялся. – Это должно показаться тебе забавным. Дзиро в поте лица трудится в офисе, а я тут готовлюсь сразиться с ним в шахматы. Словно малыш, который поджидает отца. – Что ж, по мне, так занимайтесь лучше шахматами. Ваше музицирование было из рук вон. – Спасибо, уважила. А я-то думал, что ты, Эцуко, будешь растрогана. Скрипка лежала на полу поблизости, спрятанная в футляр. Огата-сан наблюдал за мной, когда я его раскрыла. – Я заметил ее вон там, на полке. И позволил себе ее снять. Не волнуйся так, Эцуко. Я очень осторожно с ней обращался. – Откуда мне знать? Сами же говорите, что ведете себя точно ребенок. – Я вынула скрипку и придирчиво ее осмотрела. – Вот только малым детям до высоких полок не дотянуться. Я прижала скрипку к шее. Огата-сан не спускал с меня глаз. – Сыграй для меня что-нибудь, – попросил он. – Уверен, у тебя получится лучше. – Не сомневаюсь. – Я отстранила скрипку. – Но так много времени прошло. – Хочешь сказать, что давно не практиковалась? Вот это очень жаль, Эцуко. Ты ведь когда-то не расставалась с инструментом. – Когда-то да. А теперь почти к нему не прикасаюсь. – Какой стыд, Эцуко. Ты так была увлечена. Помню, ты, бывало, начинала играть среди ночи, в полной тишине, и будила весь дом. – Будила весь дом? Когда я такое делала? – Да-да, я помню. Когда ты впервые к нам приехала. – Огата-сан рассмеялся, – Не расстраивайся так, Эцуко. Мы все тебя простили. Постой-ка, а что это был за композитор, которым ты восторгалась? Мендельсон? – Неужели это правда? Я будила весь дом? – Да незачем так убиваться, Эцуко. Это было сто лет тому назад. Сыграй мне что-нибудь из Мендельсона. – Но почему же вы меня не остановили? – Это было только в первые несколько ночей. А потом, мы против ничего не имели. Я легонько тронула струны. Скрипка была расстроена. – Ох, и в тягость же я вам тогда была, – тихонько проговорила я. – Чепуха. – Но как же остальные домашние? Наверняка они решили, что я сбрендила. – Настолько плохо они о тебе не могли подумать. Как-никак, все кончилось тем, что ты вышла замуж за Дзиро. Ладно, Эцуко, довольно об этом. Сыграй мне что-нибудь. – На кого я походила в то время, отец? На помешанную? – Ты была страшно потрясена, ничего другого и не следовало ожидать. Мы все тогда были потрясены – те из нас, кто остался. Послушай, Эцуко, давай забудем об этом. Сожалею, что начал этот разговор. Я снова приложила инструмент к подбородку. – Ага, – произнес Огата-сан, – Мендельсон. Я, со скрипкой на плече, постояла так немного, потом опустила скрипку и вздохнула: – Нет, вряд ли я смогу сейчас это сыграть. – Прости, Эцуко. – Голос Огаты-сан зазвучал серьезно. – Наверное, мне не стоило этого касаться. Я взглянула на него и улыбнулась: – Похоже, дитятя чувствует свою вину. – Я просто увидел там скрипку и вспомнил о прошлом. – Я сыграю вам в другой раз. После того как немного поупражняюсь. Огата-сан отвесил мне легкий поклон, и в глазах его снова заиграли смешинки: – Я запомню твое обещание, Эцуко. Быть может, ты и меня немного подучишь. – Не могу же я вас всему научить, отец. Вы сказали, что хотите научиться готовить. – О да. И этому тоже. – Я сыграю вам, когда вы в следующий раз нас навестите. – Запомню твое обещание. В тот вечер после ужина Дзиро с отцом уселись за шахматы. Я убрала со стола и взялась за шитье. За игрой Огата-сан сказал: – Я тут кое-что заметил. Если ты не против, я возьму этот ход назад. – Пожалуйста, – отозвался Дзиро. – Но это не совсем честно. В особенности потому, что перевес сейчас как будто бы на моей стороне. – Нет, ничего. Прошу тебя, верни ход. – Ты не возражаешь? – Нисколько. Они продолжили игру молча. – Дзиро, – заговорил Огата-сан. – Я тут как раз вспомнил. Ты уже написал это письмо? Сигэо Мацуде? Я подняла глаза от шитья. Дзиро, казалось, был поглощен игрой и ответил только после того, как двинул фигуру. – Сигэо? Нет, еще не написал. Собираюсь. Но в последнее время был очень занят. – Конечно, я понимаю. Просто мне вспомнилось, вот и все. – У меня сейчас времени в обрез. – Конечно. Торопиться ни к чему. Я вовсе не хочу тебе надоедать. Просто было бы уместнее, если бы он получил от тебя письмо поскорее. Как появилась его статья, уже прошла не одна неделя. – Да, разумеется. Ты совершенно прав. Они вернулись к игре. Оба помолчали, потом Огата-сан спросил: – Как ты думаешь, он откликнется? – Сигэо? Не знаю. Я же говорю, что теперь мало о нем слышу. – Ты сказал, он вступил в коммунистическую партию? – Не уверен. Но когда мы в последний раз виделись, он выражал подобные симпатии. – Очень жаль. Но в Японии в наши дни многое способно сбить молодого человека с толку. – Да, это точно. – В наши дни многие молодые люди увлекаются идеями и теориями. Но он, быть может, уступит и извинится. Важнее всего вовремя напомнить о личных обязательствах. Знаешь, я подозреваю, что Сигэо даже не задумался о том, что делает. Наверное, он писал статью одной рукой, а в другой держал книги о коммунизме. Он действительно может в конечном счете извиниться. – Вполне возможно. Просто у меня работы было невпроворот. – Конечно, конечно. Работа должна быть на первом месте. Пожалуйста, не беспокойся. Итак, мой ход? Они продолжили игру, почти не разговаривая. Я слышала только, как Огата-сан заметил: – Ты ходишь так, как я предвидел. Придется тебе поднапрячься, чтобы вывернуться из этого положения. Партия еще не закончилась, когда в дверь постучали. Дзиро оторвался от доски и посмотрел на меня. Я отложила шитье и встала с места открыть дверь. На пороге стояли двое мужчин, улыбаясь и кланяясь мне. Час был довольно поздний, и я сначала подумала, что они ошиблись квартирой. Но тут же узнала в посетителях сослуживцев Дзиро и пригласила их войти. Нервно посмеиваясь, они задержались в прихожей. Один из них – плотный и толстый, с раскрасневшимся лицом – выглядел возбужденным. У его худощавого спутника лицо было бледное, как у европейца, но похоже, и он выпил: на щеках у него горели розоватые пятна. Галстуки у обоих повязаны были небрежно, пиджаки они держали переброшенными через руку. Дзиро, явно обрадовавшись гостям, пригласил их сесть. Но они, посмеиваясь, остались в прихожей. – Слушай, Огата, – обратился к Дзиро бледнолицый, – мы, кажется, не вовремя. – Ничуть. А что вы поделываете в наших краях? – Навещали брата Мурасаки. Собственно, домой еще и не заглядывали. – Потревожили тебя, потому что боимся явиться домой, – вмешался толстячок. – Не предупредили жен, что поздно задержимся. – Ишь, компашка гуляк! – сказал Дзиро. – Почему бы не снять обувь и не пройти в дом? – Но мы не вовремя, – повторил бледнолицый. – Я вижу, у тебя гость. – Осклабившись, он поклонился Огате-сан. – Это мой отец, но как я могу вас познакомить, если вы не проходите? Посетители сняли наконец обувь и расположились в комнате. Дзиро представил их отцу – и те, подхихикивая, вновь принялись кланяться. – Вы служащие в фирме Дзиро? – спросил Огата-сан. – Да, верно, – отозвался толстячок. – Немалая честь для нас, хотя спуску он нам не дает. Мы в офисе прозвали вашего сына Фараоном: он заставляет нас работать, как невольников, а сам в потолок плюет. – Что за ерунда, – заметил мой муж. – Чистая правда. Помыкает нами, будто мы его рабы. А сам сидит и газетку почитывает. Огата-сан выглядел смущенным, но, видя, что все смеются, присоединился к общему веселью. – А это что? – Бледнолицый указал на шахматную доску. – Я так и знал, что мы вам помешали. – Мы играли в шахматы – просто чтобы время занять, – пояснил Дзиро. – Играйте дальше. Нечего с компашкой вроде нас считаться. – Не глупи. С такими идиотами, как вы, под боком мне не сосредоточиться. – Дзиро резко отодвинул доску. Две-три фигуры упали, и он, не глядя, поставил их на место. – Так. Вы навещали брата Мурасаки. Эцуко, подай господам чаю, – распорядился Дзиро, хотя я уже направлялась в кухню. Однако толстячок неистово замахал рукой: – Мадам, мадам, сядьте. Пожалуйста. Мы сейчас уходим. Пожалуйста, сядьте. – Это меня нисколько не затруднит, – сказала я. – Нет, мадам, я вас умоляю, – он перешел чуть ли не на крик. – Мы всего-навсего компашка, как говорит ваш муж. Пожалуйста, не суетитесь – прошу вас, сядьте. Я готова была подчиниться, но Дзиро бросил на меня сердитый взгляд. – Хотя бы чаю с нами выпейте, – сказала я. – Беспокойства ни малейшего. – Раз уж сели, можете и задержаться, – заметил Дзиро. – Мне бы хотелось узнать о брате Мурасаки. Он и в самом деле сумасшедший, как о нем говорят? – Характерец тот еще, – со смехом откликнулся толстячок. – Нас он точно не разочаровал. А кто-нибудь рассказывал тебе о его жене? Я поклонилась и незаметно скользнула на кухню. Заварила чай и положила на тарелку печенье, которое испекла днем. Из гостиной доносился смех, я различала и голос мужа. Один из гостей снова громко назвал его Фараоном. Вернувшись, я застала компанию в отличном настроении. Толстячок рассказывал анекдот – что-то о столкновении члена совета министров с генералом Макартуром. Я поставила поближе к ним тарелку с печеньем, разлила чай и села рядом с Огатой-сан. Друзья Дзиро отпустили еще несколько шуток о политиках, а потом бледнолицый притворился обиженным из-за того, что его спутник пренебрежительно отозвался о каком-то человеке, которым он восхищался. Он сидел с каменным лицом, а остальные его подначивали. – Кстати, Ханада, – обратился к нему мой муж. – На днях услышал в офисе интересную историю. Говорят, будто во время прошлых выборов ты грозился прибить жену клюшкой для гольфа, если она не проголосует так, как тебе хочется. – Откуда ты набрался этой чуши? – Из достоверных источников. – Это точно, – подхватил толстячок. – И твоя жена собиралась звонить в полицию и сообщить о запугивании на политической почве. – Какая чушь. Кроме того, клюшек для гольфа у меня нет. Я их в прошлом году продал. – Но «семерка»-то у тебя сохранилась, – заметил толстячок. – На прошлой неделе у тебя дома я ее видел. Не ее ли ты использовал? – Что на это скажешь, Ханада? Так оно и было? – спросил Дзиро. – Насчет клюшек для гольфа – это бред. – Но ведь ты все же не сумел заставить супругу сделать по-твоему. Бледнолицый пожал плечами: – Это ее личное право – голосовать как ей вздумается. – Тогда почему ты ей угрожал? – поинтересовался его приятель. – Я пытался заставить ее всего лишь вникнуть в суть. Моя жена голосует за Йосиду только потому, что он похож на ее дядюшку. Типично для женщин. В политике они ничего не смыслят. И думают, будто могут выбирать государственных лидеров точно так же, как выбирают себе платья. – И поэтому ты вразумил ее «семеркой», – заключил Дзиро. – Это правда? – спросил Огата-сан. С той минуты, как я внесла чай, он не проронил ни слова. Общий смех прекратился, а бледнолицый удивленно уставился на Огату-сан. – Разумеется, нет. – Он вдруг перешел на официальный тон и слегка поклонился. – На самом деле я ее и пальцем не тронул. – Нет-нет, – запротестовал Огата-сан. – Я хотел узнать – вы с женой голосовали за разные партии? – Именно. – Ханада пожал плечами с неловким смешком. – А что я мог поделать? – Простите. Я вовсе не собирался вмешиваться. – Огата-сан отвесил низкий поклон, бледнолицый ответил тем же. Словно это послужило сигналом, трое молодых людей вновь со смехом завели разговор. Отставив политику, они принялись обсуждать коллег по службе. Разливая чай, я заметила, что печенье, принесенное мной с избытком, почти целиком исчезло. Я наполнила всем чашки и снова села рядом с Огатой-сан. Гости пробыли час с небольшим. Дзиро проводил их до двери, а потом снова сел к столу. – Поздно уже, – вздохнул он. – Скоро надо спать ложиться. Огата-сан изучал шахматную доску. – Фигуры, кажется, не все на месте. Конь точно стоял не на этом поле, а вон на том. – Очень может быть. – Я его туда и поставлю. Ты согласен? – Да-да, отец, ты наверняка прав. Доиграем партию в другой раз. Я вот-вот пойду ложиться. – А что, если сделать еще парочку-другую ходов? Партия и закончится. – Нет, правда не хочется. Я очень устал. – Да, конечно. Я убрала шитье, которым недавно занималась, и стала поджидать ухода мужчин. Дзиро, однако, взял газету и начал читать последнюю страницу. Потом потянулся к печенью – на тарелке осталось одно – и рассеянно сунул его в рот. – Может, все-таки стоит доиграть партию? – после паузы произнес Огата-сан. – Ходов понадобится всего ничего. – Отец, я и вправду совершенно выдохся. А утром мне на работу. – Да-да, конечно. Дзиро вновь взялся за газету. Он продолжал жевать печенье, роняя крошки на татами. Огата-сан внимательно всматривался в доску. – Очень странные вещи, – проговорил он, – рассказывает твой приятель. – А? О чем это ты? – Дзиро не отрывался от газеты. – О том, что они с женой голосуют за разные партии. Еще недавно такое и представить было нельзя. – Вот именно. – Странные вещи теперь творятся. Но, по-видимому, это и подразумевается под демократией. – Огата-сан вздохнул. – То, что мы с такой готовностью переняли от американцев, не всегда к лучшему. – Ну да, несомненно. – Посмотри, что происходит. Муж и жена голосуют за разные партии. Печально, если на жену нельзя в подобном случае положиться. Дзиро продолжал читать газету. – Да, это прискорбно. – Женщины в наши дни лишены чувства преданности мужьям. Делают что хотят, голосуют за другую партию, если им вдруг вздумается. Все это в теперешней Японии стало обычным делом. Пренебрегают обязанностями – и все во имя демократии. Дзиро мельком взглянул на отца, потом снова углубился в газету. – Ты, бесспорно, прав, – заметил он. – Но ведь американцы явно принесли не одно плохое. – Американцы – особенностей Японии они никогда не понимали. Ни на секунду. Их обычаи для Америки, может, и превосходны, но в Японии все иначе, совсем иначе. – Огата-сан снова вздохнул. – Дисциплина и преданность – вот что когда-то сплачивало Японию. Это, вероятно, звучит непривычно, но это так. Людей связывало чувство долга. Долга по отношению к семье, к властям, к стране. А теперь вместо всего этого – толки о демократии. Когда люди хотят стать эгоистами, забыть о своих обязанностях – тут же слышишь про демократию. – Да, ты, бесспорно, прав. – Дзиро зевнул и поскреб щеку. – Возьмем, например, то, что случилось в моей профессии. Существовала система, которую мы годами создавали и лелеяли. Явились американцы и ее обрушили, снесли напрочь, не задумываясь. Решили, что наши школы должны походить на американские, а дети должны обучаться тому, чему американские дети обучаются. И японцы все это приветствовали. Приветствовали, вдоволь порассуждав о демократии. – Огата-сан покачал головой. – Много хорошего уничтожено в наших школах. – Не сомневаюсь, что это так. – Дзиро снова глянул на отца. – Но в старой системе были явные пороки – в школах, как и повсюду. – Дзиро, откуда ты это взял? Вычитал где-нибудь? – Это всего лишь мое мнение. – Ты это в газете у себя прочитал? Я всю жизнь посвятил обучению молодежи. А потом на моих глазах американцы все разрушили. Сейчас в школах творится просто что-то невероятное – то, как детей учат себя вести. Просто из ряда вон. А многому теперь вообще не учат. Знаешь ли ты, что дети, которых сегодня выпускают из школы, понятия не имеют об истории собственной страны? – Да, это, конечно, жаль. Но мне со школьных лет запомнились какие-то странные вещи. Помню, например, как меня учили, будто Япония сотворена богами. Что нация наша – божественная и величайшая. Учебник надо было вызубривать дословно. Если теперь чего-то нет, велика ли потеря? – Нет, Дзиро, все не так просто. Ты явно не понимаешь, как все это воздействовало. Все далеко не так просто, как ты полагаешь. Мы посвящали себя тому, чтобы надежно передавать из поколения в поколение надлежащие качества, воспитать в детях правильное отношение к родине, к своим собратьям. Япония обладала некогда духовной силой, и эта сила сплачивала нас воедино. И только представь, каково быть мальчиком сейчас. В школе ему не прививают никаких ценностей – кроме разве что одной: эгоистически требовать от жизни все, что заблагорассудится. Он возвращается домой и видит, как родители ругаются из-за того, что мать не желает голосовать за партию, которую поддерживает отец. Ситуация критическая. – Да, я понимаю, что ты хочешь сказать. А сейчас извини, отец, но мне надо идти спать. – Мы – такие, как мы с Эндо, – делали все от нас зависящее, чтобы взрастить лучшее, что есть в стране. Много хорошего теперь уничтожено. – Достойно сожаления. – Муж поднялся на ноги. – Извини, отец, но я должен идти в постель. Завтра у меня опять рабочий день. Огата-сан слегка удивленно посмотрел на сына. – Да-да, конечно. Я как-то не подумал, что час уже поздний. – Он слегка наклонил голову. – Ничего страшного. Жаль, что нельзя поговорить дольше, но я в самом деле должен ложиться. – Да, конечно. Дзиро пожелал отцу спокойной ночи и вышел из комнаты. Огата-сан не сразу отвел взгляд от двери, за которой скрылся Дзиро, словно ожидал, что тот вот-вот вернется. Потом повернулся ко мне со встревоженным выражением на лице: – Я совсем не подумал, что уже так поздно. И вовсе не хотел задерживать Дзиро. |
||
|